Просто чудо

Парк был переполнен людьми. По дорожкам в разных направлениях катились детские транспортные средства разных размеров, форм и видов.
 Весело гремели вокруг фонтана тремя колёсами маленькие велосипеды. Их хозяева усердно нажимали педали. Поминутно оглядывались на взрослых. Двухколёсные велосипеды неслись по дорожкам, весело раззванивая последние новости.
Низкими детскими колясками управляли женщины разных возрастов. Молоденькие мамочки беспечно толкали перед собой цветное сооружение на четырёх колёсах. Живо обсуждая с приятельницами секреты воспитания детей. Бабушки шли неторопливо, старательно объезжая неровности на дорожке и не сводя глаз с чада, мирно сопящего в коляске. Няни педантично следовали раз и навсегда избранным маршрутом.
Две тележки с мороженым устало привезли сладкий груз холодного детского удовольствия. Прислонились боком к бордюру и задремали. Исключив из своего внимания мороженщицу, покупателей и суету вокруг.
Лавочки были забиты до отказа. У входа в парк, вокруг квадратной клумбы, расположились шахматисты. Они молча погружались в черно-белый мир шахматных досок. Упрямо гнули свою линию. Стойко игнорировали советы знатоков и сочувствующих.
Вокруг клумб собирались клубы по интересам. Под ивой разместились любители хорового пения. Не сговариваясь, они приходили в парк каждый день. Располагались надолго. Приносили с собой чай в термосах, булки и бутерброды. Доставали тетрадки или ноты. Кто что. Пели негромко, но с душой и удовольствием. Наверное, поэтому около них всегда толпились слушатели.
Самый тенистый и тихий уголок заняли книголюбы. Счастливые люди, они так погружались в чтение, что ни ворчание толстых жадных голубей, ни оглушительное чириканье воробьёв, не могли заставить их оторвать взгляд от книги.
Самой приветливой и весёлой была лавочка с любителями вязания. У них были заняты только руки. Вязальщицы зорко поглядывали по сторонам. Весело обсуждали последние новости и посетителей парка. Весёлый говорок то и дело прерывался короткими смешками. Спицы и крючки в их руках жили своей жизнью. Тянули из клубков разноцветные нити. Крутили их в разные стороны, вытягивали в петли, сплетали в узоры. Дробно звенели, соревнуясь, у кого быстрее выйдет симпатичная вещичка. Вязание цеплялось за спицы, пластами ложилось на колени мастериц. Делало вид, что ему невдомёк, что из всего этого получится.
Мамочки и няни с шустрыми детьми легко маневрировали между завсегдатаев. Успевая спасти от любопытного набега малышариков цветок на клумбе, шахматную фигуру и цветной клубок.
Свободное место нашлось на лавочке, стоящей около колеса обозрения. Здесь было только два человека. Молодая женщина и белокурая пятилетняя девочка. Девочка бегала вокруг каруселей. Оббежит круг, поднимет голову, посмотрит внимательно на аттракцион. Бежит к следующему. Мама с улыбкой наблюдала за её развлечением. Хоть они и были непохожи, но с первого взгляда было ясно, что это мама с дочкой.
Таня со стоном опустилась на лавку. Пристроила портфель за спиной. Надевать новые туфли сегодня было глупо. Но кто же знал, что экскурсия на завод к шефам окажется такой долгой. Таня была уверена, что их снова приведут в красный уголок. Расскажут что-то из истории завода и отпустят.
С самого начала всё пошло не так. Завуч сказала, что на завод класс пойдёт пешком. Во-первых, «здесь недалеко», во-вторых, «двигаться полезно». Если бы не новые туфли, Таня не только до завода, до канадской границы дошла бы. Права была мама, туфли надо разнашивать постепенно. В результате, она в половине цехов ничего не услышала, хромая в самом хвосте группы. На обратном пути и вовсе отстала.
Таня вздохнула. Одноклассники убежали вперёд. Нога саднила. Ей было отчаянно жаль себя. К горлу покатывал колючий комок. Хотелось плакать.
- Ну-ка покажи, что тут у тебя. Ногу подвернула? - тон незнакомки был вежливый и доброжелательный.
Таня смутилась. Внимание чужого человека было неожиданным. К тому же, она привыкла сама справляться с проблемами. Однако, выставить себя невежей не хотелось. Поэтому ответила просто:
- Растёрла.
- Давай посмотрю. Эта нога?
Таня молча кивнула. Женщина присела перед девочкой на корточки, ловко сняла туфлю. На пятке растеклось кровавое пятно.
