Выбор

     – Джек! Иди-иди ко мне! Иди ко мне, пёс! Готов?
Пёс заливался звонким лаем, кружась вокруг себя. Казалось, он сошел с ума - так ему было весело и радостно, оттого, что его хозяин сейчас размахнётся и забросит его любимую игрушку, и Джек понесётся навстречу ветру туда, где его ждёт излюбленная забава всей его жизни– потрёпанный теннисный мяч.  Вот, он уже бежит за ним. Вот, он возвращается, держа серо-коричневый от грязи мяч. Вот, он прыгает снова, говоря тем самым: «Бросай! Бросай ещё!». Андрей любил этого пса. Как же он рад был видеть его снова... Снова? Почему снова?..

     Андрей открыл глаза, очнувшись от зябкого болезненного сна, который оставил внутри смешанные чувства. Сейчас привидевшийся Джек (его любимый пёс юности) был бальзамом на сердце. Всё-таки наш мозг удивительная вещь: в минуты боли и отчаяния он пытается утешить психику, хотя она является частью его же самого.
     Дышать было тяжело, пыль забилась в лёгкие, рот и нос, и ему нестерпимо хотелось зайтись громким кашлем, дабы выплюнуть все эту гадость из себя. Но на это совсем не было сил: тело словно было обернуто в тугую промасленную ткань слабости.      Андрей попытался поднять голову, но ничего не вышло - она была настолько тяжела и болезненна, что попытавшись её приподнять снова, он, скорее бы всего, вновь потерял сознание. Скосив глаза, он посмотрел наверх. Был виден край бетонной плиты с торчащей из неё арматурой, а в некотором отдалении проглядывался знакомый подлокотник кресла, что стояло в их гостиной. Вернее, это была ткань с этого подлокотника, сама форма была насколько искажена, что напоминала пластилиновую фигурку из рук маленького ребенка.
     Он всё вспомнил. Сидя на этом самом кресле, он почувствовал вибрацию, будто от телефона, но шла она по всему креслу, а также по столу, на котором лежал локоть Андрея. Вибрация усилилась, и шкаф напротив стал воинственно надвигаться, а откуда-то из угла потолка посыпалась бетонная пыль. Андрей всё понял – землетрясение. «Алёна!» -  только и успел крикнуть он, вспомнив о дочери, которая только что вышла в подъезд со щенком.  А затем грохот, пыль, стекло, треск, страх...
     Андрей попытался пошевелить руками. Правая ходила свободно и не болела – это хороший знак. Левая была зажата в чем-то, но пальцами можно было шевелить, хоть и не активно. С ногами было хуже: на правую ногу что-то  давило, и ею невозможно было двигать, а левая, судя по всему, была сломана. Попытавшись её сдвинуть, Андрей почувствовал пронзительную боль в сочетании с неестественными неприятными ощущениями. Если её не приводить в движение и оставлять в состоянии покоя, то боль утихает и остаются только неприятные ощущения, которые можно терпеть. Чуть позже, возможно, он всё-таки попробует повернуть голову, надо только успокоиться и передохнуть.
     – Алёна! – попытался крикнуть он, но изо рта вырвался сип, а затем хныкающее хрипение, совсем отдаленно напоминающее кашель.
     Свободной правой рукой он нащупал край того, на чем лежал. Потянувшись за него, он попытался высвободить левую руку, но у него ничего не получилось, лишь сломанная  нога отозвалась новым выстрелом боли. «О, боже... Что же это... Как же быть?» – отчаянно думал мужчина. Он положил голову так, как она лежала изначально, и вновь попытался разглядеть обстановку: две бетонные плиты в радиусе его обзора упирались друг в друга, образуя букву «Л» (должно быть, это стены его квартиры, но настолько на них не похожи, что казалось, будто его выкинуло в совсем другую реальность); плита, на которой он лежал, была тоже стеной, что упала горизонтально (Андрей щекой чувствовал холодную плитку, значит, это стена ванны или кухни); рядом, в углублении, лежала люстра, покрытая толстым слоем бетонной пыли: некоторые лампочки её, что удивительно, были целы. Как трудно дышать. Пыль. Много пыли. Много-много пыли…

     – Джек! Иди сюда! Умница!
Пёс кружился в ногах Андрея, преданно поднимая морду на хозяина, с молящим взглядом.
     – Ну чего ты? Гулять идём?
Джек прекрасно знал слово «гулять» и при произнесении его начинал сходить с ума, суетясь вокруг и сопровождая эту суматоху ударами  хвоста о стены и различные предметы.
     – Успокойся! – крикнул Андрей. Пёс радостно сел в ожидании того, что старший друг  вот-вот наденет на него поводок.
Андрей снял поводок с крючка и попытался развернуть его, но ничего не вышло - ремень запутался, образуя комок переплетений. Пёс вскочил передними лапами колено хозяина и стал звонко лаять.
     – Подожди...
     Джек загавкал еще громче.
     – Подожди, говорю!
     Поводок не желал распутываться. В конце концов, парню надоело это занятие, и он в сердцах бросил запутанный поводок в угол.
     – Ладно... Идём так!
     – Гав!
     – Будешь умницей?
     – Гав!
     – Как надо отвечать? Два раза!
     – Гав!
     – Два раза! Два!
     – Гав-гав!
     – Вот молодец! – потрепал по загривку Джека Андрей. Пёс был вне себя от радости, не исключено, что он сейчас разнесёт всю прихожую деревенского дома.
     – Идём на болото. Без поводка. Чтоб слушался! А то ведь больше не возьму тебя!
     Андрей приоткрыл входную дверь. Пёс вырвался на свободу и стал носиться по двору, но как только они вышли за калитку, Джек успокоился и уже шел рядом с хозяином, разглядывая всех вокруг, беспорядочно крутя свой мордой из стороны в сторону. При этом, конечно, не забывал периодически поднимать морду и взглядывать на хозяина, тем самым спрашивая: «Я молодец?» При виде других собак Андрей брал Джека за ошейник и держал от греха подальше, так как пёс мог резко броситься в драку, чего Андрею было совсем не нужно. Они спокойно дошли до опушки леса, и тогда парень громко скомандовал: «Гуляй!». Псу открылась полная свобода – он резко сорвался с места и начал нарезать круги по высокой траве, среди деревьев, ни на секунду не сбавляя скорости. Андрей в этот момент любил его как никогда. Этот «немец» был ему самым дорогим существом на свете. Они вошли вглубь леса по знакомой тропинке, на которой были не раз и которую знали наизусть. Обоим было весело в обществе друг друга. Это была настоящая дружба. Дружба, которая могла быть только у человека и собаки.
     Гуляя среди деревьев и играя с палкой, Андрей и Джек приблизились к болоту. В один из каких-то моментов пёс громко гавкнул и рванул в сторону трясины.
     – Стой!
     Но пёс уже прыгнул с небольшого выступа в грязевое месиво, покрытое слоем гнилого мха.
     – Ну, куда ты прыгнул, дурак! – в ужасе закричал парень.
     Пёс замолчал, он жалобно уставился на хозяина, пытаясь вылезти обратно, но его постепенно засасывало глубже. Он беспорядочно молотил лапами по болотной жиже вокруг себя, но этим делал еще хуже, ускоряя своё всасывание. Его хозяин было кинулся к нему, но перед самой трясиной остановился. Подумав, он схватил сухой, прогнивший шест, что валялся рядом, и протянул его собаке. Пёс не понимал, что нужно делать и продолжал долбить лапами по поверхности, пытаясь вылезти.
     – Хватай зубами! Я вытяну тебя!
     Он не понимал. Продолжал барахтаться, убирая морду от сухой палки. Андрей воткнул палку в жижу и понял, что там очень глубоко, ему не пробраться к Джеку. Бежать за помощью уже не было времени: овчарку слишком быстро затягивала трясина.
     – Помогите! Кто-нибудь! – закричал во все горло испуганный хозяин несчастного пса, в надежде на грибников, которых он видел здесь не один раз. Никто не отозвался. Никого не было рядом.
