Привет, Никак!

По улице шёл человек. Настроение у него было неважное. Почему - история умалчивает. В общем, по улице шёл хмурый, даже выглядевший сердитым, человек дошкольного возраста.

А навстречу ему шёл весёлый взрослый человек. Хмурый дошкольник уже знал, что это сосед, но лично знакомы они ещё не были.

А сосед, видимо, решил эту ситуацию исправить и познакомиться.

Когда они приблизились друг к другу на пару шагов, взрослый человек остановился и сказал: “Здравствуй, мальчик! Меня зовут Николай Николаевич. А тебя как зовут?”

Для хмурого человека дошкольного возраста обращение “мальчик” прозвучало как оскорбление. “Какой я тебе мальчик!” - хотелось выкрикнуть ему в лицо этому Николаю Николаевичу. “Разве не видишь? - я - пацан!”.  Но он не выкрикнул.

Следует отметить, что обращение “пацан” в то время и в том месте, где происходят описываемые событие, обозначало молодых людей мужского пола в возрасте с шести-семи и примерно до двенадцати лет с определёнными, зафиксированными коллективом других пацанов минимальными умениями: не плакать от ударов, не бояться гусей, коров и собак, уметь плавать, уметь свистеть в три пальца…

Впрочем, полного списка никто не знал, а по поводу его отдельных позиций в пацановской среде постоянно возникали споры, нередко переходившие в драки. Бесспорными бонусами считались умение курить, ездить на лошади, быть жестоко выпорот при попытке полакомиться ранетками или черёмухой в чужом саду (другие плоды тогда на Алтае разводить толком не умели) или при попытке украсть голубей с чужой голубятни.

К сожалению, это гордое обозначение - “пацан” позже, в девяностые годы девальвировало. В основном благодаря фильмам в жанре “чернуха”, хлынувшим на экраны телевизоров и кино. Там, в этих фильмах пацанами стали называть тупых бандитов нижней категории. Но мы говорим про другое время с другими смыслами.

Строго говоря, герой нашей истории на почётное звание “пацана” пока не тянул. Маловато пока у него было заслуг. С плаксивостью, боязнью домашних животных он себя преодолел. Плавать как-то умел. А вот на лошади ни разу пока не ездил.

Этот его статус ему недавно подтвердили старшие, настоящие пацаны, когда наш герой приблизился к их группе, загорающей на песке и ведущей, очевидно, захватывающие разговоры. Заметив его приближение один из них процедил ему сквозь зубы: “Канай отсюда, сопля! Не видишь, тут пацаны базарят!”.

Не исключено, что именно это обстоятельство и было причиной неважного настроения нашего героя.

Так или иначе, обращение “мальчик” его обидело и возмутило. И, вместо того, чтобы остановиться и назвать своё имя, он сердито буркнул в ответ на вопрос, как его зовут: “Никак!”.

И пошёл мимо.

И тут же пожалел. Сейчас начнётся! “Ах ты такой-сякой, невоспитанный! Вот расскажу твоей матери, как ты, сопля, со взрослыми разговариваешь! Задаст она тебе ремня!”.

Но нет, такой тирады не последовало. И даже приветливая улыбка с лица Николя Николаевича не сошла, а трансформировалась в задумчивую гримасу. “Какое имя интересное - Никак! Сколько лет живу, не разу не слышал, чтобы родители так ребёнка назвали. Как-нибудь спрошу у твоей мамы, почему они тебе такое имя странное дали!”.

Сказал так Николай Николаевич и пошёл своей дорогой. У нашего героя настроение ещё сильнее ухудшилось. Заработал на ходу ещё одну проблему. Как из неё теперь выпутываться?