- Понятно. Волдырь лопнул. Я тебе сейчас обработаю и перевяжу. До дому дойдешь. А там мама знает, что делать.
Женщина дотянулась до сумочки, достала бумажный свёрток. Протянула Тане:
- Держи.
В небольшом пакете оказались вата, бинт, ножницы, пузырёк с йодом и другой, с прозрачной жидкостью.
- Ой, только не йодом, - жалобно протянула Таня.
Женщина улыбнулась. Улыбка её была такой светлой и солнечной, что девочка невольно залюбовалась своей случайной знакомой.
- Фая, - позвала женщина малышку, - нужна будет твоя помощь.
Белокурая девочка в лёгком пальто подошла к лавке. Серьёзно посмотрела на Таню:
- Больно?
- Больно. И обидно, - призналась Таня, - все там, а я тут. Как последняя дура. Покрасовалась в новых туфлях.
- Обзывать других стыдно, а себя вредно. Запомни, - строго проговорила девочка, - в следующий раз так не делай.
Таня обескураженно кивнула. Было непонятно, что больше не делать: не надевать новые туфли или не обзываться. Про себя она решила, что не стоит делать ни того, ни другого и успокоилась.
- Ты не бойся, мама тебе поможет. У неё рука лёгкая. Даже укол не чувствуется.
- Укол? Какой укол?
- Тебя как зовут?
-Таня.
- Меня Фая, Фаина. А укол лечебный. Не трясись так. Тебе сейчас он не нужен, от столбняка только в поликлинике колят. Мама с собой самое необходимое носит.
Таня оторопела. Женщина заливисто рассмеялась:
- Не ожидала? Она на работе у меня частенько бывает. Вот и нахваталась. Но в чём она права, рука у меня и правда лёгкая. Больнее, чем сейчас не будет. Я только перекисью обработаю и бинтом перевяжу. Чтоб ты до дома дошла. Фая.
Девочка взяла Таню за руку. Ладошка её была мягкой и тёплой.
- Не бойся, я с тобой, - произнесла она.
Эти простые слова оказали на Таню какое-то магическое действие. Теплота маленькой руки, спокойный взгляд карих глаз прогнали боль, беспокойство и страх. Стало спокойно и легко.
- Вот и всё, - женщина похлопала по ступне, - всё будет в порядке. Натёрла ногу не сильно. Просто место болючее. Не повезло.
- Повезло! - с жаром произнесла Таня, - повезло Вас встретить. И Фаю. Такой чудесный день оказался. А рука у Вас и правда лёгкая. Не обманула Фаечка.
- Зачем мне тебя обманывать? - удивилась Фая, - я же не взрослая! Это они то «во благо», то «во спасение».
Сказано это было с таким чувством, что обе слушательницы философской тирады малышки, не сдержались и закатились весёлым смехом.
- Вы чего? Что я не так сказала?
- Всё так, Фаечка, - вытирая выступившие слёзы проговорила женщина, - просто в устах ребёнка твоих лет это звучит…
- Очень мило и трогательно…Спасибо тебе за поддержку. И за урок вежливости. Я не буду дурой обзываться.
- Обзывалка слабый аргумент, - кивнула Фая, - вы посидите, а я побегаю.
- Ну, что? Полегче?
- Спасибо. Нога почти не болит. Вы чудо.
- Не торопись туфлю надевать, посиди немного. После четырёх лет во фронтовом госпитале руки сами всё делают. А чудо не я. Дочка моя, настоящее чудо.
Я ведь всю войну прошла. В конце лета сорок первого сама в военкомат отправилась. Мама узнала, плакала навзрыд. «Воевать мужчины должны, ты ж куда? Куда тебя несёт!». Обняла меня и причитала, как над покойником.
На фронт прибыла, получила форму: гимнастёрка, штаны, портянки, сапоги кирзовые. Сапоги огромные. Про портянки не слыхала никогда. Кое-как накрутила. Они с ноги сползают, в комок сбиваются. Ох, как я тогда ноги натёрла! Сплошная кровавая рана была. Раненых поток. Ожоги, раны, кровь, гной, куски костей. Рану ещё очистить надо. В ней не только осколки или пули. Земля, листья, клочки одежды. Пока перебинтуешь, бинты опять кровью пропитались.