     Андрей понял, что ему предстоит сделать выбор. Пойти на риск и пролезть к псу в трясину и попытаться его вытащить (но при этом, возможно, они оба утонут), либо оставить пса ради уверенности в безопасности собственной жизни.
     Он не мог слышать жалобное скуление своего друга и не мог видеть, как болото сомкнется над собачьим носом. Он плакал, закрыв глаза и прикрыв уши.
     – Прости, Джек...
     Но вдруг через свои ладони он услышал звонкий лай. Так может лаять только чуть подросший щенок. Что это?...

     Андрей снова очнулся от бредового небытия. Ему снова привиделся его Джек. Но на этот раз приснилась его гибель, которая произошла, когда Андрею было восемнадцать, а Джеку всего четыре. В этой гибели своего друга парень винил себя всю свою жизнь и не прощал себя. Он больше никогда не заводил собак и никогда не имел четвероногих друзей после того случая.
     Снова лай юного пса, только уже здесь, наяву. Боже, это же Макс! Он живой! Буквально за минуту до землетрясения, Алёна и Макс вышли в подъезд, отправившись на прогулку. Этот щенок был подарен Алёне её тётей (сестрой Андрея), которая очень любила свою племянницу,  ведь родной отец категорически отказывался заводить собаку. Но его сестра решила, что девочке нужен друг, а её отцу пора избавляться от чувства вины, которое сопровождало его всю жизнь.
     – Алёна! Ты жива? – нашёл Андрей в себе силы для крика. Кусок плиты, на котором он лежал, отдавался по всей поверхности гудением.
     Лай щенка усилился и уже прорывался во все щели завалов, исходя откуда-то снизу. Алёна не отзывалась. Боже, хоть бы она была жива!
     – Алёна...
     Силы вновь покидали Андрея, ему было всё труднее кричать. Нужно было успокоиться и немного подумать. Здравая оценка ситуации – вот что ему сейчас было нужно.
     Итак, произошло землетрясение. Настолько сильное, что здание почти сложилось как карточный домик, но всё же совсем не обрушилось, погребая под собой его жильцов. Впрочем, жильцов в этой панельной пятиэтажной «хрущёвке» сегодня должно было быть мало, так как была суббота, и большинство из них проводили своё время на дачах – лето есть лето. Осознание этого факта немного утешало Андрея, однако главное для него было здоровье дочери, и ему во что бы то ни стало нужно было услышать её и понять, что она жива. То, что бетонные плиты зафиксировались в своих положениях, найдя опору, ещё ни о чём не говорило, нужно было как можно быстрее выбраться из этого места, дабы не быть окончательно раздавленным внезапно продолжившимся обрушением. Не говоря уж о повторных толчках (афтершоках), которые после сильного землетрясения повторяются через какое-то время, и даже их слабая сила, по сравнению с первыми толчками, может окончательно разрушить здание, а ведь квартира Андрея находилась на 4 этаже...
     Макс продолжал заливаться лаем, который иногда прекращался, и щенок, чуть помолчав, начинал поскуливать, а затем это снова превращалось в визгливое тявканье.
     – Боже... Макс, хватит... – еле слышно проговорил мужчина, пытаясь кое-как высвободить левую руку.
     Через мгновение, Андрей был готов поклясться, что услышал слабое: «Макс...» Он остановился и прислушался. Лай щенка заполнял всё пространство вокруг и не давал ни малейшего шанса услышать хоть что-то, помимо него.
     – Алена! – крикнул он, собрав в себе последние силы.
     – Папа!
     Она жива! Боже мой, она жива!
     – Детка! Ты цела? Скажи мне - как ты?
     – Я не знаю...Что произошло?
     Судя по всему, её ничем не прижало, и она в порядке, пусть пока еще и пребывает в состоянии легкого ступора.
     – Землетрясение! Сильное землетрясение! Но мы живы и это хорошо! Скажи, как твоё самочувствие! Ощупай себя, не болит ли в каком месте? Вставать можешь?
     – Нет. Вроде не болит... Могу вставать. Только... Ой! – на мгновение девочка замолкла.
     – Что такое, дочь? Говори – не молчи!
     – У меня всё лицо в крови!
     – Попробуй понять, откуда идёт кровь! – испуганно прокричал её отец.
     Он уже мог прикладывать силы для крика. Понимание факта, что дочь его жива и практически невредима, придало ему крепости.
     – Я обо что-то порезалась щекой... Тут осколков каких-то много...
     – Оторви от своей футболки кусочек и прижми. Держи так всё время, чуть надавливая, хорошо?
     – Да...
     – Макс, заткнись! – в сердцах крикнул Андрей на щенка, который с новой силой принялся гавкать.
     – Не кричи на него! Ну, пап...
     – Ладно. Все живы, и даже чёртов щенок! Надо выбираться, дочь!
     – Во-первых, он не «чёртов», а мой щенок! – раздражённо проговорила дочь, как это бывает, когда дело касается её маленького друга. – А во-вторых, ты сначала сам скажи - как ты?
     – Всё нормально, отделался испугом! Руки-ноги целы! Кусок оторвала? Прижала?
     – Да.
     Бетонные плиты сложились и встали так, что образовалась хорошая акустика, и Алёну было слышно очень хорошо, впрочем, как и её четвероногого друга, который явно находился где-то намного ниже.
Андрей снова крикнул:
     – А где ты, Зайчиш? Почему Макс где-то внизу, а ты как будто ближе?
     – Мне кажется, это подъезд! Да, вон почтовые ящики! Ну, вернее, сейчас это просто гнутая синяя железка... Я вспомнила, пап! Я остановилась у ящиков достать газету, а Макс побежал по лестнице вниз, и тогда всё началось! А дальше... Дальше уже лай Макса и я, сидящая среди пыли и осколков...
     – Значит, ты можешь спуститься?
     – Нет, от лестницы ничего не осталось! Я на лестничном пролёте! Вниз – обрыв! Ступеньки кусками лежат повсюду! Железки какие-то торчат везде! Одна стена наклонилась!
     Андрей понял, что ей повезло. Бетонная плита лестничного пролёта, на которой  находилась его дочь, уцелела. Если, как она говорит, бетонные ступеньки кусками повсюду, то это удача, что ни одна из них, выпадая со своего места, её не задела.
     – Дочь! Ты в рубашке у меня, что ль, родилась?
     – В платье я родилась... Слушай, пап, лестница наверх наполовину цела, я, может, смогу к тебе пробраться, но надо прыгать до ближайшей ступеньки, а я боюсь...
     – Не вздумай прыгать!
     – Максик! Помолчи, пожалуйста, любимый, мы скоро за тобой спустимся! – дружелюбно бросила вниз девочка.
     Щенок замолчал. Вот это да. Даже Джек так не слушался Андрея, как этот несносный маленький лабрадор...
     – Папа, я придумала! Тут рядом остались железные перила, если мне удастся их погнуть, то я смогу залезть по ним как по стальной лестнице!
     – Как ты собираешься их гнуть?
     Алёна не ответила. Вместо этого всю акустику развалин стал заполнять звук «бах!... бах!...»
     – Ты чего делаешь? Алён! – крикнул Андрей, хотя уже догадался, что его бойкая дочурка ногой бьет по стальной конструкции перил, пытаясь её согнуть. Бахание прекратилось.
     Тишна.
     – Зайчиш!
     – Погоди, пап...– кряхтя, проворчала дочь.
     Боже... И ведь согнёт же!
     – Получилось! Только я боюсь по ним лезть!
     Щенок снова принялся лаять.
     – Надо лезть, дочь! Если быть честным, то я застрял. Никто, кроме тебя, мне не поможет!
     – Макс, тихо! Мы скоро придём! – снова крикнула вниз Алёна.
И вновь сработало. Щенок притих.
     – Пап, я лезу!
     – Будь осторожна!
     Около пяти минут тяготила относительная тишина, и только слышно было, как трясутся стальные перила под тяжестью лезущей по ним девочки, ударяясь краем деревянной ручки о бетонную плиту.
