Родина из книги для чтения Доброе слово. 3-й год

В соавторстве с Г.М.Дьяченко А.Г.Преображенский  выпустил иллюстрированную книгу для чтения «Доброе слово» (год первый. М., 1898 — 7 изданий; год второй. М., 1897 — 5 изданий; год третий. М., 1898 — 4 издания) и «Луч» (М., 1894 — 5 изданий).

Протоиерей Григорий Михайлович Дьяченко - уроженец Витебской губернии.

Лингвист Александр Григорьевич Преображенский - уроженец села Заулье Севского уезда Орловской губернии.

          ________________________________________________________



Третий год обучения

Отдел третий. Родина

1. Русское государство

I. Poccия есть самое обширное из всех государств на свете: она тянется от севера к югу на четыре тысячи верст, а от запада к востоку на тринадцать тысяч верст. На севере земли pyccкие примыкают к Ледовитому океану, на западе – к Балтийскому морю, а на юге к Черному и Каспийскому морям. Ледовитый океан далеко вдается в землю и образует залив, называемый Белым морем. Балтийское море образует три залива: Рижский, Финский и Ботнический, а Черное море – один залив, называемый Азовским морем.

От Ледовитого океана к Каспийскому морю тянутся Уральские горы, которые делят Poccию на две неравные части: большая часть Poccии лежит к востоку от Уральских гор, в Азии, и называется Сибирью; меньшая же часть России, по сю сторону Уральских гор, называется Европейской Pocсией. Между Черным и Каспийским морями находятся Кавказские горы; внутри России лежат невысокие Валдайские горы, которые замечательны тем, что с них текут самые большие реки Poccии.

Не мало скопилось воды и внутри России; в ней есть озера, которые тянутся в длину на сотни верст, а реки прорезывают ее по всем направлениям. Из рек особенно замечательны: Северная Двина, Нева, Западная Двина, Неман, Висла, Днепр, Дон, Волга с притоками Окой и Камой и Урал.

II. Как обширно наше отечество, так разнообразна и его природа. На крайнем севере большую часть года свирепствует зима, а на юге в иных местах зимы почти совсем не бывает. На севере растет один только мох, а на юге растут самые разнообразные деревья, которые круглый год покрыты зеленью. Одни местности сплошь покрыты дремучими лесами, а в других местах нет ни одного деревца. В Poccии есть плодородные черноземные местности, но есть и бесплодные, песчаные пустыни, которые тянутся на сотни верст.

2. Русская земля

I. Северный край Pocc ии

1. По всей длине своей, с севера, Poccия прилегает к громадному океану, который называется Ледовитым, потому что покрыт не тающими льдами. В этом заключается самое большое несчастье русских. Целую вечность, от сотворения миpa, бродят льды в океане с места на место. На мелких местах набивается их столько, что они кажутся волшебными замками белого, как мел, или серого цвета. На глубоких местах льды громоздят целые высокие горы. Крепкие, устойчивые и продолжительные ветры приносят ледяные горы ранней осенью, на всю зиму, к России. Здесь они уже находят намерзший у берегов молодой лед, так называемые припаи, толщиной до двух сажен. Выходя из чудовищного громадного ледника и проходя по неоглядным ледяным полям, океанские ветры приносят на берега необычайное количество стужи. Стужи этой хватает на большую половину Poccии; хватило бы ее и на все наше отечество, если бы холод ветров, в течение их, не удерживали попутные горы, не умеряли громадные леса, не смягчали теплые пары возделанных земель, и если бы не осиливало их встречное течение южных (теплых) ветров.

Летом прибрежные припаи и океанские льды уйдут частью в даль, частью растают на солнечных лучах: океан у берегов сделается открытым и чистым; океанская вода от солнечного жара начнет испаряться, сдавать туманами. Туманы до того густы, что застилают свет Божий и в течение всех трех-четырех месяцев затрудняют плавание, и столь часты и насыщены влагой, что влаги этой достаточно для образования громады облаков. Облака покрывают северное русское небо в таком обилии, что дожди весной и осенью и большую половину лета льют почти беспрерывно.

Частым дождям и глубоким снегам удалось превратить землю в рыхлые, мокрые, неоглядные и глубокие трясины и болота. В этом второе несчастье нашего отечества от соседства его с Ледовитым океаном и с теми частями его, которые, в виде морей и губ (заливов), врезались в твердую землю. Таковы моря: Белое и Карское, губы: Обская, Енисейская, Ленская и другие.

Итак – весь северный берег России примыкает к студеному океану. Если мы придем на его берега и вглядимся в них, то на первых же шагах у самой воды натолкнемся на мертвый, голый и холодный камень – гранит. В гранитные камни эти, как в рамку или оправу, закованы все берега океана на всем беспредельном протяжении своем во всю длину России. Везде, на всех тех местах, которые обращены прямо к морю и северу, холодные ветры иззнобили всякую растительность, выветрили даже самый гранит. Ветры разбивают его на мелкие камни, рассыпают эти камни в мелкий песок, и песок смывает вода или уносят те же ветры прочь с берега. Прозябанию здесь негде быть, не за что уцепиться; а если и появляется оно от животворных лучей летнего солнца,, то укрепляет корни под водой, растет в воде, и потому называется водорослями. Самый берег мертв и пустынен. Бьют в него вечно-холодные волны, вздымаемые морскими ветрами до пяти сажен высотой. Обмывают каменные твердыни, гранитные громады и песчаные пустыри приливы и отливы воды, которая два раза в сутки прибывает и два раза отливает назад. В течение шести часов лезет море на берег и, дойдя до известной границы, в высоту иногда до 8 сажен, начинает отходить в продолжение следующих шести часов. На самое короткое время вода остается неподвижной на той поверхности, которая всегда ниже всех мест на земле, даже дна самых глубоких оврагов. И снова вода пойдет прибывать, снова начнется на шесть часов прилив, – и так вечно и непрерывно.

2. Из морской глубины выйдем на берег и оглядимся.

На берегу лето. Живительное солнышко не сходит с неба в течение почти двух месяцев: с конца мая почти до конца июля. На берегах Ледовитого океана на место десятимесячной зимы стоит девятинедельное красное лето. Снег под лучами солнца исчез; его нет даже и в тенистых местах, где он вообще любит залеживаться. Кажут серым, мертвым цветом гранитные массы подле воды, и глядит голышом весь тот берег, который обращен к северу и подвержен веянию холодных и зимних ветров. Но мы видим и такие места, ложбинки, лощины, такие углубления, которых моpcкиe ветры продувать не могут: они дуют только поверх их. В углублениях этих мы разглядим прозябание и не ошибемся: везде там, где чуть успела прилепиться и улежаться хоть горсточка земли, везде там солнышко и теплота его сумели сделать свое дело, т.е. завязали растение. Сел желтоватый мох, распластался серый лишай, или ягиль. Подле них пустила корешок морошка, разбросала цепкие ветки и усики ягода вороница. Обе дали плод, т.е. ягоду, и обе не проросли корнями всю землю, хоть и земли этой всего только горсточка, но под ней всегда лежит холодный камень.

Только там, где земля ушла дальше от океана и где попадаются на ней склоны к югу и на теплые ветры, вырастает терпеливый можжевельник и цепко лепится книзу, к земле. Еще дальше – растет и березка, но такая несчастная и сиротливая, что с трудом признают ее за березу и называют сланкой за то, что нейдет она вверх, а стелется по земле. Выше аршина не поднимаются от земли эти три сорта деревьев, только три сорта. Больше и неспособна проращивать и держать на себе эта земля, насквозь пропитанная водой, рассыпчатая, распластанная на каменном подножии; это бурого цвета тундра. Тундра, летом и на солнечной жаре успевает оттаивать только на пол-аршина и в некоторых местах кое-где и кое-когда покрывается кой-какими цветами. И эта жалкая, ни к чему непригодная земля, эта мертвая тундра с кустарниками, но без леса, с растениями, но без зелени, устилает весь север России, верст на 500 от океана и тысяч на пятнадцать верст во всю длину отечества нашего. Тундра тянется и дальше, входит в леса, и там имеет вид зыбунов и трясин и всем известна под общим именем болот. Болота и топи далеко и обильно распространились по русской земле.

В тундре постоянно может жить один только олень, и то потому, что он ничего больше не ест кроме ягиля и одарен таким чутьем, что слышит его и зимой, на аршин под снегом, и добирается до него, разбивая копытом ледяной череп. Разрыв снег в одном месте и съедая тут весь мох, олень идет дальше, туда, где мох не почат. Таким образом олень постоянно кочует, а с ним и за ним и человек, который пристроил жизнь свою к оленьим стадам и устроил ее так, что без этих животных и жить не может. Там, где по тундре расстилаются cухие пространства, являются и оленьи стада, а с ними и человек; а там, где пространство сухое защищено скалой или пригорком, человек ладит свое утлое жилище. Лопари строят вежи, самоеды – чумы, остяки, тунгусы, чукчи и алеуты – юрты. 409 И те и другие жилища народы эти разбирают так же скоро, как и установят, и везут их на иные, новые места, какие укажут им те же олени. Здесь не животное покоряется человеку, а человек повинуется животному. От оленя эти народы получают все, что им нужно: и пищу, и одежду; на оленях же кочуют они с места на место. Летом, когда оттает тундра и ее окружит бесчисленное множество комаров и оводов, не редко доводящих человека до изнеможения и смерти, олень бежит спасаться в воду, чаще на берег моря. Там стоит он в воде по самую шею в то время, когда хозяева его обложились кругом хворостом, зажгли его и сидят окруженные густым, черным дымом. В такую пустыню человек мог зайти случайно и остался в ней потому, что природа наградила его способностью привыкнуть и поселиться даже и там, где ни одно животное не выдерживает, и потому еще, что на тундре, кроме оленя, существуют разные приманки. Роет себе норы белый песец – лакомый кус дикарей – с теплым, густым мехом; играет на снегу маленький серебристый горностай; рыщет голодный волк и хищная рысь. Летом же прилетают сюда из дальних стран бесчисленные стаи перелетных птиц: первой – дикий белый лебедь, потом – четырех родов гуси, гага, гагары, каменная куропатка, а долгохвостая савка даже зимует здесь. На неизмеримых болотах, на морском берегу и в самом море, на берегах рек и на лесных опушках они находят себе пищу. В то же время в совершенной тишине и безопасности они могут устраивать и гнезда. В конце лета и осенью они летят через всю Русь на юг, на тихие и теплые воды дальних морей. К зиме и лосось и осетр из рек уходят в море, и олень бежит в лес. Не зачем тут оставаться и человеку.

II. Умеренный край Pocc ии

Умеренными странами почитаются именно те, в которых леса значительно расчищены и земля сильно возделана; но леса не все вырублены, они еще полезны своим добрым соседством, т.е. умеряют вредное влияние ветров и делают воздух здоровым; они привлекают к себе облака для того только, чтобы они могли давать дожди и влагу, нужные для орошения жатвы, освежать воздух грозами и оживлять растительность зарницами. Обильная влага на таких местах не затопляет полей, не заливает пахоты. Листья деревьев днем поглощают в себя то, что вредно для дыхания человека, и разливаюсь ночью в воздухе то, чем дышать здорово и полезно. Люди, живущие на открытых местах, вблизи лесов – самые здоровые и свежие люди. Листья деревьев принимают на себя весь жар и пыл солнечных лучей и иссушающую силу их удерживают на себе .

Необыкновенно губительны и ужасны последствия совершенного истребления лесов.Вырубка их ведет за собой то, что источники иссякают, реки мелеют с годами, ветер засыпает луга песком, которым реки затянутся вместе с илом; потом песок мало-помалу станет высасывать воду, и реки начнут иссякать. Многие губернии, которые лет двести-триста тому назад были густо и  сплошь покрыты лесами, теперь стали такими пустырями, что народ пошел из этих мест в дальние заработки, выдумал особые промыслы, потому что родная земля его сделалась не хлебородной, бесплодной от песков, и это все оттого, что отцы, деды и прадеды наши не знали меры в истреблении лесов.

Лес полезно истреблять там, где суровый климат: в нашей Финляндии через это сделали плодородную почву, умягчили климат. В умеренных полосах надо вырубать лес с осторожностью и оглядкой; надо знать меру; горы служат пределом порубок. В теплых полосах надо садить и сеять лес, чтобы земля черноземная не перегорела, не превратилась бы со временем в солончаки или не выветрилась бы в песчаную, бесплодную пустыню.

Но леса наши все-таки обширны; лесная область занимает еще огромные пространства. В лесных губерниях народ еще не мог сделаться коренным земледельцем при всех стараниях и усилиях. Народ лесных губерний – все-таки беден. Бедность заставляет его не полагаться на одну землю, а принуждает искать в помощь земле других занятий. Вот почему у нас такая охота на фабрики и вот почему около Москвы много фабрик и заводов. Все они, и фабрики и заводы, большей частью приладились в тех местах, где кончаются леса и еще не начинались благодарные хлебородные земли. Здесь служат подспорьем и реки (Ока, Кама и Волга), которые потекли именно туда, куда все эти товары требуются, где в них сильно нуждаются. Где не завелось фабрик, народ пошел для заработков на чужую сторону: костромичи ходят плотниками и малярами в столицы и большие города, владимирцы занялись тем же и в подспорье пустились в извоз, а из трех уездов (Вязниковского, Ковровского и малой части Суздальского) народ пошел заниматься мелкой торговлей: офенями, коробейниками, разносчиками. Для их торговли у них по соседству с десяток сел только и делают, что образа пишут; в других селах только тем и занимаются, что выковывают ножи, ножницы, замки из стали, кольца, серьги, запонки, пуговицы из меди, серпы, косы, топоры и слесарские вещи из железа. В одних местах, например, по Оке, все делают гвозди для барок, в других (в Ярославской губернии) только удила, скребницы, подковы, стремена и весь лошадиный прибор. Под Костромой в селе Красном приготовляют только жен ские украшения: подвески, кольца, серьги и проч. Там, где в болотах железной руды много, там добывают ее сами, разрезают в прутья и перековывают потом в гвозди, там все – кузнецы, как, напр., в Новгородской губернии. Где леса богаты пушным зверем, там скорняки. Но всего не перечтешь.

Известно, что где промыслы и ремесла, там и места для сбыта: там народ завел рынки, затеял базары, установил ярмарки; тут родилась торговля, и отсюда же по всему лицу земли русской разбрелись торговые люди. В самых дальних местах крупные купцы и мелкие торговцы – уроженцы лесных губерний. Эти губернии самые людные, и человек, который выходит отсюда, самый трудолюбивый, изворотливый, сметливый. Места эти расположились все по близости к Москве, приютились в ее окрестностях, редко дальше трехсот верст от нее. Белокаменная столица пришлась как раз в середине.

Но уже вблизи Москвы, в двух уездах Московской губернии (Рузском и Волоколамском) хлеб, удовлетворяя жителей, остается в избытке. Промышленность тут становится слабее. Хлебопашество увеличивается, почитается главным занятием. И чем благодарнее становится земля дальше к югу, тем охотнее отстает народ от побочных занятий, ремесла и промысла. Они не ведутся там, где земля – чернозем, и требует удобрения в пять, а дальше в десять лет один раз.

Такие места начинаются сейчас за Окой, которая отделила лесную полосу от черноземной. Леса, идущие дальше, уже не так велики и красивы, и притом их так не много, что безлесные пространства берут верх. Но если переправиться от Москвы за Тулу или за Калугу, или за Рязань и направляться или на Киев или на Воронеж, лесов уж так мало, что они кажутся редкостью. Тут, куда ни взглянешь, везде встречаешь неоглядные поля, непрерывные пашни. Черным пластом лежит поднятый для пашен сочный чернозем, черной пылью бросается ветер. Лениво бегут небогатые водой реки, прорезаясь в мягкой земле и обставляясь невысокими, обрывистыми и обсыпчивыми берегами. Ровной гладью лежать во все стороны возделанные поля и желтеют спелые пашни. Глазу не мешают горы: кругом равнина. Горы на этих местах только пригорки, холмы. Древесная растительность по большей части встречается чаще в виде искусственно и нарочно разведенных садов, и притом сады эти фруктовые. На свежем воздухе, без больших усилий и без особенного труда, растут в них яблоки до 50-ти сортов, груши, бергамоты, вишни, черешня и сливы:, а дальше, где давно уже земля поднимает пшеницу, разводят даже виноград (на Дону, в Малороссии). На место огородов встают целыми полями бахчи с дынями и арбузами; на место непроходимых дремучих лесов являются неоглядные травяные степи. На место высоких домов, какими высятся и красуются лесные селения, здесь сначала утлые, низенькие бревенчатые хаты, а потом и везде уже глиняные мазанки. На севере лес ни почем и идет он в обилии на изгороди и заборы, которые служат и за пастуха и за хозяина; на юге пастушество – ремесло, а топливом дорожать больше, чем в лесных местах теплом самым.

Там не щадят для топлива и дуба, и березы, у которых есть лучшее, более стоящее их применение; здесь, за недостатком леса для освещения зимой вместо лучины употребляюсь коноплю, вместо березовых дров пускаюсь для топлива кизяк – животный помет, смешанный с соломой. Земля сделалась мягче. Соху сменил плуг. Вместо лошади работает вол.

За городами: тамбовским Козловым, тульским Ефремовым, орловскими: Ельцом, Ливнами и Орлом и губернским Курском черноземная полоса сменяется той полосой, которая называется полосой пшеницы. Города эти обставились мельницами, обзавелись купечеством, разбогатели, стали рынками, стали приемными местами, складами для пшеницы. В городах этих приготовляется крупчатка (лучший сорт крупчатки – елецкая); в них свозится гужом (на лошадях) вся та пшеница, которая выросла в благословенной стране Малороссии и назначена для России. Сама Малороссия тут уже близко.

Пшеницу везут малороссы-чумаки на волах к пристаням на морях Азовском и Черном, где берут ее на корабли и везут в иностранные земли. И хотя полоса пшеницы меньше полосы ржи, однако нарождается ее столько, что три заморские города: Одесса на Черном море, Таганрог на Азовском и прусский город Данциг при Балтийском море сделались и людными, и торговыми. Все три на русской пшенице разбогатели: Одесса в пятьдесят лет выросла так, как другие города не вырастают и в пятьсот лет.

Пристани по Волге, куда свозят из ближних мест пшеницу для отправления ее на судах по воде до Петербурга, выросли такими богатырями, что Самара сделалась одним из богатых губернских городов и растет не по дням, а по часам, в Царицыне понадобилась железная дорога до Дона; город Волочок (Тверской губ.) кажет лучше многих губернских; село Балаково глядит красивым городом; село Лысково во сто раз богаче и краше своего начальника – горемычного уездного городишка Макарьева в Нижегородской губернии. Также разбогател и украсился Моршанск, город Тамбовской губернии, в котором мельница на Мокше реке о 23-х поставах, больше и лучше всех мельниц в России; она перемалывает до тысячи четвертей в сутки, и выстроена каменной двухэтажной.

III. Южный край Pocc ии

   Благодатная хлебная сторона идет в ширину от Оки до травяных новороссийских степей, а в длину от малороссийской границы до иностранных земель: Австрии и Турции. В Малороссии лучшие места располагаются по берегам трех больших рек: Буга, Днестра и Днепра, с притоками их и перерезают травяные степи. Потом, останавливаясь на песчаных пустынях подле Азовского моря, огромным клином – большим полуостровом – о бок Азовского моря врезаются через Перекоп в Черное море. Это Крым, самый цветущий, самый благодатный край во всей России, где Севастополь – самая большая бухта (защищенное и лучшее место для стоянки кораблей) изо всех бухт в целой Европе; здесь же и Южный берег с очаровательными садами, превосходным и целебным климатом, наш единственный русский рай земной.

   К Черному морю идет наклоном вся та часть России, которая справедливо почитается хлебородной; сначала холмистая и нередко покрытая лесами, черноземная; от реки Оки до границ Малороссийских губерний идет страна, с избытком возделывающая лен и конопель; за этой страной потянулась ровная, гладкая, благословенная равнина Малороссии, сплошь засеянная пшеницей и в лучших местах кукурузой, или так называемой турецкой пшеницей. Малороссийская хлебная степь соединилась с настоящей травяной степью или равнинами, на которых растет только трава; здесь совсем уже нет леса и очень мало воды.

Степи травяные, называемые новороссийскими, примкнули к Черному морю; некогда они служили соблазном для кочевых народов, которые валились сюда из дальней Азии с большими стадами домашнего скота, питались их молоком и мясом и одевались в их шкуры. К ним придвигались другие народы, сгоняли их с насиженных мест и в свою очередь были сгоняемы новыми народами, которые прикочевывали сюда из внутренних азиатских степей. Сюда же, впоследствии, уходили вольные pусскиe люди; здесь завелось казачество. Когда весь край, около ста лет тому назад, завоеван был от турок, вместе с Крымом (при Екатерине Второй), стали выселяться в него русские люди изо всех тех черноземных мест, где от накопления народа стало жить тесно. Скоро все благодатные места Новороссийского края населились оседлым народом; кочевники скоро исчезли, превратившись в пахарей. Завелись большие города, а с ними явилась надежда и на то, что дитя степи сделаются такими же возделанными странами, каковы Малороссия и подстепье. От прежнего кочевого быта осталось теперь только то, что степные травы по прежнему воспитывают отличные породы рогатого скота. Из них трудолюбивый, терпеливый и необыкновенно сильный вол является главным товарищем и неоцененным помощником человека на лугах и пашнях; из своей шкуры на старости он дает сыромятную кожу, в молодости – опоек, из костей – клей и уголь, которым очищаюсь сахар-рафинад. В северных странах вол худо ведется; в южных он составляет выгодный предмет торговли. Отработав полевую службу, вол идет на мясо. Стада волов, под именем черкасского скота, гонят гуртами все отсюда: из степей малороссийских и новороссийских. Вместе с волом разводится там же баран, рост и тучность которого человек, при пособии степи, успел увеличить искусством своим и уменьем. Он же довел овечью шерсть до высокой доброты и необыкновенного разнообразия. Ткани из овечьей шерсти удовлетворяют различным потребностям людей; сало идет на свечи, шкура дает сафьян, из мexa в северных холодных местах шьют зимнюю одежду. Овцеводство в травяных степях – самый важный и самый главный промысел. Сверх того, наши степи воспитывают многочисленные табуны лошадей, и Poccия владеет лучшими породами этих животных, для которых и ярмарки установились по близости степных мест. Между ними тамбовский город Лебедянь и губернский Курск с коренной ярмаркой пользуются большой известностью. В степях у кочевников кобыла дает молоко, из которого татары, киргизы и калмыки приготовляют целебный и здоровый напиток, известный всюду под именем «кумыса».

(С. Максимов).

IV. Кавказский край

1. Начиная с границ Саратовской губернии и Земли Войска Донского до окрестностей главного Кавказского хребта край представляет равнину. Равнина эта разделяется на две полосы. Первая полоса начинается с северных границ и идет ъ югу до рек Кубани, Лабы, Малки и Терека, простираясь по течению их до берегов морей. Все это огромное пространство представляет степь. Лесу здесь нет, да и воды очень мало. Вследствие отсутствия лесов и недостатка вод дожди здесь редки. Почва земли, состоящая из глинистого легкого чернозема, суха, тверда, но плодородна, и при дождях дает хлеб и травы в изобилии. Зима здесь бывает с вьюгами и метелями, санный путь держится с декабря до начала марта; лето знойно и постоянно. По ручьям и речкам рассеяно редкое население края. У северных границ кочуют калмыки c своими стадами овец, рогатого скота и табунами тощих лошадей; оседлые жители состоят из линейных казаков, крестьян собственников и ногайцев; на востоке живут полукочевые кара-ногайцы. Промышленность находится здесь только на первой ступени развития; бедное хлебопашество и бедное скотоводство составляют единственный промысел жителей. Вторая полоса Кавказской равнины; простирается но подножию главного хребта, начиная с прибрежья Черного моря до берегов Каспийского, и представляет обширную долину, щедро наделенную дарами природы. С гор сбегают в эту долину большие реки и сотни малых ручьев и речек, освежающих теплый воздух. Леса наполнены фруктовыми деревьями, шелковицей; местами встречается дикий хлопчатый кустарник; в садах, на вольном воздухе, растут абрикосы, персики, превосходные груши и проч. Почва земли состоит преимущественно из глинистого или чистого чернозема, местами только паханная, все же остальное количество состоит из нови. От присутствия снеговых гор, лесов и обильных вод дожди здесь часты, и все роды хлебов дают обильнейшие урожаи; травы лучших сортов вырастают местами в человеческий рост. Народонаселение этой полосы несколько гуще, чем в первой, но сравнительно с пространством оно еще очень мало. Здесь живут линейные казаки, армяне, грузины, чеченцы, осетины, кабардинцы, абазинцы, ногайцы и проч. Третья полоса этого края занята Кавказским хребтом. В горах на каждом шагу другой климат, другая природа и другое населениe. Горный промысел в этом крае мало развит: достают соль и каменный уголь. Но в целом мире нет страны богаче нефтью 410 , как предгорья Кавказа. На вершинах гор растет сосна, ель, лиственница; ниже их дуб, чинар, тополь, орешник; в долинах фруктовые деревья и плодовые кустарники, местами встречается дикий виноградник, хлопчатое и оливковое дерево. В лесах живут в большом количестве волки, шакалы, лисицы, медведи, белки, выдры, куницы, олени, дикие козы, кабаны и зайцы. Барсы и гиены часто посещают горы, и нередко в долинах является с берегов Аракса огромный царский тигр. Всякого рода дичь находится в камышах, по устьям Кубани, Кумы и Терека.

2. Обитатели Кавказа делятся на линейных казаков, горцев и жителей Закавказья. Все народонаселение Кавказа, как русское, так и туземное, состоит из народа замечательно способного и доброго. По малому числу городов на линии и отсутствию мануфактурных товаров, казак должен изготовить для себя все сам: и борону, и соху, и телегу, и холстину, и кожу; даже оружие, кинжал, шашку и ружье он делает сам. И надобно прибавить, что все, сделанное казаком, очень хорошо, по крайней мере, прочно, чисто, исправно. Натура горца богата и полна; горец изящен в своей черкеске, в косматой шапке и бурке; манеры его просты и часто безупречны. Многие изделия горцев отличаются изяществом вкуса; превосходная работа галунов, выделка сафьяна и кожи, конская сбруя и разные украшения на оружии, все это делается со вкусом и старанием не из расчета, не на продажу, но для удовлетворения своего вкуса. Замечательные города на Кавказе: Тифлис, местопребывание главноначальствующего на Кавказе и средоточие торговли Закавказья, и Баку, с многочисленными заводами, выделывающими керосин.

( Из кн. «Товарищ» Д. Попова. год третий).

V. Сибирь

1. Сибирь делится на Восточную и Западную. В Западной Сибири местность по большей части низменная и ровная, Восточная же Сибирь почти вся наполнена отрогами гор и высотами. По природе своей и климату Сибирь представляет тундры, тайги и степи.

По всему побережью Ледовитого океана более или менее узкой полосой тянется бесконечная, пустынная, однообразная и безлесная тундра, покрытая летом желтоватыми мхами и серыми лишаями, и недоступная для человека во время девятимесячной зимы по страшным морозам, вьюгам и метелям. С наступлением весны там творится своеобразная жизнь. В реки, речки и озера из Ледовитого океана поднимается для метания икры в бесчисленном множестве разных пород рыба; поверхность болот, рек, речек и озер чернеет от бесчисленных стад уток, гусей, лебедей и чаек, прилетающих сюда на лето для вывода детей. Идут сюда и рыболов, и зверолов за богатой добычей.

2. Тайга состоит большей частью из дикого первобытного леса . В иных местах он до того густ, что одни дикие звери в состоянии проникнуть в эти чащи. Летом в тайге климат зноен и удушлив и, при обилии сырости и травяной растительности, способствует обилию насекомых. От этого множества насекомых звери тайги бегут спасаться в тундры. Зима в северной тайге очень сурова. Особенно страшна пурга, во время которой снег поднимается на воздух, кружится со свистом и стоном, затемняет свет и слепить глаза. Степные пространства Сибири покрыты богатой травяной растительностью; они представляют самое благоприятное условие для скотоводства. В Минусинских степях главное занятие жителей состоит из земледелия; эти степи но своему плодородию считаются житницей Сибири. Здесь девственная почва в изобилии родит рожь, пшеницу и другие роды зернового хлеба.

По всей южной границе Сибири тянется полоса гор, снежные хребты которых дают начало могучим рекам. Замечательнейшие из них: Обь, Енисей, Лена, Амур. Реки эти многоводны и обильны рыбой. Озеро Байкал – самое обширное из пресноводных озер России.