 Двое суток на ногах. Портянки от крови заскорузли. Сняла я сапоги, портянки эти заскорузлые в руках держу, на ноги смотреть боюсь. Слёзы сдержать не могу, сами капают. Чувствую, кто-то за локоть тихонько взял. Огляделась, лейтенант стоит. Рука на перевязи. Я подхватилась, думаю, повязку сменить надо. А он на ноги мои кивнул:
- Натёрла? - спрашивает.
Я портянки ему показываю:
- Что с ними делать?
- Я так думаю, постирать надо.
- Я не об этом. Как их мотают?
Как он хохотал! Я даже про свои мозоли забыла. Отсмеялся, говорит:
- Мотают нервы. Портянки наматывают. Ты ноги обработай, если носки есть, в них пока походи. Что с портянками делать, научу. Константин.
Так благодаря мозолям и познакомились. Рана у него легкая была. В госпитале недолго пробыл. Потом написал с передовой. Я ответила. Так всю войну переписывались. Длинные письма некогда было писать. Придёт коротенькая весточка, радости на неделю хватает. Жив человек, воюет. Спешишь в ответ пару фраз черкнуть. Чтоб он знал, у тебя всё в порядке.
Кто про победу сказал, не помню. Помню, как плакала от радости. Что жива осталась. Мама ждёт. Он в порядке. Всё впереди. Домой поеду.
Демобилизовалась только летом сорок шестого. В эшелон села, душа поёт от радости. В стуке колёс слышится:
- Тук-стук…Домой-домой-домой…тук-стук…
Дорога, конечно, трудная, долгая. Эшелон день едет, полдня стоит. Но радость приближения к Родине, дому затмевает все неудобства дороги. Плещется жарким морем, переполняет края ожидания. В радостном оживлении пересекли мы границу. Пели, кричали, обнимались…Разве могли знать, что по нашей земле ходят недобитки с ненавистью в сердце и чёрными мыслями в голове.
Эшелон подорвали. Грамотно, со знанием дела. Насыпь крутая, высокая. Взрыв сильный. Кувыркались так, что ни приведи увидеть…Ни одного вагона целого не осталось. В живых не больше десятка. Все покалеченные. На моё счастье, в госпитале, куда нас привезли, хирург не простой был. Профессор, светило. По частям меня собрал. Операция пятнадцать часов шла. Полгода по госпиталям. Когда выписывали, сказали, про ребёнка и думать забудь. Не выносишь. На швах вся.
До дома два дня ехать. На вокзал пришла. Билеты только в купе. Купила билет, нашла своё место. В купе, на моё счастье, одна еду. Видеть и говорить ни с кем не могу. Сил нет, такая на душе боль. Сижу, в окно смотрю, стук колёс слушаю. Сама думаю, какая жизнь калеку ждёт? Даже ребёнка родить не могу.
Тут дверь в купе открывается, на сиденье пачка открыток падает. Тогда по всем вагонам немые ходили. Зарабатывали так. Перефотографированные трофейные открытки продавали. Календарики делали, даже карты игральные были. По вагону пройдут, в каждое купе или на лавку общего вагона пачку открыток или календариков кинут. Кто купить хочет, знаками покажут, сколько стоит. Если никто не покупает, обратным ходом молча продукцию свою соберут. В другой вагон идут.
Вот такой продавец пачку открыток мне и положил. На самом верху пачки открытка с изображением девочки лежит. Глаза, щёчки, волосы, губы карандашиком на чёрно-белом фото подкрашены. Кожа фарфоровая, локоны белокурые, глаза карие. Улыбка светлая, радостная, взгляд доверчивый, в волосах лента синяя бантиком. Смотрю я на эту открытку и слезами заливаюсь. Плачу и думаю, вот кому-то радость. Мне бы такую дочку. Вдруг голос:
- Негоже так плакать, милая.
Сидит напротив старичок. Щуплый, бородка седенькая, голос приветливый, глаза добрые. Смотрит и серьёзно так говорит:
- Твоя это дочка. Ты открыточку-то забери. Всё у тебя будет. И муж, и дочка. И людям помогать будешь. Сердце у тебя доброе, рука лёгкая, душа светлая.
Я ещё сильнее расплакалась.
- О чём вы, дедушка, говорите? Никакой дочки у меня быть не может. Врачи точно сказали.
Старичок только улыбается в бороду:
- Врачи сказали. А я обещаю. Всё у тебя будет.
У меня от слёз и горя картинка расплывается. Ничего перед собой не вижу. Через какое-то время проводница меня тормошит:
- Вы чего грустите, плачете? Я вам чаю принесла. Сладкого. Пейте, пожалуйста.
