Литовская крепость. 25

25.

Феодор так устал от бдительности Фетиньи и ответственного надзора отца Севастьяна, что очень обрадовался, когда Олехно Савич и Ян Щит отпросили его погулять по крепости. Они вместе поднялись на стену, чтобы полюбоваться с крепостной башни окрестностями. Под самой крышей ласточки, свившие себе гнёзда, с писком влетали в них и вылетали обратно. Некоторые потешно вертели головками, выглядывая из полукруглых построек, слепленных ими из кусочков глины. Стоявший на башне стражник был занят своим делом и не мешал им.

В этот день к наместнику прибыл гонец из столицы. Сверху им было видно, как он проскакал на взмыленном коне, спрыгнул, выкрикнув что-то и  на ходу бросив поводья подбежавшим боярам, а затем направился в канцелярскую избу. Вскоре туда важно прошествовал Иов Васильевич Рагоза. По пути он вляпался новыми сапогами в куриный помет и произнёс бурную речь, обращённую к двум боярам, стоявшим на часах, о том, что крепость – это боевое сооружение, а не бабкин огород. Однако, узнав, что поутру здесь щипали траву его куры, чьей обязанностью было снабжать стол подвоеводы свежими яйцами и мясом, Рагоза заявил:
–Мозгов у этих птиц почти нет, недаром же говорят о тупице, что у него «куриные мозги», стало быть, какой с них спрос?
Посмеявшись над незадачей Иова Васильевича, приодевшегося на встречу с столичным гостем, Феодор спросил:
–А на каком языке говорил гонец?
–На польском, – ответил Савич.
–Ты его понимаешь? – удивился мальчик.
–Понимаю.
–А ты? – спросил Феодор у Яна.
Тот ответил, что тоже понимает.
–Интересно,  – задумчиво сказал отрок,  – вот мы живем в одном княжестве с поляками, а языки у нас разные. А вот в соседнем Московском княжестве язык похож на тот, что здесь. А знаете почему?
–Почему? – усмехнулся в ус Щит.
–Я думаю потому, что мецняне и московиты православные, а поляки – католики.
–Мальчик мой, дай-ка я пощупаю твой лоб, – с напускной заботой сказал Щит. – Ты слишком долго просидел среди книг отца Севастьяна. Как лекарь, я прописываю тебе много отдыхать, гулять, один раз даже можно в корчме…
–Да ты совсем разум потерял, Ян! – напустился на него Савич. – Чему ты учишь мальчишку?

Они хорошо посидели, посмеялись, а потом друзья проводили Феодора снова к дому священника.
–Наверно, тебе тяжко жить под таким надзором, как сейчас, но поверь мне, это для твоего блага. Потерпи, парень, как только мы поймаем всех негодяев, мы позаботимся, чтобы твоя жизнь стала полегче и повеселее. Скоро мы снова к тебе зайдём и возьмем погулять. Обещай мне, что сам ты не сделаешь никаких глупостей.
Феодор в ответ покраснел и  потупился, но потом вскинул глаза и кивнул, улыбнувшись в ответ.
–Никогда не видел такого застенчивого парня! – сказал Ян, когда они проводили взглядом его удаляющуюся фигуру.
Савич, склонный к глубокомысленным размышлениям, подумал, что никогда не видел такого чистого и ясного лица. Такие лица бывают у людей только в юности, и часто жизнь быстро и безвозвратно стирает с них эту светлую красоту.

Феодор, хотя и дал слово вести себя осмотрительно, полагал, что он достаточно осторожен, чтобы попытаться приблизиться к той цели, ради которой он с такими трудами добирался в литовскую крепость.

Он подумал, что, в конце концов, она не может не оценить то, как он шёл к ней. Сначала он думал, что главное – это оказаться в пределах литовских земель и добраться до Мценска, но, как оказалось, и во Мценске она была так же далека от него, как если бы он никогда не покидал отчего дома. Каждое воскресенье в церкви он смотрел на неё, ожидая, что сердце ей подскажет, или она узнает его.
Здесь, во Мценске он понял, почему она не приехала и никого не по-слала за ним. Он простил её, потому что, наверно, Шишок не смог отдать письмо. Хорошо было уже то, что она жива, а не умерла, как он опасался по пути.

Феодор не знал, хорошо ли было, что он не попал в лапы её безумного сына там, в корчме Жбана. С одной стороны, этот бешеный парень был способен на что угодно, с другой стороны, он оказался бы к ней близко-близко. Отрок надеялся, что слава о его службе в доме священника и способностях достигнет её ушей. Пение в церковном хоре позволяло ему видеть её почти каждое воскресенье, и он видел, как её трогают песнопения. Хотя рядом с ней всегда было это чудовище, её сынок, стерегший её как сторожевая собака, Феодор надеялся улучить момент, когда можно будет приблизиться к ней.

