Хочу на море!

- Ты мне петлю на шею вешаешь своим заявлением, смерти моей хочешь? Зачем тебе отпуск средь зимы? Конечно, Иваныч, мужик ты положительный, второй год на доске почёта среди лучших красуешься, непьющий и, вроде как, право имеешь, но не могу тебя отпустить. На кого кочегарку оставишь? на Лёлика и Болика? Получка скоро. Загуляет алкашня! Мне самому к котлу с лопатой становиться? - директор школы задохнулся от возмущения и потянул узел галстука, словно тот его в самом деле душил.
- Николай Лаврентьевич, надо мне...- замялся Иваныч — крепкий, нестарый ещё мужик в ватнике и солдатских валенках на резиновом ходу,- подпишите…
 Кочегар протянул шефу заявление, написанное на выцветшем тетрадном листочке. Рука просителя с синеватыми буквами Сёма на коротких пальцах дрожала.

 Как многие сильные от природы люди, кочегар Семён Иванович Клепиков был кротким, добродушным малым. Жена Верка пренебрежительно называла его «рохлей и мукалом винегретным», попрекала: «Все на тебе ездют, никому отказать не можешь!» Даже дочка Шурочка, работающая в области продавцом, поддакивала мамаше: «Какой Вы, папа, право!», хоть сама из того же теста слеплена. Три года назад не смогла отказать проезжему шабашнику. Теперь одна с дитём мается.

 Уловив неуверенность в голосе подчинённого, директор чуть успокоился.
- И не проси. Что ты будешь посредине зимы делать? Не понимаю! К чему тебе сейчас отпуск? - директор вытер пот с квадратного лица.
- Хочу на море,- пробормотал Семён.
- На море?- рассмеялся Лаврентьевич,- на море надо в августе ехать.... в августе фрукты там… вода тёплая… и вообще… Директор усмехнулся своим воспоминаниям про «вообще». Он каждую осень ездил «на море» по профсоюзной путёвке.
- Мне сейчас надо,- неожиданно упёрся Сёма.
- Не проси. Не могу сейчас тебя отпустить, к тому же ты в ноябре неделю в области прохлаждался. Я тут как на минном поле срок отбывал, боялся - запьют кочегары, котёл разморозят. А у нас четыре здания — школа, спортзал, интернат, и сельсовет мы отапливаем. Да, что я тебе рассказываю, ты лучше меня знаешь!- сердито засопел руководитель и сделался похожим на закипающий чайник.
- Не запили же, - не сдался Семён.
- А в прошлом годе запили! Ты месяц без смены работал!- припомнил директор.
- Я попрошу, не запьют. Подпишите,- Семён положил свой листочек перед шефом.
- Ты слов не понимаешь?- вскипел директор,- вот что я с твоим заявлением сделаю!
 Лаврентьевич сгрёб бумагу со стола, смял в комок и швырнул в урну.
-Иди работай! Разговор окончен! Я может тоже хочу… на море!


 Пришёл февраль бокогрей — кривые дороги. Воздух наполнился светом. В полдень с крыш капало, по ночам морозило. Сосульки выросли — во, что твоя рука! Речка Тарайка закипела наледями, полезла на берег — ни проехать, не пройти!
 Кочегарам работы хватало. Что бы не воображала интеллигенция про важность собственной профессии, но учителя заменить «тьфу»! Не вышел трудовик — запил или ещё как заболел, поставил вместо трудов физкультуру или детей по домам отпустил, никто и не заметит, детишки только рады будут, а «заболел» кочегар? А, не дай бог, как все трое? Чего, директор, делать будешь?
 Потому Николай Лаврентьевич начинал и заканчивал трудовой день с посещения кочегарки.

 Сегодня в школьной кочегарке всё было ладно: жарко горел уголь в топке, котёл исправно выдавал гигакалории живительного тепла, несущие жизнь рабочему посёлку. Дежурил непьющий Клёпиков.
 Директор облегчённо вздохнул и отправился домой — завтра рано вставать. И так каждый день — нескончаемый бег по кругу. Ты как кулик в болоте, «нос вытащишь — хвост увязит; хвост вытащишь — нос по самы уши влип!» То проверка, то отчёты, то озорники унитаз разбили, то уголь плохой! У географички муж загулял, молоденькая музыкантша сама неподобающе себя ведёт. Ты директор во всём разберись, всех выслушай, ко всем ключик подбери. К вечеру рубаха от пота мокрая.


 Не знаю, отчего начальники во сне улыбаются, но директор улыбался, когда его растолкала жена: «Николаша, - телефон!» Стараясь не расплескать из-под вежд сладостные видения, Лаврентьевич потянулся к трубке. Скользкая пластмасса выскользнула из рук. «А, чтоб тебя!»- выругался директор, открыл глаза и окончательно проснулся.
 Директорский сон решил: «Ну, и дурак! Уйду к другому начальнику. Не очень и надо… Тебе одни уроки будут сниться!»

 Лаврентич притянул за шнур зловредную трубу. Будильник на тумбочке показал половину первого.