Хотя 300 лет прошло с тех пор, как завоевана Сибирь, но она до сих пор крайне бедна народонаселением. Важнейшее богатство Сибири – бесконечные леса. Они идут на постройки, дают топливо и служат материалом для изделий. В северной и средней полосах Сибири по суровости климата земледелие невозможно. В южной же полосе свободно родятся хлебные растения и овощи. По всей Сибири сеют преимущественно яровые хлеба; озимые же хлеба вымерзают, и только на западе Сибири они даются хорошо. Прекрасные луга и степи и множество незанятых земель дают возможность разводить жителям южной полосы Сибири сотнями и тысячами голов рогатого скота, лошадей и овец. Горный промысел весьма распространен в Сибири, но он состоит главным образом в добывании золота и серебра. Первобытные жители Сибири делятся на бродячих и кочевых. Бродячие инородцы живут в тундрах и лесах; ведут бродячую жизнь и занимаются звероловством и рыболовством. Кочевые инородцы живут в степях и занимаются скотоводством. Городов в Сибири пока еще очень мало. Самые большее из них: Тобольск, Томск, Красноярск, Иркутск, Чита.

3. Кроме Сибири Россия в средней Азии владеет обширными землями. Земли эти занимают Каспийско-Аральскую впадину с поверхностью преимущественно плоской, отличающейся совершенно степным характером; но в крае этом встречаются и возвышенности. Северо-западная часть владений состоит из огромных, пустынных степей. Степи эти по качеству почвы разделяются на ковыльные, солончаковые и песчаные. Ковыльные степи, благодаря хорошей почве, весной на сотни верст покрываются густой, высокой травой, а в остальное время года они по большей части бывают покрыты ковылем. Солончаковые степи состоять из глины и мергеля, сильно пропитанных солью; они почти бесплодны. Песчаные степи состоять или из твердого, или из сыпучего песку; они тоже почти бесплодны. В степных местах, где растет трава, кочуют равные народы татарского племени. Все они живут скотоводством. Нет ни одного киргизского семейства, которое не имело бы несколько десятков овец; у зажиточных они считаются сотнями, а у богатых тысячами. Не мало внимания кочевники обращают на разведение лошадей и верблюдов; есть киргизы, у которых имеются табуны лошадей в несколько тысяч голов. Рогатый скот можно встретить только у оседлого населения края и у киргизов-хлебопашцев, которые содержат по преимуществу быков для обработки полей. В юго-западной части средне-азиатских владений почва по большей части плодородна и есть значительные реки. Жители этой местности ведут жизнь оседлую, занимаются земледелием, шелководством и разными промыслами. В средне-азиатских владениях находится несколько торговых и промышленных городов. Замечательные из них: Уральск, Омск, Ташкент, Самарканд, Туркестан.

(Оттуда же).

3. Русская земля

По обеим сторонам столбового пути вновь пошли писать версты, станционные смотрителя, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы 411 , чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: «такой-то артиллерийской батареи», зеленые, желтые и свеже-разрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны, как мухи, и горизонт без конца... Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу 412 : бедна природа в тебе, не развеселят, не испугают взоров дерзкие ее дива, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными, высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в дома, в шуме и вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над ней и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, спутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные, ясные небеса. Открыто – пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся во всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Kакиe звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и за чем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?... И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль перед твоим пространством?... Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшной силой отразясь во глубине моей, неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!...

(Н. Гоголь).

4. Степь

1. Степь, чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда 413 весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленой девственной пустыней. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Ничто в природе не могло быть лучше их! Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки 414 ; желтый дрок выскакивал вверх своей пирамидальной верхушкой; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесенный, Бог знает откуда, колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли целой тучей ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался Бог знает в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одной черной точкой. Вон она перевернулась крыльями и блеснула перед солнцем.

2. Вечером вся степь совершенно переменялась. Все пестрое пространство ее охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело; испарения подымались гуще; каждый цветок, каждая травка испускала амбру 415 , и вся степь курилась благовонием. По небу, изголубо-темному, как будто исполинской кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками легкие прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрагивался к щекам. Вся музыка, наполнявшая день, утихала и сменялась другой. Пестрые овражки 416 выползали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трескание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш 417 ; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе. Поужинав, казаки ложились спать, пустив на траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. 418 На них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву; весь их треск, свист, стрекотанье, – все это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем ночном воздухе и доходило до слуха гармоническим. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянной блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному небу.

(Н. Гоголь).

5. Река Урал

Яик, по указу Екатерины II переименованный в Урал , выходит из гор, давших ему нынешнее его название; течет к югу вдоль их цепи, до того места, где некогда положено было основание Оренбургу, и где теперь находится Орская крепость; тут, разделив каменистый хребет их, поворачивает на запад, а потом близ города Уральска на юг, и протекая более двух тысяч пятисот верст, впадает в Каспийское море.

Он орошает часть Башкирии, составляет почти всю юго-восточную границу Оренбургской губернии; справа примыкают к нему заволжские степи; слева простираются печальные пустыни, где кочуют орды диких племен, известных у нас под именем киргиз-кайсаков.

Его течение быстро; мутные воды наполнены рыбой всякого рода; берега большей частью глинистые, песчаные и безлесные, но в местах поемных удобные для скотоводства. Близ устья оброс он высоким камышом, где кроются кабаны и тигры.

На сей pеке в ХV столетии явились донские казаки, разъезжавшие по Хвалынскому морю. 419 Они зимовали на ее берегах, в то время еще покрытых лесом и безопасных по своему уединению; весной снова пускались в море, разбойничали до глубокой осени и к зиме возвращались на Яик.

(А. Пушкин).

6. Пятигорск

Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветви цветущих черешен смотрят мне в окно, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бэшту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона. На восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там, дальше, амфитеатром 420 громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом... Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка! солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? зачем тут страсти, желания, сожаления?... Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество.

 

(Лермонтов) .

 

7. Кавказская дорога

I. Чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу; месяц бледнел на западе и готов уж был погрузиться в черные свои тучи, висевшие на дальних вершинах, как клочки разодранного занавеса. Мы вышли из сакли. Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались на далеком небосклоне, и одна за другой гасли по мере того, как бледноватый отблеск разливался по темно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня.

Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гут-гору. Мы шли пешком, сзади подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гут-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но, со всем тем, какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным и долго, долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебный картины.

II. Вот, наконец, мы взобрались на Гут-гору, остановились и оглянулись: на ней висело cеpoe облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурей; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, т.е. я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.

– Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинами? сказал я ему.

– Да-с, и к свисту нули можно привыкнуть, т.е. привыкнуть скрывать невольное биениe сердца.

– Я слышал, напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна?

– Разумеется, если хотите, она приятна; только все же потому, что сердце бьется сильнее. «Посмотрите», прибавил он, указывая на восток: «что за край!»

И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, – и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что, кажется, тут бы и остаться жить навеки. Солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. «Я говорил вам,» воскликнул он, «что нынче будет погода; надо торопиться, а то пожалуй она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!» закричал он ямщикам.

Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтобы они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был pуccкий ярославский мужик, другой осетин. Осетин вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягая заранее уносных, – а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: «И, барин! Бог дает не хуже их доедем: ведь нам не впервые» – и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако же все-таки доехали...

(Лермонтов).

8. Деревня

I. Последний день июля месяца; на тысячу верст кругом Россия – родной край.

Ровной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем – не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь... воздух – молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой – и дегтем маленько – и маленько кожей. – Коноплянники уже вошли в силу и пускают свой тяжелый, но приятный дух.

II. Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей, на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. – Вдали, на конце-крае земли и неба, синеватая черта большой реки. Вдоль оврага – по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно-закрытыми дверьми; по другой стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворечницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалеваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки; за высокими порогами прохладно темнеют сени.

III. Я лежу у самого края оврага, на разостланной попоне; кругом целые вороха только-что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть еще немного посохнет на припеке; а там и в сарай! То-то будет спать на нем славно!

Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.

Русокудрые парни в чистых, низко-подпоясанных рубахах, в тяжелых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телегу, – зубоскалят.

Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеется, не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.

Другая молодка сильными руками тащит большое мокрое ведро из колодца... Ведро дрожит и качается на веревке, роняя длинные, огнистые капли.

Передо мной стоит старуха хозяйка в новой клетчатой паневе, в новых котах. Крупные, дутые бусы в три ряда обвились вокруг смуглой, худой шеи; седая голова повязана желтым платком с красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами.

Но приветливо улыбаются старческие глаза; улыбается все морщинистое лицо. Чай седьмой десяток доживаешь старушка... а и теперь еще видать: красавица была в свое время!

Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным, неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломот еще теплого хлеба. – «Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!»

Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертый теленок.

– «Ай да овес!» слышится голос моего кучера...

IV. О, довольство, покой, избыток русской, вольной деревни! О, тишь и благодать!

И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе святой Софии в Царь-Граде, и все, чего так добиваемся мы, городские люди.

(И. Тургенев).

9. Император Петр Великий

I. С водворением на престоле дома Романовых Poccия мало-помалу начала увеличиваться. Особенно же она расширилась и переродилась в царствование Петра Великого.

Петр Великий был младший сын царя Алексея Михайловича. По смерти отца он остался еще ребенком. Так как ближайшими наследниками престола были старшие братья его, то царевич Петр вскоре после смерти отца удалился вместе с своей матерью в село Преображенское, которое находилось недалеко от Москвы. Здесь царевич поселился и проводил свое детство. С ранних лет царевич Петр выказывал большие способности, был весьма любознателен и хорошо учился грамоте. В часы, свободные от занятий грамотой, Петр занимался военными играми с своими сверстниками. Из этих сверстников царевич составил две потешные роты, с которыми он строил и брал приступом небольшие земляные крепости. К этой забаве скоро прибавилась другая. Однажды царевич в сарае нашел лодку особенного устройства, которая называлась ботом. Лодка эта была испорчена, но один из иностранцев починил ее и спустил на воду. Петр был так доволен этим и так полюбил плавание, что скоро из нескольких подобных ботов создал целый потешный флот.

II. Когда Петр достиг совершеннолетия, он сделался царем и стал управлять государством!.. В первое время своего царствования Петр по-прежнему занимался своими потешными ротами и флотом. Но чтобы лучше изучить военное и морское дело, он задумал съездить за границу. Для этого он снарядил большое посольство к иностранным государствам и вместе с этим посольством отправился сам под именем дворянина Петра Михайлова. Во время путешествия за границей Петр Великий не оставлял ничего без внимания: он осматривал крепости, заводы, фабрики, посещал школы, знакомился с учеными людьми и изучал чужеземную жизнь и порядки. Но больше всего его интересовало кораблестроение. Чтобы основательно изучить это дело, царь поступил в корабельную мастерскую и, как простой работник, работал там топором с утра до вечера. Получив звание корабельного мастера, Петр обратно поехал в Poccию. Находясь за границей, Петр увидел, что русские во многом отстали от иностранцев. Поэтому, тотчас же по возвращении своем из-за границы, он начал заводить новые порядки. Прежде всего он вместо древних стрелецких полков учредил постоянное войско. Для заведования различными делами государства Петр учредил 12 коллегий; а для наблюдения за этими коллегиями он основал Сенат, который существует и до сих пор. Все же церковные дела, вместо патриapxa, были поручены вновь учрежденному Святейшему Синоду, который также существует и доныне. Но больше всего Петр Великий заботился о народном образовании. Поэтому он устроил несколько учебных заведений, для духовных и дворянских детей, школу для мореходов и другие. При Петpe Великом впервые на Руси стали печатать граждански книги. Много и других очень важных дел совершено Петром Великим на пользу нашего отечества, а потому народ и прозвал его Великим Преобразователем России.

III. Петр Великий вполне понимал всю ту громадную пользу, которую Poccия может извлечь от прямого и непосредственного торгового сношения с западными иностранными государствами. А так как иностранную торговлю всего удобнее производить морем, то Петр Великий и задумал отвоевать от Швеции земли, прилегавшие к Балтийскому морю. Заключив союз с королями польским и датским, Петр Великий объявил войну Швеции, но первая встреча со шведами кончилась неудачей для русских: pуccкиe разбиты были наголову. Побивши русских, король шведский отправился воевать с поляками и пробыл в Польше довольно долго. В это время Петр Великий быстро составил новые полки, обучил войско, отлил пушки и двинулся со своим новым войском к Балтийскому морю. В этот раз он завладел берегами Финского залива и при устьях реки Невы заложил город Петербург, свою будущую столицу. Когда прослышал об этих завоеваниях король шведский, он быстро двинулся в Poccию из Польши. Горячее сражение двух сильных армий произошло близ г. Полтавы. Наше войско здесь нанесло такое сильное поражение шведам, что сам король шведский едва спасся бегством. После Полтавской битвы война со шведами тянулась еще несколько лет, но pуccкиe все-таки удержали за собой завоеванные по прибрежьям Балтийского моря земли. С этого времени Петр Великий принял титул Всероссийского Императора, а Русское царство стало называться Российской Империей.

(Из Хрест. Ермина и Волотовского).

10. Рассказы о Петре Великом

I. Бережливость Петра Великого. Император Петр, щедрый в награждении заслуг, показывал чрезвычайную бережливость во всем, что касалось до его собственности; и мог ли она жить расточительно, получая свои доходы с имения, в Новгородской губернии, в котором считалось только 969 душ? В первое путешествие по чужим краям, прибыв вечером инкогнито 421 с небольшой свитой в один город, он остановился в трактире и потребовал ужин. Ему подали 12 яиц, сыру, масла и две бутылки вина. Когда надлежало расплачиваться, трактирщик, вероятно, узнав, кто был его гость, запросил сто червонцев. Петр велел заплатить эти деньги, но не мог забыть такой издержки, и, угощая в Петербурге приезжавших на судах голландцев, всякий раз почти с упреком напоминал им о корыстолюбии трактирщика. «Мне мотать не из чего, говорил он: и жалования заслуженного у меня немного, а с государственными доходами надлежит поступать осторожно; я должен отдать в них отчет Богу». Часто ходил он в башмаках, им самим заплатанных, и чулках, штопанных его супругой; носил по году и по два одно платье. Ездил он летом в длинной, выкрашенной в красную краску одноколке, на низких колесах, парой; зимой, в санях, запряженных в одну лошадь, с двумя денщиками, одним, который сидел с ним рядом, и другим, ехавшим сзади верхом. Один только раз, 25 мая 1723 года, удивил он петербургских жителей необыкновенной пышностью. Увидели его окруженного отрядом гвардии, в выложенном красным бархатом длинном фаэтоне 422 тогдашнего вкуса – цугом, с лакеями позади в ливрее. Он поехал за город навстречу князю Долгорукову и графу Головкину, которые, пробыв около 15 лет в звании посланников при разных иностранных дворах, возвращались в Poccию просвещенными европейцами. Петр, остановившись в 4 верстах от города, ждал их около четверти часа. Когда они подъехали, посадил к себе в фаэтoн, провез по главным улицам столицы во дворец, куда созваны были знатнейшие особы, и тут, перед всеми, изъявил им свое благоволение.

II. Обращение Петрa Великого с подданными. В Петербурге Царь был то же, что отец в большом семействе. Он крестил У одних, при чем родильницам давал на зубок, при поцелуе в голову, но рублю серебром; пировал с другими, и ходил за гробом у иного. Случалось ли ему иметь к кому-нибудь дело, – вельможе, купцу или ремесленнику, он часто, взяв с собой камышовую трость с набалдашником из слоновой кости, известную более под именем дубинки, отправлялся к нему запросто пешком и, если находил хозяина за обедом, то без чинов садился за стол; приказывал подавать себе тоже, что подносили и другим, толковал с мужем, шутил с женой, заставлял при себе читать и писать детей, требуя, чтобы обходились с ним без чинов. Он был весьма приятен в обществе, в немногих словах говорил много и любил изъясняться аллегориями. 423 Чисто видали его на улицах идущим под руку с честным фабрикантом или иноземным матросом, – иногда бродящим в толпе и прислушивающимся к молве народной.

Но обращаясь открыто со всеми, он требовал того же от всех для себя, и худо тому было, кто позволял себе в разговорах или поступках с ним малейшую ложь. «За признание прощение, за утайку нет помилования», повторял он часто; «лучше грех явный, нежели тайный».

Он любил правду даже в таких случаях, когда она могла бы другому показаться оскорбительной: «Князь Яков в Сенате», отзывался он о Долгоруком, «прямой мне помощник. Он судит дельно, и мне не потакает; без краснобайства режет прямо правду, несмотря на лицо».

III. Занятия Петра .Во время своего пребывания в Петербурге, царь жил летом во дворце Летнего сада, зимой в Зимнем. Он ложился в 10 часов, вставал летом и зимой в три утра, и ходил час по комнате; читал в это время «С.-Петербургские Ведомости», которым иногда сам держал корректуру 424 или пересматривал в рукописи переводы книг, сделанные но его велению. Петр хорошо знал по-латыни, по-немецки, по-голландски и понимал французский язык, хотя и не мог на нем изъясняться. Ни одна книга не выходила из печати, не быв пересмотренной Петром. В 4 или 5 часов Петр, без чаю и кофе, выпив рюмку анисовой водки, отправлялся, с тростью в одной и записной книжкой в другой руке, смотреть производившиеся в Петербурге работы, а после того в свой кабинет, или в Адмиралтейство. 425 Однажды назначил он вновь приехавшему в Петербург прусскому посланнику фон-Принцу приемную аудиенцию 426 в 4 часа утра. Аудиенция эта была, конечно, единственная в своем роде. Посланник, полагая, что государь не может встать так рано, думал, что не опоздает, явившись во дворец в пять; но он уже не застал Петра. Он был на верфи и работал на марсе 427 какого-то военного корабля. Фон-Принц, имевший важные поручения и не могший вступить в переговоры с русскими министрами, не видев царя, принужден был отправиться вслед за ним в Адмиралтейство. «Пусть побеспокоится взойти сюда, если не умел найти меня в назначенный час в аудиенц-зале», сказал Петр, когда ему доложили о приезде посланника. Тот принужден был по веревочной лестнице взбираться на грот-мачту 428 , и государь, сев на бревно, принял от него грамоту и обыкновенные при подобных случаях приветствия, под открытым небом, на корабельном марсе.

В шесть или семь часов Петр отправлялся в Сенат 429 или в которую-нибудь из Коллегий 430 , и оставался там до одиннадцати; слушал дела и споры присутствовавших, излагал свои мнения, надписывал на делах решения. Деятельность его при этом достойна удивления. Один современный писатель говорит, что он в один час делал более, нежели другой успел бы сделать в четыре. За то государь умел и беречь время. Это приметно в его разговорах, указах, письмах и во всем, что выходило из-под его пера. Нигде не найдете больше ясности и менее многословия. 6 Марта 1781 года, отправляясь в Прутский поход, написал он о совершенно разных предметах 32 собственноручных указа в Сенат, из которых ни один не занимал более 4 строк. В 11 часов Петр обыкновенно уходил из Сената, или Коллегии, при чем подносили ему рюмку анисовой водки и крендель. Время до полудня назначено было для приема просителей. Государь давал им аудиенцию в средней галерее Летнего сада, построенной на берегу Невы, или, в хорошую погоду, в главной аллее. Туда мог приходить всякий, – и богатый, и неимущей, и знатный вельможа, и человек простого звания. Петр отбирал у просителей просьбы, выслушивал их жалобы, и немедленно давал свои решения. В 12 часов ворота Летнего сада запирались. Царь садился за стол и всегда почти обедал в своем семействе. Чтобы кушанья не простывали, столовая его обыкновенно была рядом с кухней; повар передавал в первую блюда прямо из печи, через окошко, и всегда одно за другим, а не вместе. Молодой редис, лимбургский сыр, тарелка щей, студень, ветчина, каша и жареная утка в кислом соусе, который приправлялся луком с огурцами, или солеными лимонами, были любимыми блюдами Петра, необходимым условием его обедов. У прибора его клались всегда деревянная ложка, оправленная слоновой костью, ножик и вилка с зелеными костяными черенками; и дежурному денщику вменялось в обязанность носить их с собой и класть перед царем и тогда, когда ему случалось обедать в гостях. – Петр не терпел многочисленной прислуги, и вообще называл лакеев – шпионами, которые худо слышат, а еще хуже рассказывают слышанное. Дежурный денщик служил государю, императрице и великим княжнам. Он находился при царе безотлучно днем и ночью, был доверенной особой, и занимал место камердинера, адъютанта, секретаря. Вообще Петр ел мало вдруг, не был разборчив в пище, и не терпел причуд в других. Откушав, обыкновенно читал голландские газеты и делал на полях замечания карандашом, с обозначением, что должно переводить в «Петербургские Ведомости»; потом уходил на свою яхту 431 , стоявшую перед дворцом, ложился тут и отдыхал час или два. Иногда, во время торжественных обедов, он вставал для этого из-за стола, приказав однако же гостям не расходиться до его возвращения. В 4 часа уходил он в токарную или в кабинет; сюда являлись к нему по делам: канцлер 432 граф Головин, вице- канцлер барон Шафиров, Остерман, генерал-прокурор Ягужинский, генерал – Фельдцейхмейстер (начальник всей артиллерии) граф Брюс, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меньшиков, генерал-полицеймейстер Девиер или другой какой-нибудь из его министров. Одни только – князь Ромодановский и фельдмаршал Шереметев могли входить без доклада; их одних государь всегда провожал до двери кабинета; все прочиe, даже сама Императрица Екатерина Алексеевна, должны были наперед сказаться. Окончив дела государственные, Петр развертывал свою записную книжку, в которой отмечал все, что ему приходило в тот день на мысль, и удостоверившись, что все означенное в ней исполнено, остальное время дня посвящал собственным занятиям. Ничто не поселит в нас столько уважения к памяти Петра, сколько сии занятия, предпринимаемые без свидетелей, или иногда в мирном кругу немногих искренних преданных царю особ, разделявших с ним труды его. По деятельности Петра, по его любви ко всему полезному не было ему равного между его подданными. «Трудиться надобно, братец», говорил Петр Ив. Ив. Неплюеву, когда определил лейтенантом 433 во флот; «я и царь ваш, а у меня на руках мозоли, и все для того, чтобы показать вам пример, и хотя бы под старость видеть в вас достойных помощников и слуг отечеству».

IV. Взгляд Петра на правосудие.Однажды Петр заболел весьма опасно горячкой. Сделалось всеобщее уныние, ибо уже совсем мало было надежды на выздоровление его. Во всех церквах день и ночь толпился народ, прося у Бога милости для своего царя. В древности в подобных случаях цари обыкновенно прощали нескольких преступников, грабителей и разбойников, осужденных на смерть с тем, чтобы осужденные молили Бога о царском здравии. Так и теперь судья явился во дворец и предложил ему, чтобы Петр, по старому обычаю, даровал жизнь девяти приговоренным к смерти разбойникам. Узнав о прибытии судьи, Петр призвал его к своей постели и приказал прочесть список приговоренных и их преступления. Прослушав это, Петр слабым голосом отвечал:

– Неужели ты думаешь, что я буду правосуден и сделаю доброе дело тем, что прощу таких страшных злодеев? И неужели Бог за это будет ко мне милостив, и будет слышать молитвы таких злодеев? Поди и завтра же вели исполнить приговор над всеми девятью злодеями. Я думаю, что Бог через это правосудиe скорее будет ко мне милостив и скорее за это дарует жизнь, и здравие, нежели за их прощение!

На другой же день приговор был исполнен, а царь затем начал чувствовать себя лучше, и через некоторое время совершенно выздоровел.

V . Награда по заслугам.Петр Великий, бережливый в своих расходах, щедро награждал людей, служивших ему верно. Он жаловал многих деревнями в завоеванных провинциях, даже вдовам и сиротам морских и полевых офицеров назначал пенсии. Однажды доложили ему об иностранце, который прослужил около 30 лет и теперь за старостью и слабостью здоровья не может продолжать службу, и просили разрешения государя: назначить ли ему при отставке полное или половинное жалованье. Государь отвечал с неудовольствием: «Как же! разве тот в старости должен терпеть нужду, кто лучшие годы свои посвятил мне на службу? Выдайте ему полное жалованье и не принуждайте его к службе, если он не в состоянии более служить; но советуйтесь с ним о делах, касающихся прежней его службы, и пользуйтесь его искусством. Кто бы захотел служить мне, если бы знал наперед, что я, которому он посвятил лучшие годы свои, в старости оставлю его в нужде и бедности»?

VI. Царь и подданный .Когда Петр Великий пожаловал одного из верных слуг своих великими милостями, и этот пал перед ним и назвал его отцом, то государь, назвав его по русскому обычаю братом, сказал:

«Встань, братец. Я приставлен над вами от Бога, и моя должность, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнимать. Буде хорош будешь, то не столько мне, сколько сам себе и отечеству добра сделаешь; а буде худ – то я истец на тебя буду. Бог от меня того за всех вас потребует, чтобы я за всякого ответ дал, чтобы доброму и умному был простор добро творить, а злому и глупому не дать места вред делать. Служи верой и правдой: тогда Бог и совесть твоя, а при нем и я, тебя не оставим. Тогда найдешь ты во мне и отца и брата».

VII. Петр в Полтавской битве. В русском лагере под Полтавой ожидали нападения шведских войск на 29 июня; между тем наступление шведов началось утром 27 числа. Петр еще спал, когда началась пальба. Проснувшись, он приказал полкам двинуться, сказав, что сам сейчас же прибудет к войскам. Карл шведский так был уверен в победе над Петром, что, отдавая приказ о наступлении, не велел брать войскам своим хлебного запаса. «В русском лагере, сказа он, довольно хлеба; там могут наесться досыта».

Между тем Петр, двинув полки, оделся, помолился и вышел, сказав: «Теперь на начинающего Бог, а по Нем и мы». Сев на лошадь, он прискакал к войскам и лично предводительствуя, воодушевлял их. Во время жаркого боя, Петр, несмотря на просьбы окружающих его, постоянно находился на самых опасных местах. Уже пуля прострелила шляпу его. Когда близкиe Петра упрашивали его беречь свою жизнь, он отвечал:

– Вы поставлены теперь вооруженные не за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой и за народ российский. И для того не страшитесь славы неприятельской, но помните, сколько раз он был от вас самих побежден; следовательно и ныне, по храбрости своей, победить можете.

«А о Петре ведайте, что жизнь ему недорога; была бы жива Poccия и благоденствие ваше», говорил Петр в приказе перед Полтавской битвой.

Когда, после битвы, в палатке, в собрании генералов, поздравляли Петра с победой и дивились шляпе его, пробитой пулей, то Петр отвечал:

– Ради благополучия государства, я, вы и солдаты жизни не щадили. Лучше смерть, нежели позор. Cия пуля не была жребием смерти моей; десница Вышнего сохранила меня, чтобы спасти Россию и усмирить гордость брата Карла. Cия баталия 434 – счастье наше: она решила судьбу обоих государств. Тако судил Промысл возвысить славой отчизну мою, и за то приносить будем благодаренье наше Богу в день сей на вечные времена.

На другой же день после битвы государь приказал вырыть могилы: одну для офицеров, другую для нижних чинов. По вырытии вокруг могил были выстроены войска, к которым вышел сам царь, и началась панихида. Сам Петр, со слезами на глазах, стоял среди певчих и пел вместе с ними. По окончании панихиды, царь сделал мертвым три земных поклона, сам начал засыпать могилы землей, сказал надгробную речь и своими руками водрузил над курганом крест с следующей надписью: «Воины благочестивые, за благочестие кровью венчавшиеся, лето от воплощения Бога Слова 1709 июня 27 дня».

Тогда же отдан был им указ о вечном поминовении убиенных вовеки, что и совершается ежегодно.

В тот же день представлялись государю знатные шведские пленники. Петр принял их милостиво, возвратил им их шпаги, сожалел о их несчастии. Затем он угощал их в своей палатке и пил за здоровье их, высказав при этом следующее:

– Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!

(По Карниловичу и др. источникам).

10. Петербург

Где прежде финский рыболов,

Печальный пасынок природы 435 ,

Один у низких берегов

Бросал в неведомые воды

Свой ветхий невод – ныне там

По оживленным берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся.

В гранит оделася Нева 436 ;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелеными садами

Ее покрылись острова.

Люблю тебя, Петра творенье 437 ,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит;

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный. 438

(А. Пушкин).

11.Полтавский бой 439

Горит восток зарею новой.

Уж на равнине, по холмам,

Грохочут пушки. Дым багровый

Кругами всходить к небесам,

Навстречу утренним лучам.