Недаром он осторожно выведал, где стоит её осадный двор и исходил взад-вперед всю улицу, надеясь, что каким–то чудом встретит её одну и скажет её лишь одно слово, а она потеряет дар речи, и этого мгновения ему хватит, чтобы объяснить все остальное. Поджог тюрьмы и заключение в подвал чуть не погубили все, и он уже думал, случайное это совпадение или происки этого бешеного зверя, её старшего сына? К счастью, все разрешилось, но возникли новые препятствия. Опасаясь за его безопасность, священник и Фетинья просто задавили его своей заботой. После оправдания они словно испытывали чувство вины в том, что могли заподозрить его в чем-то дурном. Феодор и сам видел, что они неплохие люди, даже Фетинья под своим ледяным панцирем непоколебимой добродетели оказалась доброй особой. Из-за цели, которая привела его в Мценск, он не мог в полной мере ощутить благодарность по отношению к ним. Отроку было стыдно пред ними за то, что он должен был скрывать от них правду о том, зачем он здесь. Он им не лгал, но все равно это получался какого-то рода обман. Такой же, как перед отцом, когда он попросил научить его писать. Отец ни в чем не мог ему отказать, а ведь Феодор уже тогда мечтал вырасти и написать ей письмо. Он не знал, как передаст его, но верил, что все получится. Иногда он не мог глядеть отцу в глаза, потому что скрывал в своём сердце этот секрет. Теперь, когда отец умер, его мучило, что он всю жизнь его обманывал. Интересно, знает ли он там, на небесах, об этом? Простит ли он его?

В воскресенье в церкви Феодор снова с мучительным беспокойством ждал, появится ли она. И она пришла. Свет падал сквозь слюдяное оконце на её лицо. Когда он пел, иногда вскидывая на неё глаза,  на этом лице отражалась тихая светлая радость. Её сын-зверь стоял за её спиной, а рядом с сосредоточенным лицом стояла её насупленная дочь.

Когда служба окончилась, и Феодор стал присматриваться, нельзя ли подойти к ней, или хотя бы выйти из церкви, чтобы встать так, чтобы как можно дольше видеть, как она идет к выходу из крепости, отрок увидел, как в возникшей сутолоке она на мгновение осталась одна. Молодой боярин, его друг Ян Щит воспользовался тем, что её сына оттерла толпа, и сунул ей что–то. В эту минуту её жестокий страж пробился к ней и сказал что-то резкое. Она вздрогнула и то ли уронила, то ли бросила данный ей Щитом предмет на пол.

Увидев этот предмет, Феодор почувствовал, как у него сводит живот, а к горлу подкатывает тошнота. Он узнал свое письмо. Как оно оказалось у Щита? И что она сделала, уронила или бросила? В любом случае, письмо не должно было попасть в чужие руки. Растолкав всех, Феодор встал на него ногой, надеясь поднять, когда все выйдут из церкви.
–Что это у тебя там под ногой? – спросил его молодой боярин, который вчера стоял на страже на площадке башни.
–Это моё, – ответил невесть откуда возникший Щит. – Сойди-ка, Феодор.
В замешательстве отрок смотрел, как Ян забирает письмо. Он так побелел от волнения, что Ян спросил, не заболел ли он. Феодор соврал, что у него болит голова.
–Это, наверно, от духоты в церкви. Ты выйди на улицу, – посоветовал Щит  и спросил: – Хочешь, я провожу тебя?

Феодор отказался. Дыханье его перехватывало, сердце стучало.  В душе его все так переворачивалось, что он то и дело ронял вещи и путал их, помогая священнику наводить порядок в церкви. На вопрос отца Севастьяна, что это с ним, отрок опустил глаза долу и сказал, что ничего.   Затем они пошли дописать некоторые сведения в церковные книги, но пальцы не слушались Феодора, он никак не мог взять в толк, что следует написать и делал ошибки. Он видел, что отец Севастьян рассердился, но сдерживает себя. За обедом Феодор не отрывал глаз от тарелки, но чувствовал, как две пары внимательных глаз следят за ним. Еда не лезла в рот, а когда отец Севастьян строго спросил, что случилось, Феодор не выдержал и зарыдал, уткнувшись лицом в скрещенные на столе руки.

–Господи, да что с тобой приключилось? – спросил священник, и странно было слышать растерянность в голосе этого большого и сильного человека.
–Что случилось? – неожиданно вступилась за отрока Фетинья, закрывая его всем телом от отца Севастьяна. – Да вы, батюшка, совсем замучили его своими книгами и разной работой! Дай Бог, чтобы дитё не заболело от усталости!
–Да я же хотел как лучше…
–А получилось, как всегда! – решительно сказала Фетинья. – Пойдём, деточка, со мной!

