Битва при Калке! 800 лет исполняется в 2023 г

В.К. Возрушин– трехкратный международный лауреат литературных премий и конкурсов, награжден за литработу золотой медалью  «Святой Благоверный Великий Князь   Александр Невский» и медалью «Григорий                Булатов»–«За заслуги в патриотическом воспитании молодежи!»и прочее…
Ю.В.Першина - консультант:  кандидат историч. наук, доцент


Битва  при  Калке!  
(Историческая документально-художественная повесть)

В 2023 году исполнилось 800 лет, когда русские дружины впервые встретились с монголо-татарами и, превосходя их в два раза (а вместе с союзниками – половцами – 4 – 5 раз!), благодаря бездарности и глупости наших князей, несмотря на мужество и стойкость простых русских воев,  были разгромлены – истреблены!.. Это решило дальнейшую судьбу-историю Руси и других государств и народов!..

     Вступительная часть    
  1
Выбежала девушка-подросток, – такая же молодая и нежная, как вокруг оживающая весенняя природа, – из летней избы, зажмурилась от яркого теплого солнца. Радостно заулыбалась, блестя зубами. Было раннее утро, но солнце уже успело высоко подняться в темно-синее небо. Свежий ветерок ласкал матово-розовенькую кожу девичьих щек; от куч коровьего навоза, только что выгребенного и сложенного рядом с хлевами, шел парной теплый дух свежевыдоенного молока; сладко пахло оттаявшей и нагревшейся под лучами, землей… Весенний аромат распускающихся почек пьянил. Душа рвалась  куда-то  ввысь:  хотела  полета;  тело  заволакивало  негой –    сердце «таяло» в груди…
– Ты чо это – зимогором?! – подружка через двор (подошла незаметно) – рыжая конопатая Степана кривила рот в ехидной улыбке.
Действительно: Агапка была одета в овечью полушубу прямого покрова с длинными узкими рукавами, застежках на кожаных пуговицах, на груди и по краям рукавов – строчные вышивки. На голове – плат: кус нового холста («новины») – «Жарко!»
– Где браслеты-те?
– Вот одна… – Агапка показала: – Мати боюся…
– Скоро тебе поневу носить, а ты все матери боисься!.. Да не заметила бы она – сама же говорила, что навез-навоевал твой тятя, когда с нашим Володимерским князем ходил пустошить Рязанскую землю… За одну браслетину баба Чуга не приворожит тебе Устина, а мне Мокея!
– А давай к бабе Радуне!
– Она только лечит… Хоть грешно так-то делать, но теперь уж решено… Пошли к бабе Чуге: она, может, и на одну согласится – все-таки, сама знаешь: жадна она…
– Жадна! Все в старой избе живет… – девушки шагали-бежали по улице Подгорцев на Низ – конец села. Солнце светило им глаза. – Говорят: копит, копит она… Для чего?! Для кого?! Помогла бы кому: радость, здоровье дал бы ей Бог…
Баба Чуга: высокая, чуть сутуловатая, мужеподобное лицо, над верхней губой большого рта – усики, пыталась улыбаться (глаза пусты: ничего не выражали), выслушала скороговорку Степаны, подержала – взвесила на руке браслет, рассмотрела, заулыбалась по-настоящему, показывая крупные желтые зубы, и – радостно:
– Согласна я, греха не боюсь: это по-вашему грех – крещены, – а я своих богов не омманываю, не предаю… Не отговаривайтесь, сикушки, на вас грех- от… Чо вы мне говорите!? Грешны, грешны! По вашей вере уже рождение – грех… Да видала, видала, как в утай на вьюношник бегаете – сама там была, – прикусила язык, заозиралась, смотрела на девушек, но те – как будто не слышали (скорее всего не поняли)… В наше время все своими именами называли: Ярилиными днями… Ну-ко, чо вы там закрестились, дергалки!..
Девушки крестились в темноту угла. Баба Чуга распалилась: –Двурушничаете!.. Одной рукой креститесь – Богу молитесь, а другой колдуете?! Ничего нет святого!.. Ничему и никому не верит народ! – так, на всякий случай крестятся – машут руками, в душе оставаясь пустыми, безвольными, точнее, своевольными, живущими по-звериному: страстями своими… Чо так вылупились на меня? – говорю вам: я не крещена – мне можно… Хе-хе!.. Все мы таки – я, может, первая… На днях не утерпела, когда в Град ходила, хоть и не крещена (страсть любопытно стало!), зашла в церковь Успенья Богомати и слушала моленье с церковным пеньем… Ох, как поют!.. Но вот у многих – ничего не шевелится… крутят свои дурные головы и лыбятся: нет ни уваженья, ни страха перед Богом!.. – баба Чуга  закатила глаза, открылся рот, свесились губы, как у уставшей лошади, – стояла так какое-то время, очнулась: – Красота!.. Только ради этого можно в церковь ходить, окреститься (говорят, что все грехи снимутся) и молиться тама… одна не буду: с людьми, с Богом… В конце речь проповедную слушала. Поп церковный говорил… А сам-от какой: большие глазища алчным огнем горят  на мордатом сизобородом лице! Одежда на нем как на князе каком в праздничные дни: золотом-серебром шитое – слепит – сверкает при множестве горящих свечей… невысок, толст, чреват – не объять… Среди блеска и света горящего золота и серебра – темные лики богов: жуть как страшно и хорошо!.. Только говорил он о наших богопротивных поступках и стыдил нас, пугал, будто мы своими поступками и поведением гневим Бога и Бог послал на нас кару: появились неведомые татарове, которые пустошат земли: убивают, полонят, жгут… Опять пугал, что если мы не перестанем грешить, сами крещеные, не окрестим всех своих близких родных, истинно не будем верить в Бога, исполнять Его заповеди на Земле, то и к нам, на наши русские земли они придут… И молитвенно призывал церковослужитель побороть в себе все звериное и бесовское, и приложиться душой и телом и добрыми мыслями ко Кресту Бога, и отмолиться от божьей кары молитвой и приношениями в божью церковь: кто чо может… Русские слова он  произносил кувыркатисто, но понятно и на старославянский манер, и получалось, как будто с нами говорят на божьем языке…
– Ой, как страшно!.. Чо делать?.. – еще больше заполошились девушки.
– Чо делать?.. Сходить после этого в церкву, можно и даже лучше – во Володимир, благо великий Град совсем рядом: пять верст на полдень –  свечку толстую поставить и все рассказать-покаяться Богу, сказать, что не для блуда вы эдак-то делали, а чтобы их, молодых жеребя, своими мужьями сделать… И не грешить больше, девки!..
– Почему же Бог такой: нужно постоянно Его бояться и чуть чо – наказывает?! – как еще наказывает! Бог таким не должен быть, если это истинный Бог!..
– Хватит, сороки, настрекочете!.. Если бы не было такого строгого Бога, то чо было бы!? По лесу нагими бегали бы вместе с лешими, жили звериной жизнью!.. По-церковному Он един (видать так!) и Он нужен вам, как родительская рука с хлыстом и вас – по заднице, по заднице!.. – баба Чуга от удовольствия прищурила глаза, ощерила, оголив лошадиные зубы – но как вам не помогает (толстозады), так и людям: злое думают, говорят и делают друг другу, отбирают у ближнего еду и кров, иногда и – жизнь. Это по- большому, а по-малому: в избе кричат, домового обижают, плюются при огне или даже в огонь; с чужими женками могут и не в разрешенные богами дни… В непраздничные дни могут и медком и бражкой или даже вином повеселиться – будто бояре или же князья каки!.. А чо вы на меня так смотрите?..
– Прости нас! Мы ведем себя …
– Да ладно!.. Вы перед Богом кайтесь… Я уж говорила: сама така: срамна: все коплю… – в нищете и в голоде росла, потому и стремлюсь всю жизнь насытиться… И самое страшное: старости боюся – одна – ни детей, ни рода!.. Но перед смертью все роздам – особо неимущим, многодетным, работящим, и Бог меня простит – пройду я проверку земной жизнью… Другие и этого не знают, не хотят знать – думают, вечно будут жить. Появилась седина – первая отметина смерти – перестань глупить: на Тот Свет ничего с собой не возьмешь, кроме души!.. и никого и никогда Бог не простит, если ты всю жизнь жил только для себя, себя ублаждал, чванился перед другими… Не перебивайте  меня!..  Да  чо  вы  говорите,  всезнайки!  Сказала  же  вам,    что крещение приму после вас, грешниц, – вы последние будете – чистенькая буду… Богу не нужны никакие посулы – у Него все есть, а нет, то сотворит!.. Ему Душа нужна человеческая, чистая, чтобы Там Душа могла помогать Богу,  а грешные Души забирает в Ад Черт… Вот они и стараются на Земле каждый себе побольше себе душ набрать, но Черт больше набирает – люди сами в том помогают ему… Я хоть кака, а стараюсь людям… вам помогаю… хочу Там вечно жить!.. С Богом!..
– Ты же не крещена!
– Я ж сказала – крещусь! Да при чем тут крещение?! – за добрые дела попадают в Рай!.. Чо думаете: если крещеный, дак можно грешить, грешить, а потом раз перед смертью отмолиться или же купить себе  отпущение  грехов?! – нет, такого не бывает!.. Ладно, девоньки, – вдруг умиленным голоском, и тут же, вытерев рукавом глаза, высморкалась в подол, и –  баском:
– Истопите-ко баньку!
– Бабушка…
– Кака я вам, дурочки, бабушка!..
И действительно: на них смотрела нестарая еще женщина – страстными огнеискрящимися желто-зелеными глазищами, большеротая, губастая, – готовая накинуться и вытолкать их. Девушки изумились, испугались, заизображали на своих личиках улыбочки. Завертелись. Степана вновь затараторила:
– Ой, прости нас ба… Чу…
– Кака я вам еще «Чу»?! Ладно, баньку-то – удивим Подгорцы: все работают, а мы – баньку… Пошлите в летник.
Они вышли во двор, вошли в летнюю избу: одновременно изба и клеть. Удивились Агапка со Степкой, когда оказались на втором этаже клети-избы: было чисто, светло и тепло. Но вот только – кругом сундуки: железные, деревянные, плетеные; и мешки, мешочки… Баба Чуга изменилась: лицо посветлело-помолодело, подобрело – глаза ее ласкали каждый сундук, каждый мешочек, тряпочку…
– Разденьтесь!..
Высокая стройная Агапка развязала плат – открывшаяся копна тяжелых золотых волос упала на плечи, – закрыла лицо…
– Ты бы, девонька, постыдилась (Агапка и без того робела-стеснялась своей белоснежной наготы): скоко одежды на себя наворочала!.. Повторяйте за мной! Ты, Степка, называй имя Мокея Тугого… Ты – Устина Троедворцева… Мне  Устина  жаль,  а  вот  Мокея  –  дурня,  лодыря  –  нисколь.  Ох, вьюноши, сбесяся понесут ваши ноженьки туда, куда укажет и потянет ваша чуга; разум помре пред страстью!.. Говорите за мной, поводя руками по своему телу вот эдак… – бабка срамно делала-показывала на себе.
Агапка ойкнула: «Не буду!..»
– Делай, давай – все равно браслет обратно не отдам!
– Ты с ума сошла? – полненькая, толстозадая, раскрасневшаяся Степана накинулась на подружку. – Мне мати сказывала, что по-другому мужиков не привяжешь к себе – только «этим» женки и держат в первое время мужей!..
– А потом?.. – Агапка, преодолевая себя, кривляясь телом, руками проделывала такое!.. с виноватой улыбкой ждала ответа.
– Потом – дети, внуки… Привяжется кобелина, – не выгонишь… – Степана – все это выговорила по слогам, в коротких промежутках прыжков- полетов.
Баба Чуга лыбилась (уйдя мыслями и ощущениями в себя), ощерив рот до красных десен, топоча ногами, мотая головой, распущенные темные волосы – в разные стороны; обеими руками схватив правую длинную (до пупа) грудь, звонко шлепала ею себя голую, взвизгивая по-дурному, кричала:
– Не останавливайтесь: делайте, делайте!.. Потейте, потейте и желайте мужиков… Агапка! Куды?.. Поздно… На место! – баба Чуга схватила девушку и как тряпичную куклу встряхнув, поставила на место. – Вспомните праздник- вьюношник… Раньше Ярилу из могутных мужиков выбирали, а сейчас греха боятся – трусливы стали мужики и хиловаты – приходится чучело делать с большой чугой и то!.. Вспомните мужскую чугу и желайте!.. Без этого не можно приворотное зелье изготовить… Желайте-потейте, а я буду у вас протирать-смывать приворотный пот и собирать в горшочки…
Все втроем бесились: прыгали, крутясь, отплясывали «танец любви», кривляясь одновременно все вместе, проделывали руками и телом срамные действия… Вскрикивали слова заклинаний:
…– Садись белый кречет на рабу божью (имя), на белы груди, в ретиво сердце, в кровь кипучую всю тоску-кручину, всю сухоту, всю чахоту, всю вяноту великую во всю силу его могутную, хоть и плоть его в семьдесять семь жил, семьдесять семь суставов, в становой его сустав-чугу, во всю буйную головушку!.. – призывали ударить похотью-страстью…
Доведшие себя до безумства девушки превратились в страстных демоничек… Но всех их вместе превосходила баба Чуга… При этом она успевала    протирать    потные    молодые    тела    прыгающих    в неистовстве «вакханок»,     орущих     что-то     нечленораздельное,     страстное,   смывала, споласкивала льняную тряпочку в ключевой воде («наговоренную»), налитой в горшочек (для каждой свой горшочек).
– Ну, Степана!.. На жеребячий табун хватит, – говорила, дрожа от страсти, баба Чуга. Протирая у нее внизу (между ног)… – рыжие все таки!..
Провожая еще не отошедших, не пришедших полностью в реальный мир, озирающихся вокруг полуумными глазищами девушкам, говорила простоволосая колдунья:
– Мотрите!.. Делайте, как велела: сразу ставьте квас – в свежем больше силы…
2
В просторном, огороженном, утоптанном скотом и людьми дворе Троедворцев, как во всех русских семьях, уже с раннего утра кипела работа, озвучиваясь бодрыми сильными голосами людей: женщин, мужчин и веселыми, звонкими – ребенков; мычали коровы в хлевах – просились на волю; блеяли овцы; иногда вскудахтывали куры – снесли яйцо; ржали призывно лошади, запрягаемые подростками… Жили большими семьями – несколько поколений. Глава семьи – Антип. Вот он, прохаживается- распоряжается: рослый, могучая грудь выпирается из вотолы; русые волосы, бороду кое-где побелила седина – самый старый мужчина в семье – 46 лет – он один из мужчин в семье Троедворцев уцелел, участвуя в многочисленных постоянных ратях, – в основном в междоусобных войнах русских князей. А  вот женщины живут дольше и часто доживают до глубокой старости: жива еще его бабушка (79 лет), матери 63 года – она вместе с его женой, братовыми вдовами-снохами весело и бойко ведут «женское» домашнее хозяйство: в избах, в скотном дворе, в огородах. Старшие женщины давали распоряжения, чтобы молодые вовремя убрали холсты, выложенные для беления; сгребли коноплю, которая зиму пролежала под снегом, а теперь готова и подсохла… и сами работали – не отставали… Антип с мужчинами: с младшим   сыном   Устином   и   племянниками   (неженатыми   еще)    делали «мужскую» работу: во дворе, избах, клетях, амбарах, сараях, хлевах, овинах – готовили сохи, бороны; вытачивали деревянную посуду на лучных токарных станках;     рубили,    чинили    избы,    баню,     другие     постройки;    успевали «рыбалить»: сетями, мерешки ставили; бортничали (как без меда!); зимой – охота; весной пахали, сеяли; в середине лета заготовляли сено, в конце – жатва – и все это весело – в радость!.. Сейчас вот едут помогать огнищанам: старшему и среднему сыновьям, племянникам – они со своими семьями отделились  в  починок  – нужно  сжечь нарубленный посек  в  прошлом году, спахать сохами и в новой земле, густо удобренной золой, посеять; помочь им нарубить новый посек (рядом, вокруг Подгорцев, пашни уже засеяли, предварительно   осенью   унавожив,   –   на   открытых   полях   земля раньше «просыпается»). Он подумал о своих снохах: иногда огорчали они – не так легки на подъем, любят поваляться в постели, распустили их сыновья – дают им волю, нет положенной строгости к своим женам… и тут же – с умилением  о братовых женах-вдовах: «Трудолюбивы, чтут старших и память своих погибших мужей!.. Везде успевают: варят, парят, помогают сеять, жать, сено косить, сушить, убирать и попутно коноплю рвут, сушат, мочат, снова сушат, мнут, теребят-чешут, прядут, ткут, шьют… Хлеб молотят – от нас, мужиков, не отстают, веют. Крупу в ступах колют; ручной мельницей зерно мелют… И все – с радостью, с песнями!.. Ребенков-мурашей нарожали, вырастили таких же, как сами: жорких за столом и ненасытных в работе!..»

…Устин запряг лошадь в волокуши: две длинные жерди-оглобли с круто загнутыми вверх концами, которые волочились по земле, они в двух местах соединялись перекладинами, на них была закреплена большая корзина, сплетенная из ивовых веток. Туда Устин помогал класть продукты: мешки с крупами: ячменем, пшеном; горохом; печеный подовый хлеб: пушной – из плохо провеянной и непросеянной ржаной муки (биологически самый полноценный хлеб: кроме углеводов имелись незаменимые аминокислоты, почти все витамины группы «В» и микроэлементы) и – ситный.
Подошедший Антип невольно залюбовался своим младшим сыном. Шестнадцатый год, а он уже с него ростом. Еще два-три года, и будет такой  же могутный, как и он сам. Лицо у Устина успело покрыться золотистым загаром, на верхней губе отрос золотисто-желтый пушок. Такого же цвета волосы свисали до плеч, обвязанные вокруг головы синей ленточкой. Сын чему-то улыбался: белели зубы, сверкали синим цветом глаза – радовался жизни! «Женить его надо, нынче же, в Покров, тогда некогда будет телей ходить и лыбиться, а то забалует: что у него на уме-то… Говорят, с Агапкой ходит, как-то нужно присмотреться к ней – хоть людишки так себе – из худого рода, не уважаемы: воровством нажили богатство, но девка не в родителей – бывает и такое… – посмотрел вдаль: на северо-восток, где в трех верстах виднелся черный (смешанный) лес – хвоя на елях и соснах уже ярко зеленела и – о другом: – Начали ли жечь прошлогоднюю подсеку?.. Хорошо бы, если пожгли, можно было бы тогда пахать и сеять… Новый участок нужно срубить там же: на правом берегу Нерли…»
Во дворе неожиданно появилась Агапка – в руках берестяной туесок с крышкой, на смущенном лице – виновато-глупая улыбка. Подошла к удивленному Антипу – поясной поклон, еще сильнее зарделась и, повернувшись к Устину, подала туесок:
– Едешь?.. На тебе… по дороге захочешь пить… Сама делала, хлебный, не твореный…
Антип задрал бороду, выпятил нижние губы – левый глаз прищурен – разглядывал ее: «Долга, тонка – такая слаба в работе (что мордашкой   –не в счет!)…»
Устин еще больше был удивлен. Он ничего не понимал в действиях Агапки и никак и ничем не мог объяснить ее появление, поэтому, подчиняясь сказанным словам, глядя на нее, как загипнотизированный, взяв в левую руку туесок, правой, вслепую нащупав крышечку, начал открывать…
– Поставь, Устинко… потом, сбегай борзо и вели Микитке и Темиту – я забыл сказать – пусть вытащат медвежью шкуру и повесят на солнце, – и высоко вешают, чтоб собаки не порвали… Луки приберут и рожны с древа снимут и, протерев кипяченным конопляным маслом, повесят в клети под потолком…
               