Полки ряды свои сомкнули,

В кустах рассыпались стрелки;

Катятся ядра, свищут пули,

Нависли хладные штыки.

Сыны любимые победы,

Сквозь огнь окопов рвутся шведы;

Волнуясь, конница летит;

Пехота движется за нею

И тяжкой твердостью своею

Ее стремление крепит.

И битвы поле роковое

Гремит, пылает здесь и там;

Но явно счастье боевое

Служить уж начинает нам.

Тесним мы шведов рать за ратью,

Темнеет слава их знамен,

И Бога браней 440 благодатью

Наш каждый шаг запечатлен.

Тогда-то, свыше вдохновенный,

Раздался звучный глас Петра:

«За дело! С Богом!...» Из шатра.

Толпой любимцев окруженный,

Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

О весь, как Божия гроза.

Идет. Ему коня подводят.

Ретив и смирен верный конь;

Почуя роковой огонь,

Дрожит, глазами косо водит

И мчится в прахе боевом

Гордясь могучим седоком.

Уж близок полдень. Жар пылает,

Как пахарь, битва отдыхает.

Кой-где гарцуют казаки.

Равняясь, строятся полки.

Молчит музыка боевая.

На холмах пушки, присмирев,

Прервали свой голодный рев.

И се, равнину оглашая,

Далече грянуло: «ура!»

Полки увидели Петра.

И он промчался пред полками,

Могуч и радостен, как бой;

Он поле пожирал очами.

За ним во след неслись толпой

Сии птенцы гнезда Петрова –

В пременах жребия земного,

В трудах державства и войны –

Его товарищи – сыны:

И Шереметев благородный,

И Брюс, и Боур, и Репнин,

И – счастья баловень безродный –

Полудержавный властелин. 441

И перед синими рядами 442

Своих воинственных дружин,

Несомый верными слугами

В качалке, бледен, недвижим,

Страдая раной, Карл явился.

Вожди героя шли за ним.

Он в думу тихо погрузился,

Смущенный взор изобразил

Необычайное волненье.

Казалось, Карла приводил

Желанный бой в недоуменье...

Вдруг слабым манием 443 руки

На русских двинул он полки.

И с ними царские дружины

Сошлись в дыму, среди равнины,

И – грянул бой, Полтавский бой!...

В огне, под градом раскаленным,

Стеной живою отраженным,

Над падшим строем свежий строй

Штыки смыкает. Тяжкой тучей

Отряды конницы летучей,

Браздами 444 саблями стуча,

Сшибаясь, рубятся с плеча.

Бросая груду тел на груду,

Шары чугунные повсюду

Меж ними прыгают, разят,

Прах роют и в крови шипят.

Швед, русский – колет, рубит, режет,

Бой барабанный, клики, скрежет,

Гром пушек, топот, ржанье, стон,

И смерть, и ад со всех сторон!

Но близок, близок миг победы...

Ура! мы ломим, гнутся шведы.

О, славный час! о, славный вид!

Еще напор, – и враг бежит...

И следом конница пустилась:

Убийством тупятся мечи,

И падшими вся степь покрылась,

Как роем черной саранчи.

Пирует Петр. И горд, и ясен,

И славы полон взор его.

И царский пир его прекрасен!...

При кликах войска своего,

В шатре своем он угощает

Своих вождей, вождей чужих,

И славных пленников ласкает,

И за учителей своих

Заздравный кубок поднимает.

(Пушкин).

12. Петр Великий

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной;

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

(Пушкин).

13. Кто он?

Лесом частым и дремучим,

По тропинкам и по мхам,

Ехал всадник, пробираясь

К светлым невским берегам.

Только вот – рыбачья хата;

У реки старик стоял,

Челн осматривал дырявый

И бранился, и вздыхал.

Всадник подле – он не смотрит.

Всадник молвил: «здравствуй, дед!» –

А старик в сердцах чуть глянул

На приветствиe в ответ.

Все ворчал себе он под нос:

«Поздоровится тут, жди!

Времена уже не такие...

Жди, да у моря сиди.

Вам, ведь, все ничто, боярам,

А челнок для рыбака

То ж, что бабе веретена,

Али конь для седока.

Шведы ль, наши ль шли тут утром,

Кто их знает – ото всех

Ныньче пахнет табачищем...

Ходит в миpe, ходить грех!

Чуть кого вдали завидишь –

Смотришь, в лес бы... Ведь грешно!...

Лодка, вишь, им помешала,

И давай рубить ей дно...

Да, уж стала здесь сторонка

За теперешним царем!

Из-под Пскова ведь на лето

Промышлять сюда идем».

Всадник прочь с коня, и молча

За работу принялся...

Живо дело закипело

И поспело в полчаса.

Сам топор вот так и ходит,

Так и тычет долото –

И челнок на славу вышел,

А ведь был, что решето.

– Ну, старик, теперь готово,

Хоть на Ладогу ступай,

Да закинуть сеть на счастье,

На Петрово, попытай. –

«На Петрово! эко слово

Молвил! думает рыбак:

С топором, гляди, как ловок...

А по речи... Как же так!»...

И развел старик руками,

Шапку снял и смотрит в лес,

Смотрит долго в ту сторонку,

Где чудесный гость исчез.

( Майков).

14. Домик Петра Великого в Сардаме

Деревянный домик, под черепичатой кровлей, в два окна, разделенный на две небольшие комнаты, с изразцовой печью для приготовления пищи, с глухой каморкой для кровати и с пристроенным при входе чуланчиком, в наиболее уединенной части Сардами: вот чертог, где поселился Петр, тщательно скрывая свой сан и добровольно обрекая себя тяжкому труду, чтобы втайне изучить искусство, которое должно было возвеличить Poccию.

(Устрялов).

15. Памятник Петру Великому

I. Императрица Екатерина II воздвигла Петру Великому в Петербурге величественный памятник. Он состоит из большой гранитной скалы, на верху которой преобразователь России изображен, с повелительно поднятой рукой, скачущим на коне. Конь Петра давит громадного змея, как бы в знак того, что могучий царь- работник первый решился совершенно переделать русскую землю, вывести ее из тьмы на свет Божий и раздавить зло невежества – самого старого и страшного нашего змея.

Столицы Невской посетитель,

Кто б ни был ты – Петру поклон!

Сей медный всадник – это он.

Ее державный прародитель.

Как мощны конь и человек!

То Петр творящей мыслью правит.

Летит, отважный, в новый век

И змея древних козней давит...

И здесь руки простертой кисть

Еще в металле жизнью дышит,

Из медных уст – Poccия слышит –

Гремит: «да будет свет!» И бысть.

16. Малое слово о великом

Много дел, «зело» успешных,

Тем царем совершено.

Им заложено в Потешных

Войска дивного зерно.

Взял топор и первый ботик

Он устроил, сколотил,

И родил тот ботик флотик,

Этот флотик флот родил.

Он – за истину прямую –

Дерзость дерзкому прощал,

А за ложь, неправду злую,

Живота «весьма» лишал; –

А иному на поминки

Кой о чем, на чистоту,

Делал с помощью дубинки

Дома в дружеском быту;

А, под совести порукой,

Правдой тычь не в бровь, а в глаз...

Царь вспылит, но вмиг почует

Силу истины живой,

И тебя он расцелует

За порыв правдивый твой...

И близ жаркой царской груди

Были люди хороши,

Люди правды, чести люди,

Люди сердца и души:

Друг Лефорт сердцеответный

Вплоть до двери гробовой,

Шереметев – муж советный,

Князь Голицын боевой; –

Князь Голицын – друг победам,

Личный недруг Репнину...

Царь с Данилычем вел дружбу,

А по службе все в строку, –

Спуску нет: сам начал службу

Барабанщиком в полку...

Как бы в мудрость иноземцев

Нам проникнуть? – думал он:

– Дай, поучимся у немцев!...

Только первый шаг мудрен.

Сердце бойко застучало...

Встал он, время не губя:

На Руси всему начало –

Царь; – начну же я с себя!»

И с ремесленной науки

Начал он, и – в деле скор –

Крепко в царственные руки

Взял он плотничий топор.

С бодрым духом в бодром теле

Славно плотничает царь;

Там – успел в столярном деле;

Там – глядишь – уж и токарь.

К мужику придет: «Бог помочь!»

Тот трудится, лоб в поту...

– «Что ты делаешь, Пахомыч?» –

«Лапти, батюшка, плету;

Только дело плоховато, –

Ковыряю, как могу,

Через пятое в десято...»

– «Дай-ка я те помогу!» –

Сел, продернет, стянет дырку, –

Знает, где и как продеть,

Иплетет в частоковырку,

Так что любо поглядеть!

В поле к праздному владельцу

Выйдет он, найдет досуг

И исправит земледельцу

Борону его и плуг.

А на труд свой с недоверьем

Сам все смотрит... «Нет, пора

Перестать быть подмастерьем, –

Время выйти в мастера».

И, покинув царедворский

Штат, и чин, и скипетр свой,

Он поехал в край заморский:

«Человек-де я простой –

Петр Михайлов, плотник, слесарь,

Подмастерье» – говорит...

А на царстве там князь-кесарь

Ромодановский сидит – Федор Юрьич...

Он, ведь, спросит

От Петра и то, и се, –

И рапортом он доносит

Князю-кесарю про все.

«Вот – он пишет – дело наше

Подвигается; тружусь. –

И о здравьи Вашем Ваше

Я Величество молюсь.»

И припишешь вдруг: «однако,

Все я знаю: не дури!

Не грызи людей, собака!

Худо будет, князь, – смотри!»

Навострившись у Голландцев,

Заглянув и в Альбион 445 ,

У цес;рцев 446 , итальянцев,

Поучился также он.

Для уроков же изустных,

Что он Руси дать желал,

Он учителей искусных

Ей из-за моря прислал...

– Полно втуне волочиться,

Дворянин, сади сынка

Букве, цыфири учиться,

Землемерию слегка. –

Только все успехи плохи,

И ученье ни к чему.

Русский смотрит: скоморохи

В немцах видятся ему, –

И учителям не хочет

Верить, что ни говори;

Немец – думает – морочит,

Все фигляры, штукари!...

И державный наш работник

Посмотрел, нахмурил взор,

Снова вспомнил, что он плотник,

Да и взялся за топор...

И давай рубить он с корня:

Роскошь прочь! Кафтан с плеча!

Прочь хоромы, пышность, дворня!

Прочь и бархат, и парча!

Раззолоченные тряпки,

Блестки – прочь! Все в печь вались!

Скидавай собольи шапки:

Просто – немцем нарядись!

Царь велел: слова коротки.

Простоты ж пример в глазах:

Сам, подкинув он подметки,

Ходит в старых сапогах.

Из заветных, тайных горниц,

Из неведомых светлиц

Вывесть велено затворниц –

И девиц, и молодиц –

В ассамблею 447 ... Душегрейки

С плеч долой! Таков приказ...

Женки слезы трут платком,

Царь же потчует радушно

Муженьков их – табаком;

Табакерки! Трубки!... В глотку

Хоть не лезет, а тяни!

Порошку возьми щепотку –

В нос пихни, нюхни, чихни!

Тянут, нюхают... Ну, зелье!

Просто, одурь от него.

Эко знатное веселье! –

А привыкнешь – ничего,

Сам попросишь... В пляс голландский

Хоть не хочется – иди!...

– Эй, ты там, сынок дворянский,

Выходи ка, выходи!

Откружил 448 – ступай в науку,

А научишься – служи!

Мало дома школьных храмин –

Заграницу поезжай;

А воротишься – экзамен

Царь задаст: не оплошай!

Сам допросит: вылож знанья –

Цифирь, линии, круги,

А не сдержишь испытанья,

И жениться не моги...

Не позволит! – Оглянулся:

Он уж там, – и снова весь

Мысль и дело; – покачнулся,

Задремал ты – он уж здесь.

Там нашел он ключ целебный,

Там – серебряный рудник,

Там устроил дом учебный,

Там богатств открыл родник;

Там взрываешь камней груду,

Там дворян зовет на смотр...

А меж тем наука всюду,

И в науке всюду – Петр.

Раз, заметив захолустье –

Лес, болотный уголок,

Глушь кругом, при Невском устье –

Заложил он городок 449 ...

– Шаток грунт – да сбоку море:

Расхлеснем к Европе путь!

Эта дверь не на затворе:

Дело сладим как-нибудь. –

Нынче сказана граница,

Завтра срублены леса, –

Чрез десяток лет – столица,

Через сотню – чудеса!

Смерть смежила царски очи:

Но бессмертные дела,

Но следы широкой мочи

Русь в наследье приняла.

(В. Бенедиктов).

17. Никита Демидов

I. Молодость его относится к первому времени царствования Петра Великого, т.е. к концу XVII века. Двадцати лет от роду он поступил в работники к кузнецу на тульских заводах, получая платы алтын в неделю. Весь свой заработок за первые пять недель Никита отдал своей матери, сказав: «Вот тебе, матушка, за то, что ты меня кормила и поила»! Когда его стали перезывать в другую мастерскую, обещая притом втрое большую плату, Демидов не согласился, а сказал о том своему хозяину, прибавив: «я не хочу забыть твоего хлеба и соли: лучше ты сам прибавь мне что-нибудь».

II. Видя способности и прилежание Никиты, кузнец согласился. В 1699 году, по присланному Петром Великим иностранному образу, Демидов первый сделал ядро и алебарду 450 , а вскоре, заведя свою фабрику, сработал по иностранным же образцам первые русские ружья. Так как в то время начиналась война со Швецией, то изделия Демидова обратили на себя внимание Петра, который велел ему распространить свою фабрику, сказав, что сам его не оставит. На полученные от Государя деньги Демидов построил в Туле большой железный завод и на нем выделывал для казны ружья и другие военные снаряды, назначая за них цену дешевле обыкновенной. Пожертвования эти он продолжал делать во все время войны. За такие дела, конечно, он получал и хорошее вознаграждение: ему были даны земли в Сибири, с правом приобретать новые покупкой; там Демидов построил несколько железных заводов и один медный в нынешней пермской губернии. Дела Демидова пошли так хорошо, что впоследствии он владел уже многими заводами в разных губерниях и постоянно старался, устраивая свои дела, приносить вместе с тем пользу и государству; брал на себя казенные подряды, на выгодных для казны условиях, производил горные работы по добыванию гранита, порфира и меди в рудниках нынешней Иркутской губернии.

III. Человек вообще простой и скромный, Никита Демидов, хотя и прибрел уже большое богатство своими изделиями и работами на принадлежавших ему заводах, но решительно отказался от всех чинов и отличий, предложенных ему Петром Великим, и только едва принял дворянство. Этот Государь так ценил деятельность Демидова (которая в то время, при переустройстве государства и при военных обстоятельствах, действительно была очень полезна), что однажды сказал: «я счел бы себя счастливым, если бы имел пять, шесть или даже меньше таких людей, как Демидов». Петр Великий, сам человек характера энергического и деятельного, любил встречать те же качества и в других, и потому, как известно, взял многих своих приближенных из простого звания. А деятельность Никиты Демидова, поднявшегося из бедного крестьянина до богача-заводчика, была, сверх того, обращена на пользу молодого государства, чем объясняется и первоначальное его возвышение и позднейшее значение.

18. Ломоносов

Первый русский ученый и поэт

I. Михаил Васильевич Ломоносов родился в 1711 году и был сын крестьянина деревни Денисовки, Холмогорского уезда,

Архангельской губернии. Отец его был рыбак и сына своего готовил к тому же промыслу. Но Бог определил ему другую жизнь.

Мальчик как-то выучился грамоте и, будучи от природы очень умен и любознателен, пристрастился к чтению... Он прочитал все, что было под рукой – часослов, псалтирь и другие церковные книги; у соседа нашлись славянская грамматика и арифметика, напечатанные по повелению императора Петра для школ; Ломоносов выпросил их себе в подарок и с таким усердием читал, что выучил наизусть. Но вскоре его постигло горе. Он лишился матери, а отец женился на другой жене. Мачеха стала преследовать и укорять пасынка за то, что он все читает и не занимается «настоящим делом», не помогает отцу ловить рыбу.

II. Между тем жажда к знанию в молодом рыбаке день ото дня становилась все сильнее. Кроме того ему приходилось слышать рассказы от богомольцев и от купцов о великих делах Петра, о школах, заведенных им в Москве и Петербурге. Это еще более разжигало в нем желание учиться, и он решился пробраться в Москву, чтобы там поступить в школу. Но как же это сделать? проситься у отца – нечего было и думать: отец к сожалению ничего не понимал в науке; он, напротив, собирался женить сына и уже подыскал ему выгодную невесту. Тогда Ломоносов решился покинуть родительский дом: тайком от отца выхлопотал себе паспорт, выпросил у знакомого крестьянина китайчатое полукафтанье да несколько денег и в одну морозную ночь бежал, взяв с собой свои книги. Дорогой он нагнал обоз с рыбой и с этим обозом прибыл в Москву. Ему было тогда около 19 лет. Неприветливо встретила Москва молодого крестьянина, жаждавшего науки. У Ломоносова не было здесь ни родных, ни знакомых, а в кармане ни копейки. Первую ночь он должен был провести в санях под открытым небом. Но на другой день в обоз пришел какой-то земляк, который, узнав, зачем приехал парень в Москву, взял его к себе и обещался определить в школу в Заиконоспасском монастыре. При помощи знакомых дело было устроено. Но только Ломоносова, несмотря на взрослые лета, посадили в самый низший класс, так как он не знал латинского языка, который был необходим в этой школе. С жаром принялся Ломоносов за ученье; через полгода он был уже переведен в следующей класс и так в течение пяти лет прошел весь курс наук и выучился латинскому и греческому языкам. Но это стоило ему больших трудов, страданий и лишений. С одной стороны он терпел большую нужду в средствах: школа выдавала только 90 к. в месяц, или по алтыну в день, а этих денег едва доставало на хлеб и квас. С другой стороны его сокрушали жалобы отца на то, что он покинул его. Все вынес и преодолел Михаил Васильевич сгорая любовью к науке. Но вот и московская школа не удовлетворяет Ломоносова. Он просится в Киев, где, по слухам, учили лучше и больше.

III. С котомкой за плечами и с палкой в руках прибыл наш ученый крестьянин в древнюю столицу Poccии. Здесь, действительно, книг он нашел больше и с жадностью перечитал их. Но и это ученье не особенно понравилось ему. По возвращении из Kиeвa Ломоносову представился случай продолжать образование.

По мысли и плану Петра Великого, в Петербурге учреждена была Aкaдeмия Наук, т.е. собрание ученых, которые занимались науками. При Академии находилась также гимназия или школа, где учили молодых людей. И в эту-то школу потребовали теперь из Москвы несколько лучших учеников. Ломоносов был отправлен в числе этих лучших, несмотря на то, что туда принимали только дворянских детей. В Петербурге он поучился с год времени, а потом, тоже как лучший ученик, был отправлен за границу учиться у немецких профессоров. Михаил Васильевич был вне себя от радости. Теперь он мог узнать всю тогдашнюю премудрость. И действительно, уже одно пребывание в стране образованной принесло ему громадную пользу. Тут только он понял всю цену образования. " Те же люди, да не те», говаривал он; «какая бесконечная разница между образованным человеком и необразованным!» Но кроме того, за границей, в Германии, он попал в ученики к такому ученому человеку (Вольфу), который своей ученостью был известен всему свету. Ломоносов пробыл за границей около 4 лет и все это время работал неустанно. Профессора удивлялись его трудолюбию, его успехам и природным дарованиям. Он скоро усвоил немецкий язык, выучился французскому, узнал многие науки и, наконец, сделался таким образованным человеком, каких в России тогда не было.

IV. Живя за границей, Ломоносов удивил также и своих соотечественников талантом своим. В это время в России царствовала Анна Иоанновна. Она вела войну с Турцией. После Петра I турки и крымские татары были уже не страшны нам. Pусскиe разбивали их на каждом шагу. Вот однажды мы взяли сильную турецкую крепость Хотин. Весть об этом облетела всю Европу. Ломоносов также услыхал об этой победе и пришел в восторг. Он написал по этому случаю стихи («Оду на взятие Хотина») и прислал их в Академию. Здесь все были поражены звучностью и легкостью их. Таких хороших стихов тогда еще никто в России не мог писать. Их представили императрице, читали при дворе, в городе и везде с восторгом. С этих пор и пошла слава о рыбаке Ломоносове, как первом русском поэте, или стихотворце.

V. Но, несмотря на славу, Ломоносову пришлось еще много вытерпеть горя. Академия не слишком исправно высылала за границу жалованье своим студентам, и они принуждены были делать долги. Ломоносов же, кроме того, женился там на бедной девушке, дочери одного ремесленника; у него родилась дочь, расходы увеличились, и он впал в такие долги, что должен был скрыться от своих заимодавцев и тайком бежал в Poccию, оставив до времени жену и дочь за границей. Несчастия Ломоносова этим не кончились.

По-видимому, следовало бы ожидать, что Академия с радостью примет такого талантливого и образованного человека, каков был Ломоносов. Оказалось противное. Академия наша была тогда наполнена немецкими учеными, которые старались не давать ходу русским. Когда Ломоносов, прибыв в Петербург, обратился к начальнику Академии, то этот сначала даже не принял его, и первому русскому ученому пришлось бы, по возвращении на родину, провести первую ночь на улице, если бы над ним не сжалился академический сторож, который пустил его переночевать к себе. Как ученейший человек, Ломоносов, несмотря на нежелание немцев-академиков, определен был, однако ж, профессором в Академию и теперь всего себя посвятил науке. Он преподавал и занимался разными предметами: русским языком, русской историей, физикой, химией и другими; он написал первую русскую грамматику, учебник русской истории. Множество мыслей роилось в голове этого гениального человека. Он первый объяснил русским, отчего бывает тепло, откуда берется дождь, что такое планеты небесные, кометы, отчего происходит северное сияние и многое другое. Много также Ломоносов сочинил стихов, а главное – показал, как нужно писать стихи, чтобы они выходили более или менее хороши. Усталости не знал этот человек. Он трудился, можно сказать, за целую Poccию.

VI. Неутомимая деятельность Ломоносова тем более должна поражать каждого, что он, будучи уже профессором, продолжал терпеть нужду и разные лишения. Года через два только по возвращении из-за границы он мог перевезти к себе свою семью. Много огорчений и неприятностей испытывал он также от немцев-академиков. Положение Ломоносова стало улучшаться только с того времени, когда, в нем приняли участие люди сильные, например: Иван Иванович Шувалов, граф Воронцов и другие лица, имевшие большую силу при императрице Елизавете Петровне, дочери Петра Великого. Они довели до сведения императрицы об его ученых трудах, и она пожаловала ему мызу и деревню недалеко от Ораниенбаума. Еще более ценила первого русского поэта и ученого императрица Екатерина II. Она наградила его чинами и орденами; ласково принимала его во дворце и разговаривала с ним об ученых предметах

VII. Но не возгордился Михаил Васильевич ни высокой милостью царской, ни чинами своими великими, ни дружбой вельмож именитых. До конца дней своих оставался он все таким же простым да приветливым ко всякому, кто бы он ни был; никогда не стыдился он своего происхождения, всегда с большой радостью и лаской принимал своих холмогорских родственников и земляков.

Однажды ему говорят, что его ждет какой-то старичок... Ломоносов выходит и видит перед собой Пимена Никитича, того самого приказчика, который спас его от мороза и голода на архангельской дороге и помог добраться до Москвы. Как же обрадовался ему Михаил Васильевич! Не знал, куда усадить, чем угостить дорогого гостя. Сначала долго не решался Пимен сесть перед таким важным барином; но Михаил Васильевич так обласкал своего первого благодетеля, что старик скоро ободрился и начал рассказывать ему, как он разорился и теперь, в нищете, не знает, куда приклонить свою голову. На первое время Ломоно­сов приютил его у себя, а потом выхлопотал ему место в бо­гадельне, часто навещал его там и помогал ему деньгами.

VIII. Неустанные и чрезмерные труды Ломоносова сильно расстроили его здоровье. На 54-м году его жизни недуги стали так крепко одолевать его, что он принужден был даже оставить свои занятия. В это время, уже под конец дней его, императрица поч­тила его последней и величайшей наградой: она посетила больного Ломоносова в его собственной квартире, уговаривала его беречь себя и утешала надеждой на выздоровление. Слезы радости текли из глаз его, когда он провожал царицу до ее экипажа, и в течение нескольких дней казался здоровым. Но болезнь брала свое, и 4-го апреля 1765 г. Ломоносов умер. И вот, беглого холмогорского крестьянина, за тридцать лет перед этим украдкой вошедшего в Москву, испытавшего затем в своей жизни много горя, лишений и всяких бед, провожали теперь в место упокоения знатнейшее духовенство и вельможи. Государыня пожаловала большую сумму де­нег на его погребение, которое было так пышно, как обыкновенно хоронят только очень важных особ.

Тело его погребено в С.-Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры, где покоятся первые вельможи русские и люди, осо­бенно прославившиеся своими заслугами отечеству.

(По Рождественскому и друг.).

19. Отрок 451

Невод рыбак расстилал по берегу студеного моря;

Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!

Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:

Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

(Пушкин).

20. Ломоносов

Его избрал Господь от малых;

Ему открылся в блеске льдов,

В cияньи звезд и в зорях алых,

В раскате волн, в шуму лесов...

И, повелев оставить сети,

Повел его из града в град, –

Чтоб Русь познал от темной клети

До светлых княжеских палат.

Повел его на запад славный,

Чтоб восприял он в разум там

Все откровенное издавна

Великим, избранным мужам;

Чтоб от светильника их знаний

Светильник свой он воспалил

И, высоко держа во длани,

Весь край родной им озарил.

(Майков).

21. Школьник

–Ну, пошел же, ради Бога!

Небо, ельник и песок –

Невеселая дорога...

– Эй! садись ко мне, дружок! –

Ноги босы, грязно тело,

И едва прикрыта грудь...

– Не стыдися! что за дело!

Это многих славных путь.

Вижу я в котомке книжку,

Так, учиться ты идешь?..

Знаю: батька на сынишку

Издержал последний грош.

Знаю, старая дьячиха

Отдала четвертачек,

Что проезжая купчиха

Подарила на чаек.

Или, может, ты дворовый,

Из отпущенных?.. Ну, что-ж!

Случай тоже уж не новый –

Не робей, не пропадешь!..

Скоро ты узнаешь в школе,

Как Архангельский мужик,

По своей и Божьей воле,

Стал разумен и велик.

Не без добрых душ на свете –

Кто-нибудь свезет в Москву,

Будешь в университете 452

Сон свершится на яву!

Тут уж поприще широко:

Знай работай, да не трусь...

Вот за что тебя глубоко

Я люблю, родная Русь!

Не бездарна та природа,

Не погиб еще тот край,

Что выводит из народа

Столько славных то и знай, –

Столько добрых,благородных,

Сильных любящей душой,

Посреди пустых, холодных

И напыщенных собой!

(Некрасов).

22. Императрица Екатерина Великая

I. Екатерина Великая, дочь владетельного немецкого князя, тринадцати лет приехала в Poccию. В Poccии Екатерина приняла православную веру и вышла замуж за наследника русского престола Петра III. Со дня приезда в Poccию она усердно принялась изучать русский язык, pyccкиe обычаи, внимательно вслушивалась и всматривалась во все, что вокруг ее делалось, сносилась и беседовала с умными людьми и весь досуг свой отдавала чтению книг. После смерти супруга своего, императора Петра III, в 1762 г., Екатерина, тридцати с небольшим лет, сделалась самодержавной русской царицей, и тогда-то обнаружились накопленный в ней долгими годами мудрость, знание людей и опытность. В тридцатичетырехлетнее ее царствование в России шла беспрерывная работа: то доканчивалось что–либо, начатое Петром Великим: то выполнялось только задуманное им, одно исправлялось и улучшалось, другое делалось заново. Из внутренних дел Екатерины особенно важны

следующие: она устроила новые лучшие суды и очень заботилась, чтобы всякий обиженный мог найти в них защиту и чтобы никто не страдал от суда безвинно. «Лучше», говорила мудрая царица, «оправдать десять виновных, чем осудить хоть одного невинного!» Для лучшего устройства и порядка Екатерина разделила Россию на 50 губерний, а каждую губернию на. уезды. Жителям городов она предоставила право самим ведаться в своих делах; для этого по городам устроены были думы, состоящие из выборных от горожан для заведования городским хозяйством. Подобные же права управляться самим посредством выборных, Екатерина даровала и дворянам, и купцам, и крестьянам!.. Во многих городах императрица открыла новые училища, как мужские, так и женские, и устроила несколько благотворительных заведений для вдов и сирот; очень много заботилась об увеличении в Poccии фабрик и заводов и о расширении торговли; она со всеми европейскими народами заключила торговые договоры и издала очень много полезных для Poccии законов.