     – Я на верхней части лестницы! Получилось!
     – Отлично! Умница! Иди на мой голос!
     – Тут всё завалено хламом, – крикнула дочь. – Я узнала нашу дверь!
     – Где она?
     – Лежит поверх кучи бетона и кирпичей! Я попробую по ней забраться и посмотреть в проём! Мне кажется, твой голос идёт оттуда!
     – Я тебя прошу, будь осторожна, Алён!
     Андрей услышал звук «ш-ш-ш» падающей пыли и кусочков бетона. Каждое шуршание бетонного песка, который пугал обещанием нового обрушения, отдавалось болезненным страхом внутри мужчины.
     – Ой... Пап! Я тебя вижу!  Почему ты лежишь? Ты не можешь на спину повернуться?
     Голос дочери был совсем рядом, повыше того места где лежал Андрей. Вероятно  панели, складываясь и тараня друг друга, выстроились так, что мужчина оказался ниже уровня своей квартиры и лежал на упавшей стене ванны, оказавшись зажатым ногой и рукой.
     – Не могу. У меня нога сломана и рука зажата.
     – Ой... Папочка...
     – Всё нормально! Только не плачь! До этого момента ты была деловая и бойкая! Вот такая Алёна мне сейчас нужна!
     – Папочка... Тебе больно?..
     Этот жалобный тон услышал щенок и снова зашелся лаем вперемешку с жалобным скулением. В этот раз девочка решила его не успокаивать, а твердо не обращать на него внимания. Животное тоже имеет право на истерику, ведь правда?
     – Видишь, до чего ты довела своими слезами? А так спокойно было... Опять это тявканье! – недовольно проворчал отец Алёны.
     Дочь зашуршала где-то в стороне от проёма; послышались звуки откидываемых камней. Вдруг он услышал шаги совсем рядом.
     – Папа, я здесь.
     – А как ты сюда пробралась?
     – Через квартиру Крыловых. Оттуда свободный доступ к тебе. Я сначала не заметила... А потом увидела и чуть расчистила, там можно протиснуться…Больно, пап?..
     – Да не больно мне! Перестань. Видишь, говорю нормально, не ору от боли... Помоги высвободить левую руку, посмотри, в чём она зажата. Я за этой глыбой не вижу ничего.
     Рядом с головой Андрея, с левой от него стороны, лежал кусок бетона с торчащей из неё арматурой, поэтому, поворачивая голову в сторону зажатой руки, он не мог видеть, в чём она застряла. Опять-таки повезло, что этим куском ему не размозжило голову. Они оба родились в рубашках. Он в рубашке, она в платье.
     Алёна склонилась над его левой рукой и принялась рассматривать. Повернув голову, Андрей увидел краешек её волос за бетонной глыбой. В груди он почувствовал сладко тянучее чувство светлой тоски от родного, увиденного фрагмента девочки. Она правда жива... Правда жива.
     – Пап, ну тут всё не так плохо, на самом-то деле...
     – Что?
     – Твоя рука в щели между шкафом и... Ещё одним шкафом? Или это один шкаф... Не пойму.
     – Перестань считать шкафы! Скажи, могу ли я как-то вытащить её?
     – Я поняла – это стол! Стол и шкаф!
     Невыносимая девчонка. Любимая невыносимая девчонка.
     – Алёна, как я могу вытащить руку?
     – Я попробую толкнуть шкаф, а потом дернуть резко твою руку вверх. И ты тоже помогай – попытайся её резко поднять, когда я толкну.
     – Ой, нет. Она совсем онемела. Боюсь, я не смогу тебе в этом помочь. Попробуй сама... Мне предстоит другая работа.
     – Какая? – удивленно спросила девочка.
     – Терпеть боль. Нога. Любое движение отдаётся в сломанной ноге.
     – Ну, потерпи, пап...
     – Потерплю, давай... Насчет три! – воскликнул  Андрей, уже заранее готовясь к боли в сломанной конечности.
     Он почувствовал, как родная ручка дочери обхватила его предплечье. Алёна громко объявила первые две цифры, а  цифру «три» проговорила тихо и неуверенно, но при этом Андрей почувствовал, как двинулась её рука (видно, своим худощавым корпусом девочка резко навалилась на шкаф), а затем резко девчачья кисть рванула за предплечье отца,  соскользнув от влажности вспотевших ладоней. Но все же, этого хватило, чтобы Андрей выдернул руку из щели. Раздался новый выстрел боли в сломанной ноге, но в этот раз отец ребенка был готов к ней и стерпел невероятное мучение,  сомкнув покрепче зубы. Рука совсем не слушалась, но он почти чувствовал, как сжимаются его пальцы, хотя они казались ему неродными, словно чужую конечность пришили к его плечу. Он попытался поднести её к лицу и посмотреть, но неудачно ударился о торчащие из бетонной глыбы железяки. Боли от удара будто бы и не было, вернее, она была, но очень тупая и глухая, будто по руке стукнули молотком через толстую материю боксерских перчаток.
     – Осторожнее, пап...
     – Сейчас разработается. Не страшно, – бросил Андрей, усердно сжимая и разжимая кисть освобожденной руки. – Ты посмотри, что там с с ногой.
     – Ой, папочка... Я не могу на неё смотреть, она так неестественно выглядит!
     – Я не про эту ногу! На вторую что-то давит... Она вроде бы в порядке, но груз на ней какой-то, не могу её даже подтянуть к себе! Что там, опять шкаф и стол?
     – Нет...
     – Что? Говори.
     – Там ванная...
     – В смысле?
     Андрей, опершись на обе руки, приподнялся и обернулся. Над его правой ногой действительно лежала ванная, сдавливая своим темным днищем икроножную мышцу Андрея; лежала, словно с обидой отвернувшись эмалированным впавшим лицом в сторону проёма заваленного окна.
     – Сама ты её не уберешь – тяжелая. Даже не пытайся бить по ней ногой или наваливаться на неё.
     – Что же делать, пап?
     – Надо подумать... Да заткни ты этого пса!
     Макс и не думал останавливаться. Его лай так и раздавался под сводами бетонных нагромождений, что сформировало землетрясение.
     – Не кричи на меня! – строго воскликнула дочь, глядя одним глазом на лежащего отца.
     Андрей только сейчас увидел её лицо со спекшейся кровью на щеке и на лбу. Левую щеку и правый глаз наискось опоясывал рукав мужской рубашки, который она обвязала вокруг головы, а под туго затянутым рукавом гнездилась сложенная в несколько раз ткань, ставшая уже бордово-алой. Где-то уже рубашку раздобыла и оторвала рукав... Молодец.
     – Пират восточных морей, – усмехнулся Андрей, – тебе больно?
     – Чуть-чуть.
     Это было излюбленное слово Алёны, кое она вставляла везде, где только можно. Но если она говорит «чуть-чуть», значит, она в себе. Значит, это его дочь, а не испуганный, дрожащий ребёнок. Но вдруг она заплакала:
     – Пап... Я, наверное, некрасивая буду. Шрам останется...
     – Во-первых, сейчас не об этом надо думать, а о том, чтобы выжить. А если даже и останется шрам, то мы потом его удалим. Сейчас же пластическая хирургия, вот эти все дела...
     – Правда?
     – Конечно, Зайчиш.
     – Я не хочу быть уродкой...
     – Да не будешь ты уродкой! Давай сначала выбираться отсюда, а там будет видно. Заживет так, что не будет видно шрама никакого.
     – Ладно... Макс, хватит! Мы скоро к тебе придём!
     И снова щенок послушался хозяйку.
     – Слушай, – сказал Андрей, – нужен рычаг. Смотри, если засунуть какую-нибудь палку в то углубление между ванной и плитой и нажать, то ванна, возможно, чуть съедет, и я смогу подтянуть ногу к себе.
     – А если ванна начнет двигаться, тебе не больно будет?
     – Откуда я знаю... Ну, может и больно будет. Ну а что делать, дочь...
