Вольные люди. Глава 64. Родину защищать!

Время действия - 1944-45 года, наше время.

Последние немецкие корабли ушли от пирса перед рассветом, а в селе ещё ухали орудия, прикрывая их отход, огрызались, хоть уже и не слишком грозно. Потом заворчали моторы, артиллеристы попрыгали в грузовики, прицепив к ним свои пушки, и спешно отбыли в сторону Севастополя.

Через полчаса по улицам Андреевки прошагали уставшие, пахнущие пылью и порохом красноармейцы. Прошли, не останавливаясь, не глядя на ребятишек, с любопытством и тайным страхом выглядывавших из укрытий, только у родника задержались, чтобы напиться и набрать воды впрок.

А следом за солдатами вошли партизаны.

- Фрол Матвеич! - кинулась Ольга к бородатому немолодому бойцу. - Это вы?

- Оленька! - партизан обнял женщину. - Как дети? Как Ниночка?

- Да живы дети, живы, Фрол Матвеич… - Ольга прижала уголок платка ко рту, глаза её наполнились слезами.

- Что ты? - Фрол удивлено посмотрел на неё.

- Ваши-то…

- Про жену слышал… Тогда ещё, в сорок первом, - Фрол снял с головы фуражку. - Бабушка передавала мне весточку, чтобы не появлялся в селе. Как она, Василиса Матвеевна наша?

Ольга заплакала.

- Что? Что? Она… - Фрол не мог выговорить страшных слов.

- Вчера… немцы её… Сказали, партизанам помогала.

- Расстреляли?!

Ольга покачала головой:

- Нет… Закрыли её в доме и спалили…

Рыдания мешали ей говорить.

- И вы… вы видели её тело?! - в голосе Фрола зазвучала надежда.

- Какое там… Не подойти. Дымится всё до сих пор. Да и бой был, мы из подпола с детишками и не вылазили.

- Так жива она, жива! - Фрол кинулся к обгорелым стенам бабушкиного дома.

- Фрол! - один из бойцов попытался остановить его. - Фрол, ты же сам знаешь, что это невозможно!

- Братцы, она жива! - Фрол, подбежав к пепелищу, взялся кидать обгоревшие доски.

Бойцы переглянулись — не рехнулся ли он с горя.

- Что ты делаешь? Опомнись… - сказал один из товарищей Фролу. - Мы не один раз видели такое, и… Не было у неё шансов…

- Там тайник! - глаза Фрола лихорадочно блестели. - Я сам ей делал под домом тайник. Она укрылась в тайнике!

- Вон что… Если не задохнулась, то могла и спастись… - боец неуверенно взялся за какую-то балку, потащил в сторону.

- Там вентиляция! Я делал воздуховод через старое абрикосовое дерево. Оно не пострадало, значит, чистый воздух там есть!

Бойцы, удивленно оглядев дерево, принялись разбирать завалы.

Через час вход в тайник был очищен, и Фрол спустился в узкий лаз.

- Ну, что там? - бойцы склонились над дырой.

- Погоди, темно, не видно ни черта… Бабушка… ты здесь? - послышалось из тайника. - Здесь она… Живая, без сознания только.

- Сам вытащить сможешь?

- Смогу. В ней веса-то чуть-чуть совсем. А ну, ребята, принимайте!

Из темноты лаза показалось сухонькое тело, склоненная к плечу голова в когда-то белом, а теперь посеревшем от копоти и пыли платочке. Бойцы подхватили старушку под мышки и бережно вытянули наружу.

- Вот радость-то какая, жива бабулька! - гомонили мужчины возбужденными голосами.

Так много горя видели они за прошедшие годы, так много было в их жизни потерь и расставаний, что спасенная старушка казалась им чудом.

- А что же это у неё с лицом-то? - вдруг сказал кто-то. - Разбитое совсем лицо ведь…

- Немцы её… Побили видно… - к бойцам неслышно подошла Ольга. - Я видала, как заходили в избу трое. Двое немцев и… полицай. А потом вышли, и офицер скомандовал солдатам что-то. Я-то в окно тайком глядела. Смотрю — солому притащили, бензин… Куда же вы теперь Василису Матвевну? Где жить-то ей теперь? А то ко мне несите.