Чтобы нынешнему читателю объяснить детали тогдашней жизни в глубинке Сибири, потребуется несколько часов. Делать мы этого сейчас не будем. Скажем только, что денег тогда у людей фактически не было. Да и купить на них в магазине всё равно было нечего. Большинство жило за счёт своего огорода, домашнего хозяйства. А ещё люди были очень сильно завязаны на дружбу с родственниками и соседями. Помогали друг-другу не только советом, но и семенами, инструментами, стройматериалами и многим другим. А потому часто забегали по-соседски, занять чего-нибудь, посоветоваться, а то и просто так, мол давно не заглядывал.

Не прошло и недели после описанной встречи, как Николай Николаевич за какой-то надобностью появился в доме нашего героя.

“Здравствуйте, Анна Гавриловна! Здравствуйте, Георгий Андреевич! “ - приветствовал он, зайдя в дом, родителей. “Привет, Никак!” - весело произнёс он, заметив в другой комнате нашего героя.

Родители недоуменно переглянулись.

- А мы с вашим сыном недавно познакомились. Он сказал, что его зовут “Никак”. Я вот хотел спросить, почему вы ему имя такое странное дали? - развеял их недоумение гость.
- Хорошее мы ему имя дали - “Витя”, - сказала Анна Гавриловна, начавшая предполагать, что произошло. - А вот ремня похоже пора ещё дать, чтобы…
- Не надо ремня - остудил её Николай Николаевич. Может у него партийная кличка такая, как у революционеров. Я его пока буду “Никак” величать, пока сам не скажет, что его надо по-другому.” - весело предложил он. - Я вот что хотел спросить…

Но что он хотел спросить, наш герой не дослушал, поскольку с горящими от стыда ушами прошмыгнул мимо гостя в дверь на улицу.

Испытание продолжалось несколько недель. Встречаясь на улице или заходя по каким-то делам в гости, Николай Николаевич весело приветствовал нашего героя: “Привет, Никак!”

Мама Никака, Анна Гавриловна, сначала улыбалась такому обращению, но потом её терпение кончилось и она категорически потребовала от сына, чтобы он перед Николай Николаевичем извинился и сказал, что зовут его “Витя”. Но Витя-Никак закусил удила и делать этого не хотел.

И вот, когда очередной раз Николай Николаевич заглянул в их дом, мама крепко взяв сына за плечи, вывела его пред очи Николай Николаевича, который сидел за столом с отцом, и строго велела: “Говори!”.

Поняв, что деваться ему некуда, набычившись и глядя в угол комнаты, Витя выдавил из себя:
- Николай Николаевич, меня Витя зовут! - и почему-то тяжело вздохнул.
- А почему же ты мне представился как “Никак”? Партийная кличка? - и Николай Николаевич дружелюбно улыбнулся.

Эта дружелюбная улыбка растопила лёд на сердце в общем-то доброго Вити и он честно признался:
- А потому что вы меня мальчиком назвали.
- Так а кто же ты, девочка то-ли? - не понял Николай Николаевич.
- Я пацан! - с отчаянной решимостью ответил бывший Никак.
- Нет такого слова в литературном русском языке! - вскипятился Николай Николаевич. Впрочем, тут же остыл. - Ладно, в школу пойдёшь, там тебя научат.

На этом моя история с Никаком закончилась, а дружба с Николай Николаевичем Головановым  только началась.
Как ты уже наверное догадался, дорогой читатель, хмурый дошкольник, шагающий в начале рассказа по улице - это ваш покорный слуга.

Наша дружба с Николаевичем основывалась на общей любви к книгам. Книги я мог читать запоем, выкраивая для этого каждую свободную минутку.
Я очень благодарен ему и его жене, что они разрешали мне брать книги из их фантастически богатой библиотеки. Именно благодаря им я прочитал романы и рассказы авторов, которые не только развивают детский кругозор и фантазию, но и показывают романтические идеалы. Книги Ивана Ефремова, Александра Беляеева, Майна Рида, Жуль Верна, Фенимора Купера и многих других были мне посоветованы, аккуратно завёрнуты в газетку и переданы для прочтения.

К сожалению, я сам оборвал это литературное наставничество, столкнувшись с неразрешимой дилеммой.

