Не покоренная Батыем Русь! издана при фин. поддерж

В. К. Чернов






Не покоренная Батыем Русь!
Историко-художественно-документальный роман

















Киров 2016
 
УДК 94(47).03
ББК 63.3(2)43 Ч-45


Консультант:  Ю. В. Першина, кандидат исторических наук, доцент







Чернов, В. К.
Ч-45 Не покоренная Батыем Русь! : историко-художественно- документальный роман / В. К. Чернов. – Киров : ООО «Радуга-ПРЕСС», 2016. – 318 с.









  Книга, изданная при финансовой поддержке Союза российских писателей, награждена медалью «Григорий Булатов» – «За заслуги в патриотическом воспитании молодежи!», в составе сборника «Земля Русская!» в 2020 году победила на Германском Международном конкурсе «Лучшая книга года!»















ISBN 978-5-9907984-3-4 © Чернов В. К., 2016

 
Об авторе


В.Чернов (Возрушин):  трехкратный международный
лауреат литературных премий и конкурсов: «Золотое Перо Руси!» (2018 г., Москва), Германского Международного конкурса «Лучшая книга года!» (2020 г., Берлин), Международного литературного конурса «Черная Весна» (сезон:2020), Москва; кавалер наград за литературное творчество: золотая медаль  «Святой Благоверный Великий Князь Александр Невский», «Григорий Булатов»- «За заслуги в патриотическом воспитании молодежи!» и прочее: грамоты, награды, поощрения и бумажно-дипломные отличия;  член  «Ассоциации Союзов писателей («Союз российских писателей» и «Союз писателей России») и издателей России», «Международного Творческого Союза имени Достоевского», «Союза писателей 21 века»; член «International Police Association» . Врач, офицер, писатель – триединство!



Не покоренная Батыем Русь!

Последствия похода-набега на Русь Бату-хана были ужасающие, но
монголо-татары не могли покорить и не покорили Русь: Русский народ и Родина – живы!..
Я думаю, говорю и пишу по-русски и глаза мои – сини!..



Вместо предисловия

То, что Центральную часть Руси, особо, Северо-Восточную, Северную и Северо-Западную части Руси монголо-татары не покорили, доказывают: в русских княжествах сохранились национальный административный аппарат и государственная система, язык и культура; не изменился общественно-экономический и социальный строй; не потухла своя (национальная) хозяйственно-экономическая деятельность; не ассимилировался народ и еще многое другое!.. Каждый образованный, если он действительно таковой, должен это знать, а, если еще считает себя русским, то тридевятый раз обязан!.. 
Начинается книга с битвы при Калке – это вековая боль наша и позор, что мы тоже всегда помним!.. – когда объединенные русско-половецкие войска были разгромлены двумя туменами монголо-татар – разведке Чингиз-хана, уступающие 2,5 раза по численности… Бой-битва показана исторически достоверно (автор закончил две военные кафедры), опираясь на летописные материалы, научные работы советских военных ученых – офицеров кавалеристких войск, на кандидатские и докторские диссертации ученых (в частности, профессора-историка А.Эммаусского, доктора исторических наук Лисянок – спецов по Калке – автор помногу раз лично пытал их, чтобы узнать ход битвы и событий того времени). Попутно читатель ознакомится с устройством и тактикой и стратегией монголо-татарских войск – передовых для своего времени, – с военачальниками Джэбэ и Судэбэ… с Тимучином-Чингисханом, Джигархином Бату-ханом, который повел  (исполняя повеление Великого Хурала) в 1237 году на Северо-Восточную Русь монголо-татарские войска численностью: 30 тысяч монгол, 5 татар и 100-120 тысяч вспомогательные войска из покоренных народов и племен, усиленные военными китайскими специалистами, умеющими сроить и применять: камнеметы, огнеметы, боевые ракеты, таранные машины, башни для приступа крепостных стен и т.д… Показан боевой путь монголо-татар по русским княжествам, ожесточенные бои русских городов с врагами (например Разянь) – защита-оборона, Епатий Коловрата и его дружина (на месте павших русских храбров сейчас рубят частники лес и могучие трелевщики волокут вековые деревья, выворачивая землю с останками-костями павших героев…) Где-то показано – правда намного реже – предательство и переход на сторону врага некоторых русских князей… Как всегда, историю делают личности, и, если бы не Александр Невский и его отец Ярослав Всеволодович, то Руси бы не было!.. Об этом надо читать, а не перерассказывать… А о Козелеске, что только не написано-описано!.. Наши внутренние враги ( тупость и не в меру спесивость!) даже имя города-героя исказили: назвали Козельском… Как там умело и геройски сражались русские храбры, – не смогли одолеть вороги: тяжело раненная Орда Бату-хана уползла в степи южноуральские!..
Особо сказано о Православно Русской церкви: православие,  объединяла Русь, – и русские продолжали считать себя русскими, в каком бы княжестве ни жили; во-вторых, благодаря Ей, в «церковных оазисах» – куда не касалась омерзительная рука княжеского чиновника-вора, – как нигде, кипела жизнь, благодаря чему Русь не остановилась в своем развитии: продолжала жить, развиваться и не только восстановилась, но и объединилась, превратилась в могучую державу, с которой уже не только монголо-татары, но ни одна  страна мира не в силах была справиться!..
Запад попытался продолжить поход войной на православные русские земли, пока в 1242 году объединенные русские войска, под командованием гениального князя-воеводы Александра Ярославовича Невского не разгромили рыцарей-католиков на льду Чудского озера и остановили пятисотлетнее завоевательное движение Запада нах Ост!.. Благодаря Александру Невскому Русь не покорили ни Запад, ни Восток! Он на века определил: Запад – враг, Восток – союзник… Дело Александра Невского с монголо-татарами продолжили московские Великие Князья: Даниил, Семион и Иван Калита, Дмитрий Донской и другие; благодаря таким, как они, и народу, который не позволил себя унижать-кабалить, Разрозненная Русь стала Великой Русью, Россией, Российской империей и Великим  Союзом – СССР!..
. . .

Да будет Бог с теми, кто живет по Правде! – «Не в силе Бог, а в Правде!..»
Да будут люди свободны от порабощения! – от социально-экономического и от неправды!..
Да будет вечно на Земле Россия-Russia: с синими глазами-озерами, золотыми хлебными полями (похожими на волосы наших матерей), с высокими стройными белоствольными березами – напоминающими станы русских женщин!!!


Первая часть Глава первая
1
Выбежала девушка-подросток, – такая же молодая и нежная, как вокруг оживающая весенняя природа, – из летней избы, зажмурилась от яркого теплого солнца. Радостно заулыбалась, блестя зубами. Было раннее утро, но солнце уже успело высоко подняться в темно-синее небо. Свежий ветерок ласкал матово-розовенькую кожу девичьих щек; от куч коровьего навоза, только что выгребенного и сложенного рядом с хлевами, шел парной теплый дух свежевыдоенного молока; сладко пахло оттаявшей и нагревшейся под лучами, землей… Весенний аромат распускающихся почек пьянил. Душа рвалась  куда-то  ввысь:  хотела  полета;  тело  заволакивало  негой –    сердце
«таяло» в груди…
– Ты чо это – зимогором?! – подружка через двор (подошла незаметно) – рыжая конопатая Степана кривила рот в ехидной улыбке.
Действительно: Агапка была одета в овечью полушубу прямого покрова с длинными узкими рукавами, застежках на кожаных пуговицах, на груди и по краям рукавов – строчные вышивки. На голове – плат: кус нового холста («новины») – «Жарко!»
– Где браслеты-те?
– Вот одна… – Агапка показала: – Мати боюся…
– Скоро тебе поневу носить, а ты все матери боисься!.. Да не заметила бы она – сама же говорила, что навез-навоевал твой тятя, когда с нашим володимерским князем ходил пустошить Рязанскую землю… За одну браслетину баба Чуга не приворожит тебе Устина, а мне Мокея!
– А давай к бабе Радуне!
– Она только лечит… Хоть грешно так-то делать, но теперь уж решено… Пошли к бабе Чуге: она, может, и на одну согласится – все-таки, сама знаешь: жадна она…
– Жадна! Все в старой избе живет… – девушки шагали-бежали по улице Подгорцев на Низ – конец села. Солнце светило им глаза. – Говорят: копит, копит она… Для чего?! Для кого?! Помогла бы кому: радость, здоровье дал бы ей Бог…
. . .
 
Баба Чуга: высокая, чуть сутуловатая, мужеподобное лицо, над верхней губой большого рта – усики, пыталась улыбаться (глаза пусты: ничего не выражали), выслушала скороговорку Степаны, подержала – взвесила на руке браслет, рассмотрела, заулыбалась по-настоящему, показывая крупные желтые зубы, и – радостно:
– Согласна я, греха не боюсь: это по-вашему грех – крещены, – а я своих богов не омманываю, не предаю… Не отговаривайтесь, сикушки, на вас грех- от… Чо вы мне говорите!? Грешны, грешны! По вашей вере уже рождение – грех… Да видала, видала, как в утай на вьюношник бегаете – сама там была, – прикусила язык, заозиралась, смотрела на девушек, но те – как будто не слышали (скорее всего не поняли)… В наше время все своими именами называли: Ярилиными днями… Ну-ко, чо вы там закрестились, дергалки!..
Девушки крестились в темноту угла. Баба Чуга распалилась:
– Двурушничаете!.. Одной рукой креститесь – Богу молитесь, а другой колдуете?! Ничего нет святого!.. Ничему и никому не верит народ! – так, на всякий случай крестятся – машут руками, в душе оставаясь пустыми, безвольными, точнее, своевольными, живущими по-звериному: страстями своими… Чо так вылупились на меня? – говорю вам: я не крещена – мне можно… Хе-хе!.. Все мы таки – я, может, первая… На днях не утерпела, когда в Град ходила, хоть и не крещена (страсть любопытно стало!), зашла в церковь Успенья Богомати и слушала моленье с церковным пеньем… Ох, как поют!.. Но вот у многих – ничего не шевелится… крутят свои дурные головы и лыбятся: нет ни уваженья, ни страха перед Богом!.. – баба Чуга  закатила глаза, открылся рот, свесились губы, как у уставшей лошади, – стояла так какое-то время, очнулась: – Красота!.. Только ради этого можно в церковь ходить, окреститься (говорят, что все грехи снимутся) и молиться тама… одна не буду: с людьми, с Богом… В конце речь проповедную слушала. Поп церковный говорил… А сам-от какой: большие глазища алчным огнем горят  на мордатом сизобородом лице! Одежда на нем как на князе каком в праздничные дни: золотом-серебром шитое – слепит – сверкает при множестве горящих свечей… невысок, толст, чреват – не объять… Среди блеска и света горящего золота и серебра – темные лики богов: жуть как страшно и хорошо!.. Только говорил он о наших богопротивных поступках и стыдил нас, пугал, будто мы своими поступками и поведением гневим Бога и Бог послал на нас кару: появились неведомые татарове, которые пустошат земли: убивают, полонят, жгут… Опять пугал, что если мы не перестанем грешить, сами крещеные, не окрестим всех своих близких родных, истинно не будем верить в Бога, исполнять Его заповеди на Земле, то и к нам, на наши
 
русские земли они придут… И молитвенно призывал церковослужитель побороть в себе все звериное и бесовское, и приложиться душой и телом и добрыми мыслями ко Кресту Бога, и отмолиться от божьей кары молитвой и приношениями в божью церковь: кто чо может… Русские слова он  произносил кувыркатисто, но понятно и на старославянский манер, и получалось, как будто с нами говорят на божьем языке…
– Ой, как страшно!.. Чо делать?.. – еще больше заполошились девушки.
– Чо делать?.. Сходить после этого в церкву, можно и даже лучше – во Володимир, благо великий Град совсем рядом: пять верст на полдень –  свечку толстую поставить и все рассказать-покаяться Богу, сказать, что не для блуда вы эдак-то делали, а чтобы их, молодых жеребя, своими мужьями сделать… И не грешить больше, девки!..
– Почему же Бог такой: нужно постоянно Его бояться и чуть чо – наказывает?! – как еще наказывает! Бог таким не должен быть, если это истинный Бог!..
– Хватит, сороки, настрекочете!.. Если бы не было такого строгого Бога, то чо было бы!? По лесу нагими бегали бы вместе с лешими, жили звериной жизнью!.. По-церковному Он един (видать так!) и Он нужен вам, как родительская рука с хлыстом и вас – по заднице, по заднице!.. – баба Чуга от удовольствия прищурила глаза, ощерила, оголив лошадиные зубы – но как вам не помогает (толстозады), так и людям: злое думают, говорят и делают друг другу, отбирают у ближнего еду и кров, иногда и – жизнь. Это по- большому, а по-малому: в избе кричат, домового обижают, плюются при огне или даже в огонь; с чужими женками могут и не в разрешенные богами дни… В непраздничные дни могут и медком и бражкой или даже вином повеселиться – будто бояре или же князья каки!.. А чо вы на меня так смотрите?..
– Прости нас! Мы ведем себя …
– Да ладно!.. Вы перед Богом кайтесь… Я уж говорила: сама така: срамна: все коплю… – в нищете и в голоде росла, потому и стремлюсь всю жизнь насытиться… И самое страшное: старости боюся – одна – ни детей, ни рода!.. Но перед смертью все роздам – особо неимущим, многодетным, работящим, и Бог меня простит – пройду я проверку земной жизнью… Другие и этого не знают, не хотят знать – думают, вечно будут жить. Появилась седина – первая отметина смерти – перестань глупить: на Тот Свет ничего с собой не возьмешь, кроме души!.. и никого и никогда Бог не простит, если ты всю жизнь жил только для себя, себя ублаждал, чванился перед другими… Не перебивайте  меня!..  Да  чо  вы  говорите,  всезнайки!  Сказала  же  вам,    что
 
крещение приму после вас, грешниц, – вы последние будете – чистенькая буду… Богу не нужны никакие посулы – у Него все есть, а нет, то сотворит!.. Ему Душа нужна человеческая, чистая, чтобы Там Душа могла помогать Богу,  а грешные Души забирает в Ад Черт… Вот они и стараются на Земле каждый себе побольше себе душ набрать, но Черт больше набирает – люди сами в том помогают ему… Я хоть кака, а стараюсь людям… вам помогаю… хочу Там вечно жить!.. С Богом!..
– Ты же не крещена!
– Я ж сказала – крещусь! Да при чем тут крещение?! – за добрые дела попадают в Рай!.. Чо думаете: если крещеный, дак можно грешить, грешить, а потом раз перед смертью отмолиться или же купить себе  отпущение  грехов?! – нет, такого не бывает!.. Ладно, девоньки, – вдруг умиленным голоском, и тут же, вытерев рукавом глаза, высморкалась в подол, и –  баском:
– Истопите-ко баньку!
– Бабушка…
– Кака я вам, дурочки, бабушка!..
И действительно: на них смотрела нестарая еще женщина – страстными огнеискрящимися желто-зелеными глазищами, большеротая, губастая, – готовая накинуться и вытолкать их. Девушки изумились, испугались, заизображали на своих личиках улыбочки. Завертелись. Степана вновь затараторила:
– Ой, прости нас ба… Чу…
– Кака я вам еще «Чу»?! Ладно, баньку-то – удивим Подгорцы: все работают, а мы – баньку… Пошлите в летник.
Они вышли во двор, вошли в летнюю избу: одновременно изба и клеть. Удивились Агапка со Степкой, когда оказались на втором этаже клети-избы: было чисто, светло и тепло. Но вот только – кругом сундуки: железные, деревянные, плетеные; и мешки, мешочки… Баба Чуга изменилась: лицо посветлело-помолодело, подобрело – глаза ее ласкали каждый сундук, каждый мешочек, тряпочку…
– Разденьтесь!..
Высокая стройная Агапка развязала плат – открывшаяся копна тяжелых золотых волос упала на плечи, – закрыла лицо…
– Ты бы, девонька, постыдилась (Агапка и без того робела-стеснялась своей белоснежной наготы): скоко одежды на себя наворочала!.. Повторяйте за мной! Ты, Степка, называй имя Мокея Тугого… Ты – Устина Троедворцева… Мне  Устина  жаль,  а  вот  Мокея  –  дурня,  лодыря  –  нисколь.  Ох, вьюноши,
 
сбесяся понесут ваши ноженьки туда, куда укажет и потянет ваша чуга; разум помре пред страстью!.. Говорите за мной, поводя руками по своему телу вот эдак… – бабка срамно делала-показывала на себе.
Агапка ойкнула: «Не буду!..»
– Делай давай – все равно браслет обратно не отдам!
– Ты с ума сошла? – полненькая, толстозадая, раскрасневшаяся Степана накинулась на подружку. – Мне мати сказывала, что по-другому мужиков не привяжешь к себе – только «этим» женки и держат в первое время мужей!..
– А потом?.. – Агапка, преодолевая себя, кривляясь телом, руками проделывала такое!.. с виноватой улыбкой ждала ответа.
– Потом – дети, внуки… Привяжется кобелина, – не выгонишь… – Степана – все это выговорила по слогам, в коротких промежутках прыжков- полетов.
Баба Чуга лыбилась (уйдя мыслями и ощущениями в себя), ощерив рот до красных десен, топоча ногами, мотая головой, распущенные темные волосы – в разные стороны; обеими руками схватив правую длинную (до пупа) грудь, звонко шлепала ею себя голую, взвизгивая по-дурному, кричала:
– Не останавливайтесь: делайте, делайте!.. Потейте, потейте и желайте мужиков… Агапка! Куды?.. Поздно… На место! – баба Чуга схватила девушку и как тряпичную куклу встряхнув, поставила на место. – Вспомните праздник- вьюношник… Раньше Ярилу из могутных мужиков выбирали, а сейчас греха боятся – трусливы стали мужики и хиловаты – приходится чучело делать с большой чугой и то!.. Вспомните мужскую чугу и желайте!.. Без этого не можно приворотное зелье изготовить… Желайте-потейте, а я буду у вас протирать-смывать приворотный пот и собирать в горшочки…
Все втроем бесились: прыгали, крутясь, отплясывали «танец любви», кривляясь одновременно все вместе, проделывали руками и телом срамные действия… Вскрикивали слова заклинаний:
…– Садись белый кречет на рабу божью (имя), на белы груди, в ретиво сердце, в кровь кипучую всю тоску-кручину, всю сухоту, всю чахоту, всю вяноту великую во всю силу его могутную, хоть и плоть его в семьдесять семь жил, семьдесять семь суставов, в становой его сустав-чугу, во всю буйную головушку!.. – призывали ударить похотью-страстью…
Доведшие себя до безумства девушки превратились в страстных демоничек… Но всех их вместе превосходила баба Чуга… При этом она успевала    протирать    потные    молодые    тела    прыгающих    в неистовстве
«вакханок»,     орущих     что-то     нечленораздельное,     страстное,   смывала,
 
споласкивала льняную тряпочку в ключевой воде («наговоренную»), налитой в горшочек (для каждой свой горшочек).
– Ну, Степана!.. На жеребячий табун хватит, – говорила, дрожа от страсти, баба Чуга. Протирая у нее внизу (между ног)… – рыжие все таки!..
Провожая еще не отошедших, не пришедших полностью в реальный мир, озирающихся вокруг полуумными глазищами девушкам, говорила простоволосая колдунья:
– Мотрите!.. Делайте, как велела: сразу ставьте квас – в свежем больше силы…

2
В просторном, огороженном, утоптанном скотом и людьми дворе Троедворцев, как во всех русских семьях, уже с раннего утра кипела работа, озвучиваясь бодрыми сильными голосами людей: женщин, мужчин и веселыми, звонкими – ребенков; мычали коровы в хлевах – просились на волю; блеяли овцы; иногда вскудахтывали куры – снесли яйцо; ржали призывно лошади, запрягаемые подростками… Жили большими семьями – несколько поколений. Глава семьи – Антип. Вот он, прохаживается- распоряжается: рослый, могучая грудь выпирается из вотолы; русые волосы, бороду кое-где побелила седина – самый старый мужчина в семье – 46 лет – он один из мужчин в семье Троедворцев уцелел, участвуя в многочисленных постоянных ратях, – в основном в междоусобных войнах русских князей. А  вот женщины живут дольше и часто доживают до глубокой старости: жива еще его бабушка (79 лет), матери 63 года – она вместе с его женой, братовыми вдовами-снохами весело и бойко ведут «женское» домашнее хозяйство: в избах, в скотном дворе, в огородах. Старшие женщины давали распоряжения, чтобы молодые вовремя убрали холсты, выложенные для беления; сгребли коноплю, которая зиму пролежала под снегом, а теперь готова и подсохла… и сами работали – не отставали… Антип с мужчинами: с младшим   сыном   Устином   и   племянниками   (неженатыми   еще)    делали
«мужскую» работу: во дворе, избах, клетях, амбарах, сараях, хлевах, овинах – готовили сохи, бороны; вытачивали деревянную посуду на лучных токарных станках;     рубили,    чинили    избы,    баню,     другие     постройки;    успевали
«рыбалить»: сетями, мерешки ставили; бортничали (как без меда!); зимой – охота; весной пахали, сеяли; в середине лета заготовляли сено, в конце – жатва – и все это весело – в радость!.. Сейчас вот едут помогать огнищанам: старшему и среднему сыновьям, племянникам – они со своими семьями отделились  в  починок  – нужно  сжечь нарубленный посек  в  прошлом году,
 
спахать сохами и в новой земле, густо удобренной золой, посеять; помочь им нарубить новый посек (рядом, вокруг Подгорцев, пашни уже засеяли, предварительно   осенью   унавожив,   –   на   открытых   полях   земля раньше
«просыпается»). Он подумал о своих снохах: иногда огорчали они – не так легки на подъем, любят поваляться в постели, распустили их сыновья – дают им волю, нет положенной строгости к своим женам… и тут же – с умилением  о братовых женах-вдовах: «Трудолюбивы, чтут старших и память своих погибших мужей!.. Везде успевают: варят, парят, помогают сеять, жать, сено косить, сушить, убирать и попутно коноплю рвут, сушат, мочат, снова сушат, мнут, теребят-чешут, прядут, ткут, шьют… Хлеб молотят – от нас, мужиков, не отстают, веют. Крупу в ступах колют; ручной мельницей зерно мелют… И все – с радостью, с песнями!.. Ребенков-мурашей нарожали, вырастили таких же, как сами: жорких за столом и ненасытных в работе!..»

…Устин запряг лошадь в волокуши: две длинные жерди-оглобли с круто загнутыми вверх концами, которые волочились по земле, они в двух местах соединялись перекладинами, на них была закреплена большая корзина, сплетенная из ивовых веток. Туда Устин помогал класть продукты: мешки с крупами: ячменем, пшеном; горохом; печеный подовый хлеб: пушной – из плохо провеянной и непросеянной ржаной муки (биологически самый полноценный хлеб: кроме углеводов имелись незаменимые аминокислоты, почти все витамины группы «В» и микроэлементы) и – ситный.
Подошедший Антип невольно залюбовался своим младшим сыном. Шестнадцатый год, а он уже с него ростом. Еще два-три года, и будет такой  же могутный, как и он сам. Лицо у Устина успело покрыться золотистым загаром, на верхней губе отрос золотисто-желтый пушок. Такого же цвета волосы свисали до плеч, обвязанные вокруг головы синей ленточкой. Сын чему-то улыбался: белели зубы, сверкали синим цветом глаза – радовался жизни! «Женить его надо, нынче же, в Покров, тогда некогда будет телей ходить и лыбиться, а то забалует: что у него на уме-то… Говорят, с Агапкой ходит, как-то нужно присмотреться к ней – хоть людишки так себе – из худого рода, не уважаемы: воровством нажили богатство, но девка не в родителей – бывает и такое… – посмотрел вдаль: на северо-восток, где в трех верстах виднелся черный (смешанный) лес – хвоя на елях и соснах уже ярко зеленела
– и о другом: – Начали ли жечь прошлогоднюю подсеку?.. Хорошо бы, если пожгли, можно было бы тогда пахать и сеять… Новый участок нужно срубить там же: на правом берегу Нерли…»
 
Во дворе неожиданно появилась Агапка – в руках берестяной туесок с крышкой, на смущенном лице – виновато-глупая улыбка. Подошла к удивленному Антипу – поясной поклон, еще сильнее зарделась и, повернувшись к Устину, подала туесок:
– Едешь?.. На тебе… по дороге захочешь пить… Сама делала, хлебный, не твореный…
Антип задрал бороду, выпятил нижние губы – левый глаз прищурен –
разглядывал ее: «Долга, тонка – такая слаба в работе (что мордашкой красива
– не в счет!)…»
Устин еще больше был удивлен. Он ничего не понимал в действиях Агапки и никак и ничем не мог объяснить ее появление, поэтому, подчиняясь сказанным словам, глядя на нее, как загипнотизированный, взяв в левую руку туесок, правой, вслепую нащупав крышечку, начал открывать…
– Поставь, Устинко… потом, сбегай борзо и вели Микитке и Темиту – я забыл сказать – пусть вытащат медвежью шкуру и повесят на солнце, – и высоко вешают, чтоб собаки не порвали… Луки приберут и рожны с древа снимут и, протерев кипяченным конопляным маслом, повесят в клети под потолком…
. . .
Выехали поздно, наверное, последние, если не считать Тугих, которые никогда не спешили – им работа – в тягость. Поехали в объезд, так как овраг можно было перейти только по мосту. Вешняя вода бежала по дну оврага с шумом, мутная, пенная, чуть не касаясь поперечных бревен моста. Переехав мост, поднялись по пологому северному склону оврага. Пошли по полю; в открытых местах тропа-дорога была суха, утоптана, начала прорастать ярко- зелеными остроконечными травинками, фиолетово-сине-зелеными на  концах трубочками молочая; в конце поля, перед лесом на пригорках вовсю желтели цветы мать-и-мачехи… В лесу стало сыро, тенисто, прохладно; вокруг кое-где белели подснежники, зеленели вечнозеленые кустарники (с кочку) черники, подалее – брусника с крупными красными прошлогодними  ягодами. Тихо шумел-говорил лес. Хвоя на ели, пихте и соснах близи была еще зеленее. Приятно стало холодить, чувствовалось: в глубине леса снег только что растаял, ушел в землю.
На трех лошадях ехали Троедворцы на починок. Устин с отцом шагали за лошадью с возом позади всех. Впереди обоза шли племянники, за ними ехали женщины на лошадях, запряженных в летние сани, с ними младшие ребенки; табунок подростков убежал вперед…
 
…Антип даже приостановился – только сейчас заметил: Устин шел в ступнях (будничная летняя обувь, плетенная из бересты) – по голенищам было видно, что он поверх портянок не надел наговицы (сшитые из куска кожи – не пропускали воду).
– Ты что?.. Работать едешь али так?! Ноги-то намочишь!..
– Я портянок намотал поболе…
Отец посмотрел строго на сына (Устин по привычке съежился), но оплеуху не дал: «Большой стал, кто его знает, – можно и сдачи получить…» – зашагал:
– Что у тебя с Агапкой?.. Мотри, без баловства! А то я тебя!.. другую найду – на Строгановых дочери… Они вон какие: все на подбор: коренасты, крепки и сильны, а главное честны, порядочны и не лодыри – такие они хоть не богаты, но всегда они в достатке бывают, и души у них в спокойствии пребывают и день и ночь в радости-работе – трудом живут, не воруют и не грабят – не губят свои души… Так-то Агапка… Посмотрел на нее – давно ее не видел – с той осени – еще длиннюще, еще худущее стала: ноги как две жердины, сисек не видать… – посмотрел сыну в глаза: – Как дитя будет вынашивать, чем кормить?!
– Тятя!.. Вырастут… – Устин красный, потный, еще что-то хотел сказать, но его сердито перебил отец:
– Вон, Видана, тетка твоя – ни одного толком сама не выкормила, ладно другие тетки у тебя титькастые – помогли твоих двоюродных братьев и сестричек выкормить!..
– Да ладно, тятя!..
– Что ладно! Вон жизнь-то какая!.. Опять, наверно, война будет: какие- то татарове появились, и будто бы они всех побивают… Нам и своих войн хватает: мы не только с русскими землями деремся, но уже теперь в своей, Володимерской… Некому от иноземцев оборонять: почти все взрослые володимерцы полегли под Липицами (в 1216 году), когда братья-князья  Юрий и Константин володимерский великокняжеский стол делили, – говорили, в церквях 9232 душ отпели!.. А искалеченных!.. Сколько не сразу умерло, а после, – придя домой… И с другой стороны: ростовцев и новгородцев – не меньше: хоть и победители они – просто их побольше было… Прошло всего 7 годов – ребенки ихние – у кого остались, кто успел обзавестись, – еще не успели подрасти… Я вот один из четырех братьев, дядьев твоих, в живых остался – остальные все головы сложили за князей…
Устин смотрел на отца, раскрыв рот,  слушал, не замечая, что ноги у  него иногда по лужам идут.
 
…– В конце снежени (февраля) от князя Удатного (Великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого) гонцы прибыли в Володимир с просьбой к нашему великому князю Юрию, чтоб помог: вместе с русскими князями и половцами выступить против неведомых татар и помог побить их.
– Послал помочь?
– Нет. Ни сам не пошел, ни свою дружину не послал… Ты что под ноги- то не смотришь?! – звонкая оплеуха, от второй Устин увернулся. – Дай-ко попить…
Уже попивая из туеска Агапкин квас, Антип говорил:
– Эх, уйти бы нам куда подальше – на новые земли-места и не видеть, не слышать, не участвовать бы в этой грызне между князьями и боярами!.. Или же в монастырские земли податься – пахать и сеять – монахи забирают себе только на свое пропитание и содержание, а тут… как бы земля хорошо ни рожала вокруг Подгорцев,  все не хватает: то этому дай, то другому   оброк
– то за это, то за то… Хорошо хоть новые земли (подсечные) выручают – с них три года не берут… на себя, в свою радость работаем-живем…
– Деда, дай!.. Тоже хотим пить, – откуда-то подскакали ребята- подростки. – Нате, пейте, туесок-то обратно принесите. Ох, благодать!.. Никогда такого не пил, – пожалуй, надо подумать… Агапка… пожалуй… – улыбнулся, подмигнул сыну: – Какой вкус-аромат!..
Устин думал о своем, вдруг глаза у него вспыхнули:
– Вот бы в князью дружину попасть!..
– Не то говоришь: я об одном – ты о другом!.. О деле надо говорить, а не пустое. Мы для земли рождены и на земле должны жить и радоваться: семье, детям… Какая радость пахать, сеять – жить среди полей, лесов, лугов, рек и озер, под небесами на воле вольной – тело и душа радуются – счастье- то какое!..
– Дак откуда берутся воины-дружинники? С наших Подгорцев тоже ведь есть…
– Чтобы хорошим воином быть, нужно с детства, с малых лет… Княжат с пяти-шести лет постригают, на коня сажают и от мамок-нянек дядьям передают, которые учат ратному делу, и не только… читать, писать – грамоте учат… княжить… И детей боярских с малых лет готовят… Такие, как мы, могут только стать конюхами, стремянными слугами, оруженосцами – копья, щиты  и другое оружие таскать и потом только в молодшую дружину попадают. У бояр есть тоже свои дружины, но только из холопов – это совсем другое… во время войн обычно набирают… Мне отец (деда не помню) всегда  говаривал,
 
что истоки жизни и всех благ на Земле – народ. Все от народа: и хорошее и плохое – куда он настроится, повернется…

Лес кончался, показались позапрошлогодние  подсечные  поля,  за  ними – новины – вспаханные уже (но еще не засеянные), кое-где среди обработанной земли торчали полуобгорелые пни. Пошли по тропе по полю; справа, на высоком берегу Нерли, стояли, плотно прижавшись, кругом, рубленые – еще желтизна не потускнела – избы, хлева, сараи-сенники; слева, далеко, в глубине, лежала между хвойным зеленым лесом посека. (Лесная поляна, на которой вырублен лес, и, когда участок этот сожгут, будет называться подсекой.)
– Ох, коровины дети! Еще и не думали жечь!.. Лодыри, что же они столько времени делали?!.




Глава вторая 1
…Снова – вскачь… По Владимирской дороге… Тепло пошло от лошади – приятно запахло конским потом – Латомиру стало жарко. Он расстегнул плащ-корзно, оглянулся на свою небольшую дружину: девять ребят – таких  же молодых, как и он, десятник великокняжеский Мстислава Романовича Киевского. Впереди его скачет посол-гонец, молодой боярин Алекса Андреевич – к владимирскому великому князю Юрию Всеволодовичу – с проводником-ведомцем и со своим слугой стремянным. У всех были по два извозных коня. Алекса Андреевич летел впереди, все ускоряя и ускоряя ход, уходя от своего проводника и стремянного и охранной сторожевой десятки… Встречные – пешие и конные, увидя развевающийся красный терлик, скачущего галопом боярина, заранее уступали дорогу. Догоняемые в испуге, от неожиданности, шарахались в стороны и долго с тревогой  смотрели  вслед: «Так-то с добрыми вестями не носятся по дорогам!..» – «Поди опять война!..»
Перейдя полноводную (после весеннего разлива) Клязьму, на виду владимирских городских стен переоделись, прибрались сами и коней сменили.  Въехали во  Владимир  через  Золотые  ворота.  Латомир  открыл от
 
удивления рот: «Получше киевских!» Ведомец Шестак чуть попридержал своего коня – поравнялся с десятником: – Говорил я, какие Золотые ворота во Володимере?! Не верили, смеялись, говорили про меня непотребное!..
В воротах их никто не остановил. Городская пешая стража толпилась в стороне от ворот и о чем-то разбиралась между собой – со стороны казалось, что они чем-то очень важным заняты. Но по-своему опыту Латомир знал, что они заняты пустой болтовней… Люди свободно входили, въезжали и выходили, выезжали – никакой охраны!.. Было дико и не по себе киевлянам: на Окраинной Руси нет такой беспечности и спокойствия – непривычно и страшно было людям, привыкшим к постоянному напряжению от ожидания нападения врагов, здесь (в Залесской Руси), где все было иначе, русским, приезжим стало как-то тревожно… А народ!.. Шумный, но спокойный; веселый, но не злошутливый; добрый, но ехидный, нехотя уступали дорогу. Увидев коня боярского, громко восторгались: «Мотри какой: первый раз такого вижу!» – «Это какой масти?» – «Очень редкая масть – изабеллова…»
Алекса Андреевич – по-боярски приодетый, на золотом шитом поясе в серебряных ножнах висела половецкая сабля – красовался на своем высоком светло-желтом (почти белом) с голубыми глазами жеребце. Конь, по- лебединому изогнув шею, цокал лакированно поблескивающими белыми копытами по уличным настилам…
– Кто такие?.. Откудова?
– Не видишь по боярину – из Южной Руси…
– А сторожа-то какие!..
– Так   это   –   черные   клобуки,   или,   как   они   сами   себя называют,
«окраинцы»…
Перед въездом в Средний город (город Мономахов) в Торговых воротах их встретили великокняжеские люди, провели в Детинец, в княжеский двор, устроили; коней – в конюшни. Алексе Андреевичу отвели небольшую чистенькую «избу» в княжеских палатах, – высоко под потолком небольшое узенькое слюдяное окошечко на полдень – солнечные лучи, радужно расщепляясь в невидимых трещинках, брызгали через желтоватую прозрачную слюду. Он тут же попросил приставленного слугу-сторожа к нему сходить и сказать княжим людям, чтобы его в сей же час отвели к великому князю Юрию Всеволодовичу…
Только когда прошло достаточно много времени, когда – солнце на закат, позвали его.
. . .
 
Принял посланника Алексу ближний думный боярин великого князя владимирского Кузьма Ратшич.
– Мне велено вестовую грамоту отдать в руки великому князю Володимирскому Юрию Всеволодычу, а не тебе, великий боярин, – и легкий поклон Алексы Андреевича.
Боярин Кузьма Ратшич: седой, коренастый, в боярской шубе, на голове горлатная шапка – сидел за небольшим дубовым столом – на голом столе для приличия были поставлены: мед подсласту (крепость, как у современного крепленого вина), и в небольших деревянных расписных тарелях дымились паром мясо и каши, отдельно – хлеб пресный ломтями, соль в солонках и свежая выпечка. Великокняжеский боярин разгреб толстыми пальцами в перстнях в густой в мокрой от пота бороде – освободил большой рот с  синими стариковскими губами – и неожиданно мощным мужским басом заговорил:
– Не может он тебя принять – болен, меня попросил взять от тебя вестовую и выслушать… Если тебе есть что сказать, садись!..
Русский посол покраснел, на сморщенном лбу появились крупные  капли пота, еле сдерживаясь, передал грамоту, подумав, сел и начал говорить: вначале осипшим обиженным голосом, урывками, но потом, попробовав мед, и немного погодя, не отрываясь выпив целый жбан, разговорился, увлекся сам и увлек старика-боярина, который не притрагивался ни к еде, ни к питью…
…– Значит, объединенных половцев Данилы Кобяковича и Юрия Кончаковича за Доном татары побили?! – удивленно переспросил Кузьма Ратшич.
– Побили!.. Многих полонили, другие сами перешли на их сторону; часть половцев побежала на полдень – к морю, в Крым, там их татары под Судаком загнали в соленую воду и утопили; но другая часть во главе с великим половецким ханом Котяном пришли на Русскую землю к Половецкому валу – в близь Триполя. Оставив там свое войско и вежи, Котян поехал к своему зятю Мстиславу Мстиславичу Галицкому и преподнес дары: коней, верблюдов, пленниц-красавиц, драгоценности и просил помощи… Вот тогда великий князь Мстислав Удатный и послал гонцов во все Русские земли и во Володимер-на-Клязьме тож… Сейчас в Киеве собрались во главе двух великих князей: великого князя Мстислава Романыча и великого князя Мстислава Мстиславича Удатного – сын Мстислава Романыча Всеволод Мстиславич и зять великого киевского князя Мстислава Романыча Андрей; Мстислав Святославич – великий князь Черниговский – с сыном Юрием;  Олег
 
Курский; князья Путивльский и Трубчевский; сын Всеволода Чермного; князь смоленский Володимер Рюрикович; Александр Дубровецский; Даниил Романыч Волынский – зять Мстислава Мстиславича Удатного, ему 21  год; дядя его, Даниила, Мстислав Ярославич Немой, – князь Луцкий; Ярун Василич с новгородской конной дружиной; да князья – само по себе: Святослав Шумский, Юрий Несвижский, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Володимирыч Теребовльский – со своими небольшими   дружинами,
– ни в чью руку не идут… Все ждут великого князя Юрия Всеволодыча с его великой дружиной… Мне велено сказать великим князем Мстиславом Романычем – в утай, – что не сколько его ратная сила нужна – его у русских хватает, – а сколько Единая Рука и Единая Воля нужна!.. – от себя скажу: великие князья ни киевский, ни галицкий не хотят уступить друг другу первенство – хотя все понимают, что нужно поставить во главе объединенных войск единого военачальника, – и, если это будет великий князь Юрий Всеволодыч, то все согласятся.   (Стариковские   глаза   владимирского боярина стали оживать, прояснились. Отчетливо стали видны края обесцвеченных радужек, он впервые посмотрел прямо в глаза молодому киевскому боярину и хотел что-то сказать, но подождал – дал договорить.) И еще просил Мстислав Романыч сказать слова хана Котяна: «Нашу землю сегодня отняли, а ваша завтра взята будет, так защитите нас, если не поможете нам, то мы нынче будем иссечены, а вы завтра иссечены будете…» От себя передает великий киевский князь, что те половцы, которые в полон взяты были и перешли на сторону татар, не только конюхами и пастухами служат, и, если не помочь половцам и вместе с ними не оборониться от татар, то и оставшиеся половцы перейдут на их сторону, и тогда будет татар трудно одолеть.
– Передай великому князю Мстиславу Романычу – тоже в утай, – что великий князь Володимерско-Суздальский Юрий Всеволодыч не может помочь своему брату, потому что суздальские полки и часть великокняжеской дружины ушли с князем Ярославом на помощь восставшим эстам… Вижу, ты тоже ничего не знаешь и князь твой!.. А когда-то великие киевские князья владели этими землями, ставили там города – как, например, Юрьев – теперь об этом думать даже перестали, только о собе… Эсты перебили немцев в Оденпе и Юрьеве, бьются с датчанами и попросили помочь у русских из Новеграда и Пскова. А те в свою очередь – переяславльского князя Ярослава Всеволодыча, который к тому же является призванным новгородским  князем. Если им не помочь, то католики, подавив восстание, захватят всю Эстляндию,  окрестят  в  католическую  веру  и  усилятся  тогда  тевтонские    и
 
ливонские рыцари и пойдут они на восток, на наши земли. Чтобы перекрестить нас из православия в католики, а это что душу вынуть у русского человека из тела – жив будет, но другой: инородец, иноземец – хороший ли плохой ли, но другой – умрет в нем русский человек, а вместе с ним и Русская земля!.. Двадцать тысяч ведет туда родной брат великого князя Юрия Всеволодыча Ярослав, – помолчал и добавил Кузьма Ратшич: – Негородоимцы те татарове – кочевники и потому не страшны они нам – города наши им не взять!.. Страшно и смертельно опасно то, что с Запада на нас идет!.. Но от себя скажу: был бы я волен сам себе делать – обязательно выступил бы вместе со всеми русскими: нам нужно объединиться, все делать вместе в единой воле и в единой силе!..

2
Владимирский великий князь Юрий Всеволодович собрал своих ближних бояр в думной палате. Сидели бояре парились с напряженными недовольными бородатыми лицами, в глазах у некоторых тревога: кое-кто догадывался, по какому поводу пригласил их князь – по очень важному…
Боярин Кузьма Ратшич смотрел на длинную сутулую фигуру князя, на его всегда хмурое, недовольное лицо с коротко постриженной бородой и думал: «Даже себя исхудил – горбится, хмур и при этом старается показать себя так, как будто бы он единый, необыкновенный… Не по-христиански и глупо: что бы он без нас, бояр, делал?! Спесив, чванлив и труслив к тому  же…
– не зря в срамное место позорную рану получил копьем, когда с поля боя бежал… Хромает – на всю жизнь памятная метка… (Старый боярин Ратшич был при его отце, успел и его матушке послужить…) По кому князь такой?! Верит в приметы – вдолбил себе, что сказанное перед смертью, – когда на Огненном озере уничтожали древнерусские языческие идолы, – праправнуком жреца Светлозара будто бы пророческие предупреждающие слова: «Как мне тебе отрубят голову и похоронят тебя без главы… За грехи твои придет на твои земли невиданная иноземная рать и пройдет по твоим землям и сделает ее пустой… Но не от иноземной силы придет погибель Русской земли, а он (русский народ) сам себе враг – погибель его в самом себе: он отдаст свою Душу, Веру, Отечество вместе с Землей, похороненными в ней отцами и пращурами, живущими на ней женками и детьми своими за жирное желтое золото, за мертвенно-лунный блеск серебра!..» – сбудутся! – вдруг боярину захотелось узнать, что же сказал бы волхв, если дали ему договорить – не дал договорить последнему великому древнерусскому волхву-жрецу   молодой   тогда   –   только   что   женившийся   –   князь  Юрий
 
Всеволодович – отрубил голову, а как разумно было бы дослушать волхва: может, что-то и сказал он, что нужно делать, чтобы не сбылись его пророчества… Вот и бережется – до трусости: сбегает с битв, перестал сам ходить в походы!..»
Юрий Всеволодович говорил вяло, чуть гнусавя, уставшим  недовольным злым голосом:
– У нас великие заботы, дела, а они… собрались в Суздале, ушли туда и из Володимера тоже, – назвал имена знаменитых дружинников – среди них были и сыновья некоторых сидящих здесь бояр. Кузьма Ратшич удивленно уставился на князя – не замечая, что некоторые бояре тоже насторожились: правду ли говорит. Князь продолжал: – В основном это вои из засадного Суздальского полка, которые собрали вокруг себя из окрестностей… в том числе и из Володимера переманили; одни – без князя – с выборными воеводами хотят идти на помочь русским окраинцам. Кричат, что надоело воевать между собой, хотят быть едиными… Я первый этого хочу!.. А то, что мы иногда между собой разбираемся, так вынуждают!.. Идут наперекор мне, собираются, ослушавшись меня, идти на Половецкую Степь!.. Что сие?! И Василько в Ростове Великом готовит дружину!.. Но они ох как покаются!..
Боярин  Ратшич, несмотря на возраст, вспыхнул: нос, лоб     покраснели:
«Как они верно делают!.. Сейчас только Церковь Русская пытается в единстве держать народ!..» В конце речи князь велел боярам-воеводам выйти с владимирской дружиной навстречу идущим из Суздаля и побить, затем повернуть на Ростов Великий и там «раскидать» всю ростовскую дружину князя Василько, а самого его заковать и привезти во Владимир.
... Бояре какое-то время сидели, молча, затем заговорили-зашумели, некоторые стали кричать – сыновья у них, не сказавшись, ушли в Суздаль – только теперь они узнали, где у них сыновья. Кто-то из бояр вскочил с места:
– Ты, Юрий Всеволодыч, без нашего согласья отказал послам Мстислава Мстиславича и Мстислава Романыча!.. Многое не слушая делаешь: как при Липице!.. А потом совсем убежал, бросив нас с войском в поле!.. Мы пойдем, будем делать что велишь, но кровь наших детей на тебе будет!..

3
Без единого выстрела из лука, не вынув мечи, стояла владимирская дружина, выставленная в поле навстречу вольным витязям, вышедшим из Суздаля и решившимся, избрав воеводу, самостоятельно, без князя, идти совместно с русскими и половцами на татар. Построившись колонной по четыре в ряд, конные, в полном вооружении в поблескивающих бронях, на
 
головах стальные шлемы, на лицах – личины, в правой руке – копья – наконечниками вперед, вниз; в левой – красные продолговатые щиты, – проскакали мимо великокняжеской дружины тяжело бряцая оружием, – гулко, грозно, как горный обвал: гудели тысячи кованых копыт, фыркали и тяжело дышали упитанные боевые кони… Перешли на шаг и, перестроившись в колонну по два, сняв личины, подняв копья, вошли в Владимир через Серебряные ворота (с востока), вышли через Золотые ворота (западная сторона города).
Ни один владимирский воин, даже сторожа-воротники, не подчинился своему воеводе, сотнику, десятнику…

Войска великого князя владимирского отказались идти в Ростов Великий. Такого еще не бывало на Владимирско-Суздальской земле!..
Спустя четыре дня вышла дружина князя Василька Константиновича из Ростова Великого и пошла на Русь, минуя Владимир-на-Клязьме, через Переяславль-Залесский, Москву.
Василько послал весть своему стрыю великому князю Юрию Всеволодовичу:  «…Хочу  в  воинстве  со  старшими  обучиться…»  С  ним было
«малое войско» – 800 дружинников,  каждый дружинник имел оруженосца  –
всего людей в ростовском войске было около полутора тысяч.

4
Русские князья, бояре-воеводы и великий половецкий хан Котян со своими ханами сидели в великокняжеском дворце в Киеве – собрались на Совет перед выступлением на татар.
Так получилось, что русские разделились на три самостоятельные группы (коалиции): киевская – во главе с великим князем Мстиславом Романовичем; чернигово-смоленская – во главе с Мстиславом Святославовичем, великим черниговским князем; галицко-волынская – во главе с великим князем галицким Мстислав Мстиславовичем Удатным.

С 1214 года в Киеве за «старейшим» столом сидит Мстислав  Романович. Много раз встречал и потчевал он гостей в этом зале-гостиной, но впервые по такому поводу собрались князья и русские бояре вместе со своими старинными врагами-друзьями-соседями: половцами. На столах  мед
«насыти» и «подсласту», квасы, каши и вареное, жареное на вертелах мясо… Сколько уже дней стоят станом и столько народу вокруг Киева! – трава- зеленец   по   самые   корни   изгрызена   лошадьми.   Простые   воины    стали
 
голодать (в близлежащих селах, деревнях и городках кончились запасы хлеба), но запасы продуктов в обозах, приготовленные для похода, не трогали… Киевский князь собравшихся князей, бояр и половецких ханов, как мог, кормил и поил…

…Киевский великий князь встал, начал говорить… Мстислав Мстиславович смотрел на него сбоку, слушал и кровью наливались глаза у галицкого князя: «Что он говорит?!. – уже с явной ненавистью смотрел на Мстислава Романовича. – Ни виду!.. Старый (Мстислав Мстиславович и сам был не молод – 54 года) седой… Разве об этом нужно говорить?!. И почему он не может понять и согласиться, что не может он воеводить объединенными союзными войсками!.. При чем тут то, что он великий киевский князь – старейший в княжеском роду!.. Ведь великая должность не делает человека умнее и способнее – тем более он, даже будучи киевским князем, не отличался ни выдающимися талантами, ни энергией, по крайней мере, ни в чем особенном не обнаружил их, но пользовался лишь славой – “старый добрый князь”…»
Не выдержал, – полноватый, – и от этого казался еще мощнее, могутнее
– черные усы и борода с проседью, – Мстислав Мстиславович вскочил, заговорил-зарокотал басом – приглушил-погасил слабенький слащавенький голосок киевского князя, который от возмущения и обиды вдруг поперхнулся, закашлялся и сел, не сводя блестящих от слез-обиды старческих глаз с Мстислава Галицкого.
…– Не держи на меня обиды Мстислав Романыч, но не могу более молчать!.. Не о том ты говоришь! Сейчас нам надо решать, как идти, куда идти, как воевать… А прежде надо знать врага. Мы даже точно не знаем, где он на сей день находится, сколько их, что они делают и делать хотят?.. То, что ты говорил, всем известно и не о деле… Да, не пришел со своей дружиной Юрий Всеволодыч и воевод своих не послал; отсиживаются рязанцы, – повернулся к Яруну Васильевичу, не про тебя будет сказано, – молчит, как всегда, когда нет поживы, Великий Новгород – торгаши: как они были язычниками, поклоняющимися своему богу торговли: Меркурию – вору и жулику, так и остались такими же, хоть кресты носят, за что их души вечно в Аду будут!.. Зачем об них говорить, молоть языком – время на то тратить, давайте думать, решать, как воевать с имеющимися силами, которые у нас есть, – а силы не малые – только их нужно в единое тело-войско собрать и телу поставить голову умную и смелую…
 
– Тебя что ли?! – князя перекати поле!.. – выкрикнул пришедший в себя и отдохнувший Мстислав Романович.
– Меня!.. Я никогда в жизни не проиграл ни одного сражения, но видит Бог, что сейчас иду как в темный неизвестный непроходимый лес за поводырем-слепцом…
– Это я-то поводырь-слепец?!.
– Не ты, это я так…
Но тут вдруг возмутились великий черниговский князь и смоленский: заговорили, закричали – перебили Мстислава Мстиславовича.

– Ты, Мстислав, пришлый князь – всего четыре года в Галиче, а мы на своих наследственных землях сидим и отние столы занимаем… Хоть ты Удатный, но ты, рожденный в Торопце, живешь то в одном, то в другом месте…
– Долго ли в Великом Новеграде сидел?..
– Выгнали его оттуда!.. Мало того, ездишь, стравливаешь князей друг с другом: ты ведь Константина и Юрия Всеволодовичей стравил – сколько людей русских положил!.. Не бывало еще между русскими такой резни!..
– Вам самим на себя надо посмотреть: что ни год – то война, рать-сеча – пылают города, села на Руси и тысячи полоненные русские потоком идут с ярмами на выях и опутанные верьми через Степь в рабство!.. Не верите? – спросите вон Котяна…
– Ты не ровня нам, Мстислав! И не будем мы под тобой ходить!.. Сидевший рядом с Мстиславом Галицким его зять Даниил    Романович,
красный, потный, сверкая синими глазищами, что-то сказал своему тестю. Рядом с ними сидевшие князья: Мстислав Ярославович Луцкий, Изяслав Ингваревич Волынский, Святослав Яневский – тоже услышали, зашевелились, заговорили друг с другом и вместе с Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем встали и пошли к выходу, громко стуча и бренча, вон из духоты и смрада – на волю…
. . .
В тот же день, 23 апреля 1223 года, расположенные на западной стороне Киева войска галицкого и волынского князей, присоединившийся к ним воевода Ярун Васильевич с конной дружиной и несколько «свободных» князей с личными дружинами поднялись с лагеря и пошли к Зарубу. Уже около Заруба их догнали половцы Котяна. На третий день туда уже прибыли все остальные русские.
 
5
Солнце, поднявшееся на полдень, начало нагревать броню, стальной золоченый шлем на голове Даниила Романовича. Пахло молодыми, на глазах растущими травами, распустившимися листьями берегового тальника  – внизу, ближе к воде; видны были ярко-зеленые кудрявые верхушки деревьев
– отдельно растущих на высоких местах и чуть покачиваемые теплым весенне-летним ветром. Все было бы как в обычные мирные дни, если бы не шум многотысячного войска, вставшего лагерем на правом берегу Днепра; стук топоров, зиньканье пил, приглушенный звон забиваемого в дерево железа – строили переправу (понтонный мост) через Днепр. Отдельные  крики работающих взлетывали над разлившейся рекой и уносились-катились далеко по водному простору.
Мост наводился, чтобы черниговским и новгород-северским войскам переправиться на правый берег и объединиться с остальными русскими.
Даниил Романович верхом на Белане (белогривый высокий длинноногий белой масти конь в черных «чулках») в окружении двух десятков своей охраны-сторожей и вестовых, стремянных, оруженосцев смотрел с возвышенного берега, как достраивали переправу. Необычно возбужденное лицо князя, обрамленное короткой русой бородкой, казалось, светилось; необузданные смелые мысли синими искорками брызгали из прищуренных глазищ. Сверкающие его доспехи испускали-отражали энергию солнца. Даниил чувствовал, как внутри у него где-то «горит», одновременно тревожа и радуя… «Эх, эти склоки старых князей!..» – но он был рад за себя, что смог сдержаться, соблюсти честь – не встревал в разговоры-раздоры на встрече князей в Киеве; он знает себе цену: он сын Великого Романа и еще придет время, когда он покажет себя – все у него впереди – все может быть (наверное, а не может быть!) – вот с этого похода и начнется его взлет!..
По три в ряд войска чернигово-новгород-северские начали переправу по мосту… Вдруг что-то случилось!.. «Что» – еще не знал Даниил, но понял, что очень серьезное, тревожное – остановилось движенье по мосту, шум-гул изменился – стал другим: хаотичным, неровным. Его конь Белан, всегда спокойный, слегка задрожал кожей спины, повернул голову – стал смотреть на хозяина-друга: ждал команды (в больших фиолетово-зеленых глазах коня князь увидел отображенное изображение – вниз головой – своих дружинников). Его воины, стоящие рядом, раньше увидели татар – все разом заговорили (кто-то – в крик), показывая вдаль, на левый далекий берег Днепра…  Даниил  Романович  тоже  увидел:  к  переправе  съезжали     десять
 
верховых в ярких (не боевых) одеждах; в руке у одного на длинном древке был прикреплен стяг – понятный любому: «Послы!..»
Подъехал стремянной Даниила Романовича (он знал, что делать), ведя на длинном поводу всхрапывающего, пытавшегося встать на дыбы темно- карего жеребца Орлика – во время боя князь пересаживался на боевого коня. Когда начал пересаживаться (не сходя на землю), то увидел, как ревниво- обиженно блестели повлажневшие огромные глаза Белана, – говорить только не могут кони – все понимают и преданы до конца, если нужно, то легко расстаются со своей жизнью, чтобы спасти хозяина-друга или просто угодить, послужить ему в последний раз. Орлик под седлом хозяина вначале успокоился, был весь внимание, но потом его длинная спина задрожала от нетерпения, запрядал ушами… Попытался несколько раз встать на дыбы, высоко выбрасывая передние ноги – страшные в бою. Даниил Романович каблуками удерживал коня. Вглядывался. Вот три десятка всадников («Киевляне!») с правого берега помчались на левый – навстречу «гостям»…
– Княже,  тебя  великий  князь  Мстислав  Мстиславич  к  себе  кличет! –
примчавший вестник тут же круто развернулся – ускакал.
Мстислав Мстиславович Удатный со своей личной охранной полусотней в окружении нескольких князей, воевод и ханов ждал его возле летнего шатра, на вороном жеребце такого же богатырского статью, как и он сам, – всадник-князь. Конь махал головой, хрустел стальными удилами. Увидев приближающегося Даниила Романовича в полном боевом облачении в сопровождении своей охранной десятки, Мстислав Мстиславович смягчился лицом; черные маслянистые глазища его, прикрытые густыми темными бровями, приветливо сверкнули, но он тут же снова сдвинул брови, черно- пегая коротко остриженная борода кое-где серебрилась, приказал рокочущим басом прибывшему князю:
– Остаешься!.. Проследи: пусть все, – а не только мои и твои, – наденут брони. Сядут на коней и будут готовы!.. Враг знает каждый наш шаг. Мысли читает, а мы не готовы!.. Ринься татары по готовому мосту и – бери нас!..
Рядом и позади стоящие смущенно переглянулись. Тесть Мстислава Удатного великий половецкий хан Котян с большим серебряным крестом на груди поверх блестящих лат (он и еще несколько ближайших его ханов приняли крещение в Киеве) что-то сказал воеводам-ханам, – те развернули коней и поскакали в свои станы… Мстислав Удатный повернулся к Семену Олюевичу:
– Скачи со своими в борзе вниз по правому берегу Днепра, пока не встретишься   с   поднимающимися   на   ладьях   с   ратью   Домамеричем      и
 
Держикрай Володиславичем… И веди их, сторожа с берега, до Хортицы!..  Ты,
– обратился к своему воеводе Василько Гавриловичу, – иди вместе с Семеном до Хортицы, там отделись – дальше он один пойдет, – с ходу переправься на Хортицу (остров) и закрепись там… Жди поднимающихся пешцев-галичан и нас. Татар нам нельзя допускать ни на Хортицу, ни на правый берег!.. Я поскачу к киевлянам – к Мстиславу Романычу: хочу посмотреть, послушать татарских послов. Если они таковыми есть…
. . .
Татарские послы потребовали от встретивших их русских: «Кыев кыназ Мысляб вэды!»
Сопровождаемые послы, ведя своих коней – в красивых изукрашенных золотом-серебром сбруях, сверкающих от драгоценного металла и камней седлах – на поводу за собой, перешли по мосту (идя вдоль рядов русского воинства, остановившихся на мосту, даже не взглянули на них, как будто их и не было) Днепр, встали на берегу, чтобы прибраться – некоторые сняли с себя дорожные верхние халаты и засияли на солнце богатой одеждой; сели на своих коней и шагом, вслед за ведущими поднялись к большому ярко- желтому шатру великокняжеского киевского князя.
Чуть позже подъехали туда Мстислав Мстиславович и Мстислав Святославович.
У Мстислава Романовича хватило ума и такта подождать русских  князей.
. . .
Три Мстислава, три великих князя выслушали послов сидя. Послы спешились, стояли, говорил один, стоящий впереди, – коренастый, загорелый до черноты, обветренный, как угли посверкивали его глазки из-под щелей прищуренных век, лицо скуластое, черная редкая бородка на подбородке – клинышком, усы – черной узкой веревочкой свисали по краям сильного круглого рта. Он смотрел на князей как равный, говорил достойно, сильным гортанным басом, сзади его стоящий переводчик – высокий, с красивым смуглым лицом (в больших карих глазах – тревога), на голове зеленая тюбетейка, вышитая серебром.
– «Слышали мы, что вы, русские, идете против нас, послушавшись половцев. А мы вашей земли не трогали, городов и ни сел ваших. Не на вас пришли, но пришли, Богом пущенные, на холопов и конюхов своих, безбожных половцев. А заключить с нами мир. А если же половцы побегут к вам – бейте их, а товары забирайте себе. Слышали мы, что и вам они много зла творят, поэтому и мы их бьем».
 
. . .
«Приняв слова послов за обман, князья на отказываются от своих замыслов. Более того, с их молчаливого согласия половцы, мстя за свою неудачу в Предкавказье, убивают парламентеров».

6
Вот уж который день русско-половецкие войска – порознь: тремя потоками идут вниз по Днепру: по воде и берегу: конные – правым берегом, пешие – на ладьях плывут …
Широким фронтом шли конные, оставляя след: потоптанную, мятую, местами уже подсохшую, пахнущую сенным ароматом степную траву… И будто и не войско идет: без строя… крики, шум…
На Днепре холодные мутные воды играли водоворотами: крутящиеся круги расходились, то стягивались – плывущий мусор, попадая в центр, исчезал во втягивающей воронке.
Одинокие группы всадников спускались по пологому берегу к воде, пытались напоить коней, но те раздували красные ноздри, фыркали, высоко задирая морды, шарахались от движущейся воды,  не пили…
Далеко по реке вниз по ветру разносились-катились многочисленные голоса людей, стук уключин, плеск воды, разрываемой тяжелыми веслами…
Первыми (вслед за своими небольшими сторожевыми полками – на один-два дня пути от них) шли галицкие войска, позади их двигались, объединенные под руководством Мстислава Галицкого, владимиро- волынская дружина, новгородцы Яруна, князь Луцкий, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Теребовльский со своими дружинниками; замыкали половцы – они отличались от русских: битые татарами, держались более или менее строем, лошади у них были разъезжены, поджары и ходки… За ними на расстоянии в полдня друг за другом – киевская  группировка
во главе с великим князем Мстиславом Романовичам и чернигово- смоленские войска – под началом великого черниговского князя Мстислава Святославовича.
. . .
Мстислава Мстиславовича после того, как прибыли татарские послы и, как с ними поступили, – не узнать: то задумчив, то вспыльчив, злой…  Вечером, во время остановки на отдых, он послал нарочных-вестовых с приказом к своим воеводам и к князьям-союзникам, идущим за ним, и к тестю хану Котяну: прибыть к нему и – с просьбой – к Мстиславу   Романовичу
 
и черниговскому и смоленскому князьям самим прийти к нему или же послать своих воевод.
Сутки – до следующего вечера – ждал великий князь Мстислав Удатный русских великих князей или их воевод!.. Пришли только «свои» – в первую же ночь. Ни киевский, ни черниговский и смоленский князья не только не приехали и никого не послали, но даже не ответили. При свете костров, угостив «гостей» горячим жареным на углях мясом, дав им запить красного вина, Мстислав Мстиславович вдруг резко и гневно заговорил:
– Мы дали повод татарам к праведной войне! – многие не поняли, удивились, внимательно прислушались. – Смерть во время битвы есть всего лишь естеcтво, но убийство доверившихся нам, пусть и врагов – послов, есть оскорбление!.. Если хотите, и Бога!.. Мы, причастные к нему, нарушили Правду!.. Выходит, Правда не с нами… – повернулся, смотрел на Котяна зло: – Мой тесть! Как человека я тебя понимаю, но как великого хана, который допустил такое, не могу понять и простить!.. Ты отнял у нас божье покровительство – побеждают те, у кого Правда на сердце и им сопутствует удача!.. Передай ханов (назвал имена) с конными полками Яруну, а сам с остальными и обозами иди позади нас и прикрывай с тыла – сам не ищи боя, сегодня не твой день и Бог не на твоей стороне, – но до нас не допусти врага, кто бы он ни был!.. Хотя перед походом благословил и обслужил молебен за нас сам митрополит Кирилл, давайте еще раз помолимся: попросим у Бога, чтобы Он простил все наши прегрешения и даровал победу!..
. . .
Все ушли, а Мстислав Мстиславович и его тесть Котян долго еще сидели около костра: пили вино, кумыс, говорили. Котян вспоминал, рассказывал зятю:
– Татары спустились с Кавказских гор – их провели через те горы ширванские беки, – обойдя неприступный Дербент горными тропами, вышли на кипчакские равнины. Но мы вместе с аланами, лезгинами, черкесами перегородили им выход в Степь. Целый день мы бились. Они меняли, чередовали свои полки: то легкая конница засыпала нас стрелами, то тяжелая конница – всадники и лошади укрыты броней: железными, кожаными (из буйволовой кожи) пластинами, которые ни стрелой не пробить, ни саблей не разрубить, – пытались прорваться в Степь… В самые трудные места они бросали татарские сотни…
– Что-то не понятно говоришь!
– Так-то они монголы – значит побеждающие – так они себя называют,  а мы все их татарами зовем – по имени сильнейших монгольских племен,
 
которых монголы завоевали, переняли их обычаи боя: тактику и стратегию, в том числе построения, вооружения; монголы научились сражаться и побеждать, как татары, но все равно, когда где-то тяжело, вперед посылают татар или монголов под командованием военачальника татарина, – правда, им – татарам – войско более трех-пяти сотен не доверяют… Так вот, бились мы с ними целый день до вечера, но никто не одержал победы. Тогда они послали ко мне лазутчиков, которые принесли такое письмо…
– Они еще и грамотны?!
– У них уйгурская письменность; языки: монголо-татарский, уйгурский и наш – схожи; уйгуры у них служат писарями, почтой ведают… И, как помню, они такое прочитали: «Мы, монголы, как и вы, кипчаки, – одной крови,  одного роду. А соединяетесь с иноплеменниками против своих братьев. Аланы и нам и вам – чужие. Давайте заключим с вами нерушимый договор не тревожить друг друга. Мы за это вам дадим столько золота и богатых одежд, сколько пожелаете. А сами уходите отсюда и предоставьте нам одним расправиться с аланами». – Я, дурак, принял подарки: много коней, нагруженных подарками; под утро увел своих от аланов на север и, поверив татарам, распустил войско по своим стоянкам… А татары в это время разгромили аланов и их союзников-горцев; ограбили их земли и, усилившись покоренными аланами, черкесами, лезгинами, напали на нас… Остальное ты сам знаешь…
Рассветало. Можно различить уже лица ближних сторожей. Князь Мстислав Мстиславович сидел на седле (около костра) и, слегка  раскачиваясь, смотрел на догорающие угольки… Левой рукой схватил горстью свою бороду, развернул свое грузное тело в сторону тестя.
– Где они сейчас? Ты говорил, что они разделились и по всей Степи гоняются за остатками непокорившихся половцев. Много их осталось?
– Кого?
– Тех и других.
– Я же привел с собой небольшую часть – большая часть осталась там… А самих татар не так и много, но с ними теперь не только аланы и кавказские горцы, но и мои половцы. Единственно утешает то, что татары сейчас разделены: хан Джебе должен быть в Судаке, а Судэбэ – где-то между Доном и Днепром. Теперь самое время по ним ударить, пока они врозь, но… они очень быстро передвигаются…

7
 
Латомир оглядел свою сторожевую десятку, которая шла впереди, на виду небольшого сторожевого полка боярина-воеводы Алексы Андревича, за ними – огромное киевское войско, – лошади и воины его были невеселы. Латомир и сам был такой же, но не показывал виду. Приходилось то и дело придерживать своих коней, которые в отличие от многих были разъезжены и хотели прибавить ход (когда «летали» во Владимирско-Суздальскую Русь, то несколько коней загнали, но оставшиеся сейчас были хороши: поджары, резвы), но нельзя… Его ребята, как и другие, хотели поживиться в Степи… – не найдут татар, найдут вежи половецкие, оставшихся, предавших Котяна, – их нужно также наказать: побить или полонить, забрать скот, скарб, найдется у их женок злато-серебро… Приходится терпеть. Великий киевский князь Мстислав Романович обещал, что как только дойдут до острова Хортица, переправятся через Днепр и пойдут в Степь.
К киевским войскам и его сыну Всеволоду Мстиславовичу присоединились: зять Мстислава Романовича князь Андрей, Святослав Шумский и Юрий Несвижский, и еще несколько незначительных князей, бояре-воеводы со своими дружинами – вот эта силища сама, без остальных русских и половцев, разобьет любого врага! А сейчас приходится идти уже по протоптанной избитой Степи, тащить с собой обозы (чтобы было на чем везти обратно домой завоеванное-награбленное), питаться одним хлебом (кашей)… Вслух не ропщут – понимают, не то что черниговцы и смоляне, хотевшие левым берегом идти – так ближе, быстрее можно добраться до татар – первыми быть… Вон они сбоку идут, пытаются обойти – уйти вперед: догнать галицко-волынское войско с половцами Котяна…

8
После короткого сна в седле, на ходу – шагом, Джэбэ вновь – в бешеный галоп, меняя коней… Судэбэ просит помощи! Это впервые, как они по повелению Чингисхана (Суту-Богдо Чингисхана) преследовали бегущего Хорезм-шаха Мухаммеда, а теперь смотрят новые земли на Западе и наказывают половцев за помощь врагам монголов…
После разгрома половцев, бежавших и укрывшихся в Крыму – в Судаке, Джэбэ со своим туменем (остатками от десятитысячного тумена) монголов, вместе с вспомогательными войсками оставался в крымских степях – на севере полуострова. Основная монгольская орда с «присоединившимися» союзниками-половцами во главе с Судэбэ находилась в Степи между Доном  и Днепром. И вот теперь Судэбэ срочно просит Джэбэ прибыть к нему – русские все-таки решились  выйти в  Степь  и искать  войну с монголами:   они
 
отвергли мир – послов убили! Бог войны Сульдэ оскорблен, и нужно отомстить, наказать русских и половцев Котяна – иначе отвернется Бог от монголов, покинет их, и тогда не будет удачи… Джэбэ, исполняя просьбу- приказ (хотя оба монгольских темника были равными, но для блага обоих, не сговариваясь между собой, Судэбэ практически стал главнее: так как он опытнее, да и изначально войск у него было два раз больше по численности, чем у Джэбэ), все вспомогательные войска в сопровождении монгольских сотен направил на три дня пути от Днепра на восток по Залознинскому шляху, а сам с пятью тысячами монгольской конницы спешит на помощь к татарским сторожам на левом берегу Днепра.
Джэбэ скакал по левому берегу Днепра, не приближаясь близко к реке. Посланные вперед сторожа-ведомцы докладывали, что видят много лодок и ладей, плывущих вверх по течению. Джэбэ с сотней таргаудов- телохранителей, оторвавшись от своих войск, подскакал к ждущим его на левом низком берегу, заросшем вдоль края и по склону кустарником, ведомцам (реки не было видно, и их с реки не видать). Соскочил с коня – высокий, жилистый, черный от загара, в легкой броне, в стальном шлеме с прочным назатыльником (для предохранения шеи от сабельного удара), бросил повод подбежавшему таргауду, щуря глаза от солнца, и, блестя белыми зубами, шагнул в кусты, пригнувшись и замаскировавшись, стал смотреть, как, широко заняв реку, вверх по течению поднимался огромный караван лодок, ладей – шли на веслах и парусах – конца не видно… Когда передние прошли и скрылись за поворотом, через какое-то время показались задние: замыкающие лодки. Шло многотысячное сильное войско: хорошо вооруженные пешцы – незнаемые для татар, непонятные из какой земли – рода-племени. «Кто такие? Куда идут?.. Если это союзники русских  и кипчаков, то план сражения, разработанный юртаджи – современным языком: штабные офицеры – и одобренный Судэбэ и мною, уже никуда не годится!..»
– Ко мне! – приказал недалеко стоящему десятнику ведомцев- сторожей.
Извиваясь на кривых ногах, по-звериному ловко, подскочил десятник – невысокий, но коренастый, на скуластом лице горели сквозь прищуренные короткоресничные веки черными угольками бесстрастные глазки.
– Узнай: кто такие и сколько их! Я жду там, – показал рукой на временный стан, где расположился на кратковременный отдых его тумен. – Не позднее, чем Солнце в Небе пройдет полторы ладони, ты должен доложить мне!
 
. . .
Десятник подозвал своего коня тихим посвистом, вскочил на головастого невысокого с длинной гривой, но мощного, сделал знак рукой. К нему подскакали его воины.
– Мы должны узнать, кто такие плывут, сколько их и куда! Ты, ты, ты и ты, скачите, догоните и, спустившись к самой воде, кричите… делайте что угодно, чтобы привлечь их на берег. А вы двое и вы двое – верх и вниз: ищите лодки! Найдете: один остается, а другой – быстро ко мне; нет – вертаетесь оба! А мы втроем будем надувать кожаные мешки – не найдем лодку, не подойдут к берегу, сами на лошадях вплавь… – иначе позорная смерть нам; мы Богом избранный народ, и наши души после смерти должны подняться в Небо, где ждет нас вечная счастливая жизнь среди наших ушедших туда раньше нас предков и единственный путь Туда – это геройская смерть в бою!..
. . .
Солнце успело пройти в Небе ладонь, когда раненый, истекающий кровью десятник доложил Джэбэ, что вверх по течению плывут русские («Галицкие выгонцы»); они, выйдя из Днестра в Русское море (Черное море), достигли устья Днепра и теперь поднимаются на помощь… Галичан почти тумен… – не договорил – упал – умер татарский воин-батыр!..
Джэбэ позвал к себе тысячника Гемябек-нойона. В летнем шатре один на один поставил боевую задачу перед тысячником:
– Урусов больше, чем мы думали, – все изменилось. Ты один со своей тысячей продолжишь делать то, что я должен был делать со своим туменем… Поднимешься до острова Хортица и на время закроешь переправу-выход в Степь урусам и кипчакам Котяна. На время!.. Пока мы не отойдем… Но они должны переправиться и выйти в Степь!.. Я уже послал весть Судэбэ и поворачиваю на северо-восток – иду на соединение с Судэбэ Багатуром. Дальнейшие указания получишь через вестника. Иди охотничьей лавой, собирая кипчаков, из них образуй вспомогательные отряды…
. . .
Тумен Джэбэ мчался по степи. Передние кони раздвигали грудью высокую зеленую (от обильных дождей) траву, приминали толстыми сильными шерстистыми ногами, рубили нековаными копытами, вырывали корни из земли, оставляя после себя широкую полосу чернозема вперемешку с изрубленной травой. Скакали, часто меняя коней, – у каждого было по нескольку запасных; изредка останавливались, чтобы напоить и накормить  их, – монгольские воины могли сутками скакать: они ели, пили и даже   спали
 
на ходу (конечно, когда ехали шагом) в седле! – но их кони, несмотря на фантастическую выносливость и силу, не могли так, как люди.
…Иногда впереди, в стороне показывались половцы, которые в ужасе разбегались – дьяволов, нечистой силы меньше боялись, чем татар, неизвестно откуда явившихся: непобедимых и страшных: страшнее страха!..
Равномерный монотонный мощный гул несколько тысяч мчавшихся боевых коней успокаивал и одновременно навевал думы Джэбэ, скачущего в середине своей сотни таргаудов, вслед (в видимом удалении) за сторожевой сотней легкой конницы.
Он думал: сколько же русских и половцев вместе с теми, поднимающимися на помощь?.. Судэбэ должен знать – у него разведка и юртаджи день и ночь в работе. Конечно, их намного больше, чем одних монголов, которых осталось от тридцати тысяч всадников от начала похода монгольского отряда во главе двух «псов» (Судэбэ и Джэбэ – из четырех вернейших) Чингисхана с апреля 1220 года, прошедших по боевой дороге: Самарканд – Нишапур – южное побережье Каспия (там закончилось преследование хорезмшаха) – зимовка в Муганской степи – Ирак – Грузия (разгромлены были армии Георгия Четвертого и Иана Мхаргузели) –  зимовка
– Дербент – переход через Кавказский хребет и победа над алано- половецким войском… По подсчетам Джэбэ, монголов оставалось не более тринадцати тысяч.

…Наконец-то!.. В полдень, соскочив с коня, бросив поводья таргауду, Судэбэ враскачку на онемевших ногах, шагнул вышедшему его встречать из огромного полевого темно-коричневого шатра, Судэбэ, – приветливо  светился его правый прищуренный глаз и трепетал под веком  левый мертвый, – и, обнявшись, Джэбэ с нежностью потерся щекой об его шрам на лице. По всему было видно и чувствовалось, что Джэбэ очень ждали. Зашли в тень просторного шатра. Отгороженная войлочно-полотняным завесом небольшая северная часть шатра служила столовой. (Готовили на кострах под открытым небом.) Джэбэ подали обед. Он глотал пахнущее душистым дымом мясное варево, запивал чистой водой («Сладка вода в реках у урусов!..»)…
Вышел к сидящим в другой части шатра – большей, продуваемой, освещенной (снизу стенки шатра местами были приподняты в рост человека), где вокруг расстеленной карты местности (очень точной), изображенной на выделанной из телячьей шкуры пергаменте, – нойон-юртаджи и тысячникам во главе с Судэбэ. Свежий ветерок приятно наполнял шатер теплым влажным (несмотря на жару), настоянным ароматами степных трав воздухом. Джэбэ,
 
блестя черными глазами, сморщил на сухом продолговатом  лице  улыбку, сел, поджав, кривоватые, как у всех, кто привык больше ездить верхом, чем ходить, ноги, на разостланный толстый войлочный ковер, – легкий приветственный наклон головы:
– Пусть ваши кони никогда не споткнутся и руки ваши будут тверды, а глаз меток!.. – и уже не слушая обратные приветствия, впился глазами  в карту: не отрываясь, глядел-изучал (все молча ждали). Джэбэ, благодаря ясно нанесенному изображению, определил местонахождение монголов и русско- половецкого войск. Они сидят в шатре на три дня пути от Днепра на Залознинском шляхе, который строго уходил на восток, пересекая верхушки- источники многочисленных рек и речушек, текущих на север, в русские черниговские земли. Сейчас они были полноводны, но не так, чтобы быть непроходимыми,  некоторые к концу лета пересыхали…
Толстый коричневый палец Судэбэ с длинным желтым ногтем ткнулся на перекресток дорог – на полдня пути от левого берега Днепра по Залознинскому шляхту. По тому, как это было сделано и как на него посмотрел напротив сидящий Судэбэ, Джэбэ понял, что он уже определился, что делать и как делать, не посоветовавшись с ним. Джэбэ привычно пересилил обиду («Любому другому никогда не позволил бы такого!..»): «Все верно делает – мало времени!.. Надо утвердиться в том, что он предложит…» Глазами – вновь на карту: слушал и следил за движением пальца Судэбэ, который вел-показал на юго-восток вдоль правого берега Конки (впадает в Днепр) к его истокам, на полтора дня пути (для конных монгольских воинов) до возвышенности; затем – на восток по холмистой местности по  водоразделу рек и речек полтора дня пути на восток до реки Калки шла караванная тропа-дорога…
– Основные и вспомогательные наши войска должны собраться здесь! – Судэбэ ткнул пальцем. Снова сидел, полузакрыв глаза, как идол, ждал, когда Джэбэ закончит ознакомление с его планом боевых действий. Джэбэ вновь – на карту: снова две его черные косички свесились с двух сторон…
У Судэбэ по коричневой, будто бы дубленой безбородой коже левой щеки мутными каплями скатывался пот, собираясь в ложбинке бурого шрама, стекал на подбородок…
…Джэбэ вскинул голову – косички легли на затылок. Он все понял! (Запомнил на карте даже тропы-дороги на южнорусских землях.) Согласен.  Он бы тоже так же решил. Тут до него уже немало сидели, и все определили  и решили, где и как дать сражение!..
 
