Литовская крепость. 26

26.

Пропажа Феодора, обнаруженная Фетиньей после окончания вечерней службы в церкви, подняла на ноги всю крепость. Были обысканы все закоулки, но тщетно. Допрошенный страж у ворот заявил, что мальчик не проходил, разве что проскользнул в толпе, которая выходила после богослужения.
Уже наступали плотные серые сумерки, когда наместник приказал части бояр гарнизона взять факелы и выйти в город. Казалось, след снова нашелся,  когда стража ворот у земляного вала вроде бы вспомнила, как похожий отрок выходил из города.

Иван Юрьевич рассудил, что слабый после болезни паренек не сможет далеко уйти пешком, а потому приказал прочесать местность вокруг крепости. Темные заросли по обеим сторонам дороги наполнились движущимися огнями факелов и перекличкой идущих цепью людей. Среди них выделялся громовой голос священника.
Наконец, был найден первый след: на листьях куста репейника Хомяк Евлахов обнаружил крестик отрока, болтавшийся на разорванной веревочке, застрявшей в колючках. Других следов на твердой, высушенной солнцем земле, покрывавшей дорогу, не было.

Если сначала среди ведущих поиски шли речи о том, что мальчишка сбежал, то теперь повисло тягостное молчание. Зачем мальчик вышел из крепости и снял крест?
–Крест снимают, когда хотят совершить грех, – заявил долговязый и тощий боярин Ивашко Толстый. – Неужто паренек утопился?
–А чего ему топиться? – спросил кто–то.
–Может, вина какая-то на нем была. Вдруг это он все-таки поджёг тюрьму? – продолжил рассуждать Ивашка.
–Так никто не сгорел, с чего ему топиться? – рассудительно заметил боярин Тимофей Петлин.
–Должно быть, отрок ушёл в бреду, не понимая, что делает, – сказал отец Севастьян, держа водной руке факел и не отрывая глаз от крестика, который держал в другой руке. – Неужели он утонул?
–Прочесывайте  получше берег реки, – приказал Иван Юрьевич своим людям, – может мальчишка в беспамятстве лежит где-то в траве.
Шагая в темноте рядом с другими боярами, Хомяк услыхал, как Ивашко Толстый продолжает рассуждать с кем–то:
–А если мальчишку найдут в реке, как узнать, утоп ли он, свалившись в реку в бреду, или утопился? Ведь если он утопился, то он – самоубийца и его нельзя хоронить в освящённой земле.
–Заткнись, – зло сказал Хомяк, – а то я сейчас тебя самого брошу в воду!

Когда стало совсем темно, поиски прекратились, и бояре вернулись в крепость. Ничего не дали и поиски, начатые, едва рассвело. Бояре утоптали всю высокую траву в округе и прошли цепью по всем окрестным зарослям, рыбаки истыкали баграми дно у берега: Феодор пропал бесследно.
День спустя Олехно Савич отправился к отцу Севастьяну по важному делу. Фетинья, снова превратившаяся в домашнего тирана, попыталась его не пропустить, но священник услышал голоса и сам вышел ему навстречу. Для разговора они прошли в комнату, где хранились церковные книги. Одна из них была развернута на столе. Савича поразило, как пропажа мальчика словно согнула отца Севастьяна. Кивнув в сторону раскрытой книги, священник сказал:
–Вот, все, что мне осталось от Феодора – сделанные его рукой записи. Я думал, что на старости лет Господь послал мне утешение в виде этого отрока, ведь своих детей у меня нет. Вместо этого он послал мне новое испытание, видимо, чтобы проверить искренность моего смирения. Я стараюсь смирить свой дух перед Его волей и не могу. Изнемогает мой дух перед злым концом, который был уготован цветущей юности. Недаром в таких случаях говорится: как цветок цветет, и как цветок увядает.  Что ты хотел, сын мой?
Савич помялся и рассказал о письме матери Микиты Якимова, о том, как Щит пытался отдать его в церкви, и о том, как она его снова уронила при виде своего свирепого сына. Он спросил, не поможет ли священник отдать письмо или хотя бы не посоветует, что с ним делать.
–Нехорошо, когда женщине пишут письма, – сказал, нахмурившись,  отец Севастьян. – Это путь ко всякому разврату. Давай его сюда, сын мой, я с ней поговорю.
Савич протянул листок, но священник, пребывавший в расстроенных чувствах, обронил его на пол. Наклонившись, он неловко взял его, и листок раскрылся. Лицо отца Севастьяна застыло, а брови сдвинулись к переносице.
–Что-то с письмом не так? – спросил Савич.

Вместо ответа священник развернул листок и положил его на книгу, лежавшую на столе.
–Подойди, сын мой, – сказал он изменившимся голосом. – Мне кажется, или это написано одной рукою?
Олехно подошёл к столу и внимательно вгляделся в бумаги: почерк в книге и в письме был один и тот же. В листке была написана всего одна строчка: «Отец мой умер, а родственники меня не признают. Государыня матушка, приезжай за мной или пришли кого-нибудь».
–Ты говоришь, эти письмо было у матери Микиты Якимова? – спросил священник.
–Во всяком случае, она его обронила, как утверждает сосед Хомяка Евлахова. Через него это письмо попало к нам в руки, –  ответил Олехно.
–Стало быть, Феодор был её сыном, рожденным в плену, за которого она несла столько лет поношенье от своего мужа, – задумчиво произнёс священник. –  Неужели он пришёл сюда пешком из самой Москвы?
Некоторое время он помолчал, потом добавил:
–Я думаю, не стоит  передавать это письмо: у бедной женщины и так было много горя. Я оставлю его себе. Оно будет служить мне последним утешением в том, что до безумия мальчика довели не мои книги.