Письма Пети1

В Академгор­одке, где мы раньше жили, окна выходили на рощицу, перелесок, их там много. С са­мой ранней весны отт­уда доносились разные птичьи голоса, сна­чала скворцы, конечн­о. Потом соловьи, си­бирские, талантливые, изобретательные. Иногда ночью ухала со­ва. Всякие более про­стые птички синички со своими "цвик-цвик­", еще была, которая все время будто спр­ашивала "Витю видел? Витю видел?" Насеко­мых в кухню вечером налетала уйма: пушис­тые бражники, нарядн­ые и ароматные клопы­-щитники, залетал ги­гантский безобидный комар "стриж-балда", сидел флегматично на стене часами. Зеле­ные мотыльки с золот­ыми глазами подвешив­али на абажуре свои яйца на тонких ниточ­ках-ресничках. Жуки метались от стены к стене шумно и бестол­ково, потом садились и, вдруг обретя сол­идность, степенно пе­ремещались пешком.
И все это была радо­сть, радость общения с природой. Никого не раздражало. Солов­ьи пели всю ночь до утра, под них я и за­сыпал.

Помню, как значительно произносила бабушка:
- Праздник праздников, торжество торжеств!
Помимо домашних куличей и прочих разносолов, это был один из немногих в году дней, когда можно было попасть в церковь. Тогда не говорили еще "в храм", говорили "в церковь".
На миллионный Новосибирск она была одна, в центре. От Академгородка, где мы жили, было аккурат 30 километров. Автобус 8э имел маршрут от ост. "Цветной проезд" (которая была на Весеннем проезде) до ост. "Ул. Фрунзе" (которая была на улице Гоголя). Несмотря на геграфические неурядицы, удобство было в том, что доезжал этот транспорт прямо до кафедрального Вознесенского собора, в те времена скромной церквушки, покрытой тесом. После долгой тряски на ЛиАЗе по бетонке Бердского шоссе - конечно, у переднего окна, у жаркого мотора - мы с бабушкой, наконец, вываливались из бензиновой душегубки, в которой мариновались час.
А в церкви был удивительный, каждый раз по-новой вспоминаемый аромат, живой блеск свечей, мерцание золотых Царских врат, полумрак. И пение, пение. Разворачивалось неторопливое торжество православной праздничной службы,; византийское благолепие. Сочный баритон на одной ноте произносил нечто мне непонятное, но весьма значительное и важное, я понимал это. Вдруг ему вторил высокий, немного надтреснутый голос, как маленький колокол вслед за большим. Хор равномерно повторял два аккорда "Господи, помилуй" и вдруг начинал сложный "концертный" номер, так, что дух перехватывало. А потом пели все, кто был в храме, регент поворачивался к толпе прихожан и все вдруг пели ладно, негромко, красиво, и все понимали мелкие, но точные движения его пальцев...
Люди были совсем не те, что на улицах. В глазах отражался отблеск свечей и паникадила, и все вдруг становились разными: эти люди более не составляли толпу, все делались неповторимыми, какими и создал их Бог. Каждый реагировал на длящуюся литургию по-своему. Кто был необыкновенно просветлен, кто слушал со слезами на глазах. Помню одного мужичка, он стремительно подносил троеперстие ко лбу, задерживал руку, а потом быстрым сложным движением завершал крестное знамение. В глазах его был экстаз.
Люди приходили туда как в укрытие, приходили освободиться от едучей совковой лжи, каждый становился собой, но все были вместе - особое ощущение, отличное и от одиночества и от толпы - ни то, ни другое, а нечто третье! Некое преддверие идеала. Паки и паки Господу помолимся! - и паки и паки Господь неутомимо напоминал, что нет смерти: вот, убедитесь! И расточатся врази Его, и погибнут грешницы, а праведницы возвеселятся - именно так и ни в коем случае не наоборот, будьте спокойны! Победы зла не будет! И нет здесь ни партийных, ни торгашей, ни нищих, ни еще каких, а есть дети Его - раз пришли в Его дом! И рабы Его - не всмысле неволи и угнетения, а в смысле неутомимой духовной работы во славу Его.
А теперь, в час чудовищной, небывалой распри, проникшей в души, мысль о Христовом воскресении - последняя соломинка, за которую можно ухватиться, чтобы подтянуть себя к твердому берегу. Ведь отдал же Он себя в жертву, а потом воскрес, словно сказав нам: вот так понятно? Понятно, что все воскреснут, когда придет время? Так зачем загаживать души, разводя там целые колонии страстей, когда можно не мучиться тщетно совестью, а; отречься от глупостей и гадостей и взять каждому свой крест!
Отбросив мелкое и мнимое, почувствуйте свободу наконец!
Христос воскресе!