Затрепетал левый мертвый глаз под веком у Судэбэ, правый – прищуренный – засветился-ожил; Судэбэ чуть заметно кивнул Джэбэ и повернулся к рядом сидящему нойону-юртаджи:
– Повтори!.. Еще раз, теперь уже все вместе, окончательно, подумаем, обговорим, – может, что и новое надумаем – еще лучше…
Тот громко звонко, иногда переходя на кипчакский (тюрский), понятный монголо-татарам.
…– Урусы вместе с недобитыми нами кипчаками тремя большими ордами идут вниз по Днепру: конные по правому берегу, пешцы по воде; показывает им путь к нам старый шакал Котян… Ведут урусов «кыев киназ Мыстысляб, галич кыназ Мыстысляб» и «черны гов кыназ Мыстысляб». С ними много меньших «кыназ», сыновей со своими нукерами; бояре-воеводы с дружинами, и еще девять тысяч урусов пешцев поднимаются на помощь – завтра к вечеру дойдут до острова Хортица. Урусов и кипчаков вместе – одних конных – в три раза больше, чем нас, монголов…
– Но у нас вспомогательные войска, а вы сами знаете, сколько их!..
– Кони у урусов еще не разъезжены, тучны, не резвы, а пешцы в степи…
«Заспорили»…
Судэбэ и Джэбэ молчали, внимательно прислушивались: во время военных советов споры младших поощрялись – пока не скажет решающее слово старший. (А так, где-нибудь поспорь и, встревая в спор, встань на чью- нибудь сторону – смерть!)
…– Видел урусов?!. Нет?!. Один на один тебе его не одолеть. Каждый урус – багатур: здоровше и сильнее любого монгола – мы как подростки выглядим по сравнению с ними!.. (Судэбэ грозно нахмурился, посмотрел глазом на говорившего, – даже на военном совете, где разрешено все говорить, есть предел и нельзя унижать монголов!) – говоривший понизил голос и заискивающе:
– Не все… некоторые урусы только такие…
У Джэбэ в глубине прищура зло заискрились глаза, на сухом лице (с немонгольским длинным носом) напряглись желваки, как крылья хищной птицы взметнулись черные брови – вот-вот вскочит-кинется на юртаджи- нойона.
– Кто твои глаза и уши?!
– У нас много кипчаков среди…
– Им нельзя верить! – гневный сильный выкрик Джэбэ – один, из близсидящих, заковырял в ушах: заложило уши.
– Урус-бояр!.. Они за мзду все продадут…
 
– Так почему же они еще существуют… княжества, почему жив еще народ?!.
– Но сам урус-народ не таков: они не продаются, их нельзя купить – они землю свою не продают… Потому и крепки и живы княжества, пока таков народ!
– Теперь верю!.. Это у всех народов так… кроме нашего, у нас никого не подкупить – даже женщин!..
– Если у урусов их бояре-нойоны берут мзду, то они предадут – купятся!
– и свой народ. И тогда мы этот народ победим! И со временем они будут нашими рабами…
– Кто в конных и пеших войсках у них? Одни ратные или есть работные люди, слуги и рабы?
– У  них  нет  рабов,  как  у  нас,  они  пленных-иноземцев  отпускают    –
«садят» на землю – хлеб выращивать, а вот когда своих полонят, то делают кабальными, слугами или же продают в рабство в чужие земли.
– Что за дикий, неумный народ!.. Сам Бог велит полонить их земли и навести порядок!..
– Слуга – это не раб, – молчавший до этого тысячник, с небольшими седеющими косичками – щепоть седых волос на подбородке: – Народ, который не имеет рабов, сам никогда рабом не будет… Только вот гибель от своих мзду берущих (эти упыри в каждом народе есть! – как сказано было, кроме нас) действительно может быть!..
Темники уважительно промолчали: старик-тысячник начинал свою службу нукером у самого Чингиса, когда тот был еще Темучином.
– Странный народ! У нас по закону Ясы монгол не может быть рабом даже у своего хана, а тут кабалят своих… – все посмотрели на юртаджи: – Да- а-а! Такой Великой Ясы нет ни у одного народа в Мире, и он им не нужен…
– Об этом может говорить и решать Бог и Чингисхан со своими мудрецами-учеными, собранными со всего Мира, и вместе с которыми Он составил Ясу! – вмешался Судэбэ, который неукоснительно выполнял то, что указано и сказано в Ясе, несмотря на возраст, раны и благодаря чему сохранил силу мышления и способность ратиться – ни в теле, ни на лице (хотя на вид казался полным – просто коренаст) – ни жиринки; не пьянствует, не обжирается, не прелюбодействует… Знали, что Судэбэ каждый день тренируется – случись: в бою не уступить никому из молодых – даже в стрельбе из лука (держит он лук в правой вытянутой руке, так как из-за ранения левый локтевой сустав полностью не разгибался, и прицеливался правым   глазом…)   на   полном   скаку   в   60–70   шагов   попадал   в    голову
 
высунувшемуся из норы сурку. (Правда, в бою, в отличие от русских, монголо- татарские военачальники в атаку впереди своих воинов не ходили.) Усмехнулся Судэбэ, но уже не так жестко, как в первый раз, посмотрел на юртаджи (который начал выдергивать невидимый волосок у себя на подбородке), левый глаз под веками у него затрепетал и продолжил низким негромким голосом: – Все народы вместе с их вождями – уже наши рабы или будут нашими рабами!.. Так предназначено Богом – Вечным Синим Небом!..
Затем Судэбэ и Джэбэ выслушали каждого по очереди. Почти все в тактике и стратегии сражения с объединенными русско-кипчакскими войсками были единого мнения. (Другого способа победить просто не было.) Судэбэ отдал приказ: чтобы татарские тысячники закончили сбор и формирование из разрозненных племенных групп кипчаков и других союзников по подобию монголов сотни и тысячи (но в тумени не объединяли); к каждому вновь назначенному тысячнику – из союзников – прикрепляли охранную монголо-татарскую сотню во главе с сотником, который практически будет управлять через тысячника тысячей; потребовал уделить особое внимание урусам-бродникам (предки современных донских казаков), перешедшим на сторону монголо-татар, к ним нужно послать только для связи два-три десятка во главе сотником, – урусы сами пришли и изъявили желание участвовать в походе на кипчаков, – и пусть стоят отдельным станом и без личного приказа Судэбэ в бой не вступают; чтобы один из колчанов у каждого монгольского воина был набит стрелами с бронебойными наконечниками. (Узкий длинный конусовидный наконечник состоял из игловидного стержня из сверхпрочной стали, на острие и с боков наплавлено мягкое железо: идентично пуле-снаряду противотанкового ружья
времен Второй мировой войны!)
– …Джэбэ, мы с тобой не нарушим Ясу, если для сраженья возьмем  тоже по колчану тяжелых железо пробивающих стрел!.. Тебе и твоим воинам трудно придется: не так-то просто будет, когда во много раз превышающие численностью враги, перейдя Днепр, войдут в Степь; нужно будет очень  тонко и умело вести их туда, куда мы определили… сдерживая, и чтобы не прорвались,  и  не  нагнали,  и  дали  приготовиться,  и    не  сорвались  они    с
«крючка»… В ближний контактный бой с урусами разрешаю вступать только тяжеловооруженным!.. Всем дать кроме колчана со стрелами с бронебойными наконечниками еще три – с простыми боевыми наконечниками!..
 
Для усиления Джэбэ ему были приданы часть аланов и черкесов (несколько тысяч). Походные оружейные кузни мастерские были далеко увезены в тыл, где в кузнях продолжали вновь ковать оружие и восстанавливать-ремонтировать старое и трофейное: наконечники стрел, сабли, палаши, топоры, наконечники копий с крюками и т. д. В мастерских делали луки; надевали наконечники на стрелы, оперяли их; шили бронь и ремонтировали старое…
. . .
В шатре остались втроем. Судэбэ теперь уже подробно (при всех не стал!) инструктировал Джэбэ, который внимательно слушал, изобразив на лице покорность и смирение. В стороне сидел, низко наклонившись над желтым пергаментом, юртаджи – писал письмо русским.
… – Они устремятся в глубь Степи даже не сколько за нами, а чтобы поживиться: скотом, скарбом, полон взять – хоть рабов у них нет, но очень выгодно торгуют ими – за море отправляют через перекупщиков, так же как своих, когда друг с другом воюют… Еще раз прошу: сдерживай, не давай им быстро передвигаться – нам нужно время и место для встречи с ними!.. Растяни, не дай им объединиться – всех их вместе, одновременно мы не одолеем… Наших послов доведи до Днепра, и пусть они к ним не переходят на правый берег; с ними пошли три сотни конных лучников… – на лице у Судэбэ  гримаса боли и скорби (не понять: наигранная или на самом   деле…):
– Они убили моих лучших багатуров – среди них двое  тысячников!.. Еще раз клянусь вам, мои побратими, что отомщу за вас – будьте Там спокойны!..
Подошел юртаджи.
– Читай!.. – приказал Судэбэ.
Судэбэ не дослушал, выхватил письмо, скомкал пергамент, бросил.
– С  врагами  много  не  говорят!  Пусть  наши  послы  на  словах скажут:
«Если вы послушались кипчаков, убили наших послов и идете против нас – то вы идите. А мы вас не трогали, и рассудит нас Бог!..»
. . .
Высокий жилистый Джэбэ и коренастый, как будто вытесанный из гранита, Судэбэ – одни в шатре. Стоя, положив руки друг другу на плечи, они молчали-говорили, понимая без слов, читали мысли по выражениям глаз, лица… Судэбэ-багатур из племени урянкат, Джэбэ-нойон из племени ясут – лучшие полководцы (братья по оружию – выше и ближе, чем кровное родство!) друга и одновременно земного бога Чигисхана!
 
Попрощались: обнялись. Джэбэ надел легкий стальной шлем – без единой царапины, нагнулся – вышел. Через некоторое время – гул быстро удаляющихся сотен копыт …

9
9–10 мая 1223 года при подходе к Олешье в Надпорожье, в 42–50 км выше порогов (не путать с нижнеднепровским Олешьем), плывущие по Днепру пешцы – киевляне, черниговцы, с северских земель и другие – все смешались (они обогнали своих конных) – сообщили Мстиславу Удатному,  что к левому берегу подходит татарское посольство в сопровождении нескольких сотен конных.
Мстислав Мстиславович и Даниил Романович в сопровождении своих сторожей спустились к воде. С неба – жара: печет солнце, а здесь от воды тянуло ледяным холодом…
Пристали несколько русских лодок, ладья. Князь Мстислав Мстиславович посадил в одну из лодок половца-толмача с  гребцами, высадив пешцев, и велел ему передать послам: «Переезжайте на правый берег!..»
Татарские послы не стали разговаривать даже…
…– Я пойду!.. – князь Даниил Романович и с ним десять его дружинников запрыгнули в ладью.
– Даниил! Вылазь!.. Останешься… Если что… то возьми в руки… Все!..
Ладья с великим князем Мстиславом Мстиславовичем с полутора десятками воев, которые довооружились тяжелыми коловоротными самострелами, и с шестью гребцами, в сопровождении пяти лодок быстро стали удаляться… Хотя в этом месте было уже, чем в других местах по нижнему течению Днепра (исключение – Протолчия брода – ниже порогов – перед островом Хортица), все равно до пологого левого берега было   далеко
– отделяло текучее неукротимое море студеной вешней непрогретой мутной воды…
Вначале их относило течением… Вода журчала, расталкиваемая тупым носом ладьи; приятно было, когда на лицо попадали холодные брызги…
– Табань!.. Так, так – наискось, как раз к ним плывем…
Подплыли к берегу на сотню шагов (ближе не стали подплывать) – лица послов и конных татарских воев хорошо видны, – конные стояли строем, чуть выше, полукольцом закрыв послов с тыла (четно выделялись десятники и сотники), на невысоких коренастых большеголовых конях, укрытых  кожаными  «латами»  –  только  мощные  мохнатые  ноги  не  защищены,    на
 
мордах – личины. Татарские воины сидели на седлах прямо в блестящих кожаных «бронях», в шлемах (десятники и сотники – в железных) – кожаных же, сзади с широкими назатыльниками («Голову не срубишь!»); на поясе – узкие длинные мечи (палаши), в руках – луки; спереди, сзади, по бокам свисали прикрепленные к седлу колчаны со стрелами. Вдруг один из них развернулся, сидя в седле, посмотрел назад (показал спину) и что-то сказал…
– Смотрите! А спины-то у них ничем не защищены!.. – удивились русские в ладье, некоторые, не понимая, захихикали. Мстислав Мстиславович нахмурил брови, почернел лицом…
Из десяти послов пятеро были «людимы», остальные с непривычно непроницаемыми лицами: скуласты, узкоглазы, гололицы, если не считать узкие ниточки усов и редкие черные бородки – у одного – хищная белозубая улыбка-усмешка…
Стоящий впереди всех посол-татарин неожиданно громко и резко прокричал    слова    Судэбэ.    (Мстислав    Мстиславович    и    посол    на   миг
«стукнулись» взглядами!..) Развернулся и пошел, не ожидая  ответа, остальные – за ним.
Половец-толмач начал переводить великому князю, но Мстислав Мстиславович, не поворачивая голову:
– Не надо: я понял …
В ладье, лодках (их постепенно сносило течением) зашевелились, зашумели, заспорили; в руках появились самострелы, кое-кто уже прицеливался в уходящих послов… Мстислав Мстиславович вмиг побагровел, почернел лицом – борода взмокла, прилипла, из-под золоченого шлема потекли крупные капли пота: по лбу, коричневому носу; в выпученных глазищах – гнев и еще что-то такое… – яростный зычный окрик:
– Положите!.. Не сметь стрелить!
Послы даже не оглянулись, хотя и для них этот окрик должен был быть неожиданно громким.
. . .
Поплыли обратно, дошли до середины. Лицо Мстислава Мстиславовича постепенно просветлело, повеселел, ожили глаза – другие мысли: «Судя по сказанному послами, татары не так сильны, как про них говорят!.. И  уже бегут, уходят, увидев и узнав наши силы». – Он теперь знал, что делать: переправиться на левый берег и стремительно атаковать-преследовать – не дать противнику собраться, организовать сражение! Догнать татар и разгромить или же гнать их как можно дальше…
 
Вышел на берег и отдал приказ войскам – своей дружине и присоединившимся к нему, – чтобы подтянулись.
Лично сам носился на гнедом высоком туркменском огненно-злом жеребце – все видел, замечал, громко ругался, если что не так, и тут же заставлял исправить; у некоторых воев, проверив вооружение и доспехи, выгонял из построения – отсылал в обоз…
Через своих гонцов известил великих князей о татарских послах и о том, что они сказали. И уже не призывал объединяться, но предлагал всем начать военные действия, пока «татары бегут и не в силах оборониться». Предупреждал, что в случае отказа русских князей он один будет ратоборствовать: у него достаточно сил, чтобы справиться, – с ним «многия князи с воеводами» и половцы Котяна; напоминал, что половцы не враги, а союзники и им нужно помочь восстановиться на Юге и Востоке, – «они теперь суть щит нам, нашим землям!..»

10
Объединенные, собранные в единый кулак войска Мстислава Мстиславовича, еще какое-то время шли, поджидая остальных русских, но великие князья молчали и на этот раз…
На порогах присоединившиеся к Мстиславу Удатному пешцы, оставив ладьи (грузы перенесли на вьючных коней), вышли на берег, подняли лодки на плечи, – сделав «коромысла» из жердей, – и совершили девяностоверстный марш мимо порогов, – к 15 мая дошли до Протолчьего брода (ширина Днепра в этом месте: 180–200 метров) перед Хортицей  и стали станом на берегу.
Мстислава Мстиславовича уже ждали воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович. (Они разместили свои дружины на острове Хортица.) Великий князь Галицкий слез с коня, обнялся с каждым и повел в свой, только что поставленный шатер. Послал за Котяном, Даниилом,  другими князьями, Яруном и воеводами…
. . .
… Стрела, еще несколько стрел, сотни стрел посыпались с шелестом сверху со стороны реки на правый берег: стукающе-скрежещуще-хрустящий звук, когда стрела на излете ударялась в песчано-гранитный грунт у воды или глухой стук – в истоптанный дерн; как град слышался, попадая в шлем, броню… «шлеп-чмок», когда – в незащищенную часть тела, не глубоко раня, но – больно!.. Раненые кони дико взвизгивали, вставали на дыбы, вырывали поводья, сбрасывали седока и ускакивали прочь…
 
Дикий ор людей, вопли, визги… Бешеный галоп несущихся и  сбивающих все на своем пути раненых коней…
Стреляли татары с левого берега через брод, стоя конным строем, не спускаясь к воде.
Когда прискакали Мстислав Мстиславович, Даниил Романович и Ярун на место обстрела, русские вои, прикрывшись щитами, начали уже стрелять- отвечать из самострелов (русские лучные стрелы на таком расстоянии, перелетая реку, не достигали до высоко стоящих на берегу противника).
Татары перестали стрелять, отошли от берега, исчезли из виду.
Данил Романович поднял татарскую стрелу. Показал Мстиславу Мстиславовичу.
– Смотри какие наконечники – ни бронь, ни кольчугу не проткнут… Подходили, смотрели, удовлетворенные.
– На охоту и то такие не возьму…
– Что-то знакомые… Кажись, это не татарские…
Между тем крики, шум нарастали. Общее возбуждение среди русских!.. Подбегали, подскакивали конные на пляшущих конях – просили быстрее переправиться на левый берег, чтобы побить за «насмешку» татарву.
Ярун вздыбил черного рослого с лоснящейся короткой шерстью жеребца, развернулся и умчался к своей новгородской дружине и к приданным ему половцам, которые были уже готовы к выступлению и встретили своего воеводу громкими криками-призывами ринуться в бой…

Могучие новгородские конники – в тяжелой броне, в руках толстые длинные древки копий, слева у каждого, поблескивая на солнце бронзой, медью или железом, висел щит, – плотным строем шли за Яруном; за ними – пестрые конные отряды многочисленных половцев – во главе каждого – стойбищный хан в красных, синих, зеленых одеждах, у некоторых поблескивали на ушах кольца из драгоценного металла – кое у кого были кольчуги и шлемы, с луками в тульях, привязанные сбоку к седлу, в руках легкие длинные пики, – гортанно кричали, блестели черные глаза, светились бронзовым цветом потные лица,  торопились к переправе…

Остров Хортица разделял Днепр на два рукава: левый – быстрый и правый: раза в три шире и с более спокойным течением. До подхода русских войск пешцы воевод Домамерича и Держикрая Владиславовича успели построить понтонный мост с правого берега на Хортицу. Вот по этому мосту и ринулась конница подошедших русских и половцев.
 
Мстислав Мстиславович, уже не колеблясь, отдал приказ начать переправу на левый берег – атаковать противника.
. . .
Пешцы («выгонцы галицкие»), с ног до головы увешанные оружием: копья, мечи, луки, самострелы, за спинами тяжелые колчаны, наполненные стрелами, слева у каждого тяжелый червленый щит – чуть ли не в рост человека – спускались с крутого скалистого берега Хортицы по вырубленным в граните ступенькам к воде. Садились в длинные лодки, закрывшись щитами по бортам и спереди, отталкивали тяжело осевшие лодки в водные струи левого протока Днепра и, быстро гребя веслами, мчались к левому берегу… Зеркально отсвечивала солнечными бликами река; брызги, шум, стук  уключин и веселый возбуждающий гомон-рокот тысяч людей.

На острове тесно от войск. Со стороны кажется, что все смешалось, неразбериха… На восточной стороне острова, на краю невысокого каменистого берега стоит спешившийся Мстислав Мстиславович в окружении своей охранной сотни, вестовых; рядом – стремянные с двумя его боевыми конями, оруженосцы. Великий князь весел, блестят на солнце его белые  зубы; к нему то и дело подходят один за другим: князья, воеводы… – как и он, все в бронях, латах, на головах надеты – у князей позолоченные – стальные шлемы, шитые золотом оплечья – последние были и у воевод.
…Великий князь Галицкий заканчивал давать наставления воеводам Юрию Домамеричу и Держикрай Владиславовичу (они вслед за своими сотнями собирались на левый берег):
– Отгоните их подальше в Поле и, огородившись копьями,  прикрывшись щитами, бейте по ним из луков и самострелов – не давайте приблизиться к себе или обойти вас, – нам нужно время и место (освобожденная полоса на левом берегу), чтобы конные полки наши перевезти на тот берег…
Сел на коня – так виднее Мстиславу Мстиславовичу. Судя по ябеде дальних сторожей, там – союзники татар, а сами они где-то за ними прячутся. Вот последние лодки с воями-пешцами пересекли левый быстротечный проток. Передние взобрались уже на левый пологий берег Днепра и вступили
в рукопашный бой с алано-касожскими полками.
Теперь Мстислав Удатный хорошо разглядел: «Точно не татарове. И стрелы те не татарские». Похоже было, что противник не в состоянии сопротивляться и потому уходит-бежит в Степь, оставив для прикрытия союзников.  Он  (Мстислав  Мстиславович)  все  правильно делает:  оставив на
 
правом берегу часть половцев с кибитками, во главе с ханом Котяном для защиты с Юга русских земель, переправившись на левый берег с войсками (пешцы, его конная дружина, присоединившиеся к нему Даниил Романович, Ярун со своими и конными половцами, союзные князья и бояре-воеводы) пустится в погоню за татарами, не обращая внимания на киевских, чернигово- северских и смоленских князей. Он один сделает то, что должны были сделать вместе!.. «Своих сторожей нужно оставить на переправе…»

Обогнув остров сверху, подошли и причалили весельные (сделанные из трех-четырех лодок) паромы. Гулко стуча коваными передними копытами по деревянным плахам-настилам парома, заходили, нервно вскидывая головы и всхрапывая, ведомые за поводья кони. На паромы была загружена конная дружина Яруна, затем – половецкие полки. Конники стояли около паромных перил, каждый со своим полком, поглаживая морду, шею своей лошади…
Передние паромы переплыли, причалили, конница начала высаживаться. Ярун смотрел на приближающийся берег. Там уже не видно было сражающихся русских со спешившимися степняками, – только  знакомый шум-гул боя слышался с той стороны, – врага оттеснили от берега. Вот уже, ведя за собой на поводу коней, вверх вбегали половцы, ухватившись за седла, взлетали на своих коней и с гиком-свистом уносились – исчезали с глаз…
Ярун оглянулся: на берегу Хортицы могучий всадник в сверкающем золоченом шлеме и в латах, подняв правую руку с мечом, радостно приветствовал-призывал их вперед… – в бой!..
Слева, нагоняя их, шли паромы с конной дружиной князя Даниила Романовича.
Пахло рекой, свежей древесиной (устланный пол парома из только что срубленных и обтесанных деревьев был изрублен сверху подковами беспокойно топочущихся коней).
. . .
Паромы ходили – продолжали перевозить. Даниил Романович через вестового сообщил, что он со своей дружиной вместе с Яруном и половцами гонят врага, но с самими татарами еще не скрещивали мечи; спрашивал: далеко ли от Днепра уходить – гнать их?..
Великий князь послал ответ: «Идите как можно дальше в Поле за ними, не останавливайтесь! Я догоню вас».
 
11
…Джэбэ, стоя на кургане, одетый и вооруженный как воин тяжелой конницы, приподняв стальную личину (даже шея спереди и с боков была закрыта мелкоячеистой кольчугой, которая крепилась к шлему, сзади – к назатыльнику), щурясь, наблюдал за боем. Подправил висящий на левом боку тяжелый длинный палаш, обратился к рядом стоящим тысячнику багатур-нойону и юртаджи.
– Хватит!.. Достаточно!.. Гемябэк, у тебя восемь сотен: пять легкой конницы и три тяжелой. Пусти вперед пять сотен легкой – останови урусов, засыпь их стрелами; остатки бегущих аланов и касогов поверни лицом к врагу
– и чтобы ни шагу назад!.. (Приказ был исполнен немедленно: пять сотен легкой конницы умчались на запад.) Сам с тремя сотнями тяжелой конницы и бери всех моих аланов и касогов и гони на врага – закрой урусам на два-три дня дорогу в Поле, – из-под век сверкнули темные жгучие глаза: – Я  разрешаю тебе достойно, как положено монголу-мужчине, умереть с оружием в руке!.. Так нужно Богу Сульдэ – мы должны показать силу и, как умеем, когда нужно сражаться до конца, не отступив, не показав спины, достойно уйти к Нему в Синее Небо, чтобы стать божьим воином – мы давно не посылали Ему монгольских батыров, пусть знает, что мы не стали трусами, не прощаем оскорбления и унижения, которое мы получили от своих врагов: убили наших безоружных мирных послов! Пусть Сульдэ всегда будет с нами, помогает, не отворачивается от нас!.. Нам нужно время, чтобы успеть приготовиться к Большому сражению!..
Темник Джэбэ опустил закрепленную к шлему личину (изображающую морду тигра с оскаленной пастью), вмиг преобразился, приказал глухим (из- под маски) рычащим голосом:
– Проводим багатур-нойона Гемябека и наших братьев Непобедимых в последний бой на Земле!..
. . .
Боевые трубы, бубны подняли трехтысячное войско алан и двухтысячное касогов. За ними вскачь – три сотни монгольской тяжелой конницы воинов-батыров во главе с тысячником Гемябэком. Чуть отстав, скакала за ними, провожая на бой, навстречу русским дружинникам многотысячная монголо-татарская конница Джэбэ.
Расстояние между сотнями тяжеловооруженных татар Гемябэка и последними рядами легковооруженных алано-касогов неукоснительно соблюдалось, так как тех, кто отставал, затаптывали, изрубали, сбивали, – после   двух-трех   случаев   алано-касоги   подтянулись   и   уже,   не    сбавляя
 
скорости, скакали вперед. Вскоре увидели легкие татарские сотни, которые, заметив догоняющих, прибавили скорость и вскоре скрылись за горизонтом.
Задние из касогов, оглядываясь, видели, как вплотную к ним, будто прицепившись, скачут, тяжело грохоча копытами, три сотни татар во главе с тысячником. За ними равномерно, не убыстряя и не замедляя бег, катилась конная лава Джэбэ. Мощные воины-татары (в тяжелую конницу отбирали самых сильных воинов и под стать им коней) в блестящих черных кожаных латах (из буйволовой кожи специально выделанные, обработанные и покрашенные); длинные тяжелые палаши (в полтора раза длиннее сабли или меча) в руках, луки в полуоткрытых чехлах висели слева – рядом с круглыми щитами, – прикрепленные к седлам. Колчаны со стрелами висели справа, задевая бедра. Лицо, шея воина защищены; крупы коней укрыты кожаными пластинками-латами; на мордах – огромные личины-намордники; кожаные пластины кое-где усилены стальными пластинами – все самое лучшее, передовое было взято у народов Китая и Средней Азии в вооружении и технике! – редкая стрела или копье или меч, сумев пробить кожаные пластины, добирались до нательного белья монголо-татарского воина, но и добравшись, как правило, не протыкала ткань из специального шелка, а уходила в глубь раны вместе с наконечником стрелы, копья и, потянув ткань белья, легко вытаскивалась из раны – эта своего рода операция многим спасала жизнь, так как оставшийся наконечник приводил к инфекции – к гибели раненого.
…Расстояние между тремя тяжелыми сотнями Гемябэка и туменем Джэбэ начало увеличиваться… Отставшие конные лавы монголо-татар сворачивали налево, затем поворачивали назад…
. . .
Пять сотен легкой татарской конницы Гемябэка на бешеном скаку разворачивались в широкую лаву, охватывая урусов, скакавших навстречу на тяжело дышащих лошадях, не могших развить достаточную скорость…
(Боярин-воевода Иван Дмитриевич вел свою полуторатысячную дружину, обойдя справа – по приказу Мстислава Мстиславовича – сражающихся Даниила Романовича и Яруна с остатками бегущих алано- касогов, в Поле – разведка боем.)
Вот татарская конница обхватила уже подковой и быстро пошла на сближение. Иван Дмитриевич усмехнулся: противник явно переоценивал  себя – в дружине воеводы в три раза больше воев. Хотя… то, что татары появились вдруг и смело атакуют, с какой скоростью выполняют маневры, говорило о том, что все не так просто и что противник опытен. Пригляделся  и
 
удивился: татары были хорошо вооружены и в шлемах и в легкой брони!.. («Вон какове татарове, а я-то думал!.. Только зачем столько колчанов со стрелами?! – счас врежемся и порубим их!..»)
Они, сблизившись с русскими на расстояние полтора-два полета (русских) стрел, вдруг разом развернулись и закрутили «карусель», при этом бешено мчавшиеся в переднем ряду татары начали стрелять из луков и, выпустив – каждый – по десятку стрел, доскакивали до конца ряда, разворачивались и уже обратно скакали по второму ряду и, вновь развернувшись на другом конце, снова оказывались в переднем ряду и все вновь повторялось… И поражало то, что расстояние при этом между русскими и собой они сохраняли!..
Стрельба из луков ошеломила русских, отрезвила – беспечности как не бывало, когда после первых выстрелов они десятками скатились, сползли, умирающие, с седел, повисли раненые. Длинные тяжелые стрелы с узкими стальными наконечниками на таком расстоянии легко пробивали броневые пластины, проходили сквозь кольчугу, как будто их и не бывало на русских воинах.
Лебедина (лошадь воеводы) сама, без команды, страшно напряглась, напружинилась вся и, вытянув белую шею, вдруг вырвалась вперед и со страшным ускорением понеслась на татар. Его лошадь сделала то, что  должен был сделать он, воевода Иван Дмитриевич: не дав времени на действия врагу, повести своих за собой на сближение, вступить в контактный бой, используя свое численное превосходство, изрубить, разметать противника.
Воевода, уже бешено несясь, вынул меч (в левой руке тяжелое  длинное копье, справа висит, привязанный к седлу, большой колчан с сулицами), закричал зычно, перекрывая грохот-шум, призывая всех  за собой… Но большинство отстало от него… Удар-боль в левое плечо – плечо – как огромный больной зуб! – до самой кости впилась татарская стрела!.. От боли застонал, – щит у него слетел, – он согнулся (лошадь не сбавляя сумасшедшего аллюра, изогнув шею, кося глазами, посмотрела на него: в светло-карих лошадиных глазищах – дикий страх), прилег на гриву коня…
Татарская конница – миг и разделилась, пропустила – атака-удар растянувшейся и сильно поредевшей русской конницы – в пустоту!..
Воевода неимоверным усилием, превозмогая боль и слабость, выпрямился в седле, хриплым, но все еще громким голосом приказал остановиться и начать стрелять из луков. (Татары, скача с двух сторон, не переставали  стрелять  –  выбивать  русских.)  Дружина  воеводы,     образовав
 
большой овальный круг, закрывшись щитами, начала отвечать стрелами, но не все выпущенные стрелы долетали и попадали в цель. «Лодыри!.. Даже луки поленились пристрелять, как натянули тетиву на луке…» – Иван Дмитриевич вспомнил, что ему самому только перед Хортицей оруженосец натянул тетиву и он тоже не пристрелял лук.
Даже прикрытые щитами, то тут, то там пораженные воины, вскрикивая, вываливались с седел – тяжело с шумом грохались на изрубленную копытами степную траву.
Бой-перестрелка продолжалась. На одну пущенную стрелу татары отвечали тремя-четырьмя метко пущенными. Они стреляли только по всадникам, а незащищенных коней не трогали, и, как ни странно, но у многих русских это вызывали уважение… Воины легкой татарской конницы джигитовали, не стояли на месте, и в них даже с близкого расстояния было трудно попасть: носились на своих диких (с виду) конях, постоянно двигались, меняя положение, и будто без всяких усилий и не целясь, пускали стрелы, и, пока первая стрела успевала долететь и поразить, вслед за ней летели еще две-три – по другим уже целям…
Пересиливая боль, повернул движением ноги Лебедину, закричал своим двум сотникам, чтобы они атаковали татар слева от них, а сам с остальными дружинниками, развертываясь фронтом, пошел на сближение с другой частью татар – которые справа…
Но быстрые татарские сотни не подпускали на ближний бой – вновь легко уходили, при этом продолжали стрельбу, нанося урон русским. Вот они вновь соединились вместе, развернулись назад и, ускоряясь (стрелять перестали), – расстояние между ними увеличивалось на глазах – одолели длинный пологий подъем и скрылись из виду…
Когда преследовавшая конная дружина вслед за бежавшими монголо- татарами одолела пологий косогор, была неожиданно атакована скрывающимися за возвышенностью алано-касожской конницей!..
От полного истребления дружины Ивана Дмитриевича спасли подоспевшие великий князь Мстислав Удатный и его зять Даниил Романович с Яруном и его половцами. Мстислав Мстиславович повел свою личную пятитысячную конную дружину в «лоб»,  остальные обошли…
Скоротечный ожесточенный бой и… небольшая часть оставшихся в живых аланов и касогов, сумевших вырваться из окружения, бежали в Степь и рассеялись, но оказавшиеся за ними легкая татарская конница (уже знакомая) и три сотни тяжелой сражались… Они, организовав круговую  оборону, вначале    отстреливались    –    не    подпускали;    когда    кончились    стрелы,
 
ощетинившись короткими копьями, бились в ближнем бою… Уцелевшие татары, привязав к седлу умирающего хана (Гемябэка), каким-то образом смогли прорваться и уйти…
Посланные в погоню Ярун с половцами, на рассвете следующего дня, нашли спрятанного в земле (в норе), на восточной стороне кургана еще дышащего тысячника хана Гемябэка. Остатки татар, расположившиеся тут же, почти все израненные, хотели отвлечь внимание и увести за собой преследователей, но были окружены… никто из них не сдался, не попросил пощады!..
Гемябэка привезли к великому князю Мстиславу Мстиславовичу. Как ни пытались, не смогли хану вернуть сознание. Только раз услышали из его спекшихся окровавленных губ тяжкий хриплый стон: «Баш аурта!..»
… «Половцы и, выпросив у Мстислава (Гемябэка), зарезали».
. . .
Оставив на правом берегу Днепра (напротив Хортицы) с вежами многотысячную орду во главе с Котяном и тысячу пешцев из галицких выгонцев на острове Хортица, русские князья вместе с половцами бросились в Степь в погоню за «побитыми» монголо-татарами…

Глава третья 1
Судэбэ, скрестив ноги, сидел на мягком толстом сером войлоке в своем небольшом походном шатре; он только что проснулся – сидя, под утро вздремнул; два ближних таргауда, которые всегда находились с ним рядом (Судэбэ никогда не видел их спящими!), откинули полог и приятная предутренняя прохлада обдала влажной свежестью. Он повел широкими ноздрями короткого носа, принюхался, и лицо его ожило, исказилось подобием улыбки: пахло родным: степью, дымом костра (пекли мясо). Вот и наступил решительный день! Почти все приготовлено, обдумано, сказано; главный шаман вчера еще раз просил у Бога победу, – не монголы навязали войну урусам, а они сами, совершив тяжкий непростительный грех: убили послов-посланников, охраняемые принятыми у всех не диких народов обычаями: не только не убивать, но их даже нельзя оскорблять – это как гости, которые приглашены, они оберегаются Богом… И теперь должно последовать возмездие! Монголы никогда не трогали и не тронут ни один народ,  который  дружественен  или становится  союзником,  и,  наоборот, нет
 
пощады никому, кто против избранного Богом монголов, являющихся  божьим карающим мечом за совершенные грехи на Земле;  народом, который установит порядок и мир на Земле, когда завоюет все земли и народы, населяющие Ее.
В эту короткую летнюю ночь он вместе с шаманом молил Бога («Бог един!»), отдельно – Сульдэ. Потом сидели с Джэбэ: слушали юртаджи, тысячников – советовались, и, наконец, приказал от имени себя и Джэбэ, что делать тысячникам, – каждому в помощь придавался «союзный» половецкий хан со своей ордой – в две-три тысячи конных половецких воинов. Все половцы от простого до хана предупреждены, что они подпадают под закон Ясы (легче погибнуть в бою, чем отступить-побежать).
Хотя Судэбэ почти не спал в эту ночь, но его воины отдохнули и будут отдыхать до полудня, кроме тех, кто «вел» урусов…

2
Сегодня восьмой день, как они идут по следам татар. И уже у русских не было того напряжения и собранности – ни у воевод, ни у сотских, ни  у простых воев, – как в первые дни преследования. Поход стал казаться прогулкой, игрой… Разленились, растолстели от обильной пищи; щиты, тяжелые доспехи, – кроме сторожей, – сложили в обозы, воеводы оружие отдали своим оруженосцам.
Так получилось, что русско-половецкие войска разделились на три потока и шли параллельно друг другу: Мстислав Мстиславович шел южнее западной части Приазовской возвышенности, приближался к реке Калке; группировка Мстислава Романовича шла по верху западной части Приазовской возвышенности, подошла к месту, где, разрезав северный пологий склон западной части возвышенности, образовав широкий с пологими краями (сочащимися многочисленными ключами) болотистым дном овраг, небольшим ручейком вытекала Калка. Текла вначале она на север, через полтора километра начинала поворачиваться на восток и, приняв в себя десятки таких же ручейков, став речкой, дугой радиусом в четыре-пять километров обтекала восточную сторону западной части Приазовской возвышенности и, слившись еще с тремя речками, разлившись в ширину, но не глубокая, спокойная, текла на юг, разделив Приазовскую возвышенность на две части (западную и восточную), близко протекая и образовав крутой высокий берег на восточной стороне западной части возвышенности, а левый берег Калки в этом месте – напротив –  образовывал
 
широкую луговую сторону – перед западной стороной восточной частью Приазовской возвышенности.
Киевляне справа по возвышенности обошли овраг, дошли до восточной стороны – крутого спуска к Калке; оставив наверху повозки, сторожей, пустив захваченные стада пастись под присмотром верховых половцев-пастухов по северному пологому склону, сползли, ведя боевых коней под уздцы (приседающих на задние ноги, катящихся на своих крупах) вниз по крутому восточному склону, и на правом берегу Калки около воды устроились на отдых.
Севернее киевлян (на расстоянии трех километров) к левому берегу Калки, огибающей западную часть Приазовской возвышенности, подходили чернигово-северско-смоленские князья – они свернули с Залознинского  шляха (тоже шли по следам татар) и пошли вдоль берега, стали по отдельности устраивать свои полки на отдых.
. . .
Мстислав Мстиславович, как и все, раздобрел, загорел (впервые в жизни в походе ему стали тесны боевые доспехи) – дни и ночи на воле: летний свежий воздух, солнце, кругом молодая зелень. Шли не спеша, то и дело поджидая своих пешцев, – он так-то и дома не отдыхал – не верилось, что в походе, преследует врага. Воевали малыми силами: разъездами- сторожами, которые гнали небольшие сторожевые татарские отряды- заслоны, безуспешно и неумело пытающиеся отбиваться от налетающих русских и половцев Яруна, и, как всегда, они теряли скот – целыми стадами и периодически обозы с кумысом и вином. Поэтому мяса жареного, вареного и увеселительных напитков было у русских вволю – каждый день на привалах во время ночлега объедались… Русские были уверены, что после поражения на левом берегу Днепра татары уже не в силах были организовать серьезного сопротивления и поэтому уже не хотели объединения, окончательно решив каждой из трех группировок воевать по отдельности, продолжали преследовать противника порознь. (И очень удачно сложилось: и татары разделились тоже на три бегущих потока.) Монголо-татары уходили туда, откуда пришли, – на Восток, но они при этом не давали русским сторожам нагнать ни свои обозы со скарбом, в том числе и с драгоценностями, ни добраться до многочисленного полона, и всегда после жесткого ожесточенного боя татары легко уходили – почти без потерь, они, как правило, не подпускали к себе на контактный бой – били из своих дальнобойных луков…
 
Вчера, во время пира-ужина (днем русские вновь отбили у противника большое стадо буйволов с буйволицами и обозы с вином) великий князь Мстислав Удатный, сидя у себя в походном шатре в окружении князей, воевод и половецких ханов, еще раз сверялся: где они (русские и татары)   идут и, главное, куда идут. Выходило, что все бегущие татары катились в ловушку: за рекой Калкой лежала луговая низменность (местами заболоченная), а за ней огромная равнина, огражденная с севера, с северо- востока и востока крутыми склонами гор (восточная часть Приазовской возвышенности) – для конницы и тем более повозок непреодолимы, – на   юг
– Азовское море…
Мстислав Мстиславович напомнил, что и русские князья (киевские и чернигово-северско-смоленские), идя за отступающими монголо-татарами, тоже знают, в какую западню сами себя татары загоняют, поэтому нужно опередить их: завтра к обеду достичь Калки, перейти на левый берег и встать на ночлег, чтобы быть как можно ближе к татарскому стану и в полночь следующего дня выступить: пройти между болотами (татары такого никак не будут ждать), рывком пробив сторожевые посты, выйти на равнину и полонить весь их стан, где к тому времени должны собраться все три потока бегущих монголо-татар с повозками, с запасами провизии, оружия и так далее, самое главное, с драгоценностями, которых у них должно быть не мало, их женками и полоном. Им не уйти! Это будет окончательная победа русских и поражение татар! Они навсегда зарекутся ходить на русские и половецкие земли!..
Он, Мстислав Мстиславович, как всегда победитель, храбр, с огромным захваченным полоном, добром возвратится на Русь и, конечно, поделится: на всех хватит! – но остальные русские князья получат это из его рук и, хотят или не хотят, им придется благодарить, возвеличивать Мстислава Мстиславовича, это будет им своего рода урок за то, что не слушались его, игнорировали его советы и предложения, не выбрали главным князем-воеводой. Пусть не важничают: он один справится с татарами и поделится захваченным, но не славой!..
Пьяные князья и воеводы, половецкие ханы славили чуть опьяневшего великого князя Мстислава Удатного…
. . .
Пахло конским потом, навозом – гул многотысячной конной дружины Мстислава Галицкого. Половецкое чужеземное солнце лило сверху желтый тягучий жар; кое-где местами – пыль; уже отросшая степная трава, изрубленная, прибитая конскими копытами к иссохшей земле, вяла, желтела-
 
сохла; у людей жажда вытесняла все чувства, притупляла сознание, – одно желание и стремление – напиться воды…

Впереди идущие во главе с Яруном Васильевичем половцы и его  личная дружина новгородцев начали подходить к реке Калке. Русские с обгорелыми на солнце носами (забрала шлемов подняты – Мстислав Мстиславович приказал всем надеть боевые доспехи) – кое у кого шелушились, бородатые: русые, рыжие, темные – мокрые от пота, сильно страдающие от жары (исподняя одежда прилипала к телу – сколько дней не мылись в мовнице!), утомленные, почувствовав свежесть близкой воды, повеселели: поблескивали зубы, засверкали синие глаза… Соломенно- желтые сухие лица половцев с клиновидными бородками на подбородках и с черными узкими свисающими усами, ничего не выражали. Они (и их кони)  как будто не чувствовали жару, ехали, даже не распахнув верхнюю одежду (уверяли, что так менее жарко), но тоже начали готовить своих коней к водопою.
 
Все знали, что сегодня предпоследний день похода…
Вдруг впереди – нарастающий встречный топот-гул, – из-за холмистого правого берега Калки (внизу около воды – отсюда не видно – скрывался до поры татарский отряд) выскочила вражеская конница на быстрых, приземистых конях, несущихся с невероятной скоростью, вмиг развернулись по фронту и начали обхватывать передние половецкие сотни, приблизились  и, весело-зло скаля белые зубы (непривычно узкоглазые, широколицые, скуластые), выпустили тысячи стрел – сотни всадников-половцев слетели, скатились с седел, – враз, выставив копья с крюками, татары врезались в растерявшиеся  смешавшиеся  ряды  половцев  и  еще  несколько  сотен       их
 
кончили свои жизни на остриях копий или же, стащенные с седел, были растоптаны насмерть конями…
Великий князь Мстислав Удатный, всегда готовый к неожиданностям, и то в первый момент растерялся: так легко татары расправились с передовым отрядом  половцев!..  Но   его  личный  богатый  опыт,  умение  и       мужество
«сработали» – он понял, что там происходит, – хотя отсюда ему было плохо видно. Приказал князю Даниилу Романовичу броситься на помощь Яруну и вместе с ним атаковать татар в «лоб», остановить побежавших половцев, развернуть их против врага.
…Воевода Иван Дмитриевич (русский лекарь вытащил наконечник ранившей его стрелы – как занозу с сердца! – на глазах начал поправляться боярин-воевода), без кольчуги, брони – мешала надеть раненая, привязанная к телу заживающая левая рука, – не дожидаясь указаний от великого князя, велел своему стремянному подсадить его на коня, оруженосцу подать меч: сам повел свою – теперь уже небольшую дружину наметом в обход справа сражающихся – на левый фланг татар. Забытая в последние дни боль в руке вновь напомнила болью-туканьем, но он продолжал лететь на Лебедине. Лошадь сама знала, чего от нее хотят: неслась… За ним со своими дружинами устремились князья: Василько Гаврилович и Мстислав Ярославович Луцкий…  К ним присоединился владимиро-волынский воевода-боярин Семен Олюевич, ведший свою семисотенную дружину позади Даниила Романовича, который вначале удивился, а потом разгневался, когда увидел, как его воевода, не спрашиваясь, вдруг повернул своих воев направо и – в бешеный галоп вслед за умчавшимися вперед, обход справа князьями Василько и Мстиславом Ярославовичем – скрылся в рыжей пыли, – только гул скачущих и затем гром-треск и зверино-человеческий ор – разгоралась битва…
Мстиславу Мстиславовичу ничего не оставалось, как повести свою многотысячную дружину в обход слева. Но пространство между сражающимися и крутым южным склоном возвышенности было узко, да к тому же завалено скатившимися крупными камнями (гранитных и кварцевых пород), приходилось придерживать своих коней, переходить на шаг, – дружина растянулась (задние все еще стояли, ждали, пока передние не пройдут). Неожиданно выйти в тыл к татарам не удалось: как только передовые сотни во главе с великим князем Мстиславом Удатным стали приближаться к правому флангу, чтобы начать обходить их, татары развернулись и начали стрелять из луков, легко ускользая от встречного контактного боя, и одновременно стали быстро отходить, чтобы не быть окруженными в несколько раз превышающими силами.
 
Легкая татарская конница вначале отступила к реке, потом, перейдя Калку, построившись в линию, начала расстреливать бросившихся вслед за татарами обезумевших от позора и гнева и боли половцев, не давая им перейти на левый берег, постепенно от татар осталась только сотня, которая продолжала стрелять, остальные ушли-скрылись в луговой стороне  (заросшей кустарником, отдельными деревьями и высокой травой), через какое-то время отступила-исчезла и последняя сотня…

Впервые в этом походе половцы понесли такие большие потери. А сколько раненых!.. У русских погибло чуть больше десятка, но раненых было тоже много. И особая, горькая печаль была по поводу гибели русского воеводы Ивана Дмитриевича!..

Мстиславу Удатному пришлось изменить свой первоначальный план. Оставив на правом берегу обозы с добром и тяжело раненными и убитыми, запасных коней, захваченные стада и сильную сторожу: всех  пешцев, которые практически не участвовали в боях во время преследования монголо-татар, он перешел с конным войском Калку и расположился на левом берегу, чтобы привести себя в порядок. Велел объявить, что до вечера будут отдыхать. Об остальном все уже догадывались: пройдя в ночь до татарского стана, нападут на спящих, возьмут богатые трофеи и полон. Завтра («Какое завтра: можно сказать, уже сегодня!») последний бой, последний день погони!
Вновь повеселели лица воев, даже легко раненные наравне со всеми забегали: раздували костры, над ними вешали большие котлы – варили мясное хлебово, жарили мясо на огне; остальные купались, шумно плескаясь и дурачась в теплой речной воде; тут же недалеко поили коней, а потом, стреножив, пускали пастись – благо вокруг сочная мягкая луговая трава.
Вскоре котлы были вычерпаны, вылизаны. Укрывшись от солнца, беспечно разоблачившись, улеглись после очень плотного обеда спать.
Мстислав Мстиславович не ожидал такого от своих «робят», был удивлен и разгневан. Хотел поднять всех по тревоге, чтобы надели доспехи, – говорено же было, чтобы ели и спали в броне, в обнимку с мечом! Но в последний момент то ли самоуверенность, или у самого появившаяся беспечность, или еще чего-то пересилили его многолетнюю воинскую мудрость и он решил до вечера, оставив в основных войсках все как есть, не тревожить их, а для безопасности решил выдвинуть всех половцев с Яруном, чтобы   захватить   и   закрыть   довольно   просторный   проход   между двумя
 
болотами, чтобы татары из своей «ловушки» не смогли неожиданно выйти и напасть. В свою очередь Яруна с половцами «подпер» для надежности дружиной двадцатидвухлетнего волынского князя Даниила Романовича. С южной стороны (вдоль реки Калки) обезопасился, загородившись дружиной Святослава Яневского. Напротив, через реку, его развернутый стан, где немало войск. Прошло совсем мало времени, а его «робяты» вновь забегали: в не успевшие потухнуть костры подбросили дрова; вновь  кое-где  мучительно взревывали смертельно пораженные быки – привычно резали на обед («Сегодня решили дважды обедать?!»); вновь – шум, галд, вскрикивания, хохот… Снова над лагерем разгорелись многочисленные костры, синее небо заволокло дымом…
Глядя на то, что выделывают, как ведут себя, – безумствуют, обжираются – его дружинники, Мстиславу Мстиславовичу вдруг стало тревожно, холодно в груди: «Что-то делается не так и не то!..» Сняв с себя только верхнюю бронь, он сел на лежащее на земле (утоптанной траве)  седло, отпил большими глотками из бурдюка прохладной воды, подкисленной и побеленной кислым молоком (такой напиток половецких женщин, хранящийся в кожаном бурдюке, всегда был прохладен в любую жару, чист от патогенных микроорганизмов, в том числе кишечных, хорошо утолял жажду и голод), велел подвести свежего коня – мощного высокого туркменского жеребца. Конь задирал голову, пытаясь вырвать узду из рук стремянного, косил черно-фиолетовыми глазами, настораживал уши, всхрапывал, дрожа всем телом, раздувая красные ноздри, – по своему опыту князь знал, что лошадям под силу то, чего человеку не дано: они безошибочно угадывают-предчувствуют опасность; не раз заблудившегося в незнакомой местности кони выводили его к людям, а в бою спасали жизнь!.. Вот и теперь его конь что-то знал о какой-то опасности: вглядываясь своему коню в зрачки, Мстислав Мстиславович видел в них ужас… Но он не был бы
«Удатным», если бы был суеверным, как степняк, труслив, как слабоумок, не могущий пересилить животные чувства. В утай все-таки перекрестился малым крестом, обратился к Богу мысленно: «Господи! Ты дал мне тело и разум, чтобы я все делал сам на Земле, с рождения сделал меня князем, чтобы я водил и служил своему народу, так дай же мне, как всегда удачу, чтобы я смог побить ворогов-татар, которые пришли с оружием и недобрыми намерениями на наших соседей-друзей половцев!.. Пособи нам, Господи!..»
3
Посланный сторожевой отряд великого киевского князя Мстислава Романовича  во  главе  с  велико-ростовским  воеводой  Алешей    Поповичем,
 
который вот уже восьмой год служит ему верой и правдой, состоявшим из его небольшой дружины (семьдесят восемь человек привел с собой из Ростова Великого Алеша Попович) и дружины киевского молодого боярина Алексы Андреевича, расположился на отдых у подножия горы-берега на правой стороне реки Калки, чуть пониже по течению от основного стана киевлян.
Алеша Попович и Алекса Андреевич и их дружинники наблюдали за скоротечным, но от этого не менее жестоким боем, который произошел между войсками Мстислава Мстиславовича и татарами. И сейчас продолжали наблюдать за русскими и половцами, перешедшими Калку. (Алеша Попович в разные стороны разослал для разведки разъезды: по пять-семь человек.) Отсюда хорошо был виден лагерь – хотя и далеко – ниже по течению – Мстислава Мстиславовича на левом берегу.
Кое-кто из сторожевого отряда, видя, как на том берегу растелешиваются, тоже начали снимать с себя бронь, оружие, верхнюю одежду… Попович негромким, но очень сердитым грозным голосом приказал, чтобы все оставались в броне и при оружии. Нехотя, некоторые с ворчанием, выполнили приказ.
– Комоней напоить: остыли уже, стреножить и пустить по низу, около воды – там трава густая и сочная! К закату солнца мы выйдем и присоединимся обратно к великому князю и вместе с ним пойдем в ночь, перейдя Калку и пройдя сквозь разбросанные и растянувшиеся чернигово- смоленские станы, на татар. Мы опередим всех!.. Мы должны быть варягами (в смысле: верными) Мстиславу Романычу, хотя мне люб и Мстислав Удатный
– я с ним при Липице князьям Ярославу и Юрию Всеволодычам зады драл… (Зажгли костры, повесили над ними котлы с варевом, воины уселись вокруг огней на седлах – ждали…)
Храбр (исконно древнерусское слово, которое было заменено нами татарским: «багатур» – богатырь) Алеша Попович снял шлем с  личиной  и тоже сел к своему костру, где уже бегал-готовил еду его вернейший слуга и друг Торопко. Рядом сидел его сын, похожий на своего боярина-отца, как лебеденок перед лебедем-отцом: русобородым, синеглазым, золотистые волосы свисали до плеч.
К ним присоединись приглашенные: Алекса Андреевич со своими двумя сотскими (один из них Латомир, вместо раненного в стычке с татарами сотского Бороки) и двое полусотских из дружины Поповича.
Торопко еще быстрее забегал, на ходу потчуя их из большой деревянной братины вином,        у всех вызвав радостное удивление. А Алеша
 
Попович, повернулся к Торопке и, поймав его взглядом, улыбнувшись своей светлой доброй улыбкой, – басом:
– Ох, Торопка, Торопка, ты всегда чем-то радуешь, вот потому ты мне пригож и люб и не можу я, бес, без тебя!..
. . .
Солнце – за полдень. Жара начала спадать, подул свежий восточный ветерок: запахло рекой, лугами, конским потом, болотом, и ко всему этому примешан ароматный дымок. Пили, говорили, смеялись. Отдыхали. Прискакали друг за другом посланные в разведку, соскакивали с уставших – с черными от пота полосами на крупах – лошадей, передавали поводья подошедшим товарищам, шли к Алеше Поповичу, жадно пили из преподнесенной братины (устало-томно закатывая маслянисто заблестевшие глаза), докладывали.
Теперь стало ясно, где и как расположились черниговские, северские и смоленские полки: всех дальше, на самой северной части дуги реки Калки (с внешней стороны слева) – великий князь черниговский Мстислав Святославович с сыновьями Юрием и Василько и с Михаилом Всеволодовичем – сын Всеволода Чермного; ниже, южнее – князья: Юрий Несвижский и Святослав Шумский; еще южнее по левому же берегу (ближе к Мстиславу Мстиславовичу) – князь смоленский Владимир Рюрикович, князь Александр Дубровецкий, князь Олег Курский с Ярославом Неговорским, Изяслав Ингваревич Северский с князьями Путивльским и Трубчевским…
– Слышал? Все понял: где и что и как?.. – обратился к одному из своих полусотских Алеша Попович.
Тот встал, надел шлем:
– Точно так: все понял!
– Возьми с собой двоих комонных, скачи к великому князю Мстиславу Романычу и все обскажи!..

Тень от горы подползла и закрыла лежащих, дремлющих. Дышать стало легко, тело отдыхало от дневного зноя в райской прохладе, душа радовалась: последний ратный день!.. Разобьют татарский стан, побьют неведомых степных разбойников и – домой…
Веселы были лица и радостны голоса (говорили вполголоса) и у Алеши Поповича и Алексы Андреевича, сидящих около затухающего костра. Недалеко от них сидел-лежал, как сторожевой пес, Торопко. Он привычно оглядывался, прислушивался ко всему. Он был в курсе всех дел, событий и
 
дум своего друга-господина и всегда был готов к исполнению любого его приказа-просьбы…

Черная тень уже переползла реку Калку и начала подкрадываться к лагерю Мстислава Мстиславовича…

4
…Напрасно Ярун звал пройти между болотами и на выходе из прохода отдохнуть, но половецкие князьки на этот раз не послушались его, – даже вестового от великого князя Мстислава Мстиславовича с приказом пройти проход и закрыть вход. Новгородцев было слишком мало, чтобы одним идти и заполнить-закрыть проход. Ханы кричали: «Дай коням отдохнуть!.. А татар так и так не выпустим – у прохода стоим». Убедили Яруна, и он подумал:
«Какая разница, где перекрыт проход здесь или там!..» – приказал-разрешил расположиться перед входом в проход, позволил отдохнуть, пообедать. Ярун упустил время!..
И когда они, сытые, отдохнувшие, двинулись и прошли половину прохода, им перегородили путь татары, обстреляли из луков, смело вступили в бой. И вдруг Ярун и все увидели и почувствовали, что это были совершенно другие татары: бесстрашные, сильные, наглые и умелые!..
Подошли и вступили в бой основные силы половцев. Теперь Ярун разглядел (он начал распознавать) – это была легкая татарская конница и было их не более тысячи – столько, сколько нужно было, чтобы закрыть проход и смочь маневрировать (если было бы их больше, то они мешали бы друг другу – в любом случае все не могли сражаться). Татарские воины мужественно сражались, нанося урон, – сами при этом практически оставались неуязвимыми, – они молниеносно наскакивали, поражая копьями с крючками у оснований лезвий, сдергивали с седел под копыта своих страшных звероподобных коней, которые тут же умело в дикой ярости растаптывали поверженного врага своими мощными копытами; увернувшись от половецкого сабельного удара, наносили точный разящий удар длинными саблями и… все-таки отходили…
. . .
Мстислав Мстиславовичу доложили, что Ярун с половцами и Даниил Романович с Мстиславом Немым и Изяславом Ингваревичем вытесняют татар из прохода. Мстислав Удатный послал вестовых к Яруну и к Даниилу Романовичу с требованием, чтобы, заняв проход, не выходили из него, а плотно закрыв, держали до ночи, до его (самого) прихода!
 
. . .
…Сколько же может тянуться проход?! По всем расчетам, они уже должны давно пройти и выйти из него. Ярун со своей  новгородской дружиной, – окруженный со всех сторон плотными рядами своих половцев, которые в многократном большем числе и массе, чем русские, были впереди, сбоку, сзади и которые бились, орали в диком радостном возбуждении: они побеждали татар! – видел только своих союзников-половцев. В свою очередь половцы, зажатые, окруженные видели лишь ближние ряды врагов своих (за деревьями не видели леса!), а то, что противник вытянул их вместе с русскими из прохода, окружил-обхватил и теперь лишь ждал благоприятного момента, чтобы ударить разом, не видели…
Ярун все-таки смог, наткнувшись на небольшой бугор, взойти на  лошади на него и, привстав на стремена, взглянуть вокруг и увидел!.. Огромное пространство – сколько могли видеть глаза – было забито вражеской конницей (одних только копий, торчащих вверх, было столько, что они затеняли колыхающее шумящее, как перед штормом, пестрое яркое на солнце море татарского войска!), он понял, что произошло, происходит и что произойдет!.. «Надо князьям Даниилу Романычу, Мстиславу Немому и Изяславу повернуть назад и, построившись, закрыть проход, чтобы татары не смогли напрямую выйти к Мстиславу Мстиславовичу – предупредить…» – но не хватило времени: вдруг, как будто треснуло небо и обвалилось на   Землю,
– сотни и сотни боевых барабанов грохнули враз, взревели трубы и – ураганный рев тысячи и тысячи глоток: «Уурррааа-а-а-хх!..» – и тучи ревущих, свистящих, изворачивающих душу, приводящих в ужас половецких и русских коней, стрел закрыли небо; качнулось, двинулось, ударило татарское море- войско все пробивающими и разметывающими волнами спереди, с боков, окруженных вышедших из прохода половцев и русских, и вместе побежавшими ополоумевшими от ужаса половцами, гоня их впереди себя, хлынули в проход; на оставшихся и сплотившихся вокруг русских половцев ударили еще более мощные волны тяжелой татарской конницы (укрытые спереди в бронь: кожаные и стальные латы, на голове шлемы свисающими – для защиты шеи – толстыми, но гибкими кожаными пластинами, непробиваемыми, неразрубаемыми), построенные в плотный строй в три- четыре ряда, с длинными тяжелыми палашами и копьями с крючками вбивались в толпу половцев и русских, рубили, кололи, стаскивали с седел под копыта своих таких же, как сами, ужасных бешено-диких в бою зверей- коней, которые расталкивали, вставая на дыбы, били мощными передними ногами  с  крепчайшими  копытами:  сбивали  противника,  а  когда  нужно    –
 
зубами – не хуже тигра!.. Затем шла-наваливалась основная большая часть волны – союзники (из покоренных, перешедших на их сторону народов), в  том числе и половцы, перешедшие к татарам и служившие им, которые добивали оставшихся в живых: оглушенных, раненых, растерявшихся… Вновь новые ряды татар, которые гнали, подгоняли в бой отстающих или робеющих союзников и при этом вели стрельбу из дальнобойных тяжелых луков… – и, если нужно и по своим «друзьям», чтобы дать им возможность выбора: победив врага, остаться в живых или быть убитыми теперь…
. . .
Поток бегущих половцев, вперемежку с гнавшимися за ними потоком перешедших на сторону татар половцами и самими монголо-татарами с остальными союзниками, хлынули из прохода и вмиг, достигнув расположившихся на отдых войска Мстислава Мстиславовича, опрокинули, растоптали!.. Часть дружины, сумевшая уцелеть от конских копыт и татарских стрел и копий, палашей и сабель, вместе с великим князем Мстиславом Галицким вступила в неожиданный и неравный бой…
. . .
…Мстислав Ярославович Луцкий бился рядом со своим племянником Даниилом Романовичем… Новая волна монголо-татар – тучи стрел, рев, свист и боевой клич: «Уурррах!..» – сверхмощный удар боевой татарской конницы, разогнавшейся и врезавшейся всей громадной массой…
Даниил Романович остался с немногими своими дружинниками перед наскакивающими на него врагами и, если бы не его длинное копье у него в руках и не его конь, который широкой грудью и мощным телом не только сдерживал напор атакующих и поток обезумевших и бегущих «своих» половцев (их было не отличить от «татарских» половцев – так же они выглядели и практически помогали монголо-татарам), сметающих все на своем пути, но и передними копытами сбивал налетавших татарских всадников вместе с конем …
«Данила Романовича в грудь копьем прокололи. Он же хотя и млад был… но мужественен вельми, презрев свою рану, бился есче, крепко…»
Остатки Даниилова войска подхватило, понесло сквозь проход… Спасло то, что он соединился к рвущимся к нему на помощь, – несмотря на страшное противодействие врага и бегущих, – с Мстиславом Мстиславовичем, который был со своими вернейшими старыми друзьями-воями из охранно- сторожевой сотни и пришедшими к нему на помощь князьями со своими поредевшими и тающими на глазах дружинами: Олегом Курским, Ярославом Неговорским, Изяславом Ингваревичем, Путивльским и Трубчевским.
 
Под руководством Мстислава Мстиславовича смогли организоваться и начали, сражаясь, отходить.
Мимо потоком неслись враги и бежавшие.

. . .
Перед рекой Калкой татары отделили поток бегущих и, повернув их направо, пустили вдоль левого берега на приготовившихся к бою смоленский и дубровецкий полки и вслед за ними атаковали… – раскололи, разъединили, расстроили ряды отчаянно сражающихся дружинников князей Владимира Рюриковича и Александра Дубровецкого, разбросали в стороны: первого направо, второго заставили броситься в реку Калку, и, потеряв  почти половину людей от сильного лучного боя, он перешел на тот берег и стал сбираться со своими людьми на гору вместе с ропчущими дружинниками Мстислава Романовича (великий князь отказался помогать, как хотели его воины, остальным русским, приказал подняться на гору-берег и занять оборону – оттуда и наблюдал Мстислав Романович за продолжавшимся сражением). Смоленский князь невероятным усилием смог вывести часть своего полка и уйти в сторону… – покинуть поле боя.
Князья Юрий Несвижский и Святослав Шумский, не дожидаясь противника (они только что видели, что произошло с сильными полками смоленского и дубровецкого князей), сами ушли за реку Калку, защитив, как потом выяснится, от разгрома-гибели не успевших подняться в гору сторожевой отряд Алеши Поповича, – татарская сотня, уже почти нагнавшая сторожей-киевлян, увидя приближающихся русских князей Юрия Несвижского и Святослава Шумского, повернула назад, пролетела мимо, пустив больше для острастки, чем для поражения, в их сторону десятки стрел. Набравший ураганную скорость и силу искусственно созданный поток бегущих и их преследующих умело был направлен теперь уже на построенные и приготовившиеся к бою многочисленные полки великого князя Мстислава Святославовича Черниговского,   его   сыновей   Юрия   и Васильно и князя Михаила Всеволодовича… Князья погибли. Русские полки были разбиты, разбросаны… Оставшиеся в живых и раненые по отдельности, группами разбежались по степи между бассейнами рек Мокрые Ялы и Янчул. Их настигали татарские сотни и расстреливали, рубили, и никому бы из оставшихся русских не дожить до вечерних сумерек, если бы неожиданно не явились железные витязи – из Суздаля (которые до этого были на четверть полудня пути до места сражения и, узнав через своих сторожей о начавшемся бое, пустили коней вскачь). Они едва успели, мчась-продираясь через лес,
 
кустарники, форсируя, где и вплавь, разлившиеся речки!.. Почти все погибли храбры Залесской Руси, но они спасли от полного уничтожения сколько-то черниговских воев и, главное, нанесли урон татарам и их союзникам, – впоследствии об этом вспомнив, татары, когда дойдя почти до Киева, разгромив, сдавшийся Новгород Святополча на правом берегу Днепра в 60– 70 километрах ниже по течению от Киева, остановились, повернули обратно, узнав, что под Черниговом стоит ростовская дружина из Залесской Руси Василька Константиновича.
. . .
… Неожиданно поток бегущих и гнавшихся за ними оборвался – как будто их и не было. Перед Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем оказались в два ряда построенные конные татары, загородившие путь русским через Калку к своим пешцам обозам и запасным коням. Затишье мелькнуло лишь мгновение, но его хватило, чтобы вои Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича прорвались сквозь татарский заслон, – в ближнем контактном бою, который успели навязать русские, они не смогли применить луки. Хотя противник среагировал молниеносно (тут же вслед за прорвавшимися были брошены два татарских отряда из резерва Джэбэ во главе с Чигирханом и Тешуханом), не успели – остатки галичан и волынцев во главе с великим князем Мстиславом Галицким вышли из-под флангового удара и ушли бродом за реку в свой лагерь.
Отряды Чигирхана и Тешухана не стали преследовать Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича. Джэбэ их тут же пустил вслед за атакующими монголо-татарами, чтобы не ослабить натиск на терпящего поражение (теперь уже ясно!) противника…
. . .
…Очередная волна мчавшихся татар вслед за бежавшими половцами и русскими, не сбавляя скорости, повернула и врезалась-ударилась об потрепанные, но еще боеспособные дружины князей: Олега Курского, Ярослава Неговорского и Изяслава Ингваревича Северского с князьями Путивльским и Трубчевским. Теряя людей от страшного дождя стрел и коротких с крючками – очень удобных в ближнем бою – татарских копий, стараясь, сколько это возможно было, соблюсти строй, русские отступали вдоль речки (левого притока Калки) – кустарники и заросли молодого леса помогли русским оторваться от противника и скрыться в том же направлении, куда ушли до этого смоляне во главе с Владимиром Рюриковичем…
. . .
 
…Джэбэ (на этот раз наблюдал и руководил, непосредственно участвуя  в сражении) подозвал своего сына Тимрюя:
– Возьми свою тысячу и – туда… Ускользнул Мысляб кынязь из-под копья. Помоги Тукерхану окружить его вместе с пешцами и приведи его ко мне или принеси его голову!..
. . .
… Русские воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович не растерялись: приказали огородить лагерь обозами (тут же были запасные кони), занять круговую оборону.
Около пяти сотен легкой татарской конницы, окружив лагерь, издалека били стрелами и не смогли – не успели –  помешать  Мстиславу Мстиславовичу и Даниилу Романовичу с остатками дружин войти в лагерь. Татары явно поджидали подмогу.
Мстислав, бледный вялый, чуть не слетел с коня, когда  слезал, схватился за грудь и упал бы, если б его не поддержали. Бросились с него стаскивать бронь – думали, что он ранен. Он оттолкнул руки, показал на раненого своего зятя.
– Ему помогите… – подозвал воевод: – Видит бог, мы уже не можем ратиться, наденьте наши княжеские золоченые шлемы, чтобы видели наши враги, что князья живы и здоровы…
Даниила Романовича перевязали, напоили подкисленной водой.  Он, как и Мстислав Мстиславович, заменил княжеский шлем на простой. С великим князем все еще продолжал возиться лекарь (лечил коней и людей), напоил его чем-то, что-то говорил, изредка крестился, закатывая глаза к небу. Велел лежать, пока не пройдет сильная боль в груди…  Мстислав приподнялся, сел, попросил своего стремянного подвести к нему коня, посадить его на него, привязать ремнями к седлу. Мстислав Мстиславович крикнул хрипло, негромко, – по нему было видно, что боль у него проходит. К нему подбежали сразу несколько человек. Лекарь еще раз подал ему испить горькую пахучую жидкость (отвар). Воевода Юрий Домамерич – в золоченом княжеском шлеме, в блестящей (из стальных пластин) брони, как и все русские из славян: высокий, широкоплечий – синие глазищи возбужденно горели – заговорил, тревожась:
– Княже, тебе надо уходить, еще немного – и будет поздно: через Калку рысью переходят татары – их много. (Тимрюй гнал впереди себя две с половиной тысячи союзников-половцев для захвата лагеря.)
– Один – нет!.. – только вместе с Даниилом…
 
Юрий Домамерич забегал – организовывал прорыв и спасение князей; Держикрай Володиславович – оборону.
Даниилу Романовичу помогли сесть на Белана (молодой князь не дал себя привязать), конь тонко заржал, отдохнувший, свежий, в силе, косил глазами, будто спрашивал-укорял: «Что с тобой? Почему без меня ходил на сраженье?»
Оставшимся в живых дружинникам князей – всех вместе было чуть более полутора сотни – также сменили коней. Каждому привязали по запасному коню, на седла повесили по кожаному бурдюку с водой. На других
– несколько сотен свежих коней и на уставших (некоторые были покалечены), только что вышедших из боя, – воевода Юрий посадил своих «галицких выгонцев» – пешцев, и под свист и крики и рев, открыв проход между  возами, бросил на прорыв – на запад, вдоль южного склона возвышенности- горы (по тому же пути, по которому шли сюда). C восточной стороны в это время на возвышенность-гору лезли на штурм лагеря киевлян часть спешившихся татарских половцев.
. . .
Тимрюй, наблюдая за ходом начинающего боя с левого берега Калки, увидел, как русские, выйдя из лагеря с противоположной стороны, легко и просто атаковали-разорвали растянувшиеся редкие ряды конных татар, прорвались, а потом разделились: небольшая часть – полторы сотни – в стальных доспехах, на свежих конях (любой монгол мог это легко  определить) – у каждого сзади привязан запасной – вырвались вперед и, все убыстряя бег, исчезли за выступающим гребнем возвышенности; другая, большая, часть, сразу же отстав, развернулась и загородила собой от бросившихся в погоню татар. Монголо-татар было немного по сравнению со скакавшими им навстречу русскими, но они яростно бросились в встречный- контактный бой, даже не открыв стрельбу, они видели, кто и как сидит на лошади… Завязался не просто бой, а избиение-резня. Пока русский пешец (он не профессионал, не дружинник) замахивался мечом (ему не то чтобы сражаться – усидеть на коне было трудно!), татарин протыкал его копьем, приблизившись, поражал саблей или палашом – русский, как и его пращур, был землепашцем – ему сподручнее ходить за плугом, держать вилы, грабли, чем меч, – ему не воевать, убивать, разрушать, а созидать-строить – бревна таскать легче, чем, сидя верхом, сражаться, – пеший он мог бы за счет огромной силы противостоять и справиться один на один практически с любым  противником,  но  с  конным  татарином,  –  прирожденным   воином-
 
конником, когда человек и обученный и знающий только рать конь, едины,  –
не может…

…Оставшиеся в живых, спешившиеся русские пешцы, были расстреляны
– не спасли и стальные латы…
. . .
Джэбэ приказал монголо-татарским военачальникам Чигирхану и Тишухану, оставив для преследования русских, которые отступали-бежали, защищаясь местностью, на северо-восток – к Донцу, по  несколько  сотен своих конников, прийти на помощь Тукерхану и Тимрюю. У Джэбэ уже  больше не было резерва – только личная гвардия тысяча воинов… «Видит же Судэбэ, что я снял с преследования смоленского и северских князей Цыгырхана и Тэшыхана, а оставшиеся сотни не смогут удержать, если вдруг, опомнившиеся от страха, поняв, что их преследуют только несколько сотен, русские повернут на помощь великому киевскому князю, который помогает нам: не участвует в битве… Ряхмят, Сульдэ, что дал нам такого глупого и трусливого противника!..» – Джэбэ сложил пальцами знак  и  с благодарностью посмотрел на небо. В это время вышел через проход между болотами Судэбэ с резервными войсками. Джэбэ обрадовался («Как всегда, Судэбэ вовремя!»), хотел доложить ему, но он прервал:
– Ты же знаешь, что я знаю, что происходит!.. Придет время, и мы вместе доложим нашему Повелителю Вселенной про наши дела!.. Возьми мой резерв с кипчаками и две тысячи моих и доделай свое дело: преследуй бегущих урусов (на котяновских шакалов не отвлекайся – они уже нам не враги, но и не друзья, а наши слуги, возьми их в услуги) до Днепра, утопи их там, поверни на север на их земли и, сколько можешь, огнем и стрелой уничтожь их берлоги – оставь метку на земле урусов, чтобы знали и помнили нас!.. Здесь я справлюсь сам. Да пусть всегда с нами будет Вечное Небо, волю которого мы выполняем на Земле!..
. . .
Татары Чигирхана и Тешухана обхватили лагерь Юрия Домамерича и Держикрай Володиславовича с запада и с севера, не давая русским прорваться на запад и в горы, где, соорудив укрепленный лагерь, огороженный обозами, кольями (усиленный каменными грудами), засели дружинники великого киевского князя (всего около двенадцати тысяч) Мстислава Романовича, его сына Всеволода и его зятя князя Андрея, и отступивших к ним и загородивших их собой, когда киевляне лезли в горы,
 
князей Александра Дубровецкого, Юрия Несвижского и Святослава Шумского.
Судэбэ тут же организовал штурм лагеря галицких пешцев и укрепленный лагерь киевлян с присоединившимися к ним русскими князьями.
Уложив почти всех своих половцев, атакуя лагерь галицких пешцев, Тимрюй прорвался все-таки и лично бросился в атаку со своими нукерами на Держикрай Володиславовича – сын Джэбэ принял его за великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого, – прижал русских пешцев к западной стороне под смертельный ливень бронебойных стрел воинов Тукерхана, Чигирхана и Тешухана, которые через обозные ряды били им в спину…
На гору со стороны реки по крутому склону (где лагерь киевлян был менее укреплен) полезли спешившиеся русские бродники под предводительством православного атамана Плоскини. Сзади их – татарские лучники, которые вели прицельный бой по показывающимся защитникам киевлянам. С запада и с севера и юга окружили лагерь Мстислава  Романовича плотным кольцом черкесо-аланская конница, позади которых стояли на небольшом удалении конные татарские лучники. Они били прицельно не только по обороняющимся русским, но и для острастки и наведения порядка по своим союзникам, когда те переставали биться насмерть.

…Пешие галичане продолжали оказывать бешеное сопротивление прорвавшимся внутрь лагеря конникам Тимрюя, и, если бы не лучный бой им в спину, из-за чего постепенно таяли ряды галичан, неизвестно, как долго бы бились-оборонялись еще русские. Великорослые храбры – одинакового  роста, что татарин на коне, – один на один в рукопашном бою, как правило, побеждали… Но вот уже остались несколько русских, которые тоже, пораженные стрелами, повалились, подобно дубам, на горячую кирпичного цвета от крови липкую землю…
До воевод Держикрай Володиславовича и Юрия Домамерича Тимрюй не дошел – они пали, как могучие туры, истыканные стрелами, вначале – на колени, потом тяжело оседали на землю…
Когда Тимрюй узнал, что великий князь Мстислав Галицкий ушел  вместе с волынским князем, в ярости приказал добить всех раненых русских – перерезать им горло. Взяв с собой десяток конных, помчался к реке, перешел и поскакал к Судэбэ, который в окружении своих таргаудов и юртаджи руководил   продолжающимся   сражением   (недалеко   расположилась    его
 
личная гвардия, готовая в любой миг броситься по приказу в атаку-бой). Не дойдя сотню шагов, Тимрюй оставил свою охрану, подъехал к Судэбэ- багатуру и, не доходя полутора шагов, слез с коня, подошел к грозному темнику, наклонил голову и вновь поднял, посмотрел в колючий глаз великому полководцу, благодаря которому монголо-татары к тому времени завоевали и покорили четвертую часть Мира, и уже не мог отвести свои от цепкого, ужасного глаза Судэбэ… У Тимрюя пересохло во рту: никогда не думал, что с ним может такое случиться, язык как будто сам заговорил:
– Я не исполнил приказ: упустил великого князя Мысляпа и готов принять наказание…
Молчание. Все взгляды – на сына Джэбэ… Затем рокочущий низкий бас Судэбэ:
– У тебя есть еще время и пространство, чтобы выполнить приказ, – Яса допускает такое: отложить наказание (смертную казнь!), если есть возможность выполнить приказ позднее… Сколько воинов с Мысляпом  ушли?
– Сотня и еще полсотни.
– Возьми сотню и – за ним!.. Свою тысячу передай вот ему, – Судэбэ отвернулся, стал смотреть на гору, где начинал бушевать новый многоверстный ураган сражения. Крикнул вновь назначенному тысячнику: – Помоги бродник-урусам – толкай их в спину!.. И закрой им путь отступления к реке!..

В помощь преследующим татарским сотня бегущих русских (остатки разбитых дружин): смолян, курян, путивлян и новгород-северцев – Судэбэ послал усиленные сторожевые отряды, повелев им вместе с ними добить урусов, и каждые четверть хода (ладони) солнца, – а при необходимости – немедленно – посылать к нему вестовых: сообщать о положении дел…

. . .
…Вечерело. Солнце, красное, огромное, закатилось. Осталась светиться неширокая оранжевая полоса в том месте, где божье Светило ушло на ночь под Землю.
Здесь, на горе, где было еще светло, шло сражение!..
Бродники, несмотря на то, что сверху на них скатывали камни, стреляя из луков, кидая сулицы, достигали горы то в одном, то в другом месте и вступали в рукопашный бой. Латомир (потный, грязный) в страшном напряжении поднял на копье тяжелое тело прорвавшегося на гору   бродника
 
и сбросил вниз – в темноту… Сел в изнеможении – и вовремя: стрела чиркнула шлем. Крикнул с усилием своим охрипшим голосом – в горле пересохло:
– Несите камни и вновь стройте загороть!
Осмотрелся и удивился-взъярился: сколько убитых и раненых!.. – от его сотни осталась половина. «Достают стрелами!» Слева от него горную кручу со стороны реки защищали: Алексей Попович со своими велико-ростовскими витязями, Алекс Андреевич со своими сотнями и князья Дубровецкий, Юрий Несвижский, Святослав Шумский – у каждого не более трех-четырех сотен воев осталось.