     – Я знаю! – вдруг перебила его девочка. – Там, в подъезде, дыра в стене, и там виднеются какие-то клюшки, что-то такое... Это, видимо, чья-то кладовка, этажом ниже.
     – Вот! Отлично! Клюшкой тебе будет удобно. Конечно, может и сломаться... Но мы попробуем.
     Последние слова Андрей договаривал уже один. Его дочь уже скрылась за выступом стены, переходя в квартиру Крыловых (вернее то, что от неё осталось). Он услышал, как Алёна шаркает по бетону и торчащим из него стальным прутьям, находясь уже в подъезде.
     – Мне придется лечь на уцелевшие ступеньки! – крикнула она. – Засунуть руку в эту дыру и попробовать дотянуться! Но, я думаю, получится! Вон клюшка – вижу!
     Через пару минут тишины отец крикнул:
     – Ну что там? Дотянулась?
     – Чуть-чуть!
     Бесит её «чуть-чуть».
     – Дотянулась или нет?
     – Да! Я уже иду!
     Она вернулась к отцу, проходя всё тем же путём, через квартиру соседей. И ни слова не говоря перешагнула через отца и вставила клюшку в то самое углубление, о котором говорил Андрей.
     – Подожди!
     – Что?..
     – Осторожно приподнимай клюшку, отталкиваясь ногами. Резко дернешь – сразу переломится!
     – Хорошо.
     Алёна принялась выполнять наставления отца: она обхватила крепко клюшку и, держа её в подмышке, медленно стала отталкиваться ногами. Ванная чуть накренилась и стала надавливать острым бортом на пальцы ноги Андрея. Но он, не успев почувствовать боль, резко выдернул ногу, ударившись коленом о свой же локоть.
     – Получилось, пап!
     – Угу...– сквозь болезненную агонию сломанной ноги процедил Андрей.
     – Ой, папочка... Тебе больно?
     – Чуть-чуть, – передразнил её отец.
     Дочка улыбнулась. Андрей, шипя сквозь зубы, осторожно подвинул сломанную ногу и, перевернувшись на спину, сел.
     – Значит, смотри, дочь... Вернись в квартиру Крыловых, если есть доступ в спальню, то это хорошо. Если я не ошибаюсь, она отделана вагонкой. Нужны две доски, примерно по длине моей ноги.
     – А, я знаю – шина, да?
     – Да. Значит, найди две доски и найди что-то режущее. От любых светильников или какой-то техники отрежь провода – этим затянем всё это дело.
     – Поняла!
     – Там безопасно ходить-то? Не провалишься куда-нибудь?
     – Не. Нормально. Я осторожно.
     – Давай.
     Пока Алёна ходила выполнять очередные поручения, Андрей пытался выпрямить неестественно лежащую ногу. Это ему сделать никак не удавалось: боль пронзала иглами при каждом шевелении. Промучившись около пяти минут, он все-таки положил её ровно. Это стоило ему мучений, попорченных нервов, а лоб его покрылся бисером маслянистого пота.
     Девочка вернулась, волоча в подмышке три доски: одну длинную и две покороче.
     – Две короткие для шины, а на длинную будешь опираться при ходьбе, – деловито пояснила дочь.
     – Молодец, я сразу не подумал. Нашла, откуда срезать провода?
     – Да, там разбитый телевизор и торшер. От них сейчас схожу, отрежу.
     – Два - мало.
     – А больше я не видела, откуда можно отрезать. До всего остального нет доступа, там всё завалено... Там, кстати, покрывало валяется в коридоре!
     – Ну вот и отлично! Нарежем из него каких-то жгутов-верёвок... Найди, чем резать.
     – Хорошо. Я скоро!
     Через десять минут дочь Андрея вернулась и принесла с собой два провода с болтающимися вилками на конце и покрывало. Она рассказала, что подобрала острый осколок стекла, коих вокруг было несметное количество. Срезать им два этих провода не составило никакого труда.
     – Пап, я могу попробовать пролезть в их кухню. Проход завален хламом и какой-то плиткой, но поверх можно протиснуться.
     – Зачем тебе кухня?
     – Ну как... Во-первых - нож. Во-вторых, вдруг аптечка какая-нибудь. Ну и от чайника, к примеру, еще один провод отрезать...
     Андрей боялся за неё. Опасался за её неосторожность. Он не хотел, чтобы дочь, которой так повезло при обрушении,  по нелепой случайности повредилась или, не дай бог, погибла. Но все же риск был оправдан: то, о чём она говорила, им очень бы пригодилось.
     – Ладно, давай. Но если почувствуешь, что под тобой всё хлипко и шатко, то лучше возвращайся – обойдёмся.
     Всё вышло благополучно. Вернувшись, Алёна рассказала отцу, что кухня практически уцелела. Она нашла нож, отрезала два провода (от чайника и маленького телевизора) и действительно нашла аптечку.
     – Посмотри бинты и обезболивающие таблетки какие-нибудь, – сказал Андрей.
     В аптечке нашлось два рулона бинтов, несколько пластырей и таблетки от головной боли. Андрей, махом проглотив три таблетки, распечатал пластыри и наклеил их в ряд над порезом на щеке Алёны, стягивая кожу к центру раны.
     – Бинты распечатай, один прямо так приложи к ране, а вторым замотай вокруг головы.
     Девочка, спрыгнув с плиты, на которой находился её отец, уселась на груду бетонных обломков и кирпичей, предварительно подстелив под себя какое-то уцелевшее разноцветное панно, и принялась работать с бинтами. Андрей в это время разрезал ножом покрывало на ленты и, поставив две доски по бокам сломанной ноги, обмотал ими туго получившуюся шину. Для закрепления поверх кусков покрывала он перевязал всё это проводами и затянул их на пределе своих сил, чтобы нога плотно зафиксировалась между досок. Когда оба закончили, Алёна вновь залезла на плиту к отцу и помогла ему подняться. Он опёрся на длинную доску и понял, что всё  не так уж и плохо: боль в ноге все равно есть, но это терпимо, и с помощью доски можно кое-как идти. Другое дело, что удобнее было бы идти по ровной поверхности, а вокруг ровного не осталось ничего.
     – Ну так, куда направляемся? – спросила девочка.
     – Тебе видней. Ты там везде была.
     – Не везде. Я была только в квартире Крыловых.
     – А у Захаровых?
     – Там не проберешься. Все завалено.
     – И здесь тоже ловить нечего. Слушай, нам нужно спуститься вниз, – задумчиво сказал Андрей, потирая руку, которая вроде бы пришла в себя. – Лестница совсем плоха?...
     – Я не помню, если честно...Но, вроде бы, там ниже получше... Вроде я видела, что там ступеньки какие-то целы. Но там навалено. Я не думаю, что там можно пробраться...
     – Дочь, давай будем думать, когда увидим ситуацию воочию?
     – Ты хочешь пойти на лестницу?
     – А есть ещё варианты?
     – Может, попробовать в окно...
     – А где окно? В какое?
     – Ну, вот здесь у Крыловых, в комнате, где я брала доски, там окно не завалено.
     – Пойдём, посмотрим, конечно... Но ты думаешь, я буду прыгать с четвертого этажа, притом, что у меня сломана нога?
     – Ну, я не знаю...
     – Ладно, пойдём. Блин, как неудобно эта доска скользит...
     – Давай я тебе помогу.
     – Не надо, Зайчиш, я тяжелый, а ты маленькая…  Перенапряжешься, – заботливо сказал отец.
     – Я не маленькая!
     – Ну да, 12 лет – это, конечно, уже взрослая и сильная...
     – Ну хватит, пап!