Выехали поздно, наверное, последние, если не считать Тугих, которые никогда не спешили – им работа – в тягость. Поехали в объезд, так как овраг можно было перейти только по мосту. Вешняя вода бежала по дну оврага с шумом, мутная, пенная, чуть не касаясь поперечных бревен моста. Переехав мост, поднялись по пологому северному склону оврага. Пошли по полю; в открытых местах тропа-дорога была суха, утоптана, начала прорастать ярко- зелеными остроконечными травинками, фиолетово-сине-зелеными на  концах трубочками молочая; в конце поля, перед лесом на пригорках вовсю желтели цветы мать-и-мачехи… В лесу стало сыро, тенисто, прохладно; вокруг кое-где белели подснежники, зеленели вечнозеленые кустарники (с кочку) черники, подалее – брусника с крупными красными прошлогодними  ягодами. Тихо шумел-говорил лес. Хвоя на ели, пихте и соснах близи была еще зеленее. Приятно стало холодить, чувствовалось: в глубине леса снег только что растаял, ушел в землю.
На трех лошадях ехали Троедворцы на починок. Устин с отцом шагали за лошадью с возом позади всех. Впереди обоза шли племянники, за ними ехали женщины на лошадях, запряженных в летние сани, с ними младшие ребенки; табунок подростков убежал вперед…
…Антип даже приостановился – только сейчас заметил: Устин шел в ступнях (будничная летняя обувь, плетенная из бересты) – по голенищам было видно, что он поверх портянок не надел наговицы (сшитые из куска кожи – не пропускали воду).
– Ты что?.. Работать едешь али так?! Ноги-то намочишь!..
– Я портянок намотал поболе…
Отец посмотрел строго на сына (Устин по привычке съежился), но оплеуху не дал: «Большой стал, кто его знает, – можно и сдачи получить…» – зашагал:
– Что у тебя с Агапкой?.. Мотри, без баловства! А то я тебя!.. другую найду – на Строгановых дочери… Они вон какие: все на подбор: коренасты, крепки и сильны, а главное честны, порядочны и не лодыри – такие они хоть не богаты, но всегда они в достатке бывают, и души у них в спокойствии пребывают и день и ночь в радости-работе – трудом живут, не воруют и не грабят – не губят свои души… Так-то Агапка… Посмотрел на нее – давно ее не видел – с той осени – еще длиннюще, еще худущее стала: ноги как две жердины, сисек не видать… – посмотрел сыну в глаза: – Как дитя будет вынашивать, чем кормить?!
– Тятя!.. Вырастут… – Устин красный, потный, еще что-то хотел сказать, но его сердито перебил отец:
– Вон, Видана, тетка твоя – ни одного толком сама не выкормила, ладно другие тетки у тебя титькастые – помогли твоих двоюродных братьев и сестричек выкормить!..
– Да ладно, тятя!..
– Что ладно! Вон жизнь-то какая!.. Опять, наверно, война будет: какие- то татарове появились, и будто бы они всех побивают… Нам и своих войн хватает: мы не только с русскими землями деремся, но уже теперь в своей, Володимерской… Некому от иноземцев оборонять: почти все взрослые володимерцы полегли под Липицами (в 1216 году), когда братья-князья  Юрий и Константин володимерский великокняжеский стол делили, – говорили, в церквях 9232 душ отпели!.. А искалеченных!.. Сколько не сразу умерло, а после, – придя домой… И с другой стороны: ростовцев и новгородцев – не меньше: хоть и победители они – просто их побольше было… Прошло всего 7 годов – ребенки ихние – у кого остались, кто успел обзавестись, – еще не успели подрасти… Я вот один из четырех братьев, дядьев твоих, в живых остался – остальные все головы сложили за князей…
Устин смотрел на отца, раскрыв рот,  слушал, не замечая, что ноги у  него иногда по лужам идут. …– В конце снежени (февраля) от князя Удатного (Великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого) гонцы прибыли в Володимир с просьбой к нашему великому князю Юрию, чтоб  вместе с русскими князями и половцами выступил против неведомых татар и помог побить их.
– Послал помочь?
– Нет. Ни сам не пошел, ни свою дружину не послал… Ты что под ноги- то не смотришь?! – звонкая оплеуха, от второй Устин увернулся. – Дай-ко попить…
Уже попивая из туеска Агапкин квас, Антип говорил:
– Эх, уйти бы нам куда подальше – на новые земли-места и не видеть, не слышать, не участвовать бы в этой грызне между князьями и боярами!.. Или же в монастырские земли податься – пахать и сеять – монахи забирают себе только на свое пропитание и содержание, а тут… как бы земля хорошо ни рожала вокруг Подгорцев,  все не хватает: то этому дай, то другому   оброк – то за это, то за то… Хорошо хоть новые земли (подсечные) выручают – с них три года не берут… на себя, в свою радость работаем-живем…
– Деда, дай!.. Тоже хотим пить, – откуда-то подскакали ребята- подростки. – Нате, пейте, туесок-то обратно принесите. Ох, благодать!.. Никогда такого не пил, – пожалуй, надо подумать… Агапка… пожалуй… – улыбнулся, подмигнул сыну: – Какой вкус-аромат!..
Устин думал о своем, вдруг глаза у него вспыхнули:
– Вот бы в князью дружину попасть!..
– Не то говоришь: я об одном – ты о другом!.. О деле надо говорить, а не пустое. Мы для земли рождены и на земле должны жить и радоваться: семье, детям… Какая радость пахать, сеять – жить среди полей, лесов, лугов, рек и озер, под небесами на воле вольной – тело и душа радуются – счастье- то какое!..
– Дак откуда берутся воины-дружинники? С наших Подгорцев тоже ведь есть…
– Чтобы хорошим воином быть, нужно с детства, с малых лет… Княжат с пяти-шести лет постригают, на коня сажают и от мамок-нянек дядьям передают, которые учат ратному делу, и не только… читать, писать – грамоте учат… княжить… И детей боярских с малых лет готовят… Такие, как мы, могут только стать конюхами, стремянными слугами, оруженосцами – копья, щиты  и другое оружие таскать и потом только в молодшую дружину попадают. У бояр есть тоже свои дружины, но только из холопов – это совсем другое… во время войн обычно набирают… Мне отец (деда не помню) всегда  говаривал, что истоки жизни и всех благ на Земле – народ. Все от народа: и хорошее и плохое – куда он настроится, повернется…

Лес кончался, показались позапрошлогодние  подсечные  поля,  за  ними – новины – вспаханные уже (но еще не засеянные), кое-где среди обработанной земли торчали полуобгорелые пни. Пошли по тропе по полю; справа, на высоком берегу Нерли, стояли, плотно прижавшись, кругом, рубленые – еще желтизна не потускнела – избы, хлева, сараи-сенники; слева, далеко, в глубине, лежала между хвойным зеленым лесом посека. (Лесная поляна, на которой вырублен лес, и, когда участок этот сожгут, будет называться подсекой.)
– Ох, коровины дети! Еще и не думали жечь!.. Лодыри, что же они столько времени делали?!.


Первая часть
 
  1

…Снова – вскачь… По Владимирской дороге… Тепло пошло от лошади – приятно запахло конским потом – Латомиру стало жарко. Он расстегнул плащ-корзно, оглянулся на свою небольшую дружину: девять ребят – таких  же молодых, как и он, десятник великокняжеский Мстислава Романовича Киевского. Впереди его скачет посол-гонец, молодой боярин Алекса Андреевич – к владимирскому великому князю Юрию Всеволодовичу – с проводником-ведомцем и со своим слугой стремянным. У всех были по два извозных коня. Алекса Андреевич летел впереди, все ускоряя и ускоряя ход, уходя от своего проводника и стремянного и охранной сторожевой десятки… Встречные – пешие и конные, увидя развевающийся красный терлик, скачущего галопом боярина, заранее уступали дорогу. Догоняемые в испуге, от неожиданности, шарахались в стороны и долго с тревогой  смотрели  вслед: «Так-то с добрыми вестями не носятся по дорогам: поди опять война!?.»
Перейдя полноводную (после весеннего разлива) Клязьму, на виду владимирских городских стен переоделись, прибрались сами и коней сменили.  Въехали во  Владимир  через  Золотые  ворота.  Латомир  открыл от удивления рот: «Получше киевских!» Ведомец Шестак чуть попридержал своего коня – поравнялся с десятником: – Говорил я, какие Золотые ворота во Володимере?! Не верили, смеялись, говорили про меня непотребное!..
В воротах их никто не остановил. Городская пешая стража толпилась в стороне от ворот и о чем-то разбиралась между собой – со стороны казалось, что они чем-то очень важным заняты. Но по-своему опыту Латомир знал, что они заняты пустой болтовней… Люди свободно входили, въезжали и выходили, выезжали – никакой охраны!.. Было дико и не по себе киевлянам: на Окраинной Руси нет такой беспечности и спокойствия – непривычно и страшно было людям, привыкшим к постоянному напряжению от ожидания нападения врагов, здесь (в Залесской Руси), где все было иначе, русским, приезжим стало как-то тревожно… А народ!.. Шумный, но спокойный; веселый, но не злошутливый; добрый, но ехидный, нехотя уступали дорогу. Увидев коня боярского, громко восторгались: «Мотри какой: первый раз такого вижу!» – «Это какой масти?» – «Очень редкая масть – изабеллова…»
Алекса Андреевич – по-боярски приодетый, на золотом шитом поясе в серебряных ножнах висела половецкая сабля – красовался на своем высоком светло-желтом (почти белом) с голубыми глазами жеребце. Конь, по- лебединому изогнув шею, цокал лакированно поблескивающими белыми копытами по уличным настилам…
– Кто такие?.. Откудова?
– Не видишь по боярину – из Южной Руси…
– А сторожа-то какие!..
– Так   это   –   черные   клобуки,   или,   как   они   сами   себя называют, «окраинцы»…
Перед въездом в Средний город (город Мономахов) в Торговых воротах их встретили великокняжеские люди, провели в Детинец, в княжеский двор, устроили; коней – в конюшни. Алексе Андреевичу отвели небольшую чистенькую «избу» в княжеских палатах, – высоко под потолком небольшое узенькое слюдяное окошечко на полдень – солнечные лучи, радужно расщепляясь в невидимых трещинках, брызгали через желтоватую прозрачную слюду. Он тут же попросил приставленного слугу-сторожа к нему сходить и сказать княжим людям, чтобы его в сей же час отвели к великому князю Юрию Всеволодовичу…
Только когда прошло достаточно много времени, когда – солнце на закат, позвали его. Принял посланника Алексу ближний думный боярин великого князя владимирского Кузьма Ратшич.
– Мне велено вестовую грамоту отдать в руки великому князю Володимирскому Юрию Всеволодычу, а не тебе, великий боярин, – и легкий поклон Алексы Андреевича.
Боярин Кузьма Ратшич: седой, коренастый, в боярской шубе, на голове горлатная шапка – сидел за небольшим дубовым столом – на голом столе для приличия были поставлены: мед подсласту (крепость, как у современного крепленого вина), и в небольших деревянных расписных тарелях дымились паром мясо и каши, отдельно – хлеб пресный ломтями, соль в солонках и свежая выпечка. Великокняжеский боярин разгреб толстыми пальцами в перстнях в густой в мокрой от пота бороде – освободил большой рот с  синими стариковскими губами – и неожиданно мощным мужским басом заговорил:
– Не может он тебя принять – болен, меня попросил взять от тебя вестовую и выслушать… Если тебе есть что сказать, садись!..
Русский посол покраснел, на сморщенном лбу появились крупные  капли пота, еле сдерживаясь, передал грамоту, подумав, сел и начал говорить: вначале осипшим обиженным голосом, урывками, но потом, попробовав мед, и немного погодя, не отрываясь выпив целый жбан, разговорился, увлекся сам и увлек старика-боярина, который не притрагивался ни к еде, ни к питью…
…– Значит, объединенных половцев Данилы Кобяковича и Юрия Кончаковича за Доном татары побили?! – удивленно переспросил Кузьма Ратшич.
    – Побили!.. Многих полонили, другие сами перешли на их сторону; часть половцев побежала на полдень – к морю, в Крым, там их татары под Судаком загнали в соленую воду и утопили; но другая часть во главе с великим половецким ханом Котяном пришли на Русскую землю к Половецкому валу – в близь Триполя. Оставив там свое войско и вежи, Котян поехал к своему зятю Мстиславу Мстиславичу Галицкому и преподнес дары: коней, верблюдов, пленниц-красавиц, драгоценности и просил помощи… Вот тогда великий князь Мстислав Удатный и послал гонцов во все Русские земли и во Володимер-на-Клязьме тож… Сейчас в Киеве собрались во главе двух великих князей: великого князя Мстислава Романыча и великого князя Мстислава Мстиславича Удатного – сын Мстислава Романыча Всеволод Мстиславич и зять великого киевского князя Мстислава Романыча Андрей; Мстислав Святославич – великий князь Черниговский – с сыном Юрием;  Олег Курский; князья Путивльский и Трубчевский; сын Всеволода Чермного; князь смоленский Володимер Рюрикович; Александр Дубровецский; Даниил Романыч Волынский – зять Мстислава Мстиславича Удатного, ему 21  год; дядя его, Даниила, Мстислав Ярославич Немой, – князь Луцкий; Ярун Василич с новгородской конной дружиной; да князья – само по себе: Святослав Шумский, Юрий Несвижский, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Володимирыч Теребовльский – со своими небольшими   дружинами,– ни в чью руку не идут… Все ждут великого князя Юрия Всеволодыча с его великой дружиной… Мне велено сказать великим князем Мстиславом Романычем – в утай, – что не сколько его ратная сила нужна – его у русских хватает, – а сколько Единая Рука и Единая Воля нужна!.. – от себя скажу: великие князья ни киевский, ни галицкий не хотят уступить друг другу первенство – хотя все понимают, что нужно поставить во главе объединенных войск единого военачальника, – и, если это будет великий князь Юрий Всеволодыч, то все согласятся.   (Стариковские   глаза   владимирского боярина стали оживать, прояснились. Отчетливо стали видны края обесцвеченных радужек, он впервые посмотрел прямо в глаза молодому киевскому боярину и хотел что-то сказать, но подождал – дал договорить.) И еще просил Мстислав Романыч сказать слова хана Котяна: «Нашу землю сегодня отняли, а ваша завтра взята будет, так защитите нас, если не поможете нам, то мы нынче будем иссечены, а вы завтра иссечены будете…» От себя передает великий киевский князь, что те половцы, которые в полон взяты были и перешли на сторону татар, не только конюхами и пастухами служат, и, если не помочь половцам и вместе с ними не оборониться от татар, то и оставшиеся половцы перейдут на их сторону, и тогда будет татар трудно одолеть.
– Передай великому князю Мстиславу Романычу – тоже в утай, – что великий князь Володимерско-Суздальский Юрий Всеволодыч не может помочь своему брату, потому что суздальские полки и часть великокняжеской дружины ушли с князем Ярославом на помощь восставшим эстам… Вижу, ты тоже ничего не знаешь и князь твой!.. А когда-то великие киевские князья владели этими землями, ставили там города – как, например, Юрьев – теперь об этом думать даже перестали, только о собе… Эсты перебили немцев в Оденпе и Юрьеве, бьются с датчанами и попросили помочь у русских из Новеграда и Пскова. А те в свою очередь – переяславльского князя Ярослава Всеволодыча, который к тому же является призванным новгородским  князем. Если им не помочь, то католики, подавив восстание, захватят всю Эстляндию,  окрестят  в  католическую  веру  и  усилятся  тогда  тевтонские   и ливонские рыцари и пойдут они на восток, на наши земли. Чтобы перекрестить нас из православия в католики, а это что душу вынуть у русского человека из тела – жив будет, но другой: инородец, иноземец – хороший ли плохой ли, но другой – умрет в нем русский человек, а вместе с ним и Русская земля!.. Двадцать тысяч ведет туда родной брат великого князя Юрия Всеволодыча Ярослав, – помолчал и добавил Кузьма Ратшич: – Негородоимцы те татарове – кочевники и потому не страшны они нам – города наши им не взять!.. Страшно и смертельно опасно то, что с Запада на нас идет!.. Но от себя скажу: был бы я волен сам себе делать – обязательно выступил бы вместе со всеми русскими: нам нужно объединиться, все делать вместе в единой воле и в единой силе!..

2

Владимирский великий князь Юрий Всеволодович собрал своих ближних бояр в думной палате. Сидели бояре парились с напряженными недовольными бородатыми лицами, в глазах у некоторых тревога: кое-кто догадывался, по какому поводу пригласил их князь – по очень важному…
Боярин Кузьма Ратшич смотрел на длинную сутулую фигуру князя, на его всегда хмурое, недовольное лицо с коротко постриженной бородой и думал: «Даже себя исхудил – горбится, хмур и при этом старается показать себя так, как будто бы он единый, необыкновенный… Не по-христиански и глупо: что бы он без нас, бояр, делал?! Спесив, чванлив и труслив к тому  же… – не зря в срамное место позорную рану получил копьем, когда с поля боя бежал… Хромает – на всю жизнь памятная метка… (Старый боярин Ратшич был при его отце, успел и его матушке послужить…) По кому князь такой?! Верит в приметы – вдолбил себе, что сказанное перед смертью, – когда на Огненном озере уничтожали древнерусские языческие идолы, – праправнуком жреца Светлозара будто бы пророческие предупреждающие слова: «Как мне тебе отрубят голову и похоронят тебя без главы… За грехи твои придет на твои земли невиданная иноземная рать и пройдет по твоим землям и сделает ее пустой… Но не от иноземной силы придет погибель Русской земли, а он (русский народ) сам себе враг – погибель его в самом себе: он отдаст свою Душу, Веру, Отечество вместе с Землей, похороненными в ней отцами и пращурами, живущими на ней женками и детьми своими за жирное желтое золото, за мертвенно-лунный блеск серебра!..» – сбудутся! – вдруг боярину захотелось узнать, что же сказал бы волхв, если дали ему договорить – не дал договорить последнему великому древнерусскому волхву-жрецу   молодой   тогда   –   только   что   женившийся   –   князь  Юрий Всеволодович – отрубил голову, а как разумно было бы дослушать волхва: может, что-то и сказал он, что нужно делать, чтобы не сбылись его пророчества… Вот и бережется – до трусости: сбегает с битв, перестал сам ходить в походы!..»
Юрий Всеволодович говорил вяло, чуть гнусавя, уставшим  недовольным злым голосом:
– У нас великие заботы, дела, а они… собрались в Суздале, ушли туда и из Володимера тоже, – назвал имена знаменитых дружинников – среди них были и сыновья некоторых сидящих здесь бояр. Кузьма Ратшич удивленно уставился на князя – не замечая, что некоторые бояре тоже насторожились: правду ли говорит. Князь продолжал: – В основном это вои из засадного Суздальского полка, которые собрали вокруг себя из окрестностей… в том числе и из Володимера переманили; одни – без князя – с выборными воеводами хотят идти на помочь русским окраинцам. Кричат, что надоело воевать между собой, хотят быть едиными… Я первый этого хочу!.. А то, что мы иногда между собой разбираемся, так вынуждают!.. Идут наперекор мне, собираются, ослушавшись меня, идти на Половецкую Степь!.. Что сие?! И Василько в Ростове Великом готовит дружину!.. Но они ох как покаются!..
Боярин  Ратшич, несмотря на возраст, вспыхнул: нос, лоб     покраснели: «Как они верно делают!.. Сейчас только Церковь Русская пытается в единстве держать народ!..»
В конце речи князь велел боярам-воеводам выйти с владимирской дружиной навстречу идущим из Суздаля и побить, затем повернуть на Ростов Великий и там «раскидать» всю ростовскую дружину князя Василько, а самого его заковать и привезти во Владимир.
... Бояре какое-то время сидели, молча, затем заговорили-зашумели, некоторые стали кричать – сыновья у них, не сказавшись, ушли в Суздаль – только теперь они узнали, где у них сыновья. Кто-то из бояр вскочил с места:
– Ты, Юрий Всеволодыч, без нашего согласья отказал послам Мстислава Мстиславича и Мстислава Романыча!.. Многое не слушая делаешь: как при Липице!.. А потом совсем убежал, бросив нас с войском в поле!.. Мы пойдем, будем делать что велишь, но кровь наших детей на тебе будет!..

3

Без единого выстрела из лука, не вынув мечи, стояла владимирская дружина, выставленная в поле навстречу вольным витязям, вышедшим из Суздаля и решившимся, избрав воеводу, самостоятельно, без князя, идти совместно с русскими и половцами на татар. Построившись колонной по четыре в ряд, конные, в полном вооружении в поблескивающих бронях, на головах стальные шлемы, на лицах – личины, в правой руке – копья – наконечниками вперед, вниз; в левой – красные продолговатые щиты, – проскакали мимо великокняжеской дружины тяжело бряцая оружием, – гулко, грозно, как горный обвал: гудели тысячи кованых копыт, фыркали и тяжело дышали упитанные боевые кони… Перешли на шаг и, перестроившись в колонну по два, сняв личины, подняв копья, вошли в Владимир через Серебряные ворота (с востока), вышли через Золотые ворота (западная сторона города).
Ни один владимирский воин, сторож-воротник, не подчинился своему воеводе, сотнику, десятнику: не попытался остановить …
После Владимира к суздальцам присоединились, выбранные жителями Подгорцев – по желанию самих –  Устин с Мокеем (комонные, в дедовских шеломах, с копьями  – луки за спиной – справа прикреплены к седлам –  секиры, слева – колчаны со стрелами). 

Войска великого князя владимирского отказались идти в Ростов Великий. Такого еще не бывало на Владимирско-Суздальской земле!..
Спустя четыре дня вышла дружина князя Василька Константиновича из Ростова Великого и пошла на Русь, минуя Владимир-на-Клязьме, через Переяславль-Залесский, Москву.
Василько послал весть своему стрыю великому князю Юрию Всеволодовичу:  «…Хочу  в  воинстве  со  старшими  обучиться…»  С  ним было «малое войско» – 800 дружинников,  каждый дружинник имел оруженосца  –всего людей в ростовском войске было около полутора тысяч.



4
Русские князья, бояре-воеводы и великий половецкий хан Котян со своими ханами сидели в великокняжеском дворце в Киеве – собрались на Совет перед выступлением на татар.
Так получилось, что русские разделились на три самостоятельные группы (коалиции): киевская – во главе с великим князем Мстиславом Романовичем; чернигово-смоленская – во главе с Мстиславом Святославовичем, великим черниговским князем; галицко-волынская – во главе с великим князем галицким Мстислав Мстиславовичем Удатным.