Оранжевая полоса заката потухла, начало быстро темнеть – впереди черная южная ночь. Снизу потянуло речной свежестью. Природа готовилась к отдыху, ко сну, но люди не только не утихомирились, а наоборот: на  западной стороне киевляне, вынужденные отступить за построенные частокольные загороды, усиленные камнями, подожгли повозки; с обрыва, кручи-горы, летели, периодически освещая ползущих на приступ, зажженные смоляные факела. Звуки грома-боя и людского безумного ора ночью многократно усилились.
… Закричал громко раненый князь Святослав Шумский, призывая к себе своих воевод. Прибежал на его зов сотник.
– Светлан, возьми в руки воеводство над моей оставшейся дружиной. Бродников татары заменили на пластунов-лучников неведомого мне племени. Они нам ночью не дадут покоя, но только с нашей стороны лагерь им не взять… – стиснул зубы, в свете факелов видно было, как исказилось у него бородатое лицо: – Позови двоих – помогут мне…
– Княже, дай я тебе подсоблю!..
– Нет! Тебе нужно быть тут… Я – к великому князю Мстиславу… Нам нужно уходить, пока не поздно…
– Я тоже с тобой, – из темноты появился князь Юрий Несвижский – сам, поддерживая Святослава Шумского здоровой рукой, повел к великому князю. В полуземлянке киевского князя Мстислава Романовича было как в келье: развешены походные иконы, кресты, горели свечи, с кадилом в руках походный поп подпевал басом слабенькому стариковскому тенорку великого князя – пели очередную молитву. В углу безмолвно сидел князь Андрей –
уставший, осунувшийся.
Позвали лекаря, который перевязал раненый бок князя Святослава и руку Юрию Несвижскому… Но внутреннее кровотечение не   останавливалось
 
у Святослава Шумского. Надежда – только на Бога! И поп начал молиться, прося помощи у него… Святослав Шумский таял на глазах. Собрав последние силы, он еще раз попытался убедить Мстислава Романовича сняться этой ночью из лагеря и пойти на запад к Днепру – прямо путь был в два раза короче, чем шли сюда.
– В темень они не остановят нас… В близком сражении они не сильны… Они сильны лучным боем и посылая впереди себя своих союзников или гоня полоненных…
Шумского поддержал Юрий Несвижский. Мстислав Романович, как будто не слыша его, повернулся к очередной иконе, перекрестился, проговорил молитву, повернулся к умирающему князю и – страстно (аж на бледном лике его выступили капельки пота):
– Все это за грехи наши!.. Из-за грехов наших, из-за того, что мы не верим искренне в Бога, не молимся, не соблюдаем посты… Давайте все слезно помолимся! – попросим у Бога прощения и помощи, и вот увидите, искренняя наша вера в Господа совершит чудо!..
– Через два-три дня татарские войска, которые сейчас преследуют… вернутся и… у нас воды нет… – Святослав Шумский потерял сознание… Только что живое лицо превращалось на глазах в воскообразную маску.
Поп забегал, запричитал.
– Господи Иисуси Христоси, прости грешного, – не покаявшись, не причастившись помре…
– Того, кто с мечом в руках умирает, Бог освобождает от всех грехов и всегда к себе в Рай берет! – так в Священном Писании сказано. – Юрий Несвижский поцеловал, что-то шепча, в холодные твердеющие губы своего друга (крупные капли-слезы, блеснув при свете свечей, упали на бороду покойника) и трижды с поклонами перекрестил …

. . .
Третьи сутки идет сражение – ни на один час не прекращающийся штурм лагеря киевлян – и днем и ночью. Без сна и воды бились русские воины – труднее этого ничего не бывает. У человека в покое, в комфортных условиях, после трех дней, проведенных без сна, появляются галлюцинации: зрительные, слуховые, тактильные – практически он сходит с ума и, кроме того, – обезвоживание («сухая» голодовка более четырех-пяти суток – смертельна, с водой, без пищи проживет недели – до двух месяцев)… А тут еще – жара и смертельное запредельное физическое и нервное напряжение!
 
На неоднократные предложения татар сдаться русские отвечали отказом.
Судэбэ послал к атаману Плоскине своего таргауда с требованием, чтобы русский бродник уговорил-убедил киевлян сдаться – все-таки православные православным поверят.
Плоскиню киевляне пропустили в свой лагерь, провели к великому князю, где он целовал крест – клялся, что татары за откуп отпустят князей домой, а других без выкупа, но с условием, чтобы из лагеря все вышли без оружия, сняв с себя доспехи.
У Мстислава Романовича – блаженная радостная улыбка на лице, слезы умиления выкатились из синеньких глазок. Перекрестился на походную иконку и трижды облобызал почерневший лик Николая Чудотворца.
– Спасибо тебе, Господи! – дошли-таки до Тебя молитвы… – пропел краткую молитву, славя Бога, снова крестясь и лобызая иконку, перекрестил себя и, повернувшись, к Плоскине: – И тебя благодарю ватаман!..

Многие поверили («Крест целовал татарский посланник!..»), а которые сомневались, то ночи, проведенные без сна, и невыносимая жажда помогли им согласиться. Но сын великого киевского князя Всеволод Мстиславович, князь Юрий Несвижский и русские храбры Алеша Попович с сыном и  Добрыня Рязаныч (Золотой Пояс) отказались сдаваться. Удивительно: не радостны были лица складывающих оружие. Старый князь Мстислав Романович подошел при всех к своему сыну обнял его:
– Я бы тоже, как ты… но видит Бог, не могу: в руках моих столько душ христианских! – не могу их на погибель… Берите оставшихся в силе коней и – с Богом!..
Всеволод знал своего отца и потому засомневался в искренности сказанного, но сделал вид, что верит.

Татары наблюдали и видели все, что происходило в русском лагере. Они разрешили и дали возможность выйти из укрепленного лагеря почти тысячному отряду конных во главе с князем Всеволодом Мстиславовичем, и затем, когда они отошли на 400–500 шагов, вновь плотно заблокировали место выхода русских, и началось: c северной пологой и южной крутой сторон, – невидимые со стороны лагеря киевлян, – выскочили на бешеном галопе татарские тысячи, окружили и одновременно враз атаковали не покорившихся русских, которые даже не были построены в боевые порядки, поэтому  они  сражались  каждый  по  отдельности,  потеряв связь-поддержку
 
друг с другом, но даже и так киевляне в ближнем бою смогли неожиданно для противника дать отпор. Татары отскочили-оторвались и, перестроившись, вновь повторили удар, но изменили тактику: во время атаки-сближения открыли стрельбу из луков; обрушившийся смертельный ливень стрел на русских, как град на поле жита… Окружили и, вдруг остановившись в 40–50 шагах, продолжали десятками, сотнями выбивать с седел… на глазах таял и таял русский отряд…
Киевляне в лагере закричали и, несмотря на запрет великого князя, часть (пешие) бросилась, выйдя за ограду, на конных татар, окружавших лагерь, но встреченные градом бронебойных стрел, вынуждены были, – оставшиеся в живых, – уйти обратно – только широкая, плотно усеянная трупами полоса осталась в том месте, куда выходили русские…

Киевский князь Всеволод Мстиславович и те, кто вместе с ним предпочли смерть в бою, чем позорный плен, погибли!.. Погибли не в пьяной драке, не от болезни, нажитой «веселой и легкой жизнью», подагры, а как мужчины: в бою, в сражении с врагом своего народа, земли. Редкий мужчина достоин бывает такого предначертания на Земле: погибнуть за справедливость, за правду, за свой народ, спасая своих близких и родных от рабства-кабалы и нищеты!.. Не каждому Бог-Судьба дает такое, а способ ухода из земной жизни (переход в другое состояние) характеризует его жизнь и «кчемность» его сущности и одновременно предопределяет способы его вечного «бытия» в нематериальном – в земном понимании – Мире-Космосе: в биоэнергическом поле «Рая» или «Ада»!.. Да и народ помнит: например, как через былины, сказания знаем и помним о русском храбре Алеше Поповиче! (Не олигарха же!..)

…Какое-то время установилась относительная тишина. Солнце уже – на полдень. Оно было в каком-то красно-желтом знойном тумане, как бы не хотело смотреть, что творят озверевшие, потерявшие всякий разум люди… палило-калило в небе – за эти дни не появилось ни облачка. (Хотя в те времена климат был в тех местах более влажным, чем сейчас.)

…Раздвинулись ряды конных татар, и передние киевляне, стоящие за лагерным изгородем, увидели, как татары пропустили сквозь себя пеших бродников. Послышался громкий, с хрипотцой, далеко слышимый, южный донской говор атамана Плоскини:
 
– Братия по крови и Христу! Мы же крест с вами лобызали, что не будем ратиться!.. Сложите оружье!.. Пустите нас, мы поможем вам…

. . .
Бродники – злые, еле сдерживая себя (у них за два дня штурма от двух тысяч осталось едва тысяча), – вошли в лагерь во главе со своим атаманом и стали, сверкая глазами исподлобья, – некоторые злорадно усмехаясь, – наблюдать-следить как, решившие сложить оружие киевляне, клали в одну кучу мечи, секиры, копья, сулицы, луки без стрел, щиты; в другую, снимая с себя, – кидали доспехи – у большинства были в основном кольчужные рубахи
– целое состояние, были еще дороже – доспехи со стальными (булатными) пластинами; туда же бросали шлемы. Все были в каком-то молитвенном оцепенении. Поп, стоя на небольшой груде камней, пел громко басом молитву – благодарил Бога за спасение; некоторые тихонько подпевали –  хотя видно было по растерянным глазам, что не все еще верили в свое спасение.
Киевский великий князь Мстислав Романович, его зять и Александр Дубровецкий подошли к попу, который благословил князей и заверил, что их молитвы дошли до Господа и что не пройдет и три седьмицы, как киевляне выкупят их. Они тоже сдали оружие и сняли шлемы, затем в сопровождении двух десятков бродников прошли на южную сторону лагеря, где, пройдя через разобранный проход в изгороди, были приняты татарами. Оставшихся раненых, ослабленных, истощенных коней велено было отпустить на волю. Затем всех остальных русских согнали на северную сторону и, проделав проход, стали по одному – по двое выпускать. Попа посадили на коня, сзади к седлу привязали извозного, нагрузив съестными припасами и водой и дав в руки пайцзу, приказали гнать к себе домой…
. . .
На северном склоне сохранилась густая трава; спускающиеся из   лагеря
– по мере приближения к реке – справа на восток рукой подать, – жаждущие люди, у которых от сухости во рту язык прилипал к небу, загустевшая кровь в жилах с трудом проталкивалась надорванным от перегрузки сердцем, остро, до безумия почувствовали свежесть воды, но Калку предусмотрительно загородила татарская конница; прямо на север – далеко. Татары начали охватывать тяжелой конницей и с запада; легкая – ворвалась в лагерь и сменила бродников, которые, спустившись вслед за уведенными князьями по южному склону, начали располагаться у подножия горы на отдых.
 
Киевляне были уже внизу, не все еще не верили, что их отпустят… Оглядывались: как их много! – пусть они в рубашках, простоволосы (на ногах почти у каждого – сапоги), а сами какие по сравнению с кочевниками – богатыри! – голубоглазы, золотоволосы; удивлялись самим себе, стали возмущаться: «Как это мы поддались уговору великого князя?! Вон сколько нас! Мы бы за три дня, которые впустую оборонялись, дошли до Днепра!..» Недовольный рокот – заколебалась волнами толпа…
Из татарских рядов выехал с тремя десятками хан – рядом толмач (все в латах, даже кони), подъехал близко к огромной многотысячной толпе киевлян, которая приутихла и стала с интересом рассматривать татарского хана и его воинов – дрались (даже в рукопашную) но не с ними, а их союзниками, хотя от монголо-татарских стрел полегло немало русских, – вблизи да еще днем не приходилось их видеть: европейскому человеку было непривычно видеть такие лица и главное – выражения монголо-татар: высокомерно-презрительное и удивленное – наверное, и они тоже удивлялись непривычным чертам лица русских – их не азиатской внешности: не скуласты, глаза – синие, большие; волосы на голове не как у монголов: не прямые, не черные до синевы, а цвета светлого тертого золота, и к тому же у всех бороды… и сами… «Разве можно таким большим, крупным быть?! Как на лошади?.. Верхом воевать!..» Взгляд хана – не разглядеть – даже глаз не видать в узком прищуре; лицо – как черная маска; голос тонкий пронзительно-громкий – далеко очень слышимый и одновременно грозный. Толмач (по внешности похож на половчанина) стал переводить слова монголо-татарского хана:
– Урус! Вы храбро сражались, и мы, воины от бога, уважаем ваше мужество, и, если бы вами не водили такие женоподобные князья, которым даже место около кухонных костров нельзя доверять, вы бы сейчас достойно выглядели и не были в таком положении… Переходите к нам на службу! Вы многого добьетесь, служа под нашим руководством, приобретете богатства и много другого блага… Боги покровительствуют нам…
Послышались  в  толпе  русских  вначале  отдельные  выкрики,  затем   –
многие одновременно:
– Ты наших князей не трогай! – мы сами разберемся…
– Пропусти нас: вы Богу дали слово и крест целовали!
– Мы не целовали!..
Не дали договорить: рев многотысячных глоток… Толмач привстал на стременах, закричал, – но его не было слышно, и только по тому, как он открывал  и  закрывал  рот,  можно  было  понять,  что  он  кричит.       Замахал
 
руками, требуя замолчать… Закрыл рот, взглянул на своего хана, тот что-то сказал. Толмач вдруг возвел руки к небу и сделал жест, понятный всем: «Ради Бога, выслушайте!..» Когда приутихло, вновь заговорил хан.
– Урус нукеры!.. Мы, монголы, Богом выбранный народ, чтобы покорить весь мир и создать Великую Всемирную Монгольскую империю, где будет мир и порядок, все будут сытые, одетые, довольные и где править будет нами Великий Чингизхан! Он сейчас за двумя морями, на Востоке. Ему нужны такие, как вы!.. Выбирайте: или вы – в почете и в силе: воины Вселенского хана или рабы, которые будут распроданы по всему миру!..
 
Не дали договорить. Вновь грохнул взрыв возмущения, каждый, стараясь перекричать друг друга, напрягая лица, бросился на хана и сопровождавших его. Произошло то, чего не ожидали русские: хан вместо того, чтобы отступить-отбежать под защиту своих, выхватил длинный палаш и сам бросился навстречу бежавшим на него и яростно орущим – его   таргауды
– за ним… Остальные татары, видя такое, со всех сторон бросились на русских и начали избивать безоружных, не защищенных бронью людей!..
Здешняя Земля и Небо не видели и не слышали такого сражения, когда безоружные люди бились насмерть с вооруженными и защищенными с ног до головы на боевых конях с врагами. Русские, никогда никого не унижавшие и не позволявшие этого делать и по отношению к себе, даже своим боярам, князьям, не могли позволить сделаться рабами каких-то язычников кочевников, возомнившими себя сверхчеловеками, и, предав свой народ, служить нечестивым!.. На десятки верст были слышны дикие вопли умирающих, ор дерущихся… Не раз и не два бывало: обученный боевой  конь
 
монгола-татарина, встав на дыбы и пытаясь передними копытами поразить русского великана, сам оказывался опрокинутым вместе с всадником назад… Кое-кто из киевлян был уже при оружии и, поражая встречных и преследовавших врагов, бежал в сторону реки, в заросли…
. . .
Бродники поняли, что происходит. Вскочил Плоскиня, за ним – все остальные, и, несмотря на то что сопровождающие их татары, вложив в свои луки тяжелые оперенные бронебойные стрелы, навели на них, все готовы были броситься туда, откуда слышался бой-избиение, но первым же очнулся атаман: было безумием – монголо-татары всех бы их перестреляли!.. Плоскиня вложил меч в ножны, за ним все остальные… Татары отвели свои наведенные луки от них… «Господи, прости! – перекрестился атаман Плоскиня, задрал широкую бороду кверху, вглядываясь в серое небо с фиолетовым солнцем, еще раз перекрестился: – Я искуплю свой грех!» Повернулся к своим и прохрипел:
– Мы искупим грех!..
– Дааа!.. – выдохнули истово донцы.
. . .
Русских князей подвели к Судэбэ. Бледный, трясущийся (и сюда доносился – уже затихающий – шум боя-избиения) старый Мстислав впереди, позади его – вялый безвольный Андрей и краснолицый от гнева Александр. Метрах в двадцати, не доходя до монгольского темника-воеводы, их остановили. Судэбэ сделал знак, чтобы дальше шел один Мстислав. И пока киевский князь делал эти три десятка шагов к никем и никогда не побежденному полководцу, он получил столько презрительных взглядов и усмешек в свой адрес, что за всю долгую жизнь столько не принял!..
Судэбэ, глядя сверху вниз, сидя на могучем вороном жеребце, зарокотал низким басом:
– Не помог тебе твой Бог?.. И не поможет! – толмач переводил. – Ты нарушил божьи заповеди: убил моих послов – моих близких преданных мне   и Великому Чингизхану людей!.. У всех народов не трогают мирных безоружных посланников!.. Ты повел свою дружину на нас, – хотя мы вам не угрожали, а, наоборот, просили, посылая послов и во второй раз, не ходить войной… Но даже выступив против нас, ты вел себя не достойно, не умно, трусливо и предательски по отношению к своим братьям-князьям и воинам: когда все они сражались, ты не только не помог им, но даже увел свое войско на гору и там ждал, когда побьют остальных русских, а силы твои были немалые, и, вступи ты в бой, то мне бы пришлось трудно – ты помог мне, но у
 
нас не принято уважать трусов и бездарных и прощать предателей… Я тебя на службу даже простым воином не возьму: если ты раз предал (своих родных!), то нас, при случае, ты подавно предашь!.. У нас кто предпочитает трусость вместо достойной смерти в бою, тот заслуживает позорную смерть! Ты и твои князья умрут под досками сидящих на победном пиру монголов, а до того как умрете, – умирать будете мучительно, долго! – вволю надышитесь злого духа и тысячу раз будете просить Бога скорой смерти, и тысячу раз покаетесь, что не погибли в бою!.. Свяжите и бросьте их вон туда – пусть валяются, ждут…
. . .
Низко стелясь к земле, – развевались от встречного ветра гривы, длинные хвосты, – мчались татарские кони вслед за скачущими русскими – догоняли, несмотря на то что у каждого бежавшего было по одному запасному коню. За ночь, под утро настигла Тимрюевская сотня Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича с дружинниками – будь у татар, как обычно два-три запасных коня, они бы раньше догнали. До Днепра, переправы оставалось совсем близко: один конный рывок получасового галопа и – там… Все зависело от коней, умения воинов – это понимали русские и монголо-татары.
Татары сошли со шляха, пытаясь слева обойти скачущих русских и, перегнав, снова выйти на дорогу и, загородив путь, не дать русским уйти, вырваться к Днепру, но густая высокая степная трава затормозила движение, и степняки никак не могли обогнать. Тогда они, подавшись вправо, приблизились на расстояние своего лучного боя и начали стрелять, мешала трава – хлестала по рукам, и подымаемая скачущими по шляху рыжая пыль тоже не давала привычно и точно бить из лука. Русские отвечали также лучным боем, но их стрелы долетала на излете, потому, даже попав, не пробивали кожаные пластины ни на всаднике, ни у коней. Татары стали отставать: по такой траве невозможно было так быстро скакать – даже сверхвыносливые их кони стали выдыхаться. Гортанный, громкий, перекрывающий многосотенный гул копыт, крик-приказ заставил погоню вернуться снова на шлях и гнать вслед за скачущими русскими. Татары нагнали вновь, несмотря на пыль, стали прицельно бить по впереди скачущим. Вдруг что-то произошло впереди. Тимрюй не сразу понял, что русские развернулись и встретили – закидали их короткими копьями, он, как  и все его нукеры, врезался в русских, поневоле вступил контактный бой (это не из лука бить!) и, получив смертельную рану в грудь, слетел с седла… Два нукера оттащили его в сторону, пытаясь ему помочь, стали снимать с него
 
бронь, одежду, но он, собрав силы, показал рукой, чтобы шли туда и сражались…
Сражение как началось, так и вдруг кончилось – только трупы разноплеменных людей и стоны раненых и умирающих русских (татары умирали молча), да кружащие вокруг своих павших хозяев-другов боевые кони, призывая их тонким ржанием подняться… Неожиданно встретившись два коня – татарский и русский – бились: рвали друг друга зубами, калечили передними и задними копытами…
Оставшиеся в живых не более трех десятков татар прибрались, кое-кто заменил коня (на татарского – русские не давались) и во главе с десятником помчались вслед за ускользнувшими князьями. Судя по тому, что  русских пало около пяти десятков, то с русскими князьями ушла сотня. Но татар это не смутило: у них не было выбора, а что такое страх – они не знали…

«Мстислав Удалой (Удатный) с небольшим числом уцелевших дружинников вышел к тому месту, где стояли ладьи русских. Все воины разместились на нескольких ладьях, а остальные Мстислав приказал сжечь или изрубить, чтобы не дать татарам настигнуть их за Днепром».
. . .
Остальные русские, прибежавшие после битвы на Калке к левому берегу Днепра, не смогли переправиться и, настигнутые татарами и перешедшими на их сторону оставшимися в живых половцами Котяна, были добиты.

5
Джэбэ, гоня перед собой многотысячные орды кочевников-половцев, остатки аланов и черкесов, заставляя их одновременно показывать путь на Русь и сражаться, дошел до Новгород-Святополча (60 км от Киева), проехался по землям Киевского, Переяславль-Русского и Черниговского княжеств, оставляя след: пожарища и руины городов, поселений и весей, заваленные горами трупов мирных жителей… Города и городки, крепости русские сдавались без боя – еще только передовые части монголо-татарского войска подходили к городку, как уже попы православные одевались в церковные одежды, брали хоругви, созывали жителей и говорили им, что за грехи их Бог наказывает, послав на них татар, и, дав вместо оружия иконы, кресты, с хлебом солью и вопленным молением, открыв городские ворота, встречали завоевателей… Татары церковнослужителей не трогали, а вот жителей… Те немногие уцелевшие потом проклинали попов, которые обезволили   людей,
 
заставив их не сопротивляться, сдаться на милость монголо-татарам, забыв завещанную пращурами нашими истину, что завоевателя-врага нужно встречать с мечом в руках и с ненавистью в груди и – никакие переговоры, тем более «полюбовные» встречи!.. (Любовь нужно иметь в сердце: к Женщине, своему народу и к Земле, где ты живешь со своими родными тебе людьми и где похоронены твои предки!)

6
«Татары, не находя ни малейшего сопротивления, вдруг обратились к востоку…» (Н. Карамзин)

Монголо-татары более чем справились с поставленной задачей: они не только топографически разведали западные земли, но и опробовали силу и слабость тех народов и через четырнадцать лет использовали при походе на Русь слабости русских княжеств: во-первых, разрозненность между собой, соперничество-вражду-борьбу князей за власть и богатства – редкий князь в то время был угоден Богу: жил для своего народа, Земли; во-вторых, православная вера была в то время подобна вере китайской (хинской) – попы-иноземцы говорили и внушали, что за грехи «наши» пришли завоеватели, что это божья кара («Что против Бога сделаешь?!») помогала завоевателям, это не ненавистные (но не презираемые татарами,  как китайцы и русские) мусульмане, которые, объявив Джахат, бились до последнего с завоевателями независимо от своего возраста и пола, не сдавались в плен!

(А что русские?!)
«Селения, опустошенные татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах; отцы, матери оплакивали убитых, – но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним…»
(Н. Карамзин)
 
Вторая часть

Битва на Калке имела огромное значение и последствия в истории народов Европы и Азии, и в частности для русского, половцев и для самих монголов.
Ближайшие: ослабленные татаро-монгольские войска потерпели поражение (в 1223 году) в Волжской Булгарии (это первая и единственная точно фиксируемая по источникам неудача Судэбэ); в русских землях, особенно в Киевском и Черниговском княжествах и частично в Галицком и Волынском, были уничтожены практически все воины-профессионалы.
Отдаленные: события на Калке – одна из причин завоевательных походов монголов на Русь; русские южные княжества не успели восстановить свой военный потенциал ко времени нашествия монголо-татар; роковые последствия для половцев: битва на Калке – первый поражающий удар монгольских войск по половцам; после следующих двух (1228–1229, 1236– 1237 годов) они вытесняются с занимаемой ими территории – как народность и государственное образование исчезают с исторической сцены.

Глава первая 1
Потери были велики у монголо-татар: из-за гибели или ранения в союзных и вспомогательных войсках осталось в строю менее четверти; наполовину уменьшилась численность самих монголов.
Пока подбирали своих погибших и, согласно принятым монгольским обычаям, с почестями, пышно и торжественно предавали похоронным кострам; переформировали войска монголо-татар; набирали вновь  только что в завоеванных землях алан, черкесов, половцев (Плоскиня сам напросился и привел донское войско, призвав всех молодых мужчин), время шло, поэтому только в последних числах августа 1223 года смогли монголо- татары двинуться обратно на восток, решив по пути пройтись по землям волжских булгар.
. . .
17 августа 1223 года
Вот уже прошло три недели, как войска монголо-татар быстро  двигаются на северо-восток, – достигли земли Волжских Булгар. Атаман Плоскиня хорошо знает этот путь – он не раз бывал как гость и как бродник со своими товарищами донцами. Татары доверяют теперь ему после того, что  он сделал для них при Калке. А у Плоскини при этом воспоминании к    голове
 
приливает кровь, в глазах ярость, в сердце – гнев. Он и его боевые товарищи, которые вместе с ним сражались на Калке, не могут простить себе то, что по их вине погибли киевляне. И это не просто вина земная, человеческая, но великий грех перед Богом: он, атаман, от своего имени и имени своих товарищей, временных союзников татар (теперь личных врагов, которые еще не знают об этом) целовал православный крест – обещал, что русских киевлян, если сдадутся, отпустят домой!..
Вдали показался Кермек. Впереди видны конные булгары, они,  по мере приближения к ним татар, стали разворачиваться по фронту. Плоскиня знал, что за булгарами – волчьи ямы-ловушки. Когда он пополнял свой полк перед походом на Булгар, с Дона послал тайно верных своих друзей в булгарский город Биляр, чтобы предупредить их о грозящей опасности. Во время переправы через Итиль (Волгу) буртасы-перевозчики тайно передали ему благодарность булгарского царя – золотой браслет, украшенный изумрудами,  и предупредили об этой ловушке-засаде под Кермеком.
Он оглянулся. Его конный полк донцов шел рысью. За ними – аланы, черкесы и половцы; всех подпирали монголо-татары. Скачущий с ним рядом татарский сотник с полусотней, приданный атаману, оскалился. Сверкнул белыми зубами, показал сигнальным флажком: «Всем! Вперед! Атака!» – в боях практически командовал он, а не Плоскиня. Атаман Плоскиня приподнялся в седле, взмахнул саблей:
– В галоп за мной!.. – вырвался вперед, еще раз крикнул, подал условный знак своему сотскому атаману: «Убери, скинь татарского сотника и его!..» – а сам развернул своего коня направо и помчался вдоль своего полка на правый фланг – все за ним (даже несколько оставшихся в живых татарских воинов). В освободившееся пространство хлынули скачущие за русскими бродниками союзные и вспомогательные войска монголо-татар, миг и они врезались в редкие ряды конных булгар, которые без сопротивления рассеивались. Не в силах уже остановиться, вся огромная масса конных горцев и степняков продолжала скакать… на волчьи ямы и на другие хитроумные смертельные ловушки…
Вылетев на правый фланг, донцы еще раз развернулись направо и пошли в атаку на монголо-татарские сотни, во много раз превышающие их по численности. Предки донских казаков бились насмерть… Истратив стрелы, сулицы, переломав пики, рубились саблями, мечами… Несколько сотен бродников все-таки прорвались сквозь монголо-татар и ушли бы в Степь, но, бросившиеся вслед за ними, легкие татарские сотни догнали на своих бешеных   степных   конях   и,   не   вступая   в   контактный   бой,   держась  на
 
расстоянии лучного боя, стреляли и стреляли по русским… Одним из последних сполз с седла, утыканный стрелами, Плоскиня – из-под бурых от запекшей крови бороды, губы, с трудом шевелясь, прошептали:
–… Искупил свой грех!.. – на большее не хватило воздуха в мертвеющем теле…
Тем временем основные силы булгар (превосходящая татар конница)
«напали на монголов во время боя с тыла и нанесли им сильное поражение. Джэбэ, по-видимому, погиб».
Судэбэ увел часть монголо-татар, бросив отдельные, уже небоеспособные остатки союзных и вспомогательных войск на погибель,  вниз по левому берегу Итиля, и, соединившись со своим громадным  обозом,
– где, кроме награбленного скарба, многотысячных толп рабов, были семьи монголов и сильные сторожа, – дошел до Яика (реки Урал), умело организовав переправу, оказался в среднеазиатских ими завоеванных  землях. Прошел через безводные пустыни-степи между Каспийским и Аральским морями, устелив пройденный путь трупами русских людей (в первую очередь от нехватки воды гибли-вяли «ребенки»…), и в начале 1224 года прибыл в Бухару, где его с почестями встретил сам Чингисхан.
Перед тем как обняться, смотрели друг на друга. Судэбэ впился глазом  в Тимучина (Чингисхана) – давно не видел этого поистине великого человека: не только отличавшегося необычным умом, фантастической памятью и гениальными способностями организатора, руководителя, полководца и непревзойденного по жестокости человека, внешне совсем не похожего на монгола – перед ним стоял высокий широкоплечий чуть сутуловатый  мужчина (трудно назвать стариком, хотя великому хану было 69 лет), – в его желто-зеленых тигриных, гипнотизирующих, отнимающих волю и наводящих животных страх на человека, на которого он смотрел, глазах сейчас сияла искренняя радость; светло-рыжие волосы и широкая борода, еще не успевшие полностью поседеть, приветливо маслянисто блестели… (Судэбэ знал, что Тимучин родился (в 1155 году) в очень привилегированной семье известного богатыря Есугея из рода борджигинов: голубоглазых, светловолосых; и три сына из четырех сыновей-наследников, – родившихся  от Первой, Главной жены, Бортэ, – были тоже светловолосы (точнее, рыжеволосы) и светлоглазы…) О чудо! – Великий хан улыбался и, раскрыв руки,  шагнул  навстречу  –  он  очень  доволен  успешным  походом  Судэбэ  –
«разведка» боем удалась!..

2
 
…Когда Тимучину исполнилось 10 лет, отец его погиб от рук татар. Семья познала нужду, лишилась имущества, стада; подданные, бросив своих хозяев, ушли к другим, богатым; и только верные бангхары (огромные собаки-волкодавы) не предали, жили, хотя голодали. Юношей будущий Великий хан какое-то время (недолго) носил на шее деревянную колоду пленника-раба и на себе испытал все тяготы и унижения. Но незаурядный ум, воинские способности помогли Тимучину освободиться, вновь набрать свою родовую дружину, восстановить богатство.
С самого начала организации своих войск Тимучин требовал от своих воинов железной дисциплины, лютой жестокости к врагам, неимоверной храбрости и исполнительности. Внезапность, быстрота, коварство дали ему преимущество и позволили расправляться с противниками – покорить все соседние племена.

В 1206 году на Курултае провозгласили его Всемонгольским Великим ханом и нарекли Чингисхан (суту Богдо Чингис-хан). Столицей монгольского государства стал Каракорум. Власть Чингисхана была  неограниченной.  Все его близкие родственники составляли при нем совет, помогающий в управлении. Подвластное население делилось: на десятки тысяч (тумены), тысячи, сотни, десятки – это одновременно было и войско. Под страхом смерти в армии держались железная дисциплина, беспрекословное подчинение начальникам. Относительная малочисленность монголов по сравнению с теми, кого предстояло завоевать, требовала высочайшей военной организации. Кроме того, всемонгольский хан имел свою личную гвардию, где служили дети феодалов-нойонов. Гвардия насчитывала десять тысяч человек и служила личной охраной. Ни одна система, тем более государственная, не может существовать без четко расписанных правил, законов, и гений Чингисхана, с помощью 19 призванных величайших всемирно известных ученых того времени, создал-написал (под  диктовку) Ясу, или Джасак. В Законе было: религиозное представление о сущности кочевников, право, приказы и указы, высказывания и замечания практически по всем вопросам и, в частности, быта, власти над самими монголами,  а также над покоренными народами…
Конечно, в причинах таких длительных военных успехов монголо-татар были и объективные факторы: монгольское государство возникло на ранних стадиях развития феодального общества, когда в отличие от Китая, стран Средней Азии, Кавказа, Восточной Европы, где уже были феодально- раздробленные      государства,      феодалы      единодушно       поддерживали
 
завоевательные стремления великих ханов; в завоевываемых землях велись  в это время междоусобные войны, которые не прекращались и во время вторжения в их страны кочевников.
. . .
Завоевательные походы Чингисхан начал в 1207 году с сибирских земель, направив туда старшего сына Джучи, который за короткое время покорил народы: бурят, якутов, ойронов и других, – по общественно- социально-экономическому положению стоящих на одном уровне с монголами. К 1209 году была захвачена территория киргизов. В 1211 году орды Чингисхана и его сыновей ворвались в Северно-Западный Китай – богатейшую и культурнейшую страну Средневековья. Современнейшая китайская армия не смогла противостоять, не помогли и мощные каменные оборонительные сооружения – путь во внутренний Китай был открыт. Завоеватели оставляли за собой страшные следы насилия, грабежа и пожарищ. Они «ни над кем не сжалились, а побивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременным и умертвляли зародышей».
Монголы, захватив большие ценности, пленив талантливых мастеров военного дела и ремесленников, пополнив свои отряды невольниками, вооружив их и гоня их впереди своих войск, покорили в 1215 году Северо- Западный Китай со столицей Пекином – помогли завоевателям и раздробленность государства, и предательство китайской знати.
Одновременно относительно небольшие отряды монголо-татар пошли на Запад, – нависла угроза над народами Средней Азии, – но сил хватило лишь достичь Семиречья. Прошло девять лет, и Чингисхан вывел свою армию из Китая, усиленную китайскими военными инженерами, которые могли построить любое инженерное сооружение, сделать боевые метательные и таранные установки, благодаря которым можно было разрушить любую каменную стену города, крепости, сжечь город и т. д., в сентябре 1219 года повел ее в наступление по нескольким направлениям на Среднюю Азию.
Многие большие города, особенно центры земель, были хорошо укреплены: имели высокие каменные стены с неприступными башнями, с многочисленными прекрасно вооруженными гарнизонами, поэтому сопротивлялись по нескольку месяцев; например, Отрар – 5 месяцев,   Ургень
– 7 месяцев; в таких городах, как Сыгнаку, Ашносу, Бенакет и Ходжент, народные ополчения под предводительством героев-патриотов мусульман (таких как Тимур-Мелика и др.), отказывая уговорам своих бэков, купеческой знати, не сдавались и бились насмерть. Но некоторые крупнейшие города – жемчужины    Средней    Азии,    древнейшие    культурные    центры,    города
 
великолепных архитектурных памятников, сокровищницы ценнейших древних рукописей, такие как Бухара, Самарканд, Мерв, имеющие многочисленные гарнизоны, не уступающие по численности и в вооружении монголо-татарам, имея многолетние запасы продовольствия, благодаря изменам богатой части горожан и бегству правителей городов, практически сдались без боя, если не считать отчаянные сопротивления отдельных плохо вооруженных мусульманских отрядов, которые сопротивлялись, гибли, уже  не влияя на исход сражений, были разрушены и до начала XV века  оставались необитаемыми.
За два года Средняя Азия была захвачена-разорена монголами, практически превращена в пустыню.

В 1220 году войска монголо-татар опустошили Северный Иран и вторглись в Азербайджан – и тут предательство феодальной знати открыло дорогу в страну – пали Тебриз, Марага, Ардебиль, Нахичеван и другие. Как и в Средней Азии, по существу, оказали вооруженное сопротивление только простолюдины, организованные и руководимые мусульманами.

Далее нам известно до 1224 года…
. . .
В 1225 году Чингисхан вернулся в свой коренной улус, в столицу Монгольской империи – Каракорум. Даже Великий хан был удивлен тем, каким большим и красивым стал этот когда-то маленький городок-стойбище на реке Орхон. Поражало все: и большие дворцы, построенные пленными рабами-мастерами, возведенные в степи сады, фонтаны и многое другое изобретенное в Мире; и огромное количество людей и не только рабов – прислуга так одевалась, что ее невозможно было отличить от горожан, – но и приезжих из всех стран, – даже из тех, до которых не доехали еще монгольские кони, – дипломаты, ханы, бэки, представители различных религий: жрецы, шаманы, колдуны разного толка, мусульмане, христиане, буддисты… и везде и всюду – купцы со всех сторон Света.
1226 год. Завоеватель Мира в первый раз, казалось, спокойно живет в своем дворце, но близкие знали, что Чингисхан серьезно болен: болели грудь и плечо, сильно ушибся, упав с лошади во время охоты.
Весной следующего года на реке Керулен, в своих родных кочевьях, в становище Буки-Сучегу, Чингисхан велел поставить свой Белый шатер, где он провел Курултай, на котором участвовали его братья, сыновья и другие близкие родственники, созванные со всех земель империи знатнейшие  ханы
 
и отличившиеся полководцы. О чем говорили-совещались, неизвестно, но сказано в летописях-записях, что был устроен никогда еще небывалый в  Степи богатый пир. Через три дня умерла молодая (Младшая) любимая жена Чингисхана Кулан-Хатун (кстати, татарка) – у ее сына Кулькана практически исчезла надежда на получение того наследства, какое бы он получил, будь она жива.
. . .
Великий хан не мог себе позволить умереть, не исполнив обещания, данное им богу Сульдэ: наказать тангутов и лично их царя Бурханя. Послал за сыновьями старшей жены, – имеющими право на наследование власти в Монгольской империи, – предупредив, что их лично поведет со своим войском на завоевание Тангутского царства. Прибыли три сына, старший Джучи не приехал. На ухо Чингисхану второй сын Джагатай зашептал, что Джучи, став наследником, многое изменит… что будто бы он откровенно говорит о бессмысленных жестокостях отца, желает заключить союз-дружбу с мусульманами. Великий хан – в ярости! – вслух спросил, обращаясь к посланнику своему:
– Почему не исполнил мой приказ хан Джучи?!
– Он велел сказать, что болен…
– Позови ко мне моего брата Утчигина.
Обратился к своим сыновьям и посланнику: «Вы можете уйти». Оставшись один на один с братом, он тихо, чтобы никто не слышал,
говорил-приказал…
На следующее утро его брат, взяв верных людей, ускакал в Хорез – через две недели был там. От имени Чингисхана приказал Джучи принять его. Повторил повеление Великого хана, тот снова отказался, ссылаясь  на болезнь, тогда посланник-брат молча ударил кинжалом – убил Джучи!..
Джагатай был отправлен в свой улус Самарканд. Чингисхан со своими сыновьями Угедеем и Тули повел свои войска в поход. В районе Онгон-Талан- Худуна он – страстный охотник – не выдержал и позволил себе поохотиться и, увлекшись, в азарте, во время погони за дикой лошадью, вновь упал с седла и сломал себе ногу в области бедра. Встать уже не мог. Тут же позвал к себе сыновей и о чем-то долго тайно говорил с ними.

Теперь войска Чингисхана шли, останавливаясь только для короткого отдыха и чтобы покормить и напоить коней. Встречные племена и народности, города заявляли о своей покорности и преподносили дары, которые Великий хан уже себе не брал.
 
– Каждый день для меня дороже любых драгоценностей! – говорил Чингисхан со странным блеском, появившимся в глазах, сильно похудевший, озабоченно, тревожась.

Тангутский царь выслал навстречу своих посланников, которые передали через сыновей Великого хана Чингисхану щедрые дары и слова царя: «Нет толку в сопротивлении. Я хочу служить тебе и прошу мира, договора и взаимной клятвы». Чингисхан не принял послов и ответа никакого не дал – он спешил достичь столицы тангутского государства. Умирая, он приказал своим сыновьям: «Когда умру, то ничем не обнаруживайте моей кончины… Когда же царь и жители тангутские выйдут из ворот с дарами, бросайтесь на них и уничтожайте!»
. . .
Каждому придется умирать! – и не нужно уходить мыслями от этого: время быстро пролетит, как бы не было много впереди лет жизни! – и умирает человек, как жил и что заслужил!.. Для умирающего Чингисхана мучительнейшая агония длилась более двух часов – невыносимо долго: секунда была годом, минута – веком!.. ( Время относительно!..)

Где был погребальный костер? Где похоронен (или разбросан)  прах Суту Богдо Чингис-хана?.. Неизвестно! Есть только предположения и легенды. Только смерть этого Великого и одновременно Жуткого человека (другого такого в истории Человечества не было и, надеемся, не будет!) увела  за собой тысячи, если не десятки тысяч, человек: когда везли его труп, почти неделю, для исполнения погребального ритуала убивали всех встречных, не глядя на национальность, пол, возраст, вероисповедование и социальное положение, вместе с людьми умертвляли и все живое, что попадалось на пути, и на гигантском костре вместе с трупом Великого хана были сожжены сотни живых наложниц, рабынь и рабов и трупы нескольких сотен коней белой и черной масти… Неимоверное количество драгоценного оружия, бытовых инструментов, посуды и одежды и просто золота, серебра, драгоценных камней, побросанных в огонь, превратилось в огромную кучу золы и глыбы конгломерата металла и камня…
Место захоронения не могли знать даже современники: родственники, даже близкие, не участвовали на похоронах, а те, кто провожал Чингисхана в последний путь, последовали за ханом… Убиты были и руководители погребального процесса!..
 
3
Через год после смерти Великого хана, в 1229 году, собравшийся Курултай, исполняя волю-завещание Чингисхана, избрал великим ханом Угедея (Октая), подчинив ему старшего брата Джагатая и младшего Тули, племянника Бату (сын Джучи).
Съехавшаяся на Курултай на реке Онон через шесть лет монгольская знать, упоенная недавними победами над многим землями на Востоке и Западе, предвкушая новые наживы, приняла решение о новых походах: Тулия послали в поход на Южный Китай; Джагатая – на Персию; Бату, дав 120- тысячную армию, приказали завоевать Запад – начать с Булгар на Итиле, Асов и Руси. В армии Бату были ханы-чингизиды: Гуюк, Кадан, Хайдар, Бури, Буджэк, Менгу, Кулькан, Орду, Беркэ, Шербани и Тангкнут. Из Китая срочно вызвали полководца Судэбэ, покорителя 32 народов, выигравшего 65 сражений.

В армии хана Бату монголов не могло быть более 30 тысяч,  из них татар
– не больше 5. Так характеризовал монголо-татарское войско булгарский эмир и талантливейший воевода Гази-Барандж Бурундай (разгромивший при Кермете Судэбэ в 1223 году и в 1236 году вынужденный перейти вместе со своим народом на сторону Бату, ставший татарским полководцем, участвовавший в походах на Русь – и, в частности, со своим 12-тысячным отрядом булгар и с приданным ему в помощь 4-тысячным нижегородским полком нашел и разбил великого князя Юрия Всеволодовича – бежавшего от монголо-татар, бросив великокняжеский престольный град Владимир, под видом сбора русских войск – на реке Сити: на севере, в глухомани – в тайге, где на тысячи верст не было ни одного крупного поселения русских!..) и летописец  (его  записи  дошли  до  нас  в  «Сводах  булгарских     летописей»):
«Кроме доспехов татары имели отважные сердца, совершенно не знающие жалости, и среди них никогда не было недисциплинированных или усталых. Каждый из них знал, что если он не ожесточится, не подчинится или устанет, то будет убит на месте. Они делились на десятки, сотни, тысячи, тумены. За трусость в бою одного убивали десяток, за трусость десятка – сотню и так далее. А казни у них были такими жестокими, что я, видевший всякое, не мог досмотреть до конца ни одной, ибо по сравнению с ними самая тяжелая гибель в бою была наслаждением. Татарам же было запрещено при этом отводить глаза или как-то выражать свои чувства, поэтому казни, виденные мною, татары наблюдали в полной тишине и с бесстрастными лицами. А придерживались   они   такого   зверства   с   той   поры,   как   Чингис     изрек:
 
“Жестокость – единственное, что поддерживает порядок – основу процветания державы. Значит, чем больше жестокости, тем больше порядка, а значит – блага”. И еще он говорил: “Сам Тангра велел подняться нашей державе, а его волю нельзя понять разумом. Жестокость должна выходить за пределы разума, ибо только это поможет осуществлению высшей воли…”»

А вот что сказал об армии монголо-татар Наполеон: «…Военная организация (их) была значительно выше, чем в войсках ее противников».


Глава вторая 1
1223 год. Переяславль-Залесcкий.
О том, что русские потерпели поражение в битве на Калке, народ узнавал друг от друга – весть пришла из Владимира-на-Клязьме быстро, но почти совсем никого не огорчила сильно: ведь только что с великой победой вернулся  с  Ливонии  князь  Ярослав  Всеволодович  –  летописи      отмечают:
«Ярослав повоева всю землю Чудьскую, и полона приведе бе щисла… злата много взяша». А там, где-то на Юге, – за тридевять земель – слишком далеко; людям представлялось, что те события на их жизнь не могут повлиять.
Ярослав Всеволодович и его жена (одновременно и подруга, и соратница-помощница) Ростислава так не думали. Они только что получили послание, написанное на пергаменте, от великого князя Галицкого Мстислава Мстиславовича – отца Ростиславы, тестя Ярослава, деда трех (на то время) княжат: Федора и Александра (4 и 3 года) и титешного Андрея – вон двое старших   сидят   за   столом   вместе   с   матерью   (Ростислава   старалась   по
 
возможности обходиться без мамок-нянек – сама выкармливала грудью детей, но совсем без их помощи не могла: вот и сейчас полуторогодовалого Андрея оставила с мамкой в опочивальне детской). Князь Мстислав Мстиславович кратко описывал ход сражения и свои выводы, которые он сделал после битвы, где русские и половцы потерпели страшное поражение.
Князь Ярослав задумался. (Вывод тестя заставил не просто задуматься,  а по-другому пересмотреть отношение к степнякам и, в частности, к новым хозяевам степей, и вывод, который делал по отношению к ним, был таков,  что эти татары вскоре заменят кипчаков и они будут намного сильнее. Тесть советовал, как с ними вести: однозначно дружить, быть с ними союзниками. Напоминал о себе, что только благодаря тому, что породнился с кипчаками и всегда был в союзе и дружбе с этим многочисленным кочевым народом, добился такого положения: из удельного князька стал великим князем Галицким.) Дети притихли, молча ели. Ростислава, чтобы мужу было покойно и никто не мешал, сама обслуживала стол…
. . .
Только второй день Ярослав Всеволодович в родном Переяславле. Поспал с женой, с детьми пообщался-порадовался и немного успокоился, но все равно его мысли были там… Что за люди эти новгородцы?! Так по одному
– всем хороши: доброжелательны, разумны и надежные верные други!.. А  как соберутся на вече!.. Он помог со своей дружиной вернуть Великому Новгороду под свою руку земли Ливонии, а вместо благодарности новгородцы отказались от дальнейшего его княжения в Новгороде, и он вынужден был вернуться свой Переяславль-Залесский. Призвали на место его великого князя владимирского Юрия Всеволодовича – родного брата его. Всем было ясно почему: самовластный, волевой и главное в военном и административных делах умелый теперь князь Ярослав был не нужен. Бояр новгородских больше устраивал слабенький слабовольный Юрий Всеволодович, которым можно было крутить-вертеть. Им (боярам) не нужен был порядок – так легче проворачивать свои дела – барыши получать – богатеть. К новгородцам Юрий Всеволодович послал своего сына Всеволода. Ясно было и то, что шла борьба и между князьями-братьями: Юрий не хотел усиления Ярослава и, используя все методы, в том числе и «грязные», не давал закрепиться родному брату в Великом Новгороде.

После отъезда Ярослава Всеволодовича из Новгорода началась война между сторонниками и противниками братьев-князей. Новгородско-боярская республика, занятая своими внутренними делами, необдуманно бросила    на
 
произвол судьбы только что вновь отвоеванные земли. Немцы воспользовались этим: они вновь вернулись туда, откуда были выгнаны и даже сделали большее: завоевали северную часть Прибалтики – подошли к самым русским границам: нависла непосредственная угроза новгородской, псковской, полоцкой, торопецкой землям; эсты и латыши попали в полную зависимость к немецким захватчикам.
. . .
… Дети встали, подошли к отцу, чтобы попрощаться с ним до вечера. Мать их учила, как и что говорить, они повторяли. Ярослав невольно залюбовался своей женой: высока, стройна, полова – красавица! – такие становятся либо поляницами (богатыршами), либо хранительницами семейного очага. Она погрузила детей в мир песен, сказок, старины и преданий о Русской земле. Уже учила старших читать, писать и считать – спешила: года через два-три Федору и Александру учинят княжеский постриг и отберут их у нее, отдадут дядькам на воспитание. Александр (в больших его темных глазах горело любопытство и любовь к отцу, золотисто-половые волосы, курчавясь, свисали до плеч) был на полголовы выше своего старшего брата и отличался внешностью – в мать – и незаурядными способностями во всем и какой-то внутренней (не по годам) серьезностью… Отец каждого перекрестил, поцеловал в лобик – попрощался.

2
Разрозненная Русь продолжала делиться на независимые земли- княжества-государства, которые начинали жить своей жизнью. Княжества соперничали между собой, пытаясь усилиться за счет своих соседей: воевали друг с другом, заключали союзы против третьих, нарушали их и снова мирились, и снова дрались… Хотя знали, что главный общий враг Руси – Запад. (Русские – да не только они, но и другие православные народы – поняли после страшного разгрома мирового центра православия Царьграда- Константинополя в 1204 году крестоносцами-христианами-католиками, кто является истинным врагом православия, а значит, Руси!)
. . .
В 1225 году город Юрьев был переименован в Дерпт. В том же году в грамоте короля Генриха говорится, что епископом Дерпта является Альберт.
Псковское боярство и купечество пошли на сделку (практически на предательство) с немцами: им торговые дела и барыши были дороже интересов Пскова, выше национальных интересов Руси.
 
Князь Ярослав Всеволодович понимал что происходит, и решил восстановить положение… Собрав большое перяславльско-суздальское войско, решил совершить поход на Ригу, но встретил решительное сопротивление со стороны псковичей. Ярослав хотел опереться на Великий Новгород, но у бояр и купцов (любой национальности и вероисповедания) родину, честь и мораль заменяет, говоря современным языком, бизнес: ссылаясь на то, что «размирье» с немцами вызовет повышение цен на товары
– «вздорожица все на торгу», – они отказали в помощи, несмотря на то, что княжеские войска стояли, раскинув шатры, в резиденции Ярослава под Новгородом в Городище.
Ярослав сделал попытку самостоятельно совершить поход. Тогда Псков заключил с немцами настоящий союз и вместе с ними и вспомогательными войсками «Чудь, Лотыгола и Либь» выступил против.
Через десять лет этот союз окончился захватом немцами Пскова.

В том же году «литва, собрався в 7000 человек», вторглись в новгородские и торпецкие земли, грабя и все сжигая на своем пути, полоня женщин и детей, дошли почти до Торжка. Князь Ярослав пошел с войском на них и, догнав их на Ловати около Русы, разгромил: 2000 литовцев погибли, остальные разбежались, освободил пленных русских, отобрал награбленное.
Новгородцы, узнав о победе Ярослава над литовцами, послали за ним: звать его на княжение. Обещали ему возвратить все его убытки в походе и целовали крест, что его больше не изгонят и не будут чинить ему неприятности. Он им простил вину и принял предложение.
. . .
1226 год. Ярослав Всеволодович учинил своим сыновьям Федору и Александру княжеский постриг.
В Южной Руси разгорелась кровопролитная междоусобица между обессиленными, обескровленными после Калки княжествами: Курским и Черниговским – князь Олег захватил Чернигов, а князю Михаилу Всеволодовичу давал удел. Михаил, лишившись отцовского княжеского стола и не имея воинской силы постоять за себя, послал своих бояр просить помощи у своего зятя великого князя Юрия Всеволодовича. Возмущенный Юрий, собрав огромное войско, пошел на Олега, который в свою очередь обратился к великому киевскому князю Владимиру Рюриковичу, оправдывая себя тем, что он старший в роду. Киевский князь не имел такие силы, чтобы помочь, поэтому послал к Юрию митрополита Кирилла, который поехал и встретился   с   великим   владимирским   князем   и   говорил   так:       «Княже
 
пречестный, ты довольно знаешь, как отцы, деды и прадеды ваши распространили и населяли землю Русскую не иным чем, как любовью и согласием в братии, тем страшны они были всем окрестным; и когда совокупно противо неприятелей русских воевали, всех побеждали, и никто противо их воевать не смел и не мог. Когда же междоусобие начали, брат на брата воевали, тогда неприятели пришед, иногда поляки, иногда венгры, половцы, литва и болгары землю Русскую разоряли, пределы древние отнимали овладали или опустошили. От чего ныне так много слез и стыда достойная русским от татар погибель случилась, как единственно от несогласия князей, котораго без плача во веки и по нас возпомянуть не могут. И сие всякий знает, что одному трудно противо многих обороняться, как бы он храб и силен не был. Таково вам трудно и неудобно, враждуя между собою, противо других воевать и свои земли засчищать. К тому время настоясчее наиначе требует в вас согласия, понеже со стороны татара, а с другую литва пределы Русские губят. А ты внутрь безпокойство  хочешь начать, по тебе должно других унимать и обидимого оборонять, помня слова Христова: “Асче царство разделится, противо себя не может стоять”. Мы можем видеть, что вы дотоле будете друг друга воевать, как придут языци и всеми вами обще обладают и себе покорят. А ежели будете жить в мире и любви по закону божию, согласно о пользе русской обще прилежать, то никто вам не может зла учинить. Ныне же Олег на войне за отечество много войска потерял и не может воеваться, по любовно просит оставить ему его владение по старшенству в покое. Но шурин твой Михаил требует не право, не взирая  на крестные грамоты отец и дедов своих, и начинает войну противо его, для котораго и тебя яко сильнейшего призвал. Я прошу покорно и молю оставить вражду и жить в мире». Митрополит едва упросил Юрия Всеволодовича. Князь Олег и Михаил помирились и без войны решили спорный вопрос.
Великий князь владимирский повернул свои войска и во главе своих младших братьев Святослава и Ивана направил на мордву, где владимирцы, разорив многие поселения, набрав много полона, скота и драгоценной пушнины, успокоенные и довольные, вернулись домой. Русские потерь не имели, так как мордва не могла и не хотела «противо их в бой ступить».
«Князь Ярослав ходил в лодиях в Невское (Ладожское) озеро на емь и, повоевав много. Взав от еми дан, возвратился».
. . .
1227 год. В Великом Новгороде церковный суд приговорил четверых человек, занимающихся колдовством и гаданиями, к сожжению на костре. Было устроено боярами великое зрелище: «…Пред народом на Ярославе…
 
зделав сруб, всех сожгли». Правящий боярский «Совет господ» (туда входили
«300 золотых кушаков» – самых знатных и богатых бояр) таким способом отвлекал народ от забот, отводил от себя недовольство, злость.
«Маиа 11 учинился во Владимире великий пожар и згорело 27 церквей и двор блаженного великого князя Констянтина Всеволодовича и церковь, построенная в нем, архангела Михаила со всею богатою утварию. В нем же трудилися иноки русские и греки, учасче младенцев. И погорели книги многие, собранные сим Констянтином Мудрым».
Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович, используя дипломатию и угрозу военного вторжения, прибрал к своим рукам Переяславльское княжество на Руси: поставил на княжение в Переяславль- Русский своего сыновца Всеволода Константиновича и женил его на дочери
«Ольга Всеволодовича северского». Другому сыновцу, Васильку Константиновичу, который сам избрал себе невесту – Марию, дочь Михаила Всеволодовича, помог организовать свадьбу.
. . .
1228 год. По пути в Киев разболелся Мстислав Мстиславович Удатный и
«умре».
Великий князь Юрий Всеволодович, «совокупяся» с братьями Ярославом и Святославом, взяв с собой сыновцев Василька и Всеволодова да князя Юрия Давыдовича Муромского, пошли войной на мордву. Возвратились большим полоном, добычей. После возвращения из похода- набега отобрал Юрий у племянника Всеволода Переяславль-Русский – отдал своему брату Святославу.
У Юрия Всеволодовича родилась дочь Феодора.
На новгородскую землю на ладьях пришли по Невскому озеру емь – воевать. Во время отступления-бегства они умертвили всех взятых в плен женщин, мужчин и детей. В преследовании участвовал вместе с новгородцами князь Ярослав Всеволодович.
Псков окончательно разорвал отношения с Ярославом  Всеволодовичем, узнав, что он собирается в поход на немцев, чтобы отвоевать у них захваченные земли; они выгнали из города его сторонников со словами: «Вы нам не братья, пойдите к вашему князю». Прислали в Великий Новгород гречина-посла. «…В Новгороде в народе учинилось великое беспокойство и на Ярослава нарекание».
Ярослав вместе с княгинею выехал из Великого Новгорода, оставив на Городище   (княжеская   резиденция   –   в   двух   верстах   южнее  Новгорода)
 
наместниками двух своих сыновей с небольшой дружиной, помогать должны им были боярин Федор Данилович и тиун Яким.
В Новгороде начались голод, болезни. Непрерывно шел дождь (с августа по 6 декабря). Злой ропот народа на бояр!.. Наконец – мятеж. Созвали вече, где бояре смогли направить людской гнев на новгородского архиепископа Арсения, «якобы его ради дождь был». Купленые крикуны орали из толпы: «Ты выслал Антония на Хутынь, а сам сел, купя у князя дарами». Едва спасся архиепископ Арсений от  разъяренной  черни, запершись в Софийской церкви. Наутро же, снова собрав вече, воззвали на место Арсения Антония. Но на этом народ не успокоился – «весь град пришел в мятеж». Разграбили дом тысяцкого, а потом начали громить и грабить остальных богатых. От великого кровопролития спасло то, что начавшийся осенний ледоход сломал мост через Волхов и Софийская половина города была изолирована от торгово-ремесленной стороны, клиры и богатые на какое-то время были спасены от доведенных до безумной ярости простолюдинов. Эту передышку использовали – «знатные, послали паки Ярослава просить»: «Поеди к нам, забожничье (пошлины) отложи, судье по волости не слати; на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих ты – наш князь, или ты – собе, а мы собе». Ярослав Всеволодович счел такое предложение за унижение и, «обругав предложение», отказался ехать. Приказал своим сыновьям и боярам прибыть к нему в Переяславль.
. . .
1229 год. Великоновгородцы вторично призвали к себе шурина великого князя Юрия Всеволодовича Михаила Всеволодовича из   Чернигова,
«приняв его с честью, учинили ему роту, а он им на всем том, что новгородцы желали согласился и чего прежде ни един князь не делал сделал»: отменил подати смердам на пять лет; велел, бежавшим от своих господ, жить там, где они сейчас живут, отменил всем все долги княжеские. Убедил сменить Антония – по жребию выбрали архиепископом новгородским дьякона из Юрьева монастыря Спиридона.
«Того же году жита не родилось и была дороговизнь по всей земли Руской».
К Нижнему Новгороду пришла мордва воевать во главе со своим князем Пургасом. Пытались приступом взять город, но не смогли. Ночью нижегородцы вышли из города, напали на беспечно спавших и многих побили. Мордва в отместку зажгли монастырь святой Богородицы и ушли.
«Петрушев сын с половцы перенял их на пути, всех побил, а Пургас едва с малыми людьми ушел за реку Чур».
 
Впервые молодые княжичи Ярославичи кроме обучения военному  делу, грамоте (не только читать, писать по-древнерусски и по-гречески, но получали огромные знания для того времени по истории, культуре не только Руси, но и мировой) начали входить с помощью отца в орбиту  княжеских  дел, и не только политических…

Одновременно в Переяславле, Владимире, Ростове и Суздале пошли слухи, что князь Михаил посажен в Великом Новгороде стараниями князя Юрия Всеволодовича, чтобы не дать усилиться своему брату Ярославу Всеволодовичу князю Переяславля-Залесского. Что это было?! Наговор новгородских бояр, чтобы рассорить владимирско-суздальских князей, – им не нужны были сильные, тем более, единые в политико-экономическом отношении княжества, – и, пользуясь их разрозненностью, использовать князей «по своей воле», – или же действительно его брат, дядя его сыновей, хочет ослабления Переяславльского княжества?!. Ярослав объяснял суть боярской политики Великого Новгорода своим детям – могло быть и действительно наговором. А вдруг не так?!. Девятилетний Александр сразу схватывал мысли отца. И когда Ярослав Всеволодович начал действовать: поссорил племянников троих Константиновичей ростовских – Василька, Всеволода и Владимира – с дядей (со своим братом), он понял отца и  одобрил его действия: «нехристианское» поведение, так как опереди его Юрий, и тогда уже Ярославу не справиться с объединенными князьями- родственниками!..
«Юрий, уведав о том тайно, не хотел верить, однако ж, хотя испытать истину того, послал к ним и другим братии, чтоб съехались на совет». Ярослав сначала не хотел ехать во Владимир, но, узнав, что его племянники поехали, тоже поехал. Выяснилось, что Юрий не поддерживает своего шурина Михаила; братья Ярослав и Юрий помирились. Родичи целую «седьмицу» веселились: праздновали Рождество Богородицы – вначале у епископа Митрофана, а потом у великого князя Юрия, получили от него богатые подарки сами и бояре их, князь Ярослав и князья-племянники Василько, Всеволод, Владимир кланялись Юрию, просили у него прощения за то, что поверили клеветникам, «крест ему все целовали на том, чтоб иметь его отцом».
У пьяных князей обострилось чувство справедливости, проснулась совесть гражданина-человека и честного христианина и по наущению владимирского епископа Митрофана судили ростовского епископа   Кирилла,
 
«который был вельми богат, паче всех прежде бывших епископов ростовских, потому что много чрез всю жизнь как мог собирал, а желал оное для себя употреблять». Обвинили Кирила в стяжательстве и в грехе: не по- христианстве жил и поступал с паствой – решили его имение отдать «за убытки обиженным». «В ту же самую седмицу епископ Кирил ростовский, оставя епископию, пошел паки в Суздаль в монастырь и тут скончался».

«Сие время глад был по всей Руси 2 года, и множество людей померло…»
Зная о таком положении в Северо-Восточной Руси, великий князь Волжской Булгарии прислал дар великому князю Юрию Всеволодовичу 30 насадов с хлебом. «Которое князь великий принял с благоволением, а к нему послал сукна, парчи золотом и серебром, кости рыбьи и другие изясчные весчи».  Был  подписан  мир  на  6  лет,  с  обеих  сторон  разрешалось   ездить
«невозбранно» и пошлину не платить «безобидно». Булгары стали возить хлеб по Волге и Оке во все русские города и, продавая не за очень высокую цену, «тем великую помочь сделали».

Между тем сидящий в Великом Новгороде князь Михаил Всеволодович затребовал у Ярослава Всеволодовича князя переяславльского Волок Ламский, который он взял от области Новгородской силою. Ярослав   ответил:
«Ты сидишь в Новгороде? – Ну и сиди, и если хочешь мира, то будь доволен тем, что имеешь! А Волока не дам».

«…Пришла литва в область Новгородскую и разоряли Любие, Мореву и Селигер. Новгородцы же, собрався, гнали за ними и, догнав, многих побили и полон свой отбили».
. . .
1230 год. Едва князья Юрий Всеволодович и Владимир Рюрикович киевский и митрополит Кирилл с черниговским епископом уговорили помириться князей Михаила Всеволодовича и Ярослава Всеволодовича, которые начали войну между собой.
Михаил Черниговский оставил Великий Новгород. В Новгороде начался голод и «от того люди не токмо коней, но друг друга, убивая, ели и, где слышали хотя малой избыток, отнимали; детей  своих  иностранцам продавали и даром отдавали, токмо бы оных не уморить», и, как следствие, – грабежи, бесчинства – мятеж. Новгородские бояре вынуждены были вновь призвать Ярослава Всеволодовича.
 
Князь Ярослав разрешил всем купцам беспошлинно возить хлеб в Великий Новгород; обратился к иностранным государствам, городам, чтобы помогли.
. . .
В 1231 году, как только прошел весенний ледоход, «пришли немцы из- за моря в Новгород на многих судах с житами, мукою и всякими овосчи и учинили великое избавление граду сему, понеже были уже все при конце жизни». Летом добавилось новое бедствие: был страшный пожар, погорело в Великом   Новгороде   много   домов,   церквей.   Людей   много   сгорело,     и
«потонуло немало».
. . .
1232 год. Булгары прислали послов к великому князю владимирскому Юрию «объявить, что пришел народ неведомый и язык, коего прежде не слыхали, вельми сильный, и просили, чтоб послал к ним помочь, обечая все его убытки заплатить». Юрий Всеволодович созвал всех своих братьев и племянников и держал совет и «болгаров обезсилеть не желея, отказали им в помочи». Как потом стало известно, татары не просто покорили южную часть Волжской Булгарии (это одна треть страны), а стерли с лица земли города, селения, превратив их в пепел и руины, население «ненужное» было уничтожено, остальное превращено в рабов, в «союзное» войско.

Очередной поход русских князей во главе с сыном Юрия  Всеволодовича Всеволодом – с ним были князья: Федор Ярославович и рязанские и муромские князья – на мордву.
. . .
10 июня 1233 года умер накануне свадьбы со старшей дочерью великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского Феодулой княжич Федор Ярославович. Летописец по этому поводу написал: «Еще млад (14 ему было), и кто не пожалеет о сем, – свадьба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позваны и бисть в веселия вместо плач и сетование». Можно было представить неутешное горе родителей жениха, печаль невесты, но нельзя было представить, какое горе обрушилось на его младшего брата Александра! – в таком возрасте такое горе воспринимается как вселенское… ушел из жизни любимый брат, друг и товарищ его детских игр, соправитель и соратник в княжеских делах. Смерть брата заставила Александра повзрослеть, теперь он должен был жить в Великом Новгороде, а в отсутствие отца вся ответственность за правление Новгородом и Великоновгородской землей ложилась на его юношеские плечи.
 
«В Киеве представился Кирилл митрополит, родом был грек из Никеи града, много ученый и филозоф славный».

Новгород и Псков соединились под князем Ярославом  Всеволодовичем. Но бояре новгородские во главе с Борисом Негочевичем, бежавшие вначале в Псков, оттуда – в Оденпе (Медвежью Голову), в немецких землях нашли претендента на псковский престол в лице бывшего псковского князя Ярослава Владимировича и вместе с немцами организовали нападение на Изборск и взяли его, затем захватили Тесово. Псковичи немедленно собрали войско и выступили: окружили Изборск и через несколько дней яростного приступа вновь завладели своим городом – «князя Ярослава с некоторыми главными поимали, немецкого воеводу Данила убили, а некоторые немногие ушли».
Ярослав Всеволодович был в это время в Переяславле и только по возвращении в Великий Новгород «выправе» положение.
. . .
1234 год. Переяславльский князь Ярослав привел войска из  Суздальской земли, «совокупя войски новгородские и псковские», стремительно повел ратников на Ливонию. Впервые в военных действиях принимал участие юный князь Александр. Немцы «сели в осаду» в Оденпе, Дерпте (Юрьеве) и в другие «городы». Ярослав пустил небольшие отряды- сторожа «в зажитье» и одновременно для выполнения функции дозоров и с целью заманивания противника туда, где стояли, за рекой Эмбах (Омовже), приготовившись к сражению, русские полки. Немцы вышли из крепостей, собравшись и построившись, напали на сторожей, которые, отчаянно сражаясь, отступали-вели их на лед реки, за реку, где находились полки Ярослава Всеволодовича.
Александр, в латах, со щитом и с девяностосантиметровым мечом в руках, в шлеме с трепещущимися на ветру перьями сражался наравне со всеми, как простой воин. Юный князь впервые видел ражих немцев в деле, закованных в латы, с латинскими шлемами на головах и в белых плащах с черными крестами поверх лат, с мечами и секирами, с дротиками, пиками и щитами. В большинстве они были на конях, тоже защищенных бронью. Волнение юного князя передавалось его коню – мощный вороной жеребец заплясал под ним. Немцы, уверенные в своем превосходстве, шли нагло, но, неожиданно встретившись и столкнувшись с воинами-профессионалами (вперед   князь   Ярослав   поставил   свою   дружину),   они,   рассыпав   строй,
 
побежали. Александр, в упоении боя, впервые испытывая – непередаваемое словами! – высочайшее чувство наслаждения побеждающего в сражении воина, вместе с другими русскими догонял тяжело и медленно скачущих немцев и бил их своим мечом, рассекая их шлемы. С невысокого, но крутого берега сбросили рыцарей на весенний лед, который начал проваливаться «и истопе их много, а инии язвьни вбегоша в Гюргев, а друзии в Медвежью Голову». Русские воспользовались победою: опустошили их землю, заключили мир на «сей своей правде», Ярослав выговорил дань с Дерпте (Юрьева) для себя и для всех своих преемников. (Которая в 1558 году послужит поводом Иоанну Четвертому включить в состав Русского  государства Ливонию.)

«Литва нечаянно, пришед к Русе». Ворвались в монастырь Святого Спаса и пограбили погреба, иконы ободрали и убили 4 монахов, затем устремились в город «уже вошли до торжисча», но монах Петрила (с таким именем остался в народной памяти), взъярившись на литовцев, обидевшись на Бога, который позволил такое над смиренными, покорно молящимися монахами, порвал на себе монашескую одежду и с несколькими мирянами и служками, бывшими в это время в монастыре, прорвался в город и поднял рушан-горожан, девять крестьян-огнищан, приехавших торговать, гридьбу, купцов – всех кто в это время был там – и организовал умело: вначале оборону, потом контратаку – выгнали литву из посада, «бияся крепко до поля». Потери у русских были велики – погиб в том числе и «храбрый поп Петрила», но противник отступил: вначале по реке Порусье до Ловати, затем литовцы повернул на юг и на тяжело нагруженных ладьях поплыли против течения, по берегу вдоль Ловати шли конные. Князь Ярослав Всеволодович, получив весь о нападении литовцев, с конной дружиной бросился в погоню (князь Александр был с ним). Догнал их у Дубровны в    Торопецкой области и
«многих побил и пленил, взял у них 300 коней и весь пожиток».
. . .
1235 год. «О горе льстецем и клеветником тем, которые для получения себе чести или имения к неправедным войнам и пролитию крови христианской и погублению людей государству нужных, князей возмусчают и землю Рускую губят»!
Оскорбленный и возмущенный великий князь Владимир Рюрикович, призвав на помощь Данила Романовича и усилив свои войска галицкими, пошел на Михаила Всеволодовича черниговского, который в свою очередь вынужден был обратится в  Смоленск к  Изяславу  Мстиславовичу, чтобы    тот
 
помог бы ему защититься. Киевляне и галичане вошли в черниговские земли, пожгли, пограбили многие волости.
…Встречный бой: ожесточенный, кровопролитный – несколько часов бились на месте (гром, треск и рев, крики и визги обезумевших людей и коней): ни одна сторона вначале не могла одолеть, но потом фронт сражающихся начал ползти-смещаться на восток – черниговцы и смоляне вынуждены были отступить к Чернигову,– за ними – страшный след: залитая кровью исковерканная земля, искореженные деревья, сломанные телеги, утварь, трупы людей в изорванных кольчугах, пробитых бронях,  разбросанные обломки копий, пробитые щиты и погнутые, затупленные в зазубринах мечи и – на несколько верст слышны стоны расползающихся от страшного места раненых…
Как бы ни были велики потери (одинаковые с обеих сторон), но отступившие войска князей Михаила и Изяслава еле поместились в стольном Чернигове. Победители ликовали и, оставив часть войск для осады, послали остальных на другие города и селения для наживы. Киевские и галицкие князья со своими боярами, расположившиеся тут же под осажденным градом, предались отдыху-веселью – пировали. Им было ясно: штурмовать, брать на щит Чернигов не так-то просто (город Чернигов был довольно хорошо укреплен: вокруг глубокий ров, наполненный водой, за ним высокий земляной вал, на котором высились рубленые деревянные стены, внутри засыпанные грунтом, не подожжешь; на въездных воротах: Водные, Киевские и Погорелые – неприступные надвратные башни. В городе, на горе, высился Детинец; он был в значительной степени застроен каменными сооружениями в 2–3 этажа; тут же располагался княжеский двор, который, как и епископский двор, был огорожен дополнительно каменными стенами; блестели золоченые купола Спасского и Борисоглебского соборов; в месте впадения правого   притока   Стрижня   в   Десну   к   Детинцу   с   юго-запада   примыкал
«Окольный град») – все сделает время: голод вынудит сдаться осажденных – никаких запасов продуктов питания для такого количества людей не хватит надолго: участь Чернигова предрешена.
Между тем Михаил Черниговский и Изяслав Смоленский, дав распоряжения своим воеводам поставить на стенах града и детинца усиленные наряды сторожей, собрались со своими боярами и долго о чем-то советовались…
После трапезы, вечером, отслужили молебен. (Молебен шел во всех церквях: Благовещенском, Михайловском, Ильинском и соборах; а также в Елецком   монастыре   –   за   городом…)   В   эту   же   ночь,   подкупив  стражу
 
осаждающих, князь Изяслав Смоленский, с небольшим конным отрядом «о двуконь» выехал из Чернигова и незаметно был проведен сквозь кольцо осаждающих. Через две ночи и день он уже доскакал до половецких веж и просил ханов, «чтоб оные пришли на помочь».
Михаил Черниговский, оставшись один, смог подкупить бояр-воевод галичан, те уговорили своего князя, «чтоб отстал от Владимира», и, когда Даниил, послушавшись своих предателей воевод, отвел войска с целью, примирившись с Михаилом Всеволодовичем, уйти к себе, коварно, ночью напал на спящие полки галичан, «так оные разбил, что едва Даниил сам спасся». Великий князь Владимир вынужден был возвратиться в Киев. Но это не спасло его. Смоленский князь привел на Русь огромное конное войско половцев, и князья Изяслав Мстиславович и Михаил Всеволодович повели их вместе со своими полками на Киев. «И по жестоком приступе, взяв Киев, пленили князя великого со княгинею, и взяв их, половцы отвезли в свою землю. И учиняя Киеву великое разорение, половцы возвратились со множеством пленников и богатством».
Великий князь черниговский Михаил Всеволодович отдал Киев Изяславу Мстиславовичу, а сам со своим войском, усиленным киевлянами, пошел на Даниила Романовича и захватил Галич. Князь Даниил едва ушел с остатками своей дружины во Владимир-на-Волыни.

Юрию Всеволодовичу, великому князю Владимирскому, попадает письмо хана Батыя, посланное королю венгерскому. Из содержания послания было ясно, что Батый не простил венграм помощь половцам, которые  во главе с Котяном получили защиту-приют; монгольский хан требовал  от короля полного и немедленного выполнения его приказов и в случае отказа угрожал опустошить Венгрию. Князь Юрий после перехваченного письма укрепляется уверенностью, что Владимиро-Суздальским, да и всем Северным русским землям, ничто не угрожает, и, окончательно успокоившись, уже не прислушивался к дельным советам, которые давали ему ближние бояре, и, слыша от своих и приезжих купцов о монголо-татарских завоевателях, он говорил советникам-боярам, что за бесконечными  лесами,  многочисленными реками и болотами русские города для диких кочевников, привыкших воевать и жить в степях, не доступны да и не нужны. «Они на нас  и не думают идти – вон какие намерения у ихнего великого хана Батыги», – говорил князь Юрий Всеволодович и вторично отказался с Волжской Булгарией (уже потерявшей южную часть) подписать союзный договор о взаимопомощи в случае нападения монголо-татар.
 
. . .
1236 год. «Из Царяграда приехал в Киев митрополит Иосиф, родом греченин града Никеи».
«Того же году от пленения татарского многие болгары,  избегши, пришли в Русь и просили, чтоб им дать место. Князь же великий Юрий  вельми рад сему был и повелел их развести по городам около Волги и в другие. Тогда многие советовали ему, чтоб городы крепить и со всеми князи огласиться к сопротивлению, ежели оные нечестивые татара придут на землю его, но он надеялся на силу свою. Яко и прежде, оное презрил. “О зависть безумная, по Златоусту, искал бо, егда татара других победят, великую власть получить, но за то от бога сам наказан, гордяйся бо, по пророку, смирится”».

3
Старый новгородский купец Нифонд с двумя сыновьями вернулся в Великий Новгород с Волжской Булгарии, да не один: с ним прибыли два черных безбородых коренастых необычной внешностью гостя – «Бухар-га купца» – так они себя называли. Иноземных купцов сопровождали два десятка с такой же внешностью (кроме одного) людей. Судя по поведению и одежде, никто из них не был торговцем, – слишком смелы и горды, и взгляды были у них цепки и иногда становились грозны. Событие это взбудоражило многих новгородцев, в том числе и простолюдинов. Кидались к Нифонду и к его сыновьям с одним и тем же: «Кто они такие, что с вами приехали?! Не татарове ли – бухарских купцов мы хорошо знаем?..» – «Правда, что в Булгарии все города татарове пожгли, людей побили?» – «Кто такие татарове? Вы их видели и каковы они из себя?..» – вопросов было столько, сколько спрашивающих. Отец и его сыновья отвечали, говорили обо всем, кроме о приехавших с ними «купцах». Да и сами они, Нифонд и сыновья его, были какие-то другие, как будто подмененные: всегда веселые и яростно- горластые, сейчас были тихи и кротки – ни разу не улыбнулись, как вернулись домой.
Купцы-гости попросили провести их к князю. Ярослав Всеволодович принял их у себя в Городище, в княжеских хоромах. Ярослав давно уже догадался: кто они и от кого. Да они и сами здесь уже не скрывали – открылись…
Были накрыты богатые столы: для двух «бухар-га купца» с переводчиком и князя Ярослава с сыном Александром, и отдельно столы для сопровождавших      «гостей».      Перед      началом      переговоров      Ярослав
 
Всеволодович, посуровев лицом, показал на своего сына: «Мой сын Александр – мой соправитель!..»
Говорил из «купцов» один – моложе (через переводчика), необычно скуластый, из-под припухших век прищуренных глаз колко и дерзко посверкивали небольшие черные глазки:
– Ты, вижу, знаешь кто мы… Да, мы посланы к тебе от великого хана Бату, внука Вселенского завоевателя, Покорителя Мира Чингисхана с тайным поручением передать тебе восхваление за твои победы над врагами вашими, которые являются и нашими врагами, постоянно ходящие на вас войной с запада, и которых ты постоянно бьешь и не пускаешь на свою землю. Ты смелый и умелый воин… – посмотрел на своего старшего товарища: сказать – не сказать? – тот чуть заметно кивнул. – О тебе отзываются как о честном, верном князе Господина Великого Новгорода, и ты яркий хранитель и защитник Веры Святой Софии… (Кровь бросилась в голову Ярослава: «Значит, они были там и разговаривали!.. Почему в утай от меня?! Ни посадник, ни архиепископ – мне ни слова, ни намека!..») Великий хан Бату уважает тебя, хочет считать тебя братом своим (князь, сидя, слегка сделал легкий поклон – само собой получилось), не хочет и не будет воевать с тобой, хочет с тобой иметь мир (теперь лицо князя Ярослава стало бледнеть, напряглось, в ясных светло-карих глазищах – радостное удивление, и уже с неподдельным интересом слушал продолжавшего говорить монгольского посла). Мне  велено дословно сказать слова Великого хана: «Ты будешь владеть Русью, а я
– что лежит на востоке от Руси и что лежит южнее и западнее Руси. Князья Владимирский и Рязанский имели тайные договора с моими врагами о взаимной поддержке; приняли и продолжают принимать, бежавших от меня врагов моих с Булгарии и куманов с Великого Поля. Потому эти князья не могут быть моими друзьями – им я не доверяю. Знаю, и ты с братом Юрием немирно живешь, многожды оскорблял тебя твой младший брат. Ты по Правде и заслугам должен быть великим князем, а не он!.. Ты отойди от него, когда я буду его наказывать, и владей его землей потом… Я знаю, ты верный своему слову, и пусть наш Договор будет на словах». Он велел передать тебе вот эту золотую пайцзу с изображением морды взъярившегося тигра. С такой пайцзой можешь ездить по всем монгольским землям и тебя будут принимать как великого хана и исполнять все твои желания и повеления…
Недолго пробыли купцы-послы. Поели мало, – только специально для них приготовленную конину, от вина отказались. На вопрос: «Почему так мало поели и не выпили вина?» – старший по возрасту (по-видимому, не
 
только по возрасту!), до сих пор молчавший, вдруг неожиданно заговорил по- русски:
– Яса запрэд обжыранье и пыянство во врэм дэл и карай смэрт!.. Ты тэпэр нам друга, кыназ Ярыслап и твоя сына Эскандэр. Рэхмэт! Эсамбол!.. И пуст о нашэм говорэ знат тылкэ мы и Бок…

После ухода гостей долго говорил один на один Ярослав со своим сыном Александром. В тот же день из Великого Новгорода по тропам- дорогам полетели княжеские скоровестники в  Переяславль-Залесский,  Ростов Великий и Суздаль с поручениями. На следующий день князь Ярослав вместе с сыном обратился к посаднику новгородскому, к архиепископу и к
«золотопоясным боярам» с просьбой собрать вече.
… Собралось вече, где вместо себя Ярослав посадил на Новгородский стол своего старшего сына Александра. Обряд посажения был совершен у белокаменных стен Святой Софии. Когда князь Ярослав грозно- торжественным громким голосом благословил сына, произнося: «Крест будет твоим хранителем и помощником, а меч твоею грозою! Бог дал тебе старейшинство между братьями, а Новгород Великий со времени князя Рюрика – старейшее княжество во всей Русской!» – две крупные светлые капли слез скатились из глаз Александра и, упав на блестящее на солнце булатное лезвие меча, разбились-сверкнули самоцветными брызгами. Архиепископ Спиридон возложил руки на светлую голову склонившегося Александра и прочитал молитву «Царю царей», чтобы Бог «из святого жилища своего благословил верного раба своего Александра, укрепил его на престоле Правды, оградил Святого Духа и показал его доблестным защитником соборной церкви Святой Софии». Затем Александр поклялся    на
«грамоте Ярославней», что будет соблюдать вольности новгородцев и не будет вмешиваться во внутренние дела бояр и веча. Потом принесли новгородцы торжественную присягу на верность князю. В честь такого великого события в Городище был устроен княжеский пир, где в изобилии были приготовлены меды, вина, квасы, пиво – для бояр отдельный стол с дополнительными кушаньями и заморскими сладостями и винами, с горами вареной, жареной и копченой дичи; для простого народа – другие столы со скромными кушаньями: «шти», каши, овощи. Не один день пировали- веселились новгородцы и громко кричали юному князю: «Ты наш князь! Мы тебя любим и гордимся тобой!»
Ярослав Всеволодович после окончания пира, «собрав новгородцев и помочь  от  сыновцев  Константиновичей,  со  всеми  своими    переславскими
 
войски пошел на Михаила. К Киеву идучи, область Черниговскую, где не было кому оборонять, разорял и, тяжкие окупы с городов взяв, пришел к Киеву.  Сам сел на Киеве, а в Новеграде оставил сына Александра».
Даже Александр и ближние его бояре были удивлены такими решительными и смелыми (и надо сказать умелыми в военном отношении) действиями Ярослава Всеволодовича… Это было начало войны с Юрием Всеволодовичем – с великим владимирским князем!
Суздальские князья, по просьбе союзного князя Ярослава Всеволодовича собирали и готовили большое войско, чтобы помочь защитить Великий Новгород от великого князя Юрия Всеволодовича (теперь у него появился повод и возможность – большую часть сил Ярослав увел на юг), который давно хотел, силой захватив, уничтожив боярское вечевое правление, присоединить Великий Новгород и его земли – важные в торгово- экономическом отношении – к себе! В случае начала военных действий со стороны Владимира суздальские полки должны были, усилив в Торжке местный гарнизон («засаду»), прийти на помощь Новгороду. Юрий Всеволодович легко мог осуществить свой план-мечту, так как его военные силы были достаточны для этого, но его нерешительность, неумение вовремя и правильно принять решения и действия; или же он что-то знал (конечно, у него тоже были свои «послухи» среди Ярославова окружения, и они докладывали своему князю) о замаскированных под купцов татарских посланниках к его брату и мог даже знать, о чем шла речь при встрече, – скорее всего, то и другое вместе, – не дали великому владимирскому князю начать войну со своим братом. Конфликт этот князья-братья могли решить и при личной встрече, но они уже никогда не увидятся друг с другом – последние общения в жизни между собой у них будут лишь через посыльных и скоровестников.