     От этого возгласа юный пёс Макс снова визгливо затявкал где-то внизу разрушенной лестницы. Они кое-как, перелезая через глыбы и кучи, а также обходя искореженную мебель, пришли в комнату, где деревянная отделка наполовину была сорвана, и доски хаотично лежали вокруг кровати, что была покрыта толстенным слоем обрушившейся штукатурки. Одна из стен практически сохранила свой вид, всё еще удерживая на себе гвоздями крашеную вагонку. Андрей, осторожно переступая, приблизился к окну и посмотрел на улицу. С четвертого этажа видно было не так много, но все же он понял, что в их городе творился хаос. Он слышал сирены, душераздирающие крики, отдаленные громоподобные удары, какой-то непонятный треск, рокот вертолёта, а также гул машин: тракторов и бульдозеров, которые начали разбирать завалы, вытаскивая выживших людей. Он чувствовал панику в воздухе, которая пропитала каждый одушевленный и неодушевленный предмет их города, заставляя дневной фон гудеть от напряжения. Нужно выбираться. Скоро афтершок, и Андрей чувствовал его приближение всеми ниточками своего поврежденного организма.
     Девочка, стоя рядом с отцом, плакала. Её маленькая ладошка прикрывала губы и нос, а из глаза, что был свободен от повязки, вытекали слезы одна за другой, оставляя кривые дорожки на спёкшейся крови.  Он  приобнял ребенка и прижал его к себе, положив подбородок не макушку. Отец чувствовал, как скорбное дыхание дочери остаётся слезами на его шее.
     – Всё будет хорошо, Зайчиш...
     – Папа... Сколько людей погибло...
     – Сейчас не думай об этом, ладно? Давай отойдём от окна.
     Андрей, все еще обхватывал дочь и припрыгивая, поковылял в сторону от оконного проёма в коридор. Он заметил в коридоре под грудой мусора что-то, что выглядело не так, как окружающие предметы. Это была нога. Нога, которая торчала из-под кирпичей, покрытая серой пылью. Нога женщины, которая там, под этим завалом, уже была мертва. Он догадался, кто это, но постарался сразу отвести взгляд и, подпихивая дочь, быстро прошел мимо. Алёна, всё еще плача, в недоумении проскочила к выходу из квартиры. Она ничего не заметила, и это было хорошо, ей сейчас не нужна подпитка и без того взбудораженных чувств, а тем более, она тоже была знакома с этой женщиной.
     Макс смолк.
     – Первостепенная задача - это выжить самим. Не думай сейчас о других, потом будем скорбеть, если выживем сами. Нам нужно выйти из этого дома, Зайчиш... Соберись, ведь ты у меня такая умная и бойкая!
     Алёна продолжала плакать, но было заметно, что горечь идёт на убыль. Слова подействовали. Не так сильно, как хотелось бы, но всё же... От этой девочки действительно зависело, выберутся они или нет. Нужно было закрепить эффект юмором и не простым, а мотивирующим. А юмор отца девочка любила, он это знал.
     – Солдат Алёнка! Вы готовы вытащить нас отсюда? – командирским тоном грянул Андрей.
     Алёна сквозь слёзы чуть хихикнула:
     – Солдат Алёнка?
     – Ну знаешь, есть шоколад «Алёнка», – более тихо затараторил отец, – а ты у меня солдат Алёнка!
     Девочка рассмеялась.
     – Ну что, успокоилась?
     – Чуть-чуть.
     – Всё, пошли... Надо скорее, Зайчиш!
     – А куда?
     – Та дыра в стене, про которую ты говорила, что на лестнице...
     – Чья-то кладовка, из которой я клюшку доставала? Ты хочешь туда пролезть?
     Девочка уже совсем успокоилась и забавно делала умное лицо. В другой ситуации Андрей бы рассмеялся от комичности её моськи, но не теперь.
     – Вариантов нет. Пойдем, посмотрим, как там с лестницей... Возможно, этажами ниже она более цела. Залезем в ту кладовку и, по идее, окажемся ниже этажом и попробуем выйти опять на лестницу...
     – Папа, ты гений! – уже веселилась дочь.
     – Ага, только твой папа сейчас кряхтеть будет на весь дом, залезая в ту дыру... Макс твой перепугается и замолкнет.
     – Не замолкнет, пока я ему не скажу. Он и так молчит сейчас…
     – Ну да, ну да...
     Когда они с горем пополам, хромая, ковыляя и перешагивая,  вышли в разрушенный подъезд,  Андрей увидел ту самую дыру в стене. Она была небольшая, как раз для 12-летней девочки, но не для него. Он глянул вниз и понял, что не ошибся: этажами ниже лестница была более похожа на лестницу, и даже отсутствующие куски ступенек не запрещали передвигаться по ней по направлению к первому этажу и, соответственно, выходу из подъезда.
     – Алён, тебе, наверное, придется лезть самой и бежать вниз искать помощь. У меня не получится...
     – Ничё не знаю! –  воскликнула девочка, подняла кусок арматуры, который лежал на одной из ступенек, и принялась долбить края дыры, тем самым расширяя её. Бетонный песок так и сыпался под ноги.
     Боже... И ведь выдолбит же!
     Спустя пятнадцать минут ударов железякой и сыпящейся пыли (а также собачьего лая), Алёна, запыхавшись, произнесла:
     – Должен пролезть... Не пролезешь - я тебя туда запихну!
     – Я люблю тебя.
     – Что? – удивлённо обернулась на него девочка, потирая повязку на щеке.
     – Пролезу, говорю. Только ты первая, на случай, если я застряну. Побежишь за помощью...
     – Если застрянешь, я схожу за Максом, и он тебя зубами вытащит!
     – Всё, лезь, давай.
     Всё опять вышло удачно: они оба оказались в кладовой квартиры на третьем этаже. Отец и дочь вышли в коридор квартиры и снова убедились в том, что фортуна была на их стороне. Упавшая стена закрыла доступ в гостиную, уперевшись в другую стену,  но эта Л-образная конструкция, что не давала прохода, была уже после входной двери, а сам дверной проём был удивительно чист, не имея ни малейшего камешка на пороге. Судьба словно благоволила им. С самого начала им везло в каждом их шаге, не говоря уж о том, что оба живы и практически целы. Они вышли на лестницу, и Андрей понял, что все-таки немного ошибся. Целые ступеньки и относительно целая лестница, начиналась со следующего лестничного пролета, а до него была пропасть. Но пропасть все же не бездонная, до выжившей лестницы нижнего этажа было не так высоко... В принципе, если крепко схватиться и свеситься на руках, то можно спрыгнуть на те ступеньки , а потом помочь дочери спуститься. Но как это сделать со сломанной ногой, Андрей не знал. Приземлившись только на здоровую ногу, он не устоит, при условии, что он не так уж силён сейчас, после пережитого катаклизма и потери сознания.
     – Дочь, ты у меня умная же?..
     – Чуть-чуть.
     – Придумай, за что мне уцепиться, спрыгивая вниз, чтобы смягчить приземление.
     Алёна смотрела вниз и задумчиво чесала сквозь повязку пораненную щеку.
     – Там, в той кладовке был мешок холщовый... Пустой валялся. Если его разрезать, чтоб он был подлиннее, и привязать к...
     – Спасибо, Солдат Алёнка! Я всё понял! Благодарю вас за службу! Отлично, рядовой!
     Алёна улыбнулась одной стороной губ.
     – С чего это я рядовой?
     – Ну ладно, ты капитан! И дослужишься скоро у меня до генерала!
     – А ты у нас кто? Подполковник Папа?
     – Всё. Не смешно.
     Тем не менее, девчонка смеялась.
     – Давай неси мешок! – улыбаясь, сказал отец.
     Алёна принесла мешок, и они разрезали его по бокам, оставив целым только сшитое дно, тем самым удлинив холстину. Привязав один край к штырю, который остался от перил, второй край Андрей сбросил вниз. Он сел на край плиты, перевернулся на живот, а затем свесился на руках. До ступенек лестницы нижнего этажа было около полутора метров. Тогда он оторвал от края одну руку и схватился ею за холщовое полотно мешка, комкая крепкой ладонью (руку ещё покалывало от пережитого недавно немого шока) ткань к центру, образуя подобие толстой веревки, и свесился еще ниже. Пока разрезанный мешок не начал  рваться по шву сшитого днища, Андрей перехватил его ещё ниже другой рукой. Всё это он проделал быстро, но все ж таки почувствовал, как расходится шов, отдаваясь треском лопнувших ниток. Отец Алёны успел. Здоровой ногой он  приземлился на уцелевшую ступеньку, а поврежденную ногу свесил на ступеньку ниже, дотронувшись до неё носком. Боль. Боль неприятная и в то же время приятная – получилось.
