Проказники

"Мне б забраться в огород
На чужие грядки.
Жаль, что возраст не даёт
Бегать без оглядки".
В. Воловик

      1934 год на мальчиков деревни Аржаво был благодатным. На 65 семей их родилось 9. Позволю себе назвать всех поименно. Это Василевский Илья (Аринин), Василевский Павел (Павлик Хрускин), Демиденко Владимир (Игнатихин Володя), Демиденко Фёдор (Хведька Стехванихин), Дядечкин Владимир (Петька Лискин), Костюкович Василий (Васька Мартинихин), Кувеко Пётр (Петя Кувечихин), Романович Фёдор (Хведя Романович), Титов Михаил (Мишка Гашкин). Поскольку отцы всех ушли на фронт, то и звали нас по материнскому имени. Петька Лискин был записан в Абанском ЗАГСе Владимиром. Так захотели записать девочки, ведущие регистрацию. (Мода пошла на Володю), а дед Афанасий не устоял, согласился. А поп при крещении дал имя Петра. И вот до получения паспорта в 61 году я и ходил Петькой.
Из всей девятки крепкая дружба связала троих: Федю Романовича, Мишу Титова и меня. Конечно, все были не безгрешны. И в чужие огороды лазали, и корчажки Акимушки трясли, да и дома припрятывали яички, чтобы сдать на ломпасейки (конфеты монпансье). С Федей Романовичем наши избы стояли рядом, Миши Титова - против моего.
Первый раз мы напакостили колхозу. Залезли в архив, который размещался в амбаре, и забрали амбарные книги. Выдрали из них чистые листы и понесли в школу. Радости-то сколько было! Но вскоре наше хищение стало достоянием бухгалтера. Нам сделали внушение и заставили вернуть все, что похитили.

Вторая кража, на которую пошли мы с Мишей, получилась сама собой. У ворот Посёлка нас встретил чёрный собачка, величиною с рукавичку. Мы закрыли ворота, он за нами. Мы присели и давай гладить его. Какой доверчивый взгляд. Ну что делать... Брать, не брать? Брать! Мы его на руки и понесли. Дома у Миши сделали будку и заперли в ней. Но как не утаишь шило в мешке, так и собаку в будке. Выдал он нас, хозяева забрали.

Чужой огород всегда соблазнителен. Вот мы и решили с Мишей, опять же без Феди, залезть в огород к Ховре. Со стороны нашего огорода подставили лестницу и спустились на противоположной стороне. Не успели мы подойти к грядке с морковкой, как Ховра тут как тут. Я шустрее и успел перелезть через забор, а Миша повис. Тут хозяйка подходит с крапивным веником, дергает за Мишины штанишки. Они сползают. И веничек заплясал по ягодицам. Миша от "удовольствия" зажмурил глаза, стиснул зубы (я смотрю в щель забора) и наконец отпустил руки. Ховра заставила проказника надеть штанишки и повела через свой двор на улицу. Больше в этот огород мы не лазили.

И вот снова залазим в горох, но теперь уже в колхозный. Прошли бор, прячемся за соснами и смотрим: нет ли на гороховом поле объездчика. Подходим к околку, а через него в горох. Мы с Мишей рвём стручки и опускаем их за пазуху, Федя - ест. И спешит. Минут десять мы хозяйничали. Но вот со стороны Курбацких полей на лошади подъезжает объездчик Хиревич Семён. Рвём к лесу. Руками удерживаем на поясе рубаху. У Феди рубаха свободна, но живот, словно футбол проглотил. Федя отстает, задыхается. Мы еле втягиваемся в бор. Хиревич не спеша развернулся, тронул лошадь под бока и скрылся за околком. Мы остановились. Федя упал на землю. "Ой-ой" и начал кататься по траве. Синюшный живот вздулся, а мы не знаем, что делать. "Ребята, я умираю", - задыхаясь, говорит Федя. Он ворочается с боку на бок, ищет положение, чтобы легче дышать. Стал на четвереньки, прогнулся. И тут так рванул газом, словно паровой бражник, что лебединая зелень заполнила все штанишки. "Ребята, я жить буду", - сказал Федя в кривой улыбке. Мы отошли в сторону, рядом дышать нечем. Федя опустился на живот, пожал его руками, добавил туда же в штанишки и стал ровно дышать. В Горелом околке он помылся ниже пояса, прополоскал штанишки, одел их, и мы пошли домой.