- Погоди, сейчас, немного в чувство приведем, - сказал Фрол, укладывая Василису на траву под деревом. - А что это в руках-то у неё? Что-то в платочек завернутое. Зажала ведь, не вытащишь! Бумаги какие-то. Рисунок… Да это ведь тот самый портрет деда Семёна, что на крышке старого рундука прикреплен был! А это..? - развернув бумажку, Фрол принялся читать. - Актеры Симферопольского театра… партизанская группа Сокол… Это же о наших артистах написано… Откуда это у бабушки?

- Фролушка… - прошелестел тихий голос. - А немцы… где они?

- Бабушка, ты очнулась? - кинулся к ней Фрол. - Нет их, ушли они. Наша армия выбила их отсюда!

- Дождались… - Василиса попыталась перекреститься, но не хватило сил, и рука её бессильно упала. - Васятка-то… где?

- Воюет Васятка. Бабушка, за что тебя так? Плохо тебе родная?

- Жива, и слава Богу. Бумага-то где? Взял? Не потеряй... Алла оставила.

- Алла была здесь?

- Немцы схватили её. Офицера… застрелила она…

- Вон оно что… - Фрол поднял глаза на товарищей, в сухих глазах его была боль и понимание, какая участь постигла связную. - Где болит у тебя, бабушка?

- В груди печет… - Василиса говорила с трудом, задыхаясь, будто не хватало ей воздуха. - Саданул полицай кулаком-то. Разбил, видно, кость. Поначалу не шибко болело, а теперя дышать тяжко. Ништо, не про меня забота. Я своё отжила. А ты листок этот не потеряй, гляди. Снеси кому следует. Тут она, голубонька, всё прописала про театр свой. А Сёмушку мне обратно давай. Пускай при мне будет.

Фрол аккуратно завернул рисунок в платочек и вложил его в руки старушке.

- Вот, бабушка, рисунок. Ничего, кончится война, мы тебе опять большой портрет закажем на стену. И дом новый построим. А теперь мы тебя к Ольге отнесем. В больницу бы, да какие теперь больницы!

Хворала Василиса долго. Лежала на кровати, смотрела в раскрытое окно, слушала шум моря. Шалопаи-близнецы осторожно, на цыпочках, заходили в комнату и, убедившись, что не случилось со старушкой ничего дурного, так же тихо исчезали. Танюшка, повзрослевшая за эти годы, заботливо ухаживала за ней, и даже крошка Ниночка не позволяла себе в присутствии Василисы ныть и просить у старших немного хлебушка.

9 мая появился Фрол:

- Бабушка, а я к тебе с радостной весточкой. Севастополь наш! Полностью очищен от фашистской нечисти!

Василиса закрыла глаза, из-под ресниц её показались слёзы:

- Слава те, Господи… На всё воля твоя…

- Скоро, совсем скоро прогоним нечисть с русской земли. А там… Там и до Берлина рукой подать! Помяни моё слово, бабушка, самое большое — год, и мы поднимем красное знамя над рейхстагом.

- Дай-то, Бог, дай Бог! - Василиса приподнялась над постелью. - Ты-то, гляжу, в солдатском. Неужто дальше пойдёшь воевать? Не останешься разве колхоз поднимать?

- В колхозе и без меня люди найдутся. Не смогу я сидеть дома. После того, что мы пережили здесь, у меня одно желание — бить гадов, не останавливаясь. А ты знаешь, ведь нашли мы того полицая, Вербещука, который тебя бил. Немцы-то их с собой не взяли, когда сбегали. Им деваться некуда были, полицайскую форму поскидали, усы сбрили, из себя беженцев изображать взялись. Только их быстро раскусили. Суд над ними короткий был. Вздёрнули к… матери! Отомстили за тебя.

- Не за меня, Фролушка. За всех, кого они замучили, запытали. На земле суд совершили, а там и на небе свой суд будет. Аминь. Про Гришу, Стёпу, Сергея не слышал ничего? Лиза теперя где? Куда подастся, сиротинушка?

- Не слыхал ничего.

Василиса вздохнула:

- Храни их, Господи...