     – Папа, я не смогу...– жалобно сказала девочка, глядя на отца сверху.
     – Сможешь, давай!
     Макс, доселе молчавший и, видимо, внимавший событиям на лестнице, как только услышал жалобный тон хозяйки, снова залаял и заскулил.
     – Слышишь, Макс твой кричит! «Хозяйка, спаси-помоги!»
     – Не смешно, папа.
     – Алён, делай так же, как и я – свесься на руках, а потом...
     – Да не смогу я свеситься на руках! Я ж ребенок! Я чего тебе, спортсмен что ли? – вспылила девочка.
     – Не кричи.
     – Я не кричу...
     – Надо, Зайчиш. Давай. Хватайся за мешок за этот...
     Девочка неуклюже стала спускаться, пугая отца каждым своим движением. Вот, он уже держит её за ступню. Ещё немного... Она ухватилась за мешок – треск, и он мгновенно разошелся по шву. Через мгновение навзрыд плачущая дочь была в объятиях отца: он её поймал, однако, это стоило ему разбитой губы, поскольку падающий ребенок машинально выставил локти и тем самым заехал одним из них в лицо Андрея.
     – Прости... Прости, пап...– захлёбывалась Алёна.
     – Всё нормально! Я даже как-то протрезвел! Ухх, хорошооо! – комично проговорил он, языком слизывая кровь с губы. – Испугалась?
     – Чуть-чуть…
     – Всё, идём искать Макса и выходим отсюда!
     Когда они спустились к выходу из подъезда, то там их ждало разочарование. Выход перекрывала большая плита, которая стояла почти вплотную, и только небольшие щели по бокам пропускали дневной свет. Щели же эти не давали никакого шанса пролезть через них даже 12-летней девочке.
     – Приплыли, дочь... – задумчиво проговорил Андрей, рассматривая дверной проём.
     Дочь не ответила. Она искала Макса. Успокаивая щенка на каком-то своем языке, она отбрасывала небольшие камешки и куски хлама в стороне от отца. А потом резко вскрикнула:
     – Пап! Он застрял!
     – Как? Где?
     – Ну, то есть не сам застрял, а выбраться не может...
     – Как понять?
     – Ну, посмотри сам!
     Андрей подошел к месту, где на четвереньках стояла Алёна. Склонившись, он посмотрел в щель и увидел щенка, живого и невредимого, который сидел на бетонной насыпи. Сама насыпь эта находилась в каком-то подвальном помещении, ниже их уровня. Щенок просто не мог выбраться из этого помещения. Сзади него, под потолком, находилось разбитое продолговатое окно, в которое он теоретически мог пролезть, но до него было слишком высоко. И даже эта самая щель, в которую отец с дочерью его в данный момент рассматривали, была высоковата, а он все-таки еще был мал, чтобы прыгать, как взрослый пёс.
     – Пап. Давай я залезу за ним...
     – Даже не думай!
     За плитой, перекрывающей вход, послышался какой-то шум. Возможно, это спасатели.
     – Если мы его не вытащим, он там погибнет, папа! Мы не можем его оставить!
     – Но ты за ним не полезешь! Ты слышишь? Сейчас нас отсюда вытащат! Мы попросим, чтобы они залезли и вытащили Макса. Они профессионалы!
     – Ты сам сказал, что времени нет... И они не будут рисковать своими жизнями ради застрявшей собачки!
     Повязка слетела с головы Алёны. Она плакала навзрыд. Спекшаяся кровь на щеках размокла от слез. На девочку было больно смотреть
     – Папочка, я его очень люблю...
     Андрей молча смотрел через щель на подросшего щенка, который, слыша плач хозяйки, поскуливал, а также в ответ пристально смотрел на Андрея. Внутри отца девочки что-то творилось: глаза его увлажнились, а брови сомкнулись. Он сосредоточенно крутил в своей голове какие-то воспоминания. Что-то его захватило, и он даже почти не слышал мольбы дочери, которая сквозь слезы шептала: «Папа, пожалуйста...» Перед Андреем вновь стояла дилемма, как тогда, много лет назад: попытаться спасти пса и ,возможно, погибнуть вместе с ним, либо оставить его, но спастись самому.
     С помощью доски-костыля он откинул несколько камней и кирпичей, освобождая щель, и , вставив в неё сломанную ногу, стал продвигать ее вглубь, шипя от боли.
     – Что ты делаешь, пап?..
     Андрей не ответил. Через минуту ногами он был уже внутри подвального помещения. Алёна видела, как отец, нащупав здоровой ногой опору, втиснул остальную часть своего тела и скрылся внутри. Как ни разглядывала Алёна, она никак не могла понять, где же её отец: щель была настолько завалена, что куски бетона и гнутой арматуры мешали обзору.
     Вдруг резко послышался машинный гул и командные крики. Плита, которая закрывала входную дверь, приподнялась, и в образовавшуюся щель протиснулся молодой парень в спецодежде. Спасатель.
     – Девочка, ты цела? Ты здесь одна? Давай быстрее, нужно уходить!
     – Нет! Я не пойду! Там папа!  – указала она в сторону, где чуть ранее скрылся Андрей.
     – Я за ним вернусь! Сейчас нет времени! Вот-вот ожидаются повторные толчки, поэтому тебе срочно нужно уходить! Как только я удостоверюсь, что ты на безопасном расстоянии, я вернусь за твоим отцом! – кричал молодой служащий МЧС.
     – А как же остальные? Вы же должны проверить весь дом?
     – Нет времени совсем! Мы услышали вас и услышали лай собаки. Мы пришли за вами! Мы обязаны спасти вас!
     – А папа…
     Спасатель не дослушал, схватил резко девочку на руки и ,протиснув её под приподнятой плитой, пролез сам. После он снова взял её на руки и побежал в сторону группы спасателей, стоявшей неподалёку. Алёна увидела, что плиту приподнял ковшом экскаватор, в кабине которого уже никого не было. Водитель стоял в стороне вместе с группой ребят из МЧС и о чём-то переговаривался с ними. Молодой парень, который нёс на руках девочку, подбежал к женщине-медику и громко крикнул, чтобы та её осмотрела, и медик незамедлительно принялась за свою работу, начав осматривать и обрабатывать рану у нее на щеке. Алёна, не обращая внимания на вопросы женщины, ревела и чуть слышно приговаривала: «Спасите папу», «пожалуйста, спасите его». Она с тоской и безумно молящей надеждой смотрела вслед удаляющемуся спасателю.
     – Почему ему никто не помогает?! – вдруг закричала девочка срывающимся голосом.
     – Он сам вызвался,– спокойно ответил мужчина в спецовке лет пятидесяти. – Нам последовало указание не рисковать на пороге афтершока. Люди нужны. Много нужно людей, чтобы спасать выживших. А если мы сами все погибнем…
     Буквально через пять минут почувствовалась вибрация, которая, усиливаясь, вновь превратилась в пугающую тряску (впрочем, не такую сильную, как в первый раз).
     – Началось! Осторожно! Держите девочку! Прикройте её кто-нибудь собой!
     Послышался грохот, по каменной пешеходной дорожке, где стояла их группа, стали раздаваться удары вибрации отдаленно падающих плит: «буфф», «буфф». «Хрущёвка» , из которой спаслась Алёна, окончательно рухнула, подняв новую стену пыли.
     – Пааапааа!!! – закричала девочка.