Она отвела отрока в горницу, уложила на постель, разложенную на лавке, а сама села рядом в головах. Феодор никак не мог успокоиться. Горе его было велико: уронила она письмо или бросила? А что, если все эти муки, что он пережил в пути, были зря? Утомившись, он затих, но голова немилосердно раскалывалась. Отрок не слышал, что говорила Фетинья, но лицо его горело от стыда: ведь она утешала его от сердца, а он её обманывал. Приняв прилив крови к лицу за жар, старая дева уверилась, что мальчик заболел от переутомления. То, что он отказался от ужина, окончательно убедило её в этом.

Феодор провалялся в постели весь вечер, не в силах оторвать больную голову от подушки. Он слышал, как в соседней комнате Фетинья что-то выговаривала священнику, пока не провалился в какое-то сумеречное забытьё.
Наутро его никто не будил, и Феодор проснулся, когда солнце уже ярко светило в раскрытое окно. Он с трудом сел в постели, обнаружив, что кто-то накануне снял с него верхнюю одежду и укрыл покрывалом. Голова гудела так, что было больно глазам. Появившаяся Фетинья попыталась было уложить его обратно, но Феодор настоял на том, чтобы встать. Его прошибло потом от слабости, ноги дрожали, однако он упорно стоял на своем. К удивлению отрока, Фетинья безропотно позволила ему поступать так, как он хочет. Она молча помогла ему одеться, а затеем перейти в соседнюю горницу.  Далеко, правда, он не ушел, а, сделав несколько шагов, едва не упал.  Она оттащила его обратно и снова уложила.
Феодор пролежал весь день, весь вечер, почти не шевелясь, потому что стоило ему приподнять голову, как стены начинали искажаться и двигаться. Половину ночи он, напрягая зрение, всматривался в окружающие предметы, чтобы убедиться, что они неподвижны. Лишь на следующее утро, ощущая сильную слабость, он выполз во двор, и весь день просидел на завалинке, глядя, как возле церкви плотники строгали огромный крест. Фетинья сказала ему, что отец Севастьян хочет водрузить его на перекрёстке дорог, чтобы путников охраняла крестная сила.

Узнав о внезапно приключившейся болезни отрока, к нему заглянули Щит, Савич и Хомяк.  Вид Щита вызвал у Феодора такой трепет и выражение муки на лице, что тот счел за лучшее побыстрее распрощаться.  Савич и Хомяк, не понимая, в чем дело, пытались  расшевелить его разными рассказами, однако он никак не мог сосредоточиться на их словах. Чтобы никого не обидеть, Феодор кивал и приподнимал углы рта, словно улыбался, но они видели, что он делает это невпопад. Друзья ушли удрученные.

В конце концов, отец Севастьян решил, что никто не должен приходить к Феодору и беспокоить его. От отрока никто ничего не требовал, и он провел два дня, сидя на завалинке и наблюдая, как плотники заканчивают свои труды. Наутро третьего дня он начал прохаживаться вокруг церкви, когда заметил боярина, стоявшего на часах на крепостной башне в день, когда прибыл гонец-поляк. Он подавал Феодору знаки, чтобы мальчик подошёл к нему. Они не были знакомы, разве что знали друг друга в лицо, встречаясь каждый день на территории крепости. Феодор удивился, но подошёл к нему.
–Говорили, что ты был болен, но сейчас, смотрю, тебе лучше, – сказал боярин.
Феодор не знал, что ответить и промолчал.
–Тут одна женщина беспокоится о тебе, – снизил голос до шёпота боярин.
–Какая женщина? – спросил отрок, и сердце его снова бешено застучало.
–Настасья Марковна Якимова, – все так же тихо прошептал боярин, но Феодору казалось, что звук его голоса раздается на весь двор.
–А что ей от меня нужно? – опустив глаза и сильно побледнев, спросил отрок.
–Не знаю, это не мое дело, но она хотела бы увидеть тебя, – продолжил шипеть ему на ухо боярин, и щека Феодора горела от его горячего дыхания. –  Она будет ждать тебя сегодня после вечерней службы за внешним частоколом по дороге в корчму.
–А зачем мне туда идти?
–Это уж твои дела , парень. Хочешь – ходи, не хочешь – не ходи. Если надумаешь, я сегодня буду стоять на страже на воротах и могу пропустить тебя незаметно.
С этими словами боярин быстро отвернулся и пошёл по своим делам.
–Что этот бездельник от тебя хотел? – спросил, подходя к Феодору, отец Севастьян.
–Спрашивал, когда будет готов крест, который делают плотники, – соврал Феодор.
–Вот бездельник! – рассердился священник. – Нет, чтобы думать о службе! Собирает здесь сплетни, словно базарная баба.