С 1214 года в Киеве за «старейшим» столом сидит Мстислав  Романович. Много раз встречал и потчевал он гостей в этом зале-гостиной, но впервые по такому поводу собрались князья и русские бояре вместе со своими старинными врагами-друзьями-соседями: половцами. На столах  мед «насыти» и «подсласту», квасы, каши и вареное, жареное на вертелах мясо… Сколько уже дней стоят станом и столько народу вокруг Киева! – трава- зеленец   по   самые   корни   изгрызена   лошадьми.   Простые   воины    стали голодать (в близлежащих селах, деревнях и городках кончились запасы хлеба), но запасы продуктов в обозах, приготовленные для похода, не трогали… Киевский князь собравшихся князей, бояр и половецких ханов, как мог, кормил и поил…

…Киевский великий князь встал, начал говорить… Мстислав Мстиславович смотрел на него сбоку, слушал и кровью наливались глаза у галицкого князя: «Что он говорит?!. – уже с явной ненавистью смотрел на Мстислава Романовича. – Ни виду!.. Старый (Мстислав Мстиславович и сам был не молод – 54 года) седой… Разве об этом нужно говорить?!. И почему он не может понять и согласиться, что не может он воеводить объединенными союзными войсками!.. При чем тут то, что он великий киевский князь – старейший в княжеском роду!.. Ведь великая должность не делает человека умнее и способнее – тем более он, даже будучи киевским князем, не отличался ни выдающимися талантами, ни энергией, по крайней мере, ни в чем особенном не обнаружил их, но пользовался лишь славой – “старый добрый князь”…»
Не выдержал Мстислав Мстиславович вскочил, – полноватый, – и от этого казался еще мощнее, могутнее – черные усы и борода с проседью, – заговорил-зарокотал басом – приглушил-погасил слабенький слащавенький голосок киевского князя, который от возмущения и обиды вдруг поперхнулся, закашлялся и сел, не сводя блестящих от слез-обиды старческих глаз с Мстислава Галицкого.
…– Не держи на меня обиды Мстислав Романыч, но не могу более молчать!.. Не о том ты говоришь! Сейчас нам надо решать, как идти, куда идти, как воевать… А прежде надо знать врага. Мы даже точно не знаем, где он на сей день находится, сколько их, что они делают и делать хотят?.. То, что ты говорил, всем известно и не о деле… Да, не пришел со своей дружиной Юрий Всеволодыч и воевод своих не послал; отсиживаются рязанцы, – повернулся к Яруну Васильевичу, не про тебя будет сказано, – молчит, как всегда, когда нет поживы, Великий Новгород – торгаши: как они были язычниками, поклоняющимися своему богу торговли: Меркурию – вору и жулику, так и остались такими же, хоть кресты носят, за что их души вечно в Аду будут!.. Зачем об них говорить, молоть языком – время на то тратить, давайте думать, решать, как воевать с имеющимися силами, которые у нас есть, – а силы не малые – только их нужно в единое тело-войско собрать и телу поставить  умную и смелую голову… – Тебя что ли?! – князя перекати поле!.. – выкрикнул пришедший в себя и отдохнувший Мстислав Романович.
– Меня!.. Я никогда в жизни не проиграл ни одного сражения, но видит Бог, что сейчас иду как в темный неизвестный непроходимый лес за поводырем-слепцом…
– Это я-то поводырь-слепец?!.
– Не ты, это я так…
Но тут вдруг возмутились великий черниговский князь и смоленский: заговорили, закричали – перебили Мстислава Мстиславовича.
– Ты, Мстислав, пришлый князь – всего четыре года в Галиче, а мы на своих наследственных землях сидим и отние столы занимаем… Хоть ты Удатный, но ты, рожденный в Торопце, живешь то в одном, то в другом месте…
– Долго ли в Великом Новеграде сидел?..
– Выгнали его оттуда!.. Мало того, ездишь, стравливаешь князей друг с другом: ты ведь Константина и Юрия Всеволодовичей стравил – сколько людей русских положил!.. Не бывало еще между русскими такой резни!..
– Вам самим на себя надо посмотреть: что ни год – то война, рать-сеча – пылают города, села на Руси и тысячи полоненные русские потоком идут с ярмами на выях и опутанные верьми через Степь в рабство!.. Не верите? – спросите вон Котяна…
– Ты не ровня нам, Мстислав! И не будем мы под тобой ходить!.. Сидевший рядом с Мстиславом Галицким его зять Даниил    Романович,красный, потный, сверкая синими глазищами, что-то сказал своему тестю. Рядом с ними сидевшие князья: Мстислав Ярославович Луцкий, Изяслав Ингваревич Волынский, Святослав Яневский – тоже услышали, зашевелились, заговорили друг с другом и вместе с Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем встали и пошли к выходу, громко стуча и бренча, вон из духоты и смрада – на волю…
    В тот же день, 23 апреля 1223 года, расположенные на западной    стороне Киева войска галицкого и волынского князей,  присоединившийся к ним воевода Ярун Васильевич с конной дружиной и несколько «свободных» князей с личными дружинами поднялись с лагеря и пошли к Зарубу. Уже около Заруба их догнали половцы Котяна. На третий день туда уже прибыли все остальные русские.
5

Солнце, поднявшееся на полдень, начало нагревать броню, стальной золоченый шлем на голове Даниила Романовича. Пахло молодыми, на глазах растущими травами, распустившимися листьями берегового тальника  – внизу, ближе к воде; видны были ярко-зеленые кудрявые верхушки деревьев – отдельно растущих на высоких местах и чуть покачиваемые теплым весенне-летним ветром. Все было бы как в обычные мирные дни, если бы не шум многотысячного войска, вставшего лагерем на правом берегу Днепра; стук топоров, зиньканье пил, приглушенный звон забиваемого в дерево железа – строили переправу (понтонный мост) через Днепр. Отдельные  крики работающих взлетывали над разлившейся рекой и уносились-катились далеко по водному простору.
Мост наводился, чтобы черниговским и новгород-северским войскам переправиться на правый берег и объединиться с остальными русскими.
Даниил Романович верхом на Белане (белогривый высокий длинноногий белой масти конь в черных «чулках») в окружении двух десятков своей охраны-сторожей и вестовых, стремянных, оруженосцев смотрел с возвышенного берега, как достраивали переправу. Необычно возбужденное лицо князя, обрамленное короткой русой бородкой, казалось, светилось; необузданные смелые мысли синими искорками брызгали из прищуренных глазищ. Сверкающие его доспехи испускали-отражали энергию солнца. Даниил чувствовал, как внутри у него где-то «горит», одновременно тревожа и радуя… «Эх, эти склоки старых князей!..» – но он был рад за себя, что смог сдержаться, соблюсти честь – не встревал в разговоры-раздоры на встрече князей в Киеве; он знает себе цену: он сын Великого Романа и еще придет время, когда он покажет себя – все у него впереди – все может быть (наверное, а не может быть!) – вот с этого похода и начнется его взлет!..
По три в ряд войска чернигово-новгород-северские начали переправу по мосту… Вдруг что-то случилось!.. «Что» – еще не знал Даниил, но понял, что очень серьезное, тревожное – остановилось движенье по мосту, шум-гул изменился – стал другим: хаотичным, неровным. Его конь Белан, всегда спокойный, слегка задрожал кожей спины, повернул голову – стал смотреть на хозяина-друга: ждал команды (в больших фиолетово-зеленых глазах коня князь увидел отображенное изображение – вниз головой – своих дружинников). Его воины, стоящие рядом, раньше увидели татар – все разом заговорили (кто-то – в крик), показывая вдаль, на левый далекий берег Днепра…  Даниил  Романович  тоже  увидел:  к  переправе  съезжали     десять верховых в ярких (не боевых) одеждах; в руке у одного на длинном древке был прикреплен стяг – понятный любому: «Послы!..»
Подъехал стремянной Даниила Романовича (он знал, что делать), ведя на длинном поводу всхрапывающего, пытавшегося встать на дыбы темно- карего жеребца Орлика – во время боя князь пересаживался на боевого коня. Когда начал пересаживаться (не сходя на землю), то увидел, как ревниво- обиженно блестели повлажневшие огромные глаза Белана, – говорить только не могут кони – все понимают и преданы до конца, если нужно, то легко расстаются со своей жизнью, чтобы спасти хозяина-друга или просто угодить, послужить ему в последний раз. Орлик под седлом хозяина вначале успокоился, был весь внимание, но потом его длинная спина задрожала от нетерпения, запрядал ушами… Попытался несколько раз встать на дыбы, высоко выбрасывая передние ноги – страшные в бою. Даниил Романович каблуками удерживал коня. Вглядывался. Вот три десятка всадников («Киевляне!») с правого берега помчались на левый – навстречу «гостям»…
– Княже,  тебя  великий  князь  Мстислав  Мстиславич  к  себе  кличет! – примчавший вестник тут же круто развернулся – ускакал.
Мстислав Мстиславович Удатный со своей личной охранной полусотней в окружении нескольких князей, воевод и ханов ждал его возле летнего шатра, на вороном жеребце такого же богатырского статью, как и он сам, – всадник-князь. Конь махал головой, хрустел стальными удилами. Увидев приближающегося Даниила Романовича в полном боевом облачении в сопровождении своей охранной десятки, Мстислав Мстиславович смягчился лицом; черные маслянистые глазища его, прикрытые густыми темными бровями, приветливо сверкнули, но он тут же снова сдвинул брови, черно – пегая коротко остриженная борода кое-где серебрилась, приказал рокочущим басом прибывшему князю:
– Остаешься!.. Проследи: пусть все, – а не только мои и твои, – наденут брони. Сядут на коней и будут готовы!.. Враг знает каждый наш шаг. Мысли читает, а мы не готовы!.. Ринься татары по готовому мосту и – бери нас!..
Рядом и позади стоящие смущенно переглянулись. Тесть Мстислава Удатного великий половецкий хан Котян с большим серебряным крестом на груди поверх блестящих лат (он и еще несколько ближайших его ханов приняли крещение в Киеве) что-то сказал воеводам-ханам, – те развернули коней и поскакали в свои станы… Мстислав Удатный повернулся к Семену Олюевичу:
– Скачи со своими в борзе вниз по правому берегу Днепра, пока не встретишься   с   поднимающимися   на   ладьях   с   ратью   Домамеричем      и Держикрай Володиславичем… И веди их, сторожа с берега, до Хортицы!..  Ты, – обратился к своему воеводе Василько Гавриловичу, – иди вместе с Семеном до Хортицы, там отделись – дальше он один пойдет, – с ходу переправься на Хортицу (остров) и закрепись там… Жди поднимающихся пешцев-галичан и нас. Татар нам нельзя допускать ни на Хортицу, ни на правый берег!.. Я поскачу к киевлянам – к Мстиславу Романычу: хочу посмотреть, послушать татарских послов. Если они таковыми есть…
Татарские послы потребовали от встретивших их русских: «Кыев кыназ Мысляб вэды!»
Сопровождаемые послы, ведя своих коней – в красивых изукрашенных золотом-серебром сбруях, сверкающих от драгоценного металла и камней седлах – на поводу за собой, перешли по мосту (идя вдоль рядов русского воинства, остановившихся на мосту, даже не взглянули на них, как будто их и не было) Днепр, встали на берегу, чтобы прибраться – некоторые сняли с себя дорожные верхние халаты и засияли на солнце богатой одеждой; сели на своих коней и шагом, вслед за ведущими поднялись к большому ярко- желтому шатру великокняжеского киевского князя.
Чуть позже подъехали туда Мстислав Мстиславович и Мстислав Святославович.
У Мстислава Романовича хватило ума и такта подождать русских  князей.
Три Мстислава, три великих князя выслушали послов сидя. Послы спешились, стояли, говорил один, стоящий впереди, – коренастый, загорелый до черноты, обветренный, как угли посверкивали его глазки из-под щелей прищуренных век, лицо скуластое, черная редкая бородка на подбородке – клинышком, усы – черной узкой веревочкой свисали по краям сильного круглого рта. Он смотрел на князей как равный, говорил достойно, сильным гортанным басом, сзади его стоящий переводчик – высокий, с красивым смуглым лицом (в больших карих глазах – тревога), на голове зеленая тюбетейка, вышитая серебром.
– «Слышали мы, что вы, русские, идете против нас, послушавшись половцев. А мы вашей земли не трогали, городов и ни сел ваших. Не на вас пришли, но пришли, Богом пущенные, на холопов и конюхов своих, безбожных половцев. А заключить с нами мир. А если же половцы побегут к вам – бейте их, а товары забирайте себе. Слышали мы, что и вам они много зла творят, поэтому и мы их бьем»… . . .
«Приняв слова послов за обман, князья отказываются от предложения татар. Более того, передают их в руки половцев, которые, мстя за свою неудачу в Предкавказье, убивают парламентеров».




6
Вот уже который день русско-половецкие войска – порознь: тремя потоками идут вниз по Днепру: по воде и берегу: конные – правым берегом, пешие – на ладьях плывут …
Широким фронтом шли конные, оставляя след: потоптанную, мятую, местами уже подсохшую, пахнущую сенным ароматом степную траву… И будто и не войско идет: без строя… крики, шум…
На Днепре холодные мутные воды играли водоворотами: крутящиеся круги расходились, то стягивались – плывущий мусор, попадая в центр, исчезал во втягивающей воронке.
Одинокие группы всадников спускались по пологому берегу к воде, пытались напоить коней, но те раздували красные ноздри, фыркали, высоко задирая морды, шарахались от движущейся воды,  не пили…
Далеко по реке вниз по ветру разносились-катились многочисленные голоса людей, стук уключин, плеск воды, разрываемой тяжелыми веслами…
Первыми (вслед за своими небольшими сторожевыми полками – на один-два дня пути от них) шли галицкие войска, позади их двигались, объединенные под руководством Мстислава Галицкого, владимиро- волынская дружина, новгородцы Яруна, князь Луцкий, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Теребовльский со своими дружинниками; замыкали половцы – они отличались от русских: битые татарами, держались более или менее строем, лошади у них были разъезжены, поджары и ходки… За ними на расстоянии в полдня друг за другом – киевская  группировка во главе с великим князем Мстиславом Романовичам и чернигово- смоленские войска – под началом великого черниговского князя Мстислава Святославовича.
. . .
Мстислава Мстиславовича после того, как прибыли татарские послы и, как с ними поступили, – не узнать: то задумчив, то вспыльчив, злой…  Вечером, во время остановки на отдых, он послал нарочных-вестовых с приказом к своим воеводам и к князьям-союзникам, идущим за ним, и к тестю хану Котяну: прибыть к нему и – с просьбой – к Мстиславу   Романовичу и черниговскому и смоленскому князьям самим прийти к нему или же послать своих воевод.
Сутки – до следующего вечера – ждал великий князь Мстислав Удатный русских великих князей или их воевод!.. Пришли только «свои» – в первую же ночь. Ни киевский, ни черниговский и смоленский князья не только не приехали и никого не послали, но даже не ответили. При свете костров, угостив «гостей» горячим жареным на углях мясом, дав им запить красного вина, Мстислав Мстиславович вдруг резко и гневно заговорил:
– Мы дали повод татарам к праведной войне! – многие вначале не поняли, удивились, внимательно прислушались. – Смерть во время битвы есть всего лишь естеcтво, но убийство доверившихся нам, пусть и врагов – послов, есть оскорбление!.. Если хотите, и Бога!.. Мы, причастные к нему, нарушили Правду!.. Выходит, Правда не с нами… – повернулся, смотрел на Котяна зло: – Мой тесть! Как человека я тебя понимаю, но как великого хана, который допустил такое, не могу понять и простить!.. Ты отнял у нас божье покровительство – побеждают те, у кого Правда на сердце и им сопутствует удача!.. Передай ханов (назвал имена) с конными полками Яруну, а сам с остальными и обозами иди позади нас и прикрывай с тыла – сам не ищи боя, сегодня не твой день и Бог не на твоей стороне, – но до нас не допусти врага, кто бы он ни был!.. Хотя перед походом благословил и обслужил молебен за нас сам митрополит Кирилл, давайте еще раз помолимся: попросим у Бога, чтобы Он простил все наши прегрешения и даровал победу!..
Все ушли, а Мстислав Мстиславович и его тесть Котян долго еще сидели около костра: пили вино, кумыс, говорили. Котян вспоминал, рассказывал зятю:
– Татары спустились с Кавказских гор – их провели через те горы ширванские беки, – обойдя неприступный Дербент горными тропами, вышли на кипчакские равнины. Но мы вместе с аланами, лезгинами, черкесами перегородили им выход в Степь. Целый день мы бились. Они меняли, чередовали свои полки: то легкая конница засыпала нас стрелами, то тяжелая конница – всадники и лошади укрыты броней: железными, кожаными (из буйволовой кожи) пластинами, которые ни стрелой не пробить, ни саблей не разрубить, – пытались прорваться в Степь… В самые трудные места они бросали татарские сотни…
– Что-то не понятно говоришь!
– Так-то они монголы – значит побеждающие – так они себя называют,  а мы все их татарами зовем – по имени сильнейших монгольских племен, которых монголы завоевали, переняли их обычаи боя: тактику и стратегию, в том числе построения, вооружения; монголы научились сражаться и побеждать, как татары, но все равно, когда где-то тяжело, вперед посылают татар или монголов под командованием военачальника татарина, – правда, им – татарам – войско более трех-пяти сотен не доверяют… Так вот, бились мы с ними целый день до вечера, но никто не одержал победы. Тогда они послали ко мне лазутчиков, которые принесли такое письмо…
– Они еще и грамотны?!
– У них уйгурская письменность; языки: монголо-татарский, уйгурский и наш – схожи; уйгуры у них служат писарями, почтой ведают… И, как помню, они такое прочитали: «Мы, монголы, как и вы, кипчаки, – одной крови,  одного роду. А соединяетесь с иноплеменниками против своих братьев. Аланы и нам и вам – чужие. Давайте заключим с вами нерушимый договор не тревожить друг друга. Мы за это вам дадим столько золота и богатых одежд, сколько пожелаете. А сами уходите отсюда и предоставьте нам одним расправиться с аланами». – Я, дурак, принял подарки: много коней, нагруженных подарками; под утро увел своих от аланов на север и, поверив татарам, распустил войско по своим стоянкам… А татары в это время разгромили аланов и их союзников-горцев; ограбили их земли и, усилившись покоренными аланами, черкесами, лезгинами, напали на нас… Остальное ты сам знаешь…
Рассветало. Можно различить уже лица ближних сторожей. Князь Мстислав Мстиславович сидел на седле (около костра) и, слегка  раскачиваясь, смотрел на догорающие угольки… Левой рукой схватил горстью свою бороду, развернул свое грузное тело в сторону тестя.
– Где они сейчас? Ты говорил, что они разделились и по всей Степи гоняются за остатками непокорившихся половцев. Много их осталось?
– Кого?
– Тех и других.
– Я же привел с собой небольшую часть – большая часть осталась там… А самих татар не так и много, но с ними теперь не только аланы и кавказские горцы, но и мои половцы. Единственно утешает то, что татары сейчас разделены: хан Джебе должен быть в Судаке, а Судэбэ – где-то между Доном и Днепром. Теперь самое время по ним ударить, пока они врозь, но… они очень быстро передвигаются…


7

– Латомир оглядел свою сторожевую десятку, которая шла впереди, на виду небольшого сторожевого полка боярина-воеводы Алексы Андревича, за ними – огромное киевское войско, – лошади и воины его были невеселы. Латомир и сам был такой же, но не показывал виду. Приходилось то и дело придерживать своих коней, которые в отличие от многих были разъезжены и хотели прибавить ход (когда «летали» во Владимирско-Суздальскую Русь, то несколько коней загнали, но оставшиеся сейчас были хороши: поджары, резвы), но нельзя… Его ребята, как и другие, хотели поживиться в Степи… – не найдут татар, найдут вежи половецкие, оставшихся, предавших Котяна, – их нужно также наказать: побить или полонить, забрать скот, скарб, найдется у их женок злато-серебро… Приходится терпеть. Великий киевский князь Мстислав Романович обещал, что как только дойдут до острова Хортица, переправятся через Днепр и пойдут в Степь.
К киевским войскам и его сыну Всеволоду Мстиславовичу присоединились: зять Мстислава Романовича князь Андрей, Святослав Шумский и Юрий Несвижский, и еще несколько незначительных князей, бояре-воеводы со своими дружинами – вот эта силища сама, без остальных русских и половцев, разобьет любого врага! А сейчас приходится идти уже по протоптанной избитой Степи, тащить с собой обозы (чтобы было на чем везти обратно домой завоеванное-награбленное), питаться одним хлебом (кашей)… Вслух не ропщут – понимают, не то что черниговцы и смоляне, хотевшие левым берегом идти – так ближе, быстрее можно добраться до татар – первыми быть… Вон они сбоку идут, пытаются обойти – уйти вперед: догнать галицко-волынское войско с половцами Котяна…


8

После короткого сна в седле, на ходу – шагом, Джэбэ вновь – в бешеный галоп, меняя коней… Судэбэ просит помощи! Это впервые, как они по повелению Чингисхана (Суту-Богдо Чингисхана) преследовали бегущего Хорезм-шаха Мухаммеда, а теперь смотрят новые земли на Западе и наказывают половцев за помощь врагам монголов…
После разгрома половцев, бежавших и укрывшихся в Крыму – в Судаке, Джэбэ со своим туменем (остатками от десятитысячного тумена) монголов, вместе с вспомогательными войсками оставался в крымских степях – на севере полуострова. Основная монгольская орда с «присоединившимися» союзниками-половцами во главе с Судэбэ находилась в Степи между Доном  и Днепром. И вот теперь Судэбэ срочно просит Джэбэ прибыть к нему – русские все-таки решились  выйти в  Степь  и искать  войну с монголами:   они отвергли мир – послов убили! Бог войны Сульдэ оскорблен, и нужно отомстить, наказать русских и половцев Котяна – иначе отвернется Бог от монголов, покинет их, и тогда не будет удачи… Джэбэ, исполняя просьбу - приказ (хотя оба монгольских темника были равными, но для блага обоих, не сговариваясь между собой, Судэбэ практически стал главнее: так как он опытнее, да и изначально войск у него было два раз больше по численности, чем у Джэбэ), все вспомогательные войска в сопровождении монгольских сотен направил на три дня пути от Днепра на восток по Залознинскому шляху, а сам с пятью тысячами монгольской конницы спешит на помощь к татарским сторожам на левом берегу Днепра.
Джэбэ скакал по левому берегу Днепра, не приближаясь близко к реке. Посланные вперед сторожа-ведомцы докладывали, что видят много лодок и ладей, плывущих вверх по течению. Джэбэ с сотней таргаудов- телохранителей, оторвавшись от своих войск, подскакал к ждущим его на левом низком берегу, заросшем вдоль края и по склону кустарником, ведомцам (реки не было видно, и их с реки не видать). Соскочил с коня – высокий, жилистый, черный от загара, в легкой броне, в стальном шлеме с прочным назатыльником (для предохранения шеи от сабельного удара), бросил повод подбежавшему таргауду, щуря глаза от солнца, и, блестя белыми зубами, шагнул в кусты, пригнувшись и замаскировавшись, стал смотреть, как, широко заняв реку, вверх по течению поднимался огромный караван лодок, ладей – шли на веслах и парусах – конца не видно… Когда передние прошли и скрылись за поворотом, через какое-то время показались задние: замыкающие лодки. Шло многотысячное сильное войско: хорошо вооруженные пешцы – незнаемые для татар, непонятные из какой земли – рода-племени. «Кто такие? Куда идут?.. Если это союзники русских  и кипчаков, то план сражения, разработанный юртаджи – современным языком: штабные офицеры – и одобренный Судэбэ и мною, уже никуда не годится!..»
– Ко мне! – приказал недалеко стоящему десятнику ведомцев- сторожей.
Извиваясь на кривых ногах, по-звериному ловко, подскочил десятник – невысокий, но коренастый, на скуластом лице горели сквозь прищуренные короткоресничные веки черными угольками бесстрастные глазки.
– Узнай: кто такие и сколько их! Я жду там, – показал рукой на временный стан, где расположился на кратковременный отдых его тумен. – Не позднее, чем Солнце в Небе пройдет полторы ладони, ты должен доложить мне!
Десятник подозвал своего коня тихим посвистом, вскочил на головастого невысокого с длинной гривой, но мощного, сделал знак рукой. К нему подскакали его воины.
– Мы должны узнать, кто такие плывут, сколько их и куда! Ты, ты, ты и ты, скачите, догоните и, спустившись к самой воде, кричите… делайте что угодно, чтобы привлечь их на берег. А вы двое и вы двое – верх и вниз: ищите лодки! Найдете: один остается, а другой – быстро ко мне; нет – вертаетесь оба! А мы втроем будем надувать кожаные мешки – не найдем лодку, не подойдут к берегу, сами на лошадях вплавь… – иначе позорная смерть нам; мы Богом избранный народ, и наши души после смерти должны подняться в Небо, где ждет нас вечная счастливая жизнь среди наших ушедших туда раньше нас предков и единственный путь Туда – это геройская смерть в бою!..
. . .
Солнце успело пройти в Небе ладонь, когда раненый, истекающий кровью десятник доложил Джэбэ, что вверх по течению плывут русские («Галицкие выгонцы»); они, выйдя из Днестра в Русское море (Черное море), достигли устья Днепра и теперь поднимаются на помощь… Галичан почти тумен… – не договорил – упал – умер татарский воин-батыр!..
Джэбэ позвал к себе тысячника Гемябек-нойона. В летнем шатре один на один поставил боевую задачу перед тысячником:
– Урусов больше, чем мы думали, – все изменилось. Ты один со своей тысячей продолжишь делать то, что я должен был делать со своим туменем… Поднимешься до острова Хортица и на время закроешь переправу-выход в Степь урусам и кипчакам Котяна. На время!.. Пока мы не отойдем… Но они должны переправиться и выйти в Степь!.. Я уже послал весть Судэбэ и поворачиваю на северо-восток – иду на соединение с Судэбэ Багатуром. Дальнейшие указания получишь через вестника. Иди охотничьей лавой, собирая кипчаков, из них образуй вспомогательные отряды…
. . .
Тумен Джэбэ мчался по степи. Передние кони раздвигали грудью высокую зеленую (от обильных дождей) траву, приминали толстыми сильными шерстистыми ногами, рубили нековаными копытами, вырывали корни из земли, оставляя после себя широкую полосу чернозема вперемешку с изрубленной травой. Скакали, часто меняя коней, – у каждого было по нескольку запасных; изредка останавливались, чтобы напоить и накормить  их, – монгольские воины могли сутками скакать: они ели, пили и даже  спали на ходу (конечно, когда ехали шагом) в седле! – но их кони, несмотря на фантастическую выносливость и силу, не могли так, как люди.
…Иногда впереди, в стороне показывались половцы, которые в ужасе разбегались – дьяволов, нечистой силы меньше боялись, чем татар, неизвестно откуда явившихся: непобедимых и страшных: страшнее страха!..
Равномерный монотонный мощный гул несколько тысяч мчавшихся боевых коней успокаивал и одновременно навевал думы Джэбэ, скачущего в середине своей сотни таргаудов, вслед (в видимом удалении) за сторожевой сотней легкой конницы.
Он думал: сколько же русских и половцев вместе с теми, поднимающимися на помощь?.. Судэбэ должен знать – у него разведка и юртаджи день и ночь в работе. Конечно, их намного больше, чем одних монголов, которых осталось от тридцати тысяч всадников от начала похода монгольского отряда во главе двух «псов» (Судэбэ и Джэбэ – из четырех вернейших) Чингисхана с апреля 1220 года, прошедших по боевой дороге: Самарканд – Нишапур – южное побережье Каспия (там закончилось преследование хорезмшаха) – зимовка в Муганской степи – Ирак – Грузия (разгромлены были армии Георгия Четвертого и Иана Мхаргузели) –  зимовка
– Дербент – переход через Кавказский хребет и победа над алано- половецким войском… По подсчетам Джэбэ, монголов оставалось не более тринадцати тысяч.