Мой любимый дядя - Дядя Федя, зарабатывал на дому столярничеством. Какие-то простые столярные инструменты были и у нас дома. Но у дяди Феди они были профессиональные. И если прибежать к дяде Феде и под его руководством сделать какое-нибудь простое, но полезное ему дело, например - отстругать досточку, то взамен дядя Федя не только даст материал, не только разрешит использовать его инструмент, но может даже показать, как им пользоваться. И тогда, не исключено, что я сам сделаю лучший на всей улице деревянный маузер. В общем, дружба с дядей Федей была для меня чрезвычайно ценна.
Зимой дядя Федя подрабатывал кочегаром в соседней школе. Дело это скучное. Станет печь затухать - подбрось пару лопат угля. Пару раз в день золу выгреби. А что остальное время делать? Дядя Федя читал. Всё что попадалась. Как-то он узнал, про мою книжную дружбу и упросил дать ему почитать книжку Головановых, после того, как сам её прочитаю.
Вернул он эту книжку с обложкой и страницами, захватанными грязными, угольными пальцами. Я попробовал эти следы стереть резинкой, но мне это слабо удалось.

Когда я ворачивал пострадавшую от дяди Феди книгу, её печальное состояние было замечено. Но никаких негативных последствий, кроме просьбы поаккуратнее, как прежде, обращаться с книгами и мыть руки, перед тем, как взять её в руки, не было.
Отказать дяде Феде я не мог, и по прочтению передал ему и эту книгу, взяв с него твёрдое обещание каждый раз мыть руки, перед тем как открыть её.
По словам дяди Феди, он так и делал. Однако… по книге этого заметно мне было. Обложка и большинство страниц были в тёмных угольных пятнах.
Мои попытки убрать их, только усугубили ситуацию.

В этом-то и состояла моя дилемма. И дяде Феде я не мог отказать, и книги портить не мог.

И я принял тяжёлое решение. Потупив голову, я вернул книгу и сказал, что больше книги брать не буду, а буду их брать в поселковой библиотеке. Правда, таких книг там не было. А если были, на них была записана длиннющая очередь.

К сожалению, мне не довелось учиться у Николая Николаевича. И поговорить с ним как взрослому со взрослым мне тоже не удалось. Когда я подрос, он стал сильно хворать и переехал из Павловска поближе к дочери. И вскоре умер.

Хорошее и подробное воспоминание о нём написал мой брат.

У моих родителей Николай Николаевич пользовался безусловным авторитетом, если дело казалось вопросов политики или культуры. Им, людям с начальным образованием, как и большинству тогдашних павловчан, было совсем непросто понять зигзаги тогдашней политики.
Припоминаю такой забавный эпизод. Партия провозгласила курс на мелиорацию и в Павловске было решено открыть мелиоративную станцию, на которой должны работать мелиораторы. Помню, как отец задал Николай Николаевичу вопрос, правда ли, что мелиораторы - это ораторы, которые языком мелют? После радостного смешка последовало терпеливое и понятное моим родителям объяснение Николай Николаевича, зачем нужна мелиорация и каких специалистов будут набирать в коллектив станции.

Шестидесятые годы прошлого века - годы моего детства. Это годы первых полётов в космос, превращения полмира, включая большую часть Азии и Африки в лагерь социализма и в тоже время - изнурительного ручного труда на фабриках и особенно в деревне, жизни без коммунальных удобств и зачастую без электричества, огромных очередей в пустые магазины.

По-видимому, учителя в тот момент пользовались не только большой моральной, но и материальной поддержкой власти. Головановы, например, чуть ли не первые в Павловске купили автомобиль. Правда, автомобиль больше ремонтировался, в том числе при участии моего отца, чем возил пассажиров. Качество товаров широкого потребления (или ширпотреба, как именовали их тогда), было аховое.

Но дело было, очевидно, не только и не столько в деньгах.

