Человек ищущий. Глава 1. Часть 1

      Открытая настежь дверь радушно приглашала Карину войти. Это ощущение усиливалось безропотной тишиной коридора. Карина смело шагнула в деканат. Сидящая к ней спиной госпожа Арфения так углубленно склонилась над чем-то, что не расслышала шагов студентки. Карина широко улыбнулась спине преподавателя, и произнесла с милой нахальностью:
- Я пришла.
Реакция последовала с запозданием, но только распознав голос любимой студентки, преподаватель ласково улыбнулась.
- Привет, дорогая! Присаживайся. Дай мне одну минуту, и я вся твоя.

Пока учительница неторопливо делала какие-то заметки в толстой книге, занимавшей почти все скудное свободное пространство на столе, Карина уселась в дальнем углу на диван из грубого текстиля, созданного для чего угодно, только не для удобного сидения. Тесный, заставленный переполненными шкафами и нагроможденными столами деканат заливало сочно-золотистыми лучами пробуждающейся весны. Отсюда открывался вид на сквер, где звонкие голоса свободных, наконец, от тягостных занятий учеников смешивались с шорохом еще совсем молодой, но уже насыщенной расцветом кроны деревьев. Наблюдая за каждодневной суетой молодняка вокруг статного памятника Комитасу, Карина с прискорбием отмечала, что каждый день память великого композитора предается осквернению. Пусть неосознанно, но их это не оправдывает. Как можно рядом с памятником столь значимому для народа человеку даже думать о развлечениях, походах в кафе или кальянную? А тем более выражать свои мелочные мыслишки столь вольготно? Восклицать «ура, мы свободны!», когда только что вышел из здания, где обучаешься тому же, чем обессмертил себя твой выдающийся предок?
- Так что ты там ворчала на уроке про Вагнера? – спросила госпожа Арфения, подняв голову, и устремив на Карину взор мягкого упрека.
- Не люблю я его, - отрезала студентка. – Одни мифы, мифы, сплошные мифы. Сколько достойных сюжетов было в его время, а он все застрял в своих сагах. Все полубожественные мужчины, которых не берет оружие, какие-то мантии-невидимки, и обязательно безмозглые девицы вроде Изольды и Брюнхильды. Одну можно, как плюшевую игрушку, усадить в лодку и повезти в другую страну на выданье, другую победить в схватке, и она от восторга выскочит замуж за доблестного силача. Почему бы не взять сюжет про Афину-Палладу, как она, например, победила в споре с Посейдоном?   
- Милая моя, это культурное наследие человечества. И критиковать его восемнадцатилетней девушке, по меньшей мере, неразумно.
- Ну вот, и вы туда же, - тоскливо вздохнула Карина. – Я, конечно, рада, что у наших предков было столь богатое воображение, иначе не на чем было бы ставить оперы, но меня возмущает другое. Почему во всех этих мифах, преданиях, баснях и песнях женщина не является человеком? Всегда, за всю историю, сколько существует человек, женский пол занимал какое-то непонятное положение между рабом и домашним животным. Но чтобы не показаться предвзятой к личности Вагнера, приведу другой пример. Как-то во время теории исполнительского искусства госпожа Апоян рассказывала про Андре Капра и его оперу «Гипподамия». Этот нечестивец Эномай вызвал у меня такой сильный интерес, что я полезла изучать либретто трагедии. Узнала, что она написана на основе диалогов Лукиана Самосатского. Пошла в национальную библиотеку, нашла его собрание сочинений. Прочитывая, дошла до главы «Киник». Вот, что в ней говорил этот писатель, будь он проклят: «Количеством нужд дети превосходят взрослых, женщины – мужчин, больные – здоровых. В общем, низшее нуждается в большем, чем высшее». Что вы на это скажете?      