Глава третья

Народ и государство – едины и связаны, взаимозависимы, влияют друг на друга: когда позитивно, поднимаясь на более высокую ступень общественно-социальной формации или же, наоборот, опускаясь (как в начале девяностых XX века Российское государство опустило свой народ на
 
порядок ниже…)… Да и в повседневной жизни… Народ может жить без государства, правда, тогда он уже не будет народом, нацией – люди будут соплеменниками, но люди будут жить!.. А вот государство без народа, без граждан, без людей – невозможно!.. И пусть это феодальное государство не мешало бы жить: собирая немалые подати, различные придуманные сборы;  и вместе с государством в союзе не занималась бы стяжательством православная Церковь (она в принципе не должна производить никакие поборы! – только просить милостыню и добровольные пожертвования…) во время крестин, венчаний, похорон-отпеваний и при проведении различных бесчисленных церковных праздников. Православная вера не проникла в  душу народа, но странное дело: вызывала уважение! – благодаря страху и непонятности!.. Народные верования (хотя и медленно забываемые с каждым поколением, но оставшиеся обычаи бережно и душевно передавались детям-внукам, друг другу), веками проверенные, и закаменевшие в морально-нравственных устоях, впитавшиеся в культурно- хозяйственные обычаи и обряды, казалось, что позволяют жить вольно, свободно, сытно и богато, что, удовлетворенные жизнью, они будут жить счастливо и долго!.. Вот так вот или примерно так понимали русские люди Северо-Восточной (Залесской) Руси себя по отношению к государственному устройству, но при этом помнили, знали и ощущали себя людьми единой крови и единого языка и единой веры (остатками старой – языческой – и новой – православной, как было сказано, еще не ставшей полностью «своей», и потому христианская вера в то время не могла сделать русских единой нацией, полностью оторвать от общественно-первобытного понимания мира и межчеловеческих отношений).
Смертельными врагами в то – да и не только в то! – время для русских были немцы (все западные народы, говорящие на непонятных языках), шедшие с Запада с мечами и несшие католицизм, религию, абсолютно не приемлемую для русского, – он, став католиком, мог бы быть неплохим сапожником, купцом или господином, но – «бездуховным» (у католиков Святой Дух отделен от Бога Отца и Бога Сына), для русского человека – это смерть человеческих качеств, присущих русскому из славян! – духовная смерть, потому становились наши предки грозными, непобедимыми воинами, когда их вели князья оборонять русские земли от немцев; и  вторым, не менее опасным врагом было государственно-княжеское администрирование: дробящее когда-то единую Русь на все более мелкие и мелкие княжества-государства, постоянно враждующие между собой и делящие  силой  оружия  власть,  богатства,  земли  и  людей,    неестественно
 
заставляя единокровных, говорящих на одном языке, имеющих общую культуру верования, отделяться друг от друга, враждовать между собой, забывать общие духовно-культурные ценности и язык…
. . .
В самом начале XIII века не было еще этнографического разделения между севернорусскими (образовавшиеся путем слияния славянских племен, пришедших на территорию северной и северно-восточной части Руси и ассимилировавших финские племена, жившие на этих землях до прихода первых), белорусами («русские западной Руси») и украинцами (русскими, жившими на окраине Южной Руси) – речь между ними была понятна и отличалась только небольшими диалектными выражениями. Севернорусский и южнорусский говоры практически свободно понимались говорящими. В то время (продолжается и в наши дни) – вплоть до смены языка и культуры – ассимиляции подверглись финские племена, народности, народы,  в частности меря (научно доказано всемирно признанным языковедом- финноведом Кастремом и известным русским археологом Костровым, что меря – это западные мари, или, как их называли на древнетюрском языке цармиссы – в русском языке буква «ц» при переводе произносится как «ч» – обозначало: «воинственные люди»; об этом же говорит и современный (XX век), признанный в Европе и у нас этнограф Д. Зеленин: «…Финские племена, упоминаемые в древнерусских летописях, сохранились до нашего времени… вепсы или чухари; меря – как мари…»), которые и дали название нашей столице Москве. Москва – русское слово, произошедшее от мерянско- марийского: маска – медведь, а ава – мать, – это уже научно доказано как
«дважды два – четыре!»… В древнерусских летописях говорится о Ростове Мерянском, о Галиче Мерянском, озеро ростовское называлось мерянским словом: «Неро» (Клюв) и т. д. Хотя в летописях XII–XIII веков можно найти многократные упоминания о «жестоких кровавых боях», после чего финские народы вынуждены были отступать, уходить со своих земель (но разве русские с русскими не воевали?! Еще как! Одна битва, – уже упомянутая, – при Липице – чего стоит!), все-таки колонизация славянами, а затем русскими земли финских племен, народностей шла относительно мирным путем, так как были разными социально-экономические уклады этих народов: славяно- русские занимались в основном земледелием, а вторые, как правило (если еще не подверглись влиянию русской культуры), – охотой, рыболовством. Первым нужны были поля, открытые плодородные земли, гари… Вторым, наоборот, – леса, озера… Да и они нужны были друг другу: взаимно поддерживали, дополняли, обменивались продуктами
 
сельскохозяйственного, ремесленного производства и охоты-добычи… На биологическом языке такие отношения называются: «симбиозом».

1
…В Новые Подгорцы к молодым Троедворцам переехало  еще несколько пар молодоженов, отделившись от родителей. Образовалась  новая община. Из стариков попросили Антипа, чтобы он руководил, следил за порядком; давая советы, он помогал вести жизнь по обычаям и законам своих предков.
Антип поседел, чуть сгорбился, старался казаться бодрее, чем себя чувствовал; вволю и в радость наслаждался доверием и уважением своих и чужих, носился по деревне-селу, бегал по полям, плавал за реку – на луга, где пасли животину, косили пожни – заготавливали почти такие же стога душистого сена, как летом. По примеру оседлых мерян (мирные мари), которые на луговой стороне реки Нерли, в трех верстах выше по течению соорудили небольшое поселение из полуземлянок, на возвышенности вспахивали и выращивали на удобренной илом, хорошие урожаи жита и овощей, на общинной сходке предложил начать распахивать земли на лугах (возвышенных участках) и сеять яровые. На отвоеванных у леса землях-полях, благодаря вывозимому каждый год «назему», выращивали неплохие урожаи ржи, овса, ячменя и пшеницы, проса и потому решили пока не подсекать и не сжигать вокруг леса.

Устин, поехав осенью во Владимир продавать свежий урожай жита, случайно познакомился с великокняжеским дружинником и, став его оруженосцем, осуществил свою мечту – теперь он сам дружинник в младшей дружине – вестовой. Женился на дочери кожемяки из владимирского посада.
Агапка и Степана вышли замуж за местных парней из Подгорцев – у них так же: семьи, дети.
Мокей Тугих нанялся к суздальскому купцу и «пропал». По слухам, потянуло его на «легкий хлеб, к большой мошне»: плавает-разбойничает где- то на Волге и Оке…
Бабушка Антипа умерла, Микитка и Темит выросли, женились и уже стали счастливыми отцами.
В Подгорцах новый священник: отец Тихон – немолодой, с седеющей бородой, высок ростом, глазаст и голосист; родом русин (без матушки и  попят – один), грамотен, знает греческий, но во Владимире не прижился среди  церковников-греков.  Всего  себя  отдавал  отец  Тихон  святому    делу:
 
просвещению, принятию и укреплению в душах людей православной веры – его можно было встретить далеко от Подгорцев, беседующего с русиным, мерянином-земледельцем или же с черемисом (немирным мерянином- охотником).
В неурожайные годы в начале тридцатых, когда на Северной и Северо- Восточной Руси умерла от голода одна треть населения, пережили: никто голодной смертью не помер – жита всегда рождалось немного, хотя спасались в основном тем, что питались желудевой мукой, добавляя в хлеб, мясом домашнего скота, птиц, так как помногу держали свиней-кабанов, овец, коров, кур, гусей, рыбой и добываемой дичью, зверьем… Так трехлетний мор обошел их.


Третья часть Глава первая
1
…Ничего не хотелось, не желалось; не было жизненных сил в большом рыхлом теле; в голове место ясных мыслей – водяная туманная тяжесть. После того, что он услышал от своих бояр, узнал, захотелось побыть одному, чтобы, вновь обретя себя, все обдумать, решить: как дальше…
Юрий Всеволодович великий князь только владимирский – раньше его отец был и суздальским и ростовским и рязанское княжество было в  его руках, и другими землями владел, а теперь… Но и сейчас он сильнейший князь на Руси!.. Поднялся к себе в опочивальню и, не раздеваясь, не сняв с себя летнюю верхнюю одежду, упал в постель. Бросившемуся ему помочь слуге-постельничему дал оплеуху и велел не тревожить его, пока он сам не позовет. Лежал какое-то время бездумно, расслабившись, постепенно в голове ушла тяжесть, прояснилось: мысли, как проснувшиеся птицы, сами по себе стали летать; перед глазами – образы; в ушах – голоса и звуки кричащих и шумящих бояр были уже понятны…
Такого давно не было среди его братьев, племянников и – впервые с сыновьями!.. Ну, а о ближних боярах (да какие они ближние! – вот отцовы бояре, которые остались после смерти отца, те действительно были ближними)… Сам виноват: бояре не хотели кровопролития в 1216 году между русскими князьями-братьями Всеволодовичами, и он, молодой, самоуверенный, отказался от услуг отцовых бояр и набрал молодых  «своих»,
 
выбирал не по уму и деловым качествам, а по личной преданности и симпатии. Вот из-за своих некомпетентных советников-помощников бояр он  и проиграл битву при Липице, и не «знамо», что было бы, если не будь такой брат Константин – не зря у него было прозвище «Мудрый», «Добрый», – который простил Юрия, не унизил, дал ему «в кормление» Городец на Волге, а потом и Суздаль. «Господи! Через год мне будет полвека. Я уже стар: волосы уже седы, борода давно пегая!.. Дай мне разума, силы перемочь испытания, которые Ты мне посылаешь! – правая рука перекрестила большой живот, – помоги мне одолеть моих ворогов и недругов: внешних иноплеменных и своих!.. Я Тебе собор великий, какого еще не было на Русской земле, сооружу и зело украшу, буду день и ночь молиться!..» – продолжал креститься. Полежал. Крикнул постельничего. Прибежал – ухо красное, как вареное, опухлость спустилась по левой щеке, но угодливо- расторопный, в чистенькой белой с вышитым воротом рубашке – отрок, махнул до пола поклон белокурой головой, преданно, по-собачьи смотрел своими синими глазищами (окаймованные длинными черными ресницами), князь тоже смотрел на него какое-то время: не к чему придраться, не за что отругать – и уже почти успокоенно:
– Принеси мне вина, какого владыка Митрофан послал.
Пил сидя, не торопясь, вытирая усы и широкую пегую бороду поданным рушником. Снова лег. На загорелом лице появилось подобие румянца, потом оно ожило мыслями: «А может позвать только… зачем всех-то?!» Покряхтывая, сел на кровати, встал, оделся с помощью постельничего, спустился вниз и велел пригласить в малую трапезную великокняжеских бояр-воевод (старейшего, опытнейшего) Жирослава Михайловича, Еремея Глебовича, Петра Ослюдаковича и сыновей: Всеволода, Владимира и Мстислава и, подумав («Больно горласты – вот пусть на деле покажут себя!»), сыновей боярина Кузьмы Ратшича: Ульяна, Романа и Семиона. Отдельного слугу послал к епископу Митрофану, прося его прийти к нему на совет. Приказал усилить охрану княжеского двора.

Когда пришли бояре-воеводы Жирослав, Еремей и Петр (Жирослав Михайлович, окончательно растолстевший, сидел, прикрыв глаза тяжелыми опухшими веками), краснощекие Кузьмичи, Юрий Всеволодович, сидя, стараясь быть спокойным, посопывая пенный квас, начал говорить, чуть хрипя, уставшим голосом:
– Много было ору, криков… но так дела не делаются: слова верные не слышны!..  Почто  не  могли  прийти  ко  мне  и  с  глазу  на  глаз  сказать?        –
 
посмотрел на братьев-бояр. – Ваш отец – царство ему небесное! – ближним человеком мне был… и вы тоже… не делал эдак-то, а приходил ко мне и говорил… Не орал при всех!..
– Прости нас, великокняже Юрий Всеволодыч! – Кузьмичи встали и низко поклонились; Ульян продолжил: – Мы никак к тебе не попадем – отнекиваются от нас, не пускают: дела у тебя, всегда в трудах ты в великокняжьих…
– Я многожды говорил и сейчас скажу: для дел будите меня хоть в полночь!..
– Вот и скажите это своим холопам… – с места, не вставая, боярин- воевода Ермей.
У великого князя потемнело лицо, сузились зрачки больших светло- карих глаз, со лба скатилась мутная капля пота и поползла по длинному породистому носу, но он сдержался (если бы сейчас воевода Еремей так не был бы нужен!) и – спокойным голосом:
– Ладно, ешьте-пейте и говорите, сидя, мы должны все-таки до конца обговорить и решить, что нам делать и как делать… Мы  тут одни, и потому все можно и нужно сказать для пользы дела, но, сами знаете, все должно остаться между нами… Давай, начнем с тебя Ульян,  раз уж ты начал…
Старший Кузьмич, чуть рыжеватый, светло-зелеными глазами, – нет  еще сорока, – ничуть не удивляясь, что ему первому дали слово, начал уверенно и поучительно:
– Мы после того… и меж собой продолжили – спорили, но так и не пришли к единой мысли и слову. Может, это так и нужно: Бог каждому разум дал, и каждый по-своему думает, а истина-то найдется, когда – вместе… Вот что я думаю: правы были те, кто хотел, чтобы ты шел в тяжкой силе на Великий Новегород и прибрал их к своим рукам…
– Да это!.. Нельзя то делать!..
– Сейчас, здесь не спорьте!.. Пусть каждый скажет свое слово, дайте договорить… – Юрий Всеволодович просящее посмотрел на Еремея Глебовича, который решительно встал и, обращаясь, к боярину Ульяну:
– Ты не могешь эдак вести себя: не зная говорить… Еще раз говорю, что нельзя этого делать!.. Мы за столь короткое время, которое нам дано, одолеть Великий Новгород и князя Ярослава вместе с его союзниками никак не сможем. Мы упустили время и возможность сделать нынешних союзников Ярослава нашими друзьями-союзниками!.. Мало того, мы умудрились сделать их нашими врагами… Да какие они враги?! – Вот новгородцы – действительно!..   За   нашими   спинами   бояре,   вместе   с     архиепископом
 
Спиридоном, ведут переговоры с ханом Батыем, чтобы за то, что они не будут нам помогать в случае нападения на нас татар, Батый не должен трогать Новеград, ихние земли – в том числе и князя Ярослава… Дак кто же так поступает?! – только враг: не помощь нам – это помощь нашим врагам!..
Все примолкли: обдумывали услышанное, а воевода Еремей продолжал:
– Стан Батый хана пока еще на левом берегу Итиля (название реки Волги от устья до слияния с Камой), недалеко от града Великий Булгар; он призвал к себе на военный совет всех своих воевод и ханов-чингизидов, и думается, что они обговорят, как воевать наши русские земли… То, что они переправятся на правый берег Итиля и полонят вначале буртасов, мокшу, эрзю, а потом – русские княжества, уже решено…
– Ты откуда все это знаешь? – который раз уж спрашиваю тебя!..
Боярин-воевода Еремей Глебович, плотный, высокий, русоволос и русобород, потный с красным лицом – не дашь ему 47 – моложе выглядит – настоящий русский «храбр», – набычившись, рокоча голосом, продолжил:
– С тобой ведь мы, Жирослав Михайлыч, не раз допрашивали своих купцов?.. – старый воевода моргнул очами и кивнул головой. – Созывая с тех земель гостей, многожды силком напаивали их так, что нам они говорили то, что трезвые ни под какими пытками не сказали бы… И наши послухи доносили… Но мы главного не знаем: где у них основные силы и каковы они? И с какой стороны они пойдут на Русь?.. Надо немедля сторожей послать во все направления, откуда они могут прийти…
– Ты забыл, что нам они послали грамоту!..
– Та грамота ни к чему не обязывает ни нас, ни их – то пустое, для обмана и увода нас от истинных ихних намерений! А вот грамоту, которую они тайно доставили в Великий Новегород, к князю Ярославу и Александру и боярам новгородским, по-видимому, это ответ Батыя на просьбу Новегорода, где хан соглашается на мирный договор и условиями, которые предлагают новгородцы. Татарский хан обещает не трогать Великий Новегород, если когда будет наказывать великого князя Володимера, князь Александр и Великий Новегород не будут помогать…
– Откуда знаешь, что написано в грамоте Батыя?
– Они очень-то и не скрывают, Юрий Всеволодыч. Им даже лучше, если нам будет известно, – главное им рассорить нас!..
Юрий Всеволодович побледнел, потом начал темнеть лицом – великий князь вновь который раз посмотрел на своего старшего воеводу Жирослава
 
Михайловича, но тот не открывал глаза и сопел носом, как будто его не касалось… – «Спит!?.»
– Я ничего не понимаю!.. – хотел про себя – получилось вслух.
Все вдруг смолкли и удивленно посмотрели на князя – такого  признания от него никак не ожидали услышать. Великий князь, удивленный сам себе за свою оплошность, как бы очнулся, глаза просветлели- протрезвели:
– Хорошо… Пусть… Говорите, что хотели бы…
Было видно, чего-то еще хотел сказать Еремей Глебович, но, поколебавшись, недовольный сел.
Высказались остальные (кроме Жирослава Михайловича). Было много наговорено и даже на великого князя Юрия Всеволодовича. Самый младший из сыновей его, Владимир, укорил своего отца за то, что он поверил и до сих пор верит, что грамоты, посланные угорскому королю от Батый хана,  случайно попали в его руки.
– Те написанные пергаменты подкинуты, чтобы так думал, как сейчас думаешь!..
Уставший, великий князь прохрипел:
– Сынок, ты-то почему не понимаешь, что Русь, тем более Залесская, не для житья этим табунщикам, им степные пространства нужны, где есть корма круглый год, где нет таких зим, какие у нас, и где непроходимые леса и болота, многочисленные реки и речки – ни пройти, ни переехать, и вокруг – комары и гнус, пауты-вурдалаки иссосут комоней и животину ихнюю, а на земле мадьяр между горами – рай: степные равнины с обильным кормом и теплым климатом…
– Мой отец! – средний сын великого князя поддержал своего младшего брата, – Митрополит Русский призвал нас, князей, объединиться…
– Перед Богом я в ответе, а не он!.. Бог в руки мне дал великокняжеский стол, и мне решать, что и как делать. И я знаю, что нужно делать!.. (На самом деле он не знал, что и как делать, ему совсем стало не ясно, не понятно, что происходит не только вокруг его княжества, но и что внутри… Но нужно было что-то делать, предпринять! Видел, что его князья- сыновья готовы активно действовать и, главное, каждый из них знает, что нужно делать, в отличие от его самого. Вдруг он ясно понял, что нужно было делать: передать свою власть в руки одному из сыновей, вот ему – Всеволоду
– это говорил у Юрия Всеволодовича разум, но его гордыня, спесь и трусость, всегда сопровождающие его, и природная недальновидность не могли позволить ему такое сделать. Он страшно напрягся… Все это заметили и по-
 
своему поняли – уверились-обрадовались, облегченно стали ждать мудрых решений-действий) – посмотрел на всех в величайшем напряжении: – Я решил!.. – и вдруг, как будто у него что-то лопнуло, скис, обмяк и вновь заговорил уставшим вялым голосом: – Глядя на зиму, они уж не пойдут на  нас, может быть, успеют полонить Рязань, но нам это на руку… Хотя им нас не осилить, согласен с вами, береженого Бог бережет: ты, Ульян, собери пеший полк и иди к устью Оки и встань напротив Нижнего (Нижний Новгород), вы, братья Роман и Семион, со сторожевыми полками (пешцев не брать) пойдите за Клязьму… Далеко вглубь не ходите – там Муромские земли – не  хочу войны с муромчанами – к ним обязательно придут на помощь рязанцы…
– Какая война, княже великий, – мы же в помощь идем?!
– Погоди Еремей!.. Тебе, Володимир, идти под Москов, там в засаде сидит воевода Филипп Нянька, укрепитесь вокруг засекой – туда вряд ли когда дойдут татарове, но вот рязанцы могут… В Москов рязанцев не пускай – это наш град: моего отца Великого Володимирско-Суздальско-Ростовского княжества… Ты, Мстислав, и вы, воеводы Жирослав Михайлович и Петро, будьте со мной: вы нужны мне будете… А ты, Всеволод, бери свой полк, усиль из моего большого полка, и вместе с воеводой Еремеем – вам большое доверие по уму и силе – на Торжок, возьми его на щит, перегородите пути подвоза жита с низовских земель на Великий Новгород: тогда по-нашему они заговорят без хлеба-то – урезоним норов новегородцев!.. Отец мой, деды делывали так… – откинулся с облегчением назад, с гордостью посмотрел: он, великий князь, все-таки развязал гордиев узел!..
Вскочил снова Еремей Глебович: красный, разозленный:
– Теперь уже не нужно этого делать!..
– Что не нужно делать?.. – князь Юрий Всеволодович взглянул на своего воеводу.
– А все!.. Ну, может, что и надо, но по-другому…
– Говори уж, послушаем, может, что-то и путное добавишь…
– Посылаешь если на устье Оки, то не напротив стоять Нижеграда, а брать надо и внутри расположиться, усилить свои силы нижегородцами… Сторожевые полки пусть идут сквозь заклязьменские леса до Оки и там, не переходя реку, растянутся вдоль реки. А чтобы не было войны, нужно заключить хотя бы временные мирные договоры, а еще лучше – союзные со всеми соседями – одним не справиться!.. Прости, великий князь (коли не опасность такая над Русью, я бы промолчал), но опять не  доделываем…  Зачем такие большие силы посылать на Великоновгородские земли, если, взяв Торжок, стоять на месте?! Нужно сразу же идти на Великий Новгород –
 
не напрямую, не через Селигерский путь, – где они настроили засеки и рвы с частоколом, там они нас ждут… Мы успеем заставить их стать нашими союзниками – мирно с ними никак нельзя: с купи-продаями не сдоговориться, и даже, если на кресте поклянутся, обманут жиды! (тут не имеется в виду национальность). С ними – только силой оружия нужно!.. К зиме успеем, вернемся: Володимер никак нельзя без сильного прикрытия оставлять – думается, они зимой пойдут на нас, как и Булгар брали…
Крякнул громко – прервал речь Еремея Глебовича, – медленно встал грузный, седовласый серебробородый старший воевода Жирослав Михайлович – на опухшем славянском лице: тяжелый уставший взгляд больших темно-синих глаз – несуетлив в движениях, спокойная твердая речь (по голосу не скажешь о его возрасте):
– Слушал я вас всех и тебя, великий князь Юрий Всеволодович… – посмотрел-оглядел сидящих и, повернувшись и глядя в глаза великому  князю: – Видит Бог, что я верно и не за страх, а по великой любови и заботе о своей земле и народе служил через твоего отца, а теперь через тебя  (во время битвы при Липице Жирослав Михайлович был воеводой брата Юрия Всеволодовича Константина Всеволодовича), Юрий Всеволодович… Служа, тебе, мой господин, служу своему народу и земле своих отцов, служу Богу!.. Готов отдать свой живот!.. И говорить буду, не обессудьте… Молчал я эти дни и сегодня… правду, истину, которая, по-моему разумению, в любом деле одна!.. – повысил голос: – Зачем княже собирать такие советы?! То, что касается ратного дела, должны решать и думать люди, которые знают это и занимаются только этим, – люди ратные и только они, знающие, что такое битва, сражения, не по рассказам, бывав там, слыша гул и гром сражения, душеразрывающие вопли умирающих, могут правильно все обсказать и делать, повести полки и выиграть сражение…
К войне нужно готовиться всегда и даже тогда, когда никто и ничто не угрожает, это истина, веками проверенная и веками должна выполняться нашими детьми, внуками – народом, если он хочет быть великим и счастливо жить. А мы что?! Только воюем с мордвой и бьем мордву, зная, что они как теля… сунулись бы к цармиссам (черемисам), горным или  луговым  на Ветлуге, – положили бы мы свои полки на кольях волчьих ям и на тропах- ловушках в болотах, а оставшихся они перестреляли бы – в глаз белку бьют стрелами, а человеческий тем более!.. Помните, как многие вначале ор подняли, когда я предложил с Волжской Булгарией заключить военный договор – они тогда сами об этом просили?.. Заключить-то мы заключили тайный договор, но, когда подошло время, мы так и не решились   выполнить
 
свой союзнический долг!.. А помогли бы мы Булгарии не пустить татар на верхние коренные земли Булгар, и сейчас бы были в безопасности русские земли!.. Вы, мордвобои, даже не хотите понимать, какая опасность нависла!.. Не пугаю я, а говорю как есть: как бы мы их ни называли: дикие кочевники- пастухи, сыроядцы, поганые безбожники, но они полмира захватили – справились с огромными армиями восточных и полуденных стран и империй; брали такие города, с каменными стенами, что вам и не представить, не чета нашим деревянным!.. Народ, состоящий из пастухов и диких кочевников, может такое делать?! Что молчите!.. Это умелые и сильные воины, знающие свое дело, и ведут их дети, внук Чингисхана, человека-дьявола, какого еще не рождала Земля! – и потомство у него такое же пошло… Воевода Еремей многое правильно сказал… – передохнул, вытер пот со лба. – Калка нам явно показала, каковы татарове и мы… Наша слабость в том, что не можем собраться в единый кулак и под единое военоначалие. То же самое опять. Сами мы не заключаем ни с кем союзы; Южная Русь к нам не придет – помнит, как мы их бросили, не пришли на помощь, когда они звали нас!.. И сил-то у них нет: вон сколько воев уложили в Степи под Калкой, да сколько голодных лет на Руси людей унесло!.. Тут уже говорили не раз, что Ярослав и Великий Новегород предали нас. Еще не предали! Надо в борзе послать умелых и верных бояр к Ярославу, к его сыну Александру и к новегородским боярам, Архиепискому, в Торжок, где стоят суздальские полки, в Ростов, Суздаль и, главное, в Рязань…
– Почему «главное в Рязань»?..
– Нужно успеть объединиться!.. Батый воюет буртаские земли и мордовские земли; летом он не пойдет, а вот как только станут реки, откроются дороги и пойдет он на Рязань, затем отрежет нас с заката и полунощной сторон от Залеских русских земель, Великого Новгорода: чтобы они не смогли прийти, если вдруг захотят, к нам на помощь. И наше  спасение
– это не дать татарам полонить Рязанские земли!..
Шум, ропот: не понять, то ли одобрение или же наоборот.
Жирослав Михайлович громким голосом, перекрывая всех шумевших (притихли – увидели, поняли, что он еще в силе – пусть и стар – старший воевода, и знает и может такое, чего не знают молодые воеводы и князья):
– Все силы, какие у нас есть и какие придут к нам на помощь, нужно собрать на границе со Степью и не пустить врага на наши земли, закрыв завалами пути и проходы вдоль рек особенно… У нас кругом леса! Сделать сплошные засеки, и коннице трудно их будет одолеть – в любом случае с наскока  не  преодолеешь:  нужно  время,  и  небольшие  сторожевые    полки
 
могут сдержать врага, пока мы не поспеем на помощь, собрав все силы… Нужно собрать силы ратные в большой кулак и, выбирая правильные направления, бить точно и верно ворога, а не рассыпаться отдельными ратями… Татарове постараются уничтожить нашу военную силу и взять крупные наши города, и тогда им воля: полетят ихние разбойные волчьи стаи по землям русским, и не остановишь их – они очень быстры, и города наши деревянные им только потеха: у них есть пороки, которые кидают не только огромные камни-валуны, но и огненное зелье, вроде греческого огня, который сжигает все, даже земля горит. По отдельности русским землям не устоять!.. Надо Володимер укрепить: стены подновить, усилить и на зиму обледенить их, и дома в самом граде – огненное зелье они  докидывают очень далеко, к тому же луки у них далеко стрелют зажигательными стрелами; вторую стену нужно сделать внутри града, чтобы, преодолев основную стену, татары попали в ловушку – с двух сторон сверху защитники Володимира всех побьют, никого не выпустят… И еще: убрать или, лучше, уничтожить сено и жито по предполагаемому пути татар…
– Ты   уж   сильно!..   Укрепить   стены!   –   таких   стен   в   Киеве  нету!..
Подновить местами – это можно, а остальное… И как без сена, жита?!
– Дай мне досказать: я не все еще сказал, княже Юрий Всеволодович!.. Так вот, мы обязательно должны помочь Рязани, так как, помогая им, мы защищаем себя! И общим, единым воеводой должен быть князь Роман!.. – вновь шум …
– Какой Роман?..
– Роман Игоревич, коломенский князь, родной племянник великого князя рязанского Юрия Ингоревича… – все удивились и молча, вопросительно уставились на владимирского великокняжеского воеводу, – даже Юрий Всеволодович: не смеется ли он над всеми. – Я его отроком знаю, когда он, божьим случаем побывав с черниговским полком на Калке, вернулся пораненный и наученный к деду своему в Рязань, и, как сейчас помню, я тогда, удивленный и пораженный, как и все, подолгу с ним общался, и потом я понял, что его 16-летнего послал его отец Игорь Ингоревич сам и не зря…
– Так с каких лет он правит Коломной?
– С десяти лет он сидел наместником своего деда, великого князя Рязанского и князя Коломенского, а когда в тридцать пятом преставился Ингорь Игоревич, то по посмертной грамоте своего деда он был посажен в Коломну князем, а дядя его – брат его отца, Юрий Ингоревич, – великим князем в Рязань.
 
– Зачем так-то?!. Значит, отец его, Игорь Ингоревич остался в Переяславле-Рязанском, а Романа – туда. Хитер!..
– В чем хитрость? – Расчет!..
– Ничего не понимаю!.. Не понимаю и то, что отрока-недоросля Романа послали воевать в 1223 году с неведомыми татарами!
– Нет же, он сам, говорят, по своему любопытству и озорству со своей прислугой и челядью ускакал на помощь русским… И впрок это пошло ему: он совсем какой-то другой в отличие от нас!.. Я с ним не раз встречался, так скажу вам, что умнее его князя-воеводы среди нас нет. Хоть только что за три десятка перевалил, но он очень хорошо знает военное дело и изучил и постоянно следит, как воюют татары. Только объединив все наши силы и поставив Романа, который не только сможет организовать оборону, но и разгром, мы сможем выйти из тягчайшего положения…
Не дали договорить, не захотели выслушать, пресекли-прервали:
– За грехи наши Бог наводит на нас татарву!.. Все от него, Бога, зависит!..
– Да слышал про него: всех пугает татарами, всех учит, что надо делать, чтобы на русские земли они не пришли воевать, уж смеются над ним в Рязане князья-то…
– Бог через нас, людей, все делает! – вот мы и должны отмолить наши грехи с мечом в руках, эх, люди!.. – сел Жирослав Михайлович и вновь стал старым, рыхлым, как бы ничем не интересующимся.
Снова выступили сыновья великого князя Юрия Всеволодовича. Они, молодые, разгоряченные, говорили почти одно и то же: возмущались тем,  что Суздаль, Ростов практически отошли к князю Ярославу Всеволодовичу и делают, что им велит переяславльский князь Ярослав (их дядя) и его старший сын Александр; что второй их дядя Святослав (младший брат Юрия Всеволодовича) сидит у себя в Юрьеве и, по слухам, в утай собирает вокруг своего стольнокняжеского града полки, вооружает их…
…В ходе совещания, при одобрении большинства, великий князь решил отменить поход на Торжок; большую часть своих сил направить на восточные свои границы включая Городца на Волге, приказал выдвинуться в сторону Нижнего Новгорода, не переправляясь через Оку, стать укрепленным станом на луговой стороне напротив города.
Закончил-закрыл княжеско-боярский совет Юрий Всеволодович, стараясь говорить как можно авторитетно и непререкаемо:
– За южные границы своего княжества я спокоен – там Рязань, Муром, а с  востока  мы  огородимся  полками.  Ежель  татарове  пойдут,  то  только   на
 
Рязань и Муром, а на нас, ежель решатся, то – со стороны Булгарии – зачем они будут нас обходить?.. – посмотрел поучительно на своего старшего воеводу. – В петлю себе на шею: со всех сторон враги у них будут – мы  первые им пути-отходы загородим и, окружив их, побьем; так далеко оне, да еще зимой, не пойдут; сил у нас хватит, чтобы их на своих границах остановить, и силы у степняков явно преувеличены, – со страху могут наговорить, и не так они уж страшны… Там у себя, в Степи, может быть… Какие у них пороки?!. Греческий огонь?!. Как они могут города брать с саблей в руке верхом на комони!?. – широко открылся в улыбке-ухмылке рот (видны зубы желтые корявые) Юрия Всеволодовича, оголив из-под сивой бороды толстые синие губы. Молодые бояре поддержали: гоготнули по-жеребячьи…

…Закончилось на этот раз хорошей веселой пирушкой!.. Пьяные, сытые, довольные, счастливые от выпитого вина, – даже Еремей Глебович (который обычно редко пьянел), веселый и пьяный, бешено хохотал, пел, несколько  раз отплясывал топотуху – разошлись по своим домам, поехали к себе…

Подходило к концу лето 1237 года.
. . .
Владыка Митрофан не пошел на совет, велев передать, что болен. Епископ Владимирский действительно был сильно болен, но не его толстое тело болело, а душа. Это было с ним впервые. Казалось, до этого дня он как будто и не жил, а изображал жизнь, а сейчас будто проснулся и вдруг все вокруг себя, и в себе, увидел по-другому: стал самим собой!..
Вчера вечером получил он церковную депешу от Митрополита русского (из Киева), где давалось разъяснение, как нужно понимать и что нужно предпринимать на призыв монголо-татар к русским православным священникам воспринимать их как божью кару за грехи народа-паствы православной; эти неведомые «божьи посланники» обещали, что они не тронут божьих людей и их дома-церкви, монастыри и другие культовые сооружения, клялись, что освободят церкви от княжеской опеки и власти и дадут полную свободу во всем, в том числе освободят от податей и налогов великокняжеских; обещались не обижать не только церковных клиров, но их слуг, работных людей и не трогать их имущество; но за то просили русских священников внушить своей пастве, что монголо-татары – Богом избранный народ, который выполняет волю Бога, потому русский народ должен покориться божьей воле и не вмешиваться в действия  монголо-татар, которые будут наказывать русских князей и бояр, не умеющих мирно жить
 
между собой и благоразумно править своим народом, грабящие свой народ поборами и строгостями, сами при том наживающиеся…
Видит Бог, многогранен он, Митрофан, но чтобы быть спокойным, когда иноземцы будут убивать и ратить русскую землю (да разве народ добровольно даст покорить себя иноземцам! – это своим, русским князьям прощают все, потому что верят в княжескую мудрость и доброту)!.. Конечно, русские между собой постоянно воюют (и как еще воюют!), но то свои разборки, а тут!.. Нет, он не согласен с требованием русского Митрополита – иноземца-гречанина, который советовал отойти в сторону от мирских дел, дескать, у нас, у церковных клиров, свое: мы занимаемся душами людей, готовим их на Тот Свет, а монголо-татары как раз помогут Русской Церкви обрести свободу от княжеских опек, стать истинно независимой на Земле… Надо в этом, Земном мире, правдиво, по совести жить, и тогда само по себе уладится и – вечная потусторонняя жизнь!.. «Глупо (раньше и в голову такое не приходило: смотрел на людей сквозь церковный крест, как положено клиру, «давил», пугал… – прости меня, Господи!), живя на Земле, всю жизнь готовиться к вечной жизни, творя моления и церковные преподношения, а как же род человеческий, мир православный?!» – крестился и истово молился… Теперь он знал, что делать: вначале чрево свое укротить, затем начать  жить  для  людей,  для  паствы,  чтобы  им  жилось  хорошо… Подумал:
«Надо было идти мне на совет!.. Мне, как человеку, не нужно ценой гибели, страданий моего народа, получить церковные блага через отпущенную свободу Церкви!.. Лучше я погибну, – если уж так Богу угодно, – вместе со своим народом… Так надо поступать каждому русскому священнику!..»

Назавтра гудели колокола Успенской соборной церкви, собирая людей на Соборной площади. Народ слушал речь епископа Митрофана. Никогда он не говорил так искренне и так верно о жизни, о появившихся завоевателях, которые беспощадно истребляют народы и покоряют земли, и призывал всех объединиться перед надвигающейся опасностью и дать отпор врагам…
– А это нужно начинать делать уже сейчас, сегодня!.. Все на ремонт городских стен Володимерских!.. Встанем стеной, братья и сестры единоверцы!.. Враги обещают нам, церковнослужителям, жизнь и свободу, и материальные блага, если мы поддержим их и будем за них молиться…  Зачем нам это, когда вы будете в рабстве или мертвы!.. Мы со своим народом!.. Нам, русским священнослужителям, надо брать пример с соседей наших, булгар, где муллы отказались молиться за язычников, призывали булгарский народ предпочесть смерть, чем порабощение, и, судя по тому, что
 
на земле булгар не осталось ни одного мечетя – минарета, можно предположить, что у них среди священников-мусульман не было предателей своего народа!..
Народ ахнул в ужасе, увидев и услышав, как вдруг сидящий на возвышенности юродивый Панфутка вскочил, затрясся полуголым в рубцах и незаживающих язвах телом, замотал заросшим волосом, в репьях головой и вопленно с пеной на губах, размазывая грязь вокруг глаз, заревел: «Людей жалко!.. Все сгорят в огне, задохнутся в дыму!..»

Глава вторая 1
Ранней весной 1237 года Бату разделил свое огромное войско на три части: южная группировка: во главе с Менгу-ханом и приданными ему тремя туменами Гуюк-хана, Кадан-хана и полководца Судэбэ (он же был временно назначен помощником-советником высокородного чингизида Менгу) была направлена на юг, чтобы подчинить земли половцев в междуречье рек Итиля и Дона. Монголо-татары умело и быстро справились с этой задачей: применяя тактику «облавы», шли широким фронтом, постепенно замыкая в кольцо половецкие кочевья, – уже к лету междуреченские половцы были подчинены и стали союзниками монголо-татар.
Вторая, Западная, – во главе с самим Джихангиром Бату и ханами- чингизидами (со своими туменами) Бури, Кулькан, Орду, Берке – воевала на правобережье Среднего Итиля в землях буртасов и мордвы: мокши и эрьзи. К концу лета и эти войска, выполнив поставленную задачу, были оттуда выведены на отдых на степное левобережье Итиля (на территорию Волжской Булгарии).
Третья часть войск, возглавляемая  ханом  Щербани  (родной  брат Бату), подчиненных ему ханов-темников-чингизидов Танкнута, Буджека, Хайдара и перешедших на сторону монголо-татар булгар во главе с эмиром Гази Бурундаем (Баранджа) и войска булгарского царевича Бояна, осталась в Булгарии «довоевывать Булгарское царство», и также к лету этого же года практически завершилось начатое осенью в 1236 году завоевание Волжской Булгарии.
 
2
Кончилось время, которое было дано для отдыха, пополнения людей (в основном пополняли свои десятки и сотни из подчиненных, перешедших на сторону монголо-татар тюркских народов, так как практически из самой Монголии поступления подкрепления не было), резервов, запаса оружия (запасы продовольствия большие не имели – все это брали во время похода- набега) и материальной части, замены и ремонта коней, тренировки- обучения вновь сформированных и восстановленных подразделений и соединений, чтобы «новенькие» стали такими же, как монголо-татарские воины: «притерлись», научились умело взаимодействовать в бою; ветераны: тысячники, сотники и десятники монголо-татарские – отдельно обучали вновь сформированные части; особо выделялся булгарский тумен под командованием эмира-полководца булгарского Гази Бурундая, который теперь уже вошел в состав монголо-татарских войск… Да и больше нельзя было отдыхать: не только из-за того, что заканчивались запасы продовольствия, фуража, истощились пастбища вокруг, но дальнейший отдых и бездействие пополненных, обученных войск привело бы к постепенному снижению дисциплины, потере профессиональных умений и навыков и боевого духа и военной «злости», и к тому же подходила осень – поздняя осень, когда мороз, сковав льдом реки и озера, откроет широкие ровные дороги – туда, куда в другое время года трудно не то чтобы доехать, но и дойти. Пришло время похода на Русь, где они огнем и мечом добудут себе все, что нужно для пропитания-жизни: коней, рабов, одежду,   драгоценности
– они (монголо-татары) по-другому не могут: даже, если бы захотели, – не умеют выращивать хлеб, производить и строить – у них до  гениальности дико, пошло (даже слов таких нет, чтобы сказать-выразиться об этом!), не по- человечески сверхгреховно и подло: нападать на государства-народы, уничтожив «лишних» людей, забрать-присвоить себе то, что не ими создано! (Их превзошли только советские выродки, которые, прикрываясь, называя себя коммунистами (конечно, они таковыми никогда и не были и даже не стремились к такому высокому идеалу!), совершив «перестройку», и продолжают это делать, и каковы ни были дики и жестоки монголо-татары,  не трогали, не грабили свой народ, в отличие от перевертышей (новых русских – олигархов); тогдашние монголо-татары брали у покорившихся народов (разово!) не более 10% от всего имущества, а русские,  современные
«монголо-татары», забрали-приватизировали, – приняв антинародные законы, – все народное имущество: заводы, фабрики и другое, созданное- построенное    народом-социалистическим    государством!..    Пусть  считают-
 
оправдывают они себя, что совершили и совершают «не умышленно», а пользуясь случаем и положением, сложившимися не от них зависящими обстоятельствами, – какая разница! – когда они перейдут (после страшных мучений-агоний!) в другое состояние (или они в это не верят!?) и их души, (Она материальна!), распавшись на биолептоны, уйдя в Космос, будут притянуты-помещены  в  биоэнергетическое  поле,  обладающее   свойствами
«ада», и будет вечно страдать!.. – и никакие богослужения или пожертвования (тем более жертва, как правило, не заработанная, а присвоенная, награбленная!) не помогут: Бог – Объективная Реальность: Космическая Всевселенская Закономерность!.. – Всевселенский Разум: вне Пространства, Времени и Материи.)
…В Волжской Булгарии под руководством и присмотром монгольской администрации местными силами и средствами начались восстановительные работы. Джихангир Бату вместе со своими таргаудами и юртаджи жил в  своем полевом стане. В плотном окружении небольших шатров, где помещались его личная охрана, войсковые советники-юртаджи и обслуживающий персонал, выделялся огромный белый войлочный шатер хана Бату. Вокруг этого было второе кольцо, – уже намного больше и шире, чем первое, – которое состояло из плотно прижатых друг к другу полевых шатров тысячников, в свою очередь окруженных шатрами сотников, – из личного тумена Джихангира. Второе кольцо вокруг шатра Главнокомандующего было расположено на расстоянии  недосягаемости стрел (татарских). В личной охране-гвардии была тысяча человек;  численность войск в личном тумене – около 14 тысяч, состоял в основном из коренных монголо-татар, испытанных, закаленных и обученных в победоносных походах и сражениях, и китайских военных специалистов, умеющих брать неприступные городские стены и укрепления (для этого имелись соответствующие военно-инженерные оборудования: стенобитные орудия, катапульты, могущие забрасывать на сотни метров огромные камни, сосуды с горючей смесью и стрелы-копья, обладающие фантастической (для того времени) поражающей силой; необходимые  технические конструктивные части для дого, чтобы собрать боевые орудия, передвижные башни разной высоты для штурма городских башен и другие передовые военно-технические средства. Недалеко, на том же междуречье (Большого и Малого Ыргыза – расстояние между ними 40–50 км), только на 20 км ниже по течению, от ставки Бату, расположил свой тумен Судэбэ – численный состав и материально-боевое обеспечение было примерно таким же, как у  Верховного Главнокомандующего.
 
Луговая равнина между реками, кое-где поросшая островками кустарника и могучими одинокими деревьями, была идеальным пастбищем: на плодородной почве дико росла сочная, густая трава – даже и сейчас, поздней осенью, зеленела отава. Большой и Малый Ыргыз были неглубокими, неширокими речками-реками и стекающими на запад чистой проточной водой, а в восьмидесяти километрах ниже по течению ставшими уже полноводнее и шире, впадали в Итиль (Волгу). Междуречье с обильными травами и речки с чистейшей целебной травой были прекрасным местом для выпаса и ремонта боевых коней…
Даже дальние подходы к ставке Бату строго охранялись: на расстоянии 10–15 км вокруг по периметру то и дело проносились легкие конные отряды монголо-татар, которые останавливали всех, в том числе и монголо-татар – независимо от родовой принадлежности и ранга, тщательно проверяли, кто такие и куда направляются. Если – к Бату, то военных ниже тысячника не пропускали, кроме тех, кто был из батыевского тумена или имел пайцзу. Из чужих военачальников и послов и представителей-иноземцев пропускали к хану Бату только по разрешению самого Главнокомандующего. При этом у них отбирали личную охрану и лишь при необходимости при них оставляли переводчика или помощника. Остальных останавливали на подходе, приказывали стоять, не подпуская близко к себе. Высылали к ним несколько своих проверяющих и, как правило, предлагали под страхом смерти удалиться за видимый край земли. Легкий конный отряд татар мог лучным боем на время остановить довольно крупное подразделение, и даже часть, и этого времени хватило бы, чтобы поднять по тревоге сторожевые полки Бату- хана.
. . .
Сегодня назначен день общего сбора высшего командного состава Западной Большой Орды монголо-татарских войск под единоначалием Верховного Главнокомандующего Бату-хана, чтобы на военном совете еще раз обдумать-обговорить, как продолжать выполнять поставленную Курултаем два года тому назад на реке Онон задачу по покорению западных стран – дойти, завоевав земли на заходе солнца, до «Последнего моря».
…К четверти до полудня приехал на пегой лошади Судэбэ (доехал до самого входа в белый шатер – батыева охрана пропустила его как самого  Бату, личную охрану-таргаудов полководца попросила остаться и присоединиться к личной наружной охране Джихангира); ему помогли сойти с лошади, приняли от него личное оружие – кинжал оставили.
 
К полудню, как по команде, стали прибывать ханы-темники-чингизиды: Менгу, Гуюк, Шербани, Кадан, Бури, Кюлькан, Орду, Танкнут, Буджек, Хайдар, Берке и темник-булгар эмир Гази Бурундай; приехал и  приглашенный царевич Боян – сын булгарского царя Алтынбека. Все приехали в сопровождении своей сильной охраны, которую оставляли за внешним, третьим, сторожевым кольцом Бату-хана, и дальше темники ехали верхом одни, не доехав до шатра Джихангира два десятка шагов, сами – без  помощи
– слезали с коней и до входа в шатер шли пешком, где, отдав оружие (в том числе и кинжал), сняв обувь, заходили, стараясь (упаси Бог!) не задеть ногами порог, к Главнокомандующему и низким поклоном приветствовали его, – легким кивком головы Бату-хан ответствовал (на Судэбэ, заходящие, – никакого внимания: как будто его и нет), садились, поджав ноги под себя, на маленькие подушечки, разложенные на ковре вокруг простой зеленой скатерти, уставленной скромной пищей и питьем (вина не было – только кумыс: пришли на военный совет, а не на пир, – объявлен военный поход, и Яса разрешает пить только некрепкий кумыс, и то не более двух чашек, – другие алкогольные напитки запрещены и в случае нарушения – смерть независимо от того, кто он: простой ли конник или нойон, монгол или не монгол – воин Великой Священной Монгольской империи – все подпадали под Ясу).
– Все себя хорошо чувствуют!? Не хромают ваши кони?! Сыты вы сами?!
– в кратком приветствии Бату, кроме вопроса, больше слышались требования: «хорошо себя чувствовать!», «чтобы не хромали кони!» и «были сами, – значит, войско – сыты!»… Джихангир предложил подкрепиться, но  сам не шевельнул и пальцем. Все вежливо поблагодарили, прижимая правую руку к сердцу и склонив простоволосые (с двумя косичками) головы: «Бэк зур ряхмат!» – поблагодарили, сказались сытыми… (Сытыми и неуставшими были тут только: Бату-хан, Судэбэ, Гази Бурундай (Баранджа) и царевич Боян.)
Верховный главнокомандующий Бату сидел на возвышении, но  наравне со всеми в общем кругу. Рядом с ним справа сидел, как комель дуба, Судэбэ, прищурив правый живой глаз, с окаменевшим коричневым лицом (со страшным шрамом на левой стороне). Джихангир не снял, как все, свой затертый стальной шлем с тремя яркими перьями на остроконечном шишаке, также был одет в боевые доспехи: в легкой стальной брони, – ничего  лишнего, никаких украшений или драгоценностей на боевой одежде, кроме кинжала на поясе, рукоятка которого блистала позолотой и сверкала разноцветными огоньками драгоценных камней. Было жарко, хотя верхнее отверстие  белого  высокого  шатра  было  широко  распахнуто  и    войлочные
 
стенки не пропускали все еще жаркие солнечные лучи – все-таки было лето, пусть и позднее. Кое у кого по смуглым лицам катились капельки пота, на подбородках увлажняя редкие темные, пегие, седые волосенки; пахло от самих темников и батыевых таргаудов, стоявших неподвижно за шелковой занавеской (при колыхании полупрозрачной занавески – во весь полушатер  за спиной Джихангира – их силуэты просматривались), немытым человеческим   телом,   потом,   кожей,  супонью  и   конской   мочой   –  такой
«аромат» не могли полностью заглушить и сушеные благоухающие благовония, развешанные повсюду, травы, собранные в далеких степях Монголии, хотя они своим запахом заставляли вспоминать о родине, не давали забывать им о своей далекой самой прекрасной в Мире земле!..
Бату вначале выслушал по очереди короткие доклады каждого темника о готовности к выступлению в поход. В первое время темники косились на эмира и царевича, но после того, как тридцатилетний Бату сверкнул строго из-под прищуренных век своими умными ярко-карими глазками на говорившего чингизида, успокоились десятитысячники, забылись,  увлеклись… А потом вновь заговорил высоким, громким голосом, круглолицый, курносый (по описанию, Карпини). Бату-хан, чеканя каждое слово:
– Мы, продолжая выполнять Завет Священного Чингиса, высочайшую волю Курултая, ведем своих коней на Закат Солнца – к «Последнему морю», где омоем копыта своих боевых коней, – небольшая пауза. – Только что мы проложили себе путь для дальнейшего продвижения к своей цели: растоптали земли буртас и мордов на лесном правобережье Итиля  – покорили эти народы, сделали их своими рабами. Дальше на запад, юго- запад и северо-запад – смотрите сюда (на большой обработанной и побеленной телячьей коже с вероятной точностью были нанесены реки и озера, болота, леса и отмечены города, границы русских княжеств- государств), лежат земли урусов. Народ этот велик и раскидан далеко друг от друга, разделен между собой расстояниями и распрями своих князей. Урусы велики ростом и могучи телом, но они не воины – живут не войной, хотя, как сказал, служа в князьих дружинах, сражаются друг с другом; дружины их не велики, малы и больше ратятся не на конях, потому продвигаются очень медленно, и от них можно легко уходить или, неожиданно появившись, напасть на них. Живут они в деревянных домах, расстояния между селеньями большие, и успеть помочь друг другу им очень трудно. Большие города у них, в отличие от среднеазиатских и чинских (китайских), невелики и укреплены  не каменными высокими стенами, а низкими (относительно!)   деревянными,
 
которые легко поджигаются и горят, несмотря на то что изнутри засыпаны землей. Вера у них примерно как чинская, такая же слабая (не по молитвенным ритуалам, а по сути): не воинственна, прощаются все обиды – даже своим врагам – это не мусульмане! – надо такую веру урусов поддерживать, народ с такой верой все вытерпит и никогда не поднимется на своих хозяев – это вера рабов! Их нужно не просто покорить, а сделать их союзниками нашими – без покорения Урусских земель и не сделав их союзниками, мы не сможем продолжить путь на Запад… – чуть большая пауза. – Но те княжества, которые будут сопротивляться (такова Божья воля!): сделать их земли пустыми!.. Булгаре стали нашими союзниками-друзьями… сколько сил и времени ушло на это, вы знаете. Урусы будут посильнее, пусть даже и порознь они, есть отдельные княжества, которые не уступают булгарам… – задумался, что-то обдумывая; потом вдруг подпрыгнул, забыв про свою не совсем излеченную рану, взмахнув правой рукой, напрягся от боли – лицо потемнело от натуги, глазки еще ярче разгорелись, и – выкриками: – Доведите до уха, а от уха в сердце каждого монгольского воина Священной Монгольской империи, созданной Великим и Бессмертным Чингисом, что он стоит в рядах непобедимого и бесстрашного воинства, что он выбран Богом (а Бог един!), – кто бы он ни был: монгол, татарин, кипчак, чина или любой другой, – чтобы покорить весь Мир, и навести всемирный порядок и благодать, и чтобы больше не было войн нигде на Земле, и все люди со своими языками и верами стали едины: объединились в объятиях единой и могучей справедливой империи Великих Монголов, и чтобы было: Бог един и люди едины!.. Все земли и народы (так предопределено Богом!) принадлежат нам, Богом избранному народу, и потому и урус-земли с населяющими ее людьми, реками, озерами и всем, что на ней растет, живет и стоит: все живое и не живое – наше, союзники и что им принадлежит – так же как и сами они – есть часть Великой Монгольской империи! И Бог нам потворствует: урусы отделены друг от друга, враждуют между собой – немирно и недружно живут ихние князья, народ не воинственен,   безоружен
– войска-дружины только у князей при оружии; вера у них призывает к смирению и терпению всякие невзгоды и лишения, как уже говорил; церковные ихние люди не святостью живут, а наживой, жаждут свободы уже в земной жизни от своих князей, чтобы самим распоряжаться земными благами и ценностями, которые они получают от многочисленных подношений, и мы обещали им это дать через посланные грамоты в церковные дома, и мы действительно в этом поможем, за что они с благодарностью будут за нас молиться и, самое главное, оправдывать наши
 
действия божьей карой и этим изначально убьют в человеках волю к сопротивлению, – уверят, что с нами сопротивляться бессмысленно и бесполезно – против Бога это! Но вы тоже под страхом смерти запретите трогать богины дома, божьих людей, если они не против нас и в руках у них  не мечи и не копья, а кресты. Будьте с ними справедливы: пусть с ними остаются ихнее имущество и скот, и не брать у них ничего: ни съестного, ни драгоценностей, ни одежды или другого имущества и самих не трогать… – так вы поступаете по Ясе… Перед тем, как брать города, предлагайте жителям покориться и только, когда они не покорятся, только тогда уничтожайте их всех как врагов (Бог будет на вашей стороне!), а с покоренными поступайте как со своим имуществом – рабами… Зима поможет нам: откроет все дороги  и пути по землям урусским. А мороз нам не страшен – в наших открытых степях не такие морозы с ветрами, а тут леса – нет ветра: тепло и кругом дерево – все горит, в любое время сколько хочешь жги не пережгешь – жарко нам будет!.. – переждал немного, и вдруг – низким хрипловатым голосом, – без всякого перехода – приказал: – Ты, Берке, – старший, возьми Хайдара и Орду переправьтесь вот здесь через Итыль и вновь облавой пройдитесь по земле буртас, полоня людей (полон нам нужен как можно больше!), забирая остатки скота, хлеба – все подчистую… меховые зимние одежды – никакой пощады – они не выполнили наши требования: не проложили дороги, не навели мосты, как это повелевали мы, припрятали продукты, скот и   другое…
– видит Бог, за то и наказываем!.. Земли буртас будут пусты, и пусть исчезнет язык такой!.. Дальше – земли мордов-мокши. Иди сквозь них, никого не трогая, ничего не беря. Они постоянно страдают от походов урусов на ихние земли, с их ханом Пурешым у нас союзнический договор, по которому  он дает нам военную помощь против урусов. Его войско пошлите впереди себя,  а они в свою очередь пусть гонят буртас, которые все вместе прокладывают просеки через леса, стелют лежневки по болотам и строят в первое время, пока лед не окрепнет, мосты для переправы – коней по осенней холодной воде не пускать!.. – и бьются со встречными урусскими сторожами. Дойти вот досюда: Польского Воронежа; нужно занять Левобережье Воронежа Польского от истока, откуда вытекает до впадения его в Воронеж; Пуреш с буртасами должен огородиться сторожами, да пошли к нему тысячника, который бы с него глаз не сводил и Пурешу не давал самостоятельно шаг вступить: ни с кем из своих вождей-воевод чтобы он тайно не встречался и не говорил. Ловите урус сторожей и посылайте ко мне. Крепко Пуреша держи, а он чтобы держал свой мордов и буртас! До моего подхода не переступайте указанный рубеж, если не произойдет что-то непредвиденное. Я, Кюлькан    и
 
Бури пойдем по вашим следам позднее: к вам выйдем к тому времени, когда мороз скует грязь и осенняя шуга пойдет по рекам, озера покроются первым льдом. Нам тоже нужны будут люди и продовольствие для наших воинов и фураж для наших коней, и мы это возьмем в мордов-мокше земле – все возьмем, ничего не оставляя… Оставшихся мужчин, женщин – всех, кто может и не может работать, – будем их гнать впереди себя: чтобы они рубили лес – прокладывали просеки. Управление нашими совместными действиями, как обычно, через нарочных. Итак, c сегодняшнего дня каждый третий день вы мне сообщаете о положении дел и состоянии своих войск и о противнике,  для чего использовать моих нарочных, если их нет, то посылать своих. При необходимости посылать сообщение немедленно!.. Щербани, Танкнут, Буджек (старший – Щербани) останутся в Булгарии. Ты, эмир Гази, со своим войском (около 10 тысяч конных булгар) выступишь прямо сейчас: вот тут вот переправишься – напротив земель эрьзы, где тебя ждет пешее войско хана Пургеса, который враждебен русскому князю Нижнего Новегорода. Даю тебе на помощь своего тысячника Аяра (из-за занавеса вышел батыр Аяр), слушайся его, как меня самого! – Аяр (коренастый, сухощавый) согнул ноги в коленях и, прижав руки к груди, метнул на Бату горячий взгляд темных больших немонгольских глаз. – Мордов-эрьза хан проведет незаметно по тропам к самому граду… С градом, – не с князем – заключен тайный союзный договор с нами: выделить полутумен русских конников и вооружить, одеть, снабдить провиантом и фуражом. Оттуда эрьза поведет вас по прямой дороге через леса к Рязани, – к тому времени, когда Ока встанет, вы должны быть  вот здесь: на правобережье Оки (чуть выше Пра) – и ждать – туда пошлю я весть. Объединенный отряд ваш должен закрыть подходы помощи рязанцам. Еще раз: ни один урус с оружием не должен пройти с Муромской и Володимерской земель. Я к тому времени подойду к Рязани с полуденной стороны… – повернул голову: – Менгу, Гуюк, Кадан, ваши тумени стоят на отдыхе на левобережье в низовьях Итыля. Менгу, вновь переправьтесь на правобережье и ждите подхода Судэбэ, который вот тут переправившись на паромах и лодках, спустится к вам по правобережью. Союзные кипчакские орды, бродники и северные аланы (жившие на Дону) должны ждать на левом берегу Дона, чуть выше впадения Хопра, – вот здесь, – ткнул коротким толстым немытым пальцем с длинным ногтем. Начинайте движение с Поля вдоль Дона на север к южным границам Рязанского княжества, не развертываясь, не задев Черниговскую и Северскую земли. Дойдя  до границы Рязанской земли, – вот сюда – вдоль наружной межи развернитесь и ждите открытия зимних путей, когда у ваших коней отрастет зимняя    шерсть.
 
И, находясь там, вы к тому же будете загораживать путь помощи из южноурусских земель, если вдруг они надумают послать Рязан-князю. Каждый, выполняя свое, будет делать общее!.. Проверьте, чтобы и в союзных нам войсках конные были вооружены и одеты так же, как монгол-нукер! Особо – обуви внимание: на ногах у каждого должны быть надеты чулки из мягкого войлока. Кроме того, проверьте наличие даже таких предметов, как шило, чтобы иголки с нитками имелись у каждого… По моему приказу мы все вместе одновременно войдем в Рязанские земли; перед этим каждый получит приказ… Не нарушая наш обычай справедливой войны, мы предложим вначале Рязани без крови подчиниться нам, стать нашими друзьями, выплатив нам одну десятую часть того, что имеют. И от того, как они решат, – сами себе выберут свою судьбу! – мы поступим по-разному: не убивая никого, берете то, что нам положено и нужно, а если поднимут руки с оружием против нас, то другое дело: истребляете всех, кроме ремесленников, и мужчин, и женщин, юношей и девушек, которые нужны нам будут, берете все – остальное уничтожаете: палашом, саблей, огнем, добиваете оставшихся стариков и маленьких детей копытами коней и стрелами. Мы возьмем великого «разан кыназа» в поле, если посмеет выйти против нас, или в его стольном граде, но захочет достойно и мужественно уйти в Другой Мир, то мы дадим и такую возможность!..
Оттого как мы, выбранные и посланные Богом карать за грехи народы мира, должны быть сильны, неожиданно быстры, бесстрашны, умны и умелы
– непобедимы!.. – повернулся к Щербани: – А ты Щербани с Танкнутом, Буджеком и царевичем Бояном наведи порядок в Булгарии, какой подобает на землях Великой Монгольской империи, чтобы любой купец или гость из далеких стран свободно мог передвигаться и торговать там, где ему  захочется; чтобы не было ни одного разбойника, чтобы ни один карачу (чернолюдин) не шлялся без дела!.. И упаси Всевышнее Синее Небо где- нибудь появиться хоть одному нищему, просящему подаяние, – сразу же секир башка!.. Что лыбитесь? – не нищему, а тому начальнику, который поставлен в округе или же в граде!.. Создать почтовые ямы, чтобы до любой стороны Булгар можно было доехать, довести весть, а оттуда – до любого улуса Великой империи. И всегда быть начеку, Щербани, и держи под руками конные стрелы, и тяжелые конные копья, и палаши, чтобы отразить, – если вздумает, – с северо-запада неожиданный удар князя Володимерского!.. – передохнул: – Теперь послушайте Судэбэ: он подробно каждому обскажет, сколько что иметь, как идти, объяснит, как и где развертывать войска… Все,
 
что  непонятно,  у  него   спрашивайте…   –  руки  скрестил   Бату  на  груди      –
закрылся; застыл, следя умными глазами, наблюдая, слушая… За ним исподволь тоже наблюдали и думали…
Несмотря на индивидуальные отличия каждого хана-чингизида, между ними было гораздо больше общего объективного, которое было дано им тем временем и историческим местом, которому соответствовали социальная среда, национальные особенности, культура, мировоззрение, религия, обычаи, традиции и, главное, уровень самосознания, которое является вектором и пассионарной силой нации, народа. И это объективное, «общее» сковывало в единый конгломерат под названием Монгольская империя  почти одну треть населения Старого Света. Поэтому, сидя тут, на военном совете у Джихангира, монгольские ханы думали и чувствовали почти одинаково. Первое, они были чингизиды – сверхлюди, которым дано и позволено все в земной жизни, что не запрещено Ясой. Каждый из них претендовал на должность Джихангира, но раз избран Бату, то пока он главнокомандующий, ему будут подчиняться беспрекословно, к тому же избрали его сами, а Угедей (Император – Великий хан), довольный, лишь ухмылялся. Конечно, Великий хан мог сам, своим приказом назначить, но верил тому и хотел, чтобы на Курултае избрали Бату. Так уж заведено, что на ответственные посты, должности в государстве назначаются профессионалы, в частности главнокомандующим может быть только военный, который показал себя как талантливейший полководец, имеет опыт ведения  успешных боевых действий, и никакое родовое происхождение, родственные связи не помогут занять высокий пост, если нет перечисленных качеств, – по- другому, регресс в развитии государства! (Без сильных вооруженных сил не может быть независимого свободного государства!) Бату имел огромный положительный военный опыт, проявил себя как талантливейший полководец, когда под руководством Угедея с 1230 по 1234 год громил великолепные армии императоров Цзинь (Китай), вооруженные и организованные по современным военным требованиям того времени. Благодаря победам над китайцами монгольские тумены усилились военно- инженерно-техническими частями, усовершенствовали тактику ведения боя – особенно при штурме укреплений и городов противника…
Каждый чингизид хотел выделиться своими воинскими подвигами и поставленную ему задачу готов был выполнить даже ценой своей жизни. Бату читал это в их глазах. Он правом главнокомандующего мог любого из них отстранить от занимаемой должности и назначить другого, если бы вдруг засомневался в их непрофессионализме или потерял к ним доверие. Он  знал
 
многих давно, с детства, – сильные и слабые стороны, был уверен в каждом как в самом себе, несмотря на гипертрофированное мнение о себе, это тоже необходимая черта характера чингизида. Вот сидят его родные братья: Щербани, Танкнут и Берке – от одного с ним отца и матери. Они жизнь положат за него – так же как и он за своих меньших братьев. Гуюк и Кадан – сыновья Великого хана Угедея. Вернейшие, умнейшие даже в малом не посрамят имя отца. Внук Джагатая Бури – старательный, чуть медлительный, но аккуратный, исполнительный – внимательно слушает Судэбэ. Чуть отодвинувшись от остальных, переговариваются глазами друг с другом два брата (сыновья Джагатая) Хайдар и Орду, похожие друг на друга, с не монгольскими чертами лица и телосложением: большеглазы, с выразительными сухощавыми лицами, подвижны, поджары, высоки ростом. Когда они были сотниками и тысячниками, показывали не только высшие организаторские способности, но, когда нужно было, сами неслись вперед, увлекая за собой своих воинов, смело кидались в самую гущу врагов, не считаясь с их числом, всегда побеждали. (А у монголов по-другому быть не может.)
…Бату всегда нравились сыновья дяди Тулуя (младший сын Чингис-хана от старшей-главной жены его Бортэ.) Буджек и Менгу – улыбчивые, по- родственному мягкие в отношениях с ним, как и их отец. Вот почему, доверяя и зная Менгу, назначил его старшим на левом крыле своего войска. Левое крыло монгольского войска, прикрывая от внезапного удара урусов с юга и с запада основные силы Бату, – ведя с собой в три раза превышающие орды половцев, чем сами монголо-татары, – должны были еще выполнить очень ответственный маневр, от которого зависела судьба зимнего похода на Северно-Восточную Русь…
Особое отношение было к сыну деда (Чингисхана) Кюлькану. Все знали и видели, что, несмотря на молодость свою, по своим личностным характеристикам и способностям младший сын Великого Чингисхана, родившийся от татарской ханши, был самым способным и умелым во всем: вести ли бой или же править государством. И нет у него чванства перед остальными, нет у него никакой зависти к своим братьям, племянникам – так ведут себя великие от рождения, он знал, кто он есть, и знал, как и все, что  его никогда не изберут Великим ханом – императором Монгольской  империи – он, рожденный от младшей, четвертой жены, да еще татарки, не имел права претендовать на это. И странное отношение к татарам было со стороны монголов!.. (Татары – одно из монгольских племен.) По воле Чингис- хана  они  (личные  враги  его)  были  ограничены  в  участии  в       управлении
 
государством и их старались опустить на самую низшую социальную ступень иерархической лестницы, но, с другой стороны: от маленьких малаев до глубоких стариков-бабаев (редко доживали!) втайне считали себя единым народом с татарами, мало того (каждый про себя) хотели быть похожим на татарина – основа воинского построения, тактика, стратегия и боевое устройство, культура и многое другое было взято от них, – появись у братьев татар такая личность, как Тимучин-Чингис-хан, наверное, было бы по- другому… («Историю делают личности!» – замеченное великими, верно.) Но сказанное Чингис-ханом и закрепленное в Ясе, что ведущим племенем- народом являются монголы (самопрозванное имя), – так будто бы предназначенно Богом, – постепенно закрепилось… Бату знал, что Кюлькан никогда его не предаст, не подведет, и за это уважал своего дядю, который был моложе его почти на десять лет – и старался всегда держать недалеко от себя…
Вдруг как будто вихрь стрелой прорезал дальние подступы полевой Ставки, долетел до шатра Верховного главнокомандующего и зашелестел в рядах боевой охраны: долетел сигнал, переданный флажками, что летит гонец с очень важной вестью!.. Когда впустили к Бату с сидящими на военном совете грязного (пот и пыль превратились в грязь), смертельно уставшего (старавшегося не показывать это) старшего вестового гонца и выслушали стих-послание, которое он пропел хриплым голосом, все от неожиданности  на какие-то секунды окаменели… Бату приказал повторить; братья его, не скрывая свое беспокойство, смотрели на своего старшего брата-джихангира – ждали его действия; сыновья Тулуя с надеждой уставились на Судэбэ – у которого под веком задергался мертвый глаз и левая щека; Кюлькан, сверкая черными глазами, яростно ощерил белые зубы; Хайдар и Орду едва не вскочили и не побежали; царевич ничего не понимал, крутил головой; и только эмир Бурундай и молодой темник Бури спокойно – или же смогли не показывать свое состояние – наблюдали за происходящим.
Джихангир обвел всех жгучим пронизывающим взглядом и – высоким громким голосом:
– Мы пущенные Богом стрелы, карающие в грехах погрязших, и нас ничто и никто не сможет остановить! Тем более этот старый хан Котян, который вновь обманул и предал нас. (Повинуясь Бату-хану, он покинул Венгрию и вернулся в родную Степь, стал великим ханом кипчаков и союзником монголо-татар. Обещал участвовать, как союзник, в зимнем походе на Северную Русь; до выступления на Русь он должен был вместе с монголами   окончательно   подчинить   непокорные   половецкие   племена в
 
междуречье Дона и Волги.) Он стал нашим врагом! Мы не можем идти на Русь, пока не покончим с ним, не взнуздаем кипчаков. Они, как уже было, могут вступить в союз с урусами, и тогда нам будет труднее одолеть их, объединившихся!.. Мы не можем такое допустить!.. Мы не можем отодвинуть и время начала похода на Урус!.. Щербани, остаешься один в Булгаре. Танкнут и Буджек – с Судэбэ, и как только устроите порядок там – сразу же обратно – к Щербани!.. Судэбэ назначаю моим полководцем – так велят законы Сульдэ, его приказы – мои приказы, так будет все то время,  пока я Джихангир!.. Внимание: охватите куманов так, чтобы они не смогли уйти из объятий облавы на юг или же пробиться на запад сквозь вас, не дайте с севера соединиться с аланами верхнего Дона, с урусами, гоните их и прижмите к Итылю, а потом гоните их вдоль правого берега, не давая им переправиться, вверх, где от Узы до Итыля мы развернем свои тумены и будем ждать, – никакой пощады, как всегда, и жалости ни к кому: в том числе и к детям, кроме титешних ниже высоты тележной оси! Народ, который не покоряется, должен быть уничтожен! Все обозы с частями и инструментами для постройки осадных и огневых орудий и огневым зельем, мастеровых людей с их сотскими-умельцами огневого боя, штурмовыми мастерами оставьте со мной…

3
Старый опытный Котян знал, что монголо-татары обязательно, даже отложив поход на Залесскую Русь, постараются наказать их и что действуют они стремительно и неожиданно, но такого не ожидал: как ни быстро (по возможности) ехали половцы (бросив вежи и повозки, посадив всех на коней, в том числе детей и женщин, надевших на себя платья из самых дорогих тканей, нацепив все драгоценности, малолетних детей покидав в большие люльки, привязанные между двумя конями, – все ценное и необходимое погрузив на вьючных лошадей и верблюдов и гоня за собой огромные стада буйволов и табуны коней), Судэбэ со своими туменами обогнал половцев и, перегородив путь, начал брать их в клещи.
Впереди скачущий трехсотенный сторожевой отряд половцев неожиданно («Откуда они взялись?!») нагнал и, обхватив спереди и с боков, остановил лучным боем небольшой отряд легкой конницы монголо-татар. Стреляли они как обычно: каждый всадник выпускал в минуту несколько десятков стрел – поражали на расстоянии недосягаемости половецких стрел. Пока растерявшиеся от неожиданности половцы кружились на месте, прикрываясь круглыми щитами от ливня стрел, которые все равно  поражали,
 
попадая в незащищенные места, сотня тяжелой конницы татар вначале закрыла  путь  к  отступлению,  а  потом,  кинувшись  под  громогласный   рев:
«Уррраааах!..» – на окруженных половцев, начала рубить длинными тяжелыми палашами, поражать мощными копьями,  которые  пробивали щиты и стальные латы (кожаные продавливались, но не пробивались – не рвались), сбивали половцев под копыта своих коней. Монгольские тяжелые конные воины не только были сами защищены: в шлемах с личинами, в стальной и кожаной броне, но и их кони также были от морды до ног в кожаных доспехах. Легкая татарская кавалерия, вложив свои луки в чехлы, выхватив стальные гнущиеся, но не ломающиеся даже при боковом ударе сабли, в правой руке, в левой – короткие копья с крючками на конце, присоединились: наскочили со всех сторон на растерявшуюся, обезумевшую окруженную толпу (пусть и вооруженных и на конях!) половцев и тоже начали рубить – засверкали, засвистели кривые сабли, – их, стаскивая с седел,  топтать конями упавших на землю…
Только двое из сторожевого отряда смогли вырваться из бойни и доскакать до своих – передового отряда половцев. Ужас охватил многих, не скрывая тревогу и страх, поскакали скоровестники к своим вежевым ханам, те
– к великому хану Котяну. Половцы остановились. Их окружали: впереди на полдня пути – заслон врага, с боков на день пути – враги. Еще один день и  они будут в смертельной петле!..
Хан Котян сполз с помощью стремянных слуг с высокого гнедого иноходца. Все увидели, какой он седой, старый и маленький. Раньше как-то этого не замечали. Он перекрестился, подозвал двух (всегда в последнее время сопровождавших его) православных священников, попросил развернуть походную церквушку – представляющую из себя шатер, внутри которого размещался алтарь с небольшим иконостасом, – зажгли свечи. Начали молебен… К Котяну присоединились еще несколько крещеных ханов, но большинство приехавших вежевых ханов, срочно вызванных, стояли в стороне – они не были крещены. Потом они сели недалеко, постелив под  себя войлочные кошмы, чуть вдали – воины. Заговорили ханы-язычники между собой, вначале тихо, потом все громче – крики послышались, ругань, – тут были все стойбищные ханы, кроме тех, кто был сейчас в сторожах и в боях и которые молились вместе с Котяном. На шум вышел великий хан. Он заговорил тихим слабым голосом, – как будто вдруг тяжело заболел (все замолкли, стараясь услышать).
– Бог послал на нас за грехи наши…
 
Разгоряченные ханы, спорившие до этого между собой, все разом повернулись к Котяну и, перебивая друг друга:
– Да, за грехи! Но за твои! Когда тебя вновь принимали великим ханом, ты обещал быть, как это положено, хранителем веры наших отцов и дедов и вновь, как раньше, стать Главным жрецом нашим!..
Котян хотел ответить, но ему не дали.
– Знаем, что ты хочешь сказать!..
– Тебя твои попы заговорили своими поучениями – они и к нам не раз подходили, просили, уговаривали, грозились божьим наказанием, – хотели, чтобы и мы приняли чужеземную веру, предали веру отцов, как ты сделал, – да грешнее греха, чем это нет!..
– Ты не о своем народе печешься, а больше о себе: породнился с инородными ханами, князьями русскими, королем, потом стал кунаком  татар, нас заверил, что так лучше будет… А потом вновь велел повернуть в другую сторону наши бунчуки, когда татары хотели повести нас вместе с собой на русские земли… Говорил, что придут князья к нам на помощь… Где помощь?! Пытались русские князья нам 14 лет тому назад помочь, да сами наложили в портки!.. Тогда ты с перепугу вместе с твоими подручными- лизунами и принял крещение. Спасло оно тогда?! И теперь не спасет!.. Когда нам грозит смертельная опасность, когда мы должны выжить, твоя вера призывает смириться и покориться, что будто бы все в божьих руках твоего бога, что все предопределено… – Котян не узнавал своих всегда послушных, вежливо-льстивых вежевых ханов – лица стали совсем другие: нет даже следов почтения к Великому хану, они не просто возбуждены и не   довольны
– в ярости… едва сдерживают себя – в глазах нет страха и растерянности, а – ум и непокорная воля – стремление выжить-победить!.. – Но мы от тебя, великого хана, в такое грозное время, не отказываемся – не отрекаемся: ты наш народный Стяг!.. Только отрекись от православия!.. Наши Боги простят и помогут нам: они, в отличие от христианского Бога, являются нашими отцами, и мы у них не рабы, а дети! И судьбу свою мы сами решаем – они только помогают!..
Замолкли все, – только кони, удерживаемые стремянными, беспокойно топотали и, повизгивая, пытались лягнуть и куснуть друг друга, – смотрели на Котяна и стоявших за ним (когда они подошли, никто и не заметил) ханов- христиан, ждали…
– Я не могу этого сделать! – встрепенулся, поднял сивую голову, затряс белой бородой и уже гневно, прорезавшимся высоким голосом: – Татары, враги наши, и то такого не требуют!..
 