- Алё! Алё!- щекотно заплакала трубка в ухо голосом дежурной воспитательницы Танечки,- Николай Лаврентьевич, беда! Замерзаем! В интернате батареи едва тёплые.
- В кочегарку звонили?- спросил директор, нащупывая босой ногой тёплые войлочные тапки, уже понимая, что «звонили», и по долгу службы это ему, как капитану корабля, «первому после бога», сейчас придётся идти в холод, ночь, неизвестность.
- Звонили! Там не берут! Дети мёрзнут. Что делать?- продолжала причитать Танечка.
- Успокойся, Татьяна Владимировна,- прикрикнул директор на молоденькую воспитательницу,- выдай детям верхнюю одежду, пусть укроются поверх одеял. Не замёрзнут. С кочегаркой я разберусь!

 Николай Лаврентьевич вспомнил синюю жилку на нежной шее воспитательницы Танечки и почувствовал себя мудрым и сильным.


 За окном мело. Снежинки злыми осами толкались в столбе света от уличного фонаря, жалили щёки. Директор поёжился внутри тёплого драпового пальто, поднял воротник и широко зашагал в сторону вверенного ему учебного заведения. В сердце нарастала тревога, готовая легко сорваться в привычный гнев.


 Кочегарка. Заперто. Через сажные окна пробивается свет. Прислушался. Изнутри через дверь - непонятные звуки. Что там?

 Щеколда не выдержала удара обширного директорского зада. Дверные петли возмущённо взвизгнули, с грохотом отлетела метла, попавшая под ноги. «Курва!»- интеллигентно выматерился Николай Лаврентьевич, вваливаясь в помещение.

 Яркий свет. Тепло, чистенько. Рядом с раскидистым фикусом стол, застеленный старой географической картой. На столе початая бутылка водки, шампанское, абрикосовый компот в хрустальной вазе, долженствующий изображать южное изобилие. Непонятные звуки сложились в надтреснутый тенорок.

 «Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали
Товарищ, мы едем далёко
Подальше от нашей земли...»,- пел магнитофон «Комета».

 Некогда музыку слушать! Почему батареи холодные?
 Директор рванул к котлу, загремел чугунной заслонкой. В топке пусто. Уголь давно прогорел, синие огоньки едва пробегают по тёмной шлаковой поверхности.

 «Товарищ, я вахту не в силах стоять»,-
Сказал кочегар кочегару
Огни в моих топках совсем не горят
 В котлах не сдержать больше пару»,- с чувством поведал Утёсов директору.

 Итит твою мать. Заморозим трубы!

 Лаврентич ухватил лопату и ловко скормил прожорливой топке порцию угля — дело знакомое! Разгорится, как милая!

 А, где кочегар?

- Клёпиков, ты где?- вопросил директор пустое пространство.
- Ха, Л-л-лавренти-и-ич!- раздался откуда-то сверху пьяный голос,- я здесь. Купаюсь! У меня тут море, присоединяйтесь.
 Директор поднял глаза: в накопительном баке по шею в воде на фоне картины из кабинета биологии, изображающей тропики, сидел голый кочегар Клёпиков и нагло улыбался.


 На каких только собраниях не распекали Клёпикова, кто только не клеймил кочегара гневными словами. Даже неразлучные Борис и Лёня, прозванные Семёном за сходство с героями мультфильма из братской Польши Боликом и Лёликом, туманно высказались в духе, мол «не одобряют разнузданного поведения товарища, устроившего из кочегарки Гагру», «пить тоже уметь надо», а «шампанское с водкой мешают только студенты».

 К руководству приходила жена провинившегося Клавдия, просила не увольнять дурака, клялась и божилась, что муж больше никогда к рюмке не притронется, что она сама ему глаза выцарапает, если такое повториться.

 Сам Клёпиков внятного в оправдание сказать не мог, только бубнил, как заведённый: «Больше не буду». Ну, словно дитя малое!

 Директор орал, топал ногами, собственноручно снял Сёмину фотографию с доски почёта, влепил нарушителю строгий выговор с занесением, но не уволил — где на смешную зарплату школьного кочегара средь зимы человека найдёшь?


 Скоро всё успокоилось, вошло в привычное русло. Клёпиков больше не пил, только как-то усох, почернел лицом, а в мае слёг. Благо отопительный сезон закончился и не пришлось замену искать.
 Директор всё собирался посетить подчинённого, но закрутился: экзамены, выпускные, предстоящий ремонт школы.


 В середине июня, аккурат, когда во дворах зацвела сирень, кочегар Клёпиков скончался.


 В вестибюле в рамке с уголком из крепа поставили фотографию Семёна Ивановича с доски почёта. Поминки устроили в школьной столовой.
 Слава Богу, провели по-людски. Были свои — учителя, технические работники, вдова Клёпикова Клава. Из области приехала дочь покойного, привезла дочку Дашеньку — проститься с дедом. Говорили речи, вспоминали Семёна Ивановича. С доброй улыбкой припомнили, как покойный «море» в кочегарке организовал.


 Часам к четырём народ разошёлся, женщины остались мыть посуду. К Николаю Лаврентьевичу подошла внучка покойного, с бесцеремонностью, присущей маленьким детям, спросила: «Ты кто?»
«Я директор»,- улыбнулся Николай Лаврентьевич и сделал ребёнку «козу».
 Девочка даже не улыбнулась, сурово сдвинула светлые бровки. «Директор — плохой,- выдала, должно быть с чужих слов кроха,- не пустил деда Сёму на море. Деде в больнице сказали, что до лета не доживёт. Кто мне теперь ракушку, в которой море шумит, привезёт?»