- Не будь так категорична, девочка, все не так однозначно. Все в мире имеет свое место. Да, долгое время женщины были ущемлены в правах. Но чтобы понять, почему, нужно представить, как люди жили до научной революции, появления гражданских прав. Это были тяжелейшие времена, детка. Люди не были уверены, что сегодня ночью враги не нападут на их деревню, перебьют всех жителей и сровняют дома с землей. Успех страны определяли только войны, и ничего больше. Самым ценным активом были сила и здоровье. Разумеется, надежда была только на мужчин.
- А у меня другое мнение. Кто возделывал землю, сеял пшеницу, пек хлеб, кормил им мужчин, чтобы те, набравшись калорий, бросились в свои походы? Почему-то от этого труда, вполне себе физического, женщин не освободили. А воевали они не во имя веры, из-за любви к родине, или прекрасной дамы, а из-за очень даже простых, если хотите, обезьяньих, интересов – богатств, земель, и власти. Ну, и причем тут женщины? А вы не согласитесь со мной, если я скажу, что шопоголизм – это реакция на вековые лишения, когда женщина сидела дома, являясь, по сути, таким же имуществом хозяина, как стол, меч в ножнах, и кувшины с вином в его погребе? Почему так быстро забылось, что распространению христианства во многом способствовали именно женщины, понявшие, что новое учение возвышает ее из рабского положения до положения мужчин?
- Юная моя феминистка… - начала было учительница, но Карину уже охватил тот неистовый восторг возмущения, какой расцветает в ней всегда, как только она почувствует, что собеседник хотя бы отчасти с ней согласен.
- О нет, только не феминистка! Пусть эти идиотки воюют с природой без меня, я говорю всего лишь об уважении моего права на выбор. Его мне дала моя страна. А кроме этого, дала огромное количество великих талантов, которыми я горжусь, дала тяжелейшую историю, и много раз оказывалась на грани исчезновения. Почему же я не могу мечтать дать ей пользу? Сделать чуть больше, чем наготовить пару центнеров вкуснейшей долмы, чем мне и придется заняться до конца дней.
- Ты свободна выбрать все, что тебе угодно, - успокаивала госпожа Арфеня. Весь пылкий монолог она выслушала с проникновенным видом, соединив ладони и подперев ими голову. – Послушай, ты чувствительная, и очень патриотичная девочка. Хочу дать тебе совет. В твоих словах то и дело проскальзывала попытка оправдания. Искорени ее навсегда. Пусть никогда твой собеседник не думает, что ты сомневаешься. Служить своей родине – это величайшее благо и высшая добродетель всех людей и времен. Но нужно понимать, что кладешь на вторую чашу весов. В твоем возрасте очень легко обмануться. Только жертвой пользы не принесешь. Нужно возместить ее чем-то таким грандиозным, чтобы никто не осмелился сказать: «лучше бы ей готовить долму». Пока ты молода, и так чутка ко всему, всегда помни про эти весы. Не спеши. Если в тебе родилась гениальная мысль, не спеши ее исполнять. Поживи с ней месяц-два. Поживи с ней год, но четко пойми, куда качнулись весы. Если тебе кажется, что в сторону гениальной мысли, поживи с этим еще. Сделай так семь-десять раз. И только тогда, когда десять раз подряд они качнутся в одну сторону, смело берись за дело, и помни первый совет.
- Госпожа Арфения, как я рада, что могу так свободно говорить с вами! Теперь мне легче. Я никогда не хотела намеренно избежать замужества, я просто думаю о другом. Но я точно знаю, что я больна моей страной. Как бы много убожества здесь не было, я люблю ее такой. Когда кто-то узнает, что замужество мне неинтересно, каких только эпитетов не приходит им в голову. Я это вижу. И мне больно, но я устала вести со всеми тот же разговор, ломать бетон молотком. Но одновременно их мысли про мою ущербность придают мне сил, наполняют какой-то зовущей злостью, порывают наказать негодяев действием. Достичь во сто раз большего успеха, чем все они вместе взятые. Недавно я читала про синергию, и поняла, что, вкладывая в меня свое презрение, они производят такой эффект. Можете считать меня сумасбродкой, безумной, вульгарной, напыщенной, заносчивой, одержимой бесами Достоевского, но мне кажется, что пока я говорю, раза три весы уже качнулись.