Феодор вернулся в дом и прилег на лавку. Сердце его стучало, как молот, в голове шумело. Неужели сердце подсказало ей, кто он? Почему она хочет встретиться с ним за частоколом внешней стены? Может, сын отправил её в имение, и на дороге, где меньше свидетелей, ей легче перекинуться с ним словом так, чтобы никто ни о чем не догадался? А что, если это не она, а ловушка? Впрочем, Феодор преодолел столько преград, чтобы оказаться здесь и встретиться с ней, что теперь осторожничать было поздно. Другого случая увидеть её могло ещё долго не представиться. У него был всего один способ проверить все свои сомнения: пойти вечером на дорогу, ведущую к корчме.

Когда священник и Фетинья ушли в церковь на вечернюю службу, отрок немного погодя встал и, выйдя из дому, осторожно прикрыл а собой дверь. Медленно, опасаясь встретить кого-либо из своих близких знакомых, он направился к крепостным воротам. Боярин, что говорил с ним утром, стоял на страже. Увидев мальчика, он  намеренно отвернулся. Феодор проскользнул мимо и, перейдя мост, перекинутый через небольшой ров, оказался в посаде, тесно застроенном осадными дворами бояр и домами горожан. Он шёл, опустив глаза, с бьющимся сердцем, опасаясь в любой момент быть остановленным кем-нибудь. Один раз ему показалось, что в уличной толпе мелькнул Хомяк, и Феодор  поспешил пройти опасное место, скрывшись за широченной бабой. Он едва не попал в неприятности, так как баба вообразила, что он хочет стянуть у неё  деньги. Пройдя последние ворота, он последний раз оглянулся на земляной вал с частоколом наверху и обернулся лицом к дороге. Там никого не было. Конечно, разве могла она его ждать, стоя на виду у всех? Феодор двинулся в перед, к тому месту, где дорога немного сворачивала и скрывалась за зарослями росших по её сторонам ракит. Там тоже никого не было. Может, он пришёл слишком рано? Феодор остановился и стал ждать. Через некоторое время до него донесся шум, но это оказалась крестьянская телега.

Солнце начинало садиться за горизонт. В траве стрекотали насекомые. Слабое приятное тепло, разлитое в воздухе, все более сменялось прохладой. Справа за деревьями слышался плеск воды, которую потревожило весло чьей-то рыбацкой лодки. Феодор начал успокаиваться. Он даже придумал, что скажет, если ему встретятся бояре из крепости, едущие в корчму или из нее.  Он скажет, что хочет навестить своего благодетеля корчемника Жбана.

Со стороны корчмы раздался стук копыт, и оттуда выехали четверо всадников. Одного из них Феодор узнал: это был молочный брат Микиты Якимова Митько. Отрок опустил глаза и побрел по краю дороги, надеясь, что не привлечет их внимания, однако ему не повезло.
–Кого я вижу! И куда это направляется отрок, прислуживающий в церкви? Да неужто выпить в корчму? – прицепился к нему Митько.
Феодор, не отвечая, медленно шёл дальше .

–Эй ты!  – снова окликнул его Митько. – Ты оглох? Я с тобой разговариваю!
Видя, что слова его не достигают цели, Митько приказал своим людям окружить отрока. Кони всадников топтались вокруг него так близко, что толкали мордами и норовили отдавить ногу копытами. Феодор был вынужден остановиться. Он стоял неподвижно, то вскидывая, то опуская глаза. На дороге, как назло, больше никого не было. Видя, что не добьется от отрока ни слез, ни мольбы, Митько вдруг жестко бросил:
–Хватайте его!
Мальчик попытался увернуться от чьей-то руки, вцепившейся ему в ворот. Ткань треснула. Веревочка, на которой висел нательный крест, разорвалась, и он улетел куда–то в придорожную траву. Кто–то из всадников схватил Феодора сзади за шиворот и за пояс, перебросив через седло и ударив ребром ладони по голове. Отрок был оглушён, но не настолько, чтобы не почувствовать, как на него набросили что-то, подоткнув ткань со стороны, где была лошадиная  шея, и кони пустились вскачь. Лежать было больно и неудобно, лука седла впиявливалась под ребра, а удерживала его и вовсе лишь рука всадника, железной хваткой вцепившаяся  в пояс. Кровь начала приливать к голове отрока: в глазах темнело, к горлу подступала тошнота. Потом в голове его пронеслась красная вспышка, и он потерял сознание.

Очнулся Феодор от холодной воды, выплеснутой ему на голову. Как издалека, он услышал фразу: «Довезли живьем ли?» Он открыл глаза, и взгляд его заметался между огнями, тенями людей, мелькавшими в их свете или тонувшими в темноте. Один из факелов приблизился к самому лицу отрока. Трепещущее на ночном ветру пламя осветило лицо человека, глядевшего на него холодным, неподвижным и ненавидящим взглядом. И этот человек сказал:
– Ну что, змея московская, ты думала, что я тебя не узнаю?