II. Все это и многое еще другое Екатерина успела сделать среди длинного ряда войн, которые пришлось ей вести с соседями. Главными врагами Poccии в то время были турки; султан турецкий два раза объявлял войну Екатерине и оба раза потерпел страшные поражения. В первую из этих войн начальником русских был Румянцев, который несколько раз жестоко побил турок; но особенно славна победа его была при реке Кагуле, где он с 17-ю тысячами русского войска разбил наголову 150 тысяч лучшего турецкого войска. В ту же войну русский флот, под начальством Орлова, взорвал и сжег все турецкие корабли при Чесме. Вторая война для турок была еще гибельнее первой; в эту войну прославился великий русский полководец Суворов. Из множества больших и малых побед его над турками самыми замечательными были: взятие штурмом неприступной крепости Измаила и уничтожение стотысячной турецкой армии при реке Рымнике. Эти славные победы русских войск принудили турецкого султана уступить нам. северный берег Черного моря и весь Крым. Кроме турок Екатерина вела еще несколько больших войн с поляками. Поводом к этим войнам были древние русские земли, которые еще во время татарской неволи отняты были у России Литвой, а потом подпали под власть поляков. Народ в этих областях исповедовал православную веру, а поляки, чтобы укрепить эти земли за собой навсегда, старались обратить жителей этих земель в свою католическую веру. А как русский народ крепко стоял за свою веру, то поляки и делали ему различные притеснения. За этот-то угнетенный, народ и вступилась императрица. Войска наши разбили поляков к заняли Польшу. В Польше начались неурядицы, безначалие, смуты; тогда три соседние государства – Poccия, Австрия и Пpyccия разделили Польшу между собой. Poccии при этом дележе досталась часть Балтийского побережья и старинные русские земли, бывшие под властью Польши. За блестящие победы Екатерины и ее мудрые внутренние порядки все единодушно назвали ее Великой.

(Из Хрест. Пуцыковича).

23. Екатерина Великая в домашнем и царском быту

I. Екатерина была среднего роста, стройна, пленительной красоты, следы которой не истребились до самой ее кончины. В голубых ее глазах изображалась скромность, доброта и спокойствие духа. Она говорила тихо, и приятная улыбка обвораживала всех. Как ни старалась она скрывать свой сан, но необыкновенно величественный вид ее вселял уважение во всяком; не видавший ее никогда признал бы в ней императрицу и среди толпы. Знаменитые иностранцы говорили об этой государыне, что она рождена быть владычицей народов.

II. Екатерина была нрава тихого, спокойного, веселого и, в противоположность тому, иногда вспыльчивого.

Оплошность, медленность, недогадливость служителей извиняла снисходительно, а при необходимости упрекала с кротостью, как мать, поучающая своих детей. Приветливость, одобрение, доставлениe какого-нибудь удовольствия входили в ее правила. Она обладала превосходным искусством давать оттенки всякой своей речи, всякому своему движению и даже взгляду.

Она кланялась, принимала вельмож неодинаково, по достоинствам, летам и заслугам каждого.

III. Екатерина пробуждалась всегда в 6 часов и не требовала себе никакой прислуги. Сама обуется, оденется, зажжет свечу, затопит камин, и тогда как почти все люди во дворце еще спали, императрица уже исполняла свои обязанности. До такой степени она дорожила спокойствием последнего из своих подданных!

Однажды, во время такого уединения, когда пылал огонь в камине, когда все вокруг ее безмолвствовало, раздался дикий голос: «потушите скорей огонь»! Изумленная Екатерина спросила: кто там, кричит? – «Я, отозвался сквозь пустоту камина трубочист, – я чищу трубу: погасите скорей, мне горячо». – Императрица принесла кружку воды, залила дрова, и узнав, что труба от самого верха была прямая, приказала се исправить.

IV. По окончании занятий своих и утреннего туалета, государыня вступала в кабинет, куда приносили ей левантский кофе с густыми сливками. Потом опять садилась за дела и занималась до 9 часов. В это время являлись к ней разные должностные лица с бумагами. Первый входил обер-полицеймейстер с докладом о происшествиях, о ценах на жизненные припасы, потом приходили: генерал-прокурор, президент, статс-секретари и другие лица.

Все часы были распределены, бумаги по статьям лежали на определенных местах; особы с отличными способностями, разделяя с ней труды, пользовались ей доверенностью, привыкали к должностям, к ее нраву, правилам. Всякий знал, что когда делать, и единообразие в этом никогда не изменялось. Кто видел это при восшествии Екатерины на престол, тот не примечал никакой в том перемены через 34 года, до самой ее кончины.

V. Она была для домашних не повелительницей, а нежнейшей матерью; они малейшее ее неудовольствие принимали с прискорбием и легкий упрек почитали большим наказанием. Государыня обходилась с ними кротко, вежливо, извиняла их недостатки, входила в их положение, доставляла им разные удовольствия, покоила их, дорожила ими. Однажды захотела она пить, и зная, что дневальный камердинер в это время, по обыкновению своему, дремлет, несколько раз осторожно отворяла дверь и всякий раз без успеха возвращалась к своим креслам. Прошло более получаса в терпении, наконец она позвонила; выспавшийся камердинер принес ей воды с морсом, и тогда императрица объявила ему, что его дремота долго мучила ее жаждой.

VI. Екатерина садилась за обед в два часа. За столом находилось всегда восемь или десять особ. Обходились просто, говорили свободно. Рассуждали иногда об европейских новостях, о поступивших в свет сочинениях, о смешных или примечательных происшествиях в столице. Все позволялось, исключая обидных или острых слов насчет другого: Екатерина не терпела злословия. Гости видели в ней ласковую, любезную хозяйку, а не императрицу, и время, проведенное с ней, оставалось у всех надолго в памяти. Она дорожила самолюбием каждого; обращала внимание на его рассуждения, соображая, что, кто доволен собой, тот доволен и ей. Природа наделила Екатерину превосходным искусством восхищать взоры, душу и сердце.

VII. После обеда, выпив чашку кофе, Екатерина уходила в свой кабинет, садилась за рукоделье, вязала на длинных спицах из шерсти одеяла, фуфайки, а Иван Иванович Бецкой (начальник воспитательных заведений) читал перед ней книги. Ужинов, кроме праздничных дней, не было. В 10-ть часов она удалялась, ложилась в постель, пила отварную воду и спокойно засыпала.

VIII. Императрица исполняла с точностью все уставы веры, слушала в воскресные и праздничные дни заутрени, обедни, наблюдала посты и собой подавала пример в благочестии.

IX. Для парадного женского наряда при дворе Екатерина ввела русское платье. Она сохранила русские обычаи, знала многие пословицы, поговорки.

На святках пели при ней подблюдные песни, играли в жмурки, в веревочку, кошку и мышку, в хороводы. Она хотела поддержать старинные русские обыкновения и сама участвовала в играх.

X. Русский язык предпочитала всем другим. «Наш язык, – писала она к одному известному французскому сочинителю, – так богат, силен и выразителен, что из него можно делать все по желанию, а ваш столь беден, что надобно быть вами, чтобы изъясниться с такой приятностью».

XI. Она любила русское дворянство и вообще весь русский народ. Она говорила, что народ русский есть особенный во всем миpe, что Бог дал ему особенные от других свойства. Она была рождена для нашего отечества, гордилась званием Северной Владычицы; все, что только принадлежало России, было для нее драгоценным. Когда после продолжительной болезни, она показалась собранию, все обрадовались, подходили к ней с приветствиями. «Лучше поздравьте меня сказала императрица, что мой доктор выпустил из меня последнюю немецкую кровь».

XII. В 1790-х годах служил в сенате секретарем Поздняк; вместе с тем он был домашним секретарем при Дм. Прокофьевиче Трощинском. Однажды Трощинский передал ему подписанный императрицей указ для снятия с него копии. Поздняк положил его отдельно от прочих бумаг и, дабы он не запачкался, вложил его в обложку. Придя домой, занялся разборкой бумаг и черновые, ненужные, начал разрывать; в числе этих нечаянно захватил обложку, в которой был указ императрицы, и вместе с указом, разорвал ее. Увидав сейчас же свою ошибку, он страшно испугался: сначала хотел броситься в Неву, но потом, не изменяя своего намерения, решился прежде зайти в Казанский собор и, перед смертью, помолиться и испросить у Бога прощения своему невольному самоубийству. Во время молитвы ему почудилось, что будто кто-то советовал ему все это объяснить прямо императрице. Из собора он возвратился домой и, надев свой сенатский мундир, поехал в Царское, где в то время жила государыня. Там он остановился у священника, которому рассказал свое горе. Священник принял в нем участие и сказал ему, что обыкновенно, в 7 часов утра, императрица гуляет с одной дамой в саду, указал место ее гулянья и даже посоветовал, где ему остановиться и ждать государыню, – это было на повороте из одной аллеи в другую.

Он так и сделал.

На другой день, забравшись часов в 6, он ожидал с не- терпением императрицы. Действительно, в 7 часов показалась она в сопровождении одной дамы. Тогда он встал на колена; императрица заметила его, не доходя несколько шагов, и остановилась в нерешительности; но потом, видя сенатский мундир и смиренную коленопреклоненную позу, подошла к нему и спросила, что ему нужно. Он рассказал ей свое горе.

– Ты не лжешь, спросила его государыня, – действительно ты по ошибке разорвал мой указ?

– Бог свидетель, матушка, что ошибкой, отвечал Поздняк.

– А кто писал указ? спросила императрица.

– Я, матушка государыня, отвечал он.

– Ну, ступай перепиши и завтра, в это время, будь здесь.

Он так и исполнил.

На другой день, в 7 часов утра, он был уже на том самом месте: с ним была чернильница и перо.

Императрица опять явилась в сопровождении этой же дамы; увидев его, подозвала к себе, взяла указ, прочитала и, приказав ему наклониться, подписала у него на спине. Отдавая ему, сказала:

– Прежде всего благодари Бога, что он удержал тебя от самоубийства и внушил тебе мысль явиться ко мне, а потом, чтобы об этом никто, кроме тебя и меня, не знал.

Он свято исполнил волю императрицы: никогда и никому об этом не говорил. Прошло несколько месяцев, как требует его к себе Трощинский; он является.

– Давно ли ты задними ходами, мимо начальства, ходишь к императрице? – грозно спросил его Трощинский.

– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, я никогда не бывал у императрицы, отвечал Поздняк.

– Врешь! Матушка-царица жалует тебе 300 душ и Владимирский крест; на, возьми его и сейчас подавай в отставку. Я не хочу служить с теми, кто забегает к государыне задними ходами.

Поздняк в испуге передал тогда Трощинскому все происшествиe. Трощинский взял его за руку, подвел к образу, поставил на колена и сам встал, сказав: «будем молиться за матушку царицу, – такой другой нам не нажить,» – и оставил его на службе.

(«Рус. Стар». 1874 г. Т. II, стр. 370).

XIII. В один из торжественных дней, в которые Екатерина всенародно приносила в Казанском соборе моление и благодарение Господу Богу, небогатая дворянка, упав на колена перед образом Божьей Матери, повергла перед ним бумагу. Императрица, удивленная таким необыкновенным действием, приказывает подать себе эту бумагу, и что же видит? Жалобу Пресвятой Деве на несправедливое решение тяжбы, утвержденное Екатериной, которое повергает просительницу в совершенную бедность. «Владычица»! говорит она в своей жалобе, просвети и вразуми благосердную нашу монархиню, да судит суд правый». – Екатерина приказывает просительнице через три дня явиться к ней во дворец. Между тем вытребует из сената ее дело и прочитывает его с великим вниманием.

Прошло три дня. Дама, принесшая жалобу Царице Небесной на царицу земную, является; ее вводят в кабинет; с трепетом приближается она к императрице.

– Вы правы, говорит Екатерина, – я виновата, – простите меня; один Бог совершен; а я ведь человек, но я поправляю мою ошибку; имение ваше возвращается, а это (вручая ей драгоценный подарок) примите от меня и не помните огорчений, вам нанесенных.

(Черты из жизни Екатерины II. «Древняя и новая Poccия» Т. I).

XIV. Екатерина чрезвычайно любила маленьких детей. Она привязывалась даже к детям своих служителей или к сиротам, которых воспитывала и которыми постоянно окружала себя, забавляясь их проказами. Однажды полиция нашла на улице ребенка, подкинутого родителями. Императрица взяла его на свое попечение и так как он оказался красивым и умным мальчиком, то сама занялась его образованием и каждый день посылала в школу брать уроки немецкого языка. Раз ребенок возвратился из школы весьма печальный. Императрица посадила его к себе на колена и с участием спросила о причине горя.

– Ах, матушка, отвечал он, – я много плакал: наш учитель умер; его жена и дети в большом отчаянии; в школе говорят, что они очень несчастливы, потому что бедны и теперь у них нет никого, кто бы даль им обедать.

Выслушав это, императрица поцеловала ребенка и тотчас же послала одного из своих придворных к директору школы узнать подробнее о положении бедного семейства. Когда ей донесли, что учитель умер, оставив семью в крайней нищете, она приказала выдать вдове триста рублей, а детей поместить на казенный счет в одно из учебных заведений.

ХV. Екатерина не терпела шутов, но держала около себя одну женщину по имени Матрену Даниловну, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к государыне, звала ее сестрицей и рассказывала о городских новостях и слухах. Слова ее нередко принимались к сведению. Однажды Матрена Даниловна, питая почему-то неудовольствие на обер-полицеймейстера Рылеева, начала отзываться о нем дурно.

– Знаешь ли, сестрица, говорила она императрице, – все им недовольны; уверяют, что он нечист на руку.

На другой день, Екатерина, увидев Рылеева, сказала ему:

– Никита Иванович! пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из зимних запасов твоих, право, сделай это, только не говори, что я присоветовала.

Рылеев не понимал, с каким намерением императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных тушь, индеек, гусей и т.п. Все это было принято весьма благосклонно.

Через несколько времени императрица сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

– Ах, нет, сестрица, отвечала Матрена Даниловна, – я перед ним виновата: ошиблась в нем; все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.

– Да, да, возразила императрица с улыбкой, – тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу вперед быть осторожнее.

(Двор и замечательные люди в Poccии во второй половине XVIII в. Вейдемейера, СПБ. 1846 г. ч. II, стр. 158).

XVI. Камер-медхен императрицы, камчадалка Екатерина Ивановна, была очень забывчива. Однажды утром она не только забыла приготовить лед, составлявший обыкновенно умывание государыни, но даже сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась, и когда, наконец, неисправная камер-медхен явилась, то императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней с следующими словами:

– Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты навсегда остаться у меня во дворце? Вспомни, что тебе надобно выходить замуж, а ты не хочешь исправиться от своей беспечности. Ведь муж – не я: он будет строже меня взыскивать с тебя. Право, подумай о будущем и лучше привыкай заранее.

(Анекдоты об императрице Екатерине Великой. Москва. 1839 г.).

XVII. Во время одного из съездов ко Двору, императрица стояла у окна и заметила, что какой-то кучер, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.

– Я слыхала, – сказала государыня присутствовавшим, – что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки; но посмотрите, как этот кучер обходится с животными; он верно добрый человек, узнайте, кто его господин?

Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору Я . П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его со следующими словами:

– К вашему сиятельству есть челобитчица.

– Кто бы это, ваше величество? спросил удивленный Шаховской.

– Я, отвечала Екатерина: – ваш кучер добросовестнее всех других; я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.

– Государыня! Сегодня же исполню ваше приказание.

– А чем же вы его наградите, – скажите мне?

– Прибавкой пятидесяти рублей в год.

– Очень довольна и благодарна, сказала императрица и подала Шаховскому руку.

(Черты из жизни Екатерины Великой. СПБ. 1819 г. 218).

XVIII. Однажды граф Салтыков поднес императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.

– Это за что? – спросила она.

– Офицер его ударил, отвечал Салтыков.

– Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова оставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер ; им должно дорожить; он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».

Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение

(Рассказы Де Санглена. «Русск. Стар.» 188В г.).

24. Суворов

I. Василий Иванович Суворов, дослужившийся до чина полного генерала и имевший несколько деревень, вышел в отставку и поселился в одной деревне Новгородской губернии. Здесь жил с ним и сын его Саша.

Саша был резвый мальчик. Бегать, лазить по деревьям, купаться, ездить верхом – это была его страсть. Только за дверь – и пошел гулять подпрыгивая: там перескочит, там перелезет и очутится в поле. Бродит, пока не устанет: то камешек поднимет и рассматривает его; то сорвет цветок и любуется им; то смотрит вдаль и задумывается. Перед ним яма: если узкая, перескочит ее; если неглубокая, прыгнет туда и, без сомнения, пере-пачкается вдоволь, особенно на обратном пути оттуда. Перед ним лес: он туда, и лазит по деревьям, не обращая внимания на то, что из одной полы нередко выходили у него две-три, когда какому-нибудь сучку приходилось подружиться с его кафтанчиком. Вот стреноженная лошадь пасется в поле: он подходит к ней, гладит ее, поправляет гриву, ласкает морду, развязывает ноги, обеими руками вцепляется в гриву, взбирается на лошадь и мчится во весь опор, пока и тот, и другая не выбьются из сил. Перед ним ручеек, дай покупаться, и в минуту он уже в воде; часто купался он в позднюю осень, когда начинались заморозки. Погоды не разбирал: ветер ли сильный, дождь ли большой, грязи ли много, а уж если затеял прогулку, то непременно пойдет. Весь промокнет, бывало, запачкает и башмаки, и чулки, и кафтанчик : и все было ему ни почем. Точно готовил он себя для военных походов,

II. Саша как резвился отлично, так и учился прекрасно. Понуждать его к учению не нужно было: он занимался и усердно, и по доброй воле. Редкое он был дитя, – не требовал ни побуждений и поощрений к учению, ни похвал или порицаний, ни угроз и наказаний, как это необходимо бывает для других детей! Тогда не было у нас ни училищ, ни учителей, ни наук таких, какие теперь есть: и Саша сам учился уму-разуму через чтение книг, какие были в его библиотеке 453 и в библиотеке его отца; а домашний учитель сообщил ему только начальные сведения да выучил его французскому и немецкому языкам, Саша читал книги преимущественно такие, в которых описывались герои, походы, битвы, или речь шла о крепостях, пушках и т.п. Он разложит, бывало, на полу географические карты, возьмет в руки книгу, ложится на карты, читает в книге описание какой-нибудь войны, в то же время следит по карте за движением войск, потом берет бумагу и карандаш и сам чертит планы сражений. В это время разряжайся над ним гром – не услышит; кто ни приходи к нему – не заметит. Один раз в шутку унесли при нем все, что было у него на столе, – и он тогда только заметил, когда перестал заниматься.

Зато на двенадцатом году Саша знал гораздо более многих пожилых людей тогдашнего времени. Приезжавшие к Василию Ивановичу его друзья и знакомые часто разговаривали с Сашей и удивлялись, как он много помнил из читанного им, как хорошо все понимал, как умно рассказывал, как дельно соображал и отвечал на делаемые ему вопросы.

III. Следя за всеми поступками и занятиями сына, Василий Иванович видел, что Сашу преимущественно занимает военное дело: и гулянья его походили на военные упражнения, и в книгах он любовался преимущественно военными действиями, походами, сражениями, геройскими подвигами полководцев. Когда отец делал ему выговоры за его шалости, Саша отвечал: «солдат должен привыкать ко всему», и он называл себя солдатом еще на седьмом году от роду.

Саша постоянно посещал храм Божий; там пел вместе с дьячком на клиросе и читал, что положено было по церковному уставу; изучил самый этот устав и порядок божественной службы так, что знал, что после чего следовало петь и читать. Василий Иванович как сам был благочестив, так то же благочестие внушил и своему сыну.

Через несколько времени Александр Васильевич был записан рядовым в гвардейский Семеновский полк и с величайшей радостью отправился в Петербург.

IV. Кто из дворян записывался в солдаты, тот до получения офицерского чина обыкновенно считался только по спискам. Суворов состоял на лицо в действительной службе и выполнял все ее требования: бывал на фронтовом учении, содержал караулы.

Были примеры, что солдаты из дворян нанимали за себя на службу других солдат, особенно в дурную погоду или в мороз. С Суворовым этого никогда не случалось: чего требовала служба, то он строго сам выполнял, сам даже чистил свое ружье и амуницию. Живя на вольной квартире, он постоянно посещал казармы: там хотел изучить солдат, их характер, их быт, их нужды. И изучил все это превосходно, разгадал русского солдата; потому-то ему и хотелось самому испытать солдатский быть. Он превосходно также изучил язык солдат, умел говорить их особенным наречием так хорошо, как никто бы не заговорил. Зато скажет, бывало, несколько слов, так и вспыхивало солдатское сердце.

Солдат любил он, как братьев, и более бедным из них раздавал остававшиеся у него деньги. Когда, в знак признательности, они искали случая, чтобы сделать ему что-нибудь угодное, он принимал от них одно: чтобы поучились фронту под его командой. Это было для него величайшим наслаждением.

V. Суворов жил на вольной квартире, чтобы удобнее ему было заниматься науками. Он до того предан был наукам и дорожил временем, что редко посещал своих родных. Когда спрашивали его о причине такой странности, он отвечал: «мне нечему у них научиться, а время дорого». Часто говаривал он: «помни, что у худого пахаря хлеб худо родится; а за ученого двух неученых дают». Письма его к отцу всегда отличались необыкновенной краткостью, как потому, что он не способен был к разглагольствованию, так и потому, что слишком дорожил временем. Для примера вот одно из них: «Любезный батюшка! Я здоров, служу и учусь». А. Суворов.

Суворов прошел все степени солдатского звания: был сначала рядовым, потом капралом, или унтер-офицером, потом сержантом, или фельдфебелем; прошел их примерным образом, как проходит редкий солдат. «Научись повиноваться прежде, нежели будешь повелевать другими; будь добрым солдатом, если хочешь быть хорошим фельдмаршалом», говаривал он, и слова оправдывал на деле. Несмотря на то, прошло слишком 12 лет, пока он получил первый офицерский чин. Между сверстниками его лет Румянцев на 22 году был уже генералом-майором. Терпение его вознаградилось впоследствии: как не скоро достался ему первый чин, так быстро пошли следующее за ним. И Суворов обыкновенно говаривал: «не прыгал я смолоду, зато теперь прыгаю».

VI. Начиная с конца царствования Елизаветы Петровны, Суворов участвовал во всех почти походах и войнах, которые вела Poccия с соседями. Командуя небольшими отрядами, исподняя поручения своих начальников, он везде обнаруживал быструю сообразительность и необыкновенную удаль и геройство. Он бил немцев, поляков, турок и татар. Но в полном блеске гений Суворова начал проявляться только со времени второй турецкой войны при Екатерине (1787–1791). Турция никак не могла забыть потери Крыма, и чтобы возвратить его, начала с нами новую войну. Екатерина назначила главнокомандующим своих войск Потемкина. Но главный победы над турками в эту войну были одержаны Суворовым.

Вторую турецкую войну мы вели в союзе с австрийцами. Вдруг на австрийцев сделал нападение сам турецкий визирь с apмией тысяч в сто. Главнокомандующий австрийских войск, принц Кобургский, в ужасе пишет Суворову: «Спасите нас!» Герой ответил одним словом: «Иду!». И действительно, с невероятной быстротой явился он на помощь. Принц тотчас же послал просить его к себе. Но посланному сказали: «Суворов Богу молится». Через несколько времени принц снова шлет. Ему говорят: «Суворов ужинает». На третье приглашение был ответ: «Суворов спит». Но Суворов вовсе не спал, а, взобравшись на высокое дерево, обозревал оттуда расположение неприятельского войска. Только на утро пришел он къ принцу и предложил ему немедленно напасть на турок. Принц ужаснулся. Ему казалось немыслимым с 26 тысячным войском , какое было у них, нападать на стотысячную армию. Но доверие к Суворову было так велико, что он не смел спорить. Турецкие войска были расположены близ р. Рымника. Суворов, зная уже, как они были размещены, тихо и незаметно подошел к ним и потом так быстро и неожиданно ударил, что турки все переполошились и пустились в бегство. Напрасно визирь останавливал их, убеждал, показывал им коран, или священную книгу их пророка Магомета; он приказал, наконец, стрелять в бегущих из пушек, чтобы остановить их. Ничто не помогло. Теснимые, поражаемые, преследуемые, турки без оглядки бежали, бросая по дороге оружие, одежду и все, что было у них. Тысячами трупов их покрылось поле битвы. Сам визирь вскоре умер от горя. Суворов же за эту блистательную победу был пожалован в графы с прозванием Рымникского, а имя его прогремело не только по всей Poccии, но и за границей.

VII. Скоро Рымникскому герою представился случай снова прославить себя таким подвигом, который затмил собой все прежние его подвиги. Русские осаждали турецкую крепость Измаил. Осада ведена была вяло и нерешительно. Распоряжавшийся осадой генерал донес даже главнокомандующему, что взять ее, по крайней мере в скорости, невозможно. Между тем императрица Екатерина предписала нанести туркам решительный удар. Тогда Потемкин поручил взять Измаил Суворову. Но крепость эта считалась неприступной. Несмотря на то, Суворов решился взять ее. Как обыкновенно водится, он сначала потребовал добровольной сдачи крепости. Ему отвечали: «Скорее небо упадет на землю, а Дунай потечет вверх, нежели Измаил сдастся». Тогда pyccкиe стали готовиться к штурму. Суворов сам учил солдат как переходить ров, ставить лестницы, лезть на стены; всем отданы были самые точные приказания. Наступила темная, непроглядная декабрьская ночь (1790 г.). В три часа взвилась ракета. Войска встрепенулись. Через час была пущена другая ракета, потом третья. В пять часов войска стояли уже в боевом порядке и как волны устремились на крепость. Под губительным огнем со стен неприятельских они быстро переходили ров и смело лезли на вал, в иных местах даже без лестниц, втыкая в вал штыки и подсаживая друг друга. В одном месте солдаты смешались было, но среди их явился священник с крестом в руках – и они ободрились и опять полезли. При таком самоотвержении, при таком забвении всяких опасностей ничто не могло остановить суворовцев.

К восьми часам утра они уже овладели стенами. Но в самом городе открылась еще более страшная резня: приходилось брать приступом каждую улицу, каждый дом; сражались даже турчанки и дети. И только к 3 часам пополудни Измаил стал русским городом. За то более 20 тысяч турок полегло здесь; спасся только один, который и принес верховному визирю горестную весть о падении крепости. Суворов так доносил Императрице о взятии Измаила: «Гордый Измаил у ног Вашего Величества», а Потемкину писал: «Не бывало крепости крепче, не бывало обороны отчаяннее обороны Измаила, но он взят». Покорениe Измаила, как подвиг, которому до сих пор подобного не бывало, прославило Суворова на весь мир. Везде имя его произносилось с уважением; везде удивлялись этому великому русскому полководцу.

У Суворова, впрочем, было довольно врагов и завистников, которые победы его приписывали одному счастью. «Но, говорил Александр Васильевич, сегодня счастье, завтра счастье, всегда счастье; помилуй Бог! Дайте же сколько-нибудь и ума». Императрица Екатерина, однако же, вполне понимала Суворова и вполне ценила его талант.

VIII. В это время наступал конец Польше. Там уже давно происходили страшные беспорядки, которые предвещали близкое падение ее. Польские паны и шляхтичи совсем не слушались своего короля, между собой ссорились и дрались, а крестьян своих, особенно православных, сильно угнетали. Эти беспорядки причиняли много хлопот и соседям, в особенности России. Наконец императрица Екатерина решилась добиться во что бы то ни стало облегчения тяжкой участи православных русских христиан в Польше. Она силой оружия принудила к этому поляков. Но так как в Польше была полная неурядица: нынче отменяли то, что вчера положили, верить ничему нельзя было, – то Екатерина оставила свой гарнизон в Варшаве, столице польской. Поляки же раз ночью, в страстную пятницу, напали на сонных и безоружных русских солдат и несколько тысяч их перерезали. Императрица, узнав об этом, сильно встревожилась и немедленно отправила в Польшу армию, а главнокомандующим назначила Суворова. Суворову было тогда уже 64 года; но бодрость и живость его не изменились; неутомимость его была изумительна. Екатерина так верила в него, что, назначая его, сказала: «Я посылаю в Польшу двойную силу – армию и Суворова». И действительно, страх напал на поляков, когда они узнали о назначении Суворова.