- Пора мне, бабушка. Завтра передислокация войск. Уходим мы на материк. Ты жди меня, родная. Мы вернёмся, и отстроим село, и поднимем колхоз… Такая жизнь у нас будет… - Фрол с чувством рубанул рукой воздух. - Ты верь только!

- Верю. Пусть Господь благословит тебя.

Фрол поцеловал Василису, ещё раз на прощанье посмотрел с улыбкой в родное лицо и направился к выходу.

- Постой. Ты про художника того скажи — жив ли он?

- Про художника? А, ты про Николая Семёновича Самокиша? Так помер он. Зимой ещё помер.

- Не дожил до радостного дня. Царствие ему небесное… Картины-то его Алла прятала от немцев… Остался ли кто, кто знает, где они? Пропадут ведь…

Фрол только руками развёл.

--------

Картины великого художника так и остались в том месте, куда заботливо спрятали их благодарные ученики мастера — до Победы никто из них не дожил. Россия навсегда потеряла шедевры отечественной живописи.

--------

Вести от Фрола приходили, хоть и редко, до самой весны. Танюшка читала Василисе каждое, а потом писала под диктовку обстоятельный ответ.

- Бабушка, да ведь сейчас письма так не пишут. Что же это — одни поклоны передаете! - пыталась она спорить, однако старушка была непреклонна. - Ну хорошо, хорошо. Только, наверное, ему интереснее было бы про то, как мы колхоз поднимаем.

- Про колхоз ты, детушка, от себя письмо напиши. А от меня — вот такое, как я говорю тебе.

Фролу и впрямь бабушкины письма были роднее и ближе. Читал он, и будто видел её перед собой — старенькую, в белом платочке, пахнущую хлебом и пирогами. И вставало перед глазами его детство, при царском режиме которое прошло. Неспешное течение времени, разомлевшие от полдневной жары куры, запах переспевающих персиков в саду.

Весной письма от Фрола приходить перестали. А Василиса всё ждала и каждый день высматривала почтальона. Теперь она уже могла выходить на улицу. По утрам, опираясь на палку, Васёнка выбиралась из дома и садилась на травку на солнечной стороне. Грелась, смотрела на то, что происходит вокруг и вспоминала. Вспоминала землянки, в которых жили они первый год. Матросов, артелью поднимавших хозяйство. Крепостных девушек, прибывших сюда издалека и ставших верными и любящими жёнами. Родные до боли лица вставали перед нею одно за другим.

Вот Марья большая — с простоватым деревенским лицом и огромными, разбитыми работой руками. Вот Полюшка — беленькая, хрупкая. А внучок-то, Филипп, в Матвея пошёл. Такой же медведь. Вот Аннушка — худющая, высокая, с синими, будто море, глазами. Матушка ейная, Глафира. Ананий. Вот Тимофей — по лицу как будто старик, а на деле молодым оказавшийся, двоих деток вырастить успел. Да и Тихон, хоть и приемных ребятишек, а всё-таки поднял. Семён…

Тут лицо у Василисы начинало светиться. Она погружалась в воспоминания будто в радостный сон, не слыша и не замечая, что происходит вокруг.

- Василиса Матвеевна! - во двор влетела Ольга, улыбающаяся и рыдающая одновременно.

- Что? - встрепенулась Васёнка. - Письмо? От Фролушки?

- Нет, не письмо…

- А что?

- Победа! Победа, Василиса Матвеевна! Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции. Мы победили!

- Слава тебе, Господи… - Василиса перекрестилась.

Ольга унеслась куда-то — в колхозе теперь дел было невпроворот, а Василиса достала из-за пазухи платочек, развернула старый, затертый на сгибах листочек с карандашным портретом молоденького черноглазого матроса.

- Вот, Сёмушка, дождались мы. Дождались. Видишь, не посрамили вас внуки. Как вы когда-то Расею отстояли, так и они теперь.

И так радостно стало Васёнке, такое счастье охватило её душу, что даже сердце сжалось сильно, до боли. Старушка подняла глаза — ярко светило солнце, благоухала сирень, шуршал галечником прибой.

- Я здесь-я здесь-я здесь! - защебетала птичка на дереве.