- Господи, наполни терпением ее мужа, - рассмеялась педагог. – А про Вагнера мы все-таки еще поговорим. Готовься, за легкомыслие к нему на следующем уроке удар держать тебе.    

Воздух благоухал упоительными нотками свежей, цветущей весны. Деревья покачивались как по указке умелого дирижера, обмениваясь музыкальным шуршанием молодых листьев. В мерное полотно их звучания вкраплялись чудовищно неуместные, раздражающие музыкальный слух Карины, автомобильные гудки, то истерично вопящие по нескольку секунд, то короткие, как приветственный взмах руки. Она перешла дорогу, и направилась через сквер к Площади Франции. У памятника Комитасу, застывшему в трагической позе неописуемого горя, она по заведенной наклонности собралась, и прошла с почтительностью, свойственной ученику, чтущему в полной мере величие своего выдающегося учителя. Даже мысли ее в этот момент обрывались, уступая место для тихо звучащих всегда в этом месте его мотивов. Ноги повели ее к парку у Оперы, где подруги неизменно проводят свободное время. Ходьбу Карина считала самым бесполезным времяпровождением, а общение с друзьями приятным ровно столько, пока оно приносит облегчение. Подруги часто обижаются за все более откровенный эгоизм в их дружбе. Кажется, со временем они становятся ей не интересны. Глупышки, никуда вы от меня не уйдете, мысленно посмеивалась Карина. Кто, кроме меня, заткнет любого зазнавшегося гаденыша? Расскажет вам массу интересных историй из жизни знаменитых людей? Все хотят дружить с Кариной, она такая остроумная. Вы зависите от таких, как я, глупенькие мои простушки. Вас восхищают мои споры со взрослыми, но сами вы никогда не осмелитесь признать верховенство своего мнения над общим. Да и откуда ему взяться, если оно у вас не расходится дальше развлечений, быта, и все ваше время сжигают сиюмоментные заботы? Тем не менее, я вас люблю даже такими дурехами. Благодарна хоть за то, что не вредите своему народу.

Еще один отвратительный гудок, под самым ухом, разрезал нить ее мыслей. В раздумьях она не заметила, как перешла площадь, и шагала по проспекту Саят-Новы. Белоснежная «Нива», одна из сотен в городе, раздражающих своей одинаковостью, с копотно-черными стеклами и пятипалыми колесными дисками, резко затормозила перед ней. Тягостно вздохнув, Карина отвела взгляд, предугадывая все дальнейшие действия.
- Привет, красавица! – упоенно скрипнула высунутая из окна голова, с пухлой копной сальных волос на загривке, маленьким, почти точеным лицом, сошедшим бы за женственное, если бы не россыпь оспин на впалых щеках. Тонкой рукой он хлопал по двери машины в такт «Армянским парням», этой стремительно ворвавшейся во все колонки и телефоны города группе, воспевающей недопустимость ношения любой одежды, кроме идеально белых футболок, черных зауженных брюк, и туфлей, также черных с обязательно вытянутым носом. 
- Ты сегодня уже здоровался со мной. – Карина остановилась, взглянула на незадачливого наглеца просто, без привычной злобы на представителей подобного ему вида юнцов, чья вся молодая сила законсервирована в недрах их искаженного сознания. – Будешь здороваться при каждой встрече?
В глубине салона застыл силуэт почти такой же головы, как у его друга. Спокойный, с холодным блеском неизбежного ответа, голос Карины на миг потряс взбалмошных приятелей.
- Что замолк? Забыл, как два раза проехал мимо меня?
- Нет, малышка, я не видел тебя сегодня. Такую красотку я бы запомнил.
- В таком случае это были другие такие же. – Карина презрительно выставила на него ладонь. – Вы, одинаково никчемные, даже внешне не отличаетесь.