Суворов прискакал к армии в простой тележке и остановился перед палаткой, приготовленной для него на лугу, близ лагеря. Мгновенно по всему лагерю пронеслась весть: «Суворов приехал!» Все встрепенулись и ожили, все почувствовали как будто новые силы в себе. В палатку к Суворову явились генералы и офицеры. Объявив им в кратких словах волю императрицы, он вдруг вытянулся, зажмурил глаза и скороговоркой произнес: «Войскам выступать, когда петух запоет. Идти быстро – полк за полком. Голова хвоста не ждет». Знавшие Суворова поняли этот приказ и поэтому, хотя до пения петухов было еще далеко, начали сейчас же готовиться к выступлению в поход. Действительно, через несколько времени и именно в семь часов вечера, из палатки главнокомандующего послышалось хлопанье в ладоши, подобное взмаху крыльев петуха, и протяжное кукареку. Это сделал сам Суворов. По этому сигналу мгновенно все поднялось на ноги и двинулось в поход. Суворов ехал тут же вместе с войсками. Объезжая ряды солдат, он со многими из них разговаривал. Так ободряя и воодушевляя солдат, быстро шел он к Варшаве. Осенью 1794 года русские войска подступили к Праге. Это было укрепленное предместьe Варшавы, отделявшееся от нее р. Вислой. Штурм Праги, как и штурм Измаила, начался рано утром, когда еще было темно. Мгновенно вся окрестность озарилась пламенем и на валах крепости открылся отчаянный рукопашный бой. Суворов стоял на высоком холме вблизи вала, внимательно следил за всеми движениями и отдавал приказания. Через несколько часов Прага была взята; за ней сдалась и Варшава.

О взятии ее Суворов донес в следующих кратких словах: «Всемилостивейшая государыня! Ура, Варшава наша!» Екатерина ответила на это также кратко: «Ура, Фельдмаршал!» Этим она возводила его в фельдмаршалы . После взятия Варшавы судьба Польши была решена окончательно. И прежде от нее были уже отделены некоторые земли; теперь же она была окончательно поделена (1795 г.) между соседями: часть отошла к Пруссии, другая к Австрии, Poccии же при падении Польши возвратила свои старинные земли: Белоруссию, Волынь, Подолию и другие. Из них только Галиция осталась за Австрией.

IX. Между тем для подвигов великого русского полководца открывалось новое поприще. В это время во Франции происходили страшные кровопролития. Французы ниспровергли правительство и начали губить и резать друг друга. Целые тысячи народа гибли иногда совершенно безвинно. В то же время у них появился молодой гениальный полководец, Наполеон Бонапарт, под предводительством которого они стали нападать на чужие земли и завоевывать их. Императрица Екатерина нередко задумывалась над этими делами и советовалась с Суворовым. Старый фельдмаршал с радостью готов был идти против французов и даже просил об этом императрицу. «Матушка! писал он ей раз: пошли меня бить французов». Но прежде нежели решен был поход, она скончалась в 1796 году. На престол вступил сын ее, император Павел Петрович (1796–1801 г.), который хотел жить в мире со всеми. Для Суворова же наступило теперь время тяжкого испытания. По наветам врагов он подвергся гневу императора, был уволен в отставку и отправлен на житье в имение свое, село Кончанское, Новгородской губернии. Старый фельдмаршал повел здесь самую простую и оригинальную жизнь. Встав рано по утру, шел на колокольню звонить; во время церковной службы отправлял должность дьячка – читал и пел, подавал священнику кадило; гуляя по деревне, вмешивался в игры крестьянских мальчиков, бегал и прыгал с ними, играл в бабки. Живя в деревне, Суворов, казалось, всеми был забыт. Но слава прежних великих дел его скоро заставила вспомнить о нем.

Бонапарт отнял у немецкого императора итальянские земли и угрожал отнять еще более. Не надеясь на свои силы, император стал просить помощи у нашего государя, а вместе с тем просил прислать Суворова в предводители войск. Немедленно в село Кончанское поскакал курьер с собственноручным письмом императора Павла. Как будто ожил старый герой. Слезы радости покатились из глаз его. Он поцеловал письмо государя, отдал приказ сейчас же собираться в дорогу, а сам побежал в церковь и велел служить молебен; стоя на коленях, молился, пел и плакал.

Вот по улицам Петербурга мчится почтовая кибитка, а в ней сидит седой старичок. Кибитка останавливается у Зимнего дворца. Старичок бодро выскакивает из нее и бежит по лестнице. Это был Суворов. Император ласково принял его и долго разговаривал с ним. Через час во всем Петербурге заговорили о приезде Суворова. Невозможно себе представить общего восторга: с приездом его знакомые поздравляли друг друга как бы с праздником; народ бегал за его каретой по улицам, собирался толпами на парады, чтобы посмотреть на него. А вместе с тем в городе рассказывались тысячи анекдотов о разных его шутках и проделках. Так рассказывали, будто с одним вельможе он сыграл такую штуку. Пресерьезно разговаривая с ним о важных предметах, он вдруг, когда тот превратился весь в слух и внимание, остановился и запел петухом: «Как это можно!» воскликнул вельможа, оскорбившись. «Поживи с мое – запоешь курицей», ответил ему Суворов. Однажды застали его прыгающим через чемоданы, в которые укладывались дорожные вещи. «Что это вы делаете?» спросили у него. «Учусь прыгать», ответил он. «Ведь в Италии то прыгнуть – ой, ой! велик прыжок! надобно поучиться».

Получив от государя полную волю действовать по своему усмотрению, Суворов на почтовых поскакал в Вену, столицу Австрии, вслед за русскими войсками. Австрийский или немецкий император принял его с большими почестями, сделал своим фельдмаршалом и вручил ему команду над своей apмией . Но советники императора потребовали от Суворова самого точного плана кампании. Русский полководец, привыкший действовать по своим правилам, где главную роль играли глазомер, быстрота и натиск, отказался представить такой план и доказывал, что до личного обозрения места действия ни о каком плане и речи быть не может. Когда же главный советник и министр стал настойчиво требовать у Суворова плана, то он, как говорят, выведенный из терпения, развернул перед ним бланкет, или пустой белый лист бумаги, подписанный императором Павлом, и сказал: «Вот мой план!» Так, не добившись плана, австрийцы и отпустили Суворова в Италию воевать с французами. Весело шли (1799 г.) pусскиe солдаты на Французов, считая себя непобедимыми под командой Суворова. Но однако воевать с французами было совсем не то, что с турками или поляками. Французы народ очень храбрый и искусный на войне, да и полководцы их были не то, что турецкие визири и паши, или польские паны. С французами трудно было справиться в Италии еще и потому, что их было здесь очень много и что почти все главные крепости находились в их руках. Несмотря на то, Суворов, с своими чудо-богатырями постоянно одерживал верх и над ними. Французы не могли надивиться его быстроте, сообразительности и искусству. Особенно замечательно одно дело с ними, где вполне выказался талант Суворова и его волшебное действие на солдат. Французские полководцы, действуя сначала на разных пунктах, задумали соединиться и общими силами ударить на Суворова. С этой целью они старались разными маневрами ввести в обман русского полководца. Но Суворов понял их хитрости и в свою очередь начал производить такие странные передвижения войск, что совершенно сбил их с толку и не дал им соединиться. Тогда он сам напал (при Требии) на один отряд, несмотря на то, что у того было больше войска. Битва продолжалась три дня в нестерпимый жар. Изнуренные зноем и неравной борьбой, pусскиe под конец едва могли держаться. Суворов сам был в изнеможении. Но вот ему доносят, что русские полки колеблются. «Коня!» закричал он и поскакал в передние ряды в одной рубашке. Едва солдаты завидели своего старого предводителя, заслышали его волшебную команду, как забыли усталость, ударили в барабаны и бросились на неприятеля в штыки. Французы подумали, что к русским на подмогу прибыли свежие войска, и с большим уроном отступили.

После этого поражения французы убедились, что им не сладить с русскими богатырями, и начали сдавать им один город за другим. В Петербурге и в Вене то и дело получали известия о победах и ключи от покоренных городов. В какие-нибудь четыре, пять месяцев Италия была свободна от власти французов . Они разбиты были в двух больших и шести малых битвах; у них взято было в плен до 80 тысяч человек, отнято 25 крепостей. Император Павел не знал уж чем наградить богатырские подвиги Суворова. «Вы поставили себя выше всех наград», писал он ему. Суворов уже получил титул светлейшего князя с прозванием Италийского. Наконец повелено было отдавать ему воинские почести, подобные царским, даже в присутствии государя. «Достойному достойное!» говорил император в своем рескрипте.

X. Но среди блистательных побед, среди необыкновенных почестей и наград, Суворов почти постоянно был скучен и печален.

Дело в том, что австрийцы стали завидовать славе русского полководца, который по-видимому, без всяких планов, всюду разбивал врагов, тогда как они до сих пор терпели от французов одни поражения, несмотря на все свои глубокомысленные соображения и планы. Своим вмешательством они старались вредить ему теперь на каждом шагу. Суворов приходил в отчаяние. Он писал, жаловался императору Павлу, даже просил об отзыве себя в Россию, но, убеждаемый государем, продолжал командовать.

XI. Вскоре, впрочем, император Павел, недовольный своекорыстными и коварными действиями австрийцев, повелел Суворову возвратиться в Poccию. А вслед затем кончилась и самая жизнь его. Как будто жил он войной и для войны. Во все время похода он с изумительной твердостью и терпением переносил все трудности и лишения: то под проливным дождем, то в метель и вьюгу бодро ехал он на казацкой лошади, в обыкновенном плаще – и все сходило с рук семидесятилетнему герою. Но едва кончилась война, едва простился он с своими чудо-богатырями, как силы его начали слабеть, хотя лишений и трудностей уже не было никаких. Когда его привезли в Петербург, то он походил скорее на тень и постоянно впадал в беспамятство. Но и в предсмертном бреду ему грезились битвы, войска – и он отдавал им приказания. 6 мая 1800 г. великий русский полководец, непобедимый на поле битвы, был сражен смертью. Вскоре император Александр Благословенный воздвиг Суворову памятник. Он и теперь стоит в Петербурге на площади, которая но памятнику называется Суворовской. Кроме того Суворов красуется на памятнике Екатерины Великой. Прах же его покоится в Александроневской Лавре. На простой каменной плите над его могилой написано: «Здесь лежит Суворов». Но память о нем будет жива до тех пор, пока будет стоять Русь. При одном имени его сильнее бьется русское сердце и горячее кипит русская кровь.

(По Новаковскому, Рождественскому, историч. журнальн. и др. источникам).

25. Солдатский катехизис Суворова

1. «Герои-молодцы! Кто грудью стоит за веру, отечество и царя – того Бог милует.

2. Храбрый солдат выполняет данную им перед Богом клятву.

3. Подлый трус нарушает ее и подвергается страшному Его суду .

4. Храбрый солдат не боится пуль, идет вперед, не выдает своих товарищей; у неприятеля дрожать руки от его храбрости, и одна разве случайная пуля достигает нашего солдата.

5. Мерзавец-трус боится и одного свисту пуль, бежит назад, прячется, неприятель ободряется его робостью – и десять верных пуль летят ему в тыл: негодный клятвопреступник погибает.

6. Молодцы! Кто вперед идет, тот одной пули боится, кто назад бежит, тот – десяти.

7. Храбрый солдат терпит раны, как мученик, а трус – как наказанный преступник.

8. Молодцы герои! Ваши начальники видят вашу нужду; болит у них сердце за вас; но не всегда пособить можно; наша участь терпеть: Бог за все заплатит.

9. Грабитель – не солдат: он не стоит ни Божьего милосердия, ни царской милости.

10. Друзья! Бойтесь Бога, помните присягу, повинуйтесь начальникам; деритесь храбро – и все падет перед вами»!

Cувopoвскиe служаки верно следовали завету своего отца-командира; за то он и хвалил их при всяком удобном случае. Однажды принц Кобургский спросил Суворова: «Много ли в вашей армии истинно-верных и преданных солдат?» – «Много, очень много, не сосчитать», отвечал князь; сотня – мало, тысяча – мало, корпус – мало, вся, вся армия! У меня, когда чудо-богатырь поцелует крест, то доколе дышит – своему долгу не изменит; пошли его в огонь – идет; пошли в воду – идет; уставь против него десять штыков – идет; сел за кашицу, и закричи: вперед! – кашица в сторону, а он идет; ноги едва тащутся, но приударь в барабан – идет... Службу он любит, присяге не изменит, везде готов положить свою голову, только умей начальник его развеселить, только он не опрокинься и иди прямо; солдат же сам по себе никогда с прямой дороги не собьется: для веры, Poccии и государя он всегда, везде и на все готов, и целый свет подобного ему не представляет.

26. Как в старину, при Суворове, готовились к бою наши православные p усски e воины

(Канун штурма 454Праги в 1874 году)

I. «Все мы, как под венец», рассказывает один из участвовавших в бою, «надели на себя чистое белье и ждали исполнить волю Александра Васильевича (Суворова – главнокомандующего). Перед полуночью был поставлен близ огней наших ротный образ святого угодника Божьего Николая чудотворца, и затеплена перед ним свеча в фонаре. Богатырь – наш начальник Харламов, явился в кругу роты и говорил: «Слышите, дети, надобно нам, как христианам, как русским, помолиться Господу Богу и Его святому угоднику Николаю о победе над врагами и о покровительстве над нами... Да и помиримся со всеми. Слышите, друзья мои? Это хорошо будет, это по-нашему, это по-русски; это нужно!» – «А мы только хотели просить о том вас, ваше высокоблагородие, отец наш», говорили гренадеры...

II. И вот вся рота окружила образ святого Николая чудотворца. Впереди стал наш начальник с офицерами, и он, старик-великан, перекрестился, сказав громко: «Дети, Господу помолимся!» и ратники говорили, крестясь: «Господи, помилуй нас!» – Отец наш, начальник, опустился на колени, и вся рота за ним то же сделала. Всякий, воззревши на образ угодника, тихо про себя творил, с душевным умилением, Господу Богу молитву, и упадал челом своим к земле. Не в одной нашей роте, но в целом полку, да и во всей армии приносимо было Господу Богу Создателю моление.

III. После молитвы ротный начальник тут же говорил нам: «Слышите, дети, в драке помнить Бога! Напрасно неприятеля не убивать: они такие же люди; бить – храбро, дружно вооруженного неприятеля, и слушать моего голоса. Теперь спать я вам не советую: скоро настанет время идти на пир с друзьями, которые ждут нас со страстной недели». Отец наш сел на обрубке дерева. Между многими наставлениями он рассказывал нам примеры русского богатырства в былое время, и, между прочим, сказал: «Чем ближе к врагу, тем лучше. Храбрый впереди, – трусишку и позади убивают; ему, если и жив останется, ни чести, ни места нет».

27. Суворов

Черная туча, мрачные крыла

С цепи сорвав, весь воздух покрыла;

Вихрь полуночный, летит богатырь:

Тьма от чела, с посвиста пыль;

Молньи от взоров бегут впереди,

Дубы грядою лежать позади.

Ступит на горы – горы трещат,

Ляжет на воды – воды кипят,

Граду коснется – град упадает,

Башни рукою за облак кидает;

Дрогнет природа, бледнея пред ним,

Слабые трости щадятся лишь им...

(Державин).

28. Смерть капитана Миронова

Пугачев 455 сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красивый казацкий кафтан, обшитый галунами; высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его мне показалось знакомо. Казацкие старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы приблизились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. «Который комендант?» спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузьмича. Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице... Через минуту я увидел бедного Ивана Кузьмича, вздернутого на воздух. Тогда привели к Пугачеву Ивана Игнатьича. «Присягай», сказал ему Пугачев, «государю Петру Феодоровичу!» – «Ты нам не государь», отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана, – «ты, дядюшка, вор и самозванец!» – Пугачев махнул опять платком – и добрый поручик повис подле своего старого начальника.

Очередь была за мной (Гриневым). Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, я увидел, среди мятежных старшин, Швабрина, (офицер, товарищ Гринева, предавшийся на сторону Пугачева), обстриженного в кружок и в казацком кафтане. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. «Вешать его!» сказал Пугачев, не взглянув уже на меня, Мне накинули на шею петлю. Я сталь читать про себя молитву, принося Богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля Его о спасении всех, близких моему сердцу. Меня притащили под виселицу: «не-бось, не-бось», повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: «Постойте, окаянные, погоди!» Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. «Отец родной!» говорил бедный дядька: «что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут, а для примера и страха ради, вели повесить хоть меня – старика!» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и отпустили.

«Батюшка наш тебя милует», говорили мне. Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. «Целуй руку, целуй руку!» говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка, Петр Андреевич!» шептал Савельич, стоя за мной и толкая меня: «не упрямься! Что тебе стоит? Плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!), поцелуй у него ручку». Я не шевелился, Пугачев опустил руку, сказав с усмешкой: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!» Меня подняли и оставили на свободе.

(А. Пушкин).

29. Иван Петрович Кулибин

(Механик-самоучка)

I. Иван Петрович Кулибин, сын Нижегородского мещанина, мучного лабазника, родился в Нижнем Новгороде 10-го апреля 1735 года. Кулибин выучился грамоте и выкладке на счетах у приходского дьячка. С малых лет пристрастился Иван Петрович к механике 456 , делал флюгера и водяные мельнички, которые ставил на маленьких ручьях; это его очень забавляло, несмотря на то, что отец его часто бранил и даже ломал и закидывал игрушки, отрывавшие сына от лавки. У Кулибиных в саду был пруд, куда часто пускали рыбу, но вода была стоячая, и рыба в ней засыпала. Кулибин придумал провести воду в этот пруд, с ближайшей горы, а из пруда выпустить лишнюю. Пруд стал проточный. Отец Кулибина, увидев, что рыба не только не засыпала, но даже водилась в пруду, не мало дивился хитрости сына и даже похвалил его. Это был его первый полезный труд.

II. Кулибин часто ходил на соборную колокольню; его занимало устройство часов: и захотев учиться механике, он стал читать ученые книги по этой части.

На восемнадцатом году он увидел у своего соседа стенные часы с дубовыми колесами, по образцу которых он сам попробовал сделать такие же, но неудачно: они не пошли. У него не было нужных инструментов. Неудача его не остановила, – Кулибин не унывал. По поручению городской ратуши 457 , которой нужен был человек грамотный и ученый (а грамотных тогда было еще меньше, чем теперь), Кулибин поехал в Москву.

III. В Москве он занялся часовым мастерством, купил все нужные для этого мастерства инструменты и, приехав в Нижний Новгород, стал делать часы деревянные с кукушками и медными колесами и починять карманные. Тогда в Нижнем нуждались в часовом мастере, и все стали отдавать свои часы Кулибину.

IV. Этого было мало для Ивана Петровича; он захотел сам устроить часы, и часы какие-нибудь небывалые. Он был уже тогда женат и имел детей. Ему не на что было бы закупить необходимые материалы и инструменты, если бы Костромин, Нижегородский купец, не вызвался ему не только помогать деньгами, но принять его к себе в дом с семейством и учеником Пятериковым. В это время Кулибин случайно увидел телескоп (зрительную трубу для рассматривания солнца, месяца и звезд на небе). Состав, из которого делались зеркала в этих трубах, был тайной англичан, но наш механик-самоучка своим умом дошел до этой тайны и сам сделал такой же телескоп.

V. Мая 22-го дня 1763 года приехала императрица Екатерина Вторая в Нижний Новгород. Губернатор представил Кулибина графу Владимиру Григорьевичу Орлову, который представил его Императрице. Екатерина долго говорила с Кулибиным, расспрашивала его про часы, и он ей объяснял их устройство по чертежам: часы не были еще готовы тогда, потому, уезжая, она пригласила его в Петербург.

После отъезда императрицы в Нижнем Новгороде была получена следующая бумага: «Не желает ли механический мастер Иван Петров Кулибин определиться в Академии, чтобы усовершенствоваться еще более»?

Когда Кулибин окончил часы, он поехал с Костроминым в Петербург и поднес их императрице. Она повелела: 1) часы и вещи, привезенные Кулибиным, поместить во дворце. 2) Кулибина причислить к Академии в звании механика и производить ему 300 рублей ежегодного жалованья. 3) Выдать за часы 1000 рублей. 4) Костромину выдать тоже 1000 рублей и сверх того серебряную кружку с золотым портретом императрицы, за оказанную Кулибину помощь в его полезных трудах. Весь Петербург тотчас же узнал об этих милостях, – и у Кулибина стало много завистников.

VI. В Петербурге Кулибин сделал образец висячего моста, без свай и быков под ним. Мост, в 14 сажен шириной, сдер- живал около 6.000 пудов в продолжение трех недель без малейшего повреждения. Несмотря на насмешки и неудовольствия многих ученых, императрица пожаловала ему 2.000 рублей, а мост велела поставить в саду Таврического дворца. В 1775 году Кулибин и его семейство были исключены из подушного оклада, и кроме того Иван Петрович получил золотую медаль, в 34 золотника весом, с надписью с одной стороны: «Академия Наук механику Ивану Кулибину», а с другой: «Достойному для ношения на Андреевской ленте».

VII. Зная дороговизну и трудности, сопряженные с судовой работой на Волге, Кулибин изобрел водоходное судно, которое шло по реке против течения воды этой реки. Генерал-прокурор, князь Вяземский, с членами адмиралтейств 458 совета взошли на это судно, нагруженное четырьмя тысячами пудов балласта, и судно пошло вверх по Неве. Несмотря на то, что удобство и польза этого судна были доказаны и признаны всеми, видевшими его на деле учеными, оно не было принято купечеством и не заменило трудный способ, до сих пор употребляемый, посредством бечевы с приводами для людей и лошадей. Это был жестокий удар для добросовестного и некорыстолюбивого старика-труженика, который считал свой труд важным и полезным для России. А польза России была для него всегда первой заботой. Он изобрел еще самокатную тележку и искусственную ногу для безногих, позволявшую им не только ходить без палки, но даже бегать и плясать.

VIII. В 1800 году в присутствии Государя Павла Петровича в главном адмиралтействе спускали три корабля. Первые два сошли в воду благополучно, третий же остановился на полдороге. Еще до спуска Кулибин, рассматривая его, обратил внимание главного строителя на некоторые, по его мнению, важные неправильности. На эти замечания ему ответили, чтобы он не мешался не в свое дело. Теперь же, когда предостережения Кулибина оправдались, его вызвали из толпы, и он взялся на другой день спустить корабль. Целую ночь работал Иван Петрович, и когда на другой день все приготовления по его плану были сделаны, он взошел на палубу и махнул платком, рабочие дружно налегли на канаты и рычаги, к которым поставил их Кулибин – и корабль плавно пошел в реку при криках толпы: «Спасибо русаку! Вот каков наш брат, бородач!» и громком «ура»!

IX. В 1801 году шестидесяти лет от роду Кулибин был отпущен на родину, получив 3.000 рублей ежегодного пенсиона и 6.000 рублей на уплату долгов.

В последние годы жизни Ивана Петровича Кулибина судьба послала на него несколько важных потерь и лишений. Так в 1813 году у него сгорел двухэтажный дом, который он построил по своему же плану. Бывший ученик его Пятериков принял его к себе с семейством, но Кулибин, не хотевший его стеснять, перешел к зятю своему Попову и наконец купил полуразвалившийся домик, куда перешел с семьей. Он часто страдал от холода, сырости и тесноты и занемог, так что последние три года часто должен был целые месяцы оставаться в постели, но и тут он всегда или работал, или чертил что-нибудь.

X. Июня 30-го 1818 года умер знаменитый русский механик Иван Петрович Кулибин, подвизавшийся всю жизнь на пользу отечества и сограждан и прославившийся сколько полезной и ученой деятельностью, столько же и высокими качествами добродетели и набожности. Пятериков, которому всегда казалось, что он еще не отплатил своему учителю за все, что он для него сделал, принял на себя издержки и хлопоты похорон. Учителя и ученики Нижегородской гимназии, как особенной чести себе просили, чтобы им позволили сопровождать останки всеми уважаемого и любимого Ивана Петровича. Гроб несли учителя гимназии, Пятериков и именитейшиe купцы Нижнего Новгорода. Про народ, который им гордился и которому он помогал, чем мог, и говорить нечего: он в нем оплакивал своего друга.

(Из «Пчелы» Н. Щербины).

30. Отечественная война

I. В 1812 году, когда царствовал император Александр Павлович, вторгнулся в Poccию Наполеон, император французов. Он привел с собой несметную силу войска.

Когда появились к нам непрошенные гости, Александр Павлович прибыл в Москву и приказал оповестить жителей, что будет держать речь всем сословиям в своем слободском дворце. В назначенный день сошлись все во дворец. Стал говорить царь, что пришли на нас сильные враги и что он положил все свое упование на Бога и на верность своих подданных. И вдруг он прослезился, дрогнул его голос. Все вокруг него заплакали и крикнули: «Отец наш! бери, что хочешь! веди нас: умрем или истребим злодея»! Тут же купцы обещали денежное пожертвованиe, а дворяне объявили, что составят ополчение из своей среды.

И закипели приготовления к войне.

II. А Наполеон, лишь к нам вступил, так послал сильный отряд на петербургскую дорогу, потому что думал и Петербургом завладеть, а сам пошел другим путем. Подступил он к Смоленску. Наши войска защищали грудью город, но вышли из него, когда он уже был до половины разрушен неприятельскими ядрами, и отступили на московскую дорогу. Наполеон назначил свое начальство в Смоленске и пошел за нами.

А мы все разрушали на своем пути, чтобы ничего не оставлять неприятелям и сокрушить их голодом.

Главнокомандующий наш Барклай де-Толли был из немцев, а человек преданный, и свое дело знал. Однако царь решил поставить на его место князя Михаила Илларионовича Кутузова, по­тому что войско бывало с ним в походах и любило его, опять же свой брат – русский.

Князь приехал из Петербурга, нагнал нашу армию в полутораста верстах от Москвы и принял команду; отступил он еще не­много и остановился в Можайском уезде, около села Боро­дина. Тут он сразился с Наполеоном в самый день Вла­димирской Божьей Матери. 459 Целых пятнадцать часов би­лись не на живот, а на смерть. Как у неприятелей, так и у нас легло тысяч по сорока на мать-сыру землю. Да мы-то были дома и могли пополнить наши войска; Бонапарту же не кем было заменить своих убитых.

Главнокомандующий дал вздохнуть войскам и подвинул­ся еще к Москве, а Наполеон пошел опять за ним. Под самым городом князь собрал своих генералов на военный совет, и решили, что не будут отстаивать Москвы, что отдадут ее врагам для спасения Poccии, потому что Наполеон попадет в Москву, как волк в капкан. Так и было.

Давно уж говорили, что, может быть, Москва попадет во вражьи руки, и как только прошел этот слух, все стали из нее выбираться. Поднялась везде суматоха: в домах, в храмах, в присутственных местах и лавках. Иные зарывали в землю свое добро; другие свое вывозили. По улицам тянулись день и ночь экипажи и обозы; и сновали пешеходы с узелками, либо корзинами в руках. Женщины несли детей. Все покидали город. Оставались в нем лишь бедняки, которым некуда было уходить, прислуга в господских домах, да часть братии в святых обителях.

III. В Семенов день 460 архиепископ служил обедню в Успенском соборе, а после обедни молебен Владимирской Божьей Мате­ри. Он увозил с собою икону. Когда он молвил: «Спаси от бед рабы Твоя, Богородице», народ зарыдал. Лишь только все приложились, вынесли образ в карету apxиepeя, и толпа бросилась его провожать по Красной площади. Тогда же увезли и икону Иверской Божьей Матери.

На другой день, с утра, наше войско проходило Москвой, и солдаты плакали, когда шли, с опущенными знаменами, мимо Кремля. К вечеру Наполеон вступил в город. Его французы стали голодать, лишь только перешли за нашу границу, и кормились одним грабежом. От границы до Москвы они шли около трех месяцев, то и дело приходилось им отстреливаться от наших, и совсем изнурились солдаты. Не вспомнили они себя от радости, когда заняли Москву. Думали бедняки, что тут им готовый провиант и покойные квартиры, и рассыпались по пустым домам. Потаскали они из погребов, что было съестного, наелись досыта и улеглись спать. Да не надолго привел им Бог у нас отдохнуть. В ту же ночь вспыхнул в нескольких местах пожар. На беду поднялся ветер, а на другой день превратился в бурю, так что огонь разлился настоящим морем и стал охватывать улицу за улицей.

Наполеон сначала расположился квартировать в кремлевском дворце; но как уж очень разыгрался пожар, то он переехал в Петровский парк.