…Наконец-то!.. В полдень, соскочив с коня, бросив поводья таргауду, Судэбэ враскачку на онемевших ногах, шагнул вышедшему его встречать из огромного полевого темно-коричневого шатра, Судэбэ, – приветливо  светился его правый прищуренный глаз и трепетал под веком  левый мертвый, – и, обнявшись, Джэбэ с нежностью потерся щекой об его шрам на лице. По всему было видно и чувствовалось, что Джэбэ очень ждали. Зашли в тень просторного шатра. Отгороженная войлочно-полотняным завесом небольшая северная часть шатра служила столовой. (Готовили на кострах под открытым небом.) Джэбэ подали обед. Он глотал пахнущее душистым дымом мясное варево, запивал чистой водой («Сладка вода в реках у урусов!..»)…
Вышел к сидящим в другой части шатра – большей, продуваемой, освещенной (снизу стенки шатра местами были приподняты в рост человека), где вокруг расстеленной карты местности (очень точной), изображенной на выделанной из телячьей шкуры пергаменте, – нойон-юртаджи и тысячникам во главе с Судэбэ. Свежий ветерок приятно наполнял шатер теплым влажным (несмотря на жару), настоянным ароматами степных трав воздухом. Джэбэ, блестя черными глазами, сморщил на сухом продолговатом  лице  улыбку, сел, поджав, кривоватые, как у всех, кто привык больше ездить верхом, чем ходить, ноги, на разостланный толстый войлочный ковер, – легкий приветственный наклон головы:
– Пусть ваши кони никогда не споткнутся и руки ваши будут тверды, а глаз меток!.. – и уже не слушая обратные приветствия, впился глазами  в карту: не отрываясь, глядел-изучал (все молча ждали). Джэбэ, благодаря ясно нанесенному изображению, определил местонахождение монголов и русско- половецкого войск. Они сидят в шатре на три дня пути от Днепра на Залознинском шляхе, который строго уходил на восток, пересекая верхушки- источники многочисленных рек и речушек, текущих на север, в русские черниговские земли. Сейчас они были полноводны, но не так, чтобы быть непроходимыми,  некоторые к концу лета пересыхали…
Толстый коричневый палец Судэбэ с длинным желтым ногтем ткнулся на перекресток дорог – на полдня пути от левого берега Днепра по Залознинскому шляхту. По тому, как это было сделано и как на него посмотрел напротив сидящий Судэбэ, Джэбэ понял, что он уже определился, что делать и как делать, не посоветовавшись с ним. Джэбэ привычно пересилил обиду («Любому другому никогда не позволил бы такого!..»): «Все верно делает – мало времени!.. Надо утвердиться в том, что он предложит…» Глазами – вновь на карту: слушал и следил за движением пальца Судэбэ, который вел-показал на юго-восток вдоль правого берега Конки (впадает в Днепр) к его истокам, на полтора дня пути (для конных монгольских воинов) до возвышенности; затем – на восток по холмистой местности по  водоразделу рек и речек полтора дня пути на восток до реки Калки шла караванная тропа-дорога…
– Основные и вспомогательные наши войска должны собраться здесь! – Судэбэ ткнул пальцем. Снова сидел, полузакрыв глаза, как идол, ждал, когда Джэбэ закончит ознакомление с его планом боевых действий. Джэбэ вновь – на карту: снова две его черные косички свесились с двух сторон…
У Судэбэ по коричневой, будто бы дубленой безбородой коже левой щеки мутными каплями скатывался пот, собираясь в ложбинке бурого шрама, стекал на подбородок…
…Джэбэ вскинул голову – косички легли на затылок. Он все понял! (Запомнил на карте даже тропы-дороги на южнорусских землях.) Согласен.  Он бы тоже так же решил. Тут до него уже немало сидели, и все определили  и решили, где и как дать сражение!..Затрепетал левый мертвый глаз под веком у Судэбэ, правый – прищуренный – засветился-ожил; Судэбэ чуть заметно кивнул Джэбэ и повернулся к рядом сидящему нойону-юртаджи:
– Повтори!.. Еще раз, теперь уже все вместе, окончательно, подумаем, обговорим, – может, что и новое надумаем – еще лучше…
Тот громко звонко, иногда переходя на кипчакский (тюрский), понятный монголо-татарам.
…– Урусы вместе с недобитыми нами кипчаками тремя большими ордами идут вниз по Днепру: конные по правому берегу, пешцы по воде; показывает им путь к нам старый шакал Котян… Ведут урусов «кыев киназ Мыстысляб, галич кыназ Мыстысляб» и «черны гов кыназ Мыстысляб». С ними много меньших «кыназ», сыновей со своими нукерами; бояре-воеводы с дружинами, и еще девять тысяч урусов пешцев поднимаются на помощь – завтра к вечеру дойдут до острова Хортица. Урусов и кипчаков вместе – одних конных – в три раза больше, чем нас, монголов…
– Но у нас вспомогательные войска, а вы сами знаете, сколько их!..
– Кони у урусов еще не разъезжены, тучны, не резвы, а пешцы в степи…
«Заспорили»…
Судэбэ и Джэбэ молчали, внимательно прислушивались: во время военных советов споры младших поощрялись – пока не скажет решающее слово старший. (А так, где-нибудь поспорь и, встревая в спор, встань на чью- нибудь сторону – смерть!)
…– Видел урусов?!. Нет?!. Один на один тебе его не одолеть. Каждый урус – багатур: здоровше и сильнее любого монгола – мы как подростки выглядим по сравнению с ними!.. (Судэбэ грозно нахмурился, посмотрел глазом на говорившего, – даже на военном совете, где разрешено все говорить, есть предел и нельзя унижать монголов!) – говоривший понизил голос и заискивающе:
– Не все… некоторые урусы только такие…
У Джэбэ в глубине прищура зло заискрились глаза, на сухом лице (с немонгольским длинным носом) напряглись желваки, как крылья хищной птицы взметнулись черные брови – вот-вот вскочит-кинется на юртаджи- нойона.
– Кто твои глаза и уши?!
– У нас много кипчаков среди…
– Им нельзя верить! – гневный сильный выкрик Джэбэ – один, из близко сидящих, заковырял в ушах: заложило уши.
– Урус-бояр!.. Они за мзду все продадут… Так почему же они еще существуют… княжества, почему жив еще народ?!.
– Но сам урус-народ не таков: они не продаются, их нельзя купить – они землю свою не продают… Потому и крепки и живы княжества, пока таков народ!
– Теперь верю!.. Это у всех народов так… кроме нашего, у нас никого не подкупить – даже женщин!..
– Если у урусов их бояре-нойоны берут мзду, то они предадут – купятся! – и свой народ. И тогда мы этот народ победим! И со временем они будут нашими рабами…
– Кто в конных и пеших войсках у них? Одни ратные или есть работные люди, слуги и рабы?
– У  них  нет  рабов,  как  у  нас,  они  пленных-иноземцев  отпускают    – «садят» на землю – хлеб выращивать, а вот когда своих полонят, то делают кабальными, слугами или же продают в рабство в чужие земли.
– Что за дикий, неумный народ!.. Сам Бог велит полонить их земли и навести порядок!..
– Слуга – это не раб, – молчавший до этого тысячник, с небольшими седеющими косичками – щепоть седых волос на подбородке: – Народ, который не имеет рабов, сам никогда рабом не будет… Только вот гибель от своих мзду берущих (эти упыри в каждом народе есть! – как сказано было, кроме нас) действительно может быть!..
Темники уважительно промолчали: старик-тысячник начинал свою службу нукером у самого Чингиса, когда тот был еще Темучином.
– Странный народ! У нас по закону Ясы монгол не может быть рабом даже у своего хана, а тут кабалят своих… – все посмотрели на юртаджи: – Да- а-а! Такой Великой Ясы нет ни у одного народа в Мире, и он им не нужен…
– Об этом может говорить и решать Бог и Чингисхан со своими мудрецами-учеными, собранными со всего Мира, и вместе с которыми Он составил Ясу! – вмешался Судэбэ, который неукоснительно выполнял то, что указано и сказано в Ясе, несмотря на возраст, раны и благодаря чему сохранил силу мышления и способность ратиться – ни в теле, ни на лице (хотя на вид казался полным – просто коренаст) – ни жиринки; не пьянствует, не обжирается, не прелюбодействует… Знали, что Судэбэ каждый день тренируется – случись: в бою не уступить никому из молодых – даже в стрельбе из лука (держит он лук в правой вытянутой руке, так как из-за ранения левый локтевой сустав полностью не разгибался, и прицеливался правым   глазом…)   на   полном   скаку   в   60–70   шагов   попадал   в    голову высунувшемуся из норы сурку. (Правда, в бою, в отличие от русских, монголо- татарские военачальники в атаку впереди своих воинов не ходили.) Усмехнулся Судэбэ, но уже не так жестко, как в первый раз, посмотрел на юртаджи (который начал выдергивать невидимый волосок у себя на подбородке), левый глаз под веками у него затрепетал и продолжил низким негромким голосом: – Все народы вместе с их вождями – уже наши рабы или будут нашими рабами!.. Так предназначено Богом – Вечным Синим Небом!..
Затем Судэбэ и Джэбэ выслушали каждого по очереди. Почти все в тактике и стратегии сражения с объединенными русско-кипчакскими войсками были единого мнения. (Другого способа победить просто не было.) Судэбэ отдал приказ: чтобы татарские тысячники закончили сбор и формирование из разрозненных племенных групп кипчаков и других союзников по подобию монголов сотни и тысячи (но в тумени не объединяли); к каждому вновь назначенному тысячнику – из союзников – прикрепляли охранную монголо-татарскую сотню во главе с сотником, который практически будет управлять через тысячника тысячей; потребовал уделить особое внимание урусам-бродникам (предки современных донских казаков), перешедшим на сторону монголо-татар, к ним нужно послать только для связи два-три десятка во главе сотником, – урусы сами пришли и изъявили желание участвовать в походе на кипчаков, – и пусть стоят отдельным станом и без личного приказа Судэбэ в бой не вступают; чтобы один из колчанов у каждого монгольского воина был набит стрелами с бронебойными наконечниками. (Узкий длинный конусовидный наконечник состоял из игловидного стержня из сверхпрочной стали, на острие и с боков наплавлено мягкое железо: идентично пуле-снаряду противотанкового ружья времен Второй мировой войны!)
– …Джэбэ, мы с тобой не нарушим Ясу, если для сраженья возьмем  тоже по колчану тяжелых железо пробивающих стрел!.. Тебе и твоим воинам трудно придется: не так-то просто будет, когда во много раз превышающие численностью враги, перейдя Днепр, войдут в Степь; нужно будет очень  тонко и умело вести их туда, куда мы определили… сдерживая, и чтобы не прорвались,  и не нагнали, и  дали  приготовиться,  и не сорвались  они с «крючка»… В ближний контактный бой с урусами разрешаю вступать только тяжеловооруженным!.. Всем дать кроме колчана со стрелами с бронебойными наконечниками еще три – с простыми боевыми наконечниками!.. Для усиления Джэбэ  придать часть аланов и черкесов (несколько тысяч). Походным оружейным кузням,  мастерским увезенным в тыл, продолжать ковать оружие и восстанавливать-ремонтировать старое и трофейное: наконечники стрел, сабли, палаши, топоры, наконечники копий с крюками и т. д. В мастерских делать  луки; надевать наконечники на стрелы, оперять их; шить бронь и ремонтировали старое…
. . .
В шатре остались втроем. Судэбэ теперь уже подробно (при всех не стал!) инструктировал Джэбэ, который внимательно слушал, изобразив на лице покорность и смирение. В стороне сидел, низко наклонившись над желтым пергаментом, юртаджи – писал письмо русским.
… – Они устремятся в глубь Степи даже не сколько за нами, а чтобы поживиться: скотом, скарбом, полон взять – хоть рабов у них нет, но очень выгодно торгуют ими – за море отправляют через перекупщиков, так же как своих, когда друг с другом воюют… Еще раз прошу: сдерживай, не давай им быстро передвигаться – нам нужно время и место для встречи с ними!.. Растяни, не дай им объединиться – всех их вместе, одновременно мы не одолеем… Наших послов доведи до Днепра, и пусть они к ним не переходят на правый берег; с ними пошли три сотни конных лучников… – на лице у Судэбэ  гримаса боли и скорби (не понять: наигранная или на самом   деле…): – Они убили моих лучших багатуров – среди них двое  тысячников!.. Еще раз клянусь вам, мои побратими, что отомщу за вас – будьте Там спокойны!..
Подошел юртаджи.
– Читай!.. – приказал Судэбэ.
Судэбэ не дослушал, выхватил письмо, скомкал пергамент, бросил.
– С  врагами  много  не  говорят!  Пусть  наши  послы  на  словах скажут:
«Если вы послушались кипчаков, убили наших послов и идете против нас – то вы идите. А мы вас не трогали, и рассудит нас Бог!..»
. . .
Высокий жилистый Джэбэ и коренастый, как будто вытесанный из гранита, Судэбэ – одни в шатре. Стоя, положив руки друг другу на плечи, они молчали-говорили, понимая без слов, читали мысли по выражениям глаз, лица… Судэбэ-багатур из племени урянкат, Джэбэ-нойон из племени ясут – лучшие полководцы (братья по оружию – выше и ближе, чем кровное родство!) друга и одновременно земного бога Чигисхана!
Попрощались: обнялись. Джэбэ надел легкий стальной шлем – без единой царапины, нагнулся – вышел. Через некоторое время – гул быстро удаляющихся сотен копыт …



9
9–10 мая 1223 года при подходе к Олешье в Надпорожье, в 42–50 км выше порогов (не путать с нижнеднепровским Олешьем), плывущие по Днепру пешцы – киевляне, черниговцы, с северских земель и другие – все смешались (они обогнали своих конных) – сообщили Мстиславу Удатному,  что к левому берегу подходит татарское посольство в сопровождении нескольких сотен конных.
Мстислав Мстиславович и Даниил Романович в сопровождении своих сторожей спустились к воде. С неба – жара: печет солнце, а здесь от воды тянуло ледяным холодом…
Пристали несколько русских лодок, ладья. Князь Мстислав Мстиславович посадил в одну из лодок половца-толмача с  гребцами, высадив пешцев, и велел ему передать послам: «Переезжайте на правый берег!..»
Татарские послы не стали разговаривать даже…
…– Я пойду!.. – князь Даниил Романович и с ним десять его дружинников запрыгнули в ладью.
– Даниил! Вылазь!.. Останешься… Если что… то возьми в руки… Все!..
Ладья с великим князем Мстиславом Мстиславовичем с полутора десятками воев, которые довооружились тяжелыми коловоротными самострелами, и с шестью гребцами, в сопровождении пяти лодок быстро стали удаляться… Хотя в этом месте было уже, чем в других местах по нижнему течению Днепра (исключение – Протолчия брода – ниже порогов – перед островом Хортица), все равно до пологого левого берега было   далеко – отделяло текучее неукротимое море студеной вешней непрогретой мутной воды…
Вначале их относило течением… Вода журчала, расталкиваемая тупым носом ладьи; приятно было, когда на лицо попадали холодные брызги…
– Табань!.. Так, так – наискось, как раз к ним плывем…
Подплыли к берегу на сотню шагов (ближе не стали подплывать) – лица послов и конных татарских воев хорошо видны, – конные стояли строем, чуть выше, полукольцом закрыв послов с тыла (четно выделялись десятники и сотники), на невысоких коренастых большеголовых конях, укрытых  кожаными  «латами»  –  только мощные  мохнатые  ноги  не  защищены,    на мордах – личины. Татарские воины сидели на седлах прямо в блестящих кожаных «бронях», в шлемах (десятники и сотники – в железных) – кожаных же, сзади с широкими назатыльниками («Голову не срубишь!»); на поясе – узкие длинные мечи (палаши), в руках – луки; спереди, сзади, по бокам свисали прикрепленные к седлу колчаны со стрелами. Вдруг один из них развернулся, сидя в седле, посмотрел назад (показал спину) и что-то сказал…
– Смотрите! А спины-то у них ничем не защищены!.. – удивились русские в ладье, некоторые, не понимая, захихикали. Мстислав Мстиславович нахмурил брови, почернел лицом…
Из десяти послов пятеро были «людимы», остальные с непривычно непроницаемыми лицами: скуласты, узкоглазы, гололицы, если не считать узкие ниточки усов и редкие черные бородки – у одного – хищная белозубая улыбка-усмешка…
Стоящий впереди всех посол-татарин неожиданно громко и резко прокричал    слова    Судэбэ.    (Мстислав    Мстиславович    и    посол    на   миг  «стукнулись» взглядами!..) Развернулся и пошел, не ожидая  ответа, остальные – за ним.
Половец-толмач начал переводить великому князю, но Мстислав Мстиславович, не поворачивая голову:
– Не надо: я понял …
В ладье, лодках (их постепенно сносило течением) зашевелились, зашумели, заспорили; в руках появились самострелы, кое-кто уже прицеливался в уходящих послов… Мстислав Мстиславович вмиг побагровел, почернел лицом – борода взмокла, прилипла, из-под золоченого шлема потекли крупные капли пота: по лбу, коричневому носу; в выпученных глазищах – гнев и еще что-то такое… – яростный зычный окрик:
– Положите!.. Не сметь стрелить!
Послы даже не оглянулись, хотя и для них этот окрик должен был быть неожиданно громким.
. .         .
Поплыли обратно, дошли до середины. Лицо Мстислава Мстиславовича постепенно просветлело, повеселел, ожили глаза – другие мысли: «Судя по сказанному послами, татары не так сильны, как про них говорят!.. И  уже бегут, уходят, увидев и узнав наши силы». – Он теперь знал, что делать: переправиться на левый берег и стремительно атаковать-преследовать – не дать противнику собраться, организовать сражение! Догнать татар и разгромить или же гнать их как можно дальше…
Вышел на берег и отдал приказ войскам – своей дружине и присоединившимся к нему, – чтобы подтянулись.
Лично сам носился на гнедом высоком туркменском огненно-злом жеребце – все видел, замечал, громко ругался, если что не так, и тут же заставлял исправить; у некоторых воев, проверив вооружение и доспехи, выгонял из построения – отсылал в обоз…
Через своих гонцов известил великих князей о татарских послах и о том, что они сказали. И уже не призывал объединяться, но предлагал всем начать военные действия, пока «татары бегут и не в силах оборониться». Предупреждал, что в случае отказа русских князей он один будет ратоборствовать: у него достаточно сил, чтобы справиться, – с ним «многия князи с воеводами» и половцы Котяна; напоминал, что половцы не враги, а союзники и им нужно помочь восстановиться на Юге и Востоке, – «они теперь суть щит нам, нашим землям!..»
10

Объединенные, собранные в единый кулак войска Мстислава Мстиславовича, еще какое-то время шли, поджидая остальных русских, но великие князья молчали и на этот раз…
На порогах присоединившиеся к Мстиславу Удатному пешцы, оставив ладьи (грузы перенесли на вьючных коней), вышли на берег, подняли лодки на плечи, – сделав «коромысла» из жердей, – и совершили девяностоверстный марш мимо порогов, – к 15 мая дошли до Протолчьего брода (ширина Днепра в этом месте: 180–200 метров) перед Хортицей  и стали станом на берегу.
Мстислава Мстиславовича уже ждали воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович. (Они разместили свои дружины на острове Хортица.) Великий князь Галицкий слез с коня, обнялся с каждым и повел в свой, только что поставленный шатер. Послал за Котяном, Даниилом,  другими князьями, Яруном и воеводами…
. .         .
… Стрела, еще несколько стрел, сотни стрел посыпались с шелестом сверху со стороны реки на правый берег: стукающе-скрежещуще-хрустящий звук, когда стрела на излете ударялась в песчано-гранитный грунт у воды или глухой стук – в истоптанный дерн; как град слышался, попадая в шлем, броню… «шлеп-чмок», когда – в незащищенную часть тела, не глубоко раня, но – больно!.. Раненые кони дико взвизгивали, вставали на дыбы, вырывали поводья, сбрасывали седока и ускакивали прочь…
Дикий ор людей, вопли, визги… Бешеный галоп несущихся и  сбивающих все на своем пути раненых коней…
Стреляли татары с левого берега через брод, стоя конным строем, не спускаясь к воде.
Когда прискакали Мстислав Мстиславович, Даниил Романович и Ярун на место обстрела, русские вои, прикрывшись щитами, начали уже стрелять – отвечать из самострелов (русские лучные стрелы на таком расстоянии, перелетая реку, не достигали до высоко стоящих на берегу противника).
Татары перестали стрелять, отошли от берега, исчезли из виду.
Данил Романович поднял татарскую стрелу. Показал Мстиславу Мстиславовичу.
– Смотри какие наконечники – ни бронь, ни кольчугу не проткнут… Подходили, смотрели, удовлетворенные.
– На охоту и то такие не возьму…
– Что-то знакомые… Кажись, это не татарские…
Между тем крики, шум нарастали. Общее возбуждение среди русских!.. Подбегали, подскакивали конные на пляшущих конях – просили быстрее переправиться на левый берег, чтобы побить за «насмешку» татарву.
Ярун вздыбил черного рослого с лоснящейся короткой шерстью жеребца, развернулся и умчался к своей новгородской дружине и к приданным ему половцам, которые были уже готовы к выступлению и встретили своего воеводу громкими криками-призывами ринуться в бой…

Могучие новгородские конники – в тяжелой броне, в руках толстые длинные древки копий, слева у каждого, поблескивая на солнце бронзой, медью или железом, висел щит, – плотным строем шли за Яруном; за ними – пестрые конные отряды многочисленных половцев – во главе каждого – стойбищный хан в красных, синих, зеленых одеждах, у некоторых поблескивали на ушах кольца из драгоценного металла – кое у кого были кольчуги и шлемы, с луками в тульях, привязанные сбоку к седлу, в руках легкие длинные пики, – гортанно кричали, блестели черные глаза, светились бронзовым цветом потные лица,  торопились к переправе…

Остров Хортица разделял Днепр на два рукава: левый – быстрый и правый: раза в три шире и с более спокойным течением. До подхода русских войск пешцы воевод Домамерича и Держикрая Владиславовича успели построить понтонный мост с правого берега на Хортицу. Вот по этому мосту и ринулась конница подошедших русских и половцев. Мстислав Мстиславович, уже не колеблясь, отдал приказ начать переправу на левый берег – атаковать противника.
. . .
Пешцы («выгонцы галицкие»), с ног до головы увешанные оружием: копья, мечи, луки, самострелы, за спинами тяжелые колчаны, наполненные стрелами, слева у каждого тяжелый червленый щит – чуть ли не в рост человека – спускались с крутого скалистого берега Хортицы по вырубленным в граните ступенькам к воде. Садились в длинные лодки, закрывшись щитами по бортам и спереди, отталкивали тяжело осевшие лодки в водные струи левого протока Днепра и, быстро гребя веслами, мчались к левому берегу… Зеркально отсвечивала солнечными бликами река; брызги, шум, стук  уключин и веселый возбуждающий гомон-рокот тысяч людей.