– Знаем: нам уже говорили твои крещены, что к ним от самого Бату приходили и обещали от его имени, что православных и тех, которые примут их, как божьих посланников, карающих за грехи, и покорятся им, то тогда их не тронут, – только пусть молятся, каясь за себя и за выбранных Богом татар…
– Когда это было?.. Не было такого, никто такого не говорил!..
– Попов-то твоих они не тронут – знаем, – вот они и бегают, просят не сражаться: «все равно ниче не сделаешь против божьей кары!» – а нас так и так теперь накажут: если не побьют, то сделают рабами и распродадут по всему миру…
Поднялся сидящий в стороне на кожаном седле самый старый из ханов, старее Котяна, снял шеломовидную меховую шапку, подошел и встал между вежевыми ханами и Котяном с крещенами – его широкую густую седую бороду и редкие белые с пепельным оттенком волосы шевелил  посвежевший степной ветер (солнце садилось, разгоралась вечерняя заря – стало прохладно, но никто на это не обращал внимания) – и, прочистив горло длинным «кхэханьем», заговорил сильным еще мужским голосом:
– Ты, Котян, действительно Стяг наш! Оставайся им – без тебя нас не примет вновь венгерский король, – но понесет и рулить этим стягом будет хан Атсар. Быть ему военным вождем!.. Он является вождем племени Золотого коня, коренного племени куманов. Пока ты молился, мы, старейшины, так решили, – не удивляйся: мы возвращаемся к вере своей и к своим обычаям, – повернулся к подходившему военному вождю: – Атсар, мы все на время войны и похода передаем свои жизни и жизни наших жен, детей и стариков во главе великого хана Котяна в твои руки, – и поклонился, попросил одного из молодых ханов (назвав его по имени) сбегать в вьючный обоз великого хана и принести жезл-булаву великоханскую. Булаву дали хану Котяну, чтобы он передал его военному вождю Атсару. Котян поднял велиханскую булаву над головой. На темно-бронзовом лице его тревожно исказились морщины, потухли карие глаза, обесцветились, по краям радужек глаз обозначились белые круги, на голове длинные сивые волосы, на грудь свисала седая борода, прикрывая свисающий на серебряной цепочке большой золоченый православный крест. Перекрестился, что-то шепча, подозвал Атсара. Снял с груди крест и отложил в сторону, заговорил:
Совет старейшин дает тебе, хан Атсар, на время войны с нашими врагами эту булаву власти и велит тебе быть Военным вождем!.. – Согласно обычаю (Котян все помнил) прочитал заклинание-молитву.
Атсар как будто осветился изнутри духовным светом, повернулся к ханам: не старый, могучий (большой торс и короткие толстые ноги говорили о
 
громадной его силе), сняв шлем, сморщив свой смуглый лоб, сияя черными глазами, заревел мощным рокочущим басом:
– Принимая булаву Военного вождя, клянусь богами (назвал богов) перед отцами и дедами, а через них обращаюсь к нашим предкам, что одержу победу со своим народом над нашими врагами!.. За наши грехи мы сами ответим перед нашими богами и принесем любую жертву, какую они запросят, лишь бы они помогали бы нам, как всегда!.. – и уже более спокойно: – Пусть татары со своими богами живут и не вмешиваются в нашу жизнь!.. Наши боги с нами! Они сами, если нужно, накажут нас, но не позволят это делать чужим!.. А теперь слушайте мое повеление (приказы Военного вождя были равносильны повелениям богов – все об этом знали): ты, ты и ты и еще вы пятеро, берите своих кайсаров и – на правое крыло, а вы (выбрал двенадцать межевых ханов) – на левое крыло и атакуйте татар, рвите их ряды – прорывайтесь!.. Прощайте! Встретимся завтра к вечеру у подножья Большого Двухгорбового кургана или же на райских долинах, где будем  вечно жить в сытости и в радости, как воины, погибшие за своих детей и жен, близких – за свой народ!.. Котян, вели выбросить все иконы-доски, сорвать с шеи кресты – они нам теперь только мешают помогать нам нашим богам. Попам выдай верховых и извозных коней, еды, сколько смогут взять, и пусть едут греки к себе на родину – в Крым, им не нужна охрана: татары их не тронут… Все мы – большая часть – идем на запад на прорыв!.. Женщинам, старикам, детям, которые могут держать хотя бы палку, выдать оружие из наших запасников, какое еще осталось… Жаль, что у нас не осталось огневого зелья для стреляющих огнем труб, но сделаем так!..

. . .
Велики были монголо-татарские войска (по численному составу половцы все-таки превосходили), но растянувшиеся по фронту-кругу, охватывая на несколько дней пути кипчаков, при внезапном ударе можно было прорвать татарское окружение, поэтому, предвидя это, Судэбэ держал большой резерв, чтобы в случае чего, бросив на прорвавшихся кипчаков запасной тумен, остановить, разгромить противника, а затем, ворвавшись в центр окруженного врага, уничтожить его. Судэбэ-багатур, как и все великие полководцы, никогда своего противника не считал глупее себя, поэтому, зная о том, что в центре – по направлению на запад – у монголов сосредоточен огромный резерв («Куманы должны знать об этом»), кипчаки не пойдут на прорыв тут. Они должны попытаться уйти на Русь к своим сватам и кумовьям или  же  на  Кавказ  к  старым  своим  союзникам,  пусть  и  предавшим  их
 
однажды, правда, давно. И когда ему доложили, что кипчаки пытаются прорваться одновременно на юг и на север, он воспринял это за должное, только не мог понять из разведданных и докладов сторожей и скоровестников, где же будет настоящий прорыв, а не отвлекающий? Надо было победить противника уже на стадии обдумывания, принятия решения – в скорости и правильности, – и только потом в действии. Судэбэ, как всегда, действовал решительно и дерзко. Противник имел два решения: прорваться на север или на юг…
…Атсар знал, что о прорыве на запад не могло быть и речи. И знал, что и татары так считают. И вдруг: «Значит нужно прорываться на запад!» – решил Атсар. Правда, надо такое сделать, такие действия предпринять, чтобы ошеломить татар и смочь-успеть уйти за Днепр до подхода остальных сил монголо-татар. За Днепром кипчаков они сегодня не будут преследовать.
…Гений великого полководца и его интуиция ( это многолетний опыт и накопленные знания, ушедшие в подсознание) говорили, что прорываться кипчаки будут на запад, но путем логического размышления Судэбэ опроверг такие возможные действия противника и с каким-то чувством беспокойства принял окончательное решение: опередить врага и навязать свои условия ведения сражения. Действуя по-своему, он продолжал еще про себя рассуждать: «Но как они прорвутся? Даже превышай нас кипчак в этом направлении многократно – не пробиться им: их конница не справится  против нашей, вот, если бы у них была огневая поддержка, тогда другое  дело. Выходит, единственный выход у кипчаков – это Русь – он рядом и там они попробуют найти защиту себе и отдых, и мы не можем в Южной Руси преследовать их – пока не можем…»
Судэбэ приказал: резервному тумену хана Танкнута развернуться в боевые порядки и закрыть путь, – если прорвутся, – кипчакам на запад. А сам решительно помчался со своим туменом на север, чтобы, достигнув правого крыла противника, где он попытается прорваться, окружить части врага, рвущихся из окружения, охватить вначале их по флангам, уничтожить, а потом одновременно со всеми подчиненными ему туменами, развернувшимися на северной, южной сторонах и на западном фронте, атаковать противника и, где найдутся слабые места, прорваться, и, сражаясь   и уничтожая противника, гнать оставшихся на восток – прижать к Итилю, к туменам непосредственного подчинения самому Джихангиру Бату…
Через полдня Судэбэ прислал коннонарочных с приказом: резервному тумену, пройдя сквозь развернувшийся по фронту тумен Кадана, ринуться вперед – встречный бой…
 
Но когда конница тумена Такнута прошла пропустивших их ряды  воинов Кадана, развернувшись в боевые порядки, атаковала обороняющихся кипчаков и, разметав их в встречном бою, вышла на оперативный простор, чтобы начать наступление на основные силы противника, разгромив которого можно было бы безнаказанно уничтожать беззащитных женщин и детей, они услышали ужасный рев и нарастающий грохот (как горный обвал) и увидели необычайно быстро надвигающуюся тучу пыли и дыма, а под ней – по   земле
– мчавшееся на них многотысячное стадо буйволов, которые с небывалой скоростью и яростью бросились на них…
Легкая татарская конница успела увернуться, но тяжелая конница была атакована обезумевшими от боли (у каждого животного к основанию хвоста была привязана ткань, пропитанная смолой и подожжена) буйволами и вынуждена была принять необычный неравный бой – по своей привычке и обычаю монголо-татары не отступали и гибли, до конца сражаясь с превратившимися в дьяволов животными, стараясь не дешево отдавать свои жизни: кололи тяжелыми копьями, рубили… но даже смертельно раненые буйволы, перед тем как рухнуть на колени, на землю, успевали еще двух-трех всадников вместе с конем опрокинуть и растоптать, разорвать рогами…
. . .
Часть половцев во главе вождями все-таки смогла прорваться и, достигнув Днепра, переправиться, уйти к венгерскому королю…

Глава третья 1
18 августа, 1237 год. Еще не совсем просветлело,  небо  затянуто низкими тучами, как осенью, мелкий дождь и холодный северный ветер. Рюриково Городище под Великим Новгородом, где в двухэтажном (первый этаж из дуба, второй срублен из вековых сосен) княжеском дворце уже год как жил посаженный на княжеский престол в Великом Новгороде юный князь Александр Ярославович, – шел ему восемнадцатый год. Городище лежало на небольшом возвышении, – в 3 километрах к югу от Великого Новгорода и на таком же расстоянии севернее от истока Волхова, от озера-моря Ильмени.  Это был своего рода замок-крепость. И хотя имел более скромные укрепления, чем Новгород, – ров с внешней стороны стены глубиной 5–6 метров и такой же ширины, заполненный водой, затем земляной вал с деревянной рубленой стеной (изнутри засыпанной землей) с     единственной
 
воротной башней, – но с наскока-налета не взять!.. Недалеко  находилось село Мирополье – более чем двухсотлетний храм Святого Спаса Нередицы указывал на древность поселения, – когда-то на этом месте шумел богатый древний Словенск.
Князь Александр, отстояв заутреню, вышел со всеми из каменной церкви Благовещения. В ушах у него еще звучали отрывки из молитвенной песни: «…И да не обладает многовсякое беззаконие. Лице Твое просвети на раба Твоего…» А в душе и сердце высилось состояние величайшего блаженства и одухотворения одновременно: как бы поднялся над всей Землей и с выси узрел предназначение свое на Земле – бессловесно, одними лишь великими чувствами, кто ты есть и для чего ты живешь: ты раб Божий и в то же время Господин своего народа, над которым доверено править  Богом, – через волеизъявления веча-людей – Церковь – Святую Софию! И не просто править, а править, служа своему народу! Князь, служа народу, служит Богу! Выходит, он – Господин и в то же время раб своему народу!..
Тусклым, мокрым, неуютным казался день, если смотреть глазами простого смертного, после моря огней-свечей и блеска золота окладов икон, церковной обрядной утвари, его Душа, познавшая свое предназначение, горела (он давно знал – самого рождения, что он рожден не для простого житья-созерцания, и, подрастая, взрослея, читая, просвещаясь, он все более  и более утверждался и утвердился в этом тогда, когда принимал меч из рук отца и когда давал клятву Святой Софии и своему близкому родному – пусть и не всегда понимающему его – народу… Но окончательно выкристаллизовалось – утвердилось только сейчас, сегодня: в нем вспыхнуло то негасимое пламя в Душе, которое не угаснет уже до последнего биения сердца, дыхания!). Так бы не выходил из церкви – из состояния высочайшего возбужденно-одухотворенной эйфории… Но, чтобы выполнять свое предназначение, он должен выйти в мир и помочь своему народу в холоде- стуже и зное выжить-жить и множиться и идти вперед, и какие бы трудности ни встретились со временем, он обязан вести и выводить его из всех состояний и опасностей на путь, который предопределен Богом его народу – путь к Правде! Он вождь великого народа и сам должен быть таким же! Как князь-вождь, он посвятит жизнь свою служению своему народу!.. Он выпрямил могучее тело во весь свой гигантский рост, вдохнул ноздрями пресный, сладкий холодный воздух, и вновь в груди у него могущественная и в то же время тонкая, чуткая Душа восторженно запела, предвкушая впереди целую жизнь!.. Да, он теперь вырос и стал таким и тем, каким хотела его сделать мама, дочь великого русского князя Мстислава Мстиславовича.    Она
 
до пострига успела заложить в Александре основу величайшей человеческой личности в плане морали и нравственности и обучить грамоте, языкам: русскому, греческому и половецкому (тюркскому – родному по матери – в свою очередь ее мать была дочерью великого половецкого хана Котяна), ознакомила с литературой, передовой для того времени, с мудростью православной культуры и дала толчок-ускорение на самообразование и самосовершенствование – саморазвитие. (А православие (так же как христианство, магометанство и буддизм) – это путь к такой морали и нравственности, которых достигнет Человечество, поднявшись на высшую ступень своего развития (общественно-экономической формации)!..)
И другое, что было в его Душе и сердце (что определяло его как человека), – это то, что он был сыном своего отца, русского князя Ярослава Всеволодовича (рода русских князей Рюриковичей!) и он всегда знал, что эта великая православная русская земля, где ему суждено княжить, есть земля его отцов!.. У Александра было в крови (генах) понимание, каким надо быть, как поступать, как, куда вести свой народ!..
Князь Александр стряхнул с себя думы-мысли, отогнал от себя охватившие его чувства, и перед ним вновь предстала сегодняшняя явь: он русский князь Переяславльский и Господина Великого Новгорода и Святой Софии!.. Рядом – неотлучные: боярин Федор Данилович, которому пятилетнего (после пострига) передали на воспитание Александра,  и Савва  из отцовской дружины – личный слуга-телохранитель молодого князя.
К ним подошел тиун Яким. Завтра очень важный день: после обедни князь  Александр  встречается  с  Владыкой,  с  ответственными  боярами     из
«Совета Господ» – или, как в народе называли, «Совет трехсот золотых кушаков», – посадником и в присутствии тысяцкого и некоторых авторитетнейших житьих людей Великого Новгорода должны принять проект решения о политической дипломатии и стратегии в сложившейся  тяжелейшей международной обстановке вокруг Великого Новгородского княжества и Города и вынести на обсуждение и утверждение веча. Мнения князя с его советниками и помощниками не совпадали с руководством демократического боярского государства… Вот сегодня, в праздничный день, князь Александр решил собраться и кое с кем предварительно обсудить, обговорить… пригласили и новгородского посадника – от него многое  зависит,  чтобы подготовиться к завтрашнему дню.
Семья Александра: мать и его братья, двоюродные братья и сестра ушли домой. В последнее время он редко с ними завтракал и обедал – лишь после  вечерни,  приходя домой,  садился с ними –  отдыхал  душой и   телом.
 
Иногда, как и раньше, оставался с матерью, чтобы  поговорить, посоветоваться. Мама его, Ростислава (в святом крещении Феодосия), была в курсе всех его дел, как и своего мужа. Большую часть хозяйственных хлопот она несла на своих красивых и сильных плечах. Вот и сегодня, в день Флора- Лавра (Лавора), – очень серьезного конского праздника, – уверила сына, что все организует и сделает, как нужно: накормит лошадей в полную сыть  овсом, ячменем, отменит на этот день все работы и скачки на конях. Вчера еще она запретила ковать и перековывать лошадей, выжигать тавры в этот праздничный день. А лошадей княжеских много: в Переяславльском княжестве имелись большие табуны, что было личным богатством князя. Под присмотром опытных табунщиков ходили и угорские иноходцы, и степные аргамаки, и кони, вывезенные из Волжской Булгарии. Сейчас, в такой обострившейся обстановке, все конные табуны были выведены с Переяславльских земель сюда и размещены в ближайших новгородских землях, под Великим Новгородом, вокруг Городища. Были построены для высокопородных коней теплые светлые конюшни, для остальных – навесы. Для коня самое страшное – это сырость и ветер. И не только табуны, но и профессиональные воины, которые не были уведены с собой великим киевским князем Ярославом Всеволодовичем, рассредоточились в городах Новгородских. В первую очередь усилили гарнизон-засаду Торжка – города- замка, закрывающего путь на Великоновгородские земли. Юный князь смог убедить Великий Новгород готовиться к войне – точнее, к обороне. Отец и его советники предупреждали, что для него более опасны внутренние враги, чем внешние. Временно он объединил всех: от простого новгородского смерда  до архиепископа. У Александра под влиянием отца сложился свой взгляд на это положение: с Запада нависла над русскими землями смертельная опасность: вот-вот должен был Папа Римский (Григорий IX) принять буллу на крестовый поход на язычников (вопрос был уже решен); всем было ясно, что это объявление войны католиков православным, и, в первую очередь, русским. Булла, еще не принятая, практически уже начала действовать: весной этого года объединились орден Меченосцев с Тевтонским орденом Святой Марии в единый Ливонский орден – в Прибалтику (территория расселения предков литовцев, латышей и эстонцев) Ливонскому ордену пошли подкрепления, – благословенные на христианский подвиг самим Римским Папой, – со всей Европы, действия которого были направлены против прибалтийских народов – в большинстве язычников – и православных русских. Опасность с Запада была реальной! – на сегодняшний день стоял
 
вопрос о суверенитете западных русских княжеств, а на ближайшее  будущее
– всех русских земель!..
Одновременно готовились к защите от нападения с Низовской стороны: со стороны Владимира-на-Клязьме – от великого князя Юрия  Всеволодовича… Но, готовясь к войне с великим князем Владимирским, имели в виду монголо-татар (это тоже была реальная смертельная опасность!). Новгородцы – через купцов – в прошлом году, когда Булгария была захвачена и потеряла независимость – точнее, перестала  существовать,
– одни из первых русских поняли, как сильны и опасны степные завоеватели, поэтому даже у простых смердов птичкой залетали мысли в голову о далеких степных диких кочевых племенах, которые всех бьют и даже Булгарию на Волге испепелили, а людей сделали своими рабами, но ввиду своего социального положения говорили: «Пусть думают и решают большие люди: князья, бояре, купцы – их пограбят, пожгут, они потеряют богатства – пойдут по миру, а нам нечего терять – все у нас ими правдой и неправдой  отобрано,
– хотя защищать их, кроме нас, некому… и, пока не поздно, им пора задуматься и помнить: кто они?! и чего могут без нас?! – в покойные мирные дни-то подохнут, не то чтобы в лихолетье выжить!»
И эти жирующие, грехами содеявшие свои богатства, действительно были сильно обеспокоены! С запада, как бы там ни было, они и их отцы и деды не раз встречали железные полки католиков-христиан и, как правило, всегда бивали и знали, как с ними сражаться, что ожидать, и пусть сейчас им идут в помощь все «благородные» рыцари, фанатики своей веры со всей Европы, не так боялись, как неизвестности: понимали, что если сюда доберутся неведомые «татарове» со своим «Батыгой», то… страшно даже представить что с ними будет!.. Потому они постепенно поднимали, настраивали весь люд: от «подлых» до «житьих» и «больших» на борьбу с врагами, идущими с востока: «Запад у нас только веру сменит, а мы живы будем, а с востока – всех нас побьют!..»
Церковь не могла в тот период сыграть положительную роль в организации и мобилизации людей – народа, чтобы дать отпор  завоевателям, так как Она еще в то время не набрала авторитета, того влияния, когда могла бы управлять душами народа, объединить его в единую нацию. (Она еще не была совсем Русской…) Да и сам русский народ был противоестественно разделен на отдельные княжества-государства княжеско-боярской знатью, – и основная масса людей была в состоянии двоеверия: забыв веру отцов и дедов, не стала верующей в православие в  том понимании, когда вера входит в душу, поступки, дела и образ жизни. К
 
тому же тайные обещания церкви не просто не трогать, а дать ей полную свободу на Земле – политическую, экономическую и идеологическую, действительно подтверждались купцами (в том числе и своими, новгородскими), которые, побывав в завоеванных землях, убеждались, что монголо-татары не трогают церковные дома, верующих не преследуют, а, наоборот, помогают местным верованиям, но… при этом требуют только молиться за них!.. И поощряют торговлю!..
Другое, что еще связывало руки русским церковным клирам призвать народ к сопротивлению, – это грамоты русского Митрополита, где ясно было сказано, что все на Земле делается по воле Бога и монголо-татары посланы нам за грехи наши, и призывал народ к молитве, – хотя князей в то же время призывал к объединению, – последнее противоречило частнособственническим морально-нравственным устоям (иноземного происхождения) клиров и многих русских князей.
Народ, люди, будучи суеверными (в абсолютном большинстве), поверили, что за грехи пришло божье наказание на землю русскую через неведомых татар. Народ, не имеющий общенациональной идеи, потерявший уверенность в себе, не уважающий себя, брошенный растерявшимися вождями, – толпа, которая опасна не только государству, но самому себе!..

Конечно, были святые отцы, которые призывали отмаливать свои грехи мечом в руке, но таковых было меньшинство, и разве можно в чем-то переубедить темного суеверного человека? Да и крещеные православные, как и сейчас, в основном были неграмотны в православии: считали, что достаточно креститься и выучить несколько молитв – и они уже православные, и никому не приходило в голову, что это только начало принятия христианской православной веры! – также продолжали вести животный образ жизни. У многих верующих – духовное бессилие, опускались руки: «Против судьбы разве можно что-то сделать?!.» (Историческое состояние Церкви было еще слабо: православие еще не стало общенародным!..)
Но там, где сохранилась и была еще крепка языческая вера (когда-то единая, цементирующая народы Древней Руси), когда боги были отцами, матерями древнеруссов – они были детьми богов, смогли дать отпор: показали, кто такие русские!.. – исторический классический пример Козелеска. (Истинное название города – это потом он стал называться почему-то Козельском!)
 
. . .
Князь Александр, несмотря на юный возраст, имел уже свой личный опыт, полученный, благодаря родителям, воспитателям и жизни. Знания и воспитание, попавшие в благодатное генетически подготовленное тело (по отцу он был рода русских князей Мономашичей; по матери: у него дед – великий князь Галицкий – Мстислав Мстиславович Удатный – величайший князь-полководец, бабушка – дочь и внучка великих ханов-вождей половецких Котяна и Кончака) и душу, сделали свое дело: к 17 годам он уже сформировался как гениальная личность!..
С каждым днем все яснее и четче представлялась динамично меняющаяся ситуация для Северной и Северо-Восточной Руси: положение было сложнейшее, опасность – внешняя и внутренняя!.. Угроза гибели – реальная: с запада рыцари открыто готовились к войне и не скрывали, с кем они будут воевать; с востока – монголо-татары, хотя они и обещали в случае нейтралитета Ярослава Всеволодовича великого киевского князя и Великого Новгорода не трогать Великоновгородские земли и сам Великий Новгород и Киевское княжество, но веры в них не было, поэтому очень возможен (пусть  и не одновременно) удар по Новгороду с двух сторон, и это обозначало только одно: смерть!.. Внутренняя угроза со стороны Владимира – дяди Юрия Всеволодовича – не исключалась!.. Александр тайно послал «в борзе» к дяде скоровестников с личным письмом, где его называл названным отцом,  уверял клятвенно о своей преданности ему, признавался в родственных чувствах к нему и предлагал заключить тайный союз против общего врага и в случае нападения на одну из сторон совместно дать отпор, а для чего заранее мобилизовать совместные силы в районе Коломны. Убеждал дядю, что достаточно размещения огромного русского войска в этом месте, чтобы остановить внешних врагов: монголо-татары вряд ли решатся пойти не только на Владимир, но и на Северо-Восточную и Северную Русь, поостерегутся напасть на Рязань – до Рязани рукой подать; рыцари даже набег совершить поопасаются, так как поход-возмездие объединенного русского войска на их земли будет для них губителен. (Отца своего Александр известил об этом, но о привлечении Ярослава Всеволодовича к союзу не могло быть и речи – было достоверно известно отцу и сыну через своих «братьев»-булгар, служащих у монголо-татар, что Бату сдержит «слово», и не собирается воевать с Ярославом Всеволодовичем, и намерен после «наказания» Владимирского и Рязанского князей дать владимирский великокняжеский стол ему.) Юрий Всеволодович  устно  заверил  сыновца  своего  Александра  о  родственных к
 
нему чувствах и о дружественных намерениях к нему и к его отцу и ни слова о союзе…
 
«…Нам, народу, не выжить будет между ходящими на нас с заката братьями-рыцарями и наваливающимися с восхода ордами степняков- язычников и нами сделан выбор, чтобы спастись от истребления и сохранить православную веру, – это не сопротивление монголо-татарам, а союзные отношения с ними – видит Бог, что все другое гибельно для нас и нашей Веры!..» – таков был ответ отца… Александр окончательно утвердился, в отличие от большинства, твердо встал против Запада, но вот союзническое сотрудничество с Востоком?!. Он многое делал, чтобы понимали, что ждет их, если они не дадут отпор меченосцам с крестами на щитах и на белых плащах: русские уже не будут русскими, – потеряв веру свою православную, потеряют и душу, а как без души?!. – в лучшем случае будут русскоговорящими… Конечно, все было взаимосвязано, зависело от многого, и в том числе от внутреннего состояния народа, и от многих других обстоятельств – даже небольшая оплошность могла привести к непредсказуемым последствиям. Александр, как было сказано, был начитан и знал не только Библию, но еще больше о военных действиях великих полководцев прошлого. Особо знал об Александре Македонском: каждый его поступок, который он совершал, хорошо обдумав, все изучив и поняв, не веря в слепую удачу или переложив на «божью помощь». «Все божие делается с помощью человеческого ума и сил. Бог все делает через и благодаря человеку, и если человек не готов, или невмочь сделать, то никакой Бог не поможет!..» – это определилось у него на всю жизнь  благодаря трезвому  воспитанию и  правильному  подбору  книг. А
 
читал он много, – если бы не родился князем (но, конечно, не в бедной семье!), то стал бы книжником…
Переяславль-Залесское княжество с городами Переяславлем, Тверью, Дмитровом, Зубцовом, Кснятином, Кашином, Москвой (но к концу лета 1237 года великий князь Юрий Всеволодович, не объясняя законным владельцам Ярославу Всеволодовичу и Александру Ярославовичу, ввел туда войска (засаду), – это была со стороны Владимирского княжества провокация – война… но, с другой стороны, Москва, так же как и сам Переяславль, при Всеволоде Юрьевиче входили в состав Владимирского великого княжества. Ярослав, – тем более Александр, – пока молчал) вместе с Великим Новгородом и его союзником Псковом представляли немалую силу. И пусть непонятные отношения продолжатся с великим Владимирским княжеством, отец не может помочь (не только связывает его «уговор с Батыем», но главное он окружен враждебными великими русскими княжествами – Галицким и Черниговским, которые предпринимали уже военные действия против Киева и ждут удобного случая, чтобы снова напасть на Киев – развернуть боевые действия), но он, Александр, не пустит и монголо-татар в Великий Новгород!.. Последнее время он только о татарах и думал, делая дела по навыкам и привычке, по традиции и обычаям княжеским. Александр напрягал весь свой молодой сильный ум, призвал все знания, которые он получил, вспоминал все, что говорили об этих воинствующих монгольских племенах, начиная с поучительного послания его деда, которое хранилось в медном сундуке с грамотами, заканчивая рассказами купцов (почти все русские воеводы – воины-профессионалы – в то время судили о тактике и стратегии ведения боя и войны со степняками, опираясь на опыт сражений с половцами), и пришел к выводу, в отличие от абсолютного русского правящего большинства, что татары в зимнее время легко пройдут по русским землям, – дорогами им будут скованные льдом многочисленные реки и речки, – где они найдут себе на пропитание обмолоченное жито в закромах у жителей, в теплых хлевах – домашнюю живность, а для своих коней – многочисленные стога душистого сена, заготавливаемые обычно с запасом на два-три года. Зимой легко полонить безоружных людей, которые на время холодов собрались в теплых избах, набрать запасы хлеба, заменить своих уставших, раненых, убитых коней приспособленными к местным условиям лошадьми, набрать как можно больше одежды, обуви, в том числе зимней, драгоценностей и много другого, для того чтобы содержать такое огромное войско и выполнить стратегическую задачу по отношению к Руси: покорить ее и, если получится, сделать ее союзницей. Александр знал, что  их
 
Курултай поставил задачу перед Бату, завоевав Европу, дойти до Последнего моря (Закатного моря), и нужно было обезопасить себе дорогу на Европу, чтобы русские князья из-за своей корысти или просто из-за вредности не перегрызали тыловые пути провоза и прохода и связь с Каракорумом, Русь  им не нужна была, как рыцарям-католикам, для «жизненного пространства», хотя монголо-татары не намеревались жить-устраиваться среди болот и лесов и рек-речушек, им нужны были степные просторы с теплым климатом, где они родились, привыкли жить, но огромные человеческие ресурсы для пополнения своих войск и в качестве рабсилы им были необходимы для похода на Европу и другие завоевания, да чтобы быть сильными и состоятельными, содержать свою огромную империю – вот почему была нужна живая Русь, вот почему татары не так были опасны (и не только из-за того, что Церковь не трогали, православие на Руси освобождали от земной власти князей), как завоеватели-рыцари. Но молодой князь Александр знал, что масштабы похода-налета монголо-татар будут страшные и еще трагичнее будут последствия, если русские князья своим бездействием и несогласованностью помогут им. Его терзали мысли, желания и стремления, чтобы если не спасти от татарского похода, то хотя бы свести к минимуму потери русских, а еще лучше – дать отпор!.. А потом заключить союз, пойти на какие-то и уступки. (Он прекрасно понимал, что Монгольская империя, обладая огромными ресурсами, в тылу у себя не оставит враждебное непокоренное государство и, если не покорится Русь, не станет союзником, то, напрягши, отмобилизовав все силы уничтожит русские земли.) Но никто  из князей, даже близких ему (в первую очередь Юрий Всеволодович), не желал даже прислушаться – кроме отца, который к такому рассуждению и мыслям привел его. «Каждый по отдельности!.. Почему же так, ведь любой  из русских князей желает себе, своему народу, земле благо, а поступают так?!»
Действительно, объединение всех сил русских  княжеств,  по пониманию Александра, дало бы возможность Руси выйти из сложнейшего, опаснейшего положения: дать отпор любому врагу и, в частности, монголо- татарам, потом на равных можно заключить союзный дружеский договор, так как только с сильным суверенным государством они будут  считаться  и строить отношения. Но просто одного объединения мало, нужно не ждать, а самим выступить – опередить, и необходимо умело руководить объединенными силами – иначе будет как при Калке!.. А вот как заставить Великий Новгород объединиться – немедленно, сейчас?!. – купцы не захотят и  не  дадут:  им  дороже  свое  накопленное-наворованное,  и  не  будут   они
 
рисковать. «Как их убедить – наконец заставить! – думать и делать не для себя, а для своего народа – Родины?! – хотя у них  даже такого  понимания нет, и думают, что и у других нет такого понимания, в каком принято понимать это священное слово – они не князья и не воеводы, а сословие торгашеское, и Родина для них там, где им тепло, сытно и вдосталь могут похоть-наживу свою справлять, – Александр остановился: – Как они Бога-то   не боятся?!. Господи, и тебя-то они думают, что смогут обмануть-купить!» – обратился к Савве:
– Скажи отцу Иеремею, что я не смогу прийти на молебен, пусть с моими братьями окропят комоней святой водой… и чтоб моих Акарслана и Каратода не выводили из теплых конюшен!..
. . .
Яким, как было уговорено, привел Александра и его дядьку и несколько человек и вооруженных гридней (которые остались сторожить) к себе домой, усадил за стол. В красном углу, под божницу, посадил Александра, который даже среди своих – русских – выделялся могутностью и необычайно прекрасной внешностью. (Красота не зависит от возраста: если она есть, – родился красивым – останется и в старости!) Горел теплым красным светом огонек лампадки. В избе было темновато – свет начинающего пасмурного  дня плохо проникал сквозь слюдяные небольшие квадратные окошечки, но в высоком, широком деревянном доме, топившемся по белому, было тепло. Хозяин пропел, гнусавя (в то время на древнерусском языке употреблялось
«юс носовое», поэтому все говорили гнусавя) негромко краткую молитву перед вкушением пищи (остальные вторили – кто вслух, кто – про себя):
–…Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое жи- вот-но бла-го-во-о-ле-е-ни-я-я-а!..
Молодая стряпуха принесла толстую желтую сальную свечу, зажгла от лампадки. На большом деревянном столе, покрытом белой скатертью, хорошо стали видны кушанья и явства. Александр отказался от хмельного (он не пил, когда был дома, на Руси, – пил кумыс с татарами, будучи на пиру у  них в Орде, или угощая их; никогда не отказывался от дарственных вин из рук ордынских ханов во время посещения их ставок, и последний раз в жизни выпил из золотой чаши с мастикой, услужливо преподнесенной на пиру у  хана Берке беглярибеком, – но его никто и никогда не видел пьяным – он практически не пьянел), и, глядя на него, отказались и остальные. Принялись за трапезу. Боярин дядька Федор Данилович – моложавый (хотя ему было  уже  46  лет),  светлый,  широкая  русая  борода  по  краям  серебрилась,  с
 
типичной славянской внешностью, молча ел, лишь изредка, вскидывая голову, водил свои синими глазами по лицам сидящих и о чем-то  напряженно думал, прислушивался – должен был прийти посадник новгородский  Домаш  Твердиславович  и  переяславльские    бояре-воеводы.
«Придет, не придет Домаш?!.»
Александр в белой вышитой рубашке перестал жевать… Светлые с золотистым оттенком волосы, курчавясь, свисали до плеч, темные его  глазища блеснули, вспыхнули, загорелись, половое лицо засияло золотистым оттенком: пригибаясь в дверях, в избу вошел молодой Домаш, за ним по одному стали влезать княжеские бояре. («Стояли во дворе – ждали посадника!..») Молодой князь хотел встать, но его опередил дядька (для Александра Федор Данилович всегда оставался дядькой-пестуном, заменял отца, когда того не было рядом, и, когда тот попутно взглядом укорил: «Тебе нельзя – ты князь!» – Александр даже заметно смутился). Боярин Федор Данилович, как будто он хозяин дома, с каждым гостем здоровался, приглашал раздеться, усаживал за стол, предлагал питье и еду. Те стали пить  и есть, не замечая, что никто не пьет и не ест… Вдруг разом остановились, стали смотреть на князя. Александр, сидя на месте, вытер руки, золотистый пушок над губой и обозначившуюся бородку на подбородке вышитым рушником, кашлянул в кулак, и, как всегда, неожиданным для всех,  заговорил приятным чистым, но в то же время сильным рокочущим басом. (На вече или же перед войском перед боем голос его ревел как труба, перекрывая все голоса и шумы вокруг. Люди видели его молодое прекрасное мужественное и в то же время светлое божественное лицо, которое как бы вторило-отражало то, о чем он говорил, интонационные звуки необыкновенного голоса пронизывали, заполняли сердца и души  слушающих, и смысл сказанного, наверное, дошел бы и был бы понятен и  так: без слов.)
– Отцы и други, братья по крови и Вере! – оглядел горящими глазищами сидящих бояр-воевод, многие из которых верно служили  еще отцу Александра, были опытны и не только в военных делах, но и в княжьих; сделал паузу. (Ораторской речи его тоже учили! – с детства.) Продолжил уже потише: – Вы знаете, почему мы в стороне от чужих ушей собрались, – уставился на посадника. – Я благодарен тебе, что ты прислушался к зову разума и пришел, чтобы вместе с нами обговорить, продумать и решить, что  и как нам делать… Мы должны твердо и ясно довести завтра свои мысли до Владыки и до Думы, что на вече сказать народу, на что его настроить. Надо, чтобы люди поняли нас, чтобы были они с нами, тогда мы все одолеем!.
 
– Александр! – напрягая голос, воспользовался очередной паузой посадник Домаш, – ты сын князя Ярослава Переяславльского, который хотя и клятвы давал, но всегда старался подавлять волю Великого Новгорода… Как у себя… Ты тоже ведешь себя так! Я, мы знаем, что ты сейчас хочешь сказать и заставить нас делать, – это делать то, что тебе, вам нужно. Пойми, что вам хорошо, иногда нам плохо! Мы не ваши – не княжьи, наоборот: ты наш – наемный князь, – мы тебя наняли-купили, и ты должен делать то, что мы велим. Мы купцы, благодаря чему живут и процветают Господин Великий Новгород и Святая София, потому нужно соблюдать и чтить торгово- купеческие обычаи и порядки!.. Я сын купца-боярина и посадника и с детства видел и понимал, что жизнь моего родного града зависит от того, как идет торговля: внутренняя и дальняя – в чужих землях. Да, многие впервые оказавшиеся в Великом Новгороде, бывают сильно удивлены тем, что тут не так ведут себя и делают… Мы вольные, и никто, кроме Бога, не довлеет над нами!..
– Погоди Домаш! Я терпеливо слушал, ты говоришь мне это уже который раз… Я еще не успел сказать – ты опережаешь меня, оговариваешь. Когда мы тебя звали сюда, мне казалось, что поймешь нас, и мы сможем договориться, и у Владыки и на Думе ты нас будешь поддерживать. Нет, видимо! Вы только собе!.. Купцы есть купцы: делаете только то, что дает прибыль!.. И Родина у вас там, где прибыль, где можно мошну свою нарастить, а не где родились и росли, и отцы и деды похоронены…
– Александр, совсем не так!.. Все у нас делается по ряду, каждый знает, что как нужно делать, куда пойти, куда ехать и где что и сколько продать, где что покупать… Купеческие сотни организуют и следят за порядком… Мастера  и ремесленники также объедены и у них тоже лад… – тряхнул рыжими волосами посадник – сын посадника, – краснобородое лицо – потное; вскочил: – Но воли своей мы не отдадим!..
– Ся-аадь!.. – в гневе – с места (по молодости князь иногда еще терял самообладание, и сказано было так, что мороз по коже). Все на время онемели, сидели не шелохнувшись, как застывшие смотрели на Александра Ярославовича, вмиг ставшего чужим и грозным, растворялись-исчезали, попадая под взгляд гипнотизирующих страшных, пугающих светло-карих глазищ его… – Мы, Переяславль-Залессское княжество и Великий Новгород с его городами и землями, – суть Русской земли, народа, Веры, становой хребет русского тела и его глава, и от того, что сейчас надумаем и как поведем себя, зависит судьба нашей Русской земли!.. Бог дал нам разум, силу,  и  от  того,  как  верно  будем  вести  себя,  делать,  Он  поможет  или же
 
отвернется от нас! А знаете, каково трудно наше положение?!. Никогда еще такого не было: С Запада на нас занесен меч всего католического мира – это крестовый поход на Русь!.. Осталось только узаконить – принять буллу Римским Папой. Не зря зимой приезжал в Великий Новгород магистр Ордена меченосцев Андреас фон Фельвен: он сам лично оценивал, осматривал… Когда встречались мы с ним, он очень был удивлен, – я так понял – нашими силами и возможностями и еще больше тем, что мы все о них знаем. Не в гости и не с добрым визитом он к нам приезжал, не наладить с нами добрососедские отношения, а как вражеский лазутчик!.. (Когда фон Фельвен возвратился в Ригу, то стал рассказывать «божьим слугам» о молодом князе Александре, с которым встречался в княжеской палате Рюриковом Городище:
«Прошел я многие страны и видел я многих царей и князей, но нигде не встречал подобного ему красотой, мужеством и мудростью, а он еще очень молод! – ни среди царей, ни среди князей. В целом свете нет такого, как новгородский князь Александр Ярославович!») Он и убедил создать, объединив всех прибалтийских рыцарей-братьев и божьих рыцарей, Ливонский Орден. Не язычники, а мы, православные, для них первые враги! – и как бы нам они ни улыбались, и как бы они ни были с нами ласково- вежливы при встречах, выгодно с нами ни торговали, вели дела, – знайте: они всегда желали и будут желать нашей слабости и, если возможно, то нашей гибели – гибели всей нашей государственности, – и, чтобы при этом остались люди – люди не граждане-патриоты своей русской страны-земли, а как рабы, которые думали бы только о жратве, о своей мошне, скарбе, не  понимающие, что от княжеской или другой государственной власти зависит жизнь всех живущих: от холопа и смерда до купца и боярина!.. В стороне никто не должен быть! А власть всегда должна быть: так предопределено Богом. И не надо думать, что уберем эту власть и будем жить «свободно» – такого не бывает! Даже среди зверей должен быть вожак, который устанавливает порядок… или же все перегрызутся между собой, или же их поедят соседние стаи… Я все о том же: княжеской власти!.. – вздохнул, чуть откинулся. Протянул свою руку (все увидели и вновь удивились его могучему телосложению, его божественно покорной и одновременно мужественной внешности), которая достала до крайнего угла стола, взял жбан с квасом и выпил. Все потянулись за квасом, пили. Стали смотреть на него – ждали. Князь Александр – задумчиво с болью в сердце, как священник в пасторском наставлении: – И без православной веры нельзя!.. Только вместе: божественная власть (православие) и земная власть (княжеская), объединяя нас,  делает  нас  людьми  –  русским  народом!..  У  нас  между      католиками
 
огромная разница в понятии о Боге и земном предназначении человека на Земле, и эти различия таковы, что родные братья по крови будут не просто врагами, а непримеримыми врагами, если они окажутся: один – католик, другой – православный… И пока мы, православные, да еще русские, существуем, они не могут себя чувствовать правоверными, потому что суть христианского понимания Бога только в нашей вере сохранена: для нас Бог – Триединство: Бог Отец и Сын Его и Святой Дух – отсюда и душа, и тело, и  дела, и мысли едины у русского человека! Мы не раздваиваемся, как они, в мыслях, делах и в вероисповедании… Как можно Святого Духа отделить от Бога?! Это так же неделимо, как тело человека и его душа, пока он жив! А они допускают… По-ихнему Святой Дух существует отдельно от Бога… Ребенку понятно, что это не так!.. Наша суть человеческая едина во всем: как наше тело, разум, мысли и действия. У них – нет… Они мыслями и делами раздваиваются: говорят – врут, а делают другое; для них совершение греха допустимо – отмолят… У нас не так: мы знаем, что совершенный грех по недомыслию, по незнанию искренне покаявшемуся единожды простит Бог, а не как по их пониманию: можно сознательно грешить всю жизнь, а потом покаяться или же заплатить деньги в церковь, и все простится, и вновь греши, и искренность покаяния не обязательна… Мы Западу не можем покориться: иначе предадим Бога – Божью Правду!.. будем такими же, живущими только для себя, ради своей наживы, богатства и чванства, не выполняя своего божьего предназначения – жить для Бога – это значит для людей! – по- другому греховно, впустую жить!..
– Это опять в нашу сторону, княже?!
– И в вашу, купеческую сторону… Когда вы, не думая о земном, о народе, все делаете только для себя, под себя. Такие вы не нужны людям, значит, и Богу!.. Души свои бессмертные мы спасем, только сохранив нашу Русскую землю и его народ, без народа или же слабого бедного народа нас тоже не будет или же будем такими же слабенькими дохленькими, несмотря на все наши личные богатства!.. Никаких других отношений к завоевателям, пытающимся, прикрываясь именем христианского Бога, мечом покорить нас, кроме как дать бой и разбить их, нет! Поэтому тебе, Посаднику Великого Новгорода, с нами надо быть заодно… И опять я о том же, о чем мы  позавчера говорили у Владыки: нужно строить укрепления на Шелони!  И одно из них, самое мощное, – там, где Мшага впадает в Шелонь: на правом, приподнятом берегу Мшаги, в месте слияния с Шелонью. Там же можно и въездные брать…
 
– Зачем?! Ты, княже, не прав – это же вроде таможних ограждений получается! Многие гости, узнав такое, не будут с нами торговаться…
– Нужно сперва думать о том, чтобы они, псы-крестоносцы, не взяли наши города, не пленили земли и сам Великий Новгород: вот тогда-то не только барыша, но и самих русских купцов, бояр не будет! – в холопах будете ходить у католиков… Для мирных гостей-купцов наши укрепления не  помеха… С Западом надо только так!..
Закряхтели, зашевелились переяславльские бояре.
– Как с татарами?..
– Надо у твоего отца, великого киевского князя помочь просить!
– Ему самому еще нужно помогать… Александр перебил.
– Когда мы решим с Западом, то все остальное решаемо! Давайте дельно решать…
Выступили бояре: Любим, Никифор, Борис и – снова посадник новгородский. Он говорил много: опять о немецких и ливонских рыцарях, которых нужно в своих гнездах побить раз и навсегда, чтобы о них больше не говорить, не думать; потом о великом Владимирском княжестве, начал о татарах…
Сидевший будто в дреме старый Боримир (не раз бывший в Переяславле тысяцким) не выдержал: вдруг закашлялся… отдышался, вытаращил свои ясно-мудрые цвета голубой воды глазища из-под нависших белых бровей-кустов – уставился на говорившего посадника… Домаш закрыл рот, посмотрел с удивлением на старого Боримира, на бояр («Что я такого сказал?!»).
– Домаш! Ты, как все державные, вожжи в руках державшие, юлишь, крутишься, обещаешь, много говоришь, но прислушаться – ничего дельного, умного… тебе лишь бы красоваться, быть каждому любимым и угодным – всем понравиться… Да такого не может и не должно быть!.. Ты хочешь воевать со всеми?! Или же ни с кем?! Погоди!.. – голос вдруг помощнел (появились рокочущие звуки): – Мы тебя долго слушали… По несколько раз… Ты никогда полки не водил, не воеводил – только сверху руками размахивал  и рот разевал, – потому ты должен слушать, что тебе говорят, если сам несведущий, иначе будет только вред от твоего сиденья-посадничества!.. – посмотрел на всех: – А что вы знаете о татарах?! Их задумках?.. Верите их грамотам, обещаниям!.. Они полмира покорили!.. Мы, как никогда, сильны, но нам нужно с великим князем Юрием рядиться и обязательно помочь ему: не  дать  татарам  одолеть  Рязанское  и  Владимирское  княжества!..  Ярослав
 
Всеволодович, пока сидит в Киеве, никому помогать не будет – дай  Бог, чтобы сам он не попросил помочи, – обратился к князю Александру и посаднику Домашу: – А вот прямой путь на Великий Новгород через Селигер нужно во многих местах загородить!.. Татарове могут… всяко могут… Они очень коварны и опытны… Никто их не видел, а вон что в Городе делается: люди бегут в церкви и молятся, попы помогают раздувать страх: «За грехи наши по наведению Бога пришли по наши души татарове!..» Сами-то толстопузые гривы не только не в страхе, но и в радости: через своих и булгарских купцов проведали, что они не только не трогают церкви и церковослужителей, но и обороняют от своих и княжеских и других напастей; дают, как обещают, полную волю ей – живи и радуйся, богатей, никому не плати податей, никого, в том числе и своих князей и бояр, не слушайся – лишь одно условие: молись за татар… Такого еще им не бывало: такая жизнь для церковников – это Рай на Земле, и умирать не надо, чтобы в Рай попасть!..
– Татары такую грамоту Владыке послали! – а я не верил…
– Конечно, раз такое творится… Александр встал:
– Враг, который с уважением относится к нашей Вере, не трогает нашу Святую Церковь (оставляет душу народа живым!), не желая уничтожения народа, со временем может стать (в отличие от «культурного, образованного» Запада) нашим союзником!.. Для спасения своей земли и народа мы из двух зол выбираем меньшее, и видит Бог, что этот унизительный для нас союз, который спасет нас от порабощения и уничтожения и со временем поможет возродиться, является вынужденным!.. И им нужен такой союзник… Мертвые мы не нужны никому!..

. . .
На второй день, когда собрались у Владыки в Детинце в Соборном зале, было очень жарко и от споров и криков ...
Разве перекричишь, переспоришь, переубедишь новгородских купцов- бояр! Они никого не хотят слушать, кроме себя: кроме своих мыслей и убеждений, засевших у них в голове так прочно, что можно было выбить оттуда лишь вместе с головой!..

Придя домой, в Городище, Александр поднялся на широкую, совсем не высокую с внутренней стороны стену городка на южной стороне. Ветер дул с юго-юго-запада: прохладный, влажный, – такой знакомый и одновременно незнакомый по запаху и вкусу – пресный воздух с озера-моря Ильмени.    (Кто
 
знает языки российских волжских финнов, в частности мари (марийцев – по хозарским грамотам-документам: черемисы), то может это перевести на русский как «место, где жить» или «место жизни».) Он напоминал родное с детства озеро Плещево и в то же время не было похоже не только тем, что оно располагалось южнее и было меньше, чем Ильмень; озеро Плещево (в нескольких верстах от Переяславля-Залесского), в отличие от Ильмени, было более теплое, ласковое, домашнее что ли… А это великоновгородское озеро- море было диковатое, мрачновато-холодное, безразличное к нему… Редкие низкие тучи временами закрывали уже не так греющее солнце, и тогда тревожные тени ложились на землю и ползли по низовьям-лугам, перелескам, опушкам, лесам и полям, заполняли темнотой улицы и дворы, избы в деревнях и весях, городках и в Великом Новгороде… Где-то внизу, прячась от князя, ходил Савва и следил, чтобы никто случайно не подошел бы и не помешал Александру думать. Он действительно думал, переживал, все еще спорил: «…Как не могут понять, что нужно использовать то время, когда немцы ослаблены?!» (В прошлом году, разгромленные литовцами, между прочим, братья-союзники новгородцев псковечане, сражавшиеся на стороне немцев, вернулись не все: только каждый десятый.)
Александр четко представлял, что немецкие рыцари не могут противостоять, но пройдет какое-то время, и их уже будет трудно одолеть: к ним каждый день пребывают подкрепления. Он об этом говорил у Владыки, объяснял сидящим, что нужно воспользоваться тем, что немцы сегодня не в состоянии оборонить себя, и тем, что восстали против крестоносцев эзельцы, куры и семигалы, что Ревель и Северная Эстляндия перешли вновь датчанам, которых практически совсем немного, и нужно провести войсковой рейд и  эти земли вновь вернуть в подчинение Великого Новгорода. Для этого времени и войск много не понадобилось бы и он успел бы до наступления холодов, до начала похода татар на Рязань. (То, что монголо-татары уже шли по мордовским землям и подходили к границе Рязанского княжества, было известно через купцов: своих и булгарских.) А потом можно было, объединив все  возможные  русские  силы,  повернуть  на  Восток  и,  какие  бы  ни   были
«боголюбивы» татары, не пустить их на русские земли. Если понадобится, он сам поведет войска Переяславльско-Суздальских земель,  Великого Новгорода и Пскова и заставит русских князей присоединиться к своему войску.   Но   на   его   слова   усмехались   про   себя   «золотопоясные» бояре:
«Молод еще нас учить!..» – а вслух говорили ему:
– Ты пришлый князь, наемный, и нам решать, что делать!..
 
И решили готовиться к обороне, отсидеться с божьей помощью в Великом Новгороде и от Запада, и от Востока.

В глубокой задумчивости пришел в свой княжеский дом, поднялся к себе; велел зажечь большую сальную свечу (рано начало темнеть); поискал, нашел и еще раз прочитал написанное на пергаменте – уже пожелтевшем и высохшем, – письмо своего деда князя Мстислава Мстиславовича о разгроме монголо-татарами объединенного русско-половецкого войска. Сидя на лавке, за столом, застыл-думал (треск горящей свечи, огромная тень его на стене спальной комнаты покачивалась в такт шевелению горящего язычка огонька…)… Он понимал реальную угрозу русским княжествам с Востока и  тех, кто это понимал, но интуиция, но больше знания и  анализ  происходящего говорили, что Запад – это смерть для русского народа, а Восток, как бы ни был дик («Скорее всего, не так уж дик, если так успешно громит любого противника, и верования чужих народов уважает, и свое не навязывает – в отличие от «культурных» католиков; вон про половцев- куманов тоже говорят, что они дики, а по рассказам матери про своего деда хана Котяна и прадеда Кончака они совсем другие…»), но он понимает, что без сильного союзника, как Русь, им не жить и не быть… Татарове пусть сейчас, может, так не думают, но, связавшись с Западом, поймут, что заимей нас врагами, им не одолеть их… Подумалось: «Может быть, не попусту мать меня научила по-кумански говорить?! Значит, такое Богу угодно, и мне пригодится знание языка – он схож с монголо-татарским!..»
…И все-таки на вече он смог убедить, чтобы начали собирать всех мужиков и баб с города и с окрестных поселений вдоль Селигерской дороги и послать на строительство засек, – несколько линий обороны, неодолимых  для татарской конницы, – начиная от урочища Игнатова Креста до самого Великого Новгорода, и укрепить сам Город; собрать и сосредоточить в Новгороде запасы оружия и продовольствия; чтобы оповестить, приготовить население даже дальних городков, селений и поселений к тому, чтобы случае нападения татар бежали бы в Великий Новгород под защиту стен, где они, получив оружие, сами могли бы себя защитить и помочь отстоять Великий Новгород и Святую Софию.
…Вспомнилась Александру своя речь на вече, сказанная в порыве нахлынувших чувств: «…Почитаемые отцы и деды, братья и други, подумаем  о своем предназначении на Земле, и о том, что нас ждет!..» – и задумался о своем предназначении на Земле, и о том, что его самого ждет…
 
Стоя на стенах древнего града, града, помнящего первого русского  князя Рюрика (с древнеславянского переводится «сокол»), родом из прибалтийских славян, живших рядом с другими славянами – бодричами и пруссами, Александр дал клятву самому себе и Богу, что что бы ни случилось, как бы ему ни было трудно, он до конца, до последнего вздоха будет жить- служить своему народу, своей земле: «Земле Отцов»!.. К нему пришло твердое непоколебимое уверение, сохраненное и пронесенное всю жизнь в своей душе, что в таком случае Бог всегда будет с ним и за него!..  Подумалось: «Только служение своим близким, людям русским – народу, своей Земле, а не выколачивание лбом на церковных и монастырских плитах у Бога себе вечную жизнь есть смысл жизни. Жить для себя есть самая большая глупость человеческая и грех, который никогда не простится ни Богом, ни сам не простишь в конце жизни, – если будешь способен разумно мыслить, – зачем мне “вечная” жизнь, если не будет в живых ни моих родных близких людей, ни моих детей и внуков, – исчезнет единокровный народ с лика Земли!.. Но некоторые и особенно те, кто “спасает” свои души, устроившись клирами, монахами, так не думают или не хотят так думать… “темнота” народа и его прегрешения не его вина, а наша, князей и бояр, – мы сами многого не знаем, а что знаем и умеем, не можем преподнести – научить народ, подправить неверных церковнослужителей… Но придет время, когда каждый русин, если он неглуп, искренне поверит в христианского православного Бога!.. – самое главное, будет вести себя как православный христианин!»

2
Климат в европейской части нашей страны в XIII веке и до начала XIV века был более теплым и влажным, чем даже сейчас, когда мы кричим о глобальном потеплении, но в тот роковой (для русского и коренных народов Руси) 1237 год зима наступила рано и была относительно морозной – благоволила набегу (да, да, по всем канонам военной науки это был набег, а не завоевательный поход! – пусть и необычайно масштабный) монголо-татар: рано отрылись зимние дороги по льду рек и озер, заковало крепким льдом и болота – некоторые непроезжие в обычную зиму.
. . .
 
 
Разъезды монголо-татар (среди них один-два половца) в теплых меховых одеждах (наметанный глаз даже издали мог определить, что надеты они поверх защитных доспехов – у большинства кожаных), в островерхих волчьих или в рысьих шапках, надетых так, что видны были только смуглые скуластые широкие лица с сверкающими из-под щелок черными глазками, на ногах кожаные сапоги мехом вовнутрь, надетые не на голые ноги, а на них были длинные чулки из мягкого тонкого войлока (со временем русские тоже научились делать войлок, но вместо войлочных чулок стали катать валенки), в количестве двух-трех десятков, на коренастых мохнатых головастых с мощными   ногами    боевых   конях    –   на   многих    были    также    кожаные
«комонные» доспехи (таким не страшны ни морозы, ни пронизывающие зимние ветра) – у каждого – по два-три сменных коня, – с топотом-дробью множества копыт вихрем проносились, поднимая снежный вихрь, по неглубокому снегу, по застывшей земле и по молодому крепкому льду рек и речек, озер по южным и юго-западным приграничным землям Рязанского княжества, не заезжая в центральную и северо-восточную лесистую часть. У каждого у них были за плечами большие луки, к седлам прикреплены два-три колчана с длинными оперенными стрелами, в руках – копья с крюками, на поясе висели в ножнах сабли или палаши.
Они врывались в сельские селения и требовали продукты питания: мясо, молоко, хлеб, а для коней – зерно, сено; если им отказывали, то людей убивали (всех – от грудных младенцев до стариков), брали сами; жилища и хозяйственные построения сжигали, кроме сараев с сеном и стогов. Укрепленные городки объезжали на близком расстоянии – рассматривали- изучали, пока не выезжали оттуда конные вооруженные отряды русских на перехват, тогда они разворачивались и, с места набрав бешеную скорость, уходили,  все  более  и  более  удлиняя  расстояние  между  погоней,  пока  не
 
исчезали за белесым горизонтом… Люди были и напуганы, и удивлены, и очень поражены «комонями» кочевников: казалось, так быстро  передвигаться по заснеженным полям, по неровностям, преодолевать овраги невозможно; поражались необычной внешности и вооружению и одежде монголо-татар. Даже далекие от военного дела понимали, что на таких конях, в такой одежде и при таком оружии и доспехах не страшны никакие расстояния, морозы, ни встречи-бои с противником. Потом татарские разъезды исчезли. Через какое-то время (неделю-полторы) они вновь появились, но уже вблизи Пронска, Переяславля-Рязанского, Белгорода, Ижеславля, Дубка и некоторых других больших городов – административных центров в западной части Рязанского княжества, чтобы подробно на месте изучить военно-крепостные оборонительные сооружения этих рязанских городов. Горожане и жители близлежащих селений не могли вначале поверить, что такое возможно, продолжали въезжать и выезжать через открытые городские ворота, пока, наконец, городская стража не поднимала тревогу. Татарские сторожа-разведчики, успевшие рассмотреть подробно, что нужно, отъехав далеко, но на видимое расстояние, построившись и изготовившись к стрельбе, поджидали скакавших к ним на тяжелых неразъезженных упитанных лошадях русскую стражу, которые на скаку тоже изготовилась к стрельбе, но они еще не достигали расстояния до лучного боя (своих луков), как татары открывали стрельбу из своих дальнобойных луков с бронебойными стрелами. Стреляли как будто несколько сотен, а не три десятка!.. Несмотря на потери, русские, напрягая все силы, старались сблизиться, чтобы достать своими стрелами, но степняки легко уходили и продолжали, обернувшись назад на скаку вести стрельбу… Некоторые отдельные витязи, загоняя своих коней, все-таки вырывались вперед, но тут же, попав под прицельный бой одновременно нескольких лучников, утыканные стрелами, падали, гулко ударяясь своими мощными  богатырскими телами об мерзлую землю – об свою, родную!.. Монголо- татары вновь подпускали на расстояние своего лучного боя, ближе нельзя: знали, что, догони русские еще немного. и тогда они смогут достать их из своих луков, а то, что русские воины стрелять могут, абсолютно не было сомнений и у тех и других, – хотя личных встреч еще не было, – тем более сблизиться с рязанцами до контактного рукопашного боя, тогда не уйти степнякам: будут порублены… Татары на ходу меняли коней и на свежих продолжали бой, все дальше и дальше уводя от бессильной ярости потерявших голову русских, пока у оставшихся в живых не начинали падать загнанные кони… Вот уже гонятся за татарами пять-шесть русских. Впереди,
 
далеко оторвавшись от остальных, скачет на вороном половецком аргамаке (по боевым доспехам и оружии видно, что не простой воин) русобородый – в руке огромный обоюдоострый меч. Татары убавляли скорость, давали себя догнать и вдруг разом разворачивались, расстреливали позади русского ватамана скачущих, а на него набрасывались разом со всех сторон (и как ни сопротивлялся он), стаскивали, не вступая с русским витязем в ближний бой,  с помощью копий с крюками и, накинув арканы, на землю и скакали, таща его за собой сразу же несколько конных татар. У русского слетал шлем, и он, ударяясь об каменисто промерзлую землю головой, кровявясь, терял сознание. Соскочив с коней, крепко связывали руки и ноги пленному, втроем- четвером с трудом взваливали громадное тело русского на самого сильного запасного коня и гнали к себе, чтобы успеть довести «языка» живым, – а позади за плененным другом-хозяином еще долго скакал аргамак, пока не падал замертво…
Так или примерно так происходило… Кроме того, по всем рязанским городам – необычно много для этого времени – начали разъезжать на санях булгарские купцы. Поторговав недолго, они неожиданно, как и появились, исчезали…
. . .
Два года сидит Юрий Ингоревич на Рязанском великокняжеском столе. За это время его не только приняли и считали великим князем, но он и сам почувствовал себя таковым. И когда монголо-татары в прошлом году завоевали северную часть Волжской Булгарии, покорили всю Булгарию, он впервые стал серьезно прислушиваться к слухам и донесениям о степных неведомых кочевниках. Если до этого он считал их одним из диких кочевых разбойных племен, которые временами то появляются, то исчезают в Кипчакской Степи и на которых не стоит обращать великого внимания, то после этого ему стало даже интересно: хотелось показать себя, отбив набег кочевников, но тогда он был уверен, что они не посмеют вторгнуться на русские земли, в том числе и рязанские, даже с целью грабежа. Несколько  раз приезжал к нему его сыновец Роман и говорил ему и ближним родичам- князьям о великой опасности, которая их ждет, просил созвать всех рязанских и муромских князей на совет, где принять решение о мобилизации всех сил, отремонтировать и укрепить имеющиеся городские стены, начать строить на границах и по всей территории фортификационные сооружения, чтобы, прорвавшись на муромско-рязанские земли, враг не мог свободно разгуливать – вон сколько лесу: перегороди поля, перелески, проходы по застывшим рекам и речкам, – а овраги и крутые берега рек и речек и так
 
коннице не преодолеть; потом всем вместе призвать всех остальных русских князей к единению и заключить военный Союз против монголо-татар… И еще много чего предлагал. Предлагал во главе Русского Военного Союза избрать великого князя киевского Ярослава Всеволодовича… Многие смеялись. Ведь были времена и погрознее, когда половцы ходили на Рязань и пустошили землю, угоняли людей, скот. А «татарове» наши русские земли с дремучими лесами, с непроходимыми болотами и многочисленными реками и   речками
«незнаемы» и неодолимы, да и города им наши не взять. Обиделся племянник – давно уже не показывается. Говорят, что увеличивает численность своей дружины и делает ее только конной, кроме тяжелой конницы, создает легкую – из лучников и арбалетчиков.
Но даже когда стали приходить сообщения, что татарские сторожа рыскают вдоль границы и жгут, грабят, убивают жителей, великий князь не предпринимал каких-то решительных мер. И только появление татарских разъездов около удельных городов «разбудило» Юрия Ингоревича – он  отдал распоряжение собирать великокняжескую дружину в Рязань, размещенную «засадами» по городам и городкам Рязанской земли для усиления дружин удельных князей.
Прискакал нарочный из Пронска от племянника, князя Всеволода, который привез весть, что на левом высоком берегу Хулты, чуть выше впадения в нее речки Раневы, расположился станом отряд монголо-татар численностью в несколько тысяч всадников, и ставил в известность своего дядю, что он со своей дружиной выступил, чтобы уничтожить обнаглевших степняков – чтобы впредь им было неповадно разбоем ходить на рязанские земли. Когда конная дружина пронского князя, усиленная ижеславлянами, спустилась с невысокого, но обрывистого берега Ранова на лед, чтобы, перейдя на тот берег, атаковать стан татар, неожиданно появившаяся легкая конница монголо-татар встретила ливнем стрел. Заржали кони, вставая на дыбы, закричали смертельно раненные, несколько дружинников сползли, попадали с седел, но большинство спасли щиты и стальная бронь; короткая заминка-растерянность от неожиданности, и вот уже русские по команде открыли ответную стрельбу и пошли в атаку и, выскочив на пологий луговой берег Рановы, кое-где обменялись бросками сулиц и копий, до мечей и сабель не дошло дело: несмотря на то что силы примерно были равны, степняки бросились бежать. К вечеру кони русских не могли уже идти вскачь. Остановились на берегу какой-то безымянной речки – правого притока Воронежа (шли по направлению на юг между Воронежом и Доном), где стояли заготовленные на зиму стога сена, рядом в кустах расположились на
 
ночной отдых. Всеволод вперед выслал сторожа «о дву конь». На следующий день преследования гнали только по оставленным следам, к вечеру навстречу им прискакали на полузагнанных лошадях посланные сторожа, которые сообщили, что впереди на полторы дня пути, за пограничным Пологим Яром в залесье стоят татарские полки в великой силе.
Всеволод прекратил преследование. Повернул свое войско назад, оставив сторожа на южном приграничье, вернулся к себе.

Это по-настоящему встревожило рязанцев, и они начали всерьез готовиться к обороне. (Время было уже давно упущено!) В Рязань прибыли послы хана Батыя: двое мужчин и огромного роста женщина-колдунья – ее одежда и висящие на ней бубны, кости и зубы диковинных зверей, высушенные змеи и многое такое, что вызывало страшный суеверный   страх,
– крещеные люди забывали креститься; от ее жуткого взгляда черных светящихся глазищ немели не только простые, но и бояре, князья теряли ясность мыслей (охрана послов не заехала в город – расположилась станом в стороне, в поле, несколько десятков коней нерасседланные стояли наготове, привязанные к кольям вокруг небольших серых войлочных палаток-юрт)… Послы передали требования хана Батыя: «Дать откупные: десятины от всего – князей, бояр, простых людей и коней: белых, вороных, бурых, рыжих, пегих и
– в остальном…» Великий князь Рязанский ответил, что он один не может решить, и послал за рязанскими и муромскими князьями – звал на Совет. Теперь уже не было сомнений, что монголо-татары собираются напасть на Рязанские земли, а до этого многие считали (в том числе и Юрий Ингоревич), что они не решатся пойти на русское княжество. Первым прибыл, чуть ли не самый дальний, Роман Игоревич. Племянник Юрия Ингоревича сразу же начал интересоваться у великого князя, где и как расположены русские войска, и очень был удивлен, что проход через Черный Бор не закрыт от противника и не сооружены даже засечные ограждения от конницы.
– Все верно: вы южные и юго-западные стороны собираетесь оборонять
– их надо закрывать, потому что оттуда враг тоже ударит и, поднявшись, полонит города и земли рязанские вплоть до Коломны и отрежет стольный Рязань от помочи, но именно пройдя через Черный Бор, перейдя Польный и Лесной Воронежи, пойдет сам Батый и основные его силы!.. Туда уже сам Батый подходит! Нужно сейчас же туда послать сильную сторожа и закрыть тот проход! Они пройдут на Рязань именно через нее по среднему течению Польного Воронежа и Лесного Воронежа, и еще раз говорю, а с Дона они поднимутся и постараются отгородить Рязань с запада и севера – от помочи
 
своих городов и от других русских земель… А может, там они только отвлекают нас!?. Потому надо срочно послать полки под Воронеж, с близлежащих селений собрать мужиков, и пусть они лес валят и комонями волокут – закрывают путь!..
Юрий Ингоревич, с трудом сдерживая свое волнение и раздражение, согласился и тут же отдал распоряжение тысяцкому Константину выдвинуть в район Черного Бора с опытным воеводой сторожевой полк и закрыть проход на речках Лесной Воронеж и Польный Воронеж.
Приехали остальные князья. На Совете великий князь Юрий Ингоревич обратился с просьбой высказаться по поводу требования хана Батыя заплатить откупную дань им. Первым выступил средний брат великого князя Олег Красный, затем: Всеволод Пронский, Федор (сын Юрия Ингоревича – он в отличие от всех светился изнутри: на то были причины – любимая (красавица и образованнейшая для своего времени греческая княжна) жена и годовалый сын), Роман Ингоревич, – красный, потный, он, вспомнив еще тот летний разговор-спор, – заговорил с обидой в голосе и напористо:
– Теперь ничего не решит: дадите откупные, не дадите – они уже наметились и в любом случае будут ратить-зорить нашу землю! С трех сторон ударят… Надо решать, что мы еще успеем сделать… Надо помочь просить у великих князей Володимерского и Черниговского, а платить – не платить… Да ну вас!.. все равно по-своему решите… Я еще тогда говорил, нужно жито спрятать и сено по лесам разметать небольшими копнами – так легче затаить,
– не сделано даже это!.. Надо послать конных и поджечь стога, жито упрятать: без корма кони у них начнут дохнуть и падать и они не пойдут – повернут: уйдут в свои степи!..
Крики, ор!.. – все были против. Горячась, выступили племянники Юрия Ингоревича Юрий Давидович, Глеб, Олег, самый младший брат великого князя Ингварь Ингоревич, бояре, воеводы – с гневом отвергли предложение князя Романа и, продолжая глядеть на него, так же с гневом отвергли и требования татарского хана.
Тысяцкий Константин в своем слове ничего нового не сказал. Кряхтя, поднял свое тяжелое богатырское тело боярин Коловрат-Старший (бывший сотник, он уже давно не служил, но сегодня по приглашению великого князя, несмотря на болезнь, пришел) и посоветовал не горячится и не спешить с ответом, а хорошо все продумать, взвесить и только потом дать ответ хату Батыю…
Княжеский Совет через послов велел передать дерзкий и гордый ответ хану Батыю: «Деды и отцы наши ни откупные, ни дани никому не давали и в
 
рабах ни у кого не бывали, а за свою честь и отечество умирали: так и мы хотим свою честь оружием или смертью сохранить! Когда мы не останемся в живых, то все будет ваше!» Рязанцы надеялись на свои силы и помощь русских князей… Послали за «помочью»: к великим князьям: к Юрию Всеволодовичу Владимирскому – поскакал по прямой зимней тропе (через мещерские дремучие леса и моря-болота, летом непроходимые) со своей небольшой охранной дружиной «о дву конь» Роман Игоревич; в Чернигов к великому князю Михаилу Всеволодовичу послали Ингваря Ингоревича (в помощь и для охраны и чтобы по пути собрать дань на окраинных Рязанских землях, дали сотника боярина Евпатия Коловрата Младшего – сына боярина Коловрата Старшего – с небольшой сторожевой дружиной).
Татарские послы немедленно погнали своих скоровестников с ответом рязанцев в Ставку Джихангира Бату. Сами засобирались в другую сторону и попросили великого князя Рязанского дать им проводников, которые смогли бы провести их во Владимир-на-Клязьме по прохожей зимней дороге: по Оке
– Москве-реке – Клязьме. Всеволод Пронский, подговорив Федора Юрьевича, бросился вместе с ним к великому князю к Юрию Ингоревичу:
– Княже великий, ты же знаешь, что они соглядаи, чем послы! Зачем хочешь показать наши города и путь на Володимер? Пусть идут сквозь леса, болота – по бездорожью. Бог простит нас, если они заблудятся и потеряются или же утопнут…
Сидевший рядом с Юрием Ингоревичем Коловрат Старший встрял в разговор:
– Простите меня, старого, что влезаю, княже, но нельзя послов губить: тогда обязательно будет рать и правда будет на их стороне, а так еще не все еще… есть надежда. Города наши они уже так и так разглядели, и путь  зимний на Володимер они тоже знают – вон с ними сколько кипчаков, да и среди русских за посулы найдутся немало проводников – за всеми не уследишь, потому пусть подольше идут – проводники твои постараются, – а мы подготовимся, глядишь, и помочь придет из Володимера – вместе нас с володимерцами и суздальцами никому не одолеть! – помолчал: – А Чернигов не поможет нам: мы в свое время Южным русским землям, когда они просили нас помочи, не помогли – отсиделись-отмолчались от суеты и труда ратного…

. . .
Неожиданно (так быстро его не ждали) верн улся на усталых
взмыленных конях князь Роман. Бросив тяжелое оружие оруженосцу  своему
 
и передав поводья стремянному, сняв дорожную шубу, вбежал к великому князю Юрию Ингоревичу и передал слова отказа Юрия Всеволодовича помочь Рязани.
– Так и сказал?!
– Так и сказал… Правда, при этом начал ссылаться на то, что монголо- татары стоят вдоль Волги на левой стороне от Булгарии в направлении на Нижний Новгород, Городец, Кострому, Ярославль, Галич Мерский и – на север, – и он вынужден был поставить заслон: загородить вход в устье Нерли большим сторожевым полком, чтобы из Оки татары не попали на зимний  путь по Нерли на Володимерско-Суздальские земли.
– Слава Богу, хоть по Оке не пустят – отвлекут от нас – татарву.
– Я узнавал, не совсем на устье стоят володимерцы, а вокруг Гороховца, так что путь татарам, если пойдут на нас по Оке, не будут перекрывать. Потому путь конным войскам монголо-татар по Оке – через Муромские  земли на Рязань – по-зимняку – по льду по Оке открыт и ведет их булгарский князь-воевода Бараджа Бурундай, перешедший на службу к Батыю, вместе туменом конных булгар с ним конный полк нижегородцев – говорят, 4–5 тысяч.
Юрий Ингоревич вспыхнул, побагровел:
– Что, Нижний взяли?!
– Князь Нижегородский сбежал, а бояре не захотели ссориться и заключили союз и по договору в помощь татарам собрали полк, говоря при этом, будто бы мы, рязанцы, являемся тоже ихними врагами.
– Что?!.
– Нет, пока Бурундай стоит станом, недалеко отошедше от Нижнего… Вот потому и поспешал обратно к тебе…

. . .
В Большой княжеской палате вновь собрались люди, где обычно проводились пиры, теперь кроме князей и бояр, воевод собрались и житьи люди, авторитетные мужи-горожане. Было тесно, в шубах, полушубах – жарко; на столах выставлено только питье: квасы… Все были изумлены: не верилось, что такое может быть!.. Великий князь велел говорить всем, у кого есть что дельное сказать. Говорили дельное и не дельное. Брат Юрия Ингоревича Олег Ингоревич (Красный) предложил послать послов от имени великого рязанского князя Юрия с богатыми дарами к хану Батыю, чтобы заключить с ним мир и этим оградить себя от нашествия монголо-татар. В качестве посла предложил себя. Коловрат Старший высказал, что один только
 
мир их не устроит, он предложил заключить союзнический договор с татарами, по которому обещать материальную и, если нужно, военную помощь, как это сделали нижегородцы, только это, по его мнению, спасет рязанские земли от разорения и войны с ордами степняков… Крики и вопли с места возмущенных приглашенных житьих людей и мужей-рязанцев не дали договорить старому сотнику-боярину, и, видя такое, его не поддержали и князья и бояре, хотя видно было, что они готовы были на это и Коловрат лишь вслух произнес их мысли. Обиженный, распаренный Коловрат Старший выкрикнул:
– Безумцы, не знаете с кем и с какими силами хотите драться! У нас ратных людей не столько, чтобы противостоять им!..
– А мы на что?! Дать оружье всем людинам и даже чернолюдинам, собрать их, – никто не одолеет нас!
– Пусть даже мы найдем столько оружья, – кричал мощным хрипящим голосом Коловрат, – каким-то чудом успеем собрать их вместе, но на обучение их нужно время. Князья и бояре с малолетства учатся ратному делу, а они-то работные люди, потому-то представлены будут перед степняками- воинами – да еще рожденными конниками, – как ягнята против зубастых волков!
– Так и уж ягнята!.. Одними ослопами, да вилами и секирами хошь кого побьем…
– Побьете!.. Для этого нужно, чтобы с вами было достаточно опытных воевод и ратных (пусть и бывших) людей. Все, кто никогда кольчугу не носил  и на комони на всем скаку не врезался в гущу смерть тебе несущих врагов,  так думают. Вы не знающего кузнечного дела и или другого ремесла  возьмете к себе на работу!?. А тут подавно: неумеха-ремесленник, если даже крицу железа сожгет, жив будет, хоть и с поротой задницей, но а неумеха- ратник жизнь потеряет и не только свою и своих товарищей!.. Да не орите вы: я, наоборот… чтобы вооружить людинов, и хочу сказать, что их обучить надо, сколько успеем – времени хватит… Но лучше миром! Нам… нам не одолеть, коль мы не напряжемся сверхобычного!..
Поднялся Юрий Ингоревич, все притихли.
– Все верно сказано всеми нами уважаемым старым воином!.. Хотя никогда, как быти Руси, не давали оружья людинам и холопам и тем паче чернолюдинам, всегда сами князья да бояре со своими дружинами бивали ворогов: так дедичами и отичами эдак было заведено и Богом предопределено, но сегодня же мы будем давать каждому мужу, могущего сразится  с  ворогом,     раздадим  все,   сколько  у  нас  есть  оружья!..     Жаль,
 
конечно, не мочь, не успеть нам всю рязанскую землю поднять и собрать!.. – замолчал, скорбно разглядывая своего сына Федора – все поняли, что он хочет сказать, до того как сказал: – Сыне, княже Федор!.. Видит Бог, ты должен ехать… По-другому не можно: надо тебе поехать на ставку  татар к хану Батыге… спасти нашу Землю, отвести беду… Сам бы я поехал, но не принято так-то, – унизим себя… Но союз заключать не след: мы против своих русских с иноплеменниками, заключив союз, спасая себя, будем каинами ко всем братьям русским, рожденным из одной утробы праматери, у нас едина кровь, един язык, и пусть мы сейчас раскиданы по разным землям, но мы сыны единой огромной великой Руси!..
Сидевший до этого молча князь Роман, – только краснел и пыхтел, раздуваясь, – вдруг вскочил и, нарушив этикет приличия, заговорил быстро и напористо, перебив речь своего дяди:
– Федора не нужно посылать, и других никаких послов с богатыми дарами!.. У них давно все решено, и они уже идут на нас, и, если бы даже захотели, не остановиться им! – одни нам убытки и ненужные жертвы!..
Юрий Ингоревич не ожидавший такого от Романа, на время потерял  дар речи, потом взревел (впервые люди его видели таким!):
– Пока я еще Великий князь! По чину и молодости ты не указ мне!.. Сядь!!! Будешь делать то, что я велю, иначе в такое грозное время велю все отдать мне в едины руки!.. И не посмотрю кто еси!..
Сразу же после собрания князь Роман попросил прощения у Юрия Ингоревича за свое неприличное поведение и упросил вечером встретиться и еще раз вместе с приглашенными братьями-князьями и племянниками и тысяцким, боярином Коловратом обговорить.
– Я не стал говорить и ты не дал… А у меня есть что сказать: только что прислали вести мои дальние сторожа, посланные еще до татарских послов, и так случилось, что я их почти враз получил.
. . .
Когда после короткого напряженного зимнего дня в малую трапезную великого князя Юрия Ингоревича пришел Роман со своим опытным воеводой Милославом (происходил из старинного боярского рода племенных вождей вятичей – не путать с вятчанами: жителями современной Кировской области, произошедшими от ассимиляции русскими коренного местного населения – удмуртов), стали собираться князья, прокосолапил огромный боярин-воевода Коловрат Старший, и в это же время примчал вестовой из-под Воронежа Лесного.  Юрий  Ингоревич  спустился  и  долго  говорил  с  ним.  Вернулся     к
 
сидящим, уставший, постаревший (за последние дни он так и так заметно состарился), сел:
– Придется нам на время забыть хмельного и бражного!.. – отодвинул от себя кубок с вином. – Бог кладет нам на плечи испытанья велики и грозны!.. Давай, сыновец Романе, начни, что ты хотел нам сказать, а мы подхватим…
…На большом листе пергамента, разложенном на столе, была  подробно изображена Рязанская земля. Милослав поддерживал, чтобы не сворачивалась карта, князь Роман водил пальцем по ней и говорил.
– Вот, на юго-юго-восточной части нашего великого княжества, на границе с нами, вдоль левого берега Польного Воронежа, залег сам Батыга и подтягивает растянувшиеся орды, которые гонят перед собой мордву –  своих
«союзников», – от мала до велика: детей, женщин, мужчин и стариков. Часть их, пригнанная ранее, уже приступила: они прорубают просеки в Черном Бору, чтобы, пройдя притоки Воронежа Польный Воронеж и Лесной  Воронеж, выйти к нам, минуя проход с нашим сторожевым полком… (Только что весть послали мне из сторожевого полка об этом.)  С  самим  ханом Батыем около трех десятков тысяч конных… И вот и отсюда могут пойти на нас, – и показал вдоль Дона, – поднимутся по льду – скорее всего так и будет. Тут, с полуденной стороны, насчитывается поболе: до четырех десятков тысяч конных – большая часть которых состоит из кипчаков. Отсюда, с восхода, по Оке уже пошел – пока еще медленно – Бурундай – ведет с собой 17–18 тысяч. Идут они по льду, откармливая своих коней душистым сеном, благо по всей луговой стороне Оки стоят стога, как будто для них приготовлены! Нужно срочно сегодня же решиться…
Вскочил с места великий князь рязанский закричал-перебил:
– Федор, завтра же скачи в стан к Батыю! Все выступаем на Воронеж!.. Чей-то голос:
– Коней еще не всех привели в Рязань.
– Бери сколько есть, злата-серебра у нас хватит, и поезжай!..
– Княже великий, Юрий Ингоревич, ради Господа, выслушай меня!.. Не остановить мольбами занесенную руку разбойника над нами! Надо прибрать все жито, которое не сможем закопать – спрятать, забрать с собой в леса всю животину и уйти за Оку, пожечь все оставшееся сено, чтобы реку не перешли они за нами, наделать лунки-ловушки. На тот берег, в леса без еды, фуража они не сунутся и, нас оставив в своем тылу, не пойдут дальше в глубь Залесской Руси. Вот смотрите: тут показано все… Основное население вдоль Оки – города и веси, что по Прони, то они, если сейчас начнут, то успеют вот
 
сюда выйти к Оке. Чуть ниже Рязани надо теперь начать рубить лед: делать полыньи, прикрыв их тонким навесом – сверху присыпать снегом – и ни один булгарский конник Бурундая не пройдет, а одни нижегородцы в лес сунутся- рискнут – побьем: с ними, перевертышами-сранями, мы справимся…
Великий князь остыл, пришел в себя: удивился: «Такая подробная карта!.. И то, что он предлагает, может, правильное решение? Наверно, Милослав подсказал, а Роман подхватил… Если действительно так велики силы монголо-татар и не будет помощи от великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича? (Несмотря на то, что Юрий Всеволодович «задумал один сразиться с Батыем», Юрий Рязанский все-таки надеялся до последней минуты своей гибели на благоразумие Владимирского князя.). А вдруг не так: от страха все преувеличено, как всегда так бывает?! Тогда мы сами, как глупцы, без борьбы отдадим свою землю, города и поселения – все что нажили и построили, накопили – на поругание и разграбление! Много же раз ходили на нас кипчаки – такие же кочевники, – и не так уж слабы, и  не меньше их бывало, чем монголо-татары и ихние полки и тоже конные, – и выходили же мы из трудностей: бивали их и гнали с земли Рязанской. Города укреплены и их не легко взять… – но все равно посмотрел на племянника Романа по-другому: по-хорошему и с уважением: – Не зря он был Богом сохранен при Калке, попав туда еще отроком, – видать, не года делают человека умным-мудрым, а дела его!..»
…А Роман продолжал водить пальцем (перламутром отсвечивал ноготь) и с жаром и непререкаемым упорством говорил…
Но не приняли предложения князя Романа!.. Многие надеялись на христианского Бога, на силу ратную, на неприступные города рязанские; некоторые вспомнили и веру «дедичей». Епископ Ефросин и сегодня не пришел; он, выставив чудотворный образ Николы, перенесенный двенадцать лет тому назад в Рязань из Корсуни, в соборном храме Рязани Пресвятой Богородицы призвал народ к молитве «денно и нощно»; так же не закрывались и соборная церковь Бориса и Глеба и каменная Спасская и не каменные церкви, где еще по старинке вместо колоколов звонили била…
. . .
Сборы продолжались и всю долгую зимнюю ночь, закончились только под утро. Рассвет – тусклый, серый, ветреный; что небо, что дальний горизонт
– все одинаково: все укрыто серым волоком снежного тумана; в спину дул северо-западный холодный резкий ветер – заметал поземкой оставляемые следы.
 