Там он провел трое суток, по ночам не спал, а все смотрел на пламя, и вернулся в Кремль, когда стал утихать пожар, и уже выгорели три четверти города. Жутко было Бонапарту. Он воображал, что, как войдет в Москву, наш царь попросить у него мира, а царь и не думал с ним мириться. Между тем осень наступила, солдаты совсем износились, им нечем было прикрыться, а какая оставалась провизия в Москве – почти вся погибла во время пожара. Стал Наполеон посылать по окрестностям своих полковых начальников, отыскивать пищи людям и корму лошадям. Да наши крестьяне зарывали в землю свои запасы овса и ржи, а сами жили в лесах. Французы к ним захаживали и отбивали у них скотину, да этой малостью прокормиться было невозможно. Опять же наши казаки показывались то и дело около Москвы, нападали зачастую на французов и истребляли их.

Горемычные жители Москвы искали себе утешения в молитве. В нескольких церквах, где уцелели престолы, шло богослужение. Французские начальники не запрещали нам совершать службы. Они приставляли даже караул к храмам вовремя обедни и по просьбе священников присылали красного вина для литургии и пшеничную муку на просвиры; ладан, свечи и масло мы добывали в погребах и лавках. Лишь только раздавался благовест, москвичи, которые приютились по соседству, спешили в церковь. Бледные, исхудалые, они становились на колени и изливали свое горе перед Богом. Матери подымали детей на руках и восклицали сквозь слезы: «Пресвятая Богородица, спаси невинных младенцев!» А когда на ектеньи дьякон молился о «царствующем граде», то рыдания раздавались во храме.

IV. Уже больше месяца стоял Наполеон в Москве. Он боялся, чтобы князь Кутузов не напал на него врасплох, и послал своего зятя разведать, где стоит русская армия. Зять его наткнулся на наш лагерь по старой калужской дороге, и один из генералов Кутузова напал на него, да так его разбил у села Тарутина, что французы бежали без оглядки. Как узнал об этом Наполеон, то увидал, что податься ему больше некуда, и тотчас же велел оповестить войскам, чтобы они были наготове, потому что на другой же день он выступает из Москвы.

И точно, вывел он сам свою армию из Москвы. Которые из наших видели тогда его несчастных солдат, говорили, что больно было взглянуть на них. Изнуренные, в лохмотьях, они походили на нищих. Кто прикрывался женской юбкой, кто священнической ризой, у кого одна нога была в дырявом сапоге, а другая босая. За ними шли пушки, фуры и множество повозок с награбленным добром, так что армия и обоз тянулись на целых тридцать верст.

V. Весть об отступлении Французов разнеслась, что молния, по городу, и обрадовались несказанно бедные москвичи. Но их ожидало еще новое горе. Наполеону хотелось, со злости, истребить совсем Москву, чтобы не оставалось в ней камня на камне. Сам-то он ушел, а оставил здесь несколько отрядов и приказал начальникам, чтобы они взорвали Кремль и все здания, что уцелели от пожара.

В ночь с 10 на 11-е октября жители Москвы были пробуждены страшным взрывом. За первым взрывом прогремели еще два других, и вспыхнул местами пожар. Да пошел, на счастье, дождь и не дал огню разыграться. Москвичи пробродили всю ночь по улицам или среди дворов, молились и ожидали смерти, а что еще погибло в несчастном городе, того никто не знал. Когда начало светать, все взглянули на Кремль: золотая глава Ивана Великого блестела на солнце. Многиe бросились к Кремлю и такое увидали страшное разрушение, что сердца их замерли. Повалились одни из крепостных стен; Москворецкую башню перебросило целиком на другой берег реки; дворец сгорел; Ивановская колокольня дала страшную трещину сверху до низу, а верх Никольской башни был оторван. Но икона Чудотворца, что стоит и теперь на ней, осталась невредима, и не разбилось даже стекло киота.

VI. А наполеоновским солдатам выпали на долю неслыханные бедствия. Наша армия их преследовала с боков и с тылу. Они гибли тысячами то от холода, то от наших сил. Снег валил хлопьями, а приютиться было некуда на дороге, где не оставалось ни кола, ни двора. Несчастных сокрушили окончательно битва под городом Красным, а несколько дней спустя переправа через реку Березину. Только успела она встать, тонкий лед ломался под тяжестью обозов, и много, много трупов похоронила река. Вошли в Москву сто пятьдесят тысяч человек, а вернулись к нашей границе всего тысяч шесть. Из всей армии Наполеона уцелел лишь тот отряд, что он послал на петербургскую дорогу. А сам Наполеон чуть не попал к нам в плен и спасся, переодетый, в санках, которые отнял на пути у какого-то помещика.

VII. Стала Москва отстраиваться, а государь повел нашу армию во Францию, чтобы одолеть окончательно врага. А Наполеон уже успел набрать новое войско. Но мы его разбили, заняли Париж, столицу Франции, и Наполеон должен был отказаться от престола. Русский народ с восторгом встретил своего государя, спасителя Poccии, и прозвал его Благословенным.

(Толычевой) .

31. Сказание о 1812 годе

Ветер гонит от востока

С воем снежные метели...

Дикой песнью злая вьюга

Заливается в пустыне...

По безлюдному простору,

Без ночлега, без привала,

Точно сонм теней, проходить

Славной армии остатки,

Егеря 461 и гренадеры 462 ,

Кто окутан дамской шалью,

Кто церковною завесой, –

То в сугробах снежных вязнут,

То скользят, в разброд взбираясь

На подъем оледенелый...

Где пройдут – по всей дороге

Пушки брошены, лафеты 463 ;

Снег заносит трупы коней,

И людей, и колымаги,

Нагруженные добычей

Из святых московских храмов...

Посреди разбитой рати

Едет вождь ее, привыкший

К торжествами лишь да победам...

В пошевнях 464 на жалких клячах,

Едет той же он дорогой,

Где прошел еще недавно

Полный гордости и славы,

К той загадочной столице

С золотыми куполами,

Где, казалось, совершится

В полном блеске чудный жребий

Повелителя вселенной,

Сокрушителя империй...

С трепетом его угрозам...

Лишь один стоит посланник,

Не склонив покорно взгляда,

С затаенною улыбкой...

И, вспыливши, император –

«Князь, вы видите» – воскликнул –

«Мне никто во всей Европе

Не дерзает поперечить:

Император ваш – на что же

Он надеется – на что же?»

«Государь!» в ответ посланник,

«Взять в расчет вы позабыли,

Что за русским государем

Русский весь стоит народ!»

Он тогда расхохотался, –

А теперь – теперь он вздрогнул...

И глядит: утихла вьюга,

На морозном небе звезды,

А кругом на горизонте

Всюду зарева пожаров...

Вспомнил он дворец петровский,

Где бояр он ждал с поклоном

И ключами от столицы...

Вспомнил он пустынный город.

Вдруг со всех сторон объятый

Морем пламени... А мира –

Мира нет!.. и днем, и ночью

Неустанная погоня

Вслед за ним врагов незримых...

Справа, слева – их мильоны

Там в лесах... «Так вот что значит –

«Весь народ!» И безнадежно

Вдаль он взоры устремляет.

Что-то грозное таится

Там за синими лесами,

В необъятной этой дали...

(Майков).

32. Рассказ очевидца о Бородинском сражении

(26 Августа 1812 года)

Застонала земля и пробудила спавших на ней воинов; дрогнули поля, но сердца покойны были. Так началось беспримерное сражение Бородинское 26 августа. Туча ядер, с визгом пролетевших над шалашом нашим, пробудила меня и товарищей. Вскакиваем, смотрим – густой туман лежит над нами и ими. Заря только что начала зажигаться. Неприятель подвез несколько сот орудий и открыл целый ад. Бомбы и ядра сыплются градом. Треск и взрывы повсеместные. Одни шалаши валятся, другие пылают. Войска бегут к ружью и в огонь. Все это происходило в средине, а на левом крыле нашем давно уже свирепела гроза в беспрерывных перекатах грома пушек и мелкого оружия. Мы простились с братом. Он побежал со стрелками защищать мост. Большую часть сего ужасного дня проводил я то на главной батарее 465 , где находился светлейший 466 , то на дороге, где перевязывали раненых... Мой друг! я видел cиe неимоверно жестокое сражение, и ничего подобного в жизнь мою не видал, ни о чем подобном не слыхал и едва ли читывал.

Я был под Аустерлицем, но то сражение в сравнении с ним – сшибка. Те, которые были под Прейсиш-Эйлау 467 , делают почти такое же сравнение. Подумай только, что до четырех сот тысяч лучших воинов, на самом тесном, по многочисленности их, пространстве, почти, так сказать, толкаясь головами, дрались с неслыханным отчаянием; две тысячи пушек гремели беспрерывно. Тяжко воздыхали окрестности, и земля, казалось, шаталась под бременем сражающихся. Французы метались с диким остервенением; pусскиe стояли с неподвижностью твердейших стен. Одни стремились дорваться до вожделенного конца всем трудам и дальним походам, загрести сокровища, им обещанные, и насладиться всеми утехами жизни в древней, знаменитой столице; другие помнили, что заслоняют собой cию самую столицу, сердце Poccии, мать городов. Оскорбленная вера, разоренные области, поруганные алтари и прахи отцов, обиженные в могилах, громко вопияли о помощи и мужестве.

    Сердца русские внимали священному воплю сему: мужество наших войск было неописанно. Они, казалось, дорожили каждым вершком земли и бились до смерти за каждый шаг. Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Сражение горело в глубокой долине и в разных местах, с огнем и громом, на высоты восходило. Густой дым заступал место тумана. Седые облака клубились над левым крылом нашим и заслоняли середину, между тем как на правом сияло полное солнце. И самое светило cиe мало видало таких браней на земле с тех пор, как освещает ее... Сколько потоков крови! сколько тысяч тел! – Не заглядывайте в этот лесок, сказал мне один из лекарей, перевязывавший раны: – там целые костры отпиленных рук и ног! – В самом деле, в редком из сражений прошлого века бывало вместе столько убитых, раненых и в плен взятых, сколько под Бородиным было оторванных ног и рук. На месте, где перевязывали раны, лужи крови не иссыхали. Никогда не видал я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и размозженные руки до плеч были обыкновенны. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью и мозгом своих товарищей.

   Сражение не умолкало ни на минуту, и целый день продолжался беглый огонь из пушек. Бомбы, ядра и картечи летали здесь так густо, как обыкновенно летают пули, а сколько здесь пролетело пуль!.. Но это сражение неописанно.

(Из «Писем русского офицера» Ф. Глинки).

33. Бородино

(26 августа 1812 г.)

«Скажи ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые;

Да, говорят, еще какие!

Не даром помнит вся Россия

Про день Бородина!»

– Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри – не вы!

Плохая им досталась доля –

Немногие вернулись с поля:

Не будь на то Господня воля,

Не отдали б Москвы!

Мы, молча, долго отступали,

Досадно было, боя ждали;

Ворчали старики:

«Что ж мы? на зимние квартиры?

Не смеют что ли командиры

Чужие изорвать мундиры

О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

Построили редут. 468

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки

И леса синие верхушки –

Французы тут, как тут.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

Постой ка, брат, мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою:

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке,

Что толку в эдакой безделке!

Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

«Пора добраться до картечи!»

И вот на поле грозной сечи

Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,

И слышно было до рассвета,

Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак 469 открытый:

Кто кивер 470 чистил весь избитый;

Кто штык точил, ворча сердито,

Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,

Все шумно вдруг зашевелилось,

Сверкнул за строем строй.

Полковник наш рожден был хватом:

Слуга царю, отец солдатам...

Да, жаль его: сражен булатом 471 ,

Он спит в земле сырой.

И молвил он сверкнув очами:

«Ребята! не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

Ну ж, был денек! Сквозь дым летучий

Французы двигались, как тучи,

И все на наш редут:

Уланы с пестрыми значками,

Драгуны с конскими хвостами,

Все промелькнули перед нами,

Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..

Носились знамена, как тени;

В дыму огонь блестел;

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась, как наши груди;

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

Слились в протяжный вой...

Вот смерклось.

Были все готовы

Заутра бой затеять новый

И до конца стоять...

Вот затрещали барабаны –

И отступили басурманы.

Тогда считать мы стали раны, –

Товарищей считать...

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя,

Богатыри – не вы!

Плохая им досталась доля –

Немногие вернулись с поля:

Когда б на то не Божья воля –

Не отдали б Москвы!

(Лермонтов ).

34. Подвиг генерала Раевского

Знаменитое сражение при Дашковке, происходившее 11 июля 1812 года, между корпусом генерал-лейтенанта Раевского и французскими войсками, под начальством маршала Даву, ознаменовано достопамятным, геройским подвигом генерала Раевского. Русские войска должны были взять приступом две неприятельские батареи, занимавшие весьма сильные позиции. Несколько раз храбрые полки бросались в огонь, но принуждены были отступать с большим уроном; ядра и картечь, как градом, осыпали смельчаков, вырывая целые ряды. Тогда генерал Раевский, зная, насколько пример начальника одушевляет подчиненных, взял за руку двух своих сыновей, еще не достигших двадцатилетнего возраста, и пошел с ними впереди атакующей колонны на одну из батарей, говоря:

«Вперед, ребята, за царя и за отечество! Я и дети мои, которых я приношу ныне в жертву, откроем вам путь!» Войска с криком «ура» последовали за своим любимым вождем и батарея была взята. Но к общему сожалению, при этом отчаянном, кровопролитном приступе тяжело был ранен, пулей в грудь, один из сыновей генерала Раевского, семнадцатилетний юноша. Его перенесли в село Дашково, и там молодой герой скончался от раны. Его похоронили в ближайшем лесу. Несчастный отец, оплакивая кончину своего любимого сына, воздвиг над его прахом памятник. По окончании войны и до самой кончины своей Раевский по нескольку раз в год приезжал молиться над прахом погибшего героя, имея только утешением сознание, что исполнил свой долг, не щадя, для пользы отечества, ни жизни своей, ни жизни детей своих.

(Заимствов. из «Рассказ. о военных подвигах» изд. ред. журн. «Чтение для солдат»).

35. Подвиг подполковника Энгельгарта и коллежского

ассессора Шубина

I. Французы, заняв покинутый русскими разоренный Смоленск спешили заготовить хлеба и фуража для наполнения наскоро устроенных магазинов; но исполнить это было довольно затруднительно. Посылаемые для закупки хлеба комиссары 472 и отряжаемые для фуражировки 473 команды или гибли под ударами русских, или возвращались избитые и израненные. Тогда неприятели вознамерились устрашить жителей казнями. Они захватили в плен двух помещиков, предводительствовавших вооруженными крестьянами и дворовыми людьми: отставного подполковника Энгельгарта и коллежского ассессора Шубина; привезли их в Смоленск и, посадив в Спасскую церковь под стражу, стали строго допрашивать. Энгельгарт, не колеблясь духом, отвечал: «Я русский подданный; я исполнил свой долг. Мы должны разить врага, дерзнувшего нарушить наше спокойствие и напасть на нашего государя. Оковы мои лишают меня теперь отрады мстить врагам моего отечества». Выслушав затем бестрепетно смертный приговор, он прибавил: «Вы не поработите Россию, вы сами погибнете ; а я благодарю Бога за то, что умираю как верный сын отечества.Ведите меня скоpеe к месту моего торжества». Враги предлагали ему жизнь и свободу, если он согласится вступить в их службу и присягнет Наполеону. Герой отвечал: «Свобода моя принадлежит Богу и русскому царю; русские дворяне умеют умирать за отечество и не привыкли быть рабами иноплеменника». Его отвезли в ров, близ разрушенных смоленских стен, и хотели завязать глаза. Отбросив платок, Энгельгарт сказал: «русский не боится смерти». Французы прострелили сначала ему ногу и опять старались поколебать его верность, обещая залечить рану, если он согласится на их предложение; но Энгельгарт остался непреклонен и пал под неприятельскими пулями за верность царю и отечеству.

II. Такой же участи подвергся и Шубин. Через год после того император Александр, находясь за границей, вспомнил заслугу Энгельгарта и Шубина и повелел наградить родных их, как следует по-царски. «Удостоверившись в истине», сказано было в Высочайшем указе Правительствующему Сенату, «Я поспешил воздать справедливый долг сим усердным сынам отечества, при бедном состоянии, не прельстившимся на искушение неприятельское , пребывшим непоколебимыми в привязанности к государству своему и пожертвовавшим жизнь за веру и верность». Государь повелел производить пенсии: брату Энгельгарта по 6 тысяч р.; племяннику его и племяннице по 3 тысячи руб., вдове Шубина по 10 тыс., матери по 6 тыс. и двум сестрам девицам по 3 тыс. ежегодно. Впоследствии, именно в 1835 году, по повелению Императора Николая Павловича, на месте казни Энгельгарта воздвигнуть чугунный памятник, с надписью: «Подполковнику Павлу Энгельгарту, умершему в 1812 г., за верность и любовь к отечеству».

(Заимствов. оттуда же.).

36. Савва Беляев

В 1812 году, в октябре французы подступили под Малоярославец; тут река Лужа, а на реке мост. Казаки подоспели со стороны города и сожгли мост, а сами отступили. Французы стали наводить понтоны 474 Работа кипела; все было тихо: ни пальбы, ни сопротивления; только стук раздавался, да клики и команда на вновь наводимом мосту. В городе войск не было; жители не ожидали так скоро неприятеля и не успели уйти; теперь же все стали выглядывать из-за углов и переулков на подходящие по ту сторону реки колонны и на работы французов. Мало-помалу народ сделался смелее, высыпал большими толпами на возвышенный берег реки и с любопытством смотрел на подступающего во множестве неприятеля. Тут стоял также и секретарь уездного суда Савва Беляев. – «А что», подумал он, «если разорить теперь плотину у мельницы, что стоит повыше этого моста, то французскому мосту не устоять! Ребята, кто за мной? – «Идем!» Выискались ребята посмелее, спустились с горы, и Беляев начал свою работу: поднял все заставки на плотине – вода хлынула; там стали ломать шлюз 475 , раскопали самую плотину, указав воде дорогу, и скоро плотины не стало: разнесло ее прорвавшейся водой. Пруд за мельницей был огромный, верст на семь, вода высока; она с такой силой понеслась на не неприятельский мост, что его в один миг как не бывало: понтоны разорвало; французы едва сами успели выскочить на берег, и вода вскоре залила всю окрестность, весь низменный берег, где расположились было французы, которые, таким образом, от сопротивления одного человека, Беляева, на этот раз в город не попали. Вот что значит патриотизм 476 во время войны!

37. Слуга царский и его жена

В 1812 году, Коломенской округи, пожилых лет крестьянин, Павел Петров, имевший двух женатых сыновей и внучат, возгорел желанием вступить в ряды воинов – поселян. Несмотря на все убеждения семейства своего, явился он к начальнику, набиравшему коломенское ополчение. «Хотя я стар», сказал он: «но рад умереть за землю русскую, за веру и за царя православного. Не смотрите на мои лета: верой и правдой постою против врагов». Начальник, похваляя его ycepдиe, убеждал однако, чтобы за старостью лет он остался дома. Но видя непреодолимую его ревность, согласился наконец принять его.

Уже ополченцам сказан был поход. Поручая себя Богу, радостно приготовились они на смертный подвиг. Крестьянин Павел Петров, благословив свое семейство, стал в ряды и отправился. Жена его Ксения Васильева, почти равных с ним лет, запаслась на дорогу чем могла, и пустилась за ним вслед; настигла его и сказала: «Сердце мое не утерпело; жаль мне стало тебя, нашего кормильца: пока велит Господь Бог, буду с тобой неразлучна»!

Без малейшего ропота, с твердостью и терпением делила она с мужем своим в походе все тягости, заготовляла для него все нужное, и от всего сердца радовалась, что хотя мало, но могла успокаивать того, с кем Бог велел ей жить и умереть. Непрестанные труды истощили силы этой крестьянки, оставившей дом, детей и внучат, чтобы только облегчить тягости престарелому мужу. К неутешной его скорби, она умерла на пути к Смоленску, оставив детям и внучатам примерь супружеской любви.

В награждение за ревность к службе государевой помещик уволил Павла Петрова от оброка и всех повинностей. В кругу детей и внучат Павел часто вспоминал жену и говорил: «Тоска, как камень, лежит на моем сердце: я думал, что она мне закроет глаза, а она не пожалела для меня жизни своей... Но да будет воля Божья! Господь Бог наградить ее в небесах»!

(Из писем Ф. Глинки).

38. Великая панихида

(1812 г.)

Не от ливня, не от града,

И залиты, и побиты,

Полегли хлеба на поле:

То под матушкой Москвою,

По долам и по равнинам,

Много храбрых ратей русских

И французских полчищ много

Ко сырой земле приникло,

Переколотых, побитых

Палашами и штыками,

И дождем и пуль, и ядер...

Дети матери великой,

Милой родины защита,

Доброму царю радельцы!

За любовь, за жертвы ваши,

Что вы душу положили

За народ свой и за землю,

В память вечную вам, братья,

Мы отпели панихиду,

И такую панихиду,

Что не видано на свете

И не слыхано доныне!...

Но за всех вас, славно павших,

Свеч у вас не доставало,

Воску вдоволь не хватало;

И под небом, храмом

Божьим,

Мы зажгли от всей России

Лишь одну свечу большую–

Матушку Москву родную,

Чтобы та свеча горела

Вам за упокой душевный,

А врагам на посрамленье!...

(Н. Щербина).

39. Из жизни императора Александра I

I. Проезжая в 1824 году через Екатеринославскую губернию, император Александр I-й остановился на одной станции пить чай. Пока ставили самовар, государь разговаривал со станционным смотрителем и, увидев у него на столе книгу Нового Завета, спросил:

– А часто ли ты заглядываешь в эту книгу?

– Постоянно читаю, ваше величество.

– Хорошо. Читай, читай, – заметил император. Будешь искать блага для души, – найдешь и земное счастье. А где ты остановился в последний раз?

– На евангелии св. Матфея, ваше величество.

Государь выслал зачем-то смотрителя и в его отсутствие проворно развернуть книгу, отыскал одну из страниц евангелия от Матфея и, положив в нее несколько ассигнаций 477 , закрыл книгу.

Прошло несколько недель. Возвращаясь обратно по той же дороге, государь узнал станцию и приказал остановиться.

– Здравствуй, старый знакомый, – сказал он, входя к смотрителю. А читал ли ты без меня свое Евангелие?

– Как же, ваше величество, ежедневно читал.

– И далеко дошел?

– До св. Луки.

– Посмотрим. Дай сюда книгу.

Государь развернул ее и нашел положенные им деньги на том же месте.

– Ложь – великий грех! – сказал он, вынув бумажки и, указав смотрителю на прикрытую ими страницу, прибавил: – Читай!

Смотритель с трепетом прочитал: «Ищите прежде всего царствия Божьего, а прочее приложится вам».

– Ты не искал царствия Божьего, – заметил государь, – а потому не достоин и царского приложения.

С этими словами он вышел, отдал деньги на бедных и уехал.

II. Император Александр с самой юности обнаруживал стремление к добру и спешил на помощь ближнему, не соображая ни средств своих, ни обстоятельств. Случилось ему услышать, что какой-то старик, иностранец, некогда служивший при Академии 478 , находится в крайней бедности, – он поспешно вынул 25 рублей и поторопился отослать их к бедному, хотя у него самого не оставалось более денег. В другой раз, узнал он, что один из штукатуров, работавших у дворца, упал с лесов и сильно расшибся: отправить его в больницу, послать к нему своего лейб-медика, приказать хирургу 479 пользовать его, дать на все это деньги, подарить больному некоторую сумму, постель, свою простыню, – было для него делом одной минуты. Мало этого, – он справлялся и заботился о больном каждый день, пока тот не выздоровел, скрывая от всех свой поступок, «который – как он сам выразился – считал долгом человечества, к чему всякий непременно обязан».

III. Человеколюбивый поступок императора Александра I Благословенного. Это было в 1823 г. в Петербурге, под вечер, в зимнюю и довольно ненастную пору на набережной Мойки. Тут у портомойни какая-то баба–прачка тащила на взвоз салазки с вымытым мокрым бельем. Белье, разумеется, было тяжелое, и прачка чуть его могла тащить; а как довезла до взвоза, по которому надо подниматься на набережную, – тут и началась для нее настоящая мука, потому что по этому взвозу водовозы таскали кадки с водой, которая плескалась и до того ровно облила весь взвоз, что он обледенел, осклиз, и подняться по нем было чрезвычайно трудно, особенно с тяжестью. Бедная баба с своими салазками, в обмерзших сапогах, карабкалась, карабкалась, и едва дотягивала до половины, как ноги ее в обмерзшей обуви скользили и она опять съезжала вниз. Досада ее брала, и она стала горько плакать, чему некоторые редкие в этом месте Мойки прохожиe имели жестокость смеяться вместо того, чтобы, схватив салазки за веревку, помочь бедняге выйти из беды.

Из числа проходивших тут в эту пору были два кадета 480 лет 14–15, в полной своей кадетской форме при киверах 481 , тесаках и в шинелях в рукава, да только без отпускных билетов, потому что они тайком ушли из корпуса в гости к какому-то двоюродному братцу, балованному бабушкину внучку. Мальчики также поглядели на неудачное карабканье прачки и также имели глупость и малодушие посмеяться над ее горем. Но в это самое время они издали, не взирая на снежную заметь и легкий туман, привычным кадетским глазом завидели вдали императора Александра Павловича, ежедневно прогуливавшегося, несмотря ни на какую погоду. Зная свою провинность и опасаясь попасться на глаза государю, – кадетики юркнули с быстротой молнии в полузапертые ворота какого-то дома, и оттуда, невидимые, стали наблюдать.

Император остановился против взвоза и стал осматриваться – нет ли свидетелей того, что он намеревался сделать. Убедись, что на набережной ни души и не подозревая двух мальчуганов в кадетских шинелях и киверах, спрятавшихся тут, он мгновенно сбросил на гранитный парапет 482 свою ваточную шинель и в одном семеновском мундире поспешил на помощь прачке, взял из ее рук веревку салазок, перекинул через плечо и, согнувшись, шибко взвез салазки с бельем на тротуар.

– Дай Бог здоровья твоему благородию! – кричала ему снизу поднимавшаяся баба, очевидно, принявшая его за простого офицера.

– Хорошо, матушка, хорошо, – буду здоров! – отвечал он и, накинув шинель, скоро пошел своей дорогой, вероятно спеша согреться.

IV. В 1813 году, во время пребывания в Дрездене, государь, по обыкновению, совершал свои прогулки по городу пешком, один, без всякой свиты. Одна крестьянка, увидев его прогуливающимся таким образом, в изумлении сказала: – «Смотрите ка! ведь это русский император идет один! Право, видно, у него чистая совесть».

V. В 1816 году, находясь в Kиевe, император Александр послал сказать известному в то время по святости своей жизни схимнику Bacсиану, что вечером в восемь часов его намерен посетить князь Волконский. В назначенный час ожидаемый гость тихо вошел в келью слепого старца и стал говорить с ним. Вассиан спросил гостя: женат ли он? имеет ли детей? давно ли служит государю? – «Благодарение Господу Богу, продолжал схимник, – что государь удостоил и Киев и Лавру своим посещением. Он вчера в Лавре всех обрадовал своим благочестием и своей кротостью».

– Да он здесь, сказал посетитель.

– В Kиевe? спросил Вассиан.

– Он у вас, отвечал Александр, – благословите меня! Еще в Петербурге я наслышался о вас и пришел поговорить с вами; благословите меня!

Baccиан хотел поклониться в ноги царю, но Александр не допустил его до этого, поцеловал его руку, говоря:

– Поклонение принадлежит одному Богу. Я человек, как и прочиe, и христианин, исповедуйте меня и притом как всех, как вообще духовных сынов своих.

После исповеди и долгой беседы, государь пожелал знать, кто в Лавре более других заслуживает внимания, и когда схимник назвал наместника иеромонaxa Антония, приказал послушнику позвать наместника, будто бы к князю Волконскому, ожидающему его у Baccианa. Когда же Антоний, узнав государя, хотел отдать ему должную честь, Александр удержал его, сказав:

– Благословите, как священник и обходитесь со мной как с простым поклонником, пришедшим в сию обитель искать путей к спасению, потому что все дела мои и вся слава принадлежит не мне, а имени Божьему, научившему меня познавать истинное величие.

Только в полночь государь вышел от Baccианa, запретив наместнику провожать себя, а на другой день послал ему и Вассиану по бриллиантовому кресту.