- Хорошо-то как! Хорошо…

- Василиса… - раздалось рядом.

Васёнка повернула голову. Кто-то был поблизости, а кто — не понять. Вроде в глазах не мутилось, и деревья просматривались чётко, а эти будто ускользали. Вроде парни какие-то не особенно высокого роста, по-простому одеты.

- Что, ребятушки?

- Пойдём, Василиса, с нами.

- Да ведь я старенька уже, сто годов мне уже исполнилось. Не угонюсь я за вами.

- Какая же ты старенька! - голос у парня тёплый такой, добрый. - Погляди!

И видит Васёнка себя вроде как со стороны — молодая девушка, девчонка совсем. Крепкая, как боровичок, сероглазая, косы русые короной на голове.

- Так это ж я такая была, когда с Сёмой обвенчалась! - засмеялась Василиса.

- Ты и есть такая, - улыбнулся парень. - Пойдём.

- А вы-то кто? - Василиса вдруг почувствовала необычайную легкость в теле. Она поднялась, потянулась с наслаждением.

- Проводники. Идём же!

- Так идём.

Она сделала несколько шагов от дома, но спохватилась:

- Постой! А как же Ольга? Искать ведь станет, куда бабушка пропала!

Василиса оглянулась, но дома не было, только лес и дорога меж деревьев.

- Да ведь это же… По этой дороге мы детишками по ягоды да грибы в лес ходили!

Она снова повернулась к проводникам и увидела перед собой ворота.

- Иди, Василиса! - ласково сказал парень.

- А вы?

- Нет, туда нам не положено. А ты иди, не бойся.

- Благодарствую, ребятушки. Быстро же мы дошли…

- Так ведь ты сама себе этот путь проложила. Какую жизнь прожила, такая и дорога.

«Как это?» - не поняла Василиса, но спросить заробела. Она поклонилась с улыбкой проводникам и шагнула в ворота.

А за ними открылся сад цветущий. По дорожке шёл к ней Семён.

- Сёмушка! Ты! - кинулась к нему Васёнка.

- Я! - он обнял её, и в груди у Василисы сладко заныло. - Теперь мы будем вместе.

- И никогда-никогда больше не расстанемся?

- Никогда. А посмотри, кто здесь ещё! - Семён улыбнулся.

- Кто?

По дорожке среди цветущих роз шли к ним Павел с Дарьей, и Фёдор с Мариной, и Аннушка, и Тимофей… И много-много знакомых, родных, дорогих сердцу людей. И все молодые, цветущие, сияющие.

- Я так рада, так рада, - говорила Василиса, обнимала всех, целовала. - Фролушка, ты! Что же ты мне писем-то не писал? Ведь тревожилась-то я как! Аллочка! И ты? Почему не наведалась к бабушке? Я ведь горевала о тебе, думала, что немцы тебя застрелили. А где же Серёжа, где Лиза?

- Рано им здесь быть… - Семён с улыбкой взял её руку.

- Рано? - Василиса немного растерялась. - Постой, значит, я…

- Да, лапушка, - ласково ответил Сёма. - Твой путь земной закончился.

- Вон оно что… Значит, ты, Фролушка…

- При освобождении Будапешта.

- Стёпушка, и ты здесь? Где же ты упокоился?

- В Бухенвальде, бабушка. Казнён за участие в подпольной антифашистской организации. А прах мой по полям германским развеян.

- Филипп… Гришенька…

- Пали при обороне Севастополя.

- Наталья…

- Наш санитарный поезд под бомбёжку угодил.

Лицо Василисы омрачилось.

- А ты не печалься, лапушка. Видишь, они попали сюда, значит, не зря жизнь их прожита была. Значит, Господу дела их угодны были.

- Да ведь они в Бога не верили, в церковь не ходили, в партии состояли.

Семён засмеялся:

- В добро они верили. Души в чистоте содержали, не грешили. Трудились на благо земли родной. Разве этого мало?

Василиса взглянула на мужа, на такое красивое, родное лицо — совсем юное и чистое, и счастье заполнило всё её существо…

***

Красное солнце садилось за край моря, тихо шуршал галечником прибой, по белоснежной балюстраде прыгала птичка.