- Не забывайся, ты! – вскипал пассажир. – Таких, как ты, у меня полная сауна! Зови своего брата, друга, кого хочешь! Я буду говорить с ним. Много вас развелось, чистеньких на вид, а уединишься – секс так и льется.
- Послушай, болван, уши еще не работают у тебя? Вы все одинаково никчемные выродки. Ездите по миру, и своей пустоголовостью, своими полутюремными повадками и понятиями, пятнаете наше имя. Своими пошлыми языками, тупоумием и гадкими мордами, будто тащите на плечах все тяготы мира. Не смей кому-то говорить, что ты армянин! Ты меня совершенно не знаешь, уважаемый придурок. А вот мне стыдно за нашу убогость. Если за рубежом армян знают как талантливых и образованных, то здесь, дома, мы изо всех сил пытаемся испортить это представление. И такие, как ты…

Машина сорвалась так же резко, как остановилась. До Карины донеслось лишь неразборчивое восклицание какой-то непристойности. Весь оставшийся путь до парка она продолжала в уме свою тираду, выбрасывая яростный пар с примесью горечи от полученной обиды. Гнев не оставил до самой встречи с подругами у памятника Араму Хачатряну. И вновь, как и в сквере Комитаса, Кариной охватило благодатное волнение; в голове зазвучал Триумфальный марш из «Спартака», сделавшийся в ее мечтах маршем ее будущих побед. Лишь затем она обратила внимание на машущую ей троицу.
- Марьян пришла! – выкрикивала одна из подруг, круглая брюнетка с незатейливым лицом, не предлагающим взгляду заинтересоваться какой-либо чертой. Как часто бывает, их владелицы компенсируют отсутствие обаяния чрезмерной бойкостью. Так и Эдита пыталась играть в компании роль заводилы, на деле же походила на вечно суетную, самую громко хохочущую, излишне жестикулирующую особу. Две другие, Маша и Инга, возвышались над ней подобно пикам в руках бочковатого солдата. Эти тощие, темно-русые недотроги, слишком рано причислившие себя к миру искусства, были из тех, что, нахватавшись поверхностных сведений, спешат с ученым выражением поразить ими всех. Карину забавляло сравнивать их с пекущимися эклерами, полагающими, что раз они в духовке, то точно взбухнут до нужного размера. Но вот беда, нарушение условий готовки, и они сдуваются! И если Маша глубоко верила в свою многогранную осведомленность, что ярко показывала ее деланая статность, то Инга лишь поддалась ее влиянию, и всячески перенимала манеры зазнайки.
- Мы думали, ты опять бросила нас, - с поддельным укором произнесла Маша. – Госпожа Арфения сильно ругалась?
- Скорее, я ругала Вагнера, а она по долгу профессии протестовала. Но опоздала я не только поэтому. Вы только что пропустили рондо с «Нивой» в моем исполнении. И задала же я им трепку! Даже запахло жженной резиной, так резко они смылись.
- О чем ты? – недоуменно спросила Инга.
- Двое гадов решили со мной познакомиться, пришлось повторить им несколько раз мой им рефрен.
- Расскажи подробнее! – восхищенно взвизгнула Эдита, выскочила из неспешно идущей линии подруг, повернулась к ним лицом, и зашагала спиной. – Как ты их проучила?
- Просто высказалась о них и им подобных. Жаль, не полностью.
- Опасная женщина, - заметила Маша. – Карина Паллада, гроза троянцев.   
- И как тебе не страшно воевать без разбора? – воскликнула Эдита. – Честное слово, давай разделим твою буйность на нас четверых. И нам достанется немного наглости, и тебе полегчает.
- Ты совершенно права, - кивнула Карина. – Что может быть хуже знать свой недостаток, мучиться из-за него, и не уметь победить? Но что еще страшнее – когда изучаю биографии знаменитых людей, невольно пытаюсь хватать все их качества.
- Правда? – Маша выдала бесхитростную ухмылку, подтверждающую несомненное согласие со всеми мыслями командирши. Если Карина пихает в себя все черты успешных людей, значит, так правильно. Впредь остальные тоже будут так делать.