VI. Во время одного путешествия императору Александру Павловичу вздумалось пройтись пешком, как он часто это делал; он вышел из экипажа с постоянным своим спутником, князем Петром Михайловичем Волконским. Экипажу же велено было ехать сзади шажком, а они пошли вперед по дороге. В полуверсте от дороги виднелась деревенька малороссийская. Государь зашел в крестьянскую хату-мазанку, отличавшуюся, как и все хохлацкие хатки, примерной чистотой и опрятностью, о которых рачительно заботятся домовитые хозяюшки-хохлачки. Государю захотелось, увидев по близости ключ студеной воды, напиться. Хозяйка была старушка-вдова. В избушке, несмотря на крестьянскую бедность, во всем был порядок, везде чистота: пол хоть и земляной, доведен старанием до цельности черепка, печь расписана разными цветными глинами; образа убраны были живыми цветами: все веяло свежестью и манило к отдыху. Государь сел на небольшой лавке у стола и попросил пить. Хозяйка подала только что принесенной ей ключевой воды и, подавая, сказала радушное малороссийское приветствие: «здоровы пейте»! – Когда государь и князь Волконский, простясь с хозяйкой, уходили, последний, отдавая ей синюю (пятирублевку) ассигнацию, сказал:

– Ну, помни, тетушка, у тебя царь был сегодня в гостях и угощался твоей водой.

– Царь, сам царь! только и могла вымолвить старуха, и долго, долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом, вбежав в избу, очертила место на скамейке, где сидел государь, мелом, а очертив, взяла буравчик – и ну сверлить на том месте дырочки, и набила в эти дырочки колышков. С тех пор она никому не позволяла сидеть на том месте.

– Это место святое! Тут сам царь, сам Александр Павлович сидел, говорила она простодушно, и такой запрет налагала она до самой своей смерти.

(Из журн. «Досуг и Дело», «Ист. царствов. Александра Благослов.» Богдановича и др. источн.).

40. Оборона Севастополя 483

I. Турки издавна владеют ключами от Гроба Господня в Иepусалиме и делают притеснения православным поклонникам. Издавна, со времени взятия Константинополя (1453), турки угнетают православных славян, живущих в пределах Турции. Покойный император Николай I вступился за права своих единоверцев и единоплеменников.

Началась война с турками. Турецкий флот почти был уничтожен при Синопе Нахимовым (18-го ноября 1853 г.). Но за турок заступились французы, англичане. Огромный союзный флот пристал 2-го сентября 1854 г. к берегам Крыма, близ Евпатории, и высадил многочисленную армию. Наши войска, малочисленные, сравнительно с неприятельскими, встретили врагов близ реки Альмы, в 30 верстах от Севастополя, и должны были отступить. При этом, чтобы преградить путь неприятельскому флоту в Севастопольскую бухту, при входе в нее, было затоплено несколько кораблей.

Тогда неприятели отправились на южную сторону Севастополя, и, не решаясь напасть на город вдруг, штурмом – повели правильную осаду с сухого пути, откуда Севастополь, как город приморский, был беззащитен, так как все укрепления и батареи находились со стороны моря и обстреливали вход в бухту.

II. При таком беззащитном положении, город легко мог сделаться добычей сильного врага. Но храбрые черноморские моряки решились лечь костьми, а не отдавать горячо любимый город: со слезами топят дорогие свои корабли, перетаскивают с кораблей пушки на берег и вооружают ими батареи; из моряков перерождаются в пехотинцев и, под начальством своих адмиралов: Корнилова, Нахимова, Истомина и др., совершают беспримерные подвиги. В виду неприятеля началось укрепление Севастополя под руководством искусного инженера Тотлебена. Вокруг всего города, на окружающих его холмах, копались рвы, насыпались валы; валы покрывались и обставлялись мешками с песком, корзинами с землей, плетушками с каменьями. Все люди и вещи, находившиеся в городе, были употреблены на защиту. Фургоны, телеги и всякиe частные экипажи возили на батареи землю, снаряды; с рассвета до поздней ночи, 5–6 тысяч человек неутомимо работали по оборонительной линии. Другие продолжали работу и ночью, при свете факелов и фонарей, работали дружно, весело. Те, которые не принадлежали к военному сословию, составили из себя стражу для содержания караулов и ночных обходов; другие же помогали войскам на батареях. Даже девицы, женщины и дети оказывали посильную помощь. За неимением корзин и тачек, носили землю для насыпей в подолах. Одна батарея насыпана была одними женщинами и до конца осады сохранила название Девичьей .Арестанты, выпущенные из тюрем, не воспользовались свободой, а испросили себе позволение принять участие в общей работе.

Таким образом вокруг Севастополя, на протяжении 8 верст, явилась цепь укреплений или земляных окопов и насыпей, уставленных пушками и соединенных траншеями (рвами в рост человека с небольшим валом, по которым могли бы безопасно переходить солдаты с одного укрепления на другое). На более возвышенных местах устроены были бастионы, т.е. четырехсторонние земляные укрепления, с высоким валом и глубоким рвом впереди; за валом помещаются на дощатых помостах (платформах) пушки, концы которых выглядывают из прорезов (амбразур) в этом валу. В средине бастиона обыкновенно находились пороховые погреба, землянки (блиндажи), поперечные стенки для защиты (траверсы).

На севастопольской оборонительной линии главных бастионов было семь: четыре – 1, 2, 3 и Малахов курган – защищали южную бухту и Корабельную сторону с адмиралтейством, а три: 4, 5 и 6 – город. Между бастионами было много промежуточных батарей, т.е. мелких земляных укреплений. Ближайшим к городу бастионом был четвертый, а, по своему высокому положению на всей линии, Малахов курган представлял самое выгодное место для обороны. Им воспользовались защитники отлично: на кургане поставлено было 63 орудия, так что он имел вид небольшой отдельной крепости. Необходимо было укрепить курган еще и потому, что он защищал собой бухту с судами и адмиралтейскими постройками, которые как-раз находились сзади него.

III. Против наших укреплений неприятели возвели свои, и – началась знаменитая в летописях миpa Севастопольская осада и беспримерная Севастопольская оборона, длившаяся 11 месяцев (с 12-го сентября 1854 по 27-е августа 1855 годов). Но каждый месяц этой обороны, в силу огромности подъятых в это время трудов и геройских подвигов, по причине громадности опасностей и утрат, понесенных нашим славным воинством, Высочайше повелено считать за год.

В продолжении этих 11 месяцев – годов произошло четыре генеральных сражения: при Альме – 8-го сентября, при Балаклаве – 12-го октября, Инкерманское – 24-го октября 1854 и на Черной речке 4-го августа 1855 г., и множество вылазок, которые стоят настоящих сражений. Защитники Севастополя выдержали шесть страшных опустошительных бомбардирований, три общих штурма или приступа... В эти 11 месяцев брошено врагами в многострадальный город 2.128.000 штук метательных снарядов, истрачено 330.000 пудов пороху и бессчетное множество пуль. Вой происходил на земле и под землей, – в минных 484 галереях и подкопах. Сильный враг стоял лицом к лицу лишь на расстоянии 70 сажен от наших бастионов. Три наших укрепления (Камчатский, Селенгинский и Волынский редуты) по причине ужасного огня, который на них был направлен и который они мужественно выносили, прозваны были «тремя отроками в пещи»... Малахов курган, в последние месяцы осады, пехотинцы называли «бойней», моряки – «толчеей»... Сколько на этой бойне пало жертв любви к родине, сколько смолото людей в этой огненной толчее!! Бывали дни, когда люди падали не сотнями, а тысячами, десятками тысяч! Бородинский бой – замечательный в истории войн. Немного было до 1812 года таких сражений, когда –

В дыму огонь блестел;

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Представьте себе, что не день, а 349 дней длится такой бой, что земля тряслась, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой... Оборонителей Севастополя не страшил ни адский огонь, ни сыпавшийся на них чугунный град; презрение к выстрелам они выразили в различных прозвищах: пули на их языке были «мухи», ядра – «галки», картечь – «картошка», бомба – «жеребец»... Не перечислишь всех подвигов доблести, совершенных храбрыми защитниками Севастополя. Между Севастопольскими героями были даже дети! Хоть через 11 месяцев и пал Севастополь, потому что «и для героев есть невозможное», по словам государя, но в эти 349 дней –

«Изведал враг не мало,

Что значит русский бой удалый –

Наш рукопашный бой!»

Севастопольцы смело и с гордостью могут сказать:

Да, были люди в наше время –

Могучее, лихое племя –

Богатыри!...

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля...

(Из «Родины» Радонежского).

41. Севастополь в 1854 и 1855 г.

I. Если вы в первый раз въезжаете в Севастополь, то напрасно вы будете искать хотя на одном лице следов суетливости, растерянности или даже готовности к смерти, решимости, – ничего этого нет: вы видите людей, спокойно занятых будничным делом. Но сходите на бастионы 485 , посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты, или, лучше, зайдите прямо в дом, бывший прежде Севастопольским Собранием и на крыльце которого стоят солдаты с носилками, – вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные, грустные, великие, изумительные, возвышающие душу зрелища.

Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах 40 или 50 самых тяжелораненых больных, одних на койках, большей же части на полу, вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы – это дурное чувство; идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и участия. Вы проходите посредине постелей и ищете лицо менее строгое и страдающее, к которому вы решитесь подойти, чтобы побеседовать.

– Ты куда ранен? спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого, исхудалого солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я говорю: «робко спрашиваете», потому что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто переносит их.

– В ногу, отвечает солдат; но в это самое время вы сами замечаете по складкам одеяла, что у него ноги нет выше колена. – Слава Богу, теперь, прибавляет он: – на выписку хочу.

– А давно ты уже ранен?

– Да вот шестая неделя пошла, ваше благородие!

– Что же болит у тебя теперь?

– Нет, теперь не болит ничего; только как будто в икре ноет, когда непогода, а то ничего.

– Как же ты был ранен?

– На 5-м бастионе, ваше благородие, как первая бандировка 486 была: навел пушку, стал отходить, эдаким манером, к другой амбразуре 487 , как он 488 ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился, – глядь, а ноги нет.

– Неужели больно не было в эту первую минуту?

– Ничего; только как горячим чем меня пхнуло в ногу.

– Ну, а потом?

– И потом ничего; только как кожу натягивать стали, так саднило как будто. Оно, первое дело, ваше благородие – не думать ничего; как не думаешь, оно тебе и ничего. Все больше от того, что думает человек.

В это время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье и повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как быв ранен, остановил носилки, с тем, чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему 25 рублей, и как он сказал им, что он опять хочет на бастион, с тем, чтобы учить молодых, ежели уже сам работать не может. Говоря все это одним духом, женщина эта смотрит то на вас, то на матроса, который, отвернувшись и как будто не слушая ее, щиплет у себя на подушке корпию, и глаза ее блестят каким-то особенным восторгом.

– Это хозяйка моя, ваше благородие! замечает вам матрос с таким выражением, как будто говорит: «уж вы ее извините. Известно, бабье дело – глупые слова говорит».

– Ну, дай Бог тебе поскорее поправиться, говорите вы ему и останавливаетесь перед другим больным, который лежит на полу и, как кажется, в нестерпимых страданиях ожидает смерти.

Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из подбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.

– Что, он без памяти? спрашиваете вы у женщины, которая идет за вами и ласково, как на родного, смотрит на вас.

– Нет еще, слышит, да очень плох, прибавляет она шепотом. – Я его нынче чаем поила; что же, хоть и чужой, все надо жалость иметь, – так уж не пил почти.

– Как ты себя чувствуешь? спрашиваете вы его.

Раненый поворачивает зрачки на ваш голос, но не видит и не понимает вас.

– Усердце гхорить (т.е. чувствую жар около сердца).

Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье. Лицо и тело его какого-то коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена в плече. Он сидит бодро, он поправился.

С другой стороны, вы увидите на койке страдальческое бледное и нежное лицо женщины, на котором играет во всю щеку горячечный румянец.

– Это нашу матроску 5-го числа в ногу задало бомбой 489 , скажет вам ваша путеводительница: она мужу на бастион обедать носила.

Что ж, отрезали?

– Выше колена отрезали.

II. Теперь пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции (oперацией называется отрезание больных или пораненных частей тела). Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными, угрюмыми лицами, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое, здоровое тело, – увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство, – увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку, – увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет, не только от боли, сколько от страданий ожидания, – увидите ужасные, потрясающие душу зрелища.

Выходя из этого дома страдания, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее вдохнете в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здоровья, но вместе с тем, в созерцании этих страданий, почерпнете сознание своего ничтожества и спокойно, без нерешимости, войдете на бастионы...

«Что значит смерть и страдания такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с столькими смертями и столькими страданиями?.

Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может быть, звуки стрельбы с бастионов.

Пройдя церковь и баррикаду 490 , вы войдете в самую оживленную внутренней жизнью часть города. С обеих сторон – вывески лавок, трактиров. Купцы, женщины в шляпках и платочках, щеголеватые офицеры – все говорит вам о твердости духа, самоуверенности, безопасности жителей.

(Гр. Л. Толстой).

42. Рассказы об императоре Николае Павловиче

I. Во время крымской войны император Николай был очень занят, так что ни одной ночи не спал спокойно, а иные напролет просиживал. Но за этими занятиями он не забывал первого долга христианина, долга молитвы. Однажды (рассказывал его камердинер) государь, умывшись поутру, стал молиться Богу; камердинер его дожидался в другой комнате, когда он его позовет; проходит 15 минут – все еще тихо в кабинете; еще пять, еще несколько минут, наконец, камердинер, видя, что уже почти полчаса прошло, в беспокойстве тихонько отворяет дверь и видит, что государь, как стоял на коленях перед образом и земно поклонясь, так и заснул. В первую минуту камердинер так испугался, что потихоньку позвал людей, и, с осторожностью подойдя к царю, стал его будить. Государь проснулся, перекрестился и сказал: – «Как я устал! Даже на молитве заснул!»

II. Петербургское народонаселение, рассказывает поэт Жуковский, испуганное распоряжениями, принятыми по необходимости для того, чтобы остановить развитие холеры, а может быть и настроенное некоторыми злонамеренными людьми и, во всяком случае, побуждаемое варварским невежеством, произвело мятеж в Петербурге. Кричали об отраве, обвиняли докторов, что они хотели воспользоваться Бог знает чем. Напоследок на одной из Петербургских площадей собралась толпа человек тысяч в 5 или 6. Кидаются в одну больницу, находят там несчастного доктора в то время, как он подавал помощь умиравшему от холеры. Его убивают, больница опустошена; больных разносят с их постелями по разным домам, откуда они поступили в больницу. Полиция ничего не может сделать против мятежа: но появляются строевые войска – и сходбище рассеяно. Весь Петербург в тревоге: беспокойство овладевает жителями; ждут общего восстания. Извещенный о положении дел император решается ехать в Петербург. Он отплывает из Петергофа на пароходе. Он прибыл. Зловещие донесения встречают его. Он садится в коляску и направляется по самым многолюдным улицам, прямо к тому месту, которое накануне было театром беспорядков. Бесчисленная толпа бежит за ним; несколько раз он останавливается для разговора с теми, кто теснился вокруг самой его коляски. Наконец, доехав до площади, он останавливается возле церкви, окруженный толпой от 20-ти до 35-ти тысяч человек. Тогда он встает: представьте себе эту прекрасную фигуру, этот громкий и звучный голос, этот внушающий и строгий вид, и эту толпу, накануне столь мятежную, столь сильную в своей смуте, а теперь столь спокойную, столь покоренную присутствием самодержавного величия и магическим обаянием геройской отваги. Вот слова, им произнесенные: «Венчаясь на царство, я поклялся поддерживать порядок и законы. Я исполню мою присягу. Я добр для добрых: они всегда найдут во мне друга и отца; но горе злонамеренным: у меня есть против них оружие! Я не боюсь вас: вам меня бояться! Нам послано великое испытание – зараза. Надо было принять меры, дабы остановить ее распространение. Все эти меры приняты по моим повелениям; стало быть, вы жалуетесь на меня. Ну, вот я здесь! и я приказываю вам повиноваться. Вы, отцы семейств, люди смирные; я вам верю и убежден, что вы всегда прежде других уговорите людей несведущих и образумите мятежников. Но горе тем, кто позволяет себе противиться моим повелениям! К ним не будет никакой жалости! Теперь расходитесь. В городе зараза. Вредно собираться толпами. Но наперед следует примириться с Богом. Если вы оскорбили меня вашим непослушанием, то еще больше оскорбили Бога преступлением: совершено было убийство; невинная кровь пролита. Молитесь Богу, чтобы Он вас простил». При этих словах, он обнажил голову, обернулся к церкви и перекрестился. Тогда вся толпа, по невольному движению, пала ниц с молитвенными возгласами. Император уезжает, народ тихо расходится, наставленный и проникнутый сознанием своего проступка.

(Жуковский).

43. Дедушка Крылов

I. Дедушку Крылова звали Иваном Андреевичем. Родился он не в Петербурге, а в Москве, слишком сто лет тому назад. Отец его был военный и служил сперва в Москве, а потом в Оренбурге, и наконец переехал в Тверь, где поступил на службу по гражданской части. Ивану Андреевичу было всего 11 лет, когда отец его умер, оставив его с матерью в крайней бедности; кроме сундука с книгами, после отца почти ничего не осталось, и несчастная вдова только с трудом могла прокормить себя и сына.

Мать Ивана Андреевича была женщина очень добрая, и он любил ее всем сердцем. Марья Алексеевна – так звали ее – сама учила своего Ванюшу читать и писать по-русски, да нашелся добрый человек, который научил его читать и по-французски. За каждый хорошо выученный урок мать давала ему по нескольку копеек, а он копил эти деньги и покупал на них самые необходимые вещи, как-то: сапоги, шапку и т.п. В свободное время он часто ходил гулять и с особенным удовольствием посещал народные сборища, торговый площади, качели и кулачные бои, вмешивался в толпу и с жадностью прислушивался к разговору простолюдинов; нередко сиживал он по целым часам на берегу Волги и слушал, что и как говорят собиравшиеся тут из разных месть рабочие. Тут-то он и научился тому выразительному и чисто русскому языку, которым отличаются все его басни. Но самым любимым занятием его было чтение, и он перечитал все книги, которые остались от отца; особенно же ему нравились вымыслы о волшебниках, которых часто выводили на сцену 491 в старинных комедиях. 492 Подобные пьесы 493 до того занимали его, что он почувствовал охоту сам сочинить что-нибудь в этом роде, и действительно написал целую оперу 494 под названием Кофейница. В этой опере представлена женщина, которая ворожит на кофе. Ему тогда было только 14 лет.

II. Ничему еще порядочно не научился Иван Андреевич, как ему уже пришлось поступить на службу; матери одной слишком трудно было зарабатывать хлеб, и потому он должен был помогать ей. Но жалованье ему дали такое маленькое, что оно никак не могло улучшить их положения. Тогда мать решилась ехать в Петербург, чтобы хлопотать о пенсии 495 по службе мужа. Сына она взяла с собой. В Петербурге Ивану Андреевичу удалось продать свое сочинение «Кофейница» одному книгопродавцу за 60 рублей, и на эти деньги он купил себе французских книг. Это были большей частью все пьесы для игры на театре 496 , к которому Иван Андреевич сильно пристрастился. Вскоре за тем он поступил на службу и в свободное время стал писать театральные пьесы, из которых некоторые потом были играны на театре. Но все его сочинения, написанные в молодости, были вовсе не так хороши, как впоследствии его басни. Это оттого, что Иван Андреевич сам должен был до всего доходить, сам всему учиться. У него не было хороших учителей, и потому он потратил много времени на чтение бесполезных книг; не с кем было посоветоваться о выборе их. Мать ему в этом помочь не могла, потому что сама была не ученая; да к тому же она скоро умерла, и Иван Андреевич на 21 году своей жизни остался совершенно один. Долго еще он писал пьесы для театра и разные мелкие стихотворения.

III. Мать Ивана Андреевича, как я уже сказал, была женщина очень хорошая, и сына своего тоже научила быть хорошим, добрым и честным; а между тем Иван Андреевич, то и дело, встречался с людьми, которые вовсе не были такими, каким мать его научила быть. Одни из них часто лгали, другие хитрили, третьи брались не за свое дело, многие ссорились из-за пустяков, многие были недовольны тем, что имели, и т.д. Все это видел Иван Андреевич; жаль ему стало этих людей, и ему захотелось исправить их, помочь им быть правдивыми, честными, миролюбивыми и довольными. А как помочь? Сказать им прямо, что они поступают дурно, – они могут обидеться; а обижать он никого не хотел. Да, пожалуй, и не исправятся, а останутся такими же, какими были. Надо было так устроить, чтобы люди сами видели, как смешны они бывают, когда делают какие-нибудь глупости, и как худо жить на свете тем, кто думает только о себе и не заботится вовсе о других. Думал он так, да как-то раз и случилось ему прочесть басни одного французского писателя. Они ему очень понравились; он перевел несколько басен на русский язык и показал свой перевод друзьям. Те похвалили перевод и советовали Ивану Андреевичу продолжать эту работу. Он перевел еще несколько басен, а за тем попробовал и сам сочинить, и его собственные басни вышли еще лучше переводных. Теперь он понял, каким образом он может учить людей и показывать им все их недостатки. Рассказывая про хитрых и льстивых лисиц, глупых обезьян, жадных волков и т.д., говорящих и действующих совершенно так, как люди, он этим не только никого не обижал, но и доставлял еще всем удовольствие; а между тем, читая эти живые и забавные рассказы, всякий понимал, что тут дело идет вовсе не об этих животных, а о похожих на них людях. В это время Ивану Андреевичу было около сорока лет. С этих пор он уже не сочинял более пьес для театра, а стал писать одни только басни; и так как он прожил еще около сорока лет, то и успел написать их более двух сот. Этим он принес людям большую пользу. Все читали его басни, все восхищались ими, а дети в школе и дома заучивали их наизусть; всем они были понятны: и знатным, и простым людям, и взрослым, и детям, всех они учили уму-разуму. В Петербурге личность Ивана Андреевича сделалась до того известной, что, когда он шел по улице, матери показывали его детям, говоря: «Смотрите, вот идет дедушка Крылов, который написал столько прелестных басен».

Иван Андреевич умер в 1844 году, прожив 76 лет, а по другим известиям – ровно 80 лет.

(Из второй учебной книги Паульсона ).

44. Александр Сергеевич Пушкин

(Род. в 1799 г., ум. в 1887 г.)

«И долго буду я народу тем любезен,

Что чувства добрые в нем лирой пробуждай,

Что прелестью живой стихов я был полезен

И милость к падшим призывал»

(Памятник, ст. Пушкина).

I. Родина Пушкина – Москва; в ней он получил воспитание и первоначальное образование. Отец Пушкина принадлежал к высшему московскому обществу и для своего времени был человек хорошо образованный, хотя это образование было чисто светское: он отлично владел французским языком, даже писал на нем стихи, был известен в обществе, как веселый и остроумный собеседник, и славился искусством выразительного чтения.

Как человек светский, отец Пушкина хотел дать и сыну такое образование, какое было принято в богатых домах: светское – французское. И вот Пушкин попадает в руки гувернанток 497 и гувернеров – французов. При их настойчивости он быстро сделал навык во французском языке. Но занятия научными предметами и при многих учителях, вследствие лености ученика, не сопровождались блестящими успехами. Каким же образом Пушкин приобрел многосторонние знания, без которых трудно сделаться хорошим литератором? Дело в том, что Пушкин плохо занимался только тем, чем его заставляли заниматься; но в нем была сильная любознательность, и он вознаграждал себя чтением. Кроме того, достигнув лет, когда человек располагает сам своими действиями, он неутомимо трудился над самообразованием: он учился всю свою жизнь.

Изучая все уроки на французском языке, слыша вокруг себя французскую речь, Пушкин рано освоился с этим языком, и когда в нем пробудилась страсть к чтению, которую поощрял отец, сам читая иногда детям лучшие литературные произведения, – Пушкин естественно взялся за книги французские. В чтении он не имел недостатка: отец его, отлично знавший французскую литературу, имел хорошую библиотеку французских писателей. Будущий поэт забирался в эту библиотеку и проводил в ней по нескольку часов и даже целые ночи, читая все без разбора.

II. К счастью, французское влияние 498 ослаблялось влиянием старой няни Пушкина, Арины Родионовны, под ближайшим надзором которой он развивался в эти годы детства. Эта простая женщина как нельзя короче знала весь русский сказочный мир и передавала его чрезвычайно оригинально: (т.е. своеобразно) поговорки, пословицы и присказки не сходили у ней с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин знал очень много, он слышал от Арины Родионовны. Можно сказать, что ее рассказам и песням он обязан знакомству с лучшими образцами народной речи и развитию фантазии 499 народными образами. Добродушная и ворчливая, нежно расположенная и притворно строгая, она оставила в сердце нашего поэта неизгладимые воспоминания. Он любил ее родственною, неизменною любовью и в годы славы и возмужалости беседовал с ней по целым часам и увековечил потом память о ней многими прекрасными стихами.

III. Когда Пушкину исполнилось 12 лет, в это время около Петербурга только что открылось учебное заведение «Царскосельский Лицей», имевшее задачей образование юношества, предназначенного к важным должностям государственной службы, и Пушкин был отдан в лицей. Учебная жизнь Пушкина была так же блестяща, как и дома; в лицее, как и дома, он не утомлял себя усидчивыми занятиями, не напрягал своего внимания.

Годы, проведенные Пушкиным в лицее, остались навсегда лучшими годами его жизни; в лицее он встретил друзей, которые имели на него хорошее влияние; в лицее впервые развернулись основные черты его характера: обнаружилось любящее и доверчивое его сердце, расположение к насмешке; в лицее развился и его поэтический талант под влиянием литературной обстановки: литература 500 в лицее была любимым предметом и занятием в свободное время.

В первые годы лицейской жизни Пушкин продолжал писать и по-прежнему – на французском языке. Но, под влиянием занятий русской литературой, Пушкин начал писать стихи на русском языке, сперва опять-таки в подражание французским писателям, а затем – уже и русским поэтам.

В непродолжительном времени стихи его начинают распространяться, и он делается известным, как диковинный мальчик, много обещающий в будущем. Впоследствии произведения, написанные в лицее, сделались известными под именем «лицейских».

IV. По выходе из лицея, Пушкин поступил на службу в иностранную коллегию, вошел в круг светской жизни и очутился среди тогдашних знаменитых писателей, которые приветствовали его восторженными похвалами.

Между тем за одно свободное стихотворение, где осмеивались важные лица, Пушкин был выслан из Петербурга на юг России, где пробыл четыре года. Это обстоятельство имело большое влияние на развитие его, как поэта. Удалившись от шумной столичной жизни, Пушкин имел много времени подумать о своем призвании и серьезно отнестись к своей задаче: в нем возбудилась жажда к учению, самообразование, поднялись вопросы, для решения которых требовалась привычка к размышлению и круг знаний, до сих пор у него не достававших. И вот он начинает собирать народные песни, легенды, читать и делать выписки из прочитанного. Кроме того пребывание на юге России дало Пушкину материал для его произведений. Суровые красоты Кавказа с его дикими, воинственными горцами, очаровательные виды Крыма – порождали в душе его новые образы и возбуждали чувство. Следствием этого явился целый ряд поэм. 501 Большинство произведений Пушкина, написанных в это время, отличается грустным чувством, ибо Пушкин находился под влиянием Байрона, чрезвычайно грустного английского поэта.

V. Это влияниe прекращается с переселением Пушкина на родину – в село Михайловское, Псковской губернии. Здесь он поселился в одной из комнат запущенного дома и стал жить жизнью затворника, проводя время – днем за работой, а вечером в беседах со старухой-няней; только спустя некоторое время его стали посещать знакомые и друзья. Беседуя с Ариной Родионовной, Пушкин внимательно слушал ее рассказы, записывал их и тем самым вознаграждал, как сам говорит, недостатки французского воспитания. Живя в одиночестве, Пушкин получил еще большую возможность глубже сосредотачиваться и продолжать самообразование. Еще на юге он стал собирать книги, и теперь у него образовалась хорошая библиотека, которая оказывала немаловажную помощь в занятиях. Он усердно предается чтению, перечитывает по нескольку раз лучшие сочинения, делает заметки, наполняет тетради множеством выписок, свидетельствовавших о большой его начитанности, изучает Шекспира, английского драматического 502 писателя, и русскую историю. Под влиянием истории Карамзина здесь создается одно из лучших произведений: «Борис Годунов». Вообще время, проведенное в Михайловском, богато поэтической деятельностью. Проведя около 3-х лет в деревне, Пушкин оставил Михайловское и с этого времени не имеет определенного место-пребывания: живет и в Петербурге, и в Москве, и в Михайловском, совершает поездку на Кавказ. И самая жизнь его в это время идет неровно: он то начинает жить светской жизнью, то оставляет общество и ищет успокоения в деревенской жизни; от полной беззаботности переходит к кипучей деятельности; наслаждения славой сменяются усталостью и разочарованием. Затем Пушкин женился и поселился почти на постоянное жительство в Петербурге, окружив себя знакомством. Пушкин благоговел к памяти Петра Великого. Он задумал написать историю этого государя. Изучая материалы для этого труда, в архиве (т.е. место хранения старинных рукописей) он случайно натолкнулся на бумаги о пугачевском бунте, которые и дали поэту канву для повести «Капитанская дочка» и навели на мысль написать «Историю пугачевского бунта». Желая ознакомиться с местом действия описываемых событий, Пушкин ездил в Казань и Оренбург.

