Аржавские старики

      Может быть и странно, что я хочу объять необходимое. Но в общей картине деревни моей памяти доступно дать отдельные штрихи к портретам стариков, выписывая малозаметные детали. Вообще, старики - моя боль, моя любовь. А чём объяснить, и сам не знаю. Жаль, что ранее не вёл записи, да и не думал, что когда-то всё это станет таким важным и значимым. Ведь проследить свою родословную, приоткрыть завесу времени, увидеть корни свои, есть не что иное, как пробуждение уважения к родному пепелищу, к "отеческим гробам".

И пусть маленькие зарисовки дополнят портрет моей "Родной поскотины".

ФАДЕЙ
Фадей, родной брат Емельяна, один из основателей деревни. И о нём мне рассказала моя мать. Фадей со старухой в старости стали похожи больше на детей, чем на стариков. Разругаются из ничего. "Уйду я от тебя, старуха". - "Куда гэто?" (белорусское) - "В белый свет". - "Ну так собирайся". - "Сейчас, вот только параабуюсь". Старик достает лапти с анучами*, садится на скамеечку и начинает обуваться. Бубнит, бубнит. На второй ноге забывает, зачем обувается и спрашивает старуху: "А куда это я собираюсь?" - "Ладно уж, разувайся, а то заблудишься". Старик разувается. Старуха: "Залазь на печку, там не заблудишься". Кряхтя, Фадей залазит на печь и умолкает. На долго ли?
______________
*) Анучи, онучи - портянки, обматывающие ногу до колена [прим.Н.Трощенко].


НИКИФОР
Никифор - сын первооткрывателя Герасима. Ходил он с тростью, опирался на неё, подтягивая ногу.
Тёплый, солнечный августовский день. Никифор ведёт ватагу, нас, мальчишек, по грибы. Мы обшариваем Панов березник, бросаем по несколько груздей, сыроежек в посудину, а сами поглядываем на старика, когда он присядет на пенёк. "Мальцы, идите сюда" - приглашает нас старик. Мы садимся полукругом против старика и ждём, когда он раскурит свою трубку. Трубка лисьим хвостиком задымилась. Старик сделал несколько затяжек и говорит: "Ну натя, покуртя". Мы по очереди делаем первую затяжку, затем вторую. Кашлим, плюемся. Только Федя Романович смачно затянулся, сделал паузу и подняв губы к верху, выдохнул. Кто-то от второго круга отказался. В том числе и я. Старик берёт трость, опираясь на неё, медленно поднимается и мы снова рассыпаемся по березнику.


ПАН
Небольшой, тщедушный старичок, не ходил по деревне. В погожие летние дни он больше сидел на лавке у своего дома. Его внук, Володя Демиденко, был из нашей когорты 34-го. Он и рассказал нам, что дед его, себе, живому, сделал гроб, который стоит на избе под крышей, Для нас это было и загадочным, и чем-то ужасным. И всё же, преодолев страх, любопытство победило. Мы медленно поднимаемся по лестнице, вытягиваем свои худые шеи и заглядываем под крышу. Да, гроб. Стоит на полатях. Те, кто внизу: "Ну что там?" — "Да, стоит". Поднимаются следующие. И опять вполголоса: "Правда".
И правда. Когда умер Пан, его положили в тот самый гроб и похоронили. Но в нашей детской памяти он ещё долго жил, жил в двух измерениях на этом и на том свете.

ПУШОК
Жил с дочерью, Полькой Зузенковой. Ничем не заметный в деревне, Пушок (это его прозвище), тем не менее, не чурался общения с мужиками. Он приходил в кузницу, садился на стол оттяжки колёс, доставал кисет и делал закрутку из газетной бумаги. Подходили отец, Даниил из столярки, садились рядом и вели непринуждённый мужской разговор. Пальцы Пушка, окуренные табаком, утратили желтизну и покрылись черно-коричневой смолью. Самокрутку он держал так, словно родился с ней и, кажется, он не расстанется со своей соской до последнего дня. Удивительно, что старик знал свой последний день.
Отец приходит на обед и говорит: "Пушок был в кузнице. Помирать собрался. Говорит: "Ну прощайте, Семён Емельянович, прощай, Данилка, пойду, помирать буду".. "Ты что, дед, шутишь-то так?" - "Не шучу" и ушёл. Отец и говорит: "Что-то с головой у старика". Назавтра приходит отец с конторы, после разнарядки, и говорит: "Пушок-то умер". Не стало старика, но в деревне ещё долго говорили, так и не разгадав его тайну.


САЛИНЫ
Вообще по природе было видно, что все четыре брата: Яков, Архип, Семён и Филипп из сильного рода, с крепкими корнями. Семён и Филипп сложили свои головы на войне. Яков и Архип по возрасту остались дома. Жили они оба на Посёлке. Но на деревню наведывались. Для колхоза они делали грабли, косовьё, черешки. Конечно рыбачили. Без рыбы не сидели.