Карина заскучала. Не выговорившаяся в деканате, она хотела продолжить размышления о смыслах древних мифов и средневековых песен, искажавших и принижавших роль женщин с тех незапамятных времен.
- И чьи же качества ты хватаешь? – поинтересовалась Инга. – Бритни Спирс, Агилеры, Кидман?
- Дурочка ты! – вспыхнула Карина. – Сколько раз вам говорить, бросьте этот мейнстрим! Хватит жить секундой! По-твоему, виляющие бедра и голосок, напоминающий стон во время секса, здорово? И правда, я попусту бьюсь об стену; никогда женщины не займут полноправного положения. Те, на кого нужно бы равняться, трясут грудью в объектив, а все остальные берут с них пример. А знаете ли вы, милые мои бабочки-однодневки, таких женщин, как Кристина Пизанская, Дидона, Жорж Санд, Айн Рэнд? Вот, с кого нужно хватать качества. Только не вздумайте обвинять меня в феминизме. - Отдавшись упоению выплеснуть хранящееся в ней возмущение, Марьян все возвышала голос, не обращая внимания на прохожих. – Все это я говорю только потому, что уверена – каждый человек обязан трудиться изо всех сил, чтобы когда-нибудь иметь счастье быть полезным своей стране. К нам, армянским женщинам, это относится вдвойне. Слышите? Во сто крат! Почти все мы не участвуем в строительстве государства, не работаем, не создаем, а лишь сидим за спинами мужей. Итак, наш маленький народ делится еще на два, поскольку заблуждения не дают нам приносить ему пользу. Как если бы в Великую отечественную войну женщин отстранили от работы на заводах, не принимали в партизаны, потому что это неприлично. Не знаю, как вы, а я не собираюсь делить участь ассирийцев, езидов и цыган. Моя страна останется после меня, и раз уж я пришла в этот мир, то не для уподобления ни пустым танцовщицам вроде тех, из клипа Бенни Бенасси, ни забитым комплексами бедняжкам, как вы. Нам, армянским женщинам, нужно как никому освободиться от гнета предрассудков, заваливших нас по горло. – Она быстро провела указательным пальцем по горлу. – В действительности, наше положение мало чем отличается от положения Советского Союза в три часа утра двадцать второго июня сорок первого года. И когда случится война – последняя для нас – мы или отвоюем право зажить, наконец, мирно, или нас погубят, как Византию. Эта война заберет всех мужчин от детей до стариков. Как женщины собираются после этого восстанавливать страну, не имея в голове ничего, кроме навыка вкусно готовить и умело сервировать стол? Не бойтесь исполнять мечты, но пусть эти мечты будут основаны на верных вещах, а не на ублажении тела или безответному служению пышному застолью. Не бойтесь откладывать замужество, не теряйте дни и годы на кухне, не бойтесь дать отпор родителям, когда они тащат вас в гости; скажите, что заняты обучением. Поверьте, никакой пользы от просиживания скольких-то часов у кого-то в гостях нет. Это один из тяжелейших наших предрассудков – верить в сплоченность, если она исходит из необходимости. Не верьте в льстивые улыбочки этих рож, плевать им на вас, они лишь соблюдают обряд. Неблагодарный обряд, где мальчики, которым убегать бы от милиции, вылупившись, слушают взрослых и боятся пискнуть не то, а женщины – что, женщины, никто их не заставлял рождаться женщинами. А теперь сосчитайте количество часов в неделю, проводимое за готовкой, мотанием по магазинам для дома и других, и сидением в гостях с перекошенным от застывшей улыбки лицом. И спросите себя, для того ли человек пришел в этот мир? Отдать всю вложенную в него для созидания силу дурным представлениям, где твоей порядочностью лишь пользуются? И так вся наша жизнь, пронизанная искусным самообманом, от которого отказаться невозможно, иначе станешь изгоем вроде меня.