- И вот здесь, в Андреевке, жили твои предки?

В летнем кафе за столиком сидели двое — чернявый молодой моряк и беленькая симпатичная девушка.

- Да, здесь. Один из моих прадедов и был основателем этого поселка. Если хочешь, покажу его портрет.

- Портрет? ЗдОрово, покажи.

Моряк взял в руки телефон, поискал нужную картинку и протянул его девушке:

- Вот, смотри.

- Да ладно! Шутишь! Это же твой портрет. Фоторедактором обработал под карандаш! - девчонка обиженно поджала губы.

- Нет, Леночка. Это на самом деле портрет моего прапрапрадеда Семёна, матроса, героя обороны Севастополя. Рисунок сделан на корабле одним из офицеров. Хранился рисунок у его жены, а когда её не стало, у моего прадеда Сергея.

- Но тогда ты очень похож на него!

- Да, все так говорят. Меня и назвали-то Семёном в его честь.

- Поэтому ты и в моряки пошёл?

- Ну, отчасти поэтому. Знаешь, Леночка, в одном хорошем фильме прозвучала фраза: «Есть такая профессия — Родину защищать». Вот это про нас. Мы все так или иначе связаны с морем, с кораблями, с военным флотом.

- Эту фразу сказал герой Юматова…

- Да. Кстати, ты знала, что сам Юматов юнгой участвовал в Евпаторийском десанте?

- Нннет… Что за десант?

- Я расскажу тебе, если ты захочешь. И покажу памятник морякам-десантникам у Евпатории.

- Хочу.

- Договорились, - улыбнулся Семён.

- Я слышала от экскурсовода, что первыми жительницами Андреевки были крепостные девушки. А мужья им достались по жребию. Реально? - недоверчиво засмеялась Леночка.

- Реально.

- И как это?

- Вот так. Впервые увидели будущих мужей на венчании. Ты знаешь, Леночка, история не оставила нам подробностей их жизни. Как они обустраивали хозяйство, что любили, что носили. Только сухие строчки в архивных книгах. Но из поколения в поколение передавалось одно — все семьи получились крепкими, счастливыми, и ни одна женщина не пожалела о том, что когда-то отправилась в далекий неизвестный Крым, чтобы стать женой отставного, искалеченного войной матроса.

Леночка помолчала, обдумывая услышанное. Семён заказал ещё две чашки кофе, и девушка, задумчиво помешивая ложечкой напиток, спросила:

- И что, все в вашей семье моряки?

- Есть ещё и лётчики. Военно-морской авиации, разумеется. Был у нас в роду авиатор. Участник первой мировой. Отсюда, из Севастополя, летал турок бомбить. Может быть, его кровь дает о себе знать. Один его правнуков - пилот истребителя-бомбардировщика, служит теперь на военном аэродроме неподалёку. Герой спецоперации, орденом награжден. Если захочешь, познакомлю тебя с ним и его семьёй.

Леночка улыбнулась и не ответила.

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, и кафе засияло огнями.

Вдруг над морем с рёвом поднялся огненный шар и, оставляя за собой широкий белый хвост, понёсся по тёмно-фиолетовому небу. За ним второй, и третий, и ещё один…

- Наши Калибрами работают! - с гордостью сказал Семён.

- А ты… Ты тоже… участвуешь?

- Конечно. Ведь я военный. Я севастополец, а Севастополь всегда был за правду.

- Но ведь это… опасно?

- Быть военным всегда опасно, - засмеялся Семён. - Но ведь мои деды не думали об этом.

Леночка опустила глаза, спрашивая себя, смогла бы она прожить жизнь рядом с этим красивым парнем в постоянной тревоге за него? Вместе с ним переносить «все тяготы и лишения воинской службы»? Быть ему надежным тылом?

- Я здесь… - сонно пискнула птичка, поудобнее устраиваясь в зарослях акации и глядя сверху на молодёжь. Вот и славно. Вот и ещё одна веточка Василисы скоро даст росток, и приумножится род русского матроса Семёна Астахова.

А силу ему дает земля, щедро политая кровью и пОтом тысяч людей, живших в этом благословенном краю и защищавших и его, и суровые северные, и восточные необъятные просторы нашей Родины.