     Спасатели её держали, кто-то закрывал собой ей обзор, а женщина , не зная что делать, пыталась её обнять, но Алёна в истерике билась среди них и ревела, ревела, ревела…
     Толчки закончились, пыль немного осела. Откуда-то вышел молодой спасатель, держа под своей курткой какой-то шевелящийся клубок. Алёна услышала испуганное жалобное скуление. Это был Макс. Отец все-таки спас его. Через спасение этого щенка он спас своего Джека, где-то там, в своей памяти… Молодой спасатель  потом рассказал, что когда он вернулся, Андрей попросил его обойти дом и принять щенка в то самое продолговатое окно под потолком. Что он и сделал, надеясь на то, что природа немного отсрочит афтершок, и он успеет, отдав щенка, помочь выбраться отцу Алёны. Но не вышло. Когда он взял щенка, то почувствовал вибрацию и только и успел отбежать в сторону, подальше от начинающегося обвала дома.
     Алёна гладила испуганного лабрадора, пребывая в состоянии шока. Она уже не ревела, а просто молчала, водя рукой по шерсти молодого пса.  Вдруг она подняла свой взгляд на того молодого спасателя и сухим голосом спросила:
     – Он мне что-нибудь передал?
     – Н-нет, прости… Я не знаю, все так быстро…– замялся МЧСник.
     – Он ничего не сказал?
     – Прости, нет.
     – Он сказал, – уверенно бросила девочка.
     – Что? – будто не расслышав, посмотрел на неё молодой человек.
     – Он сказал мне тогда, на лестнице…
     – О чём ты говоришь? – спросила женщина-медик, подключившись к разговору.
     – Он сказал, что любит меня.

     Девушка, закончив говорить, склонила голову и тихо заплакала. Я разглядел её подробно: на вид ей было около 25 лет, она была худая и бледная, её темные волосы были не ухожены и свисали, как есть, к поникшим плечам, на левой щеке её был шрам.
     – Простите… Извините…– обронила она тихо. Её подбородок судорожно дрожал при каждом слове.
     Все молчали. Пожилая женщина, сидевшая рядом с этой девушкой, погладила ее по плечу, хоть как-то пытаясь утешить, ведь она понимала, что слова здесь лишни, и ими никак не помочь. Каждый здесь потерял кого-то. Каждый пережил тот страшный день.
     – Давайте поблагодарим Алёну, – сказал уже немолодой мужчина, который и являлся организатором встречи. А затем каждый участник этого собрания высказал короткие слова благодарности: «Спасибо, Алёна», «Спасибо, что поделилась» и так далее…
     Они собирались раз в месяц в актовом зале местной школы. Делились переживаниями и рассказывали пережитое много лет назад. Некоторые излагали свои ужасные истории по несколько раз, и никто не был против, так как участники встречи понимали, что слушая и внимая человеку, что делится пережитым ужасом (пусть уже в десятый раз), они помогали ему освобождаться от груза хотя бы на какое-то время. Это и было условием этих встреч.
     Я пришел сегодня в первый раз, ведь я был тоже участником тех событий, но никогда не ходил на такие собрания. Они проводились в разных местах города разными группами людей и разными организаторами, чаще всего, психологами. Именно эта группа была организована учителем школы, в актовом зале которой и проходили встречи. Обстановку здесь, конечно, нельзя было не назвать уютной, но, все же, эта атмосфера не угрожала отсутствием комфорта: бордовые мягкие кресла без подлокотников, поставленные в круг (на которых и восседали участники); закрытые окна плотными жалюзи, вероятно, от глаз прохожих; вдоль окон  другие кресла, установленные стопками (если выключить свет, то они походили на рельеф небоскрёбов отдаленного городского пейзажа); сцена была закрыта огромным жёлтым полотном – некое подобие кулис.
     Один из участников сегодняшнего собрания вдруг заговорил:
     – Нет, вы мне скажите… Ну и в чем смысл поступка её отца?
     Это был мужичок азиатского происхождения, лет сорока. Глаза его, и без того вытянутые в щелочки, казалось, еще сильнее щурились, подозрительно глядя на окружающих. Голос был высок и противен, каждый звук, издаваемый этим «бурятом» (как я окрестил его с самого начала) был пропитан вызовом и надменностью. Да, он скорее всего тоже пережил горе, раз ходит в эту группу, но это не давало ему права, осуждая, обсуждать других.
     – Он знал, что это опасно. Зачем он полез? – продолжал он. - Я считаю, что смерть щенка не такая уж большая потеря по сравнению со смертью этого мужчины!
     Группа стала переговариваться и перешептываться. Проще говоря, начался «базар-вокзал». Бурят не останавливался:
     – Её отец просто скинул свою вину за потерянную в юности собаку на своего ребёнка. Папаша, значит, мучился всю жизнь, страдал от чувства вины из-за того, что не спас пса, и вдруг решил избавиться от этого чувства! Но он не подумал, что ребенок будет страдать так же всю жизнь от чувства вины за потерянного отца!
Шум разговоров усилился. Мужчина-организатор вдруг громко отчеканил:
     – Ну, подождите! Давайте не будем так категоричны! Сейчас это неважно, почему так поступил её отец. Мы ведь не это обсуждаем!
     – А почему я не могу порассуждать на эту тему? – встрепенулся Бурят. – Вы же понимаете, что я прав? Алёна, вы извините, конечно, но этот выбор, который сделал ваш отец, он бессмысленный! Это плохой отец, который оставляет ребенка жить с чувством вины оставшуюся жизнь.
     Алёна, запинаясь, трясущимися губами, по которым пробегали капельки слез, тихо произнесла:
     – Это я виновата… Я его попросила…
     – Ну, он ведь взрослый мужик! Он должен был понимать, что это очень большой риск! И есть вероятность того, что дочь останется без отца!
     Эта девушка со шрамом на щеке молчала. Она потирала лоб трясущимися худыми пальчиками, опустив голову, а по краям её ладошки были заметны падающие капельки слёз.
     – И не надо делать такое скорбное лицо, Алёна! Вы ведь…
     Я своим громогласным басом гаркнул:
     – Рот закрой! А то я сейчас тебе его закрою!
     Бурят резко замолк, захлопав глазами-ниточками, глядя в мою сторону.
     – Нет, ну я же…
     – Я говорю, пасть свою закрой!
     Далее собрание проходило спокойно. Узкоглазый, насупившись, молчал до самого конца. Мне тоже не довелось говорить по моему же желанию (вернее, отсутствию его). Каждый имел право говорить или отказаться.
     Когда я вышел из здания школы, был поздний вечер. Звезды приятно дышали тишиной и вместе со своей мамой-луной искренне роняли холодный свет на усталую землю. Впрочем, холодный свет был виден только на них самих, здесь же, где городская жизнь шла своим незамысловатым чередом, он растворялся в огнях города, и вся земная среда вокруг была охвачена теплым светом фонарей. Позвонив по одному делу, я разговорился с собеседником и, стоя чуть в стороне, не замечал выходящих из школы людей. Но вот я заметил Бурята, и он, казалось, шел, не замечая, никого вокруг, он тоже разговаривал по телефону. Да ну и шут с ним. Мне стало интересно снова увидеть Алёну – девушку со шрамом на щеке. И в какой-то момент я её увидел. Она прошла мимо, не посмотрев в мою сторону, прошла пятьдесят метров до проезжей части, затем почти сразу же села в желтый hundai с шашечками и уехала. Я стоял еще минут пятнадцать, глядя ей вслед, и молча размышлял, а потом развернулся и направился к своей машине, что стояла позади школы на автостоянке.

     Через полтора месяца наступил тот самый день. День, который 12 лет назад был объявлен днём траура. День, который жители города запомнили навсегда. День землетрясения. Многие, кто остался здесь жить, приходили к памятникам полностью разрушенных домов - их было 9 в городе (остальные дома выдержали и были восстановлены) – и клали цветы под гранитный камень со списком фамилий на лицевой стороне. Другие, кто не мог здесь оставаться жить дальше, всё равно приезжали в этот день с той же целью. Люди помнили. Вот и я решил отправиться к одному из таких памятников, на месте которого  когда-то стояла пятиэтажная «хрущёвка».