О, бедный друг, кто мог подумать, что такое же испытание тебе выпадет снова.

Из клади Курбацкого Сергея мы вытаскиваем дрань на голубятню. Я вытащил и ушёл. Миша на васере*. Федя тужится и еле вытаскивает доску. Но вот из-за кустов появляется хозяин. Миша онемел, - отнялась речь. Костлявая рука Сергея ложится на ворот воришки. Федя поворачивает голову и с испуга опускает дрожащие руки. Но что такое, хозяин наклонился вперед и стал рыгать. Выручила все та же лебеда. Пока Курбацкий рыгал, Федя скрылся в кустах. Мы снова идём в водоем. Федя на расстоянии метров в десять ковыляет за нами, широко расставляя ноги.
____________
*)вассер – жаргон. - сигнал опасности, призыв к вниманию [прим.Н.Трощенко]


Лермонтово. Мы, троица, на метке сена. Живём в амбаре. Взрослые на нарах, дед Федос на топчане. Он отбивает косы и ладит грабли. Мы в засеках. Натаскали туда сена, бросили на него по холстине, которые выделили нам матери, в углу забили по гвоздю, и на них повесили полотенца. Все как в избе. Полный уют.

Колхоз для сеноуборочной бригады организовал питание. Котёл, ведёр на десять, издает манящий запах. В пяти метрах от него на крестовинах стол из свежевыструганных досок. И вот приглашение на завтрак. По очереди со своей чашкой подходим на раздачу. Смотришь, небольшой шматок мяса попал. В запасе есть ещё сумка с домашним провиантом. К вечеру из деревни на стан прибывает подвода с передачами. Обратно возвращаем берестяной туесок с запиской. "Мама пришли малосольных огурцов да яичек". И вот к родителям Саши и Михалины Демиденко пошла записка. "Мама, надоела нам кулага, пришли масла и яишницу". Дерзость детей возмутила мать. В обратной записке она отругала их. Тайна так и не раскрылась, кто же восстал против кулаги.

Как-то Семён Лукич передал Саше пеньковые, только что сплетённые лапти. Меня лапти всегда интриговали. А здесь такая возможность. И вот на вечёрке в Саниной обнове я выписываю вензеля. Все хохочут. Хохочет и Саша. Вдруг он замолчал — понял, что лапти-то его. Сбитый с ног, я лежу на траве, а Саша сдирает свою обнову. На следующий год на сенокос я еду в своих лаптях. Сплёл сам. И гордился, пожалуй, больше, чем новыми туфлями. Какая великолепная обувь: для сенокоса. Деды знали толк.

Не обошлось на стане и без конфуза. Здесь мы провинились основательно. Своей троицей мы нашли тетеревиное гнездо. А в нем яички. Разбили одно - тухлятина страшная. Кому-то пришла идея - положить их под подушки девушек. Так и сделали. После вечёрки девушки и парни полезли на нары. И тут началось. Зловонь погнала всех наружу. Девушки еле успевали спуститься по лестнице, парни прыгали прямо с нар. А кто-то рыгает прямо там, под крышей. Дед Федос: "Ети вашу мать, что нателали! Тышать нечем". До утра в амбар никто не заходил. Мы же сидели в засеках, ожидая своей участи, когда нас парни вытащат за шиворот из нор и всыпят. Утром состоялся суд над нами, едва нас не выдворили в деревню.

Лето без озера для нас было немыслимым. Уловишь момент, да и на Посёлок. Искупаешься и обратно домой. Купались и в своём деревенском. Любили лазить в свиные лужи. Залезешь в неё с головой, покрутишься там в гуще, да и вылезешь, чтобы высушиться на солнце. Конечно, такой роскоши, как трусики, у нас не было. Голые и черные, с блестящими зубами мы являли собой туземцев. Как только появлялись у озера женщины или девушки мы стремглав летели в воду и сидели в нём до тех пор, пока не посинеем. Нижний слой воды был просто ледяной.