На острове тесно от войск. Со стороны кажется, что все смешалось, неразбериха… На восточной стороне острова, на краю невысокого каменистого берега стоит спешившийся Мстислав Мстиславович в окружении своей охранной сотни, вестовых; рядом – стремянные с двумя его боевыми конями, оруженосцы. Великий князь весел, блестят на солнце его белые  зубы; к нему то и дело подходят один за другим: князья, воеводы… – как и он, все в бронях, латах, на головах надеты – у князей позолоченные – стальные шлемы, шитые золотом оплечья – последние были и у воевод.
…Великий князь Галицкий заканчивал давать наставления воеводам Юрию Домамеричу и Держикрай Владиславовичу (они вслед за своими сотнями собирались на левый берег):
– Отгоните их подальше в Поле и, огородившись копьями,  прикрывшись щитами, бейте по ним из луков и самострелов – не давайте приблизиться к себе или обойти вас, – нам нужно время и место (освобожденная полоса на левом берегу), чтобы конные полки наши перевезти на тот берег…
Сел на коня – так виднее Мстиславу Мстиславовичу. Судя по ябеде дальних сторожей, там – союзники татар, а сами они где-то за ними прячутся. Вот последние лодки с воями-пешцами пересекли левый быстротечный проток. Передние взобрались уже на левый пологий берег Днепра и вступили в рукопашный бой с алано-касожскими полками.
Теперь Мстислав Удатный хорошо разглядел: «Точно не татарове. И стрелы те не татарские». Похоже было, что противник не в состоянии сопротивляться и потому уходит-бежит в Степь, оставив для прикрытия союзников.  Он  (Мстислав  Мстиславович)  все  правильно делает:  оставив на правом берегу часть половцев с кибитками, во главе с ханом Котяном для защиты с Юга русских земель, переправившись на левый берег с войсками (пешцы, его конная дружина, присоединившиеся к нему Даниил Романович, Ярун со своими и конными половцами, союзные князья и бояре-воеводы) пустится в погоню за татарами, не обращая внимания на киевских, чернигово- северских и смоленских князей. Он один сделает то, что должны были сделать вместе!.. «Своих сторожей нужно оставить на переправе…»

Обогнув остров сверху, подошли и причалили весельные (сделанные из трех-четырех лодок) паромы. Гулко стуча коваными передними копытами по деревянным плахам-настилам парома, заходили, нервно вскидывая головы и всхрапывая, ведомые за поводья кони. На паромы была загружена конная дружина Яруна, затем – половецкие полки. Конники стояли около паромных перил, каждый со своим полком, поглаживая морду, шею своей лошади…
Передние паромы переплыли, причалили, конница начала высаживаться. Ярун смотрел на приближающийся берег. Там уже не видно было сражающихся русских со спешившимися степняками, – только  знакомый шум-гул боя слышался с той стороны, – врага оттеснили от берега. Вот уже, ведя за собой на поводу коней, вверх вбегали половцы, ухватившись за седла, взлетали на своих коней и с гиком-свистом уносились – исчезали с глаз…
Ярун оглянулся: на берегу Хортицы могучий всадник в сверкающем золоченом шлеме и в латах, подняв правую руку с мечом, радостно приветствовал-призывал их вперед… – в бой!..
Слева, нагоняя их, шли паромы с конной дружиной князя Даниила Романовича.
Пахло рекой, свежей древесиной (устланный пол парома из только что срубленных и обтесанных деревьев был изрублен сверху подковами беспокойно топочущихся коней).

Паромы ходили – продолжали перевозить. Даниил Романович через вестового сообщил, что он со своей дружиной вместе с Яруном и половцами гонят врага, но с самими татарами еще не скрещивали мечи; спрашивал: далеко ли от Днепра уходить – гнать их?..
Великий князь послал ответ: «Идите как можно дальше в Поле за ними, не останавливайтесь! Я догоню вас».

11

…Джэбэ, стоя на кургане, одетый и вооруженный как воин тяжелой конницы, приподняв стальную личину (даже шея спереди и с боков была закрыта мелкоячеистой кольчугой, которая крепилась к шлему, сзади – к назатыльнику), щурясь, наблюдал за боем. Подправил висящий на левом боку тяжелый длинный палаш, обратился к рядом стоящим тысячнику багатур-нойону и юртаджи.
– Хватит!.. Достаточно!.. Гемябэк, у тебя восемь сотен: пять легкой конницы и три тяжелой. Пусти вперед пять сотен легкой – останови урусов, засыпь их стрелами; остатки бегущих аланов и касогов поверни лицом к врагу –  чтобы ни шагу назад!.. (Приказ был исполнен немедленно: пять сотен легкой конницы умчались на запад.) Сам с тремя сотнями тяжелой конницы и бери всех моих аланов и касогов и гони на врага – закрой урусам на два-три дня дорогу в Поле, – из-под век сверкнули темные жгучие глаза: – Я  разрешаю тебе достойно, как положено монголу-мужчине, умереть с оружием в руке!.. Так нужно Богу Сульдэ – мы должны показать силу и, как умеем, когда нужно сражаться до конца, не отступив, не показав спины, достойно уйти к Нему в Синее Небо, чтобы стать божьим воином – мы давно не посылали Ему монгольских батыров, пусть знает, что мы не стали трусами, не прощаем оскорбления и унижения, которое мы получили от своих врагов: убили наших безоружных мирных послов! Пусть Сульдэ всегда будет с нами, помогает, не отворачивается от нас!.. Нам нужно время, чтобы успеть приготовиться к Большому сражению!..
Темник Джэбэ опустил закрепленную к шлему личину (изображающую морду тигра с оскаленной пастью), вмиг преобразился, приказал глухим (из- под маски) рычащим голосом:
– Проводим багатур-нойона Гемябека и наших братьев Непобедимых в последний бой на Земле!..
. . .
Боевые трубы, бубны подняли трехтысячное войско алан и двухтысячное касогов. За ними вскачь – три сотни монгольской тяжелой конницы воинов-батыров во главе с тысячником Гемябэком. Чуть отстав, скакала за ними, провожая на бой, навстречу русским дружинникам многотысячная монголо-татарская конница Джэбэ.
Расстояние между сотнями тяжеловооруженных татар Гемябэка и последними рядами легковооруженных алано-касогов неукоснительно соблюдалось, так как тех, кто отставал, затаптывали, изрубали, сбивали, – после   двух-трех   случаев   алано-касоги   подтянулись   и   уже,   не    сбавляя скорости, скакали вперед. Вскоре увидели легкие татарские сотни, которые, заметив догоняющих, прибавили скорость и вскоре скрылись за горизонтом.
Задние из касогов, оглядываясь, видели, как вплотную к ним, будто прицепившись, скачут, тяжело грохоча копытами, три сотни татар во главе с тысячником. За ними равномерно, не убыстряя и не замедляя бег, катилась конная лава Джэбэ. Мощные воины-татары (в тяжелую конницу отбирали самых сильных воинов и под стать им коней) в блестящих черных кожаных латах (из буйволовой кожи специально выделанные, обработанные и покрашенные); длинные тяжелые палаши (в полтора раза длиннее сабли или меча) в руках, луки в полуоткрытых чехлах висели слева – рядом с круглыми щитами, – прикрепленные к седлам. Колчаны со стрелами висели справа, задевая бедра. Лицо, шея воина защищены; крупы коней укрыты кожаными пластинками-латами; на мордах – огромные личины-намордники; кожаные пластины кое-где усилены стальными пластинами – все самое лучшее, передовое было взято у народов Китая и Средней Азии в вооружении и технике! – редкая стрела или копье или меч, сумев пробить кожаные пластины, добирались до нательного белья монголо-татарского воина, но и добравшись, как правило, не протыкала ткань из специального шелка, а уходила в глубь раны вместе с наконечником стрелы, копья и, потянув ткань белья, легко вытаскивалась из раны – эта своего рода операция многим спасала жизнь, так как оставшийся наконечник приводил к инфекции – к гибели раненого.
…Расстояние между тремя тяжелыми сотнями Гемябэка и туменем Джэбэ начало увеличиваться… Отставшие конные лавы монголо-татар сворачивали налево, затем поворачивали назад…
. . .
Пять сотен легкой татарской конницы Гемябэка на бешеном скаку разворачивались в широкую лаву, охватывая урусов, скакавших навстречу на тяжело дышащих лошадях, не могших развить достаточную скорость…
(Боярин-воевода Иван Дмитриевич вел свою полуторатысячную дружину, обойдя справа – по приказу Мстислава Мстиславовича – сражающихся Даниила Романовича и Яруна с остатками бегущих алано- касогов, в Поле – разведка боем.)
Вот татарская конница обхватила уже подковой и быстро пошла на сближение. Иван Дмитриевич усмехнулся: противник явно переоценивал  себя – в дружине воеводы в три раза больше воев. Хотя… то, что татары появились вдруг и смело атакуют, с какой скоростью выполняют маневры, говорило о том, что все не так просто и что противник опытен. Пригляделся  и удивился: татары были хорошо вооружены и в шлемах и в легкой брони!.. («Вон какове татарове, а я-то думал!.. Только зачем столько колчанов со стрелами?! – счас врежемся и порубим их!..»)
Они, сблизившись с русскими на расстояние полтора-два полета (русских) стрел, вдруг разом развернулись и закрутили «карусель», при этом бешено мчавшиеся в переднем ряду татары начали стрелять из луков и, выпустив – каждый – по десятку стрел, доскакивали до конца ряда, разворачивались и уже обратно скакали по второму ряду и, вновь развернувшись на другом конце, снова оказывались в переднем ряду и все вновь повторялось… И поражало то, что расстояние при этом между русскими и собой они сохраняли!..
Стрельба из луков ошеломила русских, отрезвила – беспечности как не бывало, когда после первых выстрелов они десятками скатились, сползли, умирающие, с седел, повисли раненые. Длинные тяжелые стрелы с узкими стальными наконечниками на таком расстоянии легко пробивали броневые пластины, проходили сквозь кольчугу, как будто их и не бывало на русских воинах.
Лебедина (лошадь воеводы) сама, без команды, страшно напряглась, напружинилась вся и, вытянув белую шею, вдруг вырвалась вперед и со страшным ускорением понеслась на татар. Его лошадь сделала то, что  должен был сделать он, воевода Иван Дмитриевич: не дав времени на действия врагу, повести своих за собой на сближение, вступить в контактный бой, используя свое численное превосходство, изрубить, разметать противника.
Воевода, уже бешено несясь, вынул меч (в левой руке тяжелое  длинное копье, справа висит, привязанный к седлу, большой колчан с сулицами), закричал зычно, перекрывая грохот-шум, призывая всех  за собой… Но большинство отстало от него… Удар-боль в левое плечо – плечо – как огромный больной зуб! – до самой кости впилась татарская стрела!.. От боли застонал, – щит у него слетел, – он согнулся (лошадь не сбавляя сумасшедшего аллюра, изогнув шею, кося глазами, посмотрела на него: в светло-карих лошадиных глазищах – дикий страх), прилег на гриву коня…
Татарская конница – миг и разделилась, пропустила – атака-удар растянувшейся и сильно поредевшей русской конницы – в пустоту!..
Воевода неимоверным усилием, превозмогая боль и слабость, выпрямился в седле, хриплым, но все еще громким голосом приказал остановиться и начать стрелять из луков. (Татары, скача с двух сторон, не переставали  стрелять  –  выбивать  русских.)  Дружина  воеводы,     образовав большой овальный круг, закрывшись щитами, начала отвечать стрелами, но не все выпущенные стрелы долетали и попадали в цель. «Лодыри!.. Даже луки поленились пристрелять, как натянули тетиву на луке…» – Иван Дмитриевич вспомнил, что ему самому только перед Хортицей оруженосец натянул тетиву и он тоже не пристрелял лук.
Даже прикрытые щитами, то тут, то там пораженные воины, вскрикивая, вываливались с седел – тяжело с шумом грохались на изрубленную копытами степную траву.
Бой-перестрелка продолжалась. На одну пущенную стрелу татары отвечали тремя-четырьмя метко пущенными. Они стреляли только по всадникам, а незащищенных коней не трогали, и, как ни странно, но у многих русских это вызывали уважение… Воины легкой татарской конницы джигитовали, не стояли на месте, и в них даже с близкого расстояния было трудно попасть: носились на своих диких (с виду) конях, постоянно двигались, меняя положение, и будто без всяких усилий и не целясь, пускали стрелы, и, пока первая стрела успевала долететь и поразить, вслед за ней летели еще две-три – по другим уже целям…
Пересиливая боль, повернул движением ноги Лебедину, закричал своим двум сотникам, чтобы они атаковали татар слева от них, а сам с остальными дружинниками, развертываясь фронтом, пошел на сближение с другой частью татар – которые справа…
Но быстрые татарские сотни не подпускали на ближний бой – вновь легко уходили, при этом продолжали стрельбу, нанося урон русским. Вот они вновь соединились вместе, развернулись назад и, ускоряясь (стрелять перестали), – расстояние между ними увеличивалось на глазах – одолели длинный пологий подъем и скрылись из виду…
Когда преследовавшая конная дружина вслед за бежавшими монголо- татарами одолела пологий косогор, была неожиданно атакована скрывающимися за возвышенностью алано-касожской конницей!..
От полного истребления дружины Ивана Дмитриевича спасли подоспевшие великий князь Мстислав Удатный и его зять Даниил Романович с Яруном и его половцами. Мстислав Мстиславович повел свою личную пятитысячную конную дружину в «лоб»,  остальные обошли…
Скоротечный ожесточенный бой и… небольшая часть оставшихся в живых аланов и касогов, сумевших вырваться из окружения, бежали в Степь и рассеялись, но оказавшиеся за ними легкая татарская конница (уже знакомая) и три сотни тяжелой сражались… Они, организовав круговую  оборону, вначале    отстреливались   –   не   подпускали;    когда    кончились   стрелы, ощетинившись короткими копьями, бились в ближнем бою… Уцелевшие татары, привязав к седлу умирающего хана (Гемябэка), каким-то образом смогли прорваться и уйти…
Посланные в погоню Ярун с половцами, на рассвете следующего дня, нашли спрятанного в земле (в норе), на восточной стороне кургана еще дышащего тысячника хана Гемябэка. Остатки татар, расположившиеся тут же, почти все израненные, хотели отвлечь внимание и увести за собой преследователей, но были окружены… никто из них не сдался, не попросил пощады!..
Гемябэка привезли к великому князю Мстиславу Мстиславовичу. Как ни пытались, не смогли хану вернуть сознание. Только раз услышали из его спекшихся окровавленных губ тяжкий хриплый стон: «Баш аурта!..»
… «Половцы и, выпросив у Мстислава (Гемябэка), зарезали».
. . .
Оставив на правом берегу Днепра (напротив Хортицы) с вежами многотысячную орду во главе с Котяном и тысячу пешцев из галицких выгонцев на острове Хортица, русские князья вместе с половцами бросились в Степь в погоню за «побитыми» монголо-татарами…



Вторая  часть

1    
Судэбэ, скрестив ноги, сидел на мягком толстом сером войлоке в своем небольшом походном шатре; он только что проснулся – сидя, под утро вздремнул; два ближних таргауда, которые всегда находились с ним рядом (Судэбэ никогда не видел их спящими!), откинули полог и приятная предутренняя прохлада обдала влажной свежестью. Он повел широкими ноздрями короткого носа, принюхался, и лицо его ожило, исказилось подобием улыбки: пахло родным: степью, дымом костра (пекли мясо). Вот и наступил решительный день! Почти все приготовлено, обдумано, сказано; главный шаман вчера еще раз просил у Бога победу, – не монголы навязали войну урусам, а они сами, совершив тяжкий непростительный грех: убили послов-посланников, охраняемые принятыми у всех не диких народов обычаями: не только не убивать, но их даже нельзя оскорблять – это как гости, которые приглашены, они оберегаются Богом… И теперь должно последовать возмездие! Монголы никогда не трогали и не тронут ни один народ,  который  дружественен  или становится  союзником,  и,  наоборот, нет пощады никому, кто против избранного Богом монголов, являющихся  божьим карающим мечом за совершенные грехи на Земле;  народом, который установит порядок и мир на Земле, когда завоюет все земли и народы, населяющие Ее.
В эту короткую летнюю ночь он вместе с шаманом молил Бога («Бог един!»), отдельно – Сульдэ. Потом сидели с Джэбэ: слушали юртаджи, тысячников – советовались, и, наконец, приказал от имени себя и Джэбэ, что делать тысячникам, – каждому в помощь придавался «союзный» половецкий хан со своей ордой – в две-три тысячи конных половецких воинов. Все половцы от простого до хана предупреждены, что они подпадают под закон Ясы (легче погибнуть в бою, чем отступить-побежать).
Хотя Судэбэ почти не спал в эту ночь, но его воины отдохнули и будут отдыхать до полудня, кроме тех, кто «вел» урусов…

2

Сегодня восьмой день, как они идут по следам татар. И уже у русских не было того напряжения и собранности – ни у воевод, ни у сотских, ни  у простых воев, – как в первые дни преследования. Поход стал казаться прогулкой, игрой… Разленились, растолстели от обильной пищи; щиты, тяжелые доспехи, – кроме сторожей, – сложили в обозы, воеводы оружие отдали своим оруженосцам.
Так получилось, что русско-половецкие войска разделились на три потока и шли параллельно друг другу: Мстислав Мстиславович шел южнее западной части Приазовской возвышенности, приближался к реке Калке; группировка Мстислава Романовича шла по верху западной части Приазовской возвышенности, подошла к месту, где, разрезав северный пологий склон западной части возвышенности, образовав широкий с пологими краями (сочащимися многочисленными ключами) болотистым дном овраг, небольшим ручейком вытекала Калка. Текла вначале она на север, через полтора километра начинала поворачиваться на восток и, приняв в себя десятки таких же ручейков, став речкой, дугой радиусом в четыре-пять километров обтекала восточную сторону западной части Приазовской возвышенности и, слившись еще с тремя речками, разлившись в ширину, но не глубокая, спокойная, текла на юг, разделив Приазовскую возвышенность на две части (западную и восточную), близко протекая и образовав крутой высокий берег на восточной стороне западной части возвышенности, а левый берег Калки в этом месте – напротив –  образовывал широкую луговую сторону – перед западной стороной восточной частью Приазовской возвышенности.
Киевляне справа по возвышенности обошли овраг, дошли до восточной стороны – крутого спуска к Калке; оставив наверху повозки, сторожей, пустив захваченные стада пастись под присмотром верховых половцев-пастухов по северному пологому склону, сползли, ведя боевых коней под уздцы (приседающих на задние ноги, катящихся на своих крупах) вниз по крутому восточному склону, и на правом берегу Калки около воды устроились на отдых.
Севернее киевлян (на расстоянии трех километров) к левому берегу Калки, огибающей западную часть Приазовской возвышенности, подходили чернигово-северско-смоленские князья – они свернули с Залознинского  шляха (тоже шли по следам татар) и пошли вдоль берега, стали по отдельности устраивать свои полки на отдых.
.            . .
Мстислав Мстиславович, как и все, раздобрел, загорел (впервые в жизни в походе ему стали тесны боевые доспехи) – дни и ночи на воле: летний свежий воздух, солнце, кругом молодая зелень. Шли не спеша, то и дело поджидая своих пешцев, – он так-то и дома не отдыхал – не верилось, что в походе, преследует врага. Воевали малыми силами: разъездами- сторожами, которые гнали небольшие сторожевые татарские отряды- заслоны, безуспешно и неумело пытающиеся отбиваться от налетающих русских и половцев Яруна, и, как всегда, они теряли скот – целыми стадами и периодически обозы с кумысом и вином. Поэтому мяса жареного, вареного и увеселительных напитков было у русских вволю – каждый день на привалах во время ночлега объедались… Русские были уверены, что после поражения на левом берегу Днепра татары уже не в силах были организовать серьезного сопротивления и поэтому уже не хотели объединения, окончательно решив каждой из трех группировок воевать по отдельности, продолжали преследовать противника порознь. (И очень удачно сложилось: и татары разделились тоже на три бегущих потока.) Монголо-татары уходили туда, откуда пришли, – на Восток, но они при этом не давали русским сторожам нагнать ни свои обозы со скарбом, в том числе и с драгоценностями, ни добраться до многочисленного полона, и всегда после жесткого ожесточенного боя татары легко уходили – почти без потерь, они, как правило, не подпускали к себе на контактный бой – били из своих дальнобойных луков…
Вчера, во время пира-ужина (днем русские вновь отбили у противника большое стадо буйволов с буйволицами и обозы с вином) великий князь Мстислав Удатный, сидя у себя в походном шатре в окружении князей, воевод и половецких ханов, еще раз сверялся: где они (русские и татары)   идут и, главное, куда идут. Выходило, что все бегущие татары катились в ловушку: за рекой Калкой лежала луговая низменность (местами заболоченная), а за ней огромная равнина, огражденная с севера, с северо- востока и востока крутыми склонами гор (восточная часть Приазовской возвышенности) – для конницы и тем более повозок непреодолимы, – на   юг – Азовское море…
Мстислав Мстиславович напомнил, что и русские князья (киевские и чернигово-северско-смоленские), идя за отступающими монголо-татарами, тоже знают, в какую западню сами себя татары загоняют, поэтому нужно опередить их: завтра к обеду достичь Калки, перейти на левый берег и встать на ночлег, чтобы быть как можно ближе к татарскому стану и в полночь следующего дня выступить: пройти между болотами (татары такого никак не будут ждать), рывком пробив сторожевые посты, выйти на равнину и полонить весь их стан, где к тому времени должны собраться все три потока бегущих монголо-татар с повозками, с запасами провизии, оружия и так далее, самое главное, с драгоценностями, которых у них должно быть не мало, их женками и полоном. Им не уйти! Это будет окончательная победа русских и поражение татар! Они навсегда зарекутся ходить на русские и половецкие земли!..
Он, Мстислав Мстиславович, как всегда победитель, храбр, с огромным захваченным полоном, добром возвратится на Русь и, конечно, поделится: на всех хватит! – но остальные русские князья получат это из его рук и, хотят или не хотят, им придется благодарить, возвеличивать Мстислава Мстиславовича, это будет им своего рода урок за то, что не слушались его, игнорировали его советы и предложения, не выбрали главным князем-воеводой. Пусть не важничают: он один справится с татарами и поделится захваченным, но не славой!..
Пьяные князья и воеводы, половецкие ханы славили чуть опьяневшего великого князя Мстислава Удатного…
.           . .
Пахло конским потом, навозом – гул многотысячной конной дружины Мстислава Галицкого. Половецкое чужеземное солнце лило сверху желтый тягучий жар; кое-где местами – пыль; уже отросшая степная трава, изрубленная, прибитая конскими копытами к иссохшей земле, вяла, желтела; у людей жажда вытесняла все чувства, притупляла сознание, – одно желание и стремление – напиться воды…