И вот мы пошли на почту. Накануне заказали на Али-экспрессе термометры для коптильни, их прислали, ну, мы и пошли.
На главпочтамте чисто, уютно, электронная очередь. Тут же почему-то торгуют лапшой и консервами. Ладно, подходим к окошку, даем извещение и паспорт.
За окошком сидит деваха за компьютером. Первым делом:
- А какой номер извещения?
- Нет номера. Там сверху,; видите, так и написано: б/номера, - говорим.
- А как же тогда? По фамилии посмотреть? Как ваша фамилия?
- Так паспорт перед вами лежит. Там и посмотрите.
- Нет, по вашей фамилии у нас в компьютере нет.
- Мы, наверно, пойдем, - вставляет дяди, начиная догадываться.
- А может, посмотрим по номеру телефона? Какой у вас телефон? - продолжает почтовая девица.
- Такой-то телефон. Посмотрите.
- И по телефону в компьютере нет! Дайте-ка еще раз... О! Так у вас не на наше почтовое отделение! Тут же написано Пушкина 16, а у нас - Советский проспект 4! - радостно сообщает она.
Я открываю на телефоне карту и показываю:
- Вот, видите! Дом на углу: по Пушкина это номер16, а по Советскому проспекту - 4. Это ваш почтамт.
- Ну что вы мне такое говорите! Я здесь работаю! Я знаю!
- Мы, наверно, пойдем! - снова вставляет дядя,- Мы, наверно, потом придем!
Тут появляется почтарка постарше, видимо, еще с советских времен.
Наша сразу к ней:
- Вот, дают извещение, а адрес не тот, и в компьютере нет.
Видно, ей кажется, что ежели чего у нее в компьютере нет, так того и во всей Вселенной быть не может. Нечего и проверять.
Старшая говорит ровно и немногословно:
- Сзади у тебя стеллаж. Вот. Протягиваешь руку. Достаёшь.
И протягивает нашу бандероль.
- И что? - молодая не сдается, - можно им прямо отдавать?
- Да. Можно отдавать.
- Так... А! Вот у вас в извещении паспортные данные не заполнены! Заполняйте!
Дядя начинает выводить: выдан ОВД по Вологодской области... число... месяц... Подает опять в окошко.
- Ну-ка... Нет, у вас ошибка! Надо УВД, а у вас ОВД.
Тут я хотел было заорать: "вы что, издеваетесь?!" -; и так далее, но сдержался, потому что дядя стоял невозмутимый, как буддийский монах, а я стараюсь учиться у дяди. Я сдержался и остался доволен собой.
Когда мы вышли на улицу и прошли квартал от почты, дядя сказал:
- Неловко получилось. Заставили девочку думать. Лоб морщить.
- Да, неловко получилось, - эхом ответил я.
Эти термометры очень облегчают жизнь при копчении. Коптильня - большой железный ящик с крышкой, немного напоминает сундучок паровозного машиниста. Стенки толстые, миллиметров пять. Туда внутрь можно вкладывать решетки, на них класть рыбу. А на дно опилки.
Так вот, теперь по градуснику доводишь температуру до 150 градусов и держишь ее минут сорок - и все. Ничего не надо смотреть, тыкать вилкой, пробовать.
Делали так морского окуня, замечательно получается.
Еще, к слову сказать, готовили мы свиную рульку. Идея была такая: сначала варить ее на медленном огне час, потом коптить час. Все на костре.
Получился чистый деликатес. Янтарно-красная шкура, раскрывающаяся под ножом с тихим хрустом, а под ней - нечто такое мягкое, нежное и душистое, что трудно представить,; что это все были жилы и хрящи банальной свиной ноги.