Шестидесятые годы были временем надежд, какого-то повсеместного творческого взрыва, кипучей общественной жизни. Вечерами от школы, стоявшей на соседней улице, доносились звонкие удары по мячу, крики болельщиков и игроков в волейбол. Постоянно проводились большие и малые спортивные турниры по самым разным видам спорта. Закаты у Павловского пруда приходило рисовать с полдюжины художников. А мы, пацанва, бегали от одного живописца к другому и с восхищением наблюдали таинство создания полотен.
А в клубе постоянно репетировали и часто давали концерты струнный и духовой оркестр. И во всех этих начинаниях первую скрипу играли учителя.
Я не думаю, что за это им платили какие-то дополнительные деньги. Просто не мог Николай Николаевич Голованов отказаться от просьбы быть судьёй на футбольном матче. Кто как не он обладает нужным для того авторитетом и способен остудить самые горячие головы?

Хотелось бы отметить ещё один момент системы воспитания, который, не стану скрывать, очень раздражал меня в детстве. Назовём его современным термином - “прозрачность” воспитания.
Детей в семьях в то время было много. Они, как газ комнате, проникали во все доступные и недоступные углы общества и территории. Если в каком-то доме происходило нечто по детским понятиям экстраординарное - завели новую собаку, купили мотоцикл или брат пришёл из армии, было нормальным ожидать, что ребятня с соседних улиц заявится без приглашения, но разумеется, с соблюдением приличий, чтобы на это посмотреть.
С другой стороны, хотя телефонов в домах не было, матери узнавали о драках с участием сыновей раньше, чем те успевали по пути домой придумать истории, с какого забора они в этот раз упали, чтобы объяснить тем самым синяки и ссадины.

Помимо ежедневной учебной рутины, классного руководства, дополнительных кружков и мероприятий, учителя, как я теперь это понимаю, “брали шефство” над детьми с окружающих их дом улиц, над детьми из семей своих знакомых и знакомых знакомых.
Так складывались «социальные сети» и “информационные цепочки”, обеспечивающие эту самую “прозрачность”. 
Работала это так. Вася в школе на перемене дёрнул девочку за косу. Девочка пожаловалась своей учительнице. Учительница сообщила классной руководительнице Васи. Та пересказала эпизод  другой учительнице - “кураторше” Васи. Идя с работы домой “кураторша” проходила мимо дома Васиной тёти. Та как раз высаживала цветы в саду. Увидев учительницу, она с неё поздоровалась. В завязавшемся разговоре всплыл эпизод с её племянником. Васиной тёте как раз надо было к сестре, занять подсолнечного масла. После разговора с учительницей она к ней и пошла. Таким образом мама Васи спустя пять часов узнала о его нехорошем поступке. Вернувшийся через полчаса в прекрасном настроении с футбольной баталии Вася сразу получил ремня.
Так эффективно, быстро, без излишних затрат времени и энергии, без ненужной бюрократической волокиты работала тогда воспитательная система.

Всё это было. А потом как-то распалось, растворилось. Не думаю, что только телевизор и телефон в этом виноваты. Да и пришёл телевизор в глубинку, в каждый деревенский дом намного позже. А телефон и совсем позже. До многих он при советской власти так и не дошёл.

Что-то надломилось, изменилось в том мире, я не берусь судить до сих пор, что.

Николай Николаевич Голованов остаётся для меня символом шестидесятых годов, ярким представителем поколения победителей в страшной войне, романтических строителей нового мира. Он для меня - подвижник, добросовестно делавший свое дело. Он делал то, что делать любил - учить, а главное - воспитывать деревенских детей.

Когда в моём сознании прокручиваются кадры воспоминаний о моём босоногом детстве, там проплывают и купание в пруду, и проказы с другими пацанами, и школа, и первые друзья. И  очень часто я вижу моим внутренним взором весёлую, немного хитроватую улыбку Николай Николаевича и его бодрый, немного скрипучий голос приветствует меня: «Привет, Никак!»