Как ни спешили, рязанское посольство выехало поздно, – когда стало светать. Князь Федор Юрьевич (рядом с ним стояли восемь бояр, поехавших с ним) пропустил весь караван, растянувшийся по снежной польной тропе. Кроме вьючного конного каравана была с ними небольшая охранная дружина, сотня отборных коней (дар хану Батыю) из великокняжеских табунов, на зиму укрываемых в теплых зимних конюшнях, каждый конь  богато украшен, был укрыт попоной и велся на длинном поводу за впереди ехавшим сопровождающим. Отдельно шли под присмотром запасные кони. Князь Юрий стоял в стороне от провожающих, – снегу не много, а потому так быстро успела земля промерзнуть до каменной твердости, – вместе с ним были сопровождающие его бояре и несколько десятков воев из охранно- сторожевой дружины. Пели молебен, крестили след отъехавших: миряне руками, священнослужители крестами (смотря по чину: золочеными, серебряными, медными; епископ в руках держал икону Николы Чудотворного), трепетали хоругви…
Федор смотрел, как идут кони: все они – боевые, извозные, везущие драгоценные подарки, запасные и «подарочные», – перешли на длинный долгий шаг («Как они могут знать, что предстоит им долгий путь?!.»)… а перед глазами все еще Исадские городские ворота, из которых они выехали и вслед за ними вышли провожающие – впереди во главе с отцом епископ Ефросин в окружении клиров (рослых молодых – «Им бы – мечи в руки вместо креста и ко мне в дружину!» – но тут же попросил прощения на всякий случай за богохульство: «Прости меня, Господи, если я не так понимаю!..») Успенского  и Борисоглебского соборов с образами и с крестами в руках, они молились за отъезжающих и крестили их, целуя примерзающие к губам серебряные и золотые – металлические кресты; с боков, чуть позади, стояли князья- родственники: из Пронска, Коломны, Ожска, Ижеславля, Переяславль- Рязанска, Свирельска, Белгород-Рязанска, воевода старший и молодший; за ними стояли мать его, и особо резанули его вид и взгляд его молодой жены княгини Евпраксии: высокой, стройной, огромные карие глаза, распахнутые широко, светились одновременно любовью и тревогой; тонкое благородное лицо с нежной гладкой смугловатой кожей. Она мучительно напряженно вглядывалась, затем рывками начала содрогаться рыданиями… Он больше не мог смотреть на нее, перевел свой взгляд на колыхающуюся толпу, огороженную от князей великокняжеской дружиной, затем на позолоченный (оттого как будто освещенный солнечными лучами солнца) крест на куполе соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, перекрестился, и из глаз его  помимо  воли  выступили  слезы…  он  отвернулся,  чтобы  не  видели  его
 
плачущим… и еще долго слышались крики и возгласы провожающего народа. Такие проводы были больше похожи на прощание – так на смерть провожают.

…Какое-то время князь Федор и бояре ехали молча, вслед за ушедшим вперед посольским караваном. Каждый думал о своем, но всех их объединяла мысль о Рязани, где остались близкие и родные… До привала выражения лиц были еще у всех ослаблены, горестны. Но после единственного дневного привала-отдыха все изменилось: и у бояр, и у дружинников, конюших, извозчиков  на лицах появилась решимость, взгляды
– жестки, жесты и движения стали резки; если до этого у них были разные выражения и жесты, то сейчас у всех появилось одно выражение, рожденное одним желанием и стремлением: во что бы то ни стало исполнить поручение, данное им от великого князя: спасти от гибели Рязань и всю ее землю с живущими на ней дорогими им людьми. Федор Юрьевич до этого все время был в каком-то странном непонятном напряжении: он не мог никак настроить себя на то, что может не вернуться, не был готов к подвигу – к смерти – ни рассуждения, ни молитвы не помогали, и только теперь, глядя на своих бояр  и особо на своего пестуна Апоницу (Апоню), которого любил как родного, знал с пострига своего, он вдруг почувствовал, как спокойная уверенная сила заливает его тело, вытесняя и глуша противную неуверенную душевную дрожь, и вместе с этим к нему приходят уверенность, твердость и ясный ум, который уже не зависел от смертного тела. В свою очередь и бояре, дружина и сопровождающие его сразу же заметили перемену в князе и стали еще монолитнее, увереннее и сильнее – с такими людьми можно было идти хоть куда, хоть на кого!.. Среди сопровождающих посольство не было ни одного холопа. Все были вооружены – даже с ними едущий добровольно молодой священник (из русских), нарушив все церковные каноны, на поясе в ножнах прицепил меч.
В первый день пути они встречали мужиков в полушубах, зипунах, которые небольшими группами, по одному шли в Рязань, ни у кого не было боевого оружия – редко у кого только охотничьи луки и рогатины.
– Разрешить бы имям иметь боевое оружие (вон как у мерян-мари- черемис – не подступишься к ним, хоть редки и малы у них селения!), и не страшны бы были никакие супостаты – Рязанская земля сама себя оборонила бы! И идут по одному – понаслышке… Безлошадны – разве мужик сам возьмет в битву своего работника-кормильца!? А пехом нам в поле не одолеть ворога комонного!..
 
– Да, хотя б пораньше кликнули бы мужиков и роздали какое есть оружье, и дали бы мы тогда отпор любым нехристям, позарившимся на наше житье-бытье! А теперича хоть как не успеем поднять людей – просоветовались…
Ехавший рядом Апоница, – зло и громко:
– Не узнаю вас Клемент и Антроп: умны, грамотны, а какую небылицу глаголите! Разве можно мужичью боевое оружье давать да у себя позволить еще держать!?. К ним тогда и не подойдешь – не только с нами, боярами, не будут знаться, но и князей не будут признавать! Не нужны им будем мы… Они-то проживут, а вот мы-то не выживем без них!
Князь Федор тоже слышал. Он удивленно-изумленно посмотрел на своих бояр, затем на мужиков, ходко шагающих в удобных легких лаптях, и о чем-то крепко задумался, покачиваясь в седле …

В конце третьего дня пути достигли рязанского сторожевого полка, который расположился, растянувшись, вдоль крутого невысокого правого берега Лесного Воронежа, закрыв Проход через Черный Лес. Федор знал, что сторожевой полк должен был развернуться в глубине Прохода вдоль правого берега Воронежа Польского, а тут… Дородный молодой воевода Ипат Глебович объяснил, неприлично сопя и злясь, князю, что только что  вынужден был вывести полк сюда, так как монголо-татары с двух сторон параллельно Проходу прорубили в лесу проходы и потому, боясь быть окруженным и отрезанным, велел отступить за Лесной Воронеж и закрепиться на берегу, и еще растянуть линию обороны, закрыв и прорубленные проходы. Вместе с окрестными местными мужиками свободные от службы воины валили лес и засекой закрывали прорубленные выходы, волокли бревна на берег Лесного Воронежа и строили укрепления…
На следующий день утром князь Федор снарядил бояр Клименьтия Федорова и Антропа Верховского – оба грамотны и в православной вере непоколебимы – в Ставку хана Батыя, с посольской грамотой от Великого князя Юрия Ингваревича с просьбой принять его сына вместо себя для переговоров. Толмачом дал своего дружинника Двояка Желудя и с ними отправил десять сторожей. Где-то между Лесным и Польным Воронежами они были остановлены татарским сторожевым разъездом, разоружены и под сильной охраной уведены за Воронеж Польный…
Почти всю ночь сидели князь Федор Юрьевич, и его бояре, и воевода Ипат Глебович вокруг жаркого костра. Апоница сетовал:
 
– Меня надо бы послать!.. Ох, говорил тебе!.. Не можно было доверить такое Клименьке – не зря он Варгошей прозван – видный, красный, на вид грозен и умен, а чтобы такое решать… не мочь ему!..
Явно старик ревновал. Тихо, чтобы остальным не было слышно, – в   ухо
– шепотом говорил князь Федор рядом сидящему своему старому дядьке- пестуну  (а про себя: «Не надо было дядьку брать! – поддался его уговорам»):
– Знаю, ты бы лучше и понадежнее, но не могу тебя посылать: как без тебя-то я? – ты мне здесь нужен: ты ведь мне заместо отца!.. вдруг что… неведомо, – последнее уже искренне вырвалось.
Бояре говорили между собой, с князем, нет-нет да прислушивались, оглядывались в темноту – за реку. По всей линии обороны русских горели сторожевые костры, по очереди к ним из темноты выходили ночные сторожа, грелись и вновь исчезали…
Постепенно костер затухал, вместе ним и – разговоры. Некоторые бояре, сидя, начали клевать носом… Вдруг – приглушенный бас воеводы:
– Федор Юрьевич, вернулись мои сторожа-лазутчики, которых посылал за Воронеж Польный, – не все… только трое… Очень много у татар конного войска и еще прибывают. Батый совсем рядом! – за Степным оврагом! Думается мне, что он хочет все свои силы направить в одно место – ударить, прорвать, развернуться вовсю… Такую конную тьму, если они пробьются, нам не остановить – они заполонят-заполнят нашу землю своей необъятной массой! Кроме того, в больших возах они везут с собой разобранные пороки, кидающие огромные камни, зажигательные горшки, бочонки; едут с ними мастера по устройству стенобитных машин и башен, других невиданных орудий для разрушения и взятия наших городов. Везут это все в общей связке волы и комони; многое нагружено и на извозных верблюдов. Для прокладывания дорог и ратной помочи нагнали всю мордву, вооружив их секирами, короткими копьями и дротиками – их не счесть – татарва впереди себя их гонит. Надобно их тут удержать, не пустить! Надо бросить немедля, пока не поздно, всю нашу силу сюда и загородить им путь! Мы их тут удержим, а там, глядишь, с божьей помочью и помочью володимерцев, да черниговского и северян, не пустим… Они уже наростили и укрепили лед через Воронеж Польный – лед выдержит теперь ихние тяжелые повозки и людскую и конную лавину… У нас есть еще какое-то время, пока не приступили укреплению льда на Воронеже Лесном!..
– Что ж ты мне сразу не сказал?!.
 
– Я, княже, помянул тебе про ледот-то по прибытию тебя, но ты, видать, уставший был, и ухи твои не смогли поймать слова те… А про лазутчиков? – так они недавно совсем… вот тебе и говорю…
«Значит, они пойдут и уже идут на Рязань только отсюда!.. А то южное направление – это отвлечение! Да и не дураки ж они самим в мешок залазить
– со всех сторон русские земли: с юго-запада Черниговские и Северские, с запада и севера Смоленские, Переяславльские и Володимерские, и лезть в саму средину Рязанских земель!..»
Князю Федору стало все так ясно, что он даже физически почувствовал темную вражескую силу, расположившуюся там – за двумя речками-реками и готовую вот-вот двинуться как лавина и уже не остановишь, если она прорвется и выползет на просторы рязанские!.. Он должен срочно сообщить отцу и князьям сложившуюся обстановку, которая требует немедленного действия: бросить все имеющиеся силы и перегородить путь на Рязанскую землю! А самому идти к Батыю и пусть ценой своей жизни, жизнью этих сидящих с ним бояр-товарищей задержать хотя бы на несколько дней (где-то глубоко в душе у него теплилась все-таки тайная надежда, что он сможет предотвратить катастрофу), чтобы успели!.. Он вскочил.
– Вестового ко мне!..
В темноте послышался топот бегущего за вестовым сторожа.
Прибежал заспанный десятник-вестовой (зевнул, прикрыв ладонью открывшуюся черную дыру рта, заросшего бородой). Федор Юрьевич приказал сей же час готовиться трем вестовым гнать «о дву конь» в Рязань к великому князю и передать вестовую грамоту, которую он напишет. Тут же при свете костра написал на пергаменте, подал Сухоте Пронину, который закрутил, завязал и, чтобы не открыли, не читали, защемил концы шнурков- ниток кусочком свинцовой пластинки и, взяв в руки похожие на кузнечные щипцы (только меньшего размера) с стальным штампом княжеской печати, выдавил на свинцовых пластинках печатный рисунок, передал вестовым. Князь напутствовал их:
– Что бы ни случилось, как можно быстрее доставьте великому князю, лично в руки передайте ему – в день ни в день, в ночь ни полночь. Если что, на словах передайте, что нужно немедля выступить и загородить Рязанскую землю от полчищ степной саранчи! Они пойдут только отсюда – через  Черный Бор – Воронеж, все остальное – отвлечение. А я, мы сколь можем, удержим… Батыя уже не остановить ни словами, ни крестом – только мечами и сулицами можно прервать его набег!..
 
Присел вновь к костру, повернулся, огляделся: смотрел на красные  лица бояр, воеводы.
– Завтра утром выйдем и не будем ждать своих посольщиков – их могут протянуть, и мы не доспеем вовремя до главного хана ихнего монголо- татаров Батыя. Спать!..
Все пошли спать в утепленные шалаши. Не мог спать князь Федор – знал, что и другие не спят в его шалаше: дядька Апоня, двое оруженосцев и стремянной, лежащие у входа. Многое обдумал в ночь, лишь под утро провалился в недолгое забытье. Так и не смог понять, за что его, родных, близких  людей,  народ  рязанский  наказывает  Бог.  (Он  был  уверен,        что
«татарове» за грехи посланы, это божья кара, как и все, не сомневался в  этом.) А за свой народ князья в первую очередь в ответе. Теперь нужно найти в себе силы, ума и мужество, чтобы достойно принять испытания и одолеть все напасти. Его княжеское дело в годы лихолетий и особо, когда на твою землю идут, чтобы полонить его, уничтожить тебя вместе со всем, что тебе дорого, присвоить то, что создано и наработано, проявить себя как великая личность!.. И вдруг как будто бы озарило: «Да наш грех в том, что мы, русские князья, в первую очередь думали о себе, за свое держались, а когда дрались (ладно бы сами), своих людей заставляли драться: брат на брата – и даже подлость делали: созывали своих братьев-князей на пир и резали не подозревавших такого коварства единокровных братьев!.. Русь: Земля  Отцов
– была нами растерзана самими, растащена!.. И второй, непростой грех, грех всеобщий – общенародный: князей, бояр и всех людин – это непочитание православного Бога, как того требует Вера, – ведем себя не как христиане правоверные, а многие, считая себя православными христианами, в  душе еще остаются погаными язычниками и по мыслям, так и по жизни: живем животной жизнью: сытно бы поесть, гордыню свою утешить богатством,  плоть свою насытить похотью – другими греховными делами занимаемся, как мысленно, так и действенно, и в утай «на всякий случай» двурушничаем, не думая и не заботясь в первую очередь о близких, – тем более о своем народе…» – и много чего в это короткое предутреннее время мысленно летал-думал. Загорелся желанием спасти свою кровиночку, годовалого Ванюшу, любимую женщину-жену, которую он любил больше всего на свете (даже сильнее Бога, самого себя и, любя ее, был самым счастливым человеком!), родную землю с реками, озерами, полями и лесами, и все, что на ней росло и было построено: города с божьими храмами, селения и людей, живущих в них… Дошел до мысли: «Убью ихнего главного хана Батыя!..  Все  равно  уже  ничем  другим  не  остановить!..  Тогда  не   пойдут!..
 
Господи! Возьми мою жизнь за мои грехи, грехи моих родных, грехи русских князей и моего народа, но только не допусти, чтобы Батыга повел свою орду на русскую землю!.. Дай мне силы и мужества, уменья и случай, чтоб я мог убить его! А потом бери мою жизнь, если считаешь меня грешным, но  сохрани мою Землю и людей, на ней живущих! – все грехи моего народа беру на себя… Всемогущий, Всемилостливейший и Всемудрейший, Всесправедливейший!.. Да неужто мои, наши грехи заслуживают такого, чтобы нас лишать за то имения, земли и жизни! – мысленно взмолился князь.
– Господи! Где Твоя милостивость, справедливость и мудрость!?.»
. . .
Утром на льду Лесного Воронежа, прямо под обрывом правого берега, бесшумно замелькали темные силуэты конных. Еще не прояснело, и лица на расстоянии нельзя было различить, но, судя по всему, это были степняки. Было их не более полусотни. Толмач – из половцев – окликнул спящий русский берег. Что тут началось! Крики, ругань старших русских сторожей (как незамеченными могли пройти ночных сторожей татары?!).
– Эй, урус! Пазави своя кыназ: известник Великого хана Джихангыра Бату хочыт гаварит!..
Федор Юрьевич был настолько удивлен тем, что так неожиданно и неведомо русским сторожам подошли враги и что вместо русских посланников пришли татарские, что, не говоря ни слова никому, направился к обрыву – только потом бросились за ним охрана и бояре.
Снизу князя Федора хорошо видели, да и глаза у степняков были острее. Сразу же высокий гортанный голос прокричал, а вслед за ним – толмача:
– Рязан-кыназ! Тэбя приветствует и завет к сибэ Джихангыр Велик хан Бату! Сэгодня ты можиш эще быть гостим, а заптра уж нэт!..
Развернулись и бесшумно исчезли как тени  монголо-татарские вестники.
– Господи! Услышал Ты мои мольбы!..
Перед тем как дать команду своему посольству тронуться в путь, князь Федор еще раз обошел всех: осмотрел вьючный караван с богатейшими дарами, охранную дружину, состоявшую из отборнейших молодых сильных мужчин-воинов в дорогих бронях и оружии, прекрасных коней с лебедиными шея и великолепной статью, которые будут переданы в дар Батыю, и вдруг так жалко стало все это отдавать какому-то наглецу-кочевнику, решившему (по какому праву?!) напасть на его Родину – поработить, уничтожить. («Господи!  Останови  его!  Это  несправедливо!»)  Он  понимал,  что  все,   что
 
сейчас перед ним, через какое-то время будет потеряно!?– может быть, это пустая, ненужная жертва. Но он знал и понимал и другое, что по-другому не может: пока есть хотя бы малейшая возможность спастись от нашествия. Вернулся к своим шестерым боярам и, повернувшись к дружине, негромко, но чтобы было слышно всем:
– Последний раз говорю вам: мы можем не вернуться – скорее, так оно и будет! – потому, кто не готов к этому – останьтесь!.. Нет таких?!. Тогда поклянитесь перед Богом, что вы достойно выполните свой долг перед своими родными, народом и Землей, где покоятся прахи наших отцов и дедов!.. – Все перекрестились, даже и некрещеные (они сейчас приняли крещение!) и выдохнули вместе с паром клятву, которая ушла уже в прояснившееся зимнее небо.

3
Шагом, осторожно ступая коваными копытами по льду реки (лед – замерзшая шуга, то тут, то там куски стояли, примерзнув друг к другу, вертикально заметенные кое-где плотным снегом), кони перешли Лесной Воронеж и вынесли людей, грузы на луг – в междуречье. Просветлело, стало видно, хотя солнце еще не взошло, – впереди горизонт разгорался оранжево- малиновым цветом. День обещал быть чудесным: солнечным, с легким морозцем, безветренным – после метелей и снегопадов – благодать, если бы не такое!.. Под ногами чуть уплотнившийся неглубокий снег, промерзшая земля гудела под сотнями копыт. В другое время в такую погоду на первую зимнюю охоту бы, но сейчас об этом и в мыслях не было ни у кого. Все напряжены, что передавалось и коням, которые ступали не  просто осторожно, а опасливо, нервно всхрапывали, поворачивая головы, внюхиваясь в зимний свежий воздух, поводя красными ноздрями, прядая ушами…
Впереди едущему сторожевому разъезду рязанцев перегородила путь монголо-татарская тяжелая конница. (Посольство князя Федора подходило к правому берегу Воронежа Польного.) Малк, полусотник русского разъезда, опытный сильный (сразу же определил, что перед ним сотня), хорошо знавший вокруг местность и путь к Степному Оврагу, где находилась ставка Бату, – потому ему поручил Федор вести посольство – без шелома, в меховой рысьей шапке, с мечом в ножнах на поясе и в кольчуге под красивым праздничным меховым кафтаном, остановился, махнул рукой своим:
– Стой!.. – негромко, но жестко. – Копья в руки, жалом вниз и без моего веления не шевелиться, если даже подойдут!..
 
Расстояние между авангардным русским разъездом и караваном посольства было четверть версты. Федор не остановился, – продолжал приближаться, – велев боковым разъездам, прижаться, прикрыть с флангов. Посмотрел на своих бояр, ехавших, покачиваясь с боку на бок. Лучи солнца уже осветили верхушки гигантских, одиноко растущих тут и там осокорей. Хорошо стали видны заиндевелые бородатые лица бояр. «Какие они все разные!.. Особо это видать в такие вот минуты опасности», – поневоле подумалось князю Федору Юрьевичу.
Рядом с князем справа ехал Фаддей, слева – Касьян с Борисом; сзади – Апоница с Осипом и Корнилом, за ними дружина, «подарочные» кони, запасные, вьючные, груженные драгоценностями в дар главному татарскому хану, продуктами, позади прикрывал аръергард из полутора десятков воев. Все были вооружены, кроме бояр и князя (правда, у него под теплой  одеждой на поясе висел кинжал в ножнах, рукоятка и ножны были инкрустированы золотом и драгоценными камнями); князь Федор Юрьевич и бояре – в богатой одежде, в отличие от дружины без доспехов. Не дойдя 10– 12 шагов до своего передового сторожевого разъезда, остановились. Бояре, как по команде, все приоткрыли рты, – у всех из оволосенных губ шел пар, окутывая бороды на лице свежим белым кружевным инеем, – и уставились  на князя Федора. Князь кивнул Фаддею и Касьяну:
– Идите!.. Возьмите Малка – он толмачит по-кипчакски – и разберитесь: почему задерживают нас!? Мы идем к ихнему главному хану Батыю по его приглашению!..
Федор вгляделся (отсюда хорошо видны были монголо-татары) и неприятно удивился: вместо диких кочевников, он увидел стройные ряды всадников-воинов на толстоногих мохнатых головастых с длинными мощными туловищами «комонях», морды коней, шеи и туловища которых были защищены кожаными латами. Монголо-татары были в островерхих шеломах и латах, надетых поверх меховых шапок и одежды. Издали было не понять, стальные или же из буйволовой кожи. (Князь знал, что кожаная бронь из буйволовой кожи превосходит стальную: легка, прочна и тепла зимой, а летом защищает от палящих солнечных лучей. Потом, в стане Бату, он понял, что стальные доспехи носят воины Бату-хана начиная с десятника.) Смуглые скуластые лица сощуренными в щелки глазами тоже были прикрыты личинами (по-видимому, тоже кожаными). У каждого за плечами – большой лук и два-три колчана с длинными оперенными стрелами. К седлам прикреплены были копья с крюками на концах (вначале сразу и не понял, для чего  крюки),  у  одних  на  поясах  висели  в  кожаных  ножнах  прямые   узкие
 
длинные мечи (палаши), у других – тяжелые полусогнутые одностороннеострые мечи; слева на руках – круглые щиты. У некоторых в руках были бунчуки на длинных древках, на таких же длинных древках кое- где трепетали небольшие знамена-значки, висели большие бубны- барабаны…
«Дак вот каковы татарове?! – и уже по-другому посмотрел вокруг, по- другому представились события. – Не зря они полмира покорили!.. Истину рек стрий Роман, когда говорил, что если даже захотят татарове остановиться, то не смогут, и смерть Бату остановит ли их?!. Нужно с ними мириться, договориться или – биться!.. Насмерть!..»
И не только князь, но каждый русский, увидев монголо-татар, понял,  что все, о чем раньше думали, говорили о них, было не так…
Отделился и выехал с двумя сопровождающими из рядов татарских сотник.   Замолкли.   Даже   кони   –   не   слышно   ни   всхрапывания,   ни чиха
«комоней». Слышно только, как снег хрустит под копытами коней русских бояр и Малка, подходивших к строю татарской конницы, перегородившей путь. Не дожидаясь того, когда русские подъедут совсем близко к нему, сотник, не открывая забрала-личины, гортанно-грозным голосом заговорил… Малк перевел. Боярин Фаддей ответил. Малк перевел. Снова – сотник… Боярин что-то сказал Малку. На месте вздыбив своего коня, Малк развернулся и поскакал к князю Федору.
– Княже, Федор Юрьевич! Татарове говорят, что послы так не ездят… Они требуют оставить охранную дружину, вооруженных людей, говорят, что сами будут охранять нас и доведут к хану Батыю…
– Вели сказать боярину Фаддею, что мы поедем за ними, но все вместе!..
Видно было, что не понравился ответ Фаддея татарскому сотнику. Он развернулся к своим и велел сигнальщикам что-то передавать туда, вдаль,  где на возвышенной стороне степного левобережья Польного Воронежа стояла другая сотня (Фаддей удивился: «Как это я раньше их не заметил?!»), и она повторила все переданные сигналы-знаки еще кому-то… Прошло немало времени, как сотня получила ответные сигналы.
Поехали за монголо-татарской сотней. Перешли Воронеж Польный по нарощенному льду, повернули направо, по степному левобережью реки пустились вскачь и через час-полтора достигли Степного Оврага: широкого, пологого, на дне которого текла-дымилась паром незамерзшая речка, прикрытая невысокими кустами (все были в белых ледяно-снежных кружевах). Повернули налево и продолжили бег по краю оврага. По мере того
 
как полого поднимались, открывалась степь. Впереди до самого горизонта по краю оврага носились, поднимая за собой снежную радужную пыль, сторожевые разъезды легкой монгольской конницы. Увидели, что русское посольство с флангов тоже сопровождает татарская конница – с левой руки сотни две и на той стороне видимы около трех сотен, сзади показались – шли по следу. По вооружению и легкой брони всадников, отсутствию защиты коней и по скорости, с какой они неслись, – похоже, была легкая кавалерия. Овраг постепенно суживался, мелел, исчезли кустики на дне оврага, ручей превратился в ручеек. Вьючные и извозные кони стали уставать, отставать. Князь Федор приказал перейти на шаг, чтобы дать отдохнуть лошадям. Впереди скачущие татары тоже перешли на шаг, а потом остановились, ждали, когда подойдут русские…
Навстречу выехал тот же сотник с двумя нукерами. Встретил Малк. Сотник показал ему: «Следуй за мной!» – и, не оборачиваясь, проехал шагом сквозь расступившийся русский разъезд. На расстоянии «удара копья» остановился перед князем. Приоткрыл стальные забрала (извнутри обитые тонким серым войлоком), смуглое – до черноты – широкое почти безбородое (если не считать за бороду клок редких черных волосенок над верхней губой  и подбородке) лицо стало еще шире; из прищуренных век сверкали черными молнийками глазки, ощерился – заблестели белые зубы – это не была улыбка, а оскал сильного, всепобеждающего, не знающего страха хищника. Заговорил, Малк переводил. Сотник приказал  русской  дружине разоружиться, весь караван сдать под охрану монголо-татар…
– Княже, тебе велят…
– Понял!
… – Тебе и посольным боярам дадут свежих коней, и на них вам предстоит проехать оставшийся путь.
– Оружие не сдадим! И я хочу ехать на своих конях и со своими людьми! – молодой (светло-русая борода стрижена-правлена), под стать своему белоснежному аргамаку, могучий, – в княжеской праздничной ферязи, надетой поверх соболиной шубы, на голове изукрашенная драгоценными камениями соболиная же шапка, – блистали под лучами яркого зимнего солнца, – побледнев, гневно сверкая синими глазищами, закричал громким рокочущим голосом, глядя на татарского сотника (который даже не изменился в лице, лишь сделал едва заметное движение рукой), все было понятно и без перевода. – Кто ты есть, со мной, с князем, так разговаривать!?.
 
В этот момент пронзили воздух сигнальные трубы, грохнули барабаны- бубны и впереди стоящая сотня тяжелой монголо-татарской конницы скоком двинулась на передовой разъезд рязанцев. Почти одновременно боевые сигналы повторились слева, справа и сзади – снизу – пошла в атаку легкая кавалерия – в руках сотников и десятников засверкали солнечными бликами оголенные кривые татарские сабли, рядовые конники из-за спины выворачивали большие луки, выхватив длинные оперенные стрелы прикладывали на бешеном скаку к тетивам. Слева, доскакав на расстояние поражаемости своих стрел, развернувшись по фронту, остановились, взяв русских под прицел. Через какое-то мгновение справа и сзади посольства то же самое проделали другие две сотни легкой конницы татар. Русские дружинники вытащили тяжелые обоюдоострые, остро отточенные мечи, прикрылись длинными, слегка заостренными снизу, червлеными щитами. Воевода охранной дружины задрал всклокоченную темную, кое-где посеребренную сединой, бороду, смотрел на князя: ждал приказа, и видно было, что готов на все!..
Князь Федор, еще более бледнея (не от страха, – от удивления- изумления: «Как они со мной: князем-русским послом могут так!?»), продолжал смотреть, как тяжеловооруженные конники монголо-татар, перестроившись в боевые порядки, перейдя на шаг, выставив крючкастые копья, в правой руке оголенные длинные палаши, заставили отойти-отступить русский разъезд (рязанцы-сторожа с мечами в руках также смотрели на князя: ждали команды вступить в бой, но, так и не дождавшись, замерли),  они прикрыли спереди своего князя, – прижались: сзади и с боков охранная дружина – загородили-огородили князя и бояр.
Монголо-татарский сотник повторил приказ и добавил:
– Дальше идет охраняемая зона ставки Джихангира, и туда путь открыт только послам, и послами вы можете быть только до того, пока солнце не уйдет в ночь!.. Надо доспеть.

4
Нехотя, с большим нежеланием сдала оружие рязанская дружина, охранявшая князя Федора. Конюха, сопровождающие подарочных коней, извозчики вьючных лошадей были заменены татарскими (кипчаками). Русского молодого священника попросили отдать меч, предупредили, что, если у него, «служителя Бога», увидят еще раз меч, то не посмотрят на его сан
– убьют: он должен в руках держать крест и молиться за отпущение грехов своего  народа  и  за победу  Богом  избранного  народа  монголов  во  главе с
 
Джихангиром Бату-ханом. Татарский сотник приказал русскому священнику сесть на коня и ехать домой, а остальным прямо здесь, в поле, расположиться лагерем, – безоружным, без съестных припасов – ждать возвращения князя, бояр. Чуть поодаль расположилась татарская легкая конница. («Сторожа наши! – не уйти».) Русские с удивлением смотрели на запасных татарских коней, которые, стреноженные, паслись: расчищая передними копытами мерзлую землю от снега (пусть пока и не толстый слой) и с жадностью с хрумканьем (сюда слышно) поглощали, перебирая черными с атласным блеском на солнце губами, пожухлую траву вместе с крупинками снега.
Князь Федор (почерневший лицом) не стал смотреть на оставленных русских, не попрощался, – не мог он по-другому, и все его понимали!
Сел на подведенного монгольского коня: мохноногого, невысокого, но  с длинным мускулистым телом, головастого. Ему показалось, что конь понимает, кто он: не враг, а гость-посол, поэтому смотрел на седока, скосив узкоглазую морду, как-то по-собачьи. И потом Федор, сидя на непривычно удобном седле с высокой спинкой, мчась на бешеной скорости уже второй час (его княжеский конь так долго на такой скорости не смог бы скакать!), он убедился, что конь действительно очень умный и понятливый: даже не нужно было смотреть на дорогу, не то чтобы подправлять, конь сам обходил препятствия и выбирал дорогу и шел очень мягко, – только мощные тугие мышцы ходили под толстой, по-зимнему опушенной коже спины (русские кони, – даже недавно привезенные с той же степи, – живущие осенью, зимой и весной в теплых конюшнях, не имели такого теплого подшерстка и такую длинную шерсть), мчался, ничуть не отставая, за проводниками (и одновременно сторожами) татарами.
Все чаще стали попадаться монголо-татарские войска, которые, как правило, располагались куренями. Тысячник (его походная юрта выделялась  с высоко реющим на длинном пике с опознавательным знаком – на конце укреплялся бунчук с дополнением: с трепещущим треугольным знаменем) загораживался кольцом сотников, в свою очередь огороженных десятью юртами десятников с десятью воинами; десять тысячников со своими войсками располагались, огораживая темника…
. . .
Прибыли в ставку Бату чуть за полдень. Спешились, послов сразу повели. Князь Федер хотел узнать у сопровождающих, где бояре Климент с Антропом, посланные им для переговоров с ханскими представителями, чтобы     хан     Батый     ускорил     прием     князя     Федора.    Прикрепленный
 
сопровождающий мурза к русскому князю, ответил через переводчика- половца:
– Казали подождать нада!
Прошли внешнюю охрану: сплошное кольцо походных юрт и большие груженые телеги, сверху укрытыми пришпиленными накидками, сшитыми из кожи (ни дождь, ни снег, ни ветер не страшны), там же громоздились двугорбые и одногорбые верблюды, бурые, выделяющиеся. (Федор, как и некоторые бояре, едущие с ним, впервые их видели, и удивились-оживились больше тому, что верблюды бывают, оказывается, одногорбые и многогорбые, и все намеревались увидеть трехгорбых…)
Как с внешней стороны кольца охраны, так и с внутренней барражировали верткие, быстрые конные монгольские разъезды.
На подходе к ставке Верховного главнокомандующего приказали слезть с коня, передать поводья выехавшим к ним навстречу гвардейцам Джихангира   (личная   гвардия   хана   Бату   состояла   из   тысячи   нукеров   –
«непобедимых» – это кроме своего личного тумена).
Снова пошли походные юрты, но они уже были размерами больше и отличались покрытиями: все из добротно выделанной кожи, кое-где и крашеные; много было юрт и войлочных, и даже из белого войлока, но размерами намного меньше, чем большая белая войлочная юрта в глубине – в центре, виднеющаяся с дымящим верхом, чуть закопченная, где над ней реял девятибунчукный стяг с вышитым золотом кречетом…
Но пошли не к большой белой юрте Бату-хана, а свернули к одной из обычных юрт. Федору объяснили, что это юрта русского князя Глеба и что тут же и его посланцы-бояре.
– Урус кыназ Гылэб далшэ будэт водыт и к Джихангир Бату Саит-хан.
Откинулся полог, и оттуда высунулась вначале голова в меховой русской шапке, а потом согнутое тело в ферязи, выпрямилось, и перед Федором предстал русский князь: седобородый, высокий (чуть сутуловатый), который засинел глазами из-под опухших и нависших век, не решаясь ни поднять руки для приветствия, ни обнять. Апоница, стоящий рядом с Федором, побледнел лицом, а его серые стариковские глаза потемнели, лиловые губы задрожали от гнева:
– Каин!.. Глеб?! Ты еще жив!..
Князь Федор смотрел то на русского князя, вышедшего к ним, то на дрожащего в бешенстве своего пестуна, который, показывая пальцем на  князя Глеба, заговорил гневным дрожащим голосом:
 
– Вот, смотри на него княже Федор, – это тот самый Глеб-Июда, который твоих старцев-дедов-дядьев, заманив к себе, убил! И твоего деда бы тож, но не смог: Ингорь не приехал, видать, тогда еще не настал его час…
Бояре, по годам старше Федора, сами знали это, но то казалось легендой и неправдой. А тут встретились с живым Глебом-братоубийцем!
О преступлении рязанского князя Глеба знал-слышал рязанский  княжич, каждый боярин и не только…
В 1218 году князь рязанский Глеб Владимирович, «подученный сатаной на убийство, задумал дело окоянное, имел помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: “Если перебьем их, то захватим всю власть”. И не знали, окоянные, божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? Или ваш сродник окоянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не приих ли царствия небесного, а себе вечную муку? Этот же окоянный Глеб ту воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце в своем вместе с братом. Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, кир Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честный пир. Они же, на зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер  его
– все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников. И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество со своими дворянами… Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью и восприняли со своею дружиною венцы царствия небесного от господа бога, предав души свои богу как агнцы непорочные. Так окоянный Глеб и брат его Константин приготовил им царствие небесное, а себе со своими советниками
– муку вечную».
…Федор не подал руки Глебу, не сказал ни слова, но в ответ на приглашение князя Глеба зайти к нему обговорить дело, согнувшись, влез в юрту, за ним – его бояре. Вначале показалось темно, тесно, жарко от прогоревшего костра в центре юрты (обложенного камнями) под дымовым отверстием наверху. Там его ждали бояре Климент и Антроп (который при
 
виде Федора смутился, но тут же взял себя в руки), приветствовали своего князя: привстав, поклонились. Сели кругом. Напротив, через костер с красными углями, сидящий Глеб Владимирович протянул чашку с кумысом Федору. Глаза князя Федора привыкли, он уже ясно видел старого князя, и было ему самому не понять, какого чувства у него больше к этому человеку, совершившего такое!?. «Почему он здесь и именно в такое время, когда решается судьба Рязани, когда личная моя жизнь висит на волоске,  встретился мне на пути?!.»
Рука Федора потянулась было навстречу чаше, но остановилась, вздрогнула и немного погодя все же приняла чашу. Глеб заметно просветлел, облегченно вздохнул и улыбнулся грустно и, попивая медленными долгими глотками кумыс, беля усы и бороду, говорил между питьем хрипловатым, сильным голосом:
– Да знаете ли вы?!. И князья, и бояре, люди, живущие на Рязанской земле, что Рязань как княжество не существовала бы давно, не сделай мы с братом то, что сделали?!. Ты, Федор, не можешь помнить, а вот твой дядька- пестун хорошо помнит, что уже все княжество было поделено между князьями и никто из них не признавал власть великого князя Рязанского! Каждый считал себя великим князем, каждый из них свой удельный городок называл престольным! И будь так еще немного времени, и уже никогда Рязани не стать бы великим княжеством!.. Бог видит и знает, что я спас свою землю, и Он снова дает мне случай спасти от гибели Рязанскую землю. – Продышался, осмотрелся и заметил, что взгляды у многих изменились: уже  не было в них того презрения что было раньше. – Теперь, Федор, мы с тобой будем перед Богом и Землей нашей ответ держать: сможем ли мы сохранить великое наше княжество?!
Федор молчал, но глаза его загорелись, лицо ожило. Глеб продолжил:
– Передайте с отцом великокняжескую власть мне!.. Федор и многие бояре его вскочили.
– Не для этого я послан отцом своим великим князем!.. – и уже медленно, понизив голос. – Чтобы оградить мою Землю от гибели, согласен вести переговоры хоть с самим Антихристом!.. Только говори, Глеб, дельное, и почему мы здесь, а не у хана Батыя?
Лицо, взгляд и голос у Глеба переменились: решительное выражение лица, взгляд жесткий, мужественный, голос грозный.
– Меня Великий хан отыскал в Кипчакской степи, где я жил со своей семьей… Удивлен, Федор? А как же, у меня сыновья, внуки, все они сейчас вместе   с   половецкими   ханами,   которые   перешли   на   сторону Великого
 
монгольского хана Бату, который идет на Залесскую Русь, чтобы сделать русские земли своими союзниками или уничтожить, чтобы помогали им завоевать Западный мир или не мешали. Если этого не сделать, то русские будут висеть над ними и в любое время могут перехватывать, перезать пути между Западным миром и Ставкой Бату-хана. А западные земли монголо- татары обязательно завоюют! Им выгоднее нас иметь союзниками, чем врагами, так как мы будем соседями: его коренной Улус, величайшей его империи, будет расположен на землях Южной Булгарии…
Бату-хан предлагал (и еще сегодня не поздно!) Великому рязанскому князю, твоему отцу, выплатить десятую часть от всего: из князей, из людей и из коней: десятого из белых, из вороных, из бурых, пегих… от жита, промыслов… Да ты же знаешь! И ничего в этом обидного нет – так принято во всем мире, но вы отказались (даже не подумав!), гордо и оскорбительно ответив Великому хану через послов: «Когда нас всех не будет в живых, то все это будет ваше!» Вы тогда уже ему отказали миром все решить – воевать захотели. Так почему же сейчас решили на поклон идти?!. Молчишь! Ладно, не отвечай мне, но ответь тогда по-умному, пересилив свою гордыню, Великому хану …
Федор вспыхнул, крикнул:
– Тебя-то почему интересует наша судьба?!
– Не ори, – не дома!.. Великий хан Бату велел передать тебе, послу великого рязанского князя, что согласен заключить союзнический договор, если мы выплатим десятую часть от всего…
– Ты-то причем?!
– Притом, Федор, что великим князем рязанским буду я, вот потому с тобою говорю, и я дал согласия на выплату десятой части всего. Мы пропустим войска Бату через нашу Землю, обеспечим всем необходимым и выделим в помощь монголо-татарам конные полки: тяжелую конницу и легкую, а также пешцев.
Князь Федор и его бояре изумились и сразу не могли ничего сказать.
– Что молчите?.. У меня уже набраны свои бояре, дворяне, и мне вас не нать!..
Апоница смотрел побелевшими от гнева глазами на Глеба, но молчал, ждал, что ответит его княжич Федор. Рязанцы-бояре тоже гадали, что скажет князь Федор Юрьевич.
Федор вдруг успокоился, даже попытался улыбнуться, но получилась усмешка:
 
– Ты, называющий себя великим князем рязанским!.. Но пока я еще сын великого князя и я послан решать, как и что делать и поступить, – и  это я скажу самому хану Батыю. Веди к нему!..

Перед тем как зайти в большую белую юрту великого хана Бату (вблизи она была еще больше), послов рязанских (шестеро вместе с князем Федором) и князя Глеба с двумя своими боярами и переводчиком заставили пройти через два костра, где их опахнули горячим горьким дымом  шаманы. Подошли нукеры-охранники Бату, обыскали: заставили снять внутреннюю защитную кольчугу Федору и еще двоим его боярам. Князю Федору предложили отдать им и кинжал. Через своего переводчика Федор  попытался объяснить, что это не оружие, а украшение-талисман.
– Отдай, княже! – боярин Климент тоже знал половецкий – тюркский   –
язык и обычаи степняков.
Федор только сверкнул синими глазами. Нукеры перегородили ему  путь к юрте… На шум вышел, откинув наружный ковровый полог, которым закрывался вход в большую белую войлочную юрту, старший юртаджи. Он гортанно прокричал-приказал охранникам-нукерам что-то, а потом – князю Федору. Федор – боярину Клименту:
– Что он сказал?
Ответил Глеб Владимирович:
– Сказал, что нарушает князь закон послов, и это его дело, только пусть не ждет закона защиты и гостеприимства посла. Велел пропустить.
Федор, высоко задрав ногу в красном булгарском сапоге, шагнул через порог.
Не юрта, а – огромный шатер. Большая, светлая, теплая, – на уровне груди были небольшие окна, зашитые прозрачными пленками. (Из плевры внутренностей волов.) Верхнее волоковое окно-отверстие было прикрыто.
Бату сидел среди своих юртаджи и нойонов-тысячников; чуть в стороне позади его стояли наготове таргауды-телохранители – в коротких полушубах с прикрепленными сверху спереди стальными латами, в руках – односторонне заточенные заостренные мечи (очень удобные в ближнем контактном бою).
Послы сели, подражая хозяевам, скрестив ноги, напротив. Между великим ханом и его окружением и русскими – широкая скатерть, вышитая зелеными и золотисто-желтыми цветами, уложенная поверх двойного толстого  войлока-пола.  Еда  была  выставлена  на  скатерти  для  вида,  а    не
«насыти», – так не угощают даже на могилах усопших, – кумыса не было, не  то что вина.
 
Бату средний, жилистый, как и все его соратники-воины, круглолицый, курносый, по-азиатски смугл, почти безбородый, лет тридцати, неестественно широко белозубо улыбнулся, из-за прищуренных век нагло светились-жгли ярко-коричневые глазки: «ощупывали» Федора, сидящего на полу, неумело скрестившего свои длинные ноги, – видно было, что золотом обшитый халат хана надет поверх доспехов, из-под соболиной шапки выставлялись по обеим сторонам заплетенные черные косички. Его окружение будто не замечало посланников великого рязанского князя.
По тому, что хан Бату был без своего полководца и советника Субэдэ и не присутствовал ни один хан-чингизид, было ясно, что уже все решено и что сейчас они ведут переговоры только для переговоров.
Бату перестал лыбиться. Сжал губы (и от того у него выделились скулы), заговорил строго, как будто приказывал, изучал глазами русских. Обратился к князю Глебу Владимировичу (переводчик продолжал переводить, чтобы русские поняли):
– Глеб князь, ты все сказал Федору, что я тебе сказать велел?!
– Да, великий хан! – правую ладонь приложил к груди. – Но он не ответил мне, сказал, что тебе, великий, сам скажет.
Бату перевел свой жгучий пронизывающий взгляд на Федора.
Глаза встретитлись: один яркий светло-карий, сверхнаглый –  считающий себя, как и все чингизиды, серхчеловеком, другой синий – цвета темно-синего предгрозового неба… Это длилось какое-то мгновение, но за то время они успели кое-что сказать и даже ответить друг другу, два человека, каждый занимающий определенное место в истории и в жизни своих народов, представители разных человеческих рас, культур и религий…
– Князь Федор, мне сказали, что ты привез хороший гостинец и великолепных коней, а я вот тебя даже вином и аракой не могу угостить, потому что я на войне: Яса запрещает пить, а кто нарушит, – будь то простой воин или нукер, или же хан, – тому смэрт (волнение охватило и переводчика)!.. Как решил? Ведь отец тебя послал не войну мне объявлять, хотя вы, не подумав, уже объявили войну, отказавшись платить десятую часть от всего, и оскорбили богов наших и единого Бога Вечное Синее Небо и Меня!..
Князь Федор заговорил (от напряжения у него волосы под шапкой шевелились и ходил кадык):
– Мы никого не оскорбляли: ни тебя, ни твоих людей, и тем более ваших богов! А то, что мы отказались платить откупную дань вам, то мы никогда и никому не платили и не платим дань!.. Мы с вами не хотим воевать
 
и не отказываемся быть вашими союзниками, тем более, когда вы хотите идти на Володимерское княжество, чтобы покорить, – это нам хорошо: мы на них тоже зуб имеем – они многожды зорили нашу землю, дедов наших в полоне держали, как со своими рабами обращались. Мы пойдем с вами, но обязательное условие, которое вы должны соблюсти: не входить в нашу землю, обойти ее с восхода, а мы пойдем на Володимер через Коломну и Москву – ударим с запада. Поможем вам и сеном и хлебом, сколько сможем, а остальное довозьмете на Володимерской земле. А великим князем пусть остается мой отец.
– Якше! Но по нашим условиям поможете покорить урус земли; великим князем будет вот он, Гылэб; мы войдем в Рязанские земли, и вы дадите мне десятую часть всего!.. Начнем с князей, с тебя Федор, – хитро посмотрел хан Батый на боярина Антропа и вновь перевел взгляд на молодого князя, – говорят, у тебя красавица жена?.. «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей…»
Вдруг Федор (сидевший до этого в страшном напряжении) рассмеялся (лучше бы закричал!) – перебил великого хана и – глядя ему в глаза:
– «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь»!
Оскорбился, взъярился Батый, попытался вскочить, забыв  о незажившей ране, в полусогнутом положении, показывая рукой на князя Федора, закричал высоким гортанным голосом:
– Донггуз!.. Убить!.. Он нарушил закон посла: с оружием вошел, оскорбил наши обычаи, Веру и Меня, Великого хана! Казнить без кроволития, чтобы душа его не могла выйти из тела и вечно страдала!..
Миг и несколько таргаудов-исполинов умелыми  движениями отбросили от Федора, – вставшего и попытавшего защитить своего княжича,– боярина Апоницу, загнули молодому рязянскому князю голову назад так, что он затылком коснулся своих пяток – короткий дикий крик умертвляемого (одновременно хруст и треск рвущихся сухожилий, мышц, ломающихся  костей еще живого Федора) и вот уже обездвиженное его тело с переломанным хребтом лежало ничком на войлочном ковре, вылезшие из орбит от боли глаза, смотрели изумленно от того, что с ним сделалось.
Глеб и его сопровождавшие бояре отпрянули от казненного Федора и рязанских бояр, которые какое-то время, онемев-остолбенев, смотрели на происходящее. Но это длилось недолго: Апоница очнулся (из ноздрей текла кровь),  встал  во  весь  рост,  за  ним  –  послы-бояре.  Батый  показал        знак
 
ладонью   на   Апоницу:   «В   сторону!»   и   на   остальных   рязанских      бояр:
«Изрубить!». Таргауды не дали сделать даже движения послам русским: Апоницу отбросили в сторону, прыгнули на бояр, – теперь уже в руках телохранителей сверкнули булатной сталью полусогнутые односторонне заточенные мечи… Послышался жудкий звук мечей стукающих-рубящих тела живых людей… Груда окровавленных трупов легла, рядом со все еще мучительно умирающим князем Федором (ни шевельнуться, ни простонать – удар сердца в полтона, дыхание – чуть отпотеет зеркало!). В стороне валялся, катаясь от боли, со стоном, боярин Апоница…
Хан Батый брезгливо (и уже без гнева) приказал:
– Выбросить тела на корм зверям и птицам! А тебя, – обратился к уже сидящему и раскачивающемуся и стонущему от горя и боли (больше от душевной) Апонице, – я прощаю. Мне было сказано, что ты был верный слуга у Федора и был его пестуном; я увидел, что это так, потому и щажу.
Апоницу затрясло, он приподнялся (нос опух, из ноздрей на седые усы, бороду капала кровь) и, задыхаясь от гнева, глядя побелевшими глазами на Батыя, закричал:
– Ты почему не убил меня?! Я хочу быть вместе с ним, мне не нужна жизнь: как я могу жить после того, как его убили на моих глазах, а я не смог защитить?! – и вопленно: – Убейте меня! Не лишайте меня такой чести – погибнуть от врагов наших! Ты, Батыга, чванишься тем, что покорил полмира, но нас, шестерых русских, не смог покорить! Ты убил наши тела, а души наши не смог покорить и убить!..
Джихангир повернулся к одному из своих юртаджи и – негромко:
– Пусть верный слуга достойно по ихней вере проводит тело своего господина на Тот Свет, пусть видят, что верность служения своим господам я поощряю даже врагам! После дайте ему коня и сопроводите его до своих раньше, чем мы придем.

Глава четвертая 1
Получив через скоровестников послание сына Федора с Воронежа, великий князь рязанский Юрий Ингоревич решил не ждать, пока соберутся все силы. Про себя (как и все рязанцы) он надеялся и ждал благоразумия от своих     соседей     великих     князей     Юрия     Всеволодовича     и    Михаила
 
Черниговского, но ни тот и ни другой пока молчали – Владимирский князь –
на повторную просьбу помочь.
Потеплело. Пошел снег крупными хлопьями. Пришедшие из селений крестьяне оживали: «К добру снег-то: жито озимое хорошо укроет от  морозов, и влага будет весной – богатый урожай ржи будет на будущий год!..»
Но князья рязанские и бояре (кроме старого Коловрата, который говорил: «Надо идти, чтобы доспеть до укреплений на реках Воронежах или совсем не ходить, а остаться на Рязани за крепкими стенами, – по-другому татары перехватять в поле и не уйти тогда от них!..») большинством своим пересилили: уговорили Юрия Ингоревича подождать. Прошло еще два дня. Тревожно! Все ждали вестей от посольства, отправленного к хану Батыю.
На третий день пришел к великому князю Коловрат. Справившись с одышкой, тяжело дыша, он вновь попросил Юрия:
– Княже Гюрьги! Не можно уж более ждать: или выступить на Воронеж, а ежели нет, то огородить Рязань внешней защитой и на грады поднять воев, изнутри за градом поставить камнеметы, чтобы можно было бы бить по ворогу, приступавшему к городским стенам. Опасно более бездействовать, надо обороняться теми силами, какие есть, а то и этими…
– Господи, прости нас и помоги не допусти!.. – перебил и перекрестился великий князь. – Дай нам хотя бы время, чтобы мы успели подготовиться!..
– Гюрьги княже! Они не так дики, как мы считаем, коли полмира полонили, да ведут их сыны Чингиса… Я в Киеве был, после того как побили нас татары вместе с куманами на Калке. Кое-что узнал о «незнаемых татарове» – тебе не раз говорил уж… Хан Батый – это внук самого Чингиса – повелителя многих народов и земель на Востоке… Мы зря не домысливаем их. Нам бы поднять не только русских, но и лесные охотничьи народы, которые уже готовые воины. Ведь служат же они у тебя в дружине: взять хотя бы сотника Таймета и трех его сыновей, старший Радим – десятник у моего сына. И скажу тебе, что они меряне, как себя они называют, – в миру черемисы, – прирожденные воины. Взять этого же Таймета: хотя и крещеный и детей своих (сыновей и дочерей тоже крестил), но по обычаю своих предков он в бою никогда не побежит и, если придется погибнуть, то умрет смертью воина, чтобы душа попала в Рай, где ждут ранее ушедшие туда его предки…
Вбежал в горницу отрок, – низкий поклон и встал: простоволосый, в рубашке-косоворотке, – затрепетал, бледнея светлым ликом, открыв широко синие глазища, то и дело стряхивая со лба свисающую русоволосую челку,  не
 
отрываясь, глядя на великого князя: ждал, когда тот обратит на него взор, разрешит-спросит слугу.
Юрий Ингоревич повернулся к нему, – с тревогой в голосе:
– Говори!
– Везут боярина Апоницу, – на полдня в пути, – вперед он выслал одного из своих попутников, который прискакал…
– Где он?! – и великий князь сам бросился (совсем не по-князьи) вниз. Кинулся на прибывшего воина, который от такой встречи с князем  растерялся: стоял столбом (даже большую меховую шапку не сдернул со своей головы, – не то чтобы поклониться великому князю).
– Что?! Что с моим Федором? – уже второй раз спрашивал князь воина- отрока.
– Помирает боярин-то, – весь запекший кровавыми ранами, ужо сидеть не могет в седле, мы его верьми привязали…
У Юрия Ингоревича бабочкой затрепетала-ожила мысль, что Федор жив, но вглядевшись в лицо вестого, схватил его рукой за грудки полушуба и, задыхаясь, выдохнул:
– Говори, что с моим сыном?! – что ты все про Апоницу!..
– Помре!.. – заплакал отрок, как будто по его вине это случилось.
Юрий Ингоревич был готов к такому, но все равно как будто кто-то ударил его: покачнулся, зашатался, отпустил вестового, – тихо, с болью в хриплом голосе:
– Как это случилось?!.
Совсем растерялся молодой воин и уже ничего путного не мог ни сказать, ни объяснить. Заревел сильнее: – Не знаю… Спросите боярина Апоню…
– Одежду! Коня мне! – и кинулся великий князь во двор. Через несколько минут он уже (в сопровождении двух десятков конных) вылетел через Исадские ворота.
. . .
Кони выдохлись, перешли на шаг. Пасмурный зимний день, снег перестал идти, проснулся ветер и начал поднимать поземку.
Поспели вовремя: еще бы немного и умер бы старый Апоница, – он начал уже засыпать неземным сном. Боярина развязали, опустили, уложили на разложенные тулуп и шубу. Будили. Юрий Ингоревич нагнулся, позвал боярина, назвался: пошевельнулся Апоница, подал чуть слышимый голос- стон. Кинулись-помогли два воина-дружинника: приподняли вместе с меховой  шубой  –  боярин  открыл  свои  уже  наполовину  неземные  глаза, –
 
верный слуга великого князя Юрия Ингоревича и пестун его сына Федора, – в рваной и грязной одежде (кое-где пропитанной кровью) измученный «в усмерть», – исхудавший – с усилием захрипел-заговорил, прерываясь беззвучными рыданиями, – катились мелкими каплями бессолые слезы  по его лицу, бороде и тут же застывали.
– Хребтину ломали ему!.. Мучительной долгой смертью казнили его, окоянные!.. Никого в живых не оставили!.. Меня отпустили, – как не упрашивал-просил смерти! – вам поведать… На моих глазах умирал наш соколик!.. Глазами только смотрел – ни сказать, ни  крикнуть,  ни шевельнуться не мог… Похоронил я его, как смог, на чужой сторонушке, в холодной земле!..
Стояли, смотрели и слушали еле слышимый голос умирающего боярина. Все были изумлены услышанным и увиденным (Апоница умер на их глазах). Первым пришел в себя великий князь: распорядился, чтобы вновь тело Апоницы погрузили на коня, привязали и велел гнать в Рязань: «Может, в тепле оживет еще!» – хотя не только он, но и все знали, что такого чуда не сотворится.

. . .
Уже на подходе к стольному граду люди (в основном селяне, расположившись лагерем вокруг Рязани) по одному, группами старались приблизиться и рассмотреть боярина Апоницу, расспросить кого из младшей дружины великого князя. Рязань уже знала, что случилось с князем Федором и отправленным посольством в стан хана Батыги…
В княжеском дворе: шум, хлопанье дверьми, рыдания, вопли… Старая княгиня Аграппина (мать Федора) в рыданиях билась на руках у плачущих боярынь.
До этого как-то державшийся князь Юрий Ингоревич, добравшись до своего дома, заехав во двор, отпустив дружину, дал себе волю: казалось, потерял разум; рвал на себе одежду, крича:
– Это я виноват в его смерти! Знал ведь, что не помогут никакие подарки-посулы!.. Только меч и мои молодцы-удальцы – узоречье  рязанское
– должно быть ответом Батыге!..
. . .
На следующий день известие о гибели-убийстве Федора получила Евпраксия, – жена Федора была в Зарайске, где она вместе с мужем жила. Захотела лично сама еще раз выслушать посланника-вестового великого рязанского  князя!  Стояла  и,  не  отрываясь,  смотрела  на  говорившего,       –
 
высокая, стройная, смугленькая, красивая – испугалась (только теперь до нее дошел весь ужас и смысл услышанного!): в черных миндалевидных глазах – ужас, безумие. Семеня ножками, подошел к ней сынишка (только-только начал ходить) – интуитивно, как это делают маленькие дети, понял, что что-то случилось: маме плохо, и он хотел помочь ей и что-то залепетал на своем язычке, прижался к ее ногам, подняв на нее отцовские синие глаза. Взяла на руки Евпраксия своего дитя, обняла, зарыдала и побежала по лесенке вверх и
«бросилась она из превысокого терема с сыном своим Иваном прямо на землю и разбилась до смерти».

2
«Едва отдохнул князь от великого того плача  и  рыдания,   стал собирать воинство свое».
Перед самым выступлением Юрий Ингоревич пошел в церковь Успения Пресвятой Владычицы Богородицы. «И плакал много перед образом пречистой богородицы, и молился великому чудотворцу Николе и сродникам своим Борису и Глебу. И дал последнее целование великой княгине Агропине Ростиславовне, и принял благословение от епископа и всех священнослужителей».
. . .
Несмотря на то, что часть населения (коренные финские народности, проживающие на рязанской земле, отдаленные русские поселения) не была извещена, собралось под Рязанью и выступило в поход, как говорят летописи, около сорока тысяч воинов и ополченцев. (Но в действительности чуть более 8 тысяч.) Кроме войск рязанские счетчики насчитали тысячу двести телег с продовольствием и запасом оружия и походной рухлядью; кроме того, с собой вели тысячи запасных коней…
 
Глава пятая

1
Войско рязанцев и муромчан во главе с великим князем Юрием Ингоревичем выступило навстречу монголо-татарам, чтобы на рубеже Воронеж Лесной закрыть путь врагу на свою землю, отбить атаки батыевских орд, и при возможности, когда подойдет помощь владимирская и черниговская, совместными усилиями отбросить кочевников, – как не раз делали с половцами, – а затем разбить их в Степи.
Непосредственно перед выступлением рязанские войска были построены в поле на виду Рязани (провожающие забрались на городские стены и смотрели на своих мужей, отцов, братьев и просто на русских воинов,
– махали руками и кричали, некоторые крестились и молились за рязанское воинство, а потом замолкли: слушали, как великий князь Юрий Ингоревич, воздев руки к небу, сказал дрожащим голосом, со слезами на глазах: «Избавь нас, Боже, от врагов наших, и от подымающихся на нас темных сил и освободи нас, и сокрой нас от сборища нечестивых и от множества творящих беззаконие! Да будет путь им темен и скользок!» – сказал не очень сильным голосом, но все услышали).
. . .
День прошли. Два. К вечеру третьего, уже к концу короткого зимнего дня приискали на полузагнанных конях высланные заранее сторожа, которые доложили страшно неприятную весть, что пешие татары штурмуют русский сторожевой полк на реке Лесной Воронеж.

. . .
Монголо-татары атаковали укрепления, построенные русскими на берегу реки Лесной Воронеж, огораживающие-защищающие рязанские земли (проход через Черный лес) от Степи. На штурм бросили всю имеющуюся пешую рать, состоявшую в основном из буртас, оседлых  полеских кипчаков, волжских булгар и мордвы. Вооруженные копьями, секирами, трезубцами и дубинками, они шли в бой, как на смерть, – у них не было выхода: сзади их шли-гнали татарские сотни, – чуть кто из пешцев замешкался, – получал две-три стрелы в спину… Сутки бились. Сторожевой русский полк оборонялся умело и мужественно (стояли насмерть и не за страх, а за Родину!), нанося огромные потери, но силы были явно не равны… Русские сражались до последнего: даже раненые продолжали биться, пока предсмертная судорога не скручивала, не сковывала окровавленное тело!..
 
После взятия укреплений – прорыва на рязанские земли, – пешцам татары дали отдохнуть сутки. (Численность их, оставшихся в строю, была еще очень велика.) А затем пошли навстречу рязанцам, которые спешили во главе с великим князем на помощь сторожевому полку.
. . .
Вместе с войском перешел по льду на правый берег  Воронежа Польного и Бату с личной охраной и юртаджи. В утренних сумерках ему поставили походную войлочную шатер-юрту. Перед тем, как войти в свою юрту, Джихангир, сидя в седле, откинувшись на спинку, смотрел на свои войска: сотни и тысячи в строгом порядке продолжали переходить реку, поднимались на пологий луговой берег и шли нескончаемым потоком  до реки Воронеж Лесной, а, перейдя его, поднимутся на крутой правый берег Воронежа Лесного – вступят на русскую – рязанскую – землю. В эту ночь он был в седле и не спал!.. (Боль, сковывающая движение в поясничном отделе, он научился преодолевать, и со стороны было незаметно, как он страдает.) И сейчас Бату-хан в полудреме обдумывал то, о чем они ночью говорили с Судэбэ-багатуром, – старый полководец предлагал, в связи с изменившимся положением, ввести изменения в тактический план боевых действий…
Бату чуть повернул голову и, обращаясь к одному из своих юртаджи:
– Хана Кюлькана – ко мне, – он уже должен подъехать, – пусть  зайдет!..
– сам, – отказавшись от помощи, – сполз-съехал с коня, подал повод протянувшему руку таргауду-стремянному.
В юрте Бату открылся тяжелый ковровый полог и вновь закрылся:  вошел младший сын Чингиса Кюлькан. Хан Бату, Кюлькан и главный юртаджи Ургэн со своими помощниками и больше никого. Кюлькан знал, что от Ургена и его помошников нет никакого секрета не только в военных делах, потому джихангир-племянник и его дядя-темник вели себя свободно: обнялись, потерлись щека об щеку. Кюлькан с короткой бородой, высокий, широкоплечий, лобастый, молодой – в отца, но смугл – в мать-татарку. Бату коренастый, по плечо своему дяде, круглолицый, старше почти на семь лет.
Бату-хан, пользуясь своим правом, назначил Кюлькана (на всякий непредвиденный случай) своим преемником во время похода на Запад. Кюлькан был действительно талантливейшим, умнейшим из всех чингзидов,  и притом с такой внешностью и поведением, что, еще не зная, кто он, люди интуитивно (по-звериному) чувствовали, кто он, – от него исходила такая же сверхмощная биоэнергетика, как и от его отца… Это был прирожденный вождь и полководец! Если бы он был рожден от первой – главной – жены,  то
 
даже в такие молодые годы занял бы место своего великого, – одновременно страшного, – сверхчеловека-отца.
Близкородственные отношения между Бату-ханом и Кюльканом были в тысячу раз усилены уважением друг к другу: как умелыми и мужественными полководцами-ханами. Кюлькан знал, что его племянник Бату с 19 лет водил тумены в Северном Китае и громил современную (для того времени) императорскую армию, брал города-крепости со сверхмощными каменными стенами и башнями. Лично сам мог в бою, когда требовала обстановка, летя на бешеном скаку, поражать стрелами противника (выпуская 20–30 стрел в минуту) на достаточно большом расстоянии…
…Светили сальные плошки-факела. Пахло овчиной, конским потом и копченым мясом, салом и полынью, сухие пучки которой всегда развешивались внутри шатра-юрты: напоминало домашний очаг в родной Монголии, не давало забывать, откуда ты и кто ты есть. Кюлькан снял верхнюю одежду, меховую рысью шапку, – на голове свесились две (по  обеим сторонам) черные короткие косички. Юртаджи подали  приготовленные чаши с горячим напитком-едой, куски разогретого копченого мяса. Пока ели, Бату спрашивал, Кюлькан отвечал. Разговаривали вначале как обыкновенные люди: о том, как доехал, как чувствует себя дядя, – потом уже: о состоянии войск, обеспечении кормами коней, здоровы ли кони…
Насытились, оставили в стороны чаши. Урген развернул карту, где с большой точностью были отмечены реки, озера, города, городки и даже небольшие населенные пункты; особо выделены были расселения и территории финских племен, – меря и черемисы уже подразделялись:  первые как оседлые – земледельцы, вторые как лесные – охотники. Например: Ростов Великий был обозначен как Ростов Мерянский; Галич Мерянский… (Русские летописи это подверждают.) Три пары черных косичек свесились над картой…
– Вот к этому рязанскому городу Коломна, который находится за рекой Окой, подходит урусское войско: основные полки из Владимира, Суздаля и помощь с Великого Новгорода. А ведь с Ярославом (сейчас он в Киеве) есть уговор, что он не будет встревать!..
Бату поднял лицо, щурился-смотрел на Кюлькана, – ждал, что скажет, но тот молча продолжал смотреть-разглядывать карту.
– Мы предпологали, что Рязани будет помощь, но чтобы такая!.. Надо ускорить наше продвижение. Я дал приказ, чтобы Мэнгу, Гуюк, Кадан,  Буджэк, Хэйдэр немедленно выступили и, пройдя вот отсюда (через Дикое поле),  взяли  Пронск,  Ижеславль,  Ряжск  и  все  мелкие  города  и     селения;
 
Мэнгу, Гуюк, Кадан и Хэйдэр по Прони вышли к реке Оке, перерезав и загородив путь помощи с запада Рязани… Буджэку с юго-юго-запада установить дозор-охрану; самому с основным составом тумена быть здесь, чтобы при необходимости смочь ударить по урусам, которые могут прийти на помощь из Черниговских и Северских земель. А с юга может прийти  помощь!
– только, если даже придет, то она не должна успеть! Нет, меня известили, что черниговский князь пока не поможет, отказал, – он южные свои рубежи усиленно укрепляет, – я велел союзным нам кипчакам поставить свои вежи вдоль южных границ Переяславля и юго-восточных границ Чернигова. Так что большая часть наших сил, которая перекрывала границу с Черниговым, освободилась, и потому мы их бросаем на Пронск, Ижеславль, Ряжск и  другие города в этом направлении, чтобы, взяв их, пополнив запасы мяса и хлеба, с великим полоном (без этого трудно будет взять Рязань) прийти к Рязани, окруженной к тому времени. Ты должен загородить путь урусам, которые идут на помощь Рязани. Сделай так, чтобы они остановились в районе Коломны, не перешли Оку! Ты выедешь прямо сейчас, тут, в месте слияния рек Ранова и Верды, присоединится к тебе Танкнут. Силами двух конных туменей, – ты главный, лично отвечаешь за успех или  неуспех военной операции! – двигаешься по направлению города Заразска. (Позднее будет именоваться Зарайск.) До Заразска вы обходите все укрепленные города, которые будут сопротивляться, покоряя только те, которые  не отнимут у вас ни времени ни сил. Но до того, по пути, ты должен взять Заразск. В том городе у рязанцев хранится святой лик, который охраняет и спасает будто бы ихнюю землю, и княгиня-вдова князя Федора – ее нужно полонить и переслать ко мне. Как всегда, предложите сначала сдаться Заразку, чтобы не гневить нашего бога Сульдэ, потом, когда не сдадутся, – и, если и сдадутся, – уничтожить всех, которые нам не понадобятся в войне! Но напомни тысячникам, сотникам, чтобы не трогали жилища и людей не урусутов, которые, так же как и мы, верят почти одним и тем же богам. Иначе они – урусы и иноплеменные – объединятся и тогда нам будет плохо! Нам не нужны объединенные урусские земли-княжества – поодиночке нам их легче подчинить – сделать нашими союзниками или уничтожить: мы не можем, выполняя волю нашего деда-отца великого Чингиса и нашего бога Вечного Синего Неба, идти на Запад, оставив за своей спиной сильный непокоренный народ!.. Да Святой лик не трогай! – оставь у урусов. Когда мы построим столицу Великой нашей империи в Южной Булгарии на берегу Итиля, соорудим огромные храмы мировых религий, и в том числе православной, которые будут центрами этих религий и оттуда главные священники будут
 
управлять-помогать нам руководить миром, завоеванным нами, вот тогда у нас появятся свои Святые и ихние лики понадобятся… Православная вера уже помогает нам: она говорит, что мы посланы Богом за грехи ихние, потому с нами не сладить, а лучше покориться, разве против воли Бога можно что-то сделать!?. Они, урусские священники, как будто вторят нашим словам, мы же тоже говорим и посылаем эти слова впереди себя, что мы посланники Бога на Земле, наказывающие народы за их грехи!.. Но сам, не останавливаясь, – вперед!.. Уничтожь все города, городки и селения по правому берегу Оки напротив Коломны, но реку не переходи – закрой дорогу урусам, если они пойдут в Рязань на помощь. Но надеюсь, что, увидев вас так скоро и неожиданно, они остановяться и будут ждать-выяснять и уже не успеют прийти на помощь Рязани. Встанут в оборону, а это уже наполовину проигравшие битву!..   Мы возьмем Рязань и, захватывая и уничтожая города и селения вверх по Оке, подойдем к тебе, а там, на месте, поступим как надо и как велит наш Бог. – Бату говорил и одновременно водил глазами по карте, рассматривая города, которые были помечены как рязанские: Рязань, Новый Ольгов, Белгород-Рязанский, Переяславль-Рязанский, Борисово-Глеб, Коречье, Ольгов, Свирельск, Ожск, Ижеславль, Пронск, Коломна, Добрый Сот, Ростиславль, Заразск, Данков, Дубок, Исады… – Каширу и Тулу (примыкали к северо-западной части Рязанского княжества) не будем пока трогать – это спорные города западно-земельных княжеств. И Городец Мещерский тоже оставим – Муромские земли: города и селения Гази Бурундаю, идущему от Нижнего Новгорода, мною не велено трогать. Давай, Кюлькан, сын Великого Чингиса, Покорителя Мира! Веди своих неустрашимых на нежелающих покориться нам врагам, смеющим встать поперек божьей воли! Пусть кони наши будут быстры и нукеры наши бесстрашны и неутомимы!..

Тумен Кюлькана – это одиннадцать тысяч отборных воинов – тяжело- и легко вооруженных – на более чем тридцати тысячах откормленных, отдохнувших, сильнейших боевых монгольских конях (у каждого по два, а у некоторых даже три запасных коня) понеслись с гулом, подобным горному обвалу, поднимая снежный ураган, туда, куда направила воля Джихангира, сильнее которого на Земле не было ничего!..

. . .
Войска (в абсолютном большинстве были все-таки не воины-
профессионалы, и они не имели даже представления о приемах
единоборства,   не   то   чтобы   организованного   группового   боя   с врагом!)
 
великого князя Юрия Ингоревича прошли в закованный в прочный лед верховья Хунты и начали растекаться между верховьями Становой Рясы и Лесного Воронежа, когда прискакали посланные вперед сторожа, которые сообщили, что монголо-татары прорвали оборону на Лесном Воронеже и устремились навстречу им.
Великий князь и его союзно-вассальные князья хотя и предвидели это, но надеялись все же, что они успеют на пограничные укрепленные рубежи, где они могут дать бой Батыю и на какое-то время задержат его, а к тому времени подоспеет помощь. (Они все, русские, до последнего верили, что братья-русичи придут все-таки на помощь!) Действительно, каким-то образом дошла весть до рязанцев, что объединенное русское войско уже подходит к Москве-реке и собирается спуститься по ней к Коломне и реке Оке и, как только укрепится лед, перейдет Оку и придет на помощь. (Ока – широкая, многоводная – поздно встает. Надо отметить, что разведка монголо-татар работала лучше: они раньше узнали о подходе русских к Коломне.)
Рязанское войско построилось в боевые порядки: впереди шел сторожевой полк, за ними тоже пешцы; на левом крыле – конный полк князя Романа Игоревича и муромцы-пешцы; на правом крыле – Пронский и Ижевльский полки – в основном пешие; позади в центре подпирал и держал все войско объединенный великокняжеский полк (куда были собраны все остальные войска из русских городов и земель со своими князьями и воеводами) во главе с Юрием Ингоревичем; за великим князем ехал знаменосец с красным великокняжеским стягом с гербом на высоком древке
– был далеко виден среди белой снежной равнины (хотя день был не солнечный).

(Перед этим Юрий Ингоревич произнес речь перед войском: «…воздел руки к небу и сказал со слезами: “Избавь нас, боже, от врагов наших. И от подымающихся на нас, отводи нас, и сокрой нас от сборища нечесливых и от множества творящих беззаконие. Да будет путь им тяжел и скользок… О, государи мои и братия, если из рук господних благое приняли, то злое не потерпим ли?! Лучше нам смертью славу, вечную добыть, нежели во власти поганых быть! Пусть я, брат ваш, раньше вас выпью чашу смертную за отчизну отца нашего великого князя Ингора Святославовича”».)