Несколько лет Пушкин думал об издании журнала. И вот в 1836 году он стал издавать журнал «Современник». Но ему не суждено было долго быть издателем этого журнала. Светские сплетни, касавшиеся его семейной жизни, были причиной дуэли его с сыном голландского посланника Гекерна, на которой наш великий поэт был смертельно ранен; через два дня после дуэли он умер, 38 лет от роду, в пору самого блестящего развития своего таланта.

VI. Как человек, Пушкин отличался благородством, мягкостью и живостью. Он был весьма впечатлителен: каждое явлениe оставляло в нем глубокий след; он не любил изысканности, принужденности и утонченности. Его сердце располагало его к простоте и прямоте обращения с другими. Он был вполне русский человек. Истинно русский человек искренно верует в Бога; религиозность (т.е. набожность) составляет национальную (т.е. народную) нашу черту. Все наши великие писатели были весьма религиозны. Таков был и Пушкин.

Как писатель, Пушкин имеет громадное значение: он улучшил литературный язык, придал ему большую легкость и музыкальность, обогатил нашу литературу многими прекрасными произведениями, развил вкус публики и еще большую любовь к чтению.

(Извлеч. и сокращ. из соч. Павлова «Биографии русск. образц. Писателей».)

45. Царствование Императора Александра II

I. В 1818 году Их Императорские Высочества, Великий князь Николай Павлович и Великая княгиня Александра Феодоровна осчастливили Москву своим посещением. Здесь 17 апреля Господь даровал Им сына первенца, великого князя Александра. Василий Андреевич Жуковский, знаменитый поэт того времени, приветствовал это событие стихотворением, в котором замечательны следующие пророческие слова:

«Да встретит он обильный честью век;

Да славного участник славный будет!

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек!»

Прошло семь лет. В 1825 году восшел на Bcepoccийский престол Николай Павлович, и первенец его провозглашен был Наследником престола. С самых юных лет великий князь Александр Николаевич находился под руководством наставников, которые были знамениты и своим разумом, и прекрасными качествами. Во главе их стоял Василий Андреевич Жуковский. Августейшиe родители цесаревича желали, чтобы наставники воспитали из него прежде всего доброго человека. Наставники находились с ним неотлучно; обучали его наукам, направляли его волю к добру для народа, над которым предназначено было ему царствовать. «Могущество государя», поучали они Августейшего воспитанника, «состоит в благоденствии его подданных». Они научили его жить только для народа; для блага всех себя позабывать. Доброта души цесаревича показалась с самых отроческих лет. Войдя в возраст, цесаревич отправился по России, для знакомства с своим народом. Объехал он почти всю Poccию, побывал даже в далекой Сибири.

II. 18 февраля 1855 года скончался император Николай Павлович. «Служи России! завещал он на смертном одре своему наследнику, – мне хотелось принять на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное, счастливое... Провидение судило иначе!» Страшные, тяжкие дни переживала Poccия, когда восшел на престол Александр Николаевич. Враги нападали на нее со всех сторон: с севера и востока, с запада и юга. Твердыни Севастополя, громимые пушками четырех соединенных царств, начали колебаться и наконец не выдержали. Но и неприятели не желали больше вести войну, так как они потеряли множество войска и потратили много денег. Вскоре заключен был мир. Государь видел, что Poccия нуждалась в мире. Он возвестил своим подданным, что для славы Poccии сделано достаточно, но что и для героев есть невозможное.

Окончив войну, император обратил особенное внимание на внутренняя дела России и совершил много разных преобразований. Первым и самым важным делом было освобождение крестьян от крепостной зависимости. Изстари, с самого начала русской земли, крестьяне считались людьми вольными. Некоторые из них имели собственную землю, но большая часть жили на чужой земле и рядились с вотчинником. Вотчинник отводил им землю, давал рабочую скотину и все, что нужно на хозяйство. За это крестьяне пахали на него пашню, косили луга, работали и всякую другую работу, которую по рядной записи порядились отбывать. Если житье крестьянам у вотчинника не нравилось, они отходили к другому. Сначала крестьяне переходили с одной земли на другую, когда хотели, а потом на это установился срок: они могли уходить только около Юрьева осеннего дня, покончив с хозяином все расчеты по уговору. При царе Борисе Годунове был издан указ, по которому крестьяне должны были оставаться на тех местах, на которых они в то время жили. С той поры крестьяне были прикреплены к земле и стали крепостными. Сначала крепостные не видели ничего худого, помещики давали землю, а крестьяне за это работали 2–3 дня в неделю на своих господ. Но чем дальше, крестьянам становилось все хуже и хуже. Дошло наконец до того, что помещики получили право продавать своих крестьян с землей и без земли, семьями и в одиночку. Нередко почти все шесть дней крестьяне должны были работать на помещиков. Крестьяне даже не могли сами собой жениться, ни распоряжаться своим добром и не находили себе защиты от самых жестоких притеснений; иногда они и пробовали жаловаться, да толку не было: суды были совсем не такие, как теперь. Но Государь Александр Николаевич имел у себя хороших наставников, многое он слышал от них, иное читал сам и видел он довольно горе народное в свои поездки по Poccии. Он был свидетелем постоянных забот своего отца, Императора Николая, об освобождении крестьян. Ему прежде всего хотелось исполнить то, что покойный родитель его всегда желал. Он обратился к дворянам с милостивым выражением полного доверия, старался привлечь их к себе и их содействием произвести освобождение крестьян. «Я уверен, – говорил он, – что дворянство будет в начале всего доброго... Крепостное право не может продолжаться вечно»... Сначала он почти никого не имел, кто бы помог ему, а было очень много людей, которые употребляли все усилия, чтобы помешать ему. «Но дело это» – говорил Государь, «меня постоянно занимает; надо довести его до конца; я более чем когда-либо решился». И начал он скромно и осторожно; многие думали, что дело это так и станет; но Государь не пропускал случая подвигать его, подбирал сочувствующих людей, настаивал, чтобы не откладывали дела в долгий ящик; назначил своего брата Михаила Николаевича – членом, потом председателем комитета, и не раз повторял: «Это моя непременная воля... Я желаю только блага России». Первыми отозвались на это помещики западных губерний, потом нижегородские, петербургские, московские, а за ними и все другие стали соглашаться на волю крестьян, только без земли; но Государь хорошо понимал, что бездомные крестьяне будут вредны и для помещиков, и для государства, что без земли крестьянам не прожить, и убеждал дворян уступить некоторую часть земли, по выкупу, в течение нескольких лет, при помощи казны. Государь твердо настаивал на том; чтобы наделить крестьян землей. Он поручил помещикам, в каждой губернии, составлять из себя комитеты для обсуждения, каким бы образом получше это устроить.

И вот наконец 19 го февраля 1861 года Государь подписал замечательнейший в истории Высочайший манифест о свободе крестьян, который начинался следующими достопамятными словами. « Осени себя крестным знамением, православный русский народ, и призови с Нами Божье благословение на твой свободный труд – залог твоего домашнего благополучия и блага общественного»!

Эти царские слова раздавались во всех церквах обширного русского государства, раздавались, как благовест небесный, во всей русской земле. Более двадцати миллионов, страдавших целые века в неволе, как бы воскресли к новой гражданской жизни. Освобождение крестьян приветствовано, как величайший праздник, не одними крестьянами, но всей мыслящей и чувствующей Русью. «Христос воскрес, во истину воскрес! – восклицает поэт Розенгейм, – блеснул свободы луч и нам с родных небес. Разбита рабства цепь! Вставайте мертвецы, вставайте Лазари из гроба векового. Христос воскрес! Хвала и честь Тому, Кто вызвал свой народ от рабства!»

Еще яснее выразил от лица всей России значение 19-го февраля 1861 года русский поэт, князь Одоевский. Слова его обращены к самому Царю-Освободителю:

«Тобой свершилося желанное веками;

Возрадовалась Русь, довольна и горда,

И празднует народ молитвой и слезами

Великий первый день свободного труда».

Но трогательнее всего выразилось отношение народа к великому событию народной свободы. Спокойно народ ждал конца дела, и еще спокойнее и трезвее праздновал он великое событие. Не слышно было праздничного разгула. Все внимание старого и малого сосредоточено было на одном – на Царском манифесте о воле. Вот бедная крестьянская избушка. На самом видном месте, при свете лучины, читает манифест малютка-девочка. Какая чудная картина! На лицах внимательных слушателей спокойствие и какая-то торжественная задумчивость. Так и видно, что каждый всей душой ушел в смысл и значение царских слов.

А вот другая картина. По улицам шумного Петербурга едет Государь-Император. Народная толпа освобожденных крестьян встречает Монарха-Благодетеля. Государь велел остановиться. Старики на коленях подносят хлеб-соль. Все, как один человек, проникнуты глубоким чувством беспредельной благодарности Царю- Освободителю.

IV. Для наблюдения за правильным наделом земли и составлением между помещиками и крестьянами «Уставных грамот» (в которых определялось количество земли и выкупа) Государь назначил особых людей – «мировых посредников». За усадьбы, за полевые угодья, крестьяне выплачивали помещикам, по частям, определенный, по взаимному согласию, денежный оброк. Выкуп был рассрочен на 49 лет; а кто мог, откупался и раньше, и сразу. Государь велел казне выдавать крестьянам денежную ссуду, в долг. Таким образом казна выдала вперед 760 миллионов рублей, да кроме того роздано крестьянским обществам около 120-ти миллионов десятин казенной земли. Дом и двор каждого крестьянина и все, что у него было, принадлежало уже ему самому. Обрабатывая свою землю, занимаясь у себя дома, он пользовался заработками для себя, для семьи, для общества. Понятно, что каждый добросовестный, работящий человек скоро стал бодрее духом, зажиточнее. Крестьянам даровано право производить, без особых пошлин, разрешенную им торговлю, открывать и содержать фабрики, заводы, мастерские и другие заведения, записываться в купечество, заниматься подрядами и проч. Детям их открыта дорога к науке и службе, и не один уже из них, слава Богу, стал умным человеком и полезным членом общества.

V. В 1874 г. Государь уравнял всех своих подданных перед законом и судом. Он желал, чтобы порядки в наших судах были более правильные, чем прежние. «Правда и милость да царствуют в судах!» возвестил Государь, и народ получил суд правый, скорый, милостивый и для всех равный. В прежнее время суд велся в тайне, обвиняемые не могли приносить оправданий при всем народе, гласно , и потому часто как было угодно судье, так и выходило. Нередко виновные оправдывались, а невинные страдали. Эти старые суды заменены новыми – мировыми и окружными. В первых разбираются незначительные дела, а вторые ведают (т.е. решают) дела более важные. Когда в окружных судах обвиняется кто-нибудь в тяжком преступлении, например в убийстве, то на разбирательстве присутствуют» выборные лица из местных жителей, которые называются присяжными заседателями. Они решают вопрос: виновен ли подсудимый или нет? а судьи по закону назначают наказание. В тех и других судах все дела разбираются гласно, в присутствии всех желающих слушать, и для всех одинаково – перед судом все равны.

VI. После судебной реформы особенно важное значение имела реформа воинской повинности. До реформы солдаты в наше войско набирались главным образом из крестьян, на которых главным образом и лежала эта повинность, или рекрутчина. Служба военная продолжалась 25 лет и была служба трудная, тяжелая, особенно для крестьян, взятых прямо от сохи... Много и много горьких слез пролито было в дни наборов: отцы, матери и жены оплакивали своих сыновей и мужей, точно похороненных заживо. Государь видел это горе народное и всеми силами стремился облегчить для народа воинскую повинность. Государству нельзя быть без защитников, а особенно такому большому, как Poccия; нельзя оставаться без постоянного многочисленного войска. Государь решил во 1-х, уравнять и в этом своих подданных, во 2-х не отрывать солдата навсегда или на слишком многие годы от его обществ, от его семьи и дома. Он повелел сократить срок военной службы и ввел общую повинность. С этих пор не одни уже крестьяне, но и дворяне, купцы, словом, все сословия должны были поступать в ряды защитников отечества и отбывать срок своей службы, сократившийся до 6 лет и даже менее. При этом каждый, поступивший в солдаты, не удаляется навсегда из своего общества или своей деревни, и сохраняет права на свою землю, на свой участок. Самая военная служба стала почетной, изменилась к лучшему, сделалась много легче, вольнее... Прежде сдавали в рекруты людей опороченных и негодных для обществ, теперь же таких и вовсе не принимают на военную службу. Звание и обязанность солдата почетны, и нужны честные люди, верные сыны родины, чтобы свято выполнить высокий долг воина.

VII. В 1859 году был окончательно покорен Кавказ: шестьдесят лет боролись pусскиe с полудикими племенами Кавказа. Высочайшие и крутые кавказские горы долго мешали русским войскам овладеть Кавказом. Наконец в 1859 году был взят в плен предводитель горцев Шамиль, и все кавказские племена изъявили покорность. Вслед за покорением Кавказа Poccии усмирила Кокан, Бухару и Хиву. Это три небольшие царства в средней Азии, населенный разбойническими племенами; эти хищники дерзко нападали на русских людей, особенно купцов, грабили их, убивали, или же, захватив в плен, продавали на своих рынках, как скот.

VIII. Император Александр Николаевич решил кроме того освободить наших братьев славян, которые находились под властью турок. Он сначала потребовал от турецкого султана, чтобы он улучшил положение славян; когда же это не было исполнено, Император объявил Турции войну. «Исчерпав до конца миролюбие Наше», сказано было в Высочайшем манифесте, «Мы вынуждены к действиям более решительным». – «Не для завоеваний идем мы», гласил приказ Главнокомандующего 503 , «а на защиту поруганных братьев наших и на защиту веры Христовой».

Началась война, – с ней, за немногими неудачами, ряд побед и геройских подвигов русского воинства. В апреле 1877 года две русские армии перешли русскую границу. Одна из них двинулась на Кавказ, а другая – к реке Дунаю (впадает в Черное море). Сами Государь Император и Государь Цесаревич Наследник отправились в действующую армию.

Турки сражались отчаянно, но все-таки не могли устоять; их армия одна за другой были разбиты и забраны в плен со всем оружием. Pуccкиe двигались быстро и не останавливались ни перед какими препятствиями. Зимой в жестокий мороз они перешли Балканские горы и подошли к турецкой столице – Константинополю. Турки должны были смириться и заключить мир. По этому миру почти все славяне были освобождены от власти турок.

Государь Император терпеливо переносил все трудности походной жизни. Он везде являлся великим утешителем раненых и умирающих воинов.

16-го июня 1877 года Государь посетил Зимницкий госпиталь... Глубоко прочувствованными словами он выразил страдальцам свою признательность за их молодецкую службу.

– Постараемся, Ваше Императорское Величество, постараемся, отвечали ему израненные воины.

«Чего – постараетесь! – сказал Император – уже постарались и большое Мое и России вам за это спасибо, ребята!»

Тут же лежал тяжко раненый офицер гвардии.

«Ты очень страдаешь?» – спросил его Государь.

– Да, Ваше Величество, – отвечал раненый – дайте руку поцеловать!..

«Нет! Я тебя поцелую!» отвечал Государь, обнимая доблестного воина.

«Что за люди!» говорил Император. «Ни одной жалобы! ни одной просьбы! Одно только желание, одно у всех стремление: поскорее в полк, чтобы идти на неприятеля!»

Посещая раненых, Государь показывал столько доброты, столько душевной простоты и нежного обращения, что трудно себе и представить. Он глубоко чувствовал страдания храбрых воинов и искал в своем сердце всех средств, которые могли бы облегчить страдания.

19-го февраля 1880 года исполнилось первое двадцатипятилетие царствования Императора Александра Николаевича. Вся Poccии радостно встретила этот день, все молили Бога, чтобы Он продлил драгоценную жизнь. Но Бог судил иное: 1-го марта 1881 года Царь-Освободитель был тяжело изувечен несколькими злодеями и принял кончину мученика и не погрешим, если скажем – венец мученика.

Все царствование Императора Александра II прошло в делах правды и человеколюбия. Народ назвал его своим Царем-Освободителем и всегда будет о нем возносить самые горячие, самые сердечные мольбы ко Престолу Всевышнего, до тех пор пока будет стоять русское царство и пока будет жить на земле pуccкий народ.

(По брош.: «Император Александр II Николаевич.» С. П. Б. 1887 г.

Изд. ред. журн. «Чтение для солдат. и друг. Источн.).

46. Завет старины

(На манифест 19-го февраля 1861 г.)

Снилось мне: по всей России

Светлый праздник: древний храм,

Звон, служенье литургии,

Блеск свечей и фимиам, –

На амвоне ж, в фимиаме,

Точно в облаке, стоит

Старцев сонм, и нам, во храме

Преклоненным, говорит:

«Труден в миpe, Русь родная,

Был твой путь; но дни пришли –

И в свой новый век вступая,

Ты у Господа моли,

Чтоб в сынах твоих свободных

Коренилось и росло

То, что в годы бед народных,

Осенив тебя, спасло;

Чтобы ты была готова, –

Сердце чисто, дух велик, –

Стать на Судище Христово

Всем народом каждый миг;

Чтоб в вождях своих сияя

Сил духовных полнотой,

Богоносица святая,

Мир вела ты за собой

В свет – к свободе бесконечной

Из-под рабства суеты, –

На исканье правды вечной

И душевной красоты»...

(А. Майков).

47. Картинка

(После манифеста 19-го февраля 1861г.)

Посмотри: в избе, мерцая,

Светит огонек;

Возле девочки малютки

Собрался кружок;

***
И с трудом от слова к слову

Пальчиком водя,

По печатному читает

Мужичкам дитя.

***
Мужички в глубокой думе

Слушают, молчат;

Разве крикнет кто, чтоб бабы

Уняли ребят.

***
Бабы суют детям соску,

Чтобы рот заткнуть,

Чтоб самим хоть краем уха

Слышать что-нибудь.

***
Даже с печи не слезавший

Много много лет,

Свесил голову и смотрит,

Хоть не слышит, дед.

***
Что ж так слушают малютку, –

Аль уж так умна?...

Нет! одна в семье умеет

Грамоте она.

***
И пришлося ей, младенцу,

Старикам прочесть

Про желанную свободу

Дорогую весть.

***
Самой вести смысл покамест

Темень им и ей:

Но все чуют над собою

Зарю новых дней...

***
Вспыхнет, братья, эта зорька!

Тьма идет к концу!

Ваши детки уж увидят

Свет лицом к лицу!

***
Тьма пускай еще ярится!

День взойдет могуч!

Вещим оком я уж вижу

Первый светлый луч.

***
Он горит уж на головке,

Он горит в очах

Этой умницы малютки

С книжкою в руках!

***
Воля, братья, – это только

Первая ступень

В царство мысли, где сияет

Вековечный день.

(А. Майков).

48. На освобождение крестьян

(19-го февраля 1861 г.)

День встает багрян и пышен.

Долгой ночи скрылась тень;

Новой жизни трепет слышен,

Чем-то вещим смотрит день,

С сонных вежд стряхнув дремоту,

Бодрой свежести полна,

Вышла, с Богом, на работу

Пробужденная страна.

Так торжественно-прекрасно

Блещет утро на земле;

На душе светло и ясно,

И не помнится о зле:

Об истекших днях страданья,

О потрате многих сил

В скорбных муках ожиданья,

В безвременности могил.

Пусть почиют мирно гробы

Тщетно ждавших столько лет!

Память им... Но в сердце злобы,

Ни вражды, ни мести нет.

Все простит он без расчета,

Устоявший в дни тревог,

Он, чей дух годину гнета

Пережил и перемог...

Слышишь, новому он лету

Песню радости поет:

«Благо всем, ведущим к свету,

Братьям, с братьев снявшим гнет;

Людям – мир, благоволенье!

Долгих мук исчезнет след...

Дню вчерашнему – забвенье,

Дню грядущему – привет!»

(И. Аксаков).

49. Клеветникам России

О чем шумите вы, народные витии! 504

Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас? волнения Литвы?

Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою

Враждуют эти племена;

Не раз клонилась под грозою

То их, то наша сторона.

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый Лях, иль верный Росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? – вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали

Cии кровавые скрижали;

Вам непонятна, вам чужда

Cия семейная вражда!

Для вас безмолвны Кремль 505 и Прага 506 ,

Бессмысленно прельщает вас

Борьбы отчаянной отвага –

И ненавидите вы нас...

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы 507

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир,

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

Вы грозны на словах – попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постель,

Не в силах завинтить свой Измаильский 508 штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново,

Иль Русский от побед отвык?

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?

Так высылайте ж нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях Poccии,

Среди не чуждых им гробов.

А. Пушкин.

50. Москва

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады, и деревни,

И палаты 509 , и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах.

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!

Исполинскою 510 рукою

Ты, как хартия 511 , развит,

И над малою рекою

Стал велик и знаменит.

На твоих церквах старинных

Вырастают дерева.

Глаз не схватит улиц длинных:

Это матушка Москва!

Кто, силач, возьмет в охапку

Холм Кремля богатыря?

Кто собьет златую шапку

У Ивана-звонаря?

Кто царь-колокол поднимет?

Кто царь пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?...

           Ты не гнула крепкой выи

В бедовой своей судьбе:

Разве пасынки Poccии

Не поклонятся тебе!

Ты, как мученик, горела

Белокаменная!

И река в тебе кипела

Бурнопламенная!

И под пеплом ты лежала

Полоненною,

И из пепла ты восстала

Неизменною!

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град.

(Ф. Глинка).

51. Кремль

Кремль – алтарь наш и твердыня!

Он собрал Русь, скрепил, воздвиг;

Он – наша сила и святыня,

Молельник и архистратиг.

Князь Вяземский.

Москва – сердце России; Кремль – сердце Москвы. Слово Кремль по-татарски значит крепость .

При вступлении в Кремль, вас встречает гигантский 512 столб Ивановской колокольни, храмы, дворцы, палаты, терема. Весь Кремль громаднейший исторический памятник; каждый шаг в Кремле ознаменован историческим событием; всякий зубец кремлевских стен облит кровью доблестных защитников нашей родины.

Вот Успенский собор. Здесь коронуются наши государи. Около правого клироса почивают мощи св. митрополита Филиппа, страдальца и мученика за правду!

Подле Успенского стоит Архангельский собор – усыпальница князей и царей. Среди пятидесяти пяти гробниц – одна гробница Грозного, находящаяся в южном приделе, покрыта черной пеленой, так как он перед смертью постригся в монахи.

Посредине собора серебряная рака с мощами Димитрия царевича.

Стражем-исполином Кремля стоит Иван Великий. У ног его, словно огромный шлем, лежит Царь-колокол.

Французы, в 1812 году, уходя из Кремля, взорвали некоторые башни, унесли из храмов сосуды и даже сняли крест с колокольни Ивана Великого, в предположении, что он из чистого серебра.

Здесь же, в Кремле, Оружейная Палата. В ней хранится старинное opyжиe, царское древнее облачение, венцы, короны, святые бармы 513 и шапка Мономаха, которые возлагали на себя, при короновании, pуccкиe цари; короны царей покоренных царств: Астраханского, Казанского, Сибирского; державы, жезлы, посохи, старинная золотая и серебряная посуда, древние мечи, копья, самопалы, сабли, оружие, сверкавшее на страх врагам в руках наших богатырей, славных людей: Димитрия Донского, Иоанна Третьего, Иоанна Грозного, Петра Великого, и носилки им побежденного шведского короля Карла XII, на которых носили раненого героя по полю Полтавского сражения.

В Кремле находятся терема – древний дворец царя Алексея Михайловича. Здесь посетитель видит, как скромно жили-поживали встарину наши цари, как заседали в думной палате; – видит сени темные и переходы, по коим невидимо проходили в церковь царицы и царевны.

В Кремле патриаршая ризница – хранилище облачение первосвятителей московских: митрополитов и патриархов. Там же хранятся сосуды для мироварения.

Среди памятников дорогой старины, перед посетителем Кремля красуются два дворца: один, поражающий своим величием, большой Кремлевский дворец, знаменитый красным (т.е. красивым, парадным) крыльцом, по ступеням которого шествуют наши Государи при больших выходах в соборы. Особенно пышно шествиe в Успенский собор бывает для священного коронования; и другой – дворец, скромный, похожий скорее на частный дом; но этот скромный дом – чертог для русского человека: в нем колыбель-Царя-Освободителя.

Без шапки входит посетитель в Кремль через Спасские ворота и выходит через них с обнаженной головой.

52. Святая Русь!

Как я люблю твое значенье

В земном, всемирном бытии,

Твое высокое смиренье

И жертвы частые твои,

Твое пред Промыслом покорство,

Твое бесстрашье пред врагом,

Когда идешь на ратоборство,

Приосенив себя крестом.

Горжусь венцом многодержавным,

Блестящим на челе твоем,

И, некогда не меньше славным,

Твоим страдальческим венцом.

Мне святы все твои скрижали:

Из них стереть бы не хотел

Я ни одной твоей печали,

Ни одного из громких дел.

Мне святы старины могилы,

И дней грядущих колыбель,

И наша церковь – благ и силы,

И душ и доблестей купель.

Мне свят язык наш величавый:

Столетья в нем отозвались;

Живая ветвь от корня славы,

Под нею царства улеглись.

На нем мы призываем Бога,

Им братья мы семьи одной

И у последнего порога

На нем прощаемся с землей.

Святая Русь! родного слова

Многозначительная речь!

Завет нам Божьего покрова,

И оклик наш средь бурных сечь!

Из слов земных живей и чаще

Звучишь ты сердцу и уму,

Всех песней ласковей и слаще

Поешь ты слуху моему.

О, дорожи своим залогом,

Блюди тобой избранный путь,

И пред людьми и перед Богом,

Святая Русь, святою будь!

О, будь всегда, как и доныне,

Ковчегом нашим под грозой,

И сердцу русскому святыней,

И нашей силой пред враждой!

(Кн. Вяземский).

53. Родина

Люблю отчизну я, но странною любовью,

Не победит ее рассудок мой:

Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья,

Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю, – за что, не знаю сам –

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи кочующий обоз,

И на холме, средь желтой нивы,

Чету 514 белеющих берез.

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно;

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужиков.

(Лермонтов).

54. Любовь к отечеству

I. Человек любит место своего рождения и воспитания. Эта привязанность есть общая для всех людей и народов. Родина мила сердцу не местными красотами, не ясным небом, не приятным климатом, а пленительными воспоминаниями, окружающими, так сказать, утро и колыбель человечества. В свете нет ничего милее жизни; она есть первое счастье, а начало всякого благополучия имеет для нашего воображения какую-то особенную прелесть. Переселите нас на юг, мы взором и сердцем будем обращаться к северу, подобно магниту; яркое сияниe солнца не произведет таких сладких чувств в нашей душе, как день сумрачный, как свист бури, как падение снега: они напоминают нам отечество! – Самое расположение нервов, образованных в человеке по климату, привязывает нас к родине. Не даром медики 515 советуют иногда больным лечиться ее воздухом. – Не говорю, чтобы естественные кра­соты и выгоды отчизны не имели никакого влияния на общую любовь к ней, но красоты эти и выгоды не бывают главным основанием привязанности людей к отечеству.

II. С кем мы росли и живем, к тем привыкаем. Душа их сообразуется с нашей, делается некоторым ее зеркалом; служит предметом или средством наших нравственных удовольствий и обращается в предмет склонности для сердца. Эта любовь к согражданам, или к людям, с которыми мы росли, воспитывались и живем, есть вторая или нравственная любовь к отечеству. На­добно видеть двух единоземцев, которые в чужой земле находят друг друга: с каким удовольствием они обнимаются и спешат излить душу в искренних разговорах! Они видятся в первый раз, но уже знакомы и дружны, утверждая личную связь свою ка­кими-нибудь общими связями отечества!

(Карамзин).

(Материал из Интернет-сайта)