     Она была там. Алёна сидела спиной ко мне, а рядом сидел её постаревший друг лабрадор Макс. Девушка словно с кем-то разговаривала, глядя на камень, и иногда клала руку на загривок пса, поглаживая его. Четвероногий друг отвечал тем, что лизал руку хозяйки, когда она убирала руку от загривка, а затем снова спокойно сидел и смотрел вперёд. Я подошел к лавочке и спросил:
     – Не помешаю? Можно мне присесть?
     Алёна подняла взгляд на меня.
     – Это вы… – узнала она новенького из группы переживших землетрясение. – Да, конечно. Садитесь.
     Макс молчал.
     – Странно, он обычно не подпускает ко мне чужаков, – сказала она.
     – Ну не такой уж я и чужак, – улыбнулся я.
     Алёна на улыбку не ответила.
     – Вы тоже кого-то потеряли?
     – Нет, – ответил я, – но я виноват в том, что кто-то другой кого-то потерял…
     – Каким образом вы виноваты?
     – Я не спас отца девочки. Хотя обещал ей…
     Алёна удивлённо посмотрела на меня. Её глаза бегали по моему лицу, изучая его, будто бы припоминая что-то.
     – Вы меня не узнаёте?
     – Боже мой. Это вы! Тот молодой спасатель!
     – Ну, теперь я не такой уж молодой спасатель, но все еще спасатель.
     – Так вот почему Макс молчит! А я-то думаю…
     – Ну, привет, девочка Алёна, – снова улыбнулся я.
     На этот раз она улыбнулась в ответ. Но эта улыбка была бледной и потухшей. Улыбка девушки, которая долгое время страдает от депрессии.
     – Здрасьте… Так это необычно. Я рада вас видеть! Макс, мы рады видеть дядю спасателя?
     Пёс приглушенно гавкнул.
     – Дядя спасатель – рассмеялся я.
     Алёна просияла. Она явно была мне рада.
     – А почему вы молчали на собрании? – поинтересовалась она.
     – Мне нечего было сказать. А что-то вставлять в твою историю, хотя я и являюсь её непосредственным участником, мне не хотелось. Да и…
     – Вы тоже чувствуете себя виноватым?
     – Да, я виноват перед тобой.
     – Не говорите глупостей!
     – То же самое я могу сказать и тебе касаемо твоего чувства вины.
     Алёна промолчала и снова повернулась к камню.
     – Почему он так сделал… – через паузу молчания чуть слышно проговорила она.
     – Алёна, твой папа сделал свой выбор, правильный он или нет, об этом можно рассуждать бесконечно. И все равно, никто не будет прав, и каждый будет прав по-своему. На правильность его выбора можно смотреть с разных сторон.
     – Ну да, с какой стороны посмотреть…
     Кажется, она понимала что я хочу до неё донести.
     – Да. Все эти 12 лет я, ощущая вину перед тобой, больше не появлялся в твоей жизни. Хотя, к примеру, два года назад, в этот день я приходил и стоял вон там, – я указал на переулок, – стоял и смотрел на тебя, не решаясь подойти.
     По щеке Алёны скатилась одинокая слеза.
     – Надо было подойти… А почему ты сейчас решился?
     – Я сделал свой выбор.
     – Между чем?
     – Между тем, чтобы терзаться до конца своих дней, жалея девочку Алёну, которая вот уже взрослая, страдает на моих глазах по моей же вине..
     – Это совсем не твоя вина!
     –…И между тем, – продолжил я, не обращая внимания на её возглас, – чтобы жить дальше и отпустить всё. А также попытаться помочь выбраться из ямы той самой девочке.
     – Помочь мне? – удивилась она.
     – Твой папа сделал свой выбор. Я тоже сделал свой выбор. Теперь и тебе нужно сделать выбор…
     – А у меня он какой может быть?
     – Твой выбор похож на мой. Продолжать терзаться, унывать и страдать от депрессии, либо быть счастливой и продолжать жить.
     – У меня не получится! Я не смогу это всё забыть!
     – Тебе и не нужно ничего забывать. Это останется с тобой навсегда. Но только не нужно доводить себя до мучений. Прости себя.
     Алёна уже плакала сильнее. Её верный лабрадор положил голову на ее колени, пытаясь утешить хозяйку.
     – Прости себя, Алён. Сделай выбор в пользу счастливой жизни. Я же не просто так это все говорю… Мы оба будем постепенно прощать себя и избавляться от чувства вины. Ты можешь мне - я помогу тебе. Вместе.
     – Вместе? – переспросила Алёна, в голосе которой прозвучала нотка мольбы.
     – Да.
     – Вместе…– повторила она.
     – Не, ну хошь, можем по отдельности! Только звонить мне будешь, как оно продвигается!
     Это было прямое попадание. Девушка так расхохоталась, что слёзы её мгновенно высохли, а верный Макс удивлённо глядя на хозяйку, весело завилял хвостом и залаял.
     – Макс, тихо! – сквозь смех воскликнула она.
     – Я вообще-то молчу, сижу,– с шутливой обидой в голосе, отрезал я.
     Алёна, всё еще улыбаясь, бросила на меня удивленный взгляд.
     – Ну… Ты же мне говоришь? Меня же Максим зовут.
     Снова взрыв смеха, и теперь я заметил в её глазах новые слёзы, но это были совсем не слёзы горечи.
     – Так, наверное, нам надо отсюда уйти…Нехорошо так смеяться и веселиться возле памятника, – под нос пробубнил я, а потом громко произнёс. – Итак, Алёна! Готовы ли вы…
     – Замуж за тебя я не пойду! – хохотала девушка.
     – Подожди! – не дал я ей договорить.
     Алёна продолжала смеяться. Я смеялся вместе с ней. Прохожие недовольно смотрели в нашу сторону, дескать, веселятся у скорбного места.
     – Готова ли ты весело провести со мной время?
     – Ну, я подумаю. А что вы предлагаете, спасатель-Максим?
     – Ммм… Скажи, ты любишь караоке?
     Девушка сквозь улыбку сказала:
     –Чуть-чуть.

ЭПИЛОГ

     Открыв входную дверь, я прислушался к тишине квартиры. Ни звука.
     – Алён! – крикнул я, – нам пора выезжать!
     Через минуту моя жена вышла из комнаты. На ней был фартук, испачканный в разных местах акриловой краской, в руке была длинная художественная кисть, волосы её были завязаны в хвост, а лицо озарялось счастьем творческого человека, который занимается любимым делом.
     – Куда выезжать?
     – Ну, вчера я говорил… Помнишь?
     – Ой, я совсем забыла. А можно я не поеду?
     Я провел тыльной стороной пальцев руки по щеке с еле заметным шрамом.
     – Надо, Зайчиш (она любила, когда я её так называл).
     – Хорошо, я сейчас, дай мне пять минут.
     Она ушла, а я, подождав немного, громко крикнул:
     – Джек!
     Большая немецкая овчарка кабель, который жил с нами прямо в нашей квартире, выбежал из кухни ко мне в коридор. Кухня - это было его излюбленное место. Со стола он никогда ничего не воровал, но спать под окном у батареи любил.
     – Джеки! Пёс ты мой!
     – Рррафф! - лай его был очень низок и силён.
     – С нами едешь?
     – Рррафф!
     Алёна вышла из комнаты в легком платье, склонив голову и надевая серёжку.
     – Джек с нами едет?
     – Ну, не оставлять же его. Обидится, опять съест твои сапоги, и опять за новыми поедем.
     – Не, эти сапоги мне нравятся. Пусть едет.
     Девушка постояла перед зеркалом, прихорашиваясь, а потом склонилась к краю зеркальной глади и сказала:
     – Любимые, мы скоро вернемся. Не скучайте!
     После этого она, молча, пройдя мимо меня, вышла из квартиры и направилась в сторону лифта. Джек, чуть поскальзываясь и стуча по полу когтями, последовал за ней. Я, оставшись один, повернулся в сторону зеркала и, посмотрев издали в то же самое место, куда смотрела Алёна, повторил:
     – Не скучайте…
     Вышел и закрыл дверь.
     На зеркале были закреплены две фотографии: улыбающийся отец Алёны и сидящий в траве старый пёс Макс.