Шли до вечерних сумерек. Пешцы устали: снег – чуть ли не до колен. Остановились. Не разводя костров, поев всухомятку, вместо питья  лизали снег в темноте, присели-прилегли кто как, кто на чем. Конным – легче, они,
 
сидя в седлах, не мерзли, пытались дремать; кони, стоя, с тяжелым всадником на спине, покачиваясь, спали, – но некоторые во сне, раскачавшись, роняли седока или же вместе с ним падали на холодный снег.
Под утро ветер переметнулся, усилился, задул с запада, поднимая снежную поземку, заметывая пешцев, нагребая сугробы вокруг телег и конных. Что было бы дальше, если бы впереди в утренних сумерках не замельтешили темные тени вражеских пластунов, послышались звуки сопения тысячи носов, кашля и приглушенный стук-бряк оружия – все это быстро приближалось…
Многие русские, полуостуженные, продрогшие (пот на спинах так и не высох, и нижнее белье стало леденяще-мокрым), даже обрадовались: «Хочь согреюсь!» Судорожно нашаривали-хватали плохо сгибающимися пальцами свое оружие…
До рассвета шел бой сторожевого полка русских с напавшими на них
«татарами». Ни правое, ни левое крыло, основной большой полк рязанский  не участвовали. Был приказ, чтобы увлекшись, не шли вперед, не наступали, не отрывались. Но когда рассвело, русские сражающиеся увидели-разглядели и поняли, кто перед ними. Самолюбие было сильно задето: рязанцы всегда били, не считаясь числом, мордву, буртасов и оседлых половцев и других народцев, а тут столько времени, принимая их за татар, бились с ними, как с серьезным противником. Закричали, заревели громовыми голосами русские, встали во весь рост – сначала по одному, потом – все – и с боевым кличем пошли валить-ломать ряды пеших «татар», и, которые, еще не были убиты, вначале по одному, а затем и остальные, побежали, бросая оружие, спотыкаясь, падая, не вставая на ноги, по-звериному: на четвереньках – махом…
 
 
Рязанские пешцы (сторожевой полк и пешцы из основного полка), вложив в погоню всю силу, злость-ярость, оторвались от остальных и неожиданно были атакованы спереди, по бокам конными лавами врага, которые, приблизившись на лучный бой, устроили карусель вокруг русских, стреляя из луков: тысячи стрел затемнили воздух и усыпали преследовавших пешцев. Рязанцы вначале растерялись-остановились, затем, прикрываясь щитами, начали медленно отходить назад, но тут тяжелая конница татар вклинилась в свободное пространство между пешцами, далеко оторвавшимися от своих, и, развернувшись, стала колоть, рубить, сбивать топтать обученными боевыми конями в окованных в легкие кожаные латы,  не прорубаемые ни мечами, ни копьями рязанцев…
Одновременно (в это же время) лавы легкой татарской конницы окружили основной рязанский полк и начали просто расстреливать… Только конная дружина князя Романа, преодолев встречный смертоносный ливень стрел, пробивающий даже стальные пластины русской брони, проходящие сквозь кольчугу, как будто бы ее и нет, оставшиеся в живых, приблизились на ближний бой и, вступив в контактный бой с монголо-татарами, смогли сами вырваться из смертельной петли и помогли великому князю с небольшой частью личной дружины уйти от гибели…

Вот как описывается это сражение в «Повести о разорении Рязани ханом Батыем»: «И пошел (Юрий Ингоревич) против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских. И напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых  пало.  И увидел  царь  Батый (руководил  этой  битвой  Судэбэ),  что
 
сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева Божия кто постоит! Батыевы же силы велики были и непреоборимы; один рязанец бился с тысячей, а два – с десятью тысячами. И увидел князь  великий, что убит брат его, князь Давид Ингваревич, и воскликнул: “О, братия моя милая! Князь Давид, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сей  чаши не изопьем!” И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно сражаясь, так, что все полки татарские дивились крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Здесь был убит благоверный великий князь Юрий Ингоревич (нет, не убит), брат его князь Давид Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенчкий, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные, и воеводы крепкие, и воинство: удальцы и резвецы рязанские… Ни один из них не повернул назад, но все (не все!) вместе полегли мертвые. Все это навел бог грехов ради  наших.
А князя Олега Ингоревича захватили еле живого…»
. . .
…Бату-хан вышел на воздух. Метель стихала. Небо яснело. Сидя верхом на коне, с открытым смуглым лицом, встречал, смотрел и слушал то и дело прискакивающих к нему гонцов-скоровестников, затем, глядя на застолбеневшего перед ним скоровестника, думал какое-то время, если нужно было, еще раз дополнительно выпрашивал-уточнял, а потом отдавал короткие четкие приказы, и гонец, повторив приказ, крутанувшись на месте, пускал коня в карьер – уносился прочь. Верховный был в курсе всех событий  и знал, что происходит не только в зоне действия его армии, но и вокруг, потому он часто, опережая события, сам отсылал гонцов-скоровестников с приказами, указаниями и требованиями, за неисполнение которых каралось смертью независимо от чина и сословия.
Недалеко (под рукой) всегда находился Урген – один или с помощниками-юртаджи. Бату позвал главного юртаджи, спросил:
– Что сообщает Судэбэ?!.
– Ничего нового. Ты все то уже знаешь.
– Все равно: проговори!
– Рязанский князь разбит! Все пешее его войско полегло, он с оставшимися у него конной дружиной и конниками князя Романа окружен. Ночью их было трудно взять: они огородились телегами и возами. Решили подождать до утра: к утру будут готовы катапульты и большие луки, стреляющие  стрелами-копьями,  поражающие  людей  и  коней  на  большом
 
расстоянии; мы их закидаем огромными камнями и расстреляем большими стрелами!
– Почему Судэбэ не берет их в плен?! Из них хороший впомогательный рязанский тумен можно создать!
– Им предлагали, но они предпочитают смерть, чем плен.
– А князя Олега пленили же!
– Он был без сознания, тяжело ранен… Как только он немного придет в себя, Судэбэ пошлет его к тебе. – И, предвидя вопрос, Урген продолжил: – У нас большие потери: мы остались почти без союзного пешего войска; много кипчакских сотен полегли в бою…
Бату-хан сделал резкое движение в сторону Ургена, тяжело смотрел на него (мог и так), опустил-прикрыл меховой ослепительно белизны шапкой (из снежного барса) свой широкий высокий лоб:
– Передайте всем, что мы не можем нести такие потери!.. Было сказано, чтобы с урусами не вступать в открытый бой! Нужно загонять их в ихние деревянные города и сжигать их вместе с женами и детьми, если не сдаются!..
. . .
Великий князь Юрий Ингоревич и его племянник князь Роман Игоревич со своим воеводой Милославом, сидя на разостланных шубах, ждали посланных на разведку с двумя десятками проводниками воинов- дружинников великого князя. Они должны были уже вернуться. Тревожились князья.
С местными народами-язычниками договорился Милослав – сам некрещеный, язычник (только с ним разговаривали и ему верили меряне и меряне-черемисы, воинственные – не мирные меряне, мещера, мурома, так как русские крещеные в их глазах были предателями веры своих отцов и дедов – еще были живы среди русских и инородцев деды, которые помнили, когда большинство русского населения было некрещеным, так же как и финские волжские племена – язычниками, это почти одной веры, потому они (и некрещеные русские) считали, что боги через монголо-татар наказывают русских за предательство-измену своей вере, потому и не очень-то разговаривали и помогали христианам-русским!). Они с воеводой Милославом были как бы одной веры: не христианами – и это было ближе и роднее, чем язык и даже кровное родство в то время. (Да и, наверное, во все времена!)
Окруженные русские огородились телегами, которые предварительно опорожнили:   хлеб   перегрузили   на   извозных   коней,   остатки    скормили
 
лошадям; мясные и прочие съестные припасы были розданы, – на пустые телеги погрузили трупы погибших русичей, – предварительно попросив прощения у Бога, – придав им положения сидящих, вложив в закостенелые руки им оружие; за телегами встали вооруженные спешившиеся дружинники. В середине, прижавшись друг к дружке, стояли стреноженные, взнузданные, оседланные кони, сытые, отдохнувшие. (Запасные кони, взятые с собой, выручили – рязанцы смогли заменить потерянных коней во время боя.)
Наконец пришли посланные на разведку. Они доложили, что все пространство междуречья (заваленное трупами, полузасыпанными снегом) охраняется конными татарами, которые, сидя на своих степных мохнатых лошадках, дремлют в седлах.
…– В заречные леса нам будет трудно прорваться и с той и другой сторон, – продолжал старший из сторожей, – с восточной стороны татары устанавливают пороки, на возах подвозят огромные камни; настраивают большие луки.
Юрий Ингоревич перекрестился:
– Господи, помоги: спаси и сохрани!.. – Кто был рядом и слышал, тоже перекрестились (из крещеных). Повернулся к своему племяннику: – Романе, нам надо вырваться – уйти на Рязань!
Роман (вдруг все заметили, что в бороде у него появилась седина!) натужился, повернул голову к Милославу: ждал, что он скажет… (У Романа не было теперь княжеской гордыни перед своим воеводой: он уверился в том, что  его  старый  опытный  Милослав,  сохранив  русский  дух   вместе  с верой
«дедичей», воинские знания и опыт ратный, накопленный веками и, главное, не скованный «божьей предопределенностью» и предначертанностью судьбы, как это принято в православии (дети Солнца – Даждьбога – были свободны в выборе Судьбы и от них самих зависела жизнь, а языческие боги помогали, если, конечно, люди не противоречили Добру и Справедливости), знает, как это сделать: вывести их из смертельной петли-ловушки, которую  им уготовили татары).
Небо яснело. Крупные звезды горели искристым хрустальным светом. Молодой серпастый месяц – рожками на восток – висел на южной половине неба. Лица уже можно было различать. Хорошо стали просматриваться силуэты людей и коней. Мороз крепчал.
Воевода Милослав встал, и сказал (просто и мужественно), обращаясь к князьям:
– Дайте мне всех в мои руки и в мою волю, и я сделаю то, что просите!..
 
. . .
С западной стороны заречный лес был совсем близок. Небольшой  отряд рязанцев, погрузив на извозных коней раненых, молча атаковал, – хотя знали, что их ожидают, – все равно надеялись до конца, что а вдруг смогут пробиться. Погибли все, но смогли отвлечь татар и дали возможность неожиданно выступить остальному конному войску на восток и достичь почти уже готовые к бою катапульты и большие луки. Уничтожить их не смогли: противник выставил тяжело вооруженную конницу, которая встала как стена, лицом навстречу русским, и сражались насмерть те и другие: от криков-ора, грома сражения сыпался снег с веток елей отдаленного леса!..
…И вдруг – неожиданный маневр русских: вся оставшаяся конница рязанцев поворачивает налево (татары в этом направлении сняли тяжелую конницу и перебросили на усиление восточной стороны) и устремляется в открытое поле – на север… Достигли разреженные ряды монголо-татар (пытавшихся лучными стрелами остановить скакавших на них с бешеной скоростью, прикрывающихся красными щитами русских), копьями и мечами прочистили себе путь, уложив никогда не показывающую в бою свои спины татарскую легкую кавалерию…
Как ни старались на своих быстрых, неутомимых конях монголо- татарские воины обогнать русских и перегородить им дальнейший путь, им это не удалось: на этот раз кони у рязанцев не подвели, да и пошли перелески, а потом – лес, благодаря чему смогли уйти-прорваться остатки (в основном дружинники) от большого великокняжеского войска рязанского и муромского…

. . .
…Судэбэ впервые от Джихангира Бату получил выговор: «Ты упустил великого князя рязанского: позволил уйти ему в свой город Рязан! При этом потерял много своих нукеров! Он того не стоит!..»
15 декабря 1237 года «воронежская группировка» монголо-татар во главе с самим Бату подошла к ближним пригородам Рязани, отдельные отряды сторожей – к самому городу и рассматривала…
«Город Рязань, столица большого и сильного княжества, был хорошо укреплен. С трех сторон Старую Рязань окружали валы и рвы, а четвертая сторона была прикрыта природной крутизной берега. (Оки – в среднем течении.) Валы Старой Рязани были мощным сооружением и достигали высоты 9–10 м (при ширине у основания 23–24 м); рвы имели до 8 м глубины. Кроме внешнего вала в Старой Рязани был и внутренний вал, который тоже
 
мог стать прикрытием обороняющихся. Мощные деревянные стены (на валах), рубленные террасами, дополняли картину укреплений города».
 

Далеко были видны купола (сияющие на солнце) и сами белокаменные храмы: Борисо-Глебского собора на юго-западном крае столичного города; Успенского собора на южной части Рязани и Спасского на северной стороне под южными стенами Среднего города (Старой Рязани). Было 10 городских ворот, над каждыми из которых громоздились башни. На западной стороне вдоль городских стен (слева омывала река Ока) с юга на север лежал Подол: усадьбы, огороженные высокими заборами ремесленников – кузнецов, гончаров, железоплавильщиков, медников, ювелиров, стеклодувов, каменщиков и т. д. Кроме Посада было Южное Предградие, где тоже жили и работали ремесленники. Недалеко вокруг Рязани были поселения крестьян.
Легкие конные отряды татар построились, изготовились и промчались по ближним селениям вокруг, поджигая дома (с соломенными крышами), выбегающих полуодетых жителей-мужчин и молодых женщин пленили, остальных: стариков, детей и женщин – расстреливали, рубили саблями. Такие городки, как Исады, – в пригородах Рязани подобных городков было около десятка – брали уже специальные штурмовые отряды спешившихся воинов из вспомогательных или союзных войск, которые гнали впереди себя огромные толпы пленных русских. Невысокие укрепления этих городков, состоящие в основном из одного ряда частокольных стен на валу и рва перед стеной (непреодолимые летом, – наполненные водой и вбитыми на дне кольями), зимой были легко преодолимы, – к тому же рвы обычно заваливались людьми – пленными, гибнущими при штурме, – брались без большого  труда:  после  преодоления  рва  частокольные  стены, деревянные
 
ворота выбивали ручными таранами, – штурмующих прикрывали (вели непрерывную стрельбу из луков по защитникам) позади их бегущие воины монголо-татарского войска.
Небольшие гарнизоны-засады защитников этих городков, как правило состоявшие из простых жителей, были не воинами и даже не охотниками и луки брали (большинство) впервые жизни; вместо копий у них – рогатины, вместо мечей в руках – секиры-топоры да деревянные ослопы. К тому же не каждый мог стрелять, убивать своих, русских! Да и высунуть голову было невозможно: в них тут же летели тяжелые стрелы, выпущенные из дальнебойных боевых татарских луков.
Через какое-то время несколько монголо-татарских установок- катапульт забрасывали защитников бочонками (или глиняными горшками) с зажигательной смесью на основе нефти; начинали стрелять из луков зажигательными стрелами, свистящими, издающими страшные звуки…
Деревянные городки вспыхивали, высоко поднимая огненные столбы, разбрызгивающие искры вокруг, и тут же врывались штурмующие и началось избиение-резня практически беззащитных людей-жителей (в том числе женщин, стариков и детей)…

Ранним утром 16 декабря 1237 года примчались к самой Рязани первые конные монголо-татарские части первого эшелона (так неожиданно- ожидаемо появившиеся!) и окружили город, заставив поразительно точной стрельбой из луков убраться всех русских за городские стены.
Зажигательными стрелами подожгли Подол, Южное Предградье и отдельные жилые и хозяйственные постройки вокруг города.
Силы врага нарастали: начали подходить уже крупные воинские подразделения и соединения татар – шли до вечера, в ночь и на следующий день, – так до 19 декабря силы нарастали…

. . .
Князь Роман Игоревич и его воевода Милослав, стоя на надвратной башне Южных ворот, наблюдали за происходящим и горячо заговорили между собой о предложении монголо-татар сдаться – в стороне стоящие четыре дружинника прислушивались и тоже зоговорили-заспорили. Их разыскал великокняжеский вестник и сообщил, что умер старый воевода Коловрат. (Это был второй сердечный приступ: первый после того, как сообщили  о  гибели  рязанского  войска  под  Воронежом,  –  тогда  он     слег;
 
второй – сегодня, когда узнал об окружении Рязани татарами.) Тридцатилетний Роман, стараясь скрыть волнение, вновь – к своему воеводе:
– Я пойду, попрощаюсь с ним… – И громко, резко: – Не ко времени эдак-то он!.. Сына не дождался и сноху с детьми на кого оставил! А ты вели всей дружине приготовиться к вылазке – это будет наш ответ, и клич бросьте: пусть желающие присоединятся к нам, а с Юрием Ингоревичем обговорю – думаю, согласится: ведь нельзя же сидьмя сидеть и ждать, когда нас вожгалят!..
Взяв с собой стремянного и своего оруженосца, князь Роман спустился со стены и борзо зашагал от Южных ворот по Столичному граду в сторону Крома. (В северную часть города.) Рязань была забита людьми: жителями Рязани, пригородов, окрестных селений, войсками и лошадьми…
Великого князя нашел на молебне в Спасском соборе. Службу вели молодые священнослужители. (Епископ рязанский, узнав о поражении- гибели великокняжеского войска, уехал вместе со своим окружением в Муром.)
Князь Роман попросил одного из церковнослужителей передать великому князю, что пришел его сыновец Роман и просит князя поговорить с ним. Молодой протопоп вернулся с ответом, чтобы Роман присоединился к молебну и подождал, пока не закончится служба…

. . .
Бату-хан расположил свой стан на левом берегу реки Прони, – недалеко от Рязани. Отсюда днем в ясную погоду хорошо просматривался стольный град и все подходы к нему, окрестности, а сам он со стороны окруженной Рязани был трудно досягаем.
Как доложил главный юртаджи Урген, за стенами Рязани укрылось около 18 тысяч урусов: жители града, пригородных селений и ближайших окрестностей – в основном «карачу» (чернолюдины), в том числе женщины, дети и старики; воинов – мало: не более 2–2,5 тысяч.
Бату, глядя в глаза Ургену:
– Что нам ответили?
– Ничего…
– Продолжайте!..
Явно сил для взятия Рязани было уже достаточно. Инженерные и артиллерийские части монголо-татар развертывались. Собирались большие баллисты, катапульты, ставились на огромные лыжи-бревна и толпами пленных (мужчин, женщин) волоклись-толкались по дорогам и – напрямую  к
 
восточной части городских стен: к Исадским, Ряжским, Южным воротам. Туда же тащили по снегу огромные тараны-бревна, окованные с ударного конца железом. На главной улице Подолья с юга на север – напротив западных городских стен – также устанавливались большие стационарные баллисты, стрелометы (аркбаллисты), катапульты, которые защищались огромными щитами. Кроме того, отдельно поставили несколько баллистов, стрелометов  и катапульт, нацелив их на Борисоглебские, Оковские, Подольские ворота и особо – на Кром. Руководили всем этим китайские мастера огненного и лучного боя – специалисты по фортификации.
Уже начали подвозить на санях русские селяне к катапультам (под присмотром конных конвоиров-татар) огромные камни, выкопанные на правом крутом берегу Оки; к баллистам на извозных лошадях везли заряды для «огненного» боя.
(Монголо-татары в первый период завоевательных походов Батыя на Запад еще сохранили военно-тактические и стратегические методы ведения боя, вооружение – и в том числе применение осадных машин – времен Чингисхана. Последние в тактико-техническом отношении имели большое разнообразие в зависимости от типа и назначения. Так, например, эффективная дальность стрелометов доходила до 500 м, катапульт – до 200  м, а самые мощные «требуше» метали снаряды до 100 кг и разрушали зубцы и настройки каменных стен и башен, проламывали стены. И вся эта осадная техника, – в составе инженерных (и «артиллерийских», конечно, не в современном понимании) частей, – передвигались очень мобильно для того времени вместе с конными войсками. У кого-то из читателей перед глазами появились хрестоматийные картины обозов, с тянущимися рядами катапульт, баллист, таранов и других орудий – это в описании писателей исторических романов.   Монголо-татары   не   возили   в   дальных   походах   осадные        и
«артиллерийские» машины – достаточно было взять с собой специалистов и определенное количество редких материалов, конструкций (уникальные металлические и не металлические узлы, кунжутные веревки, ингридиенты для горючих смесей и зарядов, а также формы и оболочки для них и т. п.). Остальное: дерево, камень, металл, сыромятная кожа, конские волосы, известь и даже горючие вещества (на Руси – деготь, смолы) и дармовая- рабская рабочая и вспомогательная (нередко и союзническая) воинская  сила
– находились на месте боевых действий. Там же отковывались недостающие металлические части для орудий, осадных машин. Снаряжались снаряды и т. д.
 
Чтобы не было у Вас, читатель, представления, что на Русь напали кочевники-дикари, я только перечислю, какие снаряды и взрывные  устройства они имели и применяли в сражениях: ракеты «огненная стрела» с пороховыми зарядами, огнеметы-пушки; снаряды были: осколочно- зажигательные (имели пороховой состав, начиненный железными колючками), осколочно-взрывного действия с железной оболочкой, «огневой кувшин» – взрывался со звуком грома, на заданной высоте и расстоянии, разбрасывая пламя до 50 м, прожигал стальные латы, «огненный шар» – подобного же действия, кроме того, применялись снаряды отравляющего и раздражающего действия: «дымовой шар», «шар ядовитого дыма» (из аконита, белены и плодов кретонового дерева), с негашеной известью, с фекалиями и т. д.
Вот с какими умелыми, хорошо организованными и отмобилизованными воинскими соединениями, с опытными профессионалами-воинами и отлично вооруженными и снаряженными и оснащенными современнейшими для того времени вооружением, в том числе и штурмовыми орудиями, осадными машинами, врагами, покорившими полмира, вступили по отдельности (практически конкурирующие-враждующие между собой) русские княжества. Государства- княжества были в социально-экономическом и культурном отношении настроены на мирное развитие; народы жили не ратным – разбойным – трудом, а производством продуктов питания, товаров потребления и производства; строили города, селения и многое другое: кормили и одевали себя и «нетрудовые» сословия, строили жилье, промышленные и хозпостройки; благодаря православию воздвигали, дивно украшая, великолепные соборы, церкви; при этом народ облагораживался, получая знания и приобщаясь к мировой культуре.
На Руси, конечно, были войны, но они велись небольшими силами – частями, а иногда решались воинские задачи лишь подразделениями. При этом мужская часть населения, кроме воинов профессионалов-дружинников, практически не участвовала в битвах и продолжала трудиться-заниматься мирными делами в это время. Но умели воевать и были сильны: враги, которые приходили с Запада, из Степи, всегда получали отпор – никогда ни под кем Русь не была, – и чужого не брала: ей хватало своей земли, своих богатств. Жили в русских княжествах в основном землепашцы, мастеровые разных профессий – мирные люди, потому древнеруссы от природы (образа жизни) были добры, гуманны и, как никто, великодушны. (До монголо-татар на    Руси    не    знали    матерных    слов,         какие    у    нас    сейчас       среди
 
деклассированного и неграмотного населения еще бытуют. Самое страшное ругательное слово было «коровин сын», это подверждают летописи и письмена простых жителей в сохранившихся и найденных берестяных грамотах.)
Вот Рязань уже плотно окружена снаружи по периметру конными и спешившимися сотнями сотен монголо-татарами. На восточной стороне городских стен, напротив ворот – на расстоянии недосягаемости русских арбалетных стрел (били в два-три раза дальше обычных лучных стрел) расположилась татарская конница, союзные и вспомогательные войска (первый – передовой – эшелон). Верховые, пользуясь возможностью, отдыхали, спали, сидя верхом на своих неутомимых степных мохнатых лошадках, которые раз в полсуток менялись. (Во время боя, преследования, быстрого передвижения – чаще.)
На помощь группировке, осадившей Рязань, стали подходить тумены, посланные для захвата удельных рязанских княжеств: Белгородского, Ижеславльского, Пронского и Ряжского с городками, пригородами и селениями.
По пути, поднимаясь на север к реке Оке, двигаясь по льду реки Прони, они взяли без боя, оставленный без защиты (без гарнизона) большой город Новый Ольгов на реке Оке – южнее, недалеко от Рязани, – одновременно этим действием закрыли путь помощи, которая могла прийти с запада в осажденную Рязань.
Прибывшие докладывали Бату, что Белгород, Ижеславль, Ряжск взяты и за то, что оказали сопротивление, население этих городов уничтожено (от грудных младенцев до стариков), сами города сожжены, разрушены – остались от них пепел, зола и обожженные груды глины (от глинобитных печей), заваленные окровавленными трупами русских людей. (Ижеславль и Ряжск уже никогда не восстановились – так и остались «летописными городами».) Относительно крупный, с большим населением, но с малым гарнизоном-засадой Пронск сдался без всякого сопротивления, уверовав в обещания монголо-татар, что город и жители будут пощажены. Действительно: жителей не убили: отобрали ремесленников, молодых женщин, девушек и подростков и, организовав конвой, отправили многотысячным караваном привязанными друг к другу по 50–100 человек, в Каракорум – столицу Великой Священной империи Монголов. (Это было начало этапирования пленных русских – вначале в коренные монгольские улусы, затем – в Золотую Орду. Конечно, доходила до конца этапа только малая часть плененных – не выдерживали пеший дальний тяжелый путь и
 
гибли.) Тех немногих пронских воинов, которые были во внутренней охране княжеских дворов и хозяйственно-складских помещений, оказавшихся не по своей воле в руках монголо-татар, построили и предложили служить хану Батыю. Русские отказались. Тогда им предложили сдать и личное оружие (засапожные ножи), снять доспехи. В том числе и кольчужные рубахи; дали восьмерым длинные супоневые ремни и велели своим товарищам, отведя руки назад, крепко завязать, но они зароптали, побросали под ноги супоневые ремни. Залп татарских луков – свист длинных оперенных стрел – и все восьмеро, утыканные (некоторые пробитые насквозь)  стрелами, попадали на землю и закорчились в предсмертных муках, кровавя белый холодный снег горячей дымящейся красной кровью. Конные монголо-татары уплотнили кольцо окружения, приблизились к остальным и, играючи, обезглавили стоящих на снегу полураздетых пленных воев. Тела без голов какое-то время еще стояли, разбрызгивая кровь из обрубков шей, а затем падали на свои еще моргающие и страшно корчащие рты головы, валяющиеся на красном парящем снегу, и начинали корчиться-дергаться в агонии… Молодые сердца и легкие никак не хотели умирать и бились, выбрызгивая из сонных пульсирующих артерий остатки крови и дышали- хрипели через обрубки-трахеи… Остальных плененных жителей Пронска, так же как и других, захваченных во время боевого продвижения монголо-татар вдоль реки Прони, гнали к осажденному стольному граду земли Рязанской. По мере приближения к реке Оке и к столице Рязанского княжества толпы пленных возрастали в сотни раз.

Вокруг Рязани на расстоянии недосягаемости русских лучных стрел (часть защитников города засели за «градскими предстенницами», которые представляли собой невысокие частокольные стены сразу после рва перед самыми городскими стенами) враги начали устанавливать с помощью нагнанных пленных внешние частокольные ограждения из свежерубленых бревен, за которыми укрылись татарские лучники…
…Неожиданно открылись Ряжские и Южные ворота, и из Южных ворот вылетела конная дружина Романа Игоревича, усиленная добровольно присоединившимися к ней конными воинами-рязанцами, из Ряжских ворот выехала объединенная дружина, состоящая из остатков конной дружины великого князя и удельных князей! Прорвали оцепления конных татарских сторожей и начали рубить-крушить осадные машины и прислугу, а затем соединились и устремились в сторону развернутого тумена первого  эшелона
 
войск монголо-татар (автор не смог установить, чей был тумен) на правом берегу Пронска – напротив стана Джихангира Бату.
На этот раз сражение шло не по правилам боя, отработанным монголо- татарами веками: бились в ближнем бою, без применения луков-стрел, невозможно было джигитовать, уворачиваться, потому русский, как правило, при встрече один на один с противником ударом своего длинного тяжелого меча поражал степняка: тот падал с седла мертвым или же оглушенным (когда успевал защититься круглым щитом) под копыта (тоже дерущихся) коней…
Джихангир сигналами и через вестовых приказал всем находящимся вблизи постам и подразделениям немедленно перекрыть пути отступления рязанцам обратно в город! Вызвал подкрепления со второго эшелона. Бросил на помощь атакованному русскими тумену тысячу тяжелой конницы из  своего личного тумена.
Татары атакованного тумена, хотя понесли потери, наконец оправились от неожиданности и непривычности ведения боя, сумели вновь построиться в боевые порядки и, благодаря подоспевшей помощи и своему огромному опыту и умению, остановили продвижение русских, а потом начали теснить, окружать…
Роман привстал на стремена, оглянулся: назад им нет пути – в город  уже не пробиться, с флангов к татарам подходили подкрепления. Надо было принять решение сейчас – иначе окружат! И он, как князь, принял решение: развернул свою дружину направо, а за ним воевода Милослав – всех остальных, и совместно атаковали на прорыв в сторону правого пологого лугового берега реки Прони… Им это удалось, так как противник еще не успел подтянуть на правый фланг войска – усилить. Бронированный конный клин из профессионалов-дружинников прошел сквозь строй отчаянно дравшихся монголо-татар, – за ними в прорванную брешь хлынули остальные русские, – вышли на лед реки Прони, – по нему – на лед Оки!.. В вечерних сумерках смогли уйти в заокские луговые леса – оторваться от преследования… Роман смог провести свои войска и присоединившихся к нему русских в Коломну…
(Сторожевой тумен Кюлькана, растянувшийся на большое расстояние, не смог помешать этому.)

2
Рязань гудела как гигантский растревоженный улей: звонили колокола соборов и «била» церквей, – особо выделялся мощный громоподобно рокочущий   голос   вечевого   колокола,   звуки   которого   на   десятки  верст
 
долетали вокруг и извещали народ (на этот раз) об опасности, нависшей над Рязанью, звали народ на борьбу с врагом, просили помощи и одновременно грозили врагу, поднимали дух русских, – крики, ор многотысячной толпы заполнившей улицы, дворы усадеб; слышались молебные песнопения, с другой стороны – языческие заклинания… Дымили костры, на которых в больших котлах разогревали смолу, кипятили воду; мастеровые раздували сыродувные горны – нужно железо, много – для кузней, где из криц выковывали оружие. (Большая часть мастерских, в том числе и по выплавке железа, кузни остались в Посаде – они уже работали на татар.)
Высшая знать, «житьи мужи» с семьями, – среди них и великий князь c княгинею, со снохами и внуками, – под ведением священнослужителей (епископ рязанский незадолго до осады града уехал в Муром!..) проводили молебен в Успенском и Спасском соборах и церквях (при свете горящих восковых свечей – днем и ночью!).
Другая часть (тоже немалая – много было среди них простого работного люда) собралась вокруг огромного Алатырь-камня. (Священного камня, установленного на том месте задолго до возведения града Рязани.) Внешне камень был похож на огромную гальку: в высоту – в рост человека, в ширину  и длину – в полтора роста.
Сорокалетний Онфий, внук жреца, в полушубе (на поясе висели языческие символы и обереги), – русобородый, из-под медвежьей шапки торчали светло-золотистого цвета кудри, глазастый, высокий (как все в то время русские – из славян), плечистый, – кормил Священный камень. Ему бросился помогать Лунько, беленький улыбчивый, судя по бороде, не старый (с охотничьим луком за спиной), копье передал жене Малуше: «На, подержи!» – а сам схватил протянутый ему глиняный горшок с молоком и стал лить-кормить камень: молоко разлилось поверх уже замерзшего ранее разлитого молока и тут же превратилось в белый лед. С другой стороны стоящие Оленица и Полюжиха кидали на свою половину деревянными ложками жидкую кашу, которая крепко примерзала неровными комками к камню.
Позади Онфия и Лунько стоял младший брат Онфия Рогота и слушал,  как Онфий руководит проведением языческого обряда жертвоприношения Алатырь-камню и выкрикивает-поет заклинания-причитания.
– Священный оберег-камень Алатырь! – Громким и сильным голосом – далеко было слышно, а потом шепотом (слышали только близстоящие), скороговоркой на непонятном для многих колдовско-ведунском языке – заклинания-причитания.  Снова  во  весь  голос:  –  Тебе  много  лет      (ученые
 
считают, что камень принес последний ледник, а европейцы-кельты, жившие до финских племен и славян, нашли и сделали его языческим символом, где- то чуть более четырех тысяч лет тому назад), и ты помнишь времена, когда мы, славянорусы, почитали своих древних богов!.. Когда мы считали себя детьми главного старого бога Семаргла – в действительности таковыми и были! – который потом нас передал своему сыну Дажьбогу. И мы остаемся детьми Солнца! Через тебя, Алатырь-камень (вновь – заклинания- причитания), мы доносим наши молитвы и приносим требу нашему Главному богу и другим богам, которые пестуют, защищают и дают нам все, что нужно для жизни на Земле: еду, кров и многое прочее другое. Ты уж прости нас – смилуйся, что в последнее время мы редко стали приносить Тебе еду и жертвы, не всегда в нужное время приходим к Тебе на поклонения и почитания, прости нас! Прости и за то, что многие забыли Веру своих прадедов и пращуров, переметнулись в чужеземную Веру, которую нам привязали огнем и мечом – Ты ведь знаешь об этом! (Заклинания- причитания.)
Мы помним, как Ты нас, рязанцев, уже предупреждал-наказывал двадцать девять лет тому назад: сожжен был наш стольный град вместе с нашими домами и пожитками, церквями – но люди-жители остались живы (Великий князь Владимирский и Суздальский Всеволод Юрьевич Большое Гнездо в 1208 году взял Рязань на щит и сжег город, предварительно разрешив жителям выйти из предрешенного к уничтожению города, взяв с собой лишь личные вещи), и мы тогда, вернувшись, попросили прощения у Тебя и принесли кровавые жертвы и вновь стали кормить и поить, и Ты простил нас и помог вновь построить Рязань, воздвигнуть храмы, городские стены… А последние годы, – прости нас! – мы опять забылись… Прости! – Он трижды сказал и толпа трижды повторила за ним «Прости!..» ( Заклинания- причитания – некоторые это тоже попытались повторить, воспроизводя похожие, не понятные никому звуки.)
Рогота, идя сюда, не хотел преклоняться перед Камнем, но видя людей, истинно верующих в своих «народных» богов, и пронизанный исходящими от них какой-то живительной энергией, вдруг расчувствовался, загорелся  отвагой и силой (как физической, так и духовной). Он посмотрел на серое зимнее вечереющее небо, и ему подумалось, что было бы, если сейчас над головой светило летнее горячее Солнце-Даждьбог, помог бы Он своим детям- людям, не позволил бы такому ужасу-беде случится! Рогота мысленно взмолился к Солнцу, которое было за тучами, появляющемуся в ясный  зимний   день   на   полуденной   стороне   низко   над   горизонтом   и  совсем
 
ненадолго. Просил Его, чтобы он дал силы и мужества всем рязанцам отстоять свой родной город, чтобы помог всей Русской земле подняться в единении на борьбу с врагом и помочь уничтожить, выгнать неведомых ворогов-степняков за пределы земли Русской, и, чтобы Он помог отнять у врага силы и нагнать на них страх и болезни…
Но большая часть людей-жителей, состоящая в основе из работных – смердов – мужчин и женщин, – вооруженных охотничьими луками, трекольями, копьями, секирами, а кто-то из мужиков – огромными ослопами, под руководством опытных воев и немногочисленных полусотенных и сотенных, были на городских стенах и готовились к обороне, другие, имеющие боевые луки, лезли на надвратные башни, через «городники» выходили в «предстенницы градские» и начинали стрелять из луков по татарским конвоирам, которые охраняли и заставляли пленных строить из подвозимых бревен острожные стены, огораживая город от внешнего мира и, главное, сделать невозможным неожиданные вылазки защитников осажденного города или, в случае поражения, уйти. Русские стрелы, выпущенные даже из боевых луков, как правило, долетали до цели уже на излете, потому, попадая в цель, татарскую кожаную броню не пробивали. Сверху, с навесных деревянных бойниц, через «скважни» рязанцы тоже начали стрельбу, и теперь кое-где летели на монголо-татар арбалетные (самострельные) стрелы, выпущенные опытными умелыми воинами, которые поражали, но арбалетов было мало, и они не были скорострельны, как луки.
Татарские лучники, укрытые за (почти достроенными) острожными стенами, в свою очередь открыли ответную стрельбу: точную, скорострельную, вынудив рязанских лучников, оставшихся в живых, укрытых за «предстенницами градскими», больше уже не высовываться. К монголо- татарам, засевшим за внешние острожные стены, все подходило и подходило усиление. Ведя точную убойную стрельбу и по «скважням» навесных бойниц, они заставили защитников Рязани на время укрыться от стрел и пока не высовываться и не стрелять…
Заработали камнеметные машины рязанцев, установленные на усадьбах жилых домов горожан вдоль восточных и южных стен. Они били  так, что кидаемые камни бомбили внешние острожные стены, сооруженные татарами, где они, укрываясь, отстреливали защитников города. Разнокалиберные камни летели густо и кое-где начали разрушать острожные стены, поражали засевших за ними вражеских лучников.
В ответ монголо-татары – по мере готовности и сборки – из баллистов, катапульт «открыли огонь» и стали пускать     огромные стрелы-копья-факела,
 
которые летели очень далеко: практически достигали любого здания, сооружения в Рязани и, воткнувшись в крыши зданий, домов, построек, светлицы теремов, избы, ярко вспыхивали, обдавая жаром и разбрызгивая в стороны горящие шипящие капли «земляного масла» (нефти). Горели и воткнувшиеся в снег, лед, расплавляя все вокруг, и, добравшись до дерева или другого горючего предмета, материала, поджигали; если снег оттаивал  до земли, то вспыхивала и земля, залитая кипящей горящей нефтью… Немного погодя на город полетели «бамбуковые огненные ястребы» – зажигательные ракеты… «Огневые кувшины» и «огневые шары», не долетая до земли, рвались, исторгая гром, поражали все неукрытое живое в радиусе полусотни метров. Стало светло и жарко даже ночью вокруг осажденной Рязани, а что творилось в самом городе, трудно было представить: казалось, горит все!.. Выворачивающие душу вопленные крики заживо горящих людей: женщин, детей, стариков – и рев яростно мечущихся в бессильной ярости мужчин. В толпу людей, пытавшихся у себя и друг у друга потушить горящую одежду и одновременно укрыться от нового извержения огня и от поражающих камней и стрел, осколков рвущихся снарядов, влетали скачущие огромными живыми факелами оставшиеся в городе лошади и другая домашняя «животина», которая, раскидывая и поджигая то, что еще не успело вспыхнуть, вновь уносилась прочь из пылающе-ревущего ада. Да, это был ад! – и не небесный, а земной! – только люди могут превзойти в злодействе богов!..
Балисты  и  катапульты  все  усиливали  «бой».  Одни  продолжали вести
«огонь»    по    всему    городу,    другие    начали    целенаправленно    бить по
«предстеннице градской», по городским стенам и по надвратным деревянным башням с бойницами, разрушая и поджигая, убивая и сметая со стен все живое. Продолжали рваться осколочно-зажигательные заряды (начиненные    порохом    и    металлическими    поражающими  предметами),
«огневые кувшины» и «огневые шары со звуком грома», снаряды с железными оболочками с пороховым же зельем, и, конечно, продолжали закидывать город огромными («неподъемными») камнями. Утром, после рассвета, татары перенесли обстрел с городских стен и ворот вглубь – в  город.
Тут же на рязанских стенах появились защитники с ушатами снега, бадьями с водой и потушили огонь, который, надо сказать, «слизал» только деревянные бойницы и забрала, сами стены из толстых дубовых бревен трудно поддавались огню (тем более что с внутренних сторон были засыпаны землей), и в это же время со всех сторон на штурм городских стен побежала
 
тьма людей, вооруженных копьями, саблями, трекольем, некоторые держали в руках огромные деревянные дубинки. Среди них группами по 20–30  человек несли длинные (сделанные из цельного дерева) лестницы. Сверху, со стен, защитникам казалось, что эти гигантские штурмовые лестницы сами плывут среди моря людей, одетых в зипуны, редко – в шубы, в одной рубашке, и устанавливаются на стены. Чуть позади края толпы-моря людей барражировали конные татары, которые держали в руках луки, копья – у некоторых сверкали сабли. Вначале не верили рязанцы, но теперь убедились, что на них идут русские, набранные из плененных, а гонят их монголо-татары, которые не давали русским не только останавливаться, отставать, но даже оглянуться, – 2–3 стрелы поражали ослушавшегося, поэтому пленные сами себя подгоняли: позади бежавшие заставляли передних бежать побыстрее, чтобы не быть самим убитыми. Первых забравшихся наверх рязанцы- защитники встретили не так решительно, и даже некоторые поколебались:
«Может, пустить? Не убивать? Все же русские, подневольные?!.» Но окрики сотенных и полусотенных, бывалых дружинников заставили защитников из городских жителей и других невоинов быть решительными. Вскоре и они убедились, что русские-«переметчики» все-таки сражались всерьез – им нерешительность стоила своей жизни и жизни своих близких и родных: их семьи (жены, дети) были согнаны, как овцы, недалеко от города (им, женкам, детям, хоршо было видно, как ихние мужья, братья, дяди лезут на городские стены, и все они знали, что жизнь их зависит от того: возьмут или не возьмут осажденную Рязань их родные. Их крики-плачи не слышали штурмующие и защитники Рязани из-за ора-грохота-боя, но они видели их, и этого было достаточно, чтобы понять, что происходит с ними!
Весь день, всю ночь шел бой! От пленных русских, штурмовавших, остались только небольшие кучки израненных обессиленных людей, которых татары расстреляли на месте. Теперь монголо-татары бросили в бой войска первого эшелона – ожесточенность сражения еще усилилась (казалось, куда еще ожесточеннее!). Город продолжал гореть, хотя гореть уже было вроде  бы нечему: из зданий остались только ярко освещенные, догорающие огромными кострами остатки усадеб и изб, громадные каменные соборы с блестящими в отблесках огней, позолоченными и медными куполами…
Рязанцы онемели, оглохли от шума-грохота рвущихся зарядов, ужасающего ора и диких безумных воплей умирающих…
А поток-море штурмующих все нарастал! Лезли (все народы и народности, племена, призванные в армию Батыя) по лестницам, закидывая крюки, на длинных веревках, держась рукой за веревку, ногами опираясь   на
 
бревна городских стен, отчаянно рвались наверх, – у некоторых на смуглых от напряжения перекошенных лицах – слезы…

Враги сожгли, разбомбили в городе вместе с жителями, которые пытались что-то потушить, спасти, не только все жилые и хозяйственные постройки, но и камнеметы, кузни, оружейные и продовольственные  амбары, – даже до припрятанного в земле зерна не добраться: завалено – не найдешь, а что не успели схоронить – сгорело… Сгорела деревянная колокольня для вечевого колокола, и упал с высоты огромный бронзовый тяжелый колокол на обледенелую землю – но не разбился! – замер!.. Замолкли и соборные и церковные колокола, – сгорели «верви», за которые снизу дергали языки колоколов. Хотя так же продолжался бой (гром-треск, шум и ор-рев сражающихся людей), рязанцам казалось, что вместе  с голосами колоколов и особо – вечевого (зычно-зовущим, исторгающим живительную силу голосом!), город потерял жизненную силу – умер, но они продолжали биться и умирать даже за свой мертвый родной город!.. Презрение и ненависть к непонятно откуда пришедшим врагам была настолько сильна, что они смерть почитали за благо…
Рогота, Онфий и Лунько тащили полуобгорелое бревно – им помогали Оленица, Полюжиха и Малуша – к воротам, чтобы завалить снаружи вход, поднимали, толкали-подавали наверх на надвратную обгорелую площадку (все что осталось от надвратной башни), чтобы оттуда защитники кинули  вниз: поразили татар, пытавшихся тараном выбить ворота, и одновременно завалили  вход.  Уже  сколько  бревен  притащили,  но  просят-машут    сверху:
«Давай еще!» Судя по тому, как сверху падают, пораженые стрелами, то один, то другой, скоро Роготе, Онфию и Лунько тоже лезть наверх, чтобы заменить убитых…
Рогота распорядился:
– Онфий, возьми баб и давайте ищите людей в городе – может, кто еще живой – и всех на стены!..
Сам полез наверх. Только поднялся, ему «чиркнуло» по голове, – стрела унесла шапку. Посмотрел вниз, по сторонам: хотя была ночь, но все было видно как днем. Он попытался вспомнить, который день они сражаются, но, как и многие, не смог: хотелось спать, устал, сильно болела голова и не думалось – потерял счет времени.
– На, прикройся! – ему подали щит на кожаном ремне, – а то тут же стрелят: нас снизу видать, как тетеря на току…
 
Тем временем татары, прикрыв голову и тело щитами от стрел и сулиц, летящих на них сверху, пытались пробиться через завалы – бревна, камни, трупы в 5–7 «слоев» – с тяжелым бревном-тараном к воротам. С башни, установленной в полусотне метров напротив ворот (только теперь заметил), татары в очередной раз пустили веер стрел, – некоторые издавали жуткий свист, – Рогота едва успел прикрыться. Недалеко, с обеих сторон на стены лезли по лестницам, по веревкам непрерывным потоком, крича, визжа, ругаясь на разных языках, воины Батыя. Подумал, что тут, над воротами, еще легко, а каково остальным дни и ночи без перерыва, без отдыха и сна! (Так устали и хотели спать, что некоторые, получив смертельную рану (да простит их Бог!) с облегченьем падали и впадали с сон-смерть…)
Перепробовав многое, рязанцы (могучие русские мужи) научились бить, сшибать лезших врагов длинными тяжелыми вагами или сталкивали- скидывали с помощью бревен: одни бьют, другие прикрывают от стрел. Не было защиты против прямого удара, который проламывал череп лезшему даже с «шеломом», или вкось, который сбрасывал-сбивал. Штурмущим становилось все легче залезать на стены: росла гора из бревен и трупов под стенами – еще немного, и татары смогут доставать рязанцев копьями, не вскарабкиваясь на лестницы…

. . .
Шли четвертые сутки ожесточенного штурма и героической обороны Рязани!..

. . .
Каждые два-три часа к Джихангиру Бату приходят сообщения о ходе боевых операций по овладению Рязани. Кроме того, он сам день и ночь наблюдает за ходом сражения. По всем законам военного дела и по-своему личному опыту (он брал «на щит» города с мощнейшими неприступными каменными стенами!..) знал, что этот деревянный град, с деревянными защитными стенами, должен был бы уже взят!.. Кто же защищает Рязань, – не шайтаны же?!.

За полночь. Вот уже пятые сутки идет сражение-приступ!.. Бату позвал Ургена: и, пройдя по укатанной тропинке к наблюдательной башне над обрывом реки, поднялся – вслед за главным юртаджи – наверх. Тут стояли уже приглашенные ханы и Судэбэ, постоянные наблюдатели (дежурные юртаджи).  Пятые  сутки  одна  и  та  же  картина!..  Рязань  –  первый крупный
 
стольный город урусов, и от того, как они быстро захватят его, многое зависит
– даже судьба всего похода на Русь. Северные и восточные залесские русские княжества сильны и огромны как по территории, так и по населению и по военной мощи (конечно, для того времени). (Если бы этим княжествам- землям объединиться и мобилизоваться!.. Одна только Владимирско- Суздальская Русь чего стоила: не уступала практически ни одному западноевропейскому феодальному государству!.. А Великий Новгород с его землями и «пригородами»?!. – даже мы, не помнящие, принижающие величие своих предков, искажающие свою историю в пользу «инородцев», знаем, что Великий Новгород и его «пригороды» (Псков только чего стоит!) сдерживали – не пускали на русские земли – всю рать «псов-рыцарей» всей Западной Европы – защищали и защитили православную Русь от католической Европы! Правда, пытаются перекрестить русского человека они до сих пор – уже другими способами и методами (мы все об этом знаем, видим и молчим, надеясь на государство, а ему пофиг, ведь не страдает мошна у… – людями-человеками их не назовешь! – просто: патологически богатые, властью рулящие), – вместе с православной верой вынуть у него русскую   душу   –   и   будет   тогда   русин   таким   же,   как   «европеец»   или
«амерканец-янки», для которых ценность – «мани-мани» и «заднее место», которое они спасают в первую очередь в момент опасности, а не душу, как православный россиянин: русский, татарин-крещен, мари-черемис…)
Джихангир Бату созвал на свой командный пункт всех ханов- чингизидов, чьи тумены участвовали в осаде и штурме Арпана (Рязани): Гуюка, Менгу, Орду, Хайдара, Танкнута, Кадана, Бури (Рашид-ад-Дин пишет, что и Кулькан участвовал, но ученый-араб не знал, что Кулькан был переброшен на Северо-Западную часть Рязанского княжества – и потом тоже принимал участие в осаде и штурме Коломны – это тоже рязанский город) и своего полководца-советника Судэбэ. (Во время сражения с великим князем Юрием Ингоревичем и его союзниками тумен Судэбэ понес такие потери в армейских частях, что потерял боеспособность как отдельное соединение, поэтому Бату-хан, оставив полководцу личную охрану, остатки частей и подразделений его тумена и сохраненные инженерные части присоединил к своему тумену), что знал и понимал Бату-хан, знали и понимали все чингизиды, и его советник Судэбэ, и главный юртаджи Урген: столицу Рязанского княжества нужно взять немедленно, так как не исключено и то, что вот-вот огромное объединенное войско владимирцев, суздальцев, ростовцев и, как доносили, великоновгородцев, уже  подошедшее  к Коломне, может двинуться на помощь осажденным. Чернигов и Северские
 
земли, узнав об этом, обязательно одумаются и тоже придут на помощь. Но они не успеют! На кон поставлен успех похода на Урус! Слишком неожиданно большие потери уже в начале, потому надо завтра же взять Рязан: пять дней беспрерывного приступа измотали и обессилели-обескровили урус Рязан – и, чтобы устрашить, обезволить урусов, надо сделать на месте этого стольного города Рязанского княжества одно большое кладбище!.. и всю землю непокорных сделать пусто, чтобы, зная это, остальные города и веси урусов  не сопротивлялись!.. Бату посмотрел на Ургена:
– Пошли к Щербани, чтобы он снял свой тумен и все сотни и тысячи булгарские с левого берега Иделя и гнал сюда – князь Владимирский Юрий  не сдержал слово и вступил на путь войны с нами, он не поверил нам и перебросил свои полки к Коломне, оставив только сторожа со стороны Булгар и Идэля, понял, что мы на него оттуда не пойдем. Бурундай к утру с булгарскими и урускими полками должен быть под стенами Рязан и тумен приднепровских кипчаков пусть гонят сюда к Рязан: в Чернигове до сих пор сидит посольство великого князя Юрия Рязанского во главе с его родным братом и, если даже сегодня получит черниговское войско, не поспеет на помощь Рязан. Войска нужны здесь и сейчас!
Повернулся к Менгу, Орду и Бури:
– Мэнгэ! Урдэ! Бурэ! Ваши тумены я берег для больших дел! Завтра утром возьмите князя Глеб с его урусами и кипчаками, усильте себя полками урусов, которые придут с Бурундаем, берите остатки бродников и сами лично поведите на прорыв городских стен между Ряжскими и Исадскими воротами. В течение пяти дней все сделано, чтобы вы тигриными прыжками одолели полуразрушенные стены в этом месте, где даже лестницы для приступа не нужны: трупами уложено-приподнято. (Менгу – будущий великий хан Монгольской империи. В китайской истории монгольской династии Юань, составленной в 1369 году и содержащей жизнеописания выдающихся монгольских военачальников, сказано о Менгу-Мунке, что он лично дрался врукопашную при штурме Рязани.) Мэнгэ! – в твоем подчинении: Урдэ и Бурэ!.. – К остальным: – Другим прорываться каждому на своем участке! Завтра Рязан должен быть взят и уничтожен вместе со всеми живыми!!!
Это был приказ джихангира! Каждый знал, что не выполнить его невозможно!
– Доложи, Мэнгэ! Твои действия!..
Менгу-хан, обдумывая каждое слово, кратко сказал. Другие слушали, глядя на восток, где в ночное время отчетливо было видно, как горит  Рязань,
 
как ревет-бушует, грохочет-гремит бой-сражение за город. Велел высказаться остальным ханам-темникам.
Бату знал почти все, что и о чем ему говорили, он был в курсе всех военных событий, но, как и все талантливые военачальники, он обязательно выслушивал мнения не только своих советников-помошников, но и полевых командиров, которые непосредственно вели бои-сражения, требовал от них высказывать свои личные предложения, как бы они поступили в тех и иных ситуациях, если бы им дали возможность самим принимать  решения, менялся в лице, когда кто-то из них, забывшись и увлекшись, начинал говорить противное или не совпадающее с приказом-повелением Джихангира, но никогда не прерывал – выслушивал до конца, а вот с не военными (какое бы высокое положение ни занимали в обществе и рода были знатнейшего) не разговаривал, когда те начинали говорить о военных делах, – фыркал курносым носом, говоря про себя: «Осел не заменит боевого коня!» – иногда и вслух.

Остались втроем. Бату смотрел на Судэбэ…
– Ты, Джихангыр, все верно делал и делаешь: потери можно восстановить, а наше имя Великое и Грозное и Дух монгольского войска, если потеряем, – никогда!..
. . .
На шестой день начался решительный штурм Рязани. Вот как описывается это в «Повести о разорении Рязани Батыем»: «А на шестой день спозарану пошли поганые на город – одни с огнями, другие с пороками, а третьи с многочисленными лестницами (“Не устояла Рязань. Ушла сила из рук воинов, измученных пятидевной непрерывной сечей, притупились от ударов мечи и копья, иссеклись шеломы и колчуги, уходила жизнь с кровью многичесленных ран. Сразу во многих местах перевалили монголо-татары через стены, хлынули в город”)– взяли град Рязань месяца декабря в  двадцать первый день. (В летописях имеются сведения о том, что впереди себя татары гнали полуголых детей и женщин (с охапками хвороста в руках), чтобы дожечь полуразрушенные городские стены, разденые, плача от холода
– на улице мороз! – они бежали к стенам, чтобы согреться у огня и этим на какое-то время продлить свои жизни…) Безжалостно убивая все живое на своем пути, пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли мечами, а епископа (его не было в Рязани) и священников огню предали  –  во  святой  церкви  пожгли,  и  иные  многие  от  оружия  пали.  И в
 
городе многих людей, и жен, и детей мечами посекли. А других в реке потопили, а священников и иноков без остатка посекли, и весь град пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское, и сродников их – князей киевских и черниговских – захватили. (Великий князь Юрий Ингоревич, как и все воины-мужчины, погибли, сражаясь до конца!) И храмы божии разорили  и во святых алтарях много крови пролили. И не осталось в городе ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего – ни отца, ни матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников, но все вместе лежали мертвые. И было все то за грехи наши».
 

Город превратился в руины, заполненный грудами трупов! Фактически закончил свое существование: статус изменился не сразу, но «люди более в него не шли». Основная часть Рязанского княжества была полностью разорена. Со стороны монголо-татар была проявлена совершенно исключительная жестокость!

3
…Долгое темное затяжное зимнее утро. Евпатий не спит. Думается, вспоминается. Перед глазами Рязань: проводы, отец, жена в слезах и двое младших сыновей, прижавшиеся к нему… «Сейчас, поди, тятя, – воевода большой осады… премогая страдания, ждет!.. А мы все еще в Чернигове!..» Вчера, когда узнали, что рязанско-муромское войско великого князя  Юрия  Ингоревича  разбито  монголо-татарами,  все  перевернулось  в  душе у
 
Евпатия, он видел, что то же самое произошло и у Ингваря, и у его воев- дружинников. Вон Заметня (полусотник), какой уж тверд и суров, и то затрепетал, а потом – громко басом:
– Какое время еще можно сидеть здесь, когда дома ждут нас и нуждаются в нашей помощи?! Пока до нас весть доходит?!. Может, татарва уже обложила и приступает к нашему стольному граду?!.
Евпатий вскочил, отбросил полог, слез с полатей. Велел слуге-отроку зажечь огонь. Умылся, оделся и выбежал из избы, зашагал по скрипучему снегу к своему князю Ингварю Ингоревичу. Ингварь не спал, сидел за столиком, где стояли кувшины, жбаны с медами и закусками, в выделенной ему спальней комнатке, – судя по одежде, он вовсе не ложился. Евпатий – с порога:
– Княже! Отпусти меня с дружиной (пять десятков человек), у тебя останутся личная охрана-сторожа (примерно, столько же), поскачу на Рязань, по пути, как велено мне, соберу побор в Елецкой и Амченской волостях, там же и, идучи, наберу ратных людей, сколь могу… Каждый меч надобен для защиты и отпора супостатам-ворогам нашим, а тут полеживаем – бока уж все отлежали… Не могу я больше так, и дружина моя гнетется: сколько можно!.. Выехали, когда листвень шелестел на дворе, а сегодня уж студень – зимники по рекам открыты, жито закончили молотить, а мы все ждем!..
– Сядь, Евпать! На, выпей, – князь Ингварь протянул жбан с хмельным медом «подсласту».
Теперь только заметил Евпатий, что князь пьяный. («Господи! До чего жизнь доводит: уж с утра грешим-пьем!») Выпил. Большой белой широкой ладонью вытер усы и бороду, сел и, протянув руки, взял большой кус копченой кабанины, стал жевать.
– А мне, князю, брату великого князя, каково?!. Сказывают, будто погиб он, но я чую, что он жив, да никто точно не может сказать, что с ним: погиб не погиб!?. Все-таки есть надежда: точного слуха о гибели нет! – Задрал темную бороду, впился взглядом больших черных миндалевидных глаз в сотника – видно было – мучается князь: – Самое главное, что с Рязанью?! Мне, как князю, надо быть там и организовывать оборону и защиту, а я вместо этого сижу и жду, будто милостыню!.. – Вдруг он вскочил, крикнул слуге-отроку (прислуга назначена самим великим князем черниговским): – Подай одежу и помоги – одень!.. В темных глазищах князя отсвечивал свет двух сальных свечей. Одеваясь: – Пойду к Михайло Святославичу!.. И ты со мной!..
 
Великий князь Черниговский, заранее оповещенный, уже ждал их в малой трапезной со своим ближним боярином Федоровым. На столе – вина, меды хмельные, квасы, еда и закуски… Разделись, прошли, перекрестились в угол, где висели иконы, – тусклый свет лампадки не позволял разглядеть темные лики, – сели напротив. Прислуга вышла. В трапезной остались вчетвером: Михаил Святославович с боярином-тысяцким Федоровым и рязанский князь Ингварь Ингоревич со своим сотенным-воеводой Евпатием Коловратом.
Великий князь Михаил начал креститься, читая молитву; отмолился, сам наполнил большую братину вином, отпил большой глоток, протянул руку – пустил по кругу:
– Помянем Гюргия Ингоревича, его братьев и сыновцев, его воинство рязанское и муромское!..
Посмотрел пытливо на великого князя Ингварь Ингоревич, вздохнул, перекрестился и молча выпил весь остаток.
Молились: кто – молча, кто, шепча вслух, часто прерываясь на поминание (пили вино, затем перешли на меда)…
Раскраснелись, ожили чувства у всех; у великого князя мутные пьяные слезы закапали из глаз. Это обозлило молодого рязанского князя Ингваря, он отстранил от себя протянутую руку с братиной, взглянул зло – обжег темными жгучими глазами Михаила Святославовича:
– Ты виновен! На тебе грех убиеных на поле брани великого князя Гюргия, рязанских и муромских князей и бояр, – всего русского воинства!.. Если бы нам дал помочь, – да какой помочь, – просто сразу отказал бы нам и мы тогда успели бы вернуться, набрав по пути из своих волостей кое-какое войско и помогли бы! – или же полегли со всеми вместе и не имали эдакого сраму!.. Господи! Отсиделись, как последние трусы, в тепле, когда наши отцы и братья, сражаясь за Родину, народ свой, гибли на поле!.. Не простится тебе это, Михайло, – Ингварь встал и, покачиваясь, погрозил пальцем. – Ни Бог тебе не простит, ни народ русский, ни потомки!.. (Вспомнились эти слова Михаилу Святославовичу в 1246 году в Сарай-Бату, когда он принимал мучительную лютую смерть…) Вместо помочи своим кровным единоверным братьям и народу ты загородился, спрятался в своем Чернигове, как улита в своей скорлупе!.. Ненавижу тебя и себя!.. – грохнул кулаком по столу. Все изумились: «Откуда у князя в белых кулачках такая сила?!.»

. . .
 
Через сутки Чернигов уже провожал рязанских послов и «помочь», которую он дал. (Почти шесть сотен выделил из своей великокняжекой дружины Михаил Святославович, да тысяцкий из городского ополчения – три сотни.) Провожали все три части города: Детинец, Окольничий град и Предградье. Басами ревели большие колокола соборов (Спасский, Борисоглебский и Успенский); невесело-прощально трезвонили колокола церквей Пятницкой и Ильинской и домовые церквушки бояр. Отдельно, уже за городом, проводили музыкально-рыдающие звуки колоколов Елецкого монастыря. А люди?!. Особо женщины и дети со слезами на глазах кричали, ревели, провожая своих мужей, отцов и братьев; махали, поднятые на руки своих матерей, красными ручонками титешные ребенки своим молодым отцам, интуитивно догадываясь, что прощаются навсегда!.. Евпатий Коловрат ехал на полконя позади своего князя (его князь Ингварь Ингоревич назначил главным воеводой своего объединенного войска), изредка бросая на провожающих особо быстрый и острый взгляд (не замечал, как у самого тоже слезы катятся из глаз), и вновь ему вспомнились жена и сыновья (она, ополоумевшая, бросалась ему на шею: «Не пущу!.. Не увидимся мы больше с тобой!..» – «Ты что, Донька, загодя хоронишь меня?!» – и оттолкнул ее от себя…). Евпатий поднял глаза: небо серое – в облаках, день серый, перекрестился: «Господи, прости меня! А я себе никогда этого не прощу!..» – сердце у него наполнялось жалостью и болью и одновременно горячим гневом на иноземцев-врагов, так нагло и вероломно вторгшихся в его жизнь – в мирную жизнь его города, его народа!..
До этого он был в Чернигове несколько раз, но только теперь, пожив несколько недель, познал этот город. Велик Чернигов, и народу в нем в два- три раза больше проживает, чем в Рязани, – не зря эта сторона-земля Русью зовется. Конечно, можно понять Михаила Святославовича, который не может дать всю свою дружину и снять с городов усиленные засады, отозвать с границ – особо с южных и закатных сторон. С южной – понятно: там половцы- куманы, перешедшие на сторону монголо-татар, а как объяснить в такое время продолжающуюся вражду русских князей?!. – Киев является врагом Чернигова (или наоборот). Мало того, что великий князь Киевский Ярослав Всеволодович (по слухам) заключил договор с монголо-татарами держать с ними «мир» во время похода их на Русские земли и не помогать своим (это же больше, чем подсобничество врагу!), но он еще угрожает Чернигову, и ему, Михаилу Святославовичу, приходится держать немалые силы на  рубежах с Киевом. Правда, и веры Михаилу Святославовичу теперь уже нет: может, это он угрожает Киеву и хочет выбить киевский стол из-под   Ярослава
 
и самому сесть – считает же он себя законным претендентом на Киев – в отличие от него, Ярослав чужой: князь из Залесской Руси!..
После назначения его воеводой Евпатий Коловрат в свою очередь назначил себе: товарища – черниговского великокняжеского сотенного Ставра; Заметню и двух русских сотенных Гринько и Подстрела – младшими воеводами; десятника Родиона (по прозвищу Таймет) – сотенным  сторожевой сотни.

Спешили, но не могли идти-ехать быстро – кони были еще неразъезженны, тучны, первое время верховые после даже короткой рыси выдыхались, – переходили на шаг. Чтобы не остаться без коней – не загнать их, решили идти с частыми привалами, но без длинных ночных отдыхов- ночевок, постепенно увеличивая нагрузку. Сами такие же, как лошади, залежавшиеся, преодолевая себя, в трудных местах соскакивали и бежали, давая возможность коням передохнуть, чтобы не загнать (за себя не боялись: человека, в отличие от лошади, трудно загнать, если он в таком возбужденном состоянии и положении!..).
До левого притока Десны Неруссы ехали по льду Десны. Почти в начале пути, на месте слияния Десны и Сейма, их поджидали: более четырех сотен вооруженных и одетых кто во что горазд людей, в основном пеших. Это были куряне и из Путивля. Все увидели, как вспыхнуло лицо у князя Ингваря, как он заулыбался, отошел от мрачного состояния. («Видимо, все-таки заранее готовился Михаил Святославич помочь мне!..») К нему подскакал Евпатий Коловрат.     Князь – к нему:
– Посмотри!..
Но воевода Евпатий хмурился и, глядя вдаль (горизонт на полдень прояснялся, снег перестал идти):
– Негодяи они в большинстве: не годны быти воями! Велел Ставру с младшими воеводами выбрать…
– Всех нужно принять: каждый меч, копье на учете!..
Князь и воевода смотрели друг на друга, Евпатий, громадный (на рослом кауром жеребце), сверху вниз – рокочущим басом:
– Я велел отбрать только тех, кто знает ратное дело, добро вооружен,  на хорошем комоне и со своим припасом! Раз ты, княже, назвал меня своим воеводой, доверся мне: ты же знаешь, куда мы идем и на что идем!..
Из набранных (чуть более сотни) составили отдельную сотню и прикрепили    к    личной    охранной    дружине    рязанского    князя   Ингваря
 
Ингоревича.  В  дальные  сторожа  послали  Родиона-Таймета,  в  ближние     –
Заметню.
В Новгород-Северский не зашли (он стоял на высоком правом берегу), хотя и звонил «встречную». Прошли по льду, снизу рассматривая городские стены и купола церквей, собора. Еще полсотни тяжело вооруженных воинов из Северской земли присоединились к дружине воеводы Евпатия Коловрата князя Ингваря Ингоревича.
Когда шли по льду Неруссы, начались метели, – хотя снегу выпало еще немного (начало зимы), но наметало сугробы и суживало русло реки, а потом
– речки-притока Неруссы, приходилось лошадям преодолевать по брюхо. Ближние сторожа остановились. Заметня махом подскакал к Евпатию.
– Не можно так ехать! Надо подняться на берега и – по берегу…
– Найди пологий скат и давай веди!.. Хоть и далеко нас будет видать, но так быстрее пойдем.
Пошли по пологим увалам, – поля и лесные перелески. Если до этого во встречающихся поселениях их радостно приветствовали селяне, теперь многие пустовали, хотя избы и дворы с хозяйственными построениями были целы. Дальние сторожа повели напрямую, чтобы выйти к Сосне (его правым притокам).
Евпатий ехал в окружении своих стремянных, вестовых, оруженосца и конюшего, среди своих сотен (всеми, кроме сотен великого князя Черниговского, – которыми командовал через Ставра, – и личной охранной дружины Ингваря Ингоревича, он воеводил напрямую), в которых на должность сотенных отобрал, судя по воинам, таких же, как он сам. Он постоянно работал со своим полком: когда шли, на коротком привале ли – знакомился и говорил не только с сотниками, десятниками, а при возможности – с каждым, кроме охранной дружины князя Ингваря.
Слева шедшие боковые ближние небольшие сторожа (пять
«комонных») заметили, как с полуночной стороны к растянувшемуся  русскому войску быстро приближается конный отряд. Судя по коням, около трех сотен. Но при внимательном осмотре увидели, что всадников было не более сотни, остальные – запасные кони. Русские сторожа пустились вскачь, чтобы, обойдя перелесок, который отгораживал их от своих, предупредить войска Ингваря Ингоревича, но отделившиеся от основного отряда всадников десяток степняков (теперь уже ясно было видно, что это не русские и не половцы – «Татары?!.») на необычно быстрых мохнатых невысоких, с длинным корпусом конях (за каждым всадником на длинной  привязи скакали   по   два   сменных   коня)   загородили   им   путь.   Сзади  нагнавшие,
 
окружили.  Образовался  большой  круг-арена,  где  в  центре  –  пять   русских
«комонных», напротив их в полусотне шагов – полукругом десяток татар в меховых шапках с ушами и небольшими хвостами на затылке и одетые в полушубы с мехом наружу – не понять: есть у них или нет броня под ними. Татарский сотник (русские и то поняли: по виду, по поведению и значку, хотя этот значок впервые видели, что это сотник) подал знак коротким копьем с оранжевым треугольником над лезвием, и в тот же миг напротив стоящие полукругом десяток всадников рванулись с места вскачь, поднимая снежный вихрь за собой, с грозным боевым ревем-кличем: «Ур-р-р-а-а-х!..» Оголив тяжелые обоюдоострые мечи и другой рукой защитившись щитами, русские ждали летевших на них с сверкающими, крутящимися в руках саблями татар… не долетев до удара копья, вдруг у них во второй руке появились короткие копья с крюками и (у некоторых) арканные петли… в следующую долю секунды русские всадники, даже не успевшие взмахнуть своими мечами, слетели с седел: одни, зацепленные крючками копий, другие – хрипя в петле затянувшегося на шее аркана, – всех пятерых бешеные татарские кони, прогнав волоком по снегу, поднимая снежную пыль, приволокли к ногам татарского сотника.
Пленных раздели до пояса, до портков, связали-стянули больно руки за спиной узкими супоневыми ремнями. Спрашивал сотник, не слезая со своего коня, толмач переводил (посмотрели на толмача: «Вроде русский!») – в овечьей полушубе, на голове – малахай, судя по бороде, не стар, среднего роста для русского, но больше любого татарина на полголовы – даже  сотника.
– Кто такие есть и куда идете? Кто у вас хан?.. Князь?
– Русские мы… – стояли рослые, белотелые, бородатые, бледные, на лицах – еще удивление и растерянность: они не могли понять, как получилось, что вот так вот, как простых мужиков-смердов, обезоружили, схватили – даже не успели оказать никакого сопротивления, а главное – предупредить!..
Молчали. Толмач, увидев, как сотник поднял руку, чтобы подать знак стоящим позади пленных татарам, побледнел сильно и быстро крикнул:
– Скажите!..
– Русские мы, – опять ответил крайний, на вид – под сорок (лица русских изменились: стали суровы и решительны!), – но больше ничо не скажем!.. (Видно было и не нуждалось ни в каком переводе-объяснении, что они уже ничего не скажут: плененным было стыдно и позорно – лучше смерть!..)
 
Сотник не без уважения понял это: поднял кисть руки – остановил замахнувшихся плетями-трехвостками (на конце – металлические набалдашники) на плененных, – заговорил, разглядывая сквозь щелки своих век перед ним стоящих нагих по пояс людей:
– Мы видим, что урус!.. – и вновь – резко, визгливо, громко: – Кто ваш хан?!. Куда идете?!. Сколько вас?!.
Ждал ответа. Руские набычились и было понятно и без перевода:  ничего не скажут!..
В ярости взвизгнул сотник, показал на попояс голых плененных русских,
– рубанул ладонью воздух:
– Тэхэерэх!..
(Холодное низкое зимнее солнце закрылось-спряталось тучами…) Заплескали кривые сабли со стуком-хрустом (когда попадали в кость), рубя живые человеческие тела: отлетали руки и тяжело шлепались на холодный снег, протаивая ложбинки, – степняки визжали от смеха (странно и смешно  им было видеть русских с кровавыми культашками на месте рук – торчали одни бородатые головы)… Вновь засверкали-засвистели сабли: перерубая шеи (иногда не с первого раза) – летели отрубленные головы, широко  разевая ртами и моргая глазами, катились, дымя паром, кровавя белый снег…
– оставались на какое-то время на ногах могутные тела без рук и голов со страшными зияющими ранами (на месте шеи) откуда толчками-струйками красными лилась кровь, скатываясь в темно-багровые сгустки-куски, а потом падали-оседали казненные тела, как дубовые стволы с перерубленными вершинами и ветвями, на родную им, укрытую белым (цветом траура – в то время – для русских!) снегом землю, которая их родила и вырастила!.. Но ни одного крика или стона не услышали враги!..
. . .
Ставра нагнал со своим стремянным младший воевода Гринько, отвечающий за боковых ближних сторожей, и заговорил так, чтобы слышал один только товарищ воеводы.
– Сторожа пропали!..
– Как пропали?! Это же не табунные животины, чтобы пропасть!.. С обеих сторон?!
– Одной: с ошуя…
Сообщили Евпатию Коловрату. Он – удивленно-тревожно:
– Ты, Гринько, сам пойди и найди: где они, что с ними? – замени, если нужно!.. Мы, окосев и оглохнув на один бок, не можем быти: так мы пропустим  грозу  и  не  успеем  ни  оборониться,  ни  уклониться  и        самим
 
упредить!.. – и вслед крикнул: – Поспей до темени!.. – Остальным всем приказал: – Стой! – расположиться на ночлег…
Многие, не знавшие еще, что случилось, удивлялись тому, что так рано встали на ночлег-привал.
Князь рязанский Ингварь Ингоревич позвал к себе Евпатия Коловрата и Ставра – расспрашивал, держал совет с ними:
– Почему без моего ведома приказал стать на ночлег?!.
– Наших сторожей, похоже, татары выследили… Княже, я уж говорил тебе: сам меня поставил воеводить!..
– Не моги больше собе эдакое!.. Без совета со мной и моего позволения! – В гневе был нехорош князь. – Ты не у себя в вотчине Фролове, которая тебе дана великим князем на кормление и за службу!.. – Но быстро и отходил Ингварь, да князь сам был воин и знал, что все верно сделал  Евпатий. – Кто-нибудь видел татар?! И почему решили, что сторожа пропали? Может, зашли в глубь лесочную, где сейчас немало прячется у мирных мерян и их братьев мари-охотников-воинов и мещерян от татар русский люд, – боятся туда соваться татарва, да и не могут они в густоте лесном и тесноте на своих комонях… а пехом они, как все степняки, – не воины и главное  по стреле в глаз могут получить от лесных людей…
Вмешался Ставр:
– Они хитры и коварны! Не узнав, что случилось со сторожами, мы не можем идти… В ловушку можем угодить!..
Князь Ингварь взглянул на Ставра:
– Что?!.
– Я татар знаю, и у меня о них особое мнение и счет: будучи еще отроком, я ходил с великим князем Михаилом Святославичем на Калку, где они нас изловили в западню, ведя до того нас несколько дней в эту ловушку… Почти всю нашу Черниговскую дружину побили, – не говоря уже о других…
Ингварь уже с интересом посмотрел на Ставра, у Евпатия глаза засветлели, глядя на своего товарища (подумал про себя, как ему повезло с помощником!).
– Говори, говори! Мы тебя слушаем.
– Надо узнать, какие силы нас пасут, и уйти из-под их силков…
Решили подождать Гринько. Евпатий приказал Заметне со своими полутора сотнями подтянуться назад, передовой сторожевой сотне Родиона- Таймета тоже вернуться.
Еще не совсем стемнело, как примчался Гринько с полусотней. То, что он рассказал (он нашел место казни…), всех повергло в ярость!..
 
Князь Ингварь приказал Гринько взять собой два десятка воев и похоронить останки черниговских воинов великокняжеской дружины. Вместе с ними поехал отец Никанор со своим помошником-отроком (в миру – Андрей, молодой священник  из русских). Князь кричал им вслед:
– По-христиански похороните!.. Чтобы не растащили до конца их тела зверье и птицы окоянные!.. По следу нас догоните!.. – Повернулся к Евпатию Коловрату: – Как только придет сторожевая сотня Таймета, выходим в ночь!..
Один на один Евпатий – князю Ингварю:
– Говорил тебе: «Давай через Курск пойдем!..» Надо поспеть нам на Рязань!.. – Евпатия трясло.
– Я что, не хочу?!. Тогда через Курск нельзя было: на Дону нас бы перехватили!..
– А Фролово, княже, родовое мне имение!.. Мой род от вождей вятичей – польских славянских племен – идет! И не дадено нам князями!..
В  ночь  вышли,  повернули  на  юг  и  так  шли  сутки,  затем  на     запад.
Кажется, сбили татарские сторожа, сделав маневр, что уходят на Русь…
На третьи сутки их догнал (на загнанном коне) отец Никанор, один – без своего помошника отрока-инока, без Гринько с воями!.. Подскакал сразу же к князю – на Никаноре лица нет, одежда порвана… – да таким еще не видели его – всегда спокойный, уравновешенный, что бы ни случилось, одетый чисто и аккуратно, как подобает его священному сану, а тут… У Ингваря Ингоревича, увидев такого отца Никанора, суеверно екнуло сердце,  и  он  первым, нарушая этикет,  обратился к священнику:
– Отец Никанор! Что случилось?!.
– Я!.. Я – не отец Никонор! Я отрекаюсь от священного сана! Я не могу служить такому Богу, который допускает такое! Я – Андрей, сын Твердимирича, русского боярина, – перекрестился по привычке: – Это касается только меня. Но призываю православных священнослужителей, подобно христианам-католикам, с врагами нашими выходить на битву с мечом в руке, а не только творить молитвы, жгя свечи в храмах!..
Подъехали Евпатий и еще несколько воев – сотенный, десятники, простые. Действительно, перед ними был человек уже не священного сана, – многие, не слыша даже разговора, поняли это. Князь и все были поражены увиденным и сказанным!.. Но более до конца поразило их, когда Никанор- Андрей, рассказав, что случилось, попросил дать ему оружия и воинские доспехи и принять его в дружину.
– А стрелить и рубить и другому ратному буду учиться на ходу – в битвах с супостатами, и пока я дышу и живу, не мочь им покойно быти на
 
Русской земле!.. Нельзя нам, православным, быти глупыми, забыв Веру  наших отцов, где заведено с вооруженными врагами, пришедшими нас, наших жен и детей убивать, делать Землю нашу пусту, а оставшихся сделать рабами, упрашивать молитвами, укрываясь за стенами церквей и домов, а выходить и встречать мечами!.. Раз мы приняли эту христианскую веру, то должны не забывать и наши свычаи и обычаи! Бог не может допускать того, когда бьют по одной щеке, подставь другую (так понимали на Руси веками,  но теперь известно, что это не полный перевод, который меняет смысл – против зла нужно всегда бороться: зло какое бы ни было, оно никогда само  не подобреет, не изменится!), мы грешны, и за наши грехи наказывает Бог, но не так же!.. И раз мы созданы по подобию и образу Его, то должны поступать как разумные твари: покаяться, поняв, в чем наши грехи, преобразиться и  дать отпор!.. Cын Его, Иисус, показал пример, как это делать: Он принял страдание, но потом восстал-воскрес против насилия! Бог через нас творит благо или зло, потому борониться от зла нам дано самим!.. – и в этом нам помогут Бог и боги наших отцов!.. Мы должны сохранять в душе верования наших могучих предков-пращуров, чтобы оставаться в душе русинами, нас, русских никогда никто не бивал и не покорял!.. Нельзя, у народа вырвав корни, содержать ствол – дерево будет не живуче!.. Так мы погубим не только свои души, но и язык и род наш – Землю нашу Русскую!..
Разрыдался Андрей-Никонор. Утерся рукавом. Поднял лицо к небу:
– Прости меня, Господи, за мои прегрешения и сию временную слабость мою! – обратился к князю, воеводе и к остальным, стоявшим вблизи: – И вы простите меня и мои неразумные речи, то не я говорил, а мой помутненный разум!..
– Бог тебя простит, и мы прощаем и понимаем тебя… – Ингварь Ингваревич, повернувшись к Евпатию, – шепотом: – Надо ему отойти…  –  князь Ингварь перекрестился и уже громко, чтобы все слышали: – Прости его, грешного, и нас, грешных, прости: все, что Ты делаешь, – по заслугам  нашим!..
Передовая сторожевая сотня Родиона-Таймета вышла на Ряжскую дорогу. Уже недалеко до Рязани, – и пошли сожженные и разрушенные села, городки, деревни, поселения и выгонки – и ни одного живого человека!.. Как-то заехали по пути в одно такое поселение: разрушенное и сожженное, заваленное снегом, и тут же выскочили: под сугробами – трупы женщин и детей!.. (Хоронить некогда!)
 