Впереди идущие во главе с Яруном Васильевичем половцы и его  личная дружина новгородцев начали подходить к реке Калке. Русские с обгорелыми на солнце носами (забрала шлемов подняты – Мстислав Мстиславович приказал всем надеть боевые доспехи) – кое у кого шелушились, бородатые: русые, рыжие, темные – мокрые от пота, сильно страдающие от жары (исподняя одежда прилипала к телу – сколько дней не мылись в мовнице!), утомленные, почувствовав свежесть близкой воды, повеселели: поблескивали зубы, засверкали синие глаза… Соломенно- желтые сухие лица половцев с клиновидными бородками на подбородках и с черными узкими свисающими усами, ничего не выражали. Они (и их кони)  как будто не чувствовали жару, ехали, даже не распахнув верхнюю одежду (уверяли, что так менее жарко), но тоже начали готовить своих коней к водопою.
Все знали, что сегодня предпоследний день похода…
Вдруг впереди – нарастающий встречный топот-гул, – из-за холмистого правого берега Калки (внизу около воды – отсюда не видно – скрывался до поры татарский отряд) выскочила вражеская конница на быстрых, приземистых конях, несущихся с невероятной скоростью, вмиг развернулись по фронту и начали обхватывать передние половецкие сотни, приблизились  и, весело-зло скаля белые зубы (непривычно узкоглазые, широколицые, скуластые), выпустили тысячи стрел – сотни всадников-половцев слетели, скатились с седел, – враз, выставив копья с крюками, татары врезались в растерявшиеся  смешавшиеся  ряды  половцев  и  еще  несколько  сотен  их кончили свои жизни на остриях копий или же, стащенные с седел, были растоптаны насмерть конями…
Великий князь Мстислав Удатный, всегда готовый к неожиданностям, и то в первый момент растерялся: так легко татары расправились с передовым отрядом  половцев!..  Но   его  личный  богатый  опыт,  умение  и       мужество
«сработали» – он понял, что там происходит, – хотя отсюда ему было плохо видно. Приказал князю Даниилу Романовичу броситься на помощь Яруну и вместе с ним атаковать татар в «лоб», остановить побежавших половцев, развернуть их против врага.
…Воевода Иван Дмитриевич (русский лекарь вытащил наконечник ранившей его стрелы – как занозу с сердца! – на глазах начал поправляться боярин-воевода), без кольчуги, брони – мешала надеть раненая, привязанная к телу заживающая левая рука, – не дожидаясь указаний от великого князя, велел своему стремянному подсадить его на коня, оруженосцу подать меч: сам повел свою – теперь уже небольшую дружину наметом в обход справа сражающихся – на левый фланг татар. Забытая в последние дни боль в руке вновь напомнила болью-туканьем, но он продолжал лететь на Лебедине. Лошадь сама знала, чего от нее хотят: неслась… За ним со своими дружинами устремились князья: Василько Гаврилович и Мстислав Ярославович Луцкий…  К ним присоединился владимиро-волынский воевода-боярин Семен Олюевич, ведший свою семисотенную дружину позади Даниила Романовича, который вначале удивился, а потом разгневался, когда увидел, как его воевода, не спрашиваясь, вдруг повернул своих воев направо и – в бешеный галоп вслед за умчавшимися вперед, обход справа князьями Василько и Мстиславом Ярославовичем – скрылся в рыжей пыли, – только гул скачущих и затем гром-треск и зверино-человеческий ор – разгоралась битва…
Мстиславу Мстиславовичу ничего не оставалось, как повести свою многотысячную дружину в обход слева. Но пространство между сражающимися и крутым южным склоном возвышенности было узко, да к тому же завалено скатившимися крупными камнями (гранитных и кварцевых пород), приходилось придерживать своих коней, переходить на шаг, – дружина растянулась (задние все еще стояли, ждали, пока передние не пройдут). Неожиданно выйти в тыл к татарам не удалось: как только передовые сотни во главе с великим князем Мстиславом Удатным стали приближаться к правому флангу, чтобы начать обходить их, татары развернулись и начали стрелять из луков, легко ускользая от встречного контактного боя, и одновременно стали быстро отходить, чтобы не быть окруженными в несколько раз превышающими силами. Легкая татарская конница вначале отступила к реке, потом, перейдя Калку, построившись в линию, начала расстреливать бросившихся вслед за татарами обезумевших от позора и гнева и боли половцев, не давая им перейти на левый берег, постепенно от татар осталась только сотня, которая продолжала стрелять, остальные ушли-скрылись в луговой стороне  (заросшей кустарником, отдельными деревьями и высокой травой), через какое-то время отступила-исчезла и последняя сотня…

Впервые в этом походе половцы понесли такие большие потери. А сколько раненых!.. У русских погибло чуть больше десятка, но раненых было тоже много. И особая, горькая печаль была по поводу гибели русского воеводы Ивана Дмитриевича!..

Мстиславу Удатному пришлось изменить свой первоначальный план. Оставив на правом берегу обозы с добром и тяжело раненными и убитыми, запасных коней, захваченные стада и сильную сторожу: всех  пешцев, которые практически не участвовали в боях во время преследования монголо-татар, он перешел с конным войском Калку и расположился на левом берегу, чтобы привести себя в порядок. Велел объявить, что до вечера будут отдыхать. Об остальном все уже догадывались: пройдя в ночь до татарского стана, нападут на спящих, возьмут богатые трофеи и полон. Завтра («Какое завтра: можно сказать, уже сегодня!») последний бой, последний день погони!
Вновь повеселели лица воев, даже легко раненные наравне со всеми забегали: раздували костры, над ними вешали большие котлы – варили мясное хлебово, жарили мясо на огне; остальные купались, шумно плескаясь и дурачась в теплой речной воде; тут же недалеко поили коней, а потом, стреножив, пускали пастись – благо вокруг сочная мягкая луговая трава.
Вскоре котлы были вычерпаны, вылизаны. Укрывшись от солнца, беспечно разоблачившись, улеглись после очень плотного обеда спать.
Мстислав Мстиславович не ожидал такого от своих «робят», был удивлен и разгневан. Хотел поднять всех по тревоге, чтобы надели доспехи, – говорено же было, чтобы ели и спали в броне, в обнимку с мечом! Но в последний момент то ли самоуверенность, или у самого появившаяся беспечность, или еще чего-то пересилили его многолетнюю воинскую мудрость и он решил до вечера, оставив в основных войсках все как есть, не тревожить их, а для безопасности решил выдвинуть всех половцев с Яруном, чтобы   захватить   и   закрыть   довольно   просторный   проход   между двумя болотами, чтобы татары из своей «ловушки» не смогли неожиданно выйти и напасть. В свою очередь Яруна с половцами «подпер» для надежности дружиной двадцатидвухлетнего волынского князя Даниила Романовича. С южной стороны (вдоль реки Калки) обезопасился, загородившись дружиной Святослава Яневского. Напротив, через реку, его развернутый стан, где немало войск. Прошло совсем мало времени, а его «робяты» вновь забегали: в не успевшие потухнуть костры подбросили дрова; вновь  кое-где  мучительно взревывали смертельно пораженные быки – привычно резали на обед («Сегодня решили дважды обедать?!»); вновь – шум, галд, вскрикивания, хохот… Снова над лагерем разгорелись многочисленные костры, синее небо заволокло дымом…
Глядя на то, что выделывают, как ведут себя, – безумствуют, обжираются – его дружинники, Мстиславу Мстиславовичу вдруг стало тревожно, холодно в груди: «Что-то делается не так и не то!..» Сняв с себя только верхнюю бронь, он сел на лежащее на земле (утоптанной траве)  седло, отпил большими глотками из бурдюка прохладной воды, подкисленной и побеленной кислым молоком (такой напиток половецких женщин, хранящийся в кожаном бурдюке, всегда был прохладен в любую жару, чист от патогенных микроорганизмов, в том числе кишечных, хорошо утолял жажду и голод), велел подвести свежего коня – мощного высокого туркменского жеребца. Конь задирал голову, пытаясь вырвать узду из рук стремянного, косил черно-фиолетовыми глазами, настораживал уши, всхрапывал, дрожа всем телом, раздувая красные ноздри, – по своему опыту князь знал, что лошадям под силу то, чего человеку не дано: они безошибочно угадывают-предчувствуют опасность; не раз заблудившегося в незнакомой местности кони выводили его к людям, а в бою спасали жизнь!.. Вот и теперь его конь что-то знал о какой-то опасности: вглядываясь своему коню в зрачки, Мстислав Мстиславович видел в них ужас… Но он не был бы
«Удатным», если бы был суеверным, как степняк, труслив, как слабоумок, не могущий пересилить животные чувства. В утай все-таки перекрестился малым крестом, обратился к Богу мысленно: «Господи! Ты дал мне тело и разум, чтобы я все делал сам на Земле, с рождения сделал меня князем, чтобы я водил и служил своему народу, так дай же мне, как всегда удачу, чтобы я смог побить ворогов-татар, которые пришли с оружием и недобрыми намерениями на наших соседей-друзей половцев!.. Пособи нам, Господи!..»

3

Посланный сторожевой отряд великого киевского князя Мстислава Романовича  во  главе  с  велико-ростовским  воеводой  Алешей    Поповичем, который вот уже восьмой год служит ему верой и правдой, состоявшим из его небольшой дружины (семьдесят восемь человек привел с собой из Ростова Великого Алеша Попович) и дружины киевского молодого боярина Алексы Андреевича, расположился на отдых у подножия горы-берега на правой стороне реки Калки, чуть пониже по течению от основного стана киевлян.
Алеша Попович и Алекса Андреевич и их дружинники наблюдали за скоротечным, но от этого не менее жестоким боем, который произошел между войсками Мстислава Мстиславовича и татарами. И сейчас продолжали наблюдать за русскими и половцами, перешедшими Калку. (Алеша Попович в разные стороны разослал для разведки разъезды: по пять-семь человек.) Отсюда хорошо был виден лагерь – хотя и далеко – ниже по течению – Мстислава Мстиславовича на левом берегу.
Кое-кто из сторожевого отряда, видя, как на том берегу растелешиваются, тоже начали снимать с себя бронь, оружие, верхнюю одежду… Попович негромким, но очень сердитым грозным голосом приказал, чтобы все оставались в броне и при оружии. Нехотя, некоторые с ворчанием, выполнили приказ.
– Комоней напоить: остыли уже, стреножить и пустить по низу, около воды – там трава густая и сочная! К закату солнца мы выйдем и присоединимся обратно к великому князю и вместе с ним пойдем в ночь, перейдя Калку и пройдя сквозь разбросанные и растянувшиеся чернигово- смоленские станы, на татар. Мы опередим всех!.. Мы должны быть варягами (в смысле: верными) Мстиславу Романычу, хотя мне люб и Мстислав Удатный – я с ним при Липице князьям Ярославу и Юрию Всеволодычам зады драл… (Зажгли костры, повесили над ними котлы с варевом, воины уселись вокруг огней на седлах – ждали…)
Храбр (исконно древнерусское слово, которое было заменено нами татарским: «багатур» – богатырь) Алеша Попович снял шлем с  личиной  и тоже сел к своему костру, где уже бегал-готовил еду его вернейший слуга и друг Торопко. Рядом сидел его сын, похожий на своего боярина-отца, как лебеденок перед лебедем-отцом: русобородым, синеглазым, золотистые волосы свисали до плеч.
К ним присоединись приглашенные: Алекса Андреевич со своими двумя сотскими (один из них Латомир, вместо раненного в стычке с татарами сотского Бороки) и двое полусотских из дружины Поповича.
Торопко еще быстрее забегал, на ходу потчуя их из большой деревянной братины вином,    у всех вызвав радостное удивление.  Алеша Попович, повернулся к Торопке и, поймав его взглядом, улыбнувшись своей светлой доброй улыбкой, – басом:
– Ох, Торопка, Торопка, ты всегда чем-то радуешь, вот потому ты мне пригож и люб и не можу я, бес, без тебя!..
                . . .
Солнце – за полдень. Жара начала спадать, подул свежий восточный ветерок: запахло рекой, лугами, конским потом, болотом, и ко всему этому примешан ароматный дымок. Пили, говорили, смеялись. Отдыхали. Прискакали друг за другом посланные в разведку, соскакивали с уставших – с черными от пота полосами на крупах – лошадей, передавали поводья подошедшим товарищам, шли к Алеше Поповичу, жадно пили из преподнесенной братины (устало-томно закатывая маслянисто заблестевшие глаза), докладывали.
Теперь стало ясно, где и как расположились черниговские, северские и смоленские полки: всех дальше, на самой северной части дуги реки Калки (с внешней стороны слева) – великий князь черниговский Мстислав Святославович с сыновьями Юрием и Василько и с Михаилом Всеволодовичем – сын Всеволода Чермного; ниже, южнее – князья: Юрий Несвижский и Святослав Шумский; еще южнее по левому же берегу (ближе к Мстиславу Мстиславовичу) – князь смоленский Владимир Рюрикович, князь Александр Дубровецкий, князь Олег Курский с Ярославом Неговорским, Изяслав Ингваревич Северский с князьями Путивльским и Трубчевским…
– Слышал? Все понял: где и что и как?.. – обратился к одному из своих полусотских Алеша Попович.
Тот встал, надел шлем:
– Точно так: все понял!
– Возьми с собой двоих комонных, скачи к великому князю Мстиславу Романычу и все обскажи!..

Тень от горы подползла и закрыла лежащих, дремлющих. Дышать стало легко, тело отдыхало от дневного зноя в райской прохладе, душа радовалась: последний ратный день!.. Разобьют татарский стан, побьют неведомых степных разбойников и – домой…
Веселы были лица и радостны голоса (говорили вполголоса) и у Алеши Поповича и Алексы Андреевича, сидящих около затухающего костра. Недалеко от них сидел-лежал, как сторожевой пес, Торопко. Он привычно оглядывался, прислушивался ко всему. Он был в курсе всех дел, событий и дум своего друга-господина и всегда был готов к исполнению любого его приказа-просьбы…

Черная тень уже переползла реку Калку и начала подкрадываться к лагерю Мстислава Мстиславовича…

4

…Напрасно Ярун звал пройти между болотами и на выходе из прохода отдохнуть, но половецкие князьки на этот раз не послушались его, – даже вестового от великого князя Мстислава Мстиславовича с приказом пройти проход и закрыть вход. Новгородцев было слишком мало, чтобы одним идти и заполнить-закрыть проход. Ханы кричали: «Дай коням отдохнуть!.. А татар так и так не выпустим – у прохода стоим». Убедили Яруна, и он подумал:
«Какая разница, где перекрыт проход здесь или там!..» – приказал-разрешил расположиться перед входом в проход, позволил отдохнуть, пообедать. Ярун упустил время!..
И когда они, сытые, отдохнувшие, двинулись и прошли половину прохода, им перегородили путь татары, обстреляли из луков, смело вступили в бой. И вдруг Ярун и все увидели и почувствовали, что это были совершенно другие татары: бесстрашные, сильные, наглые и умелые!..
Подошли и вступили в бой основные силы половцев. Теперь Ярун разглядел (он начал распознавать) – это была легкая татарская конница и было их не более тысячи – столько, сколько нужно было, чтобы закрыть проход и смочь маневрировать (если было бы их больше, то они мешали бы друг другу – в любом случае все не могли сражаться). Татарские воины мужественно сражались, нанося урон, – сами при этом практически оставались неуязвимыми, – они молниеносно наскакивали, поражая копьями с крючками у оснований лезвий, сдергивали с седел под копыта своих страшных звероподобных коней, которые тут же умело в дикой ярости растаптывали поверженного врага своими мощными копытами; увернувшись от половецкого сабельного удара, наносили точный разящий удар длинными саблями и… все-таки отходили…
.          . .
Мстислав Мстиславовичу доложили, что Ярун с половцами и Даниил Романович с Мстиславом Немым и Изяславом Ингваревичем вытесняют татар из прохода. Мстислав Удатный послал вестовых к Яруну и к Даниилу Романовичу с требованием, чтобы, заняв проход, не выходили из него, а плотно закрыв, держали до ночи, до его (самого) прихода!
…Сколько же может тянуться проход?! По всем расчетам, они уже должны давно пройти и выйти из него. Ярун со своей  новгородской дружиной, – окруженный со всех сторон плотными рядами своих половцев, которые в многократном большем числе и массе, чем русские, были впереди, сбоку, сзади и которые бились, орали в диком радостном возбуждении: они побеждали татар! – видел только своих союзников-половцев. В свою очередь половцы, зажатые, окруженные видели лишь ближние ряды врагов своих (за деревьями не видели леса!), а то, что противник вытянул их вместе с русскими из прохода, окружил-обхватил и теперь лишь ждал благоприятного момента, чтобы ударить разом, не видели…
Ярун все-таки смог, наткнувшись на небольшой бугор, взойти на  лошади на него и, привстав на стремена, взглянуть вокруг и увидел!.. Огромное пространство – сколько могли видеть глаза – было забито вражеской конницей (одних только копий, торчащих вверх, было столько, что они затеняли колыхающее шумящее, как перед штормом, пестрое яркое на солнце море татарского войска!), он понял, что произошло, происходит и что произойдет!.. «Надо князьям Даниилу Романычу, Мстиславу Немому и Изяславу повернуть назад и, построившись, закрыть проход, чтобы татары не смогли напрямую выйти к Мстиславу Мстиславовичу – предупредить…» – но не хватило времени: вдруг, как будто треснуло небо и обвалилось на   Землю,  – сотни и сотни боевых барабанов грохнули враз, взревели трубы и – ураганный рев тысячи и тысячи глоток: «Уурррааа-а-а-хх!..» – и тучи ревущих, свистящих, изворачивающих душу, приводящих в ужас половецких и русских коней, стрел закрыли небо; качнулось, двинулось, ударило татарское море- войско все пробивающими и разметывающими волнами спереди, с боков, окруженных вышедших из прохода половцев и русских, и вместе побежавшими ополоумевшими от ужаса половцами, гоня их впереди себя, хлынули в проход; на оставшихся и сплотившихся вокруг русских половцев ударили еще более мощные волны тяжелой татарской конницы (укрытые спереди в бронь: кожаные и стальные латы, на голове шлемы свисающими – для защиты шеи – толстыми, но гибкими кожаными пластинами, непробиваемыми, неразрубаемыми), построенные в плотный строй в три- четыре ряда, с длинными тяжелыми палашами и копьями с крючками вбивались в толпу половцев и русских, рубили, кололи, стаскивали с седел под копыта своих таких же, как сами, ужасных бешено-диких в бою зверей- коней, которые расталкивали, вставая на дыбы, били мощными передними ногами  с  крепчайшими  копытами:  сбивали  противника,  а  когда  нужно – зубами – не хуже тигра!.. Затем шла-наваливалась основная большая часть волны – союзники (из покоренных, перешедших на их сторону народов), в  том числе и половцы, перешедшие к татарам и служившие им, которые добивали оставшихся в живых: оглушенных, раненых, растерявшихся… Вновь новые ряды татар, которые гнали, подгоняли в бой отстающих или робеющих союзников и при этом вели стрельбу из дальнобойных тяжелых луков… – и, если нужно и по своим «друзьям», чтобы дать им возможность выбора: победив врага, остаться в живых или быть убитыми теперь…
. . .
Поток бегущих половцев, вперемежку с гнавшимися за ними потоком перешедших на сторону татар половцами и самими монголо-татарами с остальными союзниками, хлынули из прохода и вмиг, достигнув расположившихся на отдых войска Мстислава Мстиславовича, опрокинули, растоптали!.. Часть дружины, сумевшая уцелеть от конских копыт и татарских стрел и копий, палашей и сабель, вместе с великим князем Мстиславом Галицким вступила в неожиданный и неравный бой…
. . .