- Где старичок? - спрашиваю.
- Какой старичок? Одни мы с вами в вагоне. Купе не всем по карману.
- А немой? С открытками?
- Немые только после станции ходят. А мы ещё ни разу не останавливались.
- Погоди, - говорю, - вот только сейчас, напротив меня старичок сидел. И открытка вот…
Открытка на столике лежит. Девочка на открытке улыбается. Проводница недоумённо лоб морщит. Я рукой махнула. Думаю приснилось, что ли. Тогда открытка откуда?
Проводница видит мои сомнения. Допытываться начинает, что тут было. Я ей слово за слово, всё и рассказала.
Она помолчала немного, а потом тихо так говорит:
- А ведь это не простой дедушка был…
И имя произносит. Только в этот самый момент паровоз загудел. Гудок голос её перекрыл. Проводница подхватилась:
- Батюшки, станция. Что ж сижу-то!?
Я её переспрашиваю:
- Кто-кто это был?
- Я же говорю…той…алай…ник, - отвечает она, снова попадая в унисон с гудком.
Так я и не поняла, кто это был. Домой приехала, не успела шинель снять, стук в дверь. Мама открывать пошла. Возвращается, говорит:
 - К тебе.
Выхожу. Стоит Константин, мой друг почтовый.
- Здравствуй, - говорит.
Глаза напряженные, спина прямая, губы в струну. Нервничает. Я от растерянности первое, что в голову пришло ответила:
- Ты как меня нашёл?
Не «здрасте», не «рада тебя видеть»… Вот так каша, думаю, заварилась. Что с ним делать? Хорошо, мама инициативу в руки взяла.
- Проходите, - говорит, - издалека, видно ехали?
Константин немного отпустил струну. Улыбнулся.
- Даже не представляете из какого далека.
- Тогда прошу за стол. Дочка тоже только вошла.
Пока мама с Константином дипломатические отношения выстраивала, я духу набралась. За руку его взяла, и в кухню. На табурет посадила. Всё как есть выложила. Как эшелон под откос летел. Как после операции ходить училась. Что калека на всю жизнь. Детей у меня не будет.
Он молча сидел. Слушал не сводя глаз. Лицом светлел с каждым моим словом. Как будто камень с души падал. Я совсем ничего не понимала. Но рассказ до конца довела. Про старичка только в поезде рассказывать не стала. Мало ли, что привиделось.
Выслушал Константин меня. Руку протянул, посадил к себе на колено. В глаза глянул и обронил:
- Поглядим ещё.
Вроде бы и фраза безликая. Но сказал он её так, что стало понятно. Никуда он не уйдёт. И меня не отпустит.
На следующий день мы расписались. Через два года Фаина родилась. Когда в больницу пришла, доктор долго историю болезни изучал. Хмурился, кашлял в кулак. Потом улыбнулся задорно:
- Сдюжите! Рожайте.
Он потом Фаю и принял. Весь роддом приходил на нас с дочкой посмотреть.
- Чудо, - говорили, - как есть чудо.
- Точно, - произнесла Таня, - я, как Фаю увидела, подумала, девочка с трофейной открытки.
Женщина рассмеялась:
- Многие так говорят. Ну вот, можешь туфлю надевать. Только не беги. Иди не торопясь.
Таня надела туфлю, сделала несколько шагов. Обернулась:
- Ой! Я ваше имя не знаю.
- Сима. Серафима Николаевна.
- Спасибо, Серафима Николаевна. Фая, до свидания.
Женщина улыбнулась, девочка махнула рукой.
К вечернему чаепитию, размеренному и неторопливому, старались успеть все члены семьи. Чашка чая позволяла за короткое время перевести дух, узнать последние новости, пообщаться с близкими и насладиться очередным кондитерским шедевром бабушки. Этой возможностью дорожили все три поколения.
Таня выловила жёлтую дольку груши из прозрачного сиропа. Положила её на ломтик творожного кекса. Добавила немного сиропа. Подумала, капнула несколько крупных капель сгущённого молока. Подождала, когда ноздреватое тесто впитает в себя побольше тягучей сладкой влаги. Вполуха прислушивалась к разговору взрослых. Дневная встреча не шла у неё из головы. Улучила момент и, покачивая под столом забинтованной ногой, спросила:
- Деда, уникальный случай у тебя был…Никто не верил, что сможет. Девочка родилась. Как маму звали? Вспомнишь?
- Такое имя захочешь, не забудешь. Редкое. Серафима. Сима.