Как Яков, так и Архип были немногословны. Могучие их фигуры не позволяли им суеты, пустословия. Запоминающейся была у них походка. Наклонясь вперёд, они оба забрасывали за спину крупные руки-коряги, медленно и основательно делали шаг, только не понять, то ли вперёд, то ли в сторону. И, казалось, эти движущиеся глыбы никому не остановить, не свернуть с дороги. Яков жил со старушкой Проскутой*, а Архип с сыном подростком Иваном. Старуха его померла. Проскуту в деревне больше всего называли баба Яковиха, У аржавцев она была очень уважительным человеком. Её приглашали, а точнее привозили в дом к роженицам, спрашивали советов при лечении травами. Да и вообще она была очень добрым и мудрым человеком. Щедрость её души, свет и чистота разума, привораживали к себе аржавцев. Её благоволили молодушки, матери большого семейства и те, кто был ей равный по возрасту. Чистое здоровое лицо, которое слегка покрылось сеткой неглубоких морщин, тёплые искренние глаза всегда разоружали всякого, кто к ней обращался. Она была доступной и ребенку и старцу. Её одежда всегда была безупречно чистой. Белый платочек, повязанный треугольничком с узлом под подбородком, подчеркивал её собранность, фартучек с рюшами предполагал почтельность к возрасту.
____________
*) Проскута - речь идёт о Салиной Прасковье Андреевне (прим.Н.Трощенко].

В моей жизни она занимала особое место. Перед тем, как мне появиться на свет, отец привёз её в наш дом. У мамы я был первенец. Поэтому опека старушки была весьма кстати. Мама рассказывала, что Проскута часто наведывалась в наш дом. А когда я стал понимать гостинец, она с пустыми руками не приходила. Конфетку, пряничек да обязательно принесёт и когда я был уже подростком, она так из своей избы не выпуска. Нальёт кружку молока, положит краюшку хорошо пропеченного хлеба, больше аржаного, и скажет: "Ешь, Петенька, ешь". Так это было давно, но так свежо в памяти.

Ушли из жизни аржавские богатыри: Яков и Архип. А бабка Праскута осталась, в той же хибарке, в ста аршинах от озера. Но одна она не была. Её по-прежнему навещали люди.

Пишу я вот эти строки и сам себе задаю вопрос, где же вы сегодня светлые и чистые, как детская слеза, старики? Что ж так мало вас осталось? А без вас мир оскудел, даже прислониться не к кому.


ССЫЛЬНЫЕ
После войны их в деревню прибыло двое: Малиновский и Лузянин. Они ровно и спокойно вписались в деревенскую жизнь. Относились аржавцы к ним почтительно, никто не считал их отшельниками. Баба Проскута, а у неё вообще не было своих детей, приняла к себе в дом Лузянина. Малиновский не определился, остался один. Но потом и он нашёл себе спутницу.

Где-то зимой 58-гo нашу семью пригласили к себе оба ссыльных старика. Мама на Посёлок не пошла. Собрались у Лузяниных. Было человек восемь. Среди гостей был и начальник долгомостовской милиции Василий Романов. Я знаю, что будет самогон, но интересно как к этому отнесется страж порядка района.

Но вот Малиновский, лицо которого украшено здоровым румянцем, поднимает стакан и предлагает выпить за здоровье гостей. Он заметно выделялся среди всех: крупный, с чертами собственной значимости, казалось, только он и может предлагать тосты за здоровье. Романов поднял стакан, сделал глоток, видно подумал, что же делать, допил его до конца и, крякнув, сказал: "Хороша же, окаянная". О политике вообще разговора не было. Только о деревенской жизни, о хлебе насущном, да о молодёжи, что и пляшет-то не так, и ведёт себя не так. При этом, Малиновский выдавал свои мысли короткими фразами, оттачивая каждое слово. Баба Проскута подавала снедь на стол, высматривая где есть свободное место. Все соления её, заготовленные в деревянных бочонках, а это и огурцы, и, особенно грузди, сохранили свежесть, аромат укропчика. Баба только и знала подкладывать, приговаривая: "Ешьте, гостеньки, ешьте". Свет семилинейной лампы создавал атмосферу тепла, спокойствия и уюта, где нет излишеств, где все просто и естественно.

Малиновский был великолепным мастером столярного дела. Стол, изготовленный им, вызывал восхищение моего отца.

К Лузянину приезжали сыновья. И как только политические были амнистированы, они увезли к себе на Алтай и отца и бабу Проскуту. Миша Салин, сын Филиппа, позже приезжал в деревню и рассказывал, что старикам обеспечена спокойная старость.


КОНДРАШОВ ПЁТР
Об этом, удивительно добром старикашке говорить можно очень много. Но к его портрету я дам только один штрих. Его душа, человека общительного и компанейского, всегда была открыта людям. Если молодёжь в зимнее время обращалась к нему с просьбой провести вечёрку - всегда пожалуйста. И, наверно, это потому, что сам он таял от музыки. Вот гармонист растягивает меха, пальцами пробегает по клавишам и голоса издают первые звуки подгорной или цыганочки. Фёдор Семёнович сразу же преображается. Сначала он пальцами выписывает лёгкие жесты, и как только гармонь "гусачком" выговаривает низкие ноты, в движение приходят руки, а потом уже и плечи. Легкий прищур глаз повторяет каждый такт. И вот снова вздох мехов. Старик весь в движении. Он не вылетает соколом в круг, а на обочине выделывает ногами замысловатые коленца, да с неожиданным подвохом, что кажется, тоньше музыку в движении и не передашь. А если в компании, то только наблюдение за ним составляет одно удовольствие. Как-то дочь Фёдора Семёновича в своем письме ко мне просит: расскажите в "Родной поскотине" об отце. Вот я и рассказал, да то, что скрывалось в душе за его скромной крестьянской внешностью.
Август 2000 г.