…Мстислав Ярославович Луцкий бился рядом со своим племянником Даниилом Романовичем… Новая волна монголо-татар – тучи стрел, рев, свист и боевой клич: «Уурррах!..» – сверхмощный удар боевой татарской конницы, разогнавшейся и врезавшейся всей громадной массой…
Даниил Романович остался с немногими своими дружинниками перед наскакивающими на него врагами и, если бы не его длинное копье у него в руках и не его конь, который широкой грудью и мощным телом не только сдерживал напор атакующих и поток обезумевших и бегущих «своих» половцев (их было не отличить от «татарских» половцев – так же они выглядели и практически помогали монголо-татарам), сметающих все на своем пути, но и передними копытами сбивал налетавших татарских всадников вместе с конем …
«Данила Романовича в грудь копьем прокололи. Он же хотя и млад был… но мужественен вельми, презрев свою рану, бился есче, крепко…»
Остатки Даниилова войска подхватило, понесло сквозь проход… Спасло то, что он соединился к рвущимся к нему на помощь, – несмотря на страшное противодействие врага и бегущих, – с Мстиславом Мстиславовичем, который был со своими вернейшими старыми друзьями-воями из охранно- сторожевой сотни и пришедшими к нему на помощь князьями со своими поредевшими и тающими на глазах дружинами: Олегом Курским, Ярославом Неговорским, Изяславом Ингваревичем, Путивльским и Трубчевским. Под руководством Мстислава Мстиславовича смогли организоваться и начали, сражаясь, отходить.
Мимо потоком неслись враги и бежавшие.

                . . .
Перед рекой Калкой татары отделили поток бегущих и, повернув их направо, пустили вдоль левого берега на приготовившихся к бою смоленский и дубровецкий полки и вслед за ними атаковали… – раскололи, разъединили, расстроили ряды отчаянно сражающихся дружинников князей Владимира Рюриковича и Александра Дубровецкого, разбросали в стороны: первого направо, второго заставили броситься в реку Калку, и, потеряв  почти половину людей от сильного лучного боя, он перешел на тот берег и стал сбираться со своими людьми на гору вместе с ропчущими дружинниками Мстислава Романовича (великий князь отказался помогать, как хотели его воины, остальным русским, приказал подняться на гору-берег и занять оборону – оттуда и наблюдал Мстислав Романович за продолжавшимся сражением). Смоленский князь невероятным усилием смог вывести часть своего полка и уйти в сторону… – покинуть поле боя.
Князья Юрий Несвижский и Святослав Шумский, не дожидаясьпротивника (они только что видели, что произошло с сильными полками смоленского и дубровецкого князей), сами ушли за реку Калку, защитив, как потом выяснится, от разгрома-гибели не успевших подняться в гору сторожевой отряд Алеши Поповича, – татарская сотня, уже почти нагнавшая сторожей-киевлян, увидя приближающихся русских князей Юрия Несвижского и Святослава Шумского, повернула назад, пролетела мимо, пустив больше для острастки, чем для поражения, в их сторону десятки стрел. Набравший ураганную скорость и силу искусственно созданный поток бегущих и их преследующих  умело  был направлен теперь уже на построенные и приготовившиеся к бою многочисленные полки великого князя Мстислава Святославовича Черниговского,   его   сыновей   Юрия   и Васильно и князя Михаила Всеволодовича… Князья погибли. Русские полки были разбиты, разбросаны… Оставшиеся в живых и раненые по отдельности, группами разбежались по степи между бассейнами рек Мокрые Ялы и Янчул. Их настигали татарские сотни и расстреливали, рубили, и никому бы из оставшихся русских не дожить до вечерних сумерек, если бы неожиданно не явились железные витязи – из Суздаля (которые до этого были на четверть полудня пути до места сражения и, узнав через своих сторожей о начавшемся бое, пустили коней вскачь). Они едва успели, мчась-продираясь через лес, кустарники, форсируя, где и вплавь, разлившиеся речки!.. Почти все погибли храбры Залесской Руси, но они спасли от полного уничтожения сколько-то черниговских воев и, главное, нанесли урон татарам и их союзникам, – впоследствии об этом вспомнив, татары, когда дойдя почти до Киева, разгромив, сдавшийся Новгород Святополча на правом берегу Днепра в 60– 70 километрах ниже по течению от Киева, остановились, повернули обратно, узнав, что под Черниговом стоит ростовская дружина из Залесской Руси Василька Константиновича.
                . . .
… Неожиданно поток бегущих и гнавшихся за ними оборвался – как будто их и не было. Перед Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем оказались в два ряда построенные конные татары, загородившие путь русским через Калку к своим пешцам обозам и запасным коням. Затишье мелькнуло лишь мгновение, но его хватило, чтобы вои Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича прорвались сквозь татарский заслон, – в ближнем контактном бою, который успели навязать русские, они не смогли применить луки. Хотя противник среагировал молниеносно (тут же вслед за прорвавшимися были брошены два татарских отряда из резерва Джэбэ во главе с Чигирханом и Тешуханом), не успели – остатки галичан и волынцев во главе с великим князем Мстиславом Галицким вышли из-под флангового удара и ушли бродом за реку в свой лагерь.
Отряды Чигирхана и Тешухана не стали преследовать Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича. Джэбэ их тут же пустил вслед за атакующими монголо-татарами, чтобы не ослабить натиск на терпящего поражение (теперь уже ясно!) противника…
                . . .
…Очередная волна мчавшихся татар вслед за бежавшими половцами и русскими, не сбавляя скорости, повернула и врезалась-ударилась об потрепанные, но еще боеспособные дружины князей: Олега Курского, Ярослава Неговорского и Изяслава Ингваревича Северского с князьями Путивльским и Трубчевским. Теряя людей от страшного дождя стрел и коротких с крючками – очень удобных в ближнем бою – татарских копий, стараясь, сколько это возможно было, соблюсти строй, русские отступали вдоль речки (левого притока Калки) – кустарники и заросли молодого леса помогли русским оторваться от противника и скрыться в том же направлении, куда ушли до этого смоляне во главе с Владимиром Рюриковичем…
                . . .

…Джэбэ (на этот раз наблюдал и руководил, непосредственно участвуя  в сражении) подозвал своего сына Тимрюя:
– Возьми свою тысячу и – туда… Ускользнул Мысляб кынязь из-под копья. Помоги Тукерхану окружить его вместе с пешцами и приведи его ко мне или принеси его голову!..
                . . .
… Русские воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович не растерялись: приказали огородить лагерь обозами (тут же были запасные кони), занять круговую оборону.
Около пяти сотен легкой татарской конницы, окружив лагерь, издалека били стрелами и не смогли – не успели –  помешать  Мстиславу Мстиславовичу и Даниилу Романовичу с остатками дружин войти в лагерь. Татары явно поджидали подмогу.
Мстислав, бледный вялый, чуть не слетел с коня, когда  слезал, схватился за грудь и упал бы, если б его не поддержали. Бросились с него стаскивать бронь – думали, что он ранен. Он оттолкнул руки, показал на раненого своего зятя.
– Ему помогите… – подозвал воевод: – Видит бог, мы уже не можем ратиться, наденьте наши княжеские золоченые шлемы, чтобы видели наши враги, что князья живы и здоровы…
Даниила Романовича перевязали, напоили подкисленной водой.  Он, как и Мстислав Мстиславович, заменил княжеский шлем на простой. С великим князем все еще продолжал возиться лекарь (лечил коней и людей), напоил его чем-то, что-то говорил, изредка крестился, закатывая глаза к небу. Велел лежать, пока не пройдет сильная боль в груди…  Мстислав приподнялся, сел, попросил своего стремянного подвести к нему коня, посадить его на него, привязать ремнями к седлу. Мстислав Мстиславович крикнул хрипло, негромко, – по нему было видно, что боль у него проходит. К нему подбежали сразу несколько человек. Лекарь еще раз подал ему испить горькую пахучую жидкость (отвар). Воевода Юрий Домамерич – в золоченом княжеском шлеме, в блестящей (из стальных пластин) брони, как и все русские из славян: высокий, широкоплечий – синие глазищи возбужденно горели – заговорил, тревожась:
– Княже, тебе надо уходить, еще немного – и будет поздно: через Калку рысью переходят татары – их много. (Тимрюй гнал впереди себя две с половиной тысячи союзников-половцев для захвата лагеря.)
– Один – нет!.. – только вместе с Даниилом…
Юрий Домамерич забегал – организовывал прорыв и спасение князей; Держикрай Володиславович – оборону.
Даниилу Романовичу помогли сесть на Белана (молодой князь не дал себя привязать), конь тонко заржал, отдохнувший, свежий, в силе, косил глазами, будто спрашивал-укорял: «Что с тобой? Почему без меня ходил на сраженье?»
Оставшимся в живых дружинникам князей – всех вместе было чуть более полутора сотни – также сменили коней. Каждому привязали по запасному коню, на седла повесили по кожаному бурдюку с водой. На других  коней –  на уставших , только что вышедших из боя, – воевода Юрий посадил своих «галицких выгонцев» – пешцев, и под свист и крики и рев, открыв проход между  возами, бросил на прорыв – на запад, вдоль южного склона возвышенности - горы (по тому же пути, по которому шли сюда). C восточной стороны в это время на возвышенность-гору лезли на штурм лагеря киевлян, часть спешившихся татарских половцев.
.     .    .
Тимрюй, наблюдая за ходом начинающего боя с левого берега Калки, увидел, как русские, выйдя из лагеря с противоположной стороны, легко и просто атаковали-разорвали растянувшиеся редкие ряды конных татар, прорвались, а потом разделились: небольшая часть – полторы сотни – в стальных доспехах, на свежих конях (любой монгол мог это легко  определить) – у каждого сзади привязан запасной – вырвались вперед и, все убыстряя бег, исчезли за выступающим гребнем возвышенности; другая, большая, часть, сразу же отстав, развернулась и загородила собой от бросившихся в погоню татар. Монголо-татар было немного по сравнению со скакавшими им навстречу русскими, но они яростно бросились в встречный – контактный бой, даже не открыв стрельбу, они видели, кто и как сидит на лошади… Завязался не просто бой, а избиение-резня. Пока русский пешец (он не профессионал, не дружинник) замахивался мечом (ему не то чтобы сражаться – усидеть на коне было трудно!), татарин протыкал его копьем, приблизившись, поражал саблей или палашом – русский, как и его пращур, был землепашцем – ему сподручнее ходить за плугом, держать вилы, грабли, чем меч, – ему не воевать, убивать, разрушать, а созидать-строить – бревна таскать легче, чем, сидя верхом, сражаться, – пеший он мог бы за счет огромной силы противостоять и справиться один на один практически с любым  противником,  но  с  конным  татарином,  –  прирожденным   воином – когда человек и, обученный и знающий только рать,  конь, едины,  –не может…

…Оставшиеся в живых, спешившиеся русские пешцы, были расстреляны – не спасли и стальные латы…

. . .

Джэбэ приказал монголо-татарским военачальникам Чигирхану и Тишухану, оставив для преследования русских, которые отступали-бежали, защищаясь местностью, на северо-восток – к Донцу, по  несколько  сотен своих конников, прийти на помощь Тукерхану и Тимрюю. У Джэбэ уже  больше не было резерва – только личная гвардия тысяча воинов… «Видит же Судэбэ, что я снял с преследования смоленского и северских князей Цыгырхана и Тэшыхана, а оставшиеся сотни не смогут удержать, если вдруг, опомнившиеся от страха, поняв, что их преследуют только несколько сотен, русские повернут на помощь великому киевскому князю, который помогает нам: не участвует в битве… Ряхмят, Сульдэ, что дал нам такого глупого и трусливого противника!..» – Джэбэ сложил пальцами знак  и  с благодарностью посмотрел на небо. В это время вышел через проход между болотами Судэбэ с резервными войсками. Джэбэ обрадовался («Как всегда,   Судэбэ вовремя!»), хотел доложить ему, но он прервал:      – Ты же знаешь, что я знаю, что происходит!.. Придет время, и мы вместе доложим нашему Повелителю Вселенной про наши дела!.. Возьми мой резерв с кипчаками и две тысячи моих и доделай свое дело: преследуй бегущих урусов (на котяновских шакалов не отвлекайся – они уже нам не враги, но и не друзья, а наши слуги, возьми их в услуги) до Днепра, утопи их там, поверни на север на их земли и, сколько можешь, огнем и стрелой уничтожь их берлоги – оставь метку на земле урусов, чтобы знали и помнили нас!.. Здесь я справлюсь сам. Да пусть всегда с нами будет Вечное Небо, волю которого мы выполняем на Земле!.. . . .

Татары Чигирхана и Тешухана обхватили лагерь Юрия Домамерича и Держикрай Володиславовича с запада и с севера, не давая русским прорваться на запад и в горы, где, соорудив укрепленный лагерь, огороженный обозами, кольями (усиленный каменными грудами), засели дружинники великого киевского князя (всего около двенадцати тысяч) Мстислава Романовича, его сына Всеволода и его зятя князя Андрея, и отступивших к ним и загородивших их собой, когда киевляне лезли в горы,князей  Александра Дубровецкого, Юрия Несвижского и Святослава Шумского.
Судэбэ тут же организовал штурм лагеря галицких пешцев и укрепленный лагерь киевлян с присоединившимися к ним русскими князьями.
Уложив почти всех своих половцев, атакуя лагерь галицких пешцев, Тимрюй прорвался все-таки и лично бросился в атаку со своими нукерами на Держикрай Володиславовича – сын Джэбэ принял его за великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого, – прижал русских пешцев к западной стороне под смертельный ливень бронебойных стрел воинов Тукерхана, Чигирхана и Тешухана, которые через обозные ряды били им в спину…
На гору со стороны реки по крутому склону (где лагерь киевлян был менее укреплен) полезли спешившиеся русские бродники под предводительством православного атамана Плоскини. Сзади их – татарские лучники, которые вели прицельный бой по показывающимся защитникам киевлянам. С запада и с севера и юга окружили лагерь Мстислава  Романовича плотным кольцом черкесо-аланская конница, позади которых стояли на небольшом удалении конные татарские лучники. Они били прицельно не только по обороняющимся русским, но и для острастки и наведения порядка по своим союзникам, когда те переставали биться насмерть.

…Пешие галичане продолжали оказывать бешеное сопротивление прорвавшимся внутрь лагеря конникам Тимрюя, и, если бы не лучный бой им в спину, из-за чего постепенно таяли ряды галичан, неизвестно, как долго бы бились-оборонялись еще русские. Великорослые храбры – одинакового  роста, что татарин на коне, – один на один в рукопашном бою, как правило, побеждали… Но вот уже остались несколько русских, которые тоже, пораженные стрелами, повалились, подобно дубам, на горячую кирпичного цвета от крови липкую землю…
До воевод Держикрай Володиславовича и Юрия Домамерича Тимрюй не дошел – они пали, как могучие туры, истыканные стрелами, вначале – на колени, потом тяжело оседали на землю…
Когда Тимрюй узнал, что великий князь Мстислав Галицкий ушел  вместе с волынским князем, в ярости приказал добить всех раненых русских – перерезать им горло. Взяв с собой десяток конных, помчался к реке, перешел и поскакал к Судэбэ, который в окружении своих таргаудов и юртаджи руководил   продолжающимся   сражением   (недалеко   расположилась    его конная гвардия, готовая в любой миг броситься по приказу в атаку-бой). Не дойдя сотню шагов, Тимрюй оставил свою охрану, подъехал к Судэбэ- багатуру и, не доходя полутора шагов, слез с коня, подошел к грозному темнику, наклонил голову и вновь поднял, посмотрел в колючий глаз великому полководцу, благодаря которому монголо-татары к тому времени завоевали и покорили четвертую часть Мира, и уже не мог отвести свои от цепкого, ужасного глаза Судэбэ… У Тимрюя пересохло во рту: никогда не думал, что с ним может такое случиться, язык как будто сам заговорил:
– Я не исполнил приказ: упустил великого князя Мысляпа и готов принять наказание…
Молчание. Все взгляды – на сына Джэбэ… Затем рокочущий низкий бас Судэбэ:
– У тебя есть еще время и пространство, чтобы выполнить приказ, – Яса допускает такое: отложить наказание (смертную казнь!), если есть возможность выполнить приказ позднее… Сколько воинов с Мысляпом  ушли?
– Сотня и еще полсотни.
– Возьми сотню и – за ним!.. Свою тысячу передай вот ему, – Судэбэ отвернулся, стал смотреть на гору, где начинал бушевать новый многоверстный ураган сражения. Крикнул вновь назначенному тысячнику: – Помоги бродник-урусам – толкай их в спину!.. И закрой им путь отступления к реке!..

В помощь преследующим татарским сотням бегущих русских (остатки разбитых дружин): смолян, курян, путивлян и новгород-северцев – Судэбэ послал усиленные сторожевые отряды, повелев им вместе с ними добить урусов, и каждые четверть хода (ладони) солнца, – а при необходимости – немедленно – посылать к нему вестовых: сообщать о положении дел…

.           . .
…Вечерело. Солнце, красное, огромное, закатилось. Осталась светиться неширокая оранжевая полоса в том месте, где божье Светило ушло на ночь под Землю.
Здесь, на горе, где было еще светло, шло сражение!..
Бродники, несмотря на то, что сверху на них скатывали камни, стреляя из луков, кидая сулицы, достигали горы то в одном, то в другом месте и вступали в рукопашный бой. Латомир (потный, грязный) в страшном напряжении поднял на копье тяжелое тело прорвавшегося на гору   бродника  и сбросил вниз – в темноту… Сел в изнеможении – и вовремя: стрела чиркнула шлем. Крикнул с усилием своим охрипшим голосом – в горле пересохло:
– Несите камни и вновь стройте загороть!
Осмотрелся и удивился-взъярился: сколько убитых и раненых!.. – от его сотни осталась половина. «Достают стрелами!» Слева от него горную кручу со стороны реки защищали: Алексей Попович со своими велико-ростовскими витязями, Алекс Андреевич со своими сотнями и князья Дубровецкий, Юрий Несвижский, Святослав Шумский – у каждого не более трех-четырех сотен воев осталось.

Оранжевая полоса заката потухла, начало быстро темнеть – впереди черная южная ночь. Снизу потянуло речной свежестью. Природа готовилась к отдыху, ко сну, но люди не только не утихомирились, а наоборот: на  западной стороне киевляне, вынужденные отступить за построенные частокольные загороды, усиленные камнями, подожгли повозки; с обрыва, кручи-горы, летели, периодически освещая ползущих на приступ, зажженные смоляные факела. Звуки грома-боя и людского безумного ора ночью многократно усилились.
… Закричал громко раненый князь Святослав Шумский, призывая к себе своих воевод. Прибежал на его зов сотник.
– Светлан, возьми в руки воеводство над моей оставшейся дружиной. Бродников татары заменили на пластунов-лучников неведомого мне племени. Они нам ночью не дадут покоя, но только с нашей стороны лагерь им не взять… – стиснул зубы, в свете факелов видно было, как исказилось у него бородатое лицо: – Позови двоих – помогут мне…
– Княже, дай я тебе подсоблю!..
– Нет! Тебе нужно быть тут… Я – к великому князю Мстиславу… Нам нужно уходить, пока не поздно…
– Я тоже с тобой, – из темноты появился князь Юрий Несвижский – сам, поддерживая Святослава Шумского здоровой рукой, повел к великому князю. В полуземлянке киевского князя Мстислава Романовича было как в келье: развешены походные иконы, кресты, горели свечи, с кадилом в руках походный поп подпевал басом слабенькому стариковскому тенорку великого князя – пели очередную молитву. В углу безмолвно сидел князь Андрей – уставший, осунувшийся.
Позвали лекаря, который перевязал раненый бок князя Святослава и руку Юрию Несвижскому… Но внутреннее кровотечение не   останавливалось  у Святослава Шумского. Надежда – только на Бога! И поп начал молиться, прося помощи у него… Святослав Шумский таял на глазах. Собрав последние силы, он еще раз попытался убедить Мстислава Романовича сняться этой ночью из лагеря и пойти на запад к Днепру – прямо путь был в два раза короче, чем шли сюда.
– В темень они не остановят нас… В близком сражении они не сильны… Они сильны лучным боем и посылая впереди себя своих союзников или гоня полоненных…
Шумского поддержал Юрий Несвижский. Мстислав Романович, как будто не слыша его, повернулся к очередной иконе, перекрестился, проговорил молитву, повернулся к умирающему князю и – страстно (аж на бледном лике его выступили капельки пота):
– Все это за грехи наши!.. Из-за грехов наших, из-за того, что мы не верим искренне в Бога, не молимся, не соблюдаем посты… Давайте все слезно помолимся! – попросим у Бога прощения и помощи, и вот увидите, искренняя наша вера в Господа совершит чудо!..
– Через два-три дня татарские войска, которые сейчас преследуют… вернутся и… у нас воды нет… – Святослав Шумский потерял сознание… Только что живое лицо превращалось на глазах в воскообразную маску.
Поп забегал, запричитал.
– Господи Иисуси Христоси, прости грешного, – не покаявшись, не причастившись помре…
– Того, кто с мечом в руках умирает, Бог освобождает от всех грехов и всегда к себе в Рай берет! – так в Священном Писании сказано. – Юрий Несвижский поцеловал, что-то шепча, в холодные твердеющие губы своего друга (крупные капли-слезы, блеснув при свете свечей, упали на бороду покойника) и трижды с поклонами перекрестил …

                . . .
Третьи сутки идет сражение – ни на один час не прекращающийся штурм лагеря киевлян – и днем и ночью. Без сна и воды бились русские воины – труднее этого ничего не бывает. У человека в покое, в комфортных условиях, после трех дней, проведенных без сна, появляются галлюцинации: зрительные, слуховые, тактильные – практически он сходит с ума и, кроме того, – обезвоживание («сухая» голодовка более четырех-пяти суток – смертельна, с водой, без пищи проживет недели – до двух месяцев)… А тут еще – жара и смертельное запредельное физическое и нервное напряжение! На неоднократные предложения татар сдаться русские отвечали отказом.
Судэбэ послал к атаману Плоскине своего таргауда с требованием, чтобы русский бродник уговорил-убедил киевлян сдаться – все-таки православные православным поверят.
Плоскиню киевляне пропустили в свой лагерь, провели к великому князю, где он целовал крест – клялся, что татары за откуп отпустят князей домой, а других без выкупа, но с условием, чтобы из лагеря все вышли без оружия, сняв с себя доспехи.
У Мстислава Романовича – блаженная радостная улыбка на лице, слезы умиления выкатились из синеньких глазок. Перекрестился на походную иконку и трижды облобызал почерневший лик Николая Чудотворца.
– Спасибо тебе, Господи! – дошли-таки до Тебя молитвы… – пропел краткую молитву, славя Бога, снова крестясь и лобызая иконку, перекрестил себя и, повернувшись, к Плоскине: – И тебя благодарю ватаман!..
Многие поверили («Крест целовал татарский посланник!..»), а которые сомневались, то ночи, проведенные без сна, и невыносимая жажда помогли им согласиться. Но сын великого киевского князя Всеволод Мстиславович, князь Юрий Несвижский и русские храбры Алеша Попович с сыном и  Добрыня Рязаныч (Золотой Пояс) отказались сдаваться. Удивительно: не радостны были лица складывающих оружие. Старый князь Мстислав Романович подошел при всех к своему сыну обнял его:
– Я бы тоже, как ты… но видит Бог, не могу: в руках моих столько душ христианских! – не могу их на погибель… Берите оставшихся в силе коней и – с Богом!..
Всеволод знал своего отца и потому засомневался в искренности сказанного, но сделал вид, что верит.