Но один случай со свиной лужей привёл нас в ужас. По очереди мы покатались в луже и начали сушиться. Но что это?! Вслед за нами из лужи выползает гадюка. Видно тошно ей стало в мутной воде. С тех пор в негров мы никогда не рядились.

Отец меня никогда ремнем не гладил, но однажды ложкой по лбу от него я схлопотал. Собираюсь в школу. Приходит соседка и говорит: "Ты зайди к Горошихе, пусть наговорит воду от живота. Вот тебе бутылка". Ховра подаёт мне поллитровку с бумажной пробкой, я ставлю её в полевую сумку рядом с книгами и отправляюсь. На обратном пути сел на бревнышко, что над ручьём, и полез в сумку. Бутылка... вспомнил. Но не идти же три километра назад. Наклоняюсь, набираю в посудину воды и ставлю на место. Дома соседка уже ждала моего прихода. Я достаю бутылку, чтобы не встретиться взглядом, ухожу. Дня через четыре приходит Ховра. Мы сидим за столом. "Спасибо тебе за водичку. Ведь полепшила я". Она не успела договорить, как я тут же чохнул в ложку. Содержимое полетело отцу в лицо. "Куда спешишь". В это время ложка легко скользнула по лбу. Я отвернулся и замолчал. Потом признался отцу, что не был я у Горошихи, а воды набрал в дедовом ключе. "Ты смотри, а то начнёшь всю деревню лечить ключевой водой, некогда и учиться будет".

Настоящим комиком из нашей девятки был Вася Костюкович. Его длинное, не по росту пальто, вообще никогда не застегивалось. Полы пальто скорее были похожи на крылья беркута. Большие поношенные ботинки, с задранными носами и вывалившимися языками, придавали общему портрету Васи нарочитую артистичность. Шапка с опущенными ушами сама не знала, где у неё перед, а где зад.

Общее собрание. Колхозники сидят на скамейках, мы, малышня, улеглись в закоулке на полу. Председатель наклонился над столом, перекладывает бумаги, ищет нужную. Пауза. И вдруг! "Настя, а Настя" - "А" - "Ти правда, что ваша Дамка семечки щелкает?" - прервал тишину Вася. Зал взорвался смехом. "Ну что за шутки. Это кто там? Мартинихин?" "Я, я" - отвечает Вася, довольный своим экспромтом.

Были ли у нас переборы в проказах? Да, были. В том числе и у меня. Поступив в железнодорожное училище, в новой форме я поехал к родителям показаться. Родители в восторг не пришли. Но друзья завидовали.

Тёмным сентябрьским вечером ватагой мы идем по деревне. "Вон Маруся Курбацкая заваривает самогон". И тут предложение: "Давайте напугаем милиционером". Открывается дверь. Маруся что-то колдует у деревянной бочки. Света в избе нет. Только чело печи освещает прихожую. "Милиционер" в чёрной шинели с блестящими пуговицами выходит на свет: "Здравствуйте, Курбацкая". - "Зрасте" - "Самогон завариваете?" - "Да брат Коля..." "Ну что ж продолжайте, продолжайте. Завтра зайдите к 9-ти часам в контору". Ушёл "милиционер", а с ним и ватага, глазеющая в окна.

Планёрка в конторе закончилась, все разошлись, только Мария осталась. Председатель и спрашивает её: "Кого ждёшь, Мария?" - "Да вчера я заваривала самогонку. Пришёл милиционер и сказал, чтобы я пришла утром в контору. А его что-то нет". "А как ты узнала, что это милиционер?" - "Как узнала. В шинели он с блестящими пуговицами". - "Нет, Маруся, в деревне милиционера. Это Петька Лискин с тобой подшутил". - "А я-то зря брагу вылила". - "А он тебя заставил вылить?" - "Нет, он сказал: Продолжайте, продолжайте". Конечно, "милиционер" в этот же день уехал, зная, что такой шутки отец ему не простит.

Да, проказными были наше детство, да и юность. Но никогда мы не шли на преступления. Избы в деревне никогда никто не замыкал. У нас и мысли никогда не было залезть к кому-то в избу. А проказы, пожалуй, наоборот вырабатывали в каждом из нас иммунитет против преступлений, будили нашу совесть.
Август 2000 г.