Татары наблюдали и видели все, что происходило в русском лагере. Они разрешили и дали возможность выйти из укрепленного лагеря почти тысячному отряду конных во главе с князем Всеволодом Мстиславовичем, и затем, когда они отошли на 400–500 шагов, вновь плотно заблокировали место выхода русских, и началось: c северной пологой и южной крутой сторон, – невидимые со стороны лагеря киевлян, – выскочили на бешеном галопе татарские тысячи, окружили и одновременно враз атаковали не покорившихся русских, которые даже не были построены в боевые порядки, поэтому  они  сражались  каждый  по  отдельности,  потеряв связь-поддержку друг с другом, но даже и так киевляне в ближнем бою смогли неожиданно для противника дать отпор. Татары отскочили-оторвались и, перестроившись, вновь повторили удар, но изменили тактику: во время атаки-сближения открыли стрельбу из луков; обрушившийся смертельный ливень стрел на русских, как град на поле жита… Окружили и, вдруг остановившись в 40–50 шагах, продолжали десятками, сотнями выбивать с седел… на глазах таял и таял русский отряд…
Киевляне в лагере закричали и, несмотря на запрет великого князя, часть (пешие) бросилась, выйдя за ограду, на конных татар, окружавших лагерь, но встреченные градом бронебойных стрел, вынуждены были, – оставшиеся в живых, – уйти обратно – только широкая, плотно усеянная трупами полоса осталась в том месте, куда выходили русские…

Киевский князь Всеволод Мстиславович и те, кто вместе с ним предпочли смерть в бою, чем позорный плен, погибли!.. Погибли не в пьяной драке, не от болезни, нажитой «веселой и легкой жизнью», подагры, а как мужчины: в бою, в сражении с врагом своего народа, земли. Редкий мужчина достоин бывает такого предначертания на Земле: погибнуть за справедливость, за правду, за свой народ, спасая своих близких и родных от рабства-кабалы и нищеты!.. Не каждому Бог-Судьба дает такое, а способ ухода из земной жизни (переход в другое состояние) характеризует его жизнь и «кчемность» его сущности и одновременно предопределяет способы его вечного «бытия» в нематериальном – в земном понимании – Мире-Космосе: в биоэнергическом поле «Рая» или «Ада»!.. Да и народ помнит: например, как через былины, сказания знаем и помним о русском храбре Алеше Поповиче! (Не олигархов же поминать!..)


…Какое-то время установилась относительная тишина. Солнце уже – на полдень. Оно было в каком-то красно-желтом знойном тумане, как бы не хотело смотреть, что творят озверевшие, потерявшие всякий разум люди… палило-калило в небе – за эти дни не появилось ни облачка. (Хотя в те времена климат был в тех местах более влажным, чем сейчас.)

…Раздвинулись ряды конных татар, и передние киевляне, стоящие за лагерным изгородем, увидели, как татары пропустили сквозь себя пеших бродников. Послышался громкий, с хрипотцой, далеко слышимый, южный донской говор атамана Плоскини: – Братия по крови и Христу! Мы же крест с вами лобызали, что не будем ратиться!.. Сложите оружье!.. Пустите нас, мы поможем вам…

. . .

Бродники – злые, еле сдерживая себя (у них за два дня штурма от двух тысяч осталось едва тысяча), – вошли в лагерь во главе со своим атаманом и стали, сверкая глазами исподлобья, – некоторые злорадно усмехаясь, – наблюдать-следить как, решившие сложить оружие киевляне, клали в одну кучу мечи, секиры, копья, сулицы, луки без стрел, щиты; в другую, снимая с себя, – кидали доспехи – у большинства были в основном кольчужные рубахи – целое состояние, были еще дороже – доспехи со стальными (булатными) пластинами; туда же бросали шлемы. Все были в каком-то молитвенном оцепенении. Поп, стоя на небольшой груде камней, пел громко басом молитву – благодарил Бога за спасение; некоторые тихонько подпевали –  хотя видно было по растерянным глазам, что не все еще верили в свое спасение.
Киевский великий князь Мстислав Романович, его зять и Александр Дубровецкий подошли к попу, который благословил князей и заверил, что их молитвы дошли до Господа и что не пройдет и три седьмицы, как киевляне выкупят их. Они тоже сдали оружие и сняли шлемы, затем в сопровождении двух десятков бродников прошли на южную сторону лагеря, где, пройдя через разобранный проход в изгороди, были приняты татарами. Оставшихся раненых, ослабленных, истощенных коней велено было отпустить на волю. Затем всех остальных русских согнали на северную сторону и, проделав проход, стали по одному – по двое выпускать. Попа посадили на коня, сзади к седлу привязали извозного, нагрузив съестными припасами и водой и дав в руки пайцзу, приказали гнать к себе домой…
       . . .
На северном склоне сохранилась густая трава; спускающиеся из   лагеря – по мере приближения к реке – справа на восток рукой подать, – жаждущие люди, у которых от сухости во рту язык прилипал к небу, загустевшая кровь в жилах с трудом проталкивалась надорванным от перегрузки сердцем, остро, до безумия почувствовали свежесть воды, но Калку предусмотрительно загородила татарская конница; прямо на север – далеко. Татары начали охватывать тяжелой конницей и с запада; легкая – ворвалась в лагерь и сменила бродников, которые, спустившись вслед за уведенными князьями по южному склону, начали располагаться у подножия горы на отдых. Киевляне были уже внизу, не все еще не верили, что их отпустят… Оглядывались: как их много! – пусть они в рубашках, простоволосы (на ногах почти у каждого – сапоги), а сами какие по сравнению с кочевниками – богатыри! – голубоглазы, золотоволосы; удивлялись самим себе, стали возмущаться: «Как это мы поддались уговору великого князя?! Вон сколько нас! Мы бы за три дня, которые впустую оборонялись, дошли до Днепра!..» Недовольный рокот – заколебалась волнами толпа…
Из татарских рядов выехал с тремя десятками хан – рядом толмач (все в латах, даже кони), подъехал близко к огромной многотысячной толпе киевлян, которая приутихла и стала с интересом рассматривать татарского хана и его воинов – дрались (даже в рукопашную) но не с ними, а их союзниками, хотя от монголо-татарских стрел полегло немало русских, – вблизи да еще днем не приходилось их видеть: европейскому человеку было непривычно видеть такие лица и главное – выражения монголо-татар: высокомерно-презрительное и удивленное – наверное, и они тоже удивлялись непривычным чертам лица русских – их не азиатской внешности: не скуласты, глаза – синие, большие; волосы на голове не как у монголов: не прямые, не черные до синевы, а цвета светлого тертого золота, и к тому же у всех бороды… и сами… «Разве можно таким большим, крупным быть?! Как на лошади?.. Верхом воевать!..» Взгляд хана – не разглядеть – даже глаз не видать в узком прищуре; лицо – как черная маска; голос тонкий пронзительно-громкий – далеко очень слышимый и одновременно грозный. Толмач (по внешности похож на половчанина) стал переводить слова монголо-татарского хана:
– Урус! Вы храбро сражались, и мы, воины от бога, уважаем ваше мужество, и, если бы вами не водили такие женоподобные князья, которым даже место около кухонных костров нельзя доверять, вы бы сейчас достойно выглядели и не были в таком положении… Переходите к нам на службу! Вы многого добьетесь, служа под нашим руководством, приобретете богатства и много другого блага… Боги покровительствуют нам…
Послышались  в  толпе  русских  вначале  отдельные  выкрики,  затем   – многие одновременно:
– Ты наших князей не трогай! – мы сами разберемся…
– Пропусти нас: вы Богу дали слово и крест целовали!
– Мы не целовали!..
Не дали договорить: рев многотысячных глоток… Толмач привстал на стременах, закричал, – но его не было слышно, и только по тому, как он открывал  и  закрывал  рот,  можно  было  понять,  что  он  кричит.   Замахал руками, требуя замолчать… Закрыл рот, взглянул на своего хана, тот что-то сказал. Толмач вдруг возвел руки к небу и сделал жест, понятный всем: «Ради Бога, выслушайте!..» Когда приутихло, вновь заговорил хан.
– Урус нукеры!.. Мы, монголы, Богом выбранный народ, чтобы покорить весь мир и создать Великую Всемирную Монгольскую империю, где будет мир и порядок, все будут сытые, одетые, довольные и где править будет нами Великий Чингизхан! Он сейчас за двумя морями, на Востоке. Ему нужны такие, как вы!.. Выбирайте: или вы – в почете и в силе: воины Вселенского хана или рабы, которые будут распроданы по всему миру!..
Не дали договорить. Вновь грохнул взрыв возмущения, каждый, стараясь перекричать друг друга, напрягая лица, бросился на хана и сопровождавших его. Произошло то, чего не ожидали русские: хан вместо того, чтобы отступить-отбежать под защиту своих, выхватил длинный палаш и сам бросился навстречу бежавшим на него и яростно орущим – его   таргауды – за ним… Остальные татары, видя такое, со всех сторон бросились на русских и начали избивать безоружных, не защищенных бронью людей!..
Здешняя Земля и Небо не видели и не слышали такого сражения, когда безоружные люди бились насмерть с вооруженными и защищенными с ног до головы на боевых конях с врагами. Русские, никогда никого не унижавшие и не позволявшие этого делать и по отношению к себе, даже своим боярам, князьям, не могли позволить сделаться рабами каких-то язычников кочевников, возомнившими себя сверхчеловеками, и, предав свой народ, служить нечестивым!.. На десятки верст были слышны дикие вопли умирающих, ор дерущихся… Не раз и не два бывало: обученный боевой  конь  монгола-татарина, встав на дыбы и пытаясь передними копытами поразить русского великана, сам оказывался опрокинутым вместе с всадником назад… Кое-кто из киевлян был уже при оружии и, поражая встречных и преследовавших врагов, бежал в сторону реки, в заросли…
                . . .
Бродники поняли, что происходит. Вскочил Плоскиня, за ним – все остальные, и, несмотря на то, что сопровождающие их татары, вложив в свои луки тяжелые оперенные бронебойные стрелы, навели на них, все готовы были броситься туда, откуда слышался бой –избиение, но первым же очнулся атаман: было безумием – монголо-татары всех бы их перестреляли!.. Плоскиня вложил меч в ножны, за ним все остальные… Татары отвели свои наведенные луки от них… «Господи, прости! – перекрестился атаман Плоскиня, задрал широкую бороду кверху, вглядываясь в серое небо с фиолетовым солнцем, еще раз перекрестился: – Я искуплю свой грех!» Повернулся к своим и прохрипел:
– Мы искупим грех!..
– Д-а-аа!.. – выдохнули истово донцы.
                . . .
Русских князей подвели к Судэбэ. Бледный, трясущийся (и сюда доносился – уже затихающий – шум боя-избиения) старый Мстислав впереди, позади его – вялый безвольный Андрей и краснолицый от гнева Александр. Метрах в двадцати, не доходя до монгольского темника-воеводы, их остановили. Судэбэ сделал знак, чтобы дальше шел один Мстислав. И пока киевский князь делал эти три десятка шагов к никем и никогда не побежденному полководцу, он получил столько презрительных взглядов и усмешек в свой адрес, что за всю долгую жизнь столько не принял!..
Судэбэ, глядя сверху вниз, сидя на могучем вороном жеребце, зарокотал низким басом:
– Не помог тебе твой Бог?.. И не поможет! – толмач переводил. – Ты нарушил божьи заповеди: убил моих послов – моих близких преданных мне   и Великому Чингизхану людей!.. У всех народов не трогают мирных безоружных посланников!.. Ты повел свою дружину на нас, – хотя мы вам не угрожали, а, наоборот, просили, посылая послов и во второй раз, не ходить войной… Но даже выступив против нас, ты вел себя не достойно, не умно, трусливо и предательски по отношению к своим братьям-князьям и воинам: когда все они сражались, ты не только не помог им, но даже увел свое войско на гору и там ждал, когда побьют остальных русских, а силы твои были немалые, и, вступи ты в бой, то мне бы пришлось трудно – ты помог мне, но у нас не принято уважать трусов и бездарных и прощать предателей… Я тебя на службу даже простым воином не возьму: если ты раз предал (своих родных!), то нас, при случае, ты подавно предашь!.. У нас кто предпочитает трусость вместо достойной смерти в бою, тот заслуживает позорную смерть! Ты и твои князья умрут под досками сидящих на победном пиру монголов, а до того как умрете, – умирать будете мучительно, долго! – вволю надышитесь злого духа и тысячу раз будете просить Бога скорой смерти, и тысячу раз покаетесь, что не погибли в бою!.. Свяжите и бросьте их вон туда – пусть валяются, ждут…
. . .
Низко стелясь к земле, – развевались от встречного ветра гривы, длинные хвосты, – мчались татарские кони вслед за скачущими русскими – догоняли, несмотря на то что у каждого бежавшего было по одному запасному коню. За ночь, под утро настигла Тимрюевская сотня Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича с дружинниками – будь у татар, как обычно два-три запасных коня, они бы раньше догнали. До Днепра, переправы оставалось совсем близко: один конный рывок получасового галопа и – там… Все зависело от коней, умения воинов – это понимали русские и монголо-татары.
Татары сошли со шляха, пытаясь слева обойти скачущих русских и, перегнав, снова выйти на дорогу и, загородив путь, не дать русским уйти, вырваться к Днепру, но густая высокая степная трава затормозила движение, и степняки никак не могли обогнать. Тогда они, подавшись вправо, приблизились на расстояние своего лучного боя и начали стрелять, мешала трава – хлестала по рукам, и подымаемая скачущими по шляху рыжая пыль тоже не давала привычно и точно бить из лука. Русские отвечали также лучным боем, но их стрелы долетала на излете, потому, даже попав, не пробивали кожаные пластины ни на всаднике, ни у коней. Татары стали отставать: по такой траве невозможно было так быстро скакать – даже сверхвыносливые их кони стали выдыхаться. Гортанный, громкий, перекрывающий многосотенный гул копыт, крик-приказ заставил погоню вернуться снова на шлях и гнать вслед за скачущими русскими. Татары нагнали вновь, несмотря на пыль, стали прицельно бить по впереди скачущим. Вдруг что-то произошло впереди. Тимрюй не сразу понял, что русские развернулись и встретили – закидали их короткими копьями, он, как  и все его нукеры, врезался в русских, поневоле вступил контактный бой (это не из лука бить!) и, получив смертельную рану в грудь, слетел с седла… Два нукера оттащили его в сторону, пытаясь ему помочь, стали снимать с него бронь, одежду, но он, собрав силы, показал рукой, чтобы шли туда и сражались…
Сражение как началось, так и вдруг кончилось – только трупы разноплеменных людей и стоны раненых и умирающих русских (татары умирали молча), да кружащие вокруг своих павших хозяев-другов боевые кони, призывая их тонким ржанием подняться… Неожиданно встретившись два коня – татарский и русский – бились: рвали друг друга зубами, калечили передними и задними копытами…
Оставшиеся в живых не более трех десятков татар прибрались, кое-кто заменил коня (на татарского – русские не давались) и во главе с десятником помчались вслед за ускользнувшими князьями. Судя по тому, что  русских пало около пяти десятков, то с русскими князьями ушла сотня. Но татар это не смутило: у них не было выбора, а что такое страх – они не знали…

«Мстислав Удалой (Удатный) с небольшим числом уцелевших дружинников вышел к тому месту, где стояли ладьи русских. Все воины разместились на нескольких ладьях, а остальные Мстислав приказал сжечь или изрубить, чтобы не дать татарам настигнуть их за Днепром».
       . . .
Остальные русские, прибежавшие после битвы на Калке к левому берегу Днепра, не смогли переправиться и, настигнутые татарами и перешедшими на их сторону оставшимися в живых половцами Котяна, были добиты.

5

Джэбэ, гоня перед собой многотысячные орды кочевников-половцев, остатки аланов и черкесов, заставляя их одновременно показывать путь на Русь и сражаться, дошел до Новгород-Святополча (60 км от Киева), проехался по землям Киевского, Переяславль-Русского и Черниговского княжеств, оставляя след: пожарища и руины городов, поселений и весей, заваленные горами трупов мирных жителей… Города и городки, крепости русские сдавались без боя – еще только передовые части монголо-татарского войска подходили к городку, как уже попы православные одевались в церковные одежды, брали хоругви, созывали жителей и говорили им, что за грехи их Бог наказывает, послав на них татар, и, дав вместо оружия иконы, кресты, с хлебом солью и вопленным молением, открыв городские ворота, встречали завоевателей… Татары церковнослужителей не трогали, а вот жителей… Те немногие уцелевшие потом проклинали попов, которые обезволили   людей, заставив их не сопротивляться, сдаться на милость монголо-татарам, забыв завещанную пращурами нашими истину, что завоевателя-врага нужно встречать с мечом в руках и с ненавистью в груди и – никакие переговоры, тем более «полюбовные» встречи!.. (Любовь нужно иметь в сердце: к Женщине, своему народу и к Земле, где ты живешь со своими родными тебе людьми и где похоронены твои предки!)

6

«Татары, не находя ни малейшего сопротивления, вдруг обратились к востоку…» (Н. Карамзин)

Монголо-татары более чем справились с поставленной задачей: они не только топографически разведали западные земли, но и опробовали силу и слабость тех народов и через четырнадцать лет использовали при походе на Русь слабости русских княжеств: во-первых, разрозненность между собой, соперничество-вражду-борьбу князей за власть и богатства – редкий князь в то время был угоден Богу: жил для своего народа, Земли; во-вторых, православная вера была в то время подобна вере китайской (хинской) – попы-иноземцы говорили и внушали, что за грехи «наши» пришли завоеватели, что это божья кара («Что против Бога сделаешь?!») помогала завоевателям, это не ненавистные (но не презираемые татарами,  как китайцы и русские) мусульмане, которые, объявив Джахат, бились до последнего с завоевателями независимо от своего возраста и пола, не сдавались в плен!

(А что русские?!)
«Селения, опустошенные татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах; отцы, матери оплакивали убитых, – но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним…»
(Н. Карамзин)


Заключительная часть

1

17 августа 1223 года.
Вот уже прошло три недели, как войска монголо-татар быстро  двигаются на северо-восток, – достигли земли Волжских Булгар. (Современный Татарстан.) Атаман Плоскиня хорошо знает этот путь – он не раз бывал как гость и как бродник со своими товарищами донцами. Татары доверяют теперь ему после того, что  он сделал для них при Калке. А у Плоскини при этом воспоминании к    голове приливает кровь, в глазах ярость, в сердце – гнев. Он и его боевые товарищи, которые вместе с ним сражались на Калке, не могут простить себе то, что по их вине погибли киевляне. И это не просто вина земная, человеческая, но великий грех перед Богом: он, атаман, от своего имени и имени своих товарищей, временных союзников татар (теперь личных врагов, которые еще не знают об этом) целовал православный крест – обещал, что русских киевлян, если сдадутся, отпустят домой!..
Вдали показался Кермек. Впереди видны конные булгары, они,  по мере приближения к ним татар, стали разворачиваться по фронту. Плоскиня знал, что за булгарами – волчьи ямы-ловушки. Когда он пополнял свой полк перед походом на Булгар, с Дона послал тайно верных своих друзей в булгарский город Биляр, чтобы предупредить их о грозящей опасности. Во время переправы через Итиль (Волгу) буртасы-перевозчики тайно передали ему благодарность булгарского царя – золотой браслет, украшенный изумрудами,  и предупредили об этой ловушке-засаде под Кермеком.
Он оглянулся. Его конный полк донцов шел рысью. За ними – аланы, черкесы и половцы; всех подпирали монголо-татары. Скачущий с ним рядом татарский сотник с полусотней, приданный атаману, оскалился. Сверкнул белыми зубами, показал сигнальным флажком: «Всем! Вперед! Атака!» – в боях практически командовал он, а не Плоскиня. Атаман Плоскиня приподнялся в седле, взмахнул саблей:
– В галоп за мной!.. – вырвался вперед, еще раз крикнул, подал условный знак своему сотскому атаману: «Убери, скинь татарского сотника и его!..» – а сам развернул своего коня направо и помчался вдоль своего полка на правый фланг – все за ним (даже несколько оставшихся в живых татарских воинов). В освободившееся пространство хлынули скачущие за русскими бродниками союзные и вспомогательные войска монголо-татар, миг и они врезались в редкие ряды конных булгар, которые без сопротивления рассеивались. Не в силах уже остановиться, вся огромная масса конных горцев и степняков продолжала скакать… на волчьи ямы и на другие хитроумные смертельные ловушки…
Вылетев на правый фланг, донцы еще раз развернулись направо и пошли в атаку на монголо-татарские сотни, во много раз превышающие их по численности. Предки донских казаков бились насмерть… Истратив стрелы, сулицы, переломав пики, рубились саблями, мечами… Несколько сотен бродников все-таки прорвались сквозь монголо-татар и ушли бы в Степь, но, бросившиеся вслед за ними, легкие татарские сотни догнали на своих бешеных   степных   конях   и,   не   вступая   в   контактный   бой,   держась  на расстоянии лучного боя, стреляли и стреляли по русским… Одним из последних сполз с седла, утыканный стрелами, Плоскиня – из-под бурых от запекшей крови бороды, губы, с трудом шевелясь, прошептали:
–… Искупил свой грех!.. – на большее не хватило воздуха в мертвеющем теле…
 
Да помолимся «братие» и «сестры» Богу хотя бы раз в жизни искренне, усердно  и  слезно  с  болью  в  сердце  и  с  Верой  в  Душе:  «Боже  Великий!.. (Вечный, Всесильный!) Твою силу… низпосли, уврачуй язвы душ наших и воздвигни нас от одра болезни, яко наполнишася разслабления чресла наша, яко болим неправдою и рождаем беззаконие. Утоли шатания и раздоры в земли нашей, отжени от нас зависти и рвения, убийства и пиянства, разжжения и соблазны, попали в сердцах наших всяку нечистоту, вражду и злобу, да паки вси возлюбим друг друга и едино пребудем в Тебе… Вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людех Твоих. Силою Креста Твоего укрепи воинов наших и избави их от всякого навета вражия. Воздвигни нам мужей силы и разума, даждь всем нам духа премудрости… духа крепости и благочестия…» (Молитва составлена святителем       Тихоном,       Патриархом       Московским       и       всея     Руси.)