Встали на короткий привал-отдых. Родион подозвал Евстигнея- десятника, – который вел по тропам и напрямую, а теперь вывел на прямую тропу-дорогу в Рязань сотню (по их следам на полдня пути шли остальные).
– Ты зайди в сторону, в лес, найди людей и узнай, что под Рязанью? А  то чудно как-то: никого – ни людей, ни татар! Теперь дорогу мы знаем – сам поведу, а ты дотемна поспей обратно – догони нас!..
Снова – в путь. Кони шли ходко. Высланные вперед сотенным  Родионом на видимое расстояние пятеро всадников-дозорных стали приближаться к пролеску, как вдруг к ним на дорогу выбежали две женщины в полушубах, – с исхудалыми обмороженными, почерневшими лицами, в шерстяных платах – бросились под копыта скачущих, ревя и причитая:
– Ой, родненькие! Дождались наконец-то! Вся земля наша поругана, разорена!.. Мы уж думали, что помрем с голоду и холоду!.. Давеча проскакали-проехали на полузагнанных комонях двое полуобезумевших в обгорелых вотолах и с повыдранными бородами, вопя и крича, что Рязань наш стольный взят идолами-бусурманами, сожжен и разрушен-разорен, завален трупами погибших жителей и защитников града, – оставшихся в живых всех пострелили и изрубили!.. Идите, миленькие, отомстите за нас, наших мужей, отцов и братьев! Татары еще там, как сказывали те двое, – они даже не остановились – проскакали мимо, продолжая кричать, что все  грябят, что еще осталось, рыскают вокруг по окрестностям и ловят-волокут не успевших уйти-спрятаться людей и, как скот, гонят за собой вместе с награбленным добром!.. Смрад стоит над развалинами Рязани от великих костров, на которых сжигают-хоронят татары своих, убитых!..
На бешеном галопе, оставляя за собой снежный вихрь, подлетел сотенный Родион-Таймет, за ним – остальные. Женщины продолжали говорить – теперь уже о себе. Сами говорили одно, а руки, огромные синие глазища говорили-просили другое!..
Сотник почувствовал, что все напряглось у него внутри, как тетива лука, оглядел своих – многие были в таком же состоянии: «Поймут меня!..» Приказал:
– Все припасы, все съестное и из одежды теплого, у кого что есть, сложите сюда! – выбрал из своих конных воев тех, кто за дорогу изнемог, у кого кони ослабли, велел поменяться и оставить с теми, кого отправил вместе с женщинами в их лагерь в лесу и велел им, чтобы накормили, отогрели женщин и детей, построили им теплые землянки. – Ты, Людмил, местный, и года твои позволяют, потому тебя назначаю старшим и возлагаю привести
 
всех, кого оставляю помочь, как только все уладишь, – вслед за нами в  Рязань!
– Нет больше Резяни!..
– Кто сказал?!. – Родион-Таймет сверкнул темными глазами: – Запомни: пока мы живы! Пока жив хоть один из нас – Рязань жив и будет жить! – Подозвал скоровестника Епимку, – молодого, безбородого воина (из рязанцев): – Скачи!.. Передай воеводе Евпатию, что ты видел и слышал от женок!..
Ехали шагом. Сгоряча Родион ничего не стал делать. Какое-то время выжидал-думал. Только в страшных предположениях можно было ожидать то, что произошло!.. Отобрал три десятка воев. Разделил их на пятерки, назначив для каждой пятерки старшего, и приказал своему десятнику:
– Игнать! Поведи на дальний дозор. Смотри и слушай вперед, по сторонам дороги!.. Будь внимателен и острожен, как никогда: все можно ожидать!..
. . .
Епимка гнал, не боясь загнать коня, – за столько дней пути кони уже втянулись, благо в начале пути им дали время расходиться, да и кормили не только сеном, но и овсом!.. Скакал, раскидывая позади и вокруг себя снег, по следам своей сотни, ощерив рот. Вскоре (не ожидал так быстро: не полдня пути, а намного меньше!) увидел крошечные фигурки конных. Не выдержал, еще издали замахал рукой и заорал так, что его конь, прижав уши, погнал как стрела летящая. Его тоже увидели скачущего-летящего (так скачут с очень хорошей вестью или же очень плохой!), и несколько верховых устремились навстречу скачущему и оравшему что-то – только поняли – страшное!..
Заметня, воевода сторожевого полка, устремился вслед за  ускакавшими вперед… Быстро сблизились, и вот уже до него долетели слова  и их смысл:
– Резянь!.. Реза-а-а-ань взяли!.. Сожгли!.. Побили всех оставшихся в живых!.. От малого до старого!.. Трупы, трупы людей!..
Епимку остановили, схватив его коня за узду, но он, выпучив побелевшие глазища, продолжал орать. Заметня подъехал, остановил своего коня.
– Перестань орать!.. – А у самого: «Как такое может быть?!. У меня же там дети, мати, женка… – родные!..» Заметня, как ни пытался скрыть свое волнение, но голос выдал, когда он велел ближайшему «комонному»: –  Скачи к воеводе Евпатию и скажи, что вестовой прискакал от сотника Таймета с вестью, будто бы татары Резань на щит взяли… Ты понял?!.
 
– Понял, как не понять-то… Только почему такую весть я должен?.. – Кожняк молодой (в этом году у него родился второй сын, – он жил с семьей у родителей за Окой – на луговой стороне, – потому он был уверен, что у него все живы), негустая молодая борода отливала золотистым цветом и была неширока.
– Не хватало еще того, что будете мне тут!.. В мирное-то время воину нельзя ничего спрашивать, а делать что велено старшим, – теперь война!.. За такое можно!.. – Младший воевода замахнулся плетью: – Скачи!..
Кожняк шумно хлюпнул соплями, вытер нос рукавицей, ударил (не больно, не зло) под пах своему жеребцу каблуками. Конь мягко приподнялся, развернулся и, резво набирая скорость, поскакал, хрумкая по утоптанному снегу, копытами раскидывая по сторонам снег. (Солнце не грело – тускло висело-светило молочным шаром низко на юго-западной стороне горизонта, все глубже и глубже погружалось-тонуло в туманной мгле.)
– Мотрите у меня! – Заметня обратился вокруг его стоящим, – никогда такого взволнованного и злого его еще не видели. – К вам, молодым, обращаюсь: вы как будто желторотые, в чьих губах еще титешное материнское молоко не обсохло!.. Да вы теперь мужи-воины!.. и должны (особо в такое время!) каждое слово старших, десятников, тем паче сотников без перечения!.. – уже потише, без надрывного ора: – Неисполнение или не вовремя выполнение повеления погубит не только вас самих, но и ваших другов и родных!.. Главное, врага не можно победить, если каждый свою пасть, как в миру, будеть разевать и свое делать!..

Кожняк через каких-то полчаса увидел основной полк, подскакал к передним, ехавшим рысью, закричал:
– Где воевода Евпатий?!.
Ему показали. (Кто-то удивлено-осуждающе: «Никакого уважения к старшим!..»)
Подскакал, развернулся и пристроился с боку к воеводе и от волнения сорвал с себя шапку, закричал, – сам страшась своего голоса:
– …Резань татары взяли, сожгли, всех поубивали! – кругом мертвы лежат!.. – Видно было, что вестник в великом волнении. (Пока скакал, до него самого дошло!..)
Евпатий-воевода нагнулся и достал-схватил рядом скачущего Кожняка, вырвал с седла, остановил своего коня, поставил его на ноги (конь вестового ускакал), затряс:
 
– Перестань орать! – зло, сквозь зубы. – Повтори – только тихо!.. – впился глазами в молодого воя – смотрел на него так, как будто бы тот был виноват, принеся эту страшную весть.
Кожняк повторил, все сильнее и сильнее бледнея, начало его трясти (то ли от волнения, то ли от страха перед воеводой: «Все может быть: возьмет да прикажет отрубить мне голову – ведь как-то рассказывал же Онифий, что таким вестникам отрубают голову иногда!..»).
Вмиг страшная весть облетела всю дружину! Вот уже к ним скачет сам князь Ингварь Ингоревич. Уже издали – нервно:
– Что ты такое говоришь?!. Ты кто?!
– Йа-а-а?!. Кожняк… – и смолк: князь остановившимся взглядом смотрел сквозь него, принесшего убийственно-страшную весть, – то ли продумывал услышанное, то ли вспоминал, кто такой Кожняк, или же думал, какой лютой смертью казнить его, но потом Кожняк понял, что, скорее всего, князь не мог поверить и не хотел верить сказанному…
Вокруг  поднялся шум, ор, послышались крики!..
Ингварь Ингоревич вдруг как будто проснулся: взгляд, лицо его ожило в волнении, в его черных миндалевидных глазах – страх, боль и ярость: все вместе, напрягаясь всем телом, закричал-спросил:
– Ты сам видел?!.
– Меня сотник Заметня (младший воевода) послал и велел сказать, что  я слышал, а я еще и многое другое слышал…
Кожняк теперь уже и сам до конца понял саму суть произошедшего, потому сейчас у него от страшного волнения еще сильнее тряслись пальцы рук. Начал пересказывать то, что слышал, и, пытаясь говорить побыстрее, вместе со слюнями проглатывал слоги, – начала и концы слов… Видя, как у него трясутся губы и подмигивает левый синий глаз, верили его словам и начинали тоже понимать, что произошло очень ужасное!..
Евпатий Коловрат отвел князя в сторону. Две пары  глаз  встретились друг против друга: большие синие, сильные – воеводы Евпатия Коловрата, – сверкали как молнии – были в ярости и в гневе; вторые: темные, удивленно- растерянные, но в то же время тоже яростно-гневные – то глаза Ингваря Ингоревича князя рязанского, родного брата великого князя Юрия Ингоревича, которого (скорее всего) уже нет в живых… и погибшего по его, Ингваря Ингоревича, вине. Будь князь Ингварь напористее и настойчивее, были бы воевода Евпатий и князь Ингварь там с «помочью» вместе со всеми сражающимися – в такое грозное нужное время – за свою Землю, Родину, за своих  детей,  родных,  близких  –  народ!..  И  защитили  бы!..  (Так    казалось
 
Евпатию Коловрату, – хотя умом понимал, что могло бы быть и не так… «Но совесть была бы чиста и душа спокойна: мертвые срама не имут!») Да, все- таки Михаил Святославович дал часть своей дружины князю Ингварю в помощь рязанцам для защиты Рязани, да и остальные из русских земель, которые присоединись, шли защищать столицу Рязанского княжества, но Рязань взят!.. Там они еще не были и пока не знают-не верят, что все-таки там произошло, и потому они пойдут до Рязани!..
– Княже! Дай мне дружину и всех тех, кто к нам присоединились, и отпусти меня: может, я поспею перехватить – они, говорят, еще там!.. Не могут они так быстро с полоном и награбленным уйти далеко от Рязани, и кой-кого удастся спасти!.. Там посмотрим!.. Прав отец Никанор, хотя сгоряча он хотел отказаться и от священного сана!..

. . .
Евпатий Коловрат погнал с дружиной: без ночлега, делая остановки только для того, чтобы покормить коней, напоить их, секирами прорубив лед в ручейках, озерцах. Нагнал сторожевую сотню, достиг Рязани…


4
…Показалась Рязань, – точнее, место, где был город. Солнечный зимний день стал серым. Погасло солнце. Все стало в черно-белом цвете!.. Возвышались среди груды обгорелых глинобитных печей черные остовы каменных соборов и церквей, городские валы с остатками городских стен и башен и – трупы, трупы, трупы в обгорелой одежде и без – мужчин, женщин  и детей – немногочисленные группы людей, убитых горем, преодолев страх, пришли с окрестностей и в первую очередь (успели до прихода Евпатиевской дружины) прибрали тела молодых женщин, девушек и девочек-подростков, которые голые были разбросаны тут же на снегу (каждый воин-татарин имел походную палатку-юрту, где он отдыхал и ночевал...), выкинутые – умирать – замученные до смерти – татарами-тыловиками, которые не только    грабили,
«собирали» трофеи после взятия города передовыми боевыми частями, ушедшими вперед, но в первую очередь они насиловали, удовлетворяя свои животные желания, брали в плен, доубивали «ненужное» население, – и некоторые (иногда – редко!) из женщин и девушек оказывались без сознания
– живы… Потом начали искать живых и среди заваленных и иногда ведь находили спасшихся от пожара и татар!..
 
Вот как описывается состояние Евпатия Коловрата: «…И помчался в город Рязань, и увидел город разоренный, государей убитых, и множество народа полегло: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И вскричал Евпатий в горести души своей, распаляясь в сердце своем…»

В самых страшных предположениях не могли такое надумать, что на самом деле увидели!.. Все, кто прибыл с Евпатием, забыв усталось, без всякого приказа бросились помогать местным жителям. Евпатий Коловрат выделил людей отцу Никанору и велел разыскать великого князя и великую княгиню со всеми родными. Собрав местных мужиков, дав им воев, приказал раскопать-найти вечевой колокол и установить на место и бить-созывать людей «денно и нощно». Сам, взяв в помощники десяток человек из своей дружины, начал раскапывать сгоревшую, заваленную полуобгорелыми бревнами, свою городскую усадьбу…
– Боялин! Нету там ни вашего тяти, ни вашей женки и ребенков… – Стоял высокий старик в малахае, пепельно-белая борода косо подстрижена. – Тятя твой умер – слава Господу, не видел гибель Рязани (перекрестился широко двуперстно), а женку твою с ребенками хотели по потайному ходу из городу вывести, но их перехватили татарва…
Евпатий отбросил деревянную лопату, обитую по краям железом, резко выпрямился:
– В полон взяли?!. Что молчишь?! Говори!..
Старый мужчина сгорбился еще сильнее, поникла голова его –
дрожащим скорбным голосом:
– Утопили их в ледяной проруби в реке – никого не пощадили: ни старого, ни малого!..
Не вскричал на этот раз Евпатий, не затрубил, не зазвучал далеко его громовой голос, лишь закачало его бурей чувств, бушевавших у него в груди,  и рвануло болью кровавой в сердце – и уже никогда до самой смерти не заживала, кровоточила эта рана!.. Перебарывая себя, прохрипел:
– Поеду во Фролово… – и пошел, ни на кого не глядя, к своему коню.  Его догнал, а потом перегнал его стремянной, отвязал и подвел коня. Воевода поскакал с охранной десяткой, думая о чем-то своем. Вдруг сзади его нагнал  и ударил густой рокочущий металлический звук вечевого колокола (они отъехали совсем недалеко еще). Евпатий как будто проснулся: усилилась  боль в сердце, душа вновь ожила-застонала: он только сейчас смог представить,  что  чувствовали  жена  и  его  сыночки,  захлебываясь-вдыхая  в
 
свои легкие леденящую воду в жудкой темноте подо льдом!.. Как они ждали от него помощи! Не Бога звали, а его!!! Он застонал, скрежеща зубами.
– Боялин! Тебе плохо? – подскакал к нему Нечай, поехав с ним стремя в стремя, пытаясь заглянуть воеводе в глаза…

Евпатий Коловрат не смог отыскать никого и во Фролово, где жили со своими семьями два его старших сына. Можно было понять, что сыновья ушли на рать, но снохи, его внуки!?. На месте боярских изб, селища   Фролово
– пепелище!..

Уже под утро, подъезжая к Рязани и слушая все нарастающие набатные звуки вечевого колокола, ему подумалось: «Прав тот старик: хорошо, хоть отец мой не видел, не познал погибель Рязани, смерть родных – детей,  снохи, внуков и близких ему людей!..»
Он задумался, погрузившись в горестные думы…

Не далеко отстал от Евпатия князь Ингварь Ингоревич. Воевода выезжал в Фролово и еще недалеко отъехал, как въехал с южной стороны в Рязань князь рязанский Ингварь с охранной дружиной. И вот что он увидел, услышал и почувствовал: «…и увидел ее пусту, и услышал, что братья его все убиты нечестивым царем Батыем… и увидел город разоренным, а мать свою, и снох своих, и сродников своих, и многое множество людей лежащих мертвыми… и церкви пожжены, и все узорочье из казны… взято. …И жалостно воскричал, как труба, созывающая на рать, как сладкий орган звучащий. И от великого того крика и вопля страшного пал на землю, как мертвый. И едва отлили его и отходили на ветру. И с трудом ожила душа его в нем…»
– Княже, Евпатий к тебе пришел, – ты просил позвать его, как только он вернется…
Ингварь Ингоревич, поднял голову, сел, огляделся:
– Где я?
– В соборе, тут тепло, хотя все черно…
Горели свечи, но все равно было сумрачно, черно вокруг. Подошел, встал перед князем Евпатий – ни поклона, ни приветствия – стоял и смотрел каким-то неземным взглядом на Ингваря. И вдруг лицо князя изуродовалось- перекосилось и – рыдая:
– Иди и мсти!.. Дедичами отцами так завещено на Руси! Я – православный, но все равно такое не прощают!.. Возьми всех: и тех, кто с нами пришли, и кого собрал сотник Рядько, и созвал Вечевой колокол!  Иди!..
 
– осенил крестом воеводу. – Бог с нами и за нас!.. А в своей отчине я все сделаю, чтобы достойно проводить души и тела…
. . .
Князь Ингварь Ингоревич «и похоронил матерь свою (Агриппину Ростиславовну), и брата своего (великого князя рязанского Юрия  Ингоревича), снох своих с плачем великим вместо псалмов и песнопений церковных: сильно кричал и рыдал. И похоронил остальные тела мертвых, и очистил город, и освоил». Поехал «туда, где побиты были нечестивым царем Батыем братья его… и многие князья местные, и бояре, и воеводы, и все воинство, и удальцы и резвецы, узоречье рязанское. Лежали они все на  земле опустошенной, на траве ковыле, снегом и льдом померзшие, никем не блюдимые. Звери их поели, и множество птиц их растерзало».
Молился и плакал Ингварь Ингоревич. «И воздел руки к небу великий князь Ингварь Ингоревич, и воззвал со слезами, говоря: «Господи боже мой, на тебя уповал, спаси меня и от всех гонящих избавь меня. Пречистая владычица, матерь Христа, бога нашего, не оставь меня в годину печали моей. Великие страстотерпцы и сродники наши Борис и Глеб, будьте мне, грешному, помощниками в битвах. О братия мои и воинство, помогите мне во святых ваших молитвах на врагов наших – на агорян и внуков рода Измаила».
Велел разобрать тела убитых. Отдельно в сторону положить тела братьев своих – князя Давида Ингоревича Муромского, князя Глеба Ингоревича, других князей местных – своих сродников, бояр и воевод, и ближних, «знаемых» ему, а тела остальных тут же «на пустой земле» сложить и надгробное отпевание совершить.
Тела своих братьев, князей, бояр, воевод и ближних, «знаемых» ему, отвез в Рязань, где их похоронил с христианскими почестями («призвав попов из сел, которых бог сохранил»).
«Благоверный князь Ингварь Ингоревич, названный во святом крещении Козьмой, сел на столе отца своего великого князя Ингоря Святославича. И обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал».
. . .
Мчались в погоню по льду Оки, по следу, оставляемому врагами: конский помет, следы тысяч некованых копыт, полозьев и поволокуш и на каждые сотни метров трупы русских людей (в основном женщин и детей!) полураздетых – в одних холщевых рубашонках – теплую зимнюю одежду татары у них отбирали для себя, для своих коней, укрывая их от мороза во время  отдыха…  (Плененных,  которых  готовили  для  отправки  в  становище
 
хана Батыя, где собирался построить столицу своего государства, – в основном мастеровых-ремесленников и молодых женщин, девушек – содержали получше и теплую одежду не отбирали.) Проскакали мимо разоренных: Ожска, Ольгова, Переяславля-Рязанского, Борисово-Глеба. В города эти не поднимались, кроме сторожей из сторожевой сотни Родиона- Таймета, – отдыхали на левом берегу – луговой стороне (рядом лес:  дубрава,
«липняк»). За сторожевой сотней на видимом же расстоянии шел «махом» небольшой сторожевой полк Заметни, за ними плотно – объединенное войско Евпатия Коловрата, состоящее из сотен дружинников великого князя Черниговского, и сотня из других русских городов во главе с товарищем воеводы Ставром, рязанцев: во главе с рязанским сотником Рядько (Лютомировичем), который смог набрать на Рязанской земле воинов, готовых мстить за поруганную, униженную Землю (он один повел бы их вдогонку на иноземцев-врагов – не будь даже воеводы Евпатия) и с почти одновременно вышедшим на зов набата сотенный отряд, состоящий почти из одних разбойников-головорезов во главе с Мокеем Тугим (Тугих) – они пришли из- под самого Мурома на помощь осажденной Рязани, но не успели, а когда ушли татары, вышли, только когда услышали звуки набатного колокола. С самим Евпатием как личная дружина было около пяти сотен, – среди них был полуторасотенный отряд лыжников-лучников во главе с Тайметом (отцом Родиона) – великокняжеский сотник Юрия Ингоревича, которого он послал до   начала   осады   Рязани   в   леса   к   мерянам-черемисам,   чтобы  собрать
«помочь» – они, уцепившись веревками за легкие сани и волокуши по двое- трое, катились, прищурив рыбьи глаза (судя по русским летописям, до прихода славян среди местных коренных финских племен много было альбиносов: «чудь белоглазая…»), в улыбке ощерив рты, – так-то им еще не приходилось кататься, и явно это им доставляло несказанное удовольствие, – закинув на плечи завернутые небольшие «костяные» луки, со временем перенятые славянами и впоследствии названные «славянскими», которые при небольших своих размерах по дальности боя и убойной силе превосходили даже саксонский лук – лучший в то время в Европе!..
Начало темнеть. Примчал вестовой от сторожей и сообщил, что «пошел парной кониный помет и за Большой Дугой (Ока делала дугу: текла на восток километров пять, заворачивалась круто на юг – потом на запад – тоже около пяти километров, а потом – вновь на юго-восток) стан-лагерь татарский, где  не только обозы, но и люди полоненные, и чуть выше по реке, в Дедяславле, по-видимому, еще стоят татары». Евпатий тут же приказал своей дружине уйти  в  левобережный  луговой  лес  и  готовиться  к  ночному  маршу  и  бою.
 
Выставил скрытые сторожевые посты вокруг своего лагеря, Заметне велел выслать разъезды по десять «комонных», подстраховывающих друг друга напрямую – через основание Дуги (по ней сокращали путь раза в три), чтобы посмотреть, где стоят татарские сторожа и сколько их. А самому вместе с посыльным-вестовым (ему сменили коня и дали в рот большой кус хлебного каравая), взяв с собой полусотню «комонных», скакать к сотнику Родиону и вместе с ним организовать разведку: вызнать все подходы к татарскому стану и где и столько охраны; послать дальних сторожей узнать, где находятся передовые основные боевые части татар, их конные табуны, камнеметные и стенобитные машины (после Рязани они уже не разбирались: установив их на огромные полозья-бревна, везли за собой) и сам Батый?.. Велел сказать, что под утро он подойдет и «мы должны постоять за свою землю: отомстить: побить татар, освободить-спасти полоненных наших людей!.. («А вдруг среди них и мои!?.»)
Евпатию доложили, что напрямую не пройти, так как стоят татарские сторожа-посты, «да и по круче сбираться, потом спускаться на комонях не можно». Воевода посмотрел на стоящих рядом сотников и на ватамана разбойников.
– Что скажете?..
– У них-то прошли, а почему мы не можем?!
– Они с берега пришли. Евпатий, зачем выдумывать: давай по льду!.. Так быстрее будет, чем по кручам…

Под утро, обогнув по Оке, подошли к татарскому лагерю. Их уже ждали Родион и Заметня со сторожами. Никто в эту ночь даже не взремнул, но Евпатий видел, что все бодры и возбуждены – рвутся в бой – даже коням передалось: прядали ушами, нервно всхрапывали.
Родион сам лично ходил на разведку с двумя десятками, поэтому сам все рассказал и показал, где и как расположен лагерь, как организована охрана, внутренняя и внешняя. Закончил и посмотрел вдаль, где находился татарский лагерь, – его было видно отсюда (расстояние с километр) –  повсюду горели костры, вокруг которых были люди.
– Полоняне, – пояснил Родион.
Смогли подойти незаметно довольно близко, несмотря на внешнюю охрану, – даже подумать не могли монголо-татары, что кто-то живой остался на Рязанской земле после того, что они с ней сделали, – потому в первое время охрана просто растерялась и позволила легко расправиться с ней, да и русские  дрались  так,  как  никогда,  –  это  была  кара-месть  с  их    стороны!..
 
Остатки татарских сторожей (состояли в основном из кипчакских и других племен-народов, покоренных и вынужденных стать союзниками, чтобы не быть уничтоженными или плененными) отошли. Утром к ним подошли несколько татарских сотен. В это время в освожденном лагере: плач, слезы радости женщин. Евпатий приказал раздать теплую одежду пленным из обозов татарских, еду. Из освобожденных пленных мужчин, хотя их относительно было меньше, создали отдельный отряд,  вооружив  трофейным оружием, часть мужчин, которые все же не могли из-за ранений, болезни воевать, послали с отбитыми обозами с «житом», с награбленными драгоценностями, посадив на них женщин и детей в укрытия – в леса. Им было приказано углубиться в Заокские луговые леса и, пройдя сквозь них, выйти в Рязань. Татарские сотни попытались перехватить, но Евпатий всей своей дружиной и имеющимися сотнями оборонился и смог проводить до леса. Туда татары уже не пошли – там они терялись в прямом и переносном смысле, – но к лесу прижали русских. Татары по очереди – сотня одна за другой шли в атаку – только приближающийся гул копыт, снежный вихрь и хрип и злой визг татарских мохнатых звероподобных коней, бешено мчавшихся и неправдоподобно быстро приближающихся к выстроившимся перед опушкой леса войскам Евпатия, и как только начинали стрелять конные рязанцы по приближающимися, татары тут же разворачивались и, мчась вдоль фронта русской конницы, «пущаху стрелы яки дождем». Русские несли потери, практически не ведя бой! Конных татар было не более четырех сотен. Воевода Коловрат решил не уходить в лес. Он видел, как были одухотворены после победы его воины, а теперь вновь… И приказал: Таймету выйти из лесу со своими лыжниками и в перерывах между атаками выдвинуться вперед, залечь и при приближении противника открыть стрельбу из луков. Завязался лучный бой! Неожиданно монголо-татары понесли большие потери – они, пораженные в незащищенные (непривычно смуглые круглые безбородые) лица с дальнего расстояния, не смогли ответить таким же точным дальным лучным боем. Пользуясь этим, Евпатий сам лично повел в атаку конные  сотни. Конечно, русские не смогли догнать, но противник бежал – скорее всего, делал вид, заманивал – Ставр первый понял и закричал Евпатию, чтобы остановить преследование… Но как бы то ни было, бежали «татарва» – это было самое главное!.. Русские ликовали!.. Впервые за многие месяцы появились улыбки на суровых лицах мужчин и – вновь слезы радости у женщин. Они, оказывается, не ушли в глубь леса, как было велено, потому, ликуя, выскочили на опушку. Евпатий сейчас только заметил, но сделал    вид,
 
что так и должно было быть. Он вдохнул свободно, – ему стало легче, тяжесть на сердце и боль на время отпустили.
…Евпатий вновь поймал себя на том, что продолжает искать среди женщин и детей свою Домашу и сыновей – вопреки зравому смыслу…
Он выставил дальние сторожа. Велел развести костры и готовить горячую пищу – многие уже, наверное, и не помнят вкус человеской еды! Еще раз обошел обозы, волокуши, где лежали раненые. Потери были в основном среди освобожденных из плена, которые (в том числе и женщины и дети!), увидев и услышав евпатиевых воев и поняв, кто они, не ожидая никакой команды, бросились на своих врагов-конвоиров, схватив палку, – что попало под руку, – а некоторые просто голыми руками: душили, грызли зубами…
Евпатий Коловрат и его товарищ Ставр собрали вокруг большого костра всех своих помощников и сотенных, ватамана разбойников Мокея Тугого и Нередю Осетра (его, бывшего полусотского, Евпатий назначил воеводой вновь организованного большого отряда из освобожденных из полона русских) – ели, пили и держали совет.
Поели горячего: согрелись телом и душой – стало «веселее». Все зашевелилось, ожило. Подводы с житом и другими съестными припасами ушли вместе с ранеными и женщинами с детьми сквозь заокские луговые леса на Рязань. Через какое-то время все войско Евпатия снялось и вновь пошло вверх по Оке, и шли опять-таки открыто. Евпатию докладывали, что татарские сторожа «ведут» их. Шли вроде бы быстро (но все равно пешие – теперь уже половина войска состояла из пешцов – тормозила движение), но не могли нагнать татарские обозы. До Коломны приняли два боя с легкой татарской конницей, которая нанесла серьезный урон русским. Злость душила: практически не вступая в контактный бой с противником, несли потери! Если бы не лучники Таймета! Но и они понесли потери. Хорошо, хоть численность евпатиева войска не уменьшалась и даже прибавлялась по мере продвижения: люди, прячущиеся по лесам – в том числе и вои – как-то, откуда-то узнав, выходили и, даже не спрашиваясь, присоединялись к народному войску.
. . .
За полдень. Небо в сплошных тучах, мелкий снег – в лицо. Легкий приятный морозец. Ощущение-предчуствие было у Евпатия, что что-то должно произойти… Впереди шедший сторожевой полк вошел в устье реки Москвы. Остановился, перегородил реку, выставив вперед несколько сторожевых  застав.  Воевода  Евпатий  Коловрат,  оставив  основной  полк  во
 
главе с Ставром на месте, со своими приближенными воинами прискакал в сторожевой полк и – к Заметне:
– Ну!?.
– Родион поднялся вверх по свежим следам татар по реке Москве… Пока ничего и никого… По Оке тоже ведут – только старые следы – дня два- три тому назад прошли… судя по некованым копытам – татары… за кем?.. Могут в любое время – обратно…
– Пошли о дву конь: пусть узнают, посмотрят!..
– Послал уже…
Евпатий смотрел на следы, оставленные татарскими обозами и русской сторожевой сотней, ушедшей вдогонку.
– Ты уверен, что у Родиона там все?.. все путем?
Младший воевода насторожился, но ответил уверенно. Через какое-то время из-за поворота реки Москвы показались верховые, десятка полтора. Заметня просветлел: он узнал десятника сторожевой сотни, но, разглядев, что вместе с ним едут незнакомые воины (то, что они русские, было видно сразу  и не нужно было ни одежду, ни доспехи и оружие разглядывать), удивило  его, Евпатия и всех, кто видел их. Ждали (кони и те как будто понимали своих всадников: нетерпеливо перебирали копытами). Десятник Игнать вырвался вперед, подскакал к воеводе Евпатию и доложил. (При этом десятник как будто иногда улыбался – Евпатий даже возмутился про себя: «Что за веселуха!..», но, приглядевшись, понял, что тот от боли так... «Ранен!»)
Евпатий был готов ко всему (так казалось), но, услышав даже краткое донесение, был поражен! Конь под ним всхрапнул, тонко заржав, выпустил пар. Подъехали остальные (среди них тоже несколько человек ранены, которые тоже старались не показывать свои страдания).
– Иди, скачи и передай воеводе Ставру, чтобы он вел полк на левый берег Москвы, заглубился в луговой лес и с этими владимирскими воями – они знают Владимиро-Суздальские земли – поднимется, не показываясь, до места, где устье речки Коломны напротив будет, и там присоединится к остаткам дружины великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича (их сотен пять будет), которые сейчас перегородили путь-выход татарскому  обозу и табунам на Егорьевскую возвышенность, где сейчас сам Батый-хан… Там, на левом берегу Москвы, когда дойдете, отдохнете!.. До рассвета дойти надо! В темноте, не дождавшись утреннего просвета, атакуем: я со сторожевой сотней и полком и с вместе присоединившимися-вышедшими воинами (сотни две) к Родиону. Еще раз говорю: завтра до рассвета чтобы быть там!.. Как только мы пойдем на охранные сотни по льду вверх,   воевода
 
Ставр пусть выйдет на лед и с восхода прижмет татар к правому крутому берегу Москвы – татарские кони не могут по воздуху летать. И скажи воеводе Ставру, что он назначается воеводой и над всеми воинами и великого князя володимерского!.. – Повернулся к Заметне: – А мы с тобой поскачем на помощь Родиону… Веди нас, Игнать!

. . .
К вечерней темени доскакали до Родиона, который, перегородив реку Москву, вместе со своей сторожевой сотней и конными воинами- дружинниками из владимирско-суздальского войска (то, что осталось после битвы с татарами под Коломной) отбивал атаки татарских сторожей, которые нападали группами-сотнями… Узнав о прибытии подмоги, подскакал откуда- то из темноты сотник Родион. Можно было различить радостное, широко улыбающееся лицо сотника. Если бы не строгость воеводы Евпатия,  наверное, он бросился бы обниматься.
– Ты почему без шелома? – в одной шапке? Родион, смутившись:
– Ай!.. – не влазит шелом-от – мал стал: голову-то пришлось обвязать, после того как узкоглазый лешак своей кривой сабелькой, прорубив шелом, голову задел. Ладно хоть стрелами перестали бить, а то сколько урону-то, да  и не татары они, а какие-то наполовину…
– Как наполовину?!.
– Половцы, буртасы среди них, встречаются и касоги, – потому мы их бьем, несмотря на их большое количество, – зубы поблескивали, глаза сверкали в темноте, когда возбужденно говорил сотник Родион.
Стычки прекратилиь. Поставив друг против друга сторожевые посты- разъезды, встали на ночь на льду татарские сторожа и русские.

Тут же на льду, на снегу, соорудив навес, расстелили тулупы, уселись: Евпатий, Родион (Заметня – со сторожами своего полка), сотник великокняжеский, коломенский ратник и недалеко – воины личной десятки воеводы. Иногда кто-то из них подходил и приносил еду, подправлял навес с наветренной стороны. Вначале молча начали есть: вареное мясо, хлеб – всухомятку. Кто-то, набрав горсть снега, сосал…
Евпатий Коловрат расспрашивал Родиона о расположении татарских сторожей, обозов, где собраны пленники (среди плененных русских ратников много было раненых), где стоят табуны лошадей, приготовленных для отправки в основной стан Бату-хана. В табунах под Коломной были согнаны
 
кони, отобранные у местных жителей, русские кони легко переносили морозные зимы, не болели и были крепки и выносливы в работе (хотя не обучены к воинскому строю и бою), а в Егорьевской возвышенности, где на данный момент расположился сам Джихангир и несколько туменей на отдых со стенобитными машинами, катапультами, с огнеметными орудиями (как уже говорилось, монголо-татары в то время применяли «греческий огонь» и порох) и с огромными стрелометами-самострелами, недалеко паслись огромные стада запасных коренных монгольских коней, которых татары берегли-стерегли больше, чем самих себя, и стада разной «животины» – свои и трофейные – на «махан»…
– Ну-ко, расскажи, как все-таки смогли татары так легко  побить вас?    –
обратился Евпатий к владимирскому сотнику Борисославу.
Сотник прожевал, проглотил, почистил ладони от прилипших хлебных крошек.
– Да не просто было нас… Если бы нашего воеводу Еремея Глебовича поддержал князь Всеволод и не побежали московы, то кто кого бы побил!.. Мы вышли на лед реки: вступили на Рязанскую землю, а Всеволод с основной дружиной все еще колебался – стоял на левом берегу Москвы, – видите ли, его отец великий князь Юрий Всеволодович заключил мирный договор с татарами и не хотел нарушать, чтобы не вызвать гнев Батыя и этим открыть войну, а потом, когда уже владимирцы и суздальцы из его дружины сами пошли в бой, было поздно… Три дня мы бились на льду реки Москвы!.. Нам не надо было совсем-то выходить на открытый лед, с одной стороны прикрыться луговым лесом… А так их лучники со всех сторон – нас, а сами уходят от прямого боя. Это после того, как мы два раза прошлись по их полкам, разя и раскидывая их и когда самого сына Чингисхана изрубили вместе с его знаменами!.. После этого они уже не вступали с нами в рукопашный бой – отходили и выбивали нас стрелами… Мы гибли, но не могли к ним приблизиться – гонялись за ними, – у них быстры комони и уходили от нас, и при этом, оборачиваясь, метко выпускали по десятку  стрел…
– А что ж вы сами не стрелили?!
– У нас было по колчану стрел, которых хватило нам на полдня… Кончились стрелы – да и не сподручно на скаку стрелить-то: только две руки у нас, в которых – меч и копье или щит!.. Они, бесы, хитры: уводят, как куропатка охотника, а потом расстреляют, когда приближаешься… Но когда догоняли, – пусть их было больше, всегда бивали!..
– А что князь Всеволод Юрьевич?..
 
– Ай!.. Бросил нас он – не стал ждать конца битвы, – и увел с собой часть своей дружины – через Егорьевскую возвышенность, – он не просто показал прямой путь, – который начинается от этой возвышенности, а потом идет по водоразделу, – татарам, но открыл зимник – проделал дорогу!  Теперь татарве не нужно вкруговую идти по узкой Клязьме к Володимеру, – а по широкой возвышенности, где идти просторно и коням – корм, и свои стенобитные машины и камнеметы тащить влеготу будет… Когда московские храбры домой побежали на третий день, часть татар погнались за ними в догонку на Москов, но они не повезли ни стенобитных машин и камнеметов, ни большие огненные стрелы, кидающие самострелы, – так в леготу – Москов не Коломна, которую ими они разрушили-сожгли. Так вот возьмут-накажут московитов и обратно по реке и вернутся сюда – дорога-то накатана, – подняться по некрутым склонам на Егорьевское плоскогорье и путь открыт:  на  стольный Володимир, Суздаль и другие города Залесской Руси…
– Как побили рязанско-коломенскую дружину князя Романа Игорича и сам он?..
В темноте приподнялось бородатое лицо коломенского ополченца (из знатных мужей!) по-лешачьи перекошенное от обиды:
– И вовсе не побили!.. Голос в темноте:
– Да лучше бы погиб! – так все считают, и пусть бы было так, но есть догадка – и не только у меня, – что он не погиб, – ранен, – и его воевода (из рода родимичей) увел дружину вместе с князем (а лучше сказать: утек!) к себе: вначале спустился к Оке, а потом вверх по ней… Говорят – в Козелеск… (В то время этот черниговский город был относительно не маленьким, хотя почему-то его описывают небольшим и плохо защищенным. Был там даже свой князь: восьмилетний Василий «Титыч» со своими боярами.)
– И не бежал! А вынужден был уйти, когда после смерти сына Чингисхана татарове озверели и бросили все свои полки на нас!.. Да, он увел свою дружину, вместе с ними ушли и новгородцы, но не дался им и увел много татар за собой, и мы еще смогли день продержаться! Что, лучше было им тоже погибнуть?!. Так и так землю опустошили вокруг: когда хоронили на огромном кострище на правом высоком берегу реки Москвы хана  татарского
– сына самого главного татарина, то согнали всех молодых женщин и девушек с округа, мужчин и – в огонь вместе с покойником!.. Мужчинам русским резали горло и полуживых хрипящих кидали, а баб – так: за руки и ноги  и  далеко  в  огонь!..  К  лошадям  и  то  они  лучше  относятся,  чем  к
 
человекам: перед тем как бросить в костер, умертвляют безболезненно!.. –
скрипнул зубами, зарыдал – страшно слушать, когда рыдают мужи!..
– Знать, те следы татарове, которые вверх по Оке от устья Москов-реки,
– это погоня за Романом Игоревичем и полона?..
– Не совсем: говорят (видели), бусурманы только часть русского полона увели к себе страну Монголию… Здесь оставили очень много, чтобы с помощью их Володимер взять…
– Почему в ту сторону?
Потому что по той стороне, которой шли они сюда, все выели и сожгли  и полонили, а теперь обратно идут пусть дальней, но еще по не тронутым землям. И так совпало, что заодно и гонятся за коломенским князем Романом Игоричем…
– Почему Козелеск-то?!.
Рыдание прекратилось. Какое-то время молчали.
– Немного вздремните. Завтра им покажем-накажем за убитых и униженных наших женщин, детей, за оскверненную землю нашу: уничтожим всех татар под Коломной, табуны их возьмем, освободим наших братьев оставшихся, а потом, поднявшись на Егорьевскую плоскиню, где самый главный враг наш Батыга разлегся со своими стаями на отдых, все до последнего погибнем, но, насколько хватит нас, сразимся – побьем их!.. Теперь уж он точно не уйдет от нас!.. Успели мы!.. Бог с нами и Правда с нами!.. Когда нас провожал в Рязани отец Никанор, напутствовал:  «В Заповеди сыновей Ноаха, Бог велит убивать врагов на войне, защищая себя, своих родных и Землю своих отцов! Только так вы будете праведны и Богом любимы, и на Земле и на Небе бессмертны!..»
– Лишь бы они не тронулись: дождались нас!.. – кто-то еще раз попросил Бога – помолился.
– Им время нужно какое-то, чтобы прибраться, раны зализать – мы их тоже немало потрепали, да и пока Москов (небольшой деревянный  удельный городок) не возьмут, они не тронутся, – а возьмут его… Впереди их Володимир – его-то им не взять!..

5
Ночью проснулся ветер и открыл небо. Стало светло из-за звезд и серпастого растущего серебряного месяца. Стараясь не шуметь, подъехали два всадника – у одного сверкнул кончик копья. Соскочили, подкрались к спящему сотнику Родиону. Тормошили и тихо – в ухо ему:
 
– В татарском стане задвигались: кони ржут, люди кричат, татарские сторожа усилились перед нами…
– Что случилось?!
Повторили Евпатию. Он окончательно проснулся. Близко было видно его бородатое породистое лицо русина. Может показалось, но Родион приметил, что воевода вроде бы обрадовался вести. И действительно, не показалось:
– Это хорошо, что они задвигались! – обратился к сотнику: – Родион, вели поднять всех! – Прибежавшим: Угрюму, Нечаю, приказал: – Весь сторожевой на коней и – ко мне!.. Только без лишнего ора и шума… Они пошли на Егорьевскую… Лишь бы Ставр успел подойти и встретить!.. Прижмем их!.. Господи! Вот Ты и дал нам случай!.. Родион, веди свою сотню и, обойдя слева, ворвись стан, где плененные, освободи их и вместе с ними – на правый берег: отрезай их от табуна, который они попытаются увести за собой. Сейчас наш час: они не могут стрелами нас бить, мы им покажем, как умеют русские воевать!..
Сотня легко прошлась, рубя и протыкая-скидывая длинными копьями, растерявшихся от неожиданности кипчакско-буртасскую конную сторожа, и неожиданно легко вышла в тылы – к обозам. Вслед за сотней ударил сторожевой полк, который, обхватив полукольцом (с закатной и полуденной сторон) сторожевые сотни татар, прижали к правому берегу – а откуда на них (до ужасти неожиданно) ринулись разъяренные исполинского роста русские воины-храбры, и не было от них спасения: огромными мечами, копьями, ослопами, а конные своими конями, – это не маленькие степные коняги! – они все крушили-косили-валили!..
Врагам показалось, что это божья кара на них обрушилась, и они (многие) были уже обречены…
«И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые восстали…»
Но была сотня татарская из одних монголо-татар, которая руководила всеми сторожами обоза, держала их в порядке и в страхе. Как и все в войске Бату-хана, сотник не мог уйти с поля боя побежденным, но он должен был доложить, что случилось, поэтому гибнущая татарская сотня пыталась прорваться, окруженная черниговскими сотнями воеводы Ставра. Нельзя было выпустить их из окружения! – вместе с ними ушла бы и весть о разгроме татарского   обоза   в   стан   самого   Бату.   Превозмогая   свою   слабость     от
 
кровопотери и смертельную усталость, Ставр повел остатки своих (основном спешившихся) сотен на перехват… Схватились врукопашную!.. Набрасывались-вваливались русские великаны на татарского конного воина и валили его вместе с конем на землю-снег и давили, визжащего, кусающегося, в мелком кустарнике – и пока его жилистое неимоверно гибкое и сильное тело не переставало дергаться от агонии, иногда татарин успевал ранить обоюдоострым с длинным лезвием ножом… (кинжалом). Все-таки смогли вырваться три всадника татарских и ускакать вверх по некрутому склону на Егорьевскую возвышенность, а по ней погнали в стан самого Батыя…

. . .
По следам убежавшей дружины Всеволода двигалась (в основном) конная масса войск Батыя. Очень замедляли движение осадные машины и длинные вереницы кибиток и саней. Поэтому этот участок от Коломны до Владимира двигались медленно, проходя не более восьми-десяти километров в день, – хотя татарская конница могла в день проходить 50–80 километров. Впереди – сторожевые сотни: дальные и ближние.
Бату, нарушая все правила поведения Джихангира во время похода, обогнал почти все боевые части свои – впереди только сторожа, – поставил свою большую походную санную кибитку, запряженную цугом (нераспряженную – полтора десятка коней кормились тут же конюхами), утепленную войлоком и шкурами, чуть в стороне от движущегося потока его войск. Сзади его догнала и встала кибитка Судэбэ (тоже в сопровождении охранных сотен) – небольшая – тянули пять коней.
– Позовите ко мне багатура Судэбэ, – приказал одному из своих сопровождавших юртаджи.
Явился советник полководец Судубэ – с разрешения верховного гланокомандующего, оставил одного своего помошника-адъюнтанта юртаджи. День начал заметно прибывать, хотя все равно еще рано вечерело, в кибитке окна из бычьего пузыря плохо пропускали свет. Зажгли сальные фонари-светильники. Лицо Судэбэ, как из мореного дуба, чуть ожило: затрепетал под веком мертвый глаз, заходил змейкой шрам на лице:
– Нет вестей от дальнего обоза из-под Коломны. Послал им навстречу сторожевой разъезд, мне только что доложили: будто за нами из Рязани какие-то урусы гонятся и, поднимаясь по Оке, они раза два нападали на отставший обоз…
– Почему только сейчас?!. Об этом я узнаю?!. Кто такие?! – к своему юртаджи:  –  Пошли  под  Коломну,  где  наши  отставшие  обозы,  три  сотни с
 
приказом, чтобы они немедленно двинулись за нами и догнали нас! Там табун, который нам нужен! У нас коней не хватает: вместо трех на одного воина, у нас один… Как ни крепки наши монгольские кони, – до последнего храпа служат, пока не упадут мертвы, – но они ломают ноги, болеют – гибнут! Урус-земля тяжела им и нашим воинам… Мы не можем без коней!..  Без коней мы – как оказаться в море вплавь – без лодок и кораблей!.. Да и полон- карачу нужен – без них Володимир трудно взять, хотя Гуюк-хан, полонив Москов, должен полон тоже взять, но много ли в этом маленьком деревянном городке… – Скинул легкий меховой кафтан мехом наружу – остался с короткими рукавами (до локтей) шубейке – мехом вовнутрь – на груди стальные пластины-латы из тонкой инкрустированной белой стали. На поясе – кинжал с позолоченной рукояткой. – И вдогонку: – Пусть приведут лично ко мне кого-нибудь из тех неведомых урусов, которые за нами идут! – Бату пододвинул кузовок берестовый, доверху наполненный красными ягодами рябины, к скрещенным ногам сидящего на толстом черном войлоке Судэбэ со своим помошником-юртаджи. (Ярко-коричневые глаза у Бату уже  не были так ярки и светлы – усталось бессонных ночей была в них, под глазами появились отечные мешки…) – Мои лекари-ведуны вот это – рябин называется – предлагают нам ести, чтобы не болеть, – вон какие урусы от этих ягод вырастают; а когда их нет, то древний старинный способ: хвою жевать. Сегодня же приказ мой пошлите во все тумени, чтобы каждый воин съедал  не менее горсти этих чудодейственных рябин! И сам проверь у рядовых воинов: все ли под верхней одеждой имеют короткорукавые шубки мехом вовнутрь? – приказал рядом сидящему с ним главному юртаджи. – А теперь давайте доложите, как все идет, так ли, как мы решили после Коломны и геройской гибели моего дяди?.. – при этом он поднял лицо, закатил глаза на несколько мгновений и сделал скорбный знак кистью, пальцами рук. Все повторили этот знак.
Главный юртаджи доложил обстановку, состояние и  направления войск. Судэбэ предложил усиленный булгарский тумен русским конным полком (более четырех тысяч) во главе с эмиром Гази Бурундаем направить ускоренным маршем вперед, чтобы, обойдя Владимир с юга, выйти на рубеж реки Нерли и преградить путь группировке русских войск, которые до сих пор были растянуты по правому берегу Волги. Только теперь стало понятно, что это не какая-то военная хитрость, а просто глупость или неумение вести- управлять великого князя Юрия Всеволодовича, если до сих пор он не отозвал войска прикрытия оттуда, когда уже ясно, что происходит…
 
 
– Он совсем не знает, что делается даже вокруг его стольного града! И есть вести – только что получил, – что он собирается бежать со всей казной… По Нерли мы перегородим ему путь на соединение со своими, пусть небольшими войсками. Как известно, если сведения точны, у него мало сил, и их он еще делит и разбрасывает. Правильно мы планировали, рассчитывая на то, что после взятия Владимира можем уже пойти облавой по  северо-востоку
– на запад, взять богатый купеческий Великий Новгород, а потом – на юг Руссии облавой же, сужаясь и собираясь в Козелеске, где все это время будет, захватив его, стоять-ждать-охранять нас от внезапного удара в наши тылы урусов Тангут… Передай Бурундаю, что я лично поручаю поймать этого Юрия, взять у него казну и принести мне его башку, – его большое трусливое тело мне не нужно, – пусть это раньше сделает, чем урус кыназ успеет собрать вокруг себя рать!.. Такого великого князя нам не надо – мы своего поставим!..
– На коричневом курносом носу у Батыя поблескивала капелька пота – ему было жарко…
Судэбэ нащупал короткими темно-коричневыми пальцами ягодку рябины и поднес к темно-синим своим толстым губам, едва спрятавшимся в седой редкой поросли волосенок, засунул в рот… Задергался мертвый глаз под веками, свело судорогой раненую щеку, но ел…
– Ох, керемэт!.. Как ее едят урусы?..
Сотник охранно-сторожевой сотни доложил, что прискакал тяжелораненый десятник с двумя комонными и хочет доложить самому Джихангиру.
– Иди прими!.. – послал юртаджи.
Десятник кратко доложил, что произошло с обозом под Коломной и замолк, – еще какое-то время его мертвое тело сидело в седле…
Бату редко впадал в гнев и тем более в ярость, но когда узнал, что обоз разбит и табун захвачен, выскочил на морозный воздух, забыв про боль, и закричал-вызвал  сотников  сторожевых  сотен,  которые  охраняли,  и    велел
 
мчаться вслед за тремя ускакавшими пораньше сотнями с приказом побить урусов и принести на копье голову того уруса, который вел-руководил толпой, посмевшей напасть на его обозы и захватившей табун коней…

. . .
Только успели немного передохнуть, вооружиться, коней между освобожденными   пленными   распределить   и   взнуздать   и  порадоваться:
«Татар побили!.. Вон сколько людей освободили!..» – как с левобережной луговой стороны реки Москвы вылетело на лед, утоптанный тысячами копыт коней и ногами людей, несколько сотен татар и, на скаку перестроившись в лаву, решились на встречный контактный бой. Они даже несерьезно приняли русских: ни грозные ряды воинов в латах, ни вид – на первый взгляд – большая толпа кое-как и кое-чем вооруженных мужиков – «карачу»… Но ох как переоценили себя, как они ошиблись: вместо отары баранов встретились с арасланами!.. С теми, кто только что был освобожден из плена и уже ничего и никого не боялся… Другими, воинами евпатьевой дружины, не совсем отошедшие от ярости боя, но успевшие отдохнуть… Русские так сцепились с врагами, как будто бы от исхода битвы решалась судьба-жизнь всего Мира!.. Вместо того, чтобы от одного вида их (татар) разбежаться, они сами пошли на встречный бой… и, превосходя татар, окружив со всех сторон, били так, что только небольшая часть батыевских сотен («…Едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогавших от великих ран. И привели  их к царю Батыю…») смогла пробиться…
. . .
«…Царь Батый стал их (плененных русских из евпатьевского полка) спрашивать:
– Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите? Они же отвечали:
– Веры мы христианской, слуги великого князя Юрия Ингоревича Рязанского, от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингоревича Рязанского тебя почествовать и с честью проводить… Джихангир Бату смотрел  на русских  витязей – восхищался:    “Раненые,
едва стоят на ногах, но как они держатся и достойно и умно отвечают!.. Настоящие батыры-воины!..” Повернулся к своему советнику-полководцу:
– Может – к князу Глэбу?.. (Примерно пятитысячный полк князя Глеба Владимировича состоял из своих русских, и русских-переметчиков, присоедившихся к нему во время похода-набега на Северо-Восточную Русь, кипчаков и «бродников» – союзников монголо-татар. Благодаря этим русским
 
июдам, которые не только консультировали, показывали, рассказывали о русских землях, городах, путях-дорогах, вели, но и участовали в боях, в захватах городов и населенных пунктов и – как это бывает: предатели всегда усердствуют, – в своем усердии-жестокости превосходили монголо-татар, – если, например, князь Глеб своих родных братьев зарезал, то что уж  говорить, что с простыми русскими он делал!.. И о таких современных глебах, как горбачевы, ельцыны, тоже нужно говорить, чтобы их не было на Руси – мы сами таким помогаем, обманываясь и поддерживая их!..)
– Нэт! Они не будут нам служить. Они достойные своего народа – пусть и враги нам, противники – и заслуживают достойную смерт! – пробасил- пророкотал Судэбэ.
– Переведите им, что они своим мужеством, преданностью к своим князьям заслужили смерть, которую сами выберут!..
«И послал (Бату) шурича своего Хостоврула (Тавлура – тысячника) на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. (Велел спросить, чего он хочет?!.
«Я ему все дам, если будет служить мне!») Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого: “Ты сам его спросишь”»…
. . .
Как ни спешил Евпатий Коловрат, но только на следующее утро возобновил преследование. Его полк пополнился опять (не только освобожденными пленниками – было среди них много ремесленников, – но  и вышедшими из лесов, – около четверти русских воинов остались после боя под Коломной: не погибли – скрылись в лесах, – как и откуда люди так быстро узнают?..), хотя потери были. На всех хватило коней. Вооружились  трофейным оружием, взяли много съестных припасов. Он опять снарядил обозы санные и волокушные с житом в Рязань. Было еще темно, легкий морозец, ветер – в спину – с юго-запада, когда втянулись на возвышенность, уже рассвело. Евпатий приостановился, пропуская и разглядывая свой отряд. Он еще никогда не видел такими своих воинов: решительных, с одухотворенно-грозными ликами, с горящими глазами, не знающими ни усталости, ни страха – ничего не надо было им говорить, каждый готов был победить-умереть за близких ему, «за друга своя», за народ, за свой край- Родину – уйти в бессмертие!.. Слушались беспрекословно!..
Евпатий знал, что надо делать: напасть на запасные табуны – без коней татарам – смерть!.. Дальше: на северо-восточной стороне к возвышенности прилегают огромные болотистые равнины, на которых сейчас пасутся степные неприхотливые кони, поедая сухое болотное высокотравье…
 
Почти одновременно прибыли сторожа. Первый доложил, что навстречу им движутся татары, в «тяжкой» силе. Второй – тут же, что действительно огромные табуны пасутся на болотистых равнинах.
Евпатий  принял  решение  отойти  в  закатном  направлении  за  Ушму и
«встать на поле, развернув ополчение так, чтобы флангами оно упиралось в болота, ограничивающее поле с северо-востока и юго-запада. В тылу у рязанцев распологалось озеро Светец с его топкими берегами». Противник  не мог в полной мере использовать численное преимущество, обойти или окружить.
Чуть не дойдя на расстояние лучного боя, татары тоже развернулись по фронту и встали напротив русских. На переднем ряду Евпатий Коловрат поставил ряд конных воинов вооруженных мечами, копьями, защищенными щитами. Второй ряд был из лучников, во главе с сотником Тайметом, который был назначен воеводой отдельного сводного отряда лучников (вооруженные не только луками, но и мечами, саблями, сбоку висели, прикрепленные к седлам сулицы). Вдруг со стороны татар затрубил рог, выскочил всадник (на рослом коне, как и сам), замахал руками, что-то кричал, по мере приближения Евпатий, не разбирая слов, понял, что по-русски, – удивился:
«Бусурман, а по-нашему орет!..» Напрягся, разобрал-понял: что ему предлагают переговоры. Про себя подумал: «Сдаться требуют!..»
–Ты кто?! – от голоса Евпатия, задрав головы, поприсели (рядом стоящие) кони на задние ноги.
– Я толмач тысячского Тавлура…
– С перевертышами-изгоями я не глаголю!
– Он хочет спросить тебя, что тебе надо? Что ты хочешь?..
– Пусть выйдет сам и спрашивает. А я ему скажу, чего хочу. Толмач не знал, что делать,  стоял ждал.
– Скажи, чтоб ушел, а то стрелим! – обратился к своему близстоящему сотнику.
Евпатий смотрел, как толмач ускакал, подъехал, как понял, к своему хану…
Татарский хан выехал с толмачом. Высок в седле, жилист, подвижен, смугл лицом, щурил глаза, проехав полпути до евпатьева полка, остановился. К нему навстречу – шагом, достойно, не торопясь, на буланом рослом жеребце – Евпатий Коловрат (хотел молодой стремянной Нечай с ним, но Евпатий показал ему кулак – остановил). Встал. Полсотни шагов друг перед другом. Смотрели. Тавлур первый заговорил. Толмач переводил.
– Джихангир Бату-хан хочет знать: «Чего ты хочешь?!.»
 
– Смерти!.. Твоей и твоего Батыги!..
Правая рука Евпатия хватанула копье, левая – щит, крикнул, не глядя назад, сотникам Рядько и Таймету (единственным сотникам, оставшимся в живых) и всем своим воинам:
– Если что, то – вперед!.. Победа или смерть!.. – другого нам не дадено Богом!..
А сам уже мчался на Тавлура… Татарский тысячник ловко и легко вывернулся от прямого копейного удара. Вздыбил коня, развернулся и теперь уже сам помчался навстречу промчавшемуся мимо, чуть не поразившему его урускому батыру-храбру, а теперь развернувшемуся и мчавшемуся вновь навстречу ему, направив копье на него… Разрубили копья друг у друга. Развернулись и снова помчались навстречу: с тяжелым обоюдоострым, скованным из пяти слоев стали мечом Евпатий и Тавлур с саблей (почему не с палашом?!)… Тавлур вновь вывернулся – припал к седлу, выпрямился, оскалил белые зубы и мчался, крутя-сверкая саблей, на Евпатия, который только еще начинал разворачиваться. Евпатий в последний миг успел отвести мечом прямой колотый удар, наносимый татарским нойон-бэком  тысячником в открытую часть шею, и сам нанес – неожиданно для себя (рука и тело сами сделали!) и противника – молниеносный страшный удар, чуть приподнявшись в седле, «и рассек Хостоврула на-полы до седла»…
Рёв – ор – с обеих сторон!.. «Дождем пущаху» стрелы татары под  углом, но на излете они не поражали: русские защитились щитами… Евпатий вернулся в ряды своего войска. Подал знак, чтобы не отвечали. Татары ринулись в атаку – в галоп. Когда оставалось полсотни шагов до мчавшихся татар, воевода Евпатий Коловрат махнул рукой – тысячи прицельных русских стрел ударили залпом: раз, второй раз – завязалась битва!.. «Свежие силы врагов, волна за волной, накатывались на рязанцев. Видя усталость своих бойцов, Коловрат подал сигнал к отходу на заранее выбранную на северо- западном краю поля позицию». Русские начали отступать. Евпатий приказал Таймету отвести лучников – рассредоточиться сзади, с боков, чтобы татары оказались в котле – монголо-татары попали под град стрел, летящих с трех сторон. Остановились. Отступили – вышли из зоны обстрела. На какое-то время русские получили передышку. Радовались, отдыхали, лежа на снегу… Но русские сами были в западне: они не могли отступить ни назад, ни уйти в сторону… Потери были немыслимые: Евпатий Коловрат не видел рядом ни одного сотника (не говоря уж о воеводах своих), только лежал рядом тяжелораненый, умирающий ватаман разбойников Мокей Тугой, он стонал и кого-то что-то просил, потом замолчал и вдруг зарыдал, заблагодарил Бога:
 
– Спасибо тебе, Господи, что так дал мне умереть, искупив грехи мои за сотни невинно погубленных душ, которые я погубил, чтобы злато-серебро себе взять… Господи, только сейчас, умирая, я понял, что не стоит жизнь того, чтобы, богатея, – значит, у кого-то отбирая, – жить богато, когда вокруг люди бедствуют, страдают – это великий грех, а не радость, и Ты меня никогда, как те, страдающие, не простишь!.. Но отведи меня от Ада – я по скудоумию своему не разумел того!.. (Душа распадается на биолептоны – имеет вес и энергию: материальна!.. Вначале попадает в биоэнергетическое поле Земли, затем – в Космос (который состоит из бесконечно множества вселенных – одни  зарождаются  и  расширяются  –  как  наша,  –  другие  –  сжимаются     в
«точку»!), где есть поля Ада и Рая. (Большая часть материи состоит в виде
«полей»!..) И там наши биолептоны будут вечно – и никакой  реинкарнации!..
– причем наши желания или неверие – наука! – это божье – закономерно!) Мокей плакал последними слезами: «Евпатий, храбр русский! Ты всегда останешься в памяти у народа русского, у людей русских, которые не  погубили свои души (бессмертные, вечные!), позарившиеся на богатство и роскошь бытия телесного и смертного, земного!..»
…Но вот: с татарской стороны – гул, рев, многотысячный: «Ура-а-а-а-а- х!..» Нескончаемые, по всему фронту и глубине, татарские полчища ринулись в атаку… Дважды схватывались татарские воины с русскими храбрами и дважды отступали перед мужеством и силой теперь уже небольшого отряда.
– Шайтаны-керемэты! – татары ярились…
С неустрашимой храбростью бились воины русские!.. Татары атаковали одновременно со всех сторон, пустив стрелы – которые закрыли небо, – подавили фланговые линии обороны евпатиева полка, ударили в центр, где на холмиках укрепились последние русские воины. (Да, русские  сами выбрали позицию, где нужно было только побеждать!.. На этот раз слишком не равны были силы!..)
 
 
Тысячи татарских стрел!.. От свиста их летящих стрел ничего не слышло вокруг… Первая вражеская стрела попала в незащищенную часть шеи, Евпатий удивился, почувствовал, как будто у него что-то отключилось, и он даже не мог понять, что, но продолжал – страшный и гневный – сражаться… другая ранила плечо, копье ударило в левую руку…
– Евпатий, ты ранен?!.
Но он не слышит, напрягаясь, последним усилием пытается вести оставшихся в живых (обессиленных, израненных!) в бой!..
Пропело татарское копье мимо, другое вонзилось ему в грудь… Евпатий согнулся, припал к гриве своего коня, сполз с седла…
Враги, ликуя, налетели на мертвое тело, вдесятером еле подняли и положили в сани, – помчали к самому Батыю… Cреди оставшихся в живых- раненых нашли восемь человек, которые сами могли идти, их погнали вслед за санями с телом Евпатия, а остальным: тяжелораненым, умирающим  татары перерезали горло…
. . .
Джихангир Бату сам подъехал в окружении своих юртаджи и таргаудов к телу Евпатия Коловрата, лежащему на санях; подъехал Судэбэ и два чингизида, нойоны-тысячники, хотели послать за князем Глебом, но хан Бату сморщил свое круглое курносое лицо:
– Нехорошо будет душе урус батыра видеть своего врага… Были бы все, как этот воин, то не смогли бы мы на боевых конях с саблей и копьем так по урусской земле идти, и пока есть у них кыназья: Гылэбы-предатели и трусы- недоумки Юрии Всэволодычи – мы выполняем божье веление: покоряем их города, земли, а которые не покоряются, рушим-жгем, уничтожаем, заставляем быть нашими союзниками, служить нам…
Судэбэ чуть тронул своего коня. Конь его сделал шаг вперед, встал. Закаменело лицо у старого полководца самого Чингисхана, он отдал воинскую честь русскому храбру – мертвому, но не побежденному! – и отъехал. Бату замолк на полуслове (остальные вначале тоже были удивлены- поражены), подъехал поближе. Смотрел какое-то время на Евпатия и все видели, как меняется лицо у тридцатилетнего Джихангира:
– «Хорошо ты меня попотчевал с малою дружиною… Если бы такой вот служил у меня, – держал бы его у самого сердца своего!»
Развернулся телом в седле и – красным коротким пальцем – на юртаджи-всадника сзади стоящего:
– Распорядись, чтобы тело урус батыра прибрали, надели чистое, как положено урус воину, и отправь вместе с восемью его братьями по оружию  в
 
Рязан. Дай добрых коней, крытые сани, обеспечь съестным, дай им охрану до Рязан. Об исполнении ты лично мне доложишь!.. Но предупреди урусов, что хоть одному моему воину нанесут обиду разанцы, вновь поверну  тумены свои и тогда уже – до конца… до последнего младенца на разан землэ вырежу!..
. . .
«11 января 1238 года Евпатия Коловрата с торжественными великими почестями похоронили в Рязани в соборе Успения Пресвятой Богородицы…»
. . .
Народ хранит память о воеводе-боярине Евпатии Коловрате – русском Храбре! – и о тех героях-патриотах, которые вместе с ним не склонили головы перед господами-завоевателями, а восстали – дали бой!.. Совершив высочайший подвиг, погибли с оружием в руках, защищая свой народ, свою Землю, Родину!.. То место-поле названо народом «Убитое Поле». 75 километров от Владимира и 180 – от Рязани. Поле, окруженное лесами и болотами, заросло, стало урочищем Убитое Поле. Люди всегда знали и помнили, какое это святое для русских место, и не трогали лес, не тревожили погибших… Но сейчас пришло время частника-антихриста, который свободу, данную народу в нашей стране, считает вседозволенностью – ему наплевать на святость и память-историю своего народа, когда варварская рубка леса приносит дикий доход-деньги, – и священные места те, политые кровью, усыпанные костями наших предков, перепахиваются гусеницами тяжелых тракторов, сметаются хлыстами огромных вековых древ, которые волокут с ревом трелевщики!.. Душа Евпатия, души всех погибших за нас, за нашу страну-землю, – и за того же животного-частника – в Параллельном Мире не просто возмущены, но – в гневе!..
Вся надежда на общенародный разум и волю, когда не захотят больше жить по-скотски, по законам Дарвина, когда проснутся в каждом из нас совесть, честь и достоинство, гордость за себя, за своих предков и  кто мы  еси, то тогда все вместе мы вновь вернем нашу страну на подобающее ей место! – но такого можно добиться, только поднявшись на высшую ступень развития общественно-социального строя, а для этого не нужно делать никаких революций и «перестроек» – через политические партии (они для того и созданы) помочь руководству страны вывести нашу страну из «дикого капитализма». (Почти весь Мир, народы – даже в «дикой» Африке – живут по-человечески!..) Вот тогда появятся патриоты-чиновники культуры,  которые, трудясь не на себя (как сейчас некоторые), а для своего народа – страны,  –  не  допустят  такого  глумления  над  памятью,  историей       своего
 
народа!.. А призывать патриотов, которые в сегодняшнем обществе, как правило, без средств и прав, бессмысленно…


Глава шестая

1238 год. Январь-просинец – к концу. Не висит в этом году много частых и длинных сосулек – к урожаю!..
1
Устин спешил по зову во двор-усадьбу мастерового-кожемяки тестя Созонтия. Все тут ему знакомо: мастерские с чанами, где в щелоке вымачивались шкуры, большие длинные сараи-сушильни, внизу  под висячими сохнущими шкурами мяли и выделывали кожу. Прошло десять лет, как он впервые зашел в этот двор, – тогда еще тесть сам работал вместе с сыновьями и было у него лишь трое наемных работников, а сейчас вон как расширил двор, сколько настроил мастерских по выделке шкур, и отдельно построена и оборудована мастерская (охраняемая) для драгоценных пушных шкурок (соболя, куницы, горностая). Два года тому назад стал обрабатывать- выделывать шкуры для сафьяна, и даже шить сапоги (он пристроил к себе на работу двух мастеров, бежавших из Булгарии).
К нему подскочил молодой, здоровый, русобородый, с услужливой улыбкой дворовый в зипуне, в меховой шапке-ушанке и принял коня.
Поднялся на крыльцо, прошел в сени, где его встретил сам хозяин (он весь светился от радости и, видать, ждал своего зятя). Обнялись. Тесть   высок
– с Устина, широк, с могучими руками. Помог раздеться. Устин смотрел восхищенно на своего тестя и, как всегда, вновь неожиданно удивился его силе, могутности и в то же время доброте его к нему, к внукам и, хотя как будто к своей дочери был строг, но чувствовал, что то было показным, и вот сегодня в этом убедился, когда они, уединившись (теща, к великому сожалению, в позапрошлом году от какой-то неизвестной болезни умерла!) в горенке за столом, начали говорить-решать (Созонтий многожды раз посылал своего слугу за Устином), что делать?!.
– Устин, я сам ходил в собор Богородицы и клал дары, молился и просил Бога за вас: внуков и внучек моих, Алину и тебя, чтобы он сохранил и пас вас от всяких невзгод и напастей!.. Давай еще выпьем по меду («Насыти».): больно на сердце тяжело!..
– Зачем звал?
 
– Все о том же… Увези ты Алину с ребенками к своему отцу, к свату моему!.. Как раз из-за Нерли чуть выше Новых Подгорцев приехали – привезли шкуры – меря, хотели они сегодня же уехать – отговорил: завтра с утра выедут с Володимира – вот и охрана: мало ли что – времена-то какие, – перекрестился.
Устин надулся, покраснел. Выпили еще, закусили. Мед хмельной не пьянит, не туманит голову, – лишь тело… когда весело, веселит, когда горе – делает мысли ясными и смелыми.
Тесть снова налил ему и себе, но не стали пить. Молчали. Сколько уже в последние дни говорено об этом!.. Не хочет Устин семью отправлять из Владимира. Считает, что в городе надежнее, чем в деревне, пусть и в лесу.
– Устин! – большие синие глаза тестя под тяжелыми набрякшими веками увлажнились, белки глаз покраснели, хлюпнул носом, – отправь!.. Теперь уж каждое утро просыпаюсь с трепещущимся сердцем и с тяжелой головой: каждый раз снится одно и то же – я уж тебе в тот раз рассказывал… Все покойники снятся – живых людей перестал во сне видеть!..
– Отец! Если бы так опасно было, то великий князь не оставлял бы великую княгиню и семью свою в Володимере, а взял бы с собой или отправил куда…
– Я был на Большом Совете, когда он и житьих мужей позвал!.. И не глуп я!.. Ты, зять, нарожал пятерых детей, – все они, кровиночки от родной дочери моей, внуки мне! – а сам родительского чувства не имеешь к ним, потому и не чуешь беду, которая им угрожает!.. Кобели только эдакими бывают!..
Устин вскочил:
– Да когда тот Большой Совет был!? Все решается на закрытых, боярских советах, а не на народных!..
– Сядь!.. Думаешь, стар я стал, – ничего не понимаю?.. Больше тебя ведаю: я все узнавал, что и как татарове делают и как они воюют. Деньги платил, узнавал… Возьмут они наш Володимер!.. И князь наш не так делает… Народ ему верит или делает вид, что верит!.. А о ближних княжеских боярах говорить даже не хочу: ни один из них ни слова поперечного не скажет князю
– это я могу: свободный хозяин – и то… – Созонтий засопел, помолчал, приблизил свое пегобородое носатое лицо – дохнул медом – вновь заговорил: – Ты же меч носишь и не можешь не знать, что может быть!.. Христом-Богом прошу: увези!.. Я останусь, и все мои люди останутся, я все состояние отдам, чтобы оружья купить!.. Буду до конца со своим городом и народом, – я так решил!..
 
– Погоди, отец!.. Я не меньше тебя, а больше люблю и страдаю  по своей семье: жене и по детям своим, и потому-то и не повезу!.. Да, я меч ношу, – не торгаш, – и скажу тебе: в стольном граде остаются сыновья великого князя Всеволод и Мстислав. Князь Всеволод Юрьевич уже бился с татарами и знает, каковы они… Он едва не побил их под Коломной, самого царевича, сына Чингисхана (самый главный ихний хан был), убил во время сражения и весь его татарский полк положил, и он-то знает, что ему будет, если татарове возьмут Володимер, и он бы никогда не остался, не будь уверен, что стольный град наш не возьмут степняки. Вот уже более ста тридцати лет никто не может взять этот великий наш град. Я во многих городах бывал и видел: таких неприступных стен и башен на таких высоких валах не видывал! Да сам град еще внутри отделен друг от друга стенами. А Детинец?!. Его ни разрушить, ни сжечь – каменный! Даже ветчатый город, – считай, Подол – и то, так укреплен, что чтобы взять… («Опорными пунктами защитникам могли служить многочисленные каменные церкви и монастыри: Успенский и Рождественский монастыри, Спасская, Георгиевская и Воздвиженская на Торгу церкви. Особенно мощные укрепления прикрывали Владимир с запада, где перед городскими стенами находилось ровное поле и не было естественных препятствий. Именно здесь находились знаменитые белокаменные Золотые ворота, неприступные для догдашней осадной техники. Хорошо укрепленный город…») Нет у них столько людей, чтобы  взять на щит Володимер: три-четыре таких войск надо иметь татарам, чтобы одолеть градские укрепления. На комонях не перескочишь стены-те… И не только у них мало стало сил, но и огневого зелья нет – все под Рязанью израсходовали. Для защиты дружины не так много останется, но мы горожан и пришлых из ближних деревень и селений на стены поставим… Месяц-два продержимся, а этого времени вполне хватит, чтобы великий князь Юрий Всеволодович, выйдя из Володимира, успел собрать полки (сам слышал,  когда он говорил в кругу ближних своих бояр на последнем совете об этом и его поддержали) из Ростова, Ярославля, Костромы, Углича, Юрьева- Польского, Галича Мерского, Белоозера, Суздаля, Переяславля и других городов и селений, кроме того, к нему на помощь придут его братья: великий киевский князь Ярослав, Святослав, кроме братьев к Юрию приведут свои полки сыновцы: Василько, Всеволод, Владимир Константинычи, Александр Ярославич приведет великоновгородские полки…
Князь Юрий Всеволодович сказал, что с вновь собранным великим войском он подойдет к осажденному Володимеру, – если татарове посмеют осадить, – ударит им в тылы, но, скорее всего, они обойдут стольный град –
 
не будут приступать к Володимеру – и, порыскав вокруг, уйдут туда, откуда пришли: не глупы же они так подставляться, и земли с необъятными лесами и болотами не для степных людей… На совете решили: великому князю со всеми силами «стать неподалеку от города в крепком месте, чтобы татары, ведая войско вблизи, не смели города добывать».
Устин встал. Оделся и, стараясь казаться спокойным и безразличным:
– Нет, не отпущу семью! – здесь надежней – было бы не так, не прибывало столько людей каждый день…
. . .
Через день провожали великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. Город гудел. Даже сюда – в Детинец – каменный кремль, – где тоже шумели-провожали: семья: великая княгиня, дети, снохи и внуки и внучки – тут же суетились и сновали многочисленные мамки-няньки и прислуга, близкие ему (в том числе и бояре – не при народе же прощаться с великим князем) – доходил гул тысячи и тысячи горожан и жителей окрестностей, вышедших провожать своего князя. Вначале через крепостные ворота Детинца с надвратной церковью Иакима и Анны выехал передовой конный отряд, за ними – возы (более сотни), среди которых было пятьдесят с драгоценностями, везли тайно, потом снова конные и опять сани (десять), но уже крытые, утепленные с князем и прислугой. (Великокняжеский двор находился в глубине Детинца, и, чтобы выехать из Кремля-Детинца нужно было проехать через епископский двор – напротив Успенского собора.) Продолжали бить-гудеть-провожать колокола в церквях и соборах. Попрощаться вышел и епископ Митрофан с клерами, которые в одной руке поднимали над головами церковные хоругви, в другой держали примерзающие к пальцам медные, серебряные и золотой (епископ) кресты – пели молитвы и, как все, плакали… Устин      в      полном      вооружении, ехавший верхом рядом с князьями Всеволодом и Мстиславом, которые провожали отца за город, вдруг услышал сквозь шум и ор плачущего, кричащего народа отрывки разговора двух бояр – также провожавших, – и из этого понял, что в пятидесяти обозах великий князь вывозит из Владимира драгоценности… В первое время Устин даже на мгновение потерял дар речи: настолько его это поразило. «Так вот оно что!.. Значит, не верит, что Володимер не возьмут!.. И все – втихомолку!.. Говорят одно народу, а сами делают другое!.. – но он тут же подумал, что не может быть такого: – Чего это я: драгоценности повез, чтобы войско набрать!..» Полегчало, отпустило, но он уже не мог так остро переживать и смотреть вокруг, и его не так задевало рядом творившееся…
 
Прямо за постройками – купол церкви Воздвижения на Торгу, он перехватил короткий ременный повод в левую руку, чуть пригнув голову, глядя на восьмиконечный посеребренный крест на куполе, перекрестился, прошептав короткую молитву, – в этой церкви он венчался и крестил своих детей!.. Повернули налево и через Торговые ворота (на валу, с деревянной башней) вышли из города Мономаха (Средний город) в Новый город – вдали прямо по ходу громоздились каменные Золотые ворота с действующей надвратной Ризположенной церковью. Южная сторона Нового города (самая богатая часть – боярско-княжеская – города) чуть опускалась к Волжским воротам – по ней выходили к Клязьме (летом судоходной). Вновь   повернули
– теперь направо, пошли вдоль городской стены в тени (утреннее зимнее солнце закрывалось стеной) и выехали из города через Медные ворота, и здесь провожающие махали, кричали, крестили в спины уезжающим. Проводили великого князя до полдороги до Суздаля, вернулись. Судя по разговорам, Устину стало ясно: владимирский князь со своей дружиной отправляется не в Суздаль и даже не в Ростов, а дальше… Как ни думал, выходило, что князь бежал, бросив на произвол врагам свой город вместе с жителями и даже бросив свою семью: жену, детей, внуков, – было ясно и ребенку, что, пока он наберет войско (если наберет!), он никак не успеет обратно, чтобы защитить Владимир. «Видать не зря на заднице у него божья метка!.. (Рана, полученная во время бегства его с поля боя, которая не позволяла князю сидеть в седле, как подобает воину.) Лучше бы эти воины, которые ушли с ним, остались бы: каждый меч тут на счету, значим – судьба и жизнь зависят… О Господи! Избавь нас от таких князей и господ, которые больше беспокоятся о своей мошне и заднице!..» Поехал домой, чтобы перевезти свою семью во двор к тестю…

2
Принятое на военном совете владимирскими князьями и боярами- воеводами решение для данной ситуации было единственно верное: великому князю Юрию Всеволодовичу выехать из Владимира, встать- развернуться укрепленным лагерем на труднодоступном месте для татар, но чтобы одновременно угрожать врагу в случае осады ими стольного града Владимира-на-Клязьме и собрать русские полки. Другое дело, что великий князь выполнить это не смог…
. . .
Первые сторожевые разъезды монголо-татар увидели защитники Владимира с городских стен и башен 3 февраля 1238 года.
 
Мела легкая поземка. Небо – в низких сплошных тучах. Появились неожиданно. Быстрые, легкие, как будто летели, оставляя за собой снежный вихрь-след. По тому, как шли, стремительно, решительно, уже можно было сделать вывод: что перед ними не дикие степняки – не орда, а отлично подготовленные, умелые, знающие свое дело войска…
Некоторые промчались мимо Владимира. Другие (большая часть) приблизились к городским стенам и поскакали вокруг, рассматривая и  изучая. Кое-где сверху со стен башен пустили стрелы. Татарские конники тут же легко ушли подальше – до недосягаемости русских стрел, – даже не ответили…
К стоящим на надвратной башне Золотых ворот к князьям Всеволоду и Мстиславу Юрьевичам и воеводе Петру Ослядюковичу то и дело поднимались младшие воеводы, сотники и просили: «Выпустите нас, мы их побьем-отгоним!..» Молодые князья молча переглянулись друг с другом, смотрели на воеводу Петра. Опытный старший воевода – громким басом, чтобы многие слышали:
– Поспеете еще. Эти дозорные – соглядаи, – они не будут с вами биться… Пусть посмотрят. Это не Рязань, чтобы взять Володимер, нужно ох сколько воев, – да и на комонях стены не перескочат. Оборонимся, дождемся великого князя с помочью!..
Татары так же вдруг ушли. Поднялся шум в городе. Переполненный Владимир ожил, стал подобен гигантскому раздраженному улью. Если до этого люди, измученные тревожным ожиданием, были подавлены, даже между собой мало говорили, то сейчас прорвалось будто: все решительно настроились и начали готовиться к обороне своего города.
4 февраля с полуночи до утра бесился ветер: выдуло-прочистило небо. Утром ветер стих, уснул. Стоящие в карауле стражи на надвратой башне Серебряных ворот первые увидели, как на востоке разливается кровавое зарево. (Дни заметно уже прибавились по сравнению с декабрем.) Жутко красиво! Заговорили: «Не к добру!..» – крестились и на всякий случай вспомнили и Перуна… И в это же время с высоты каменной надвратной  башни Золотых ворот караульные увидели, как обширное белое поле перед главными городскими воротами начало чернеть от множества врагов, которые шли сплошным фронтом, нескончаемым потоком, постепенно заполняя все пространство… Приближающиеся вырастали, начали обозначаться конные, пешие, обозы, кибитки… Среди них много было и невооруженных. (Уже бежали горожане и лезли на городские стены и башни Нового города.) Когда распознали, что среди них находятся и русские, кое-кто
 
из женщин заубоялись и начали креститься, шепча молитвы. Но тут громогласный голос старшего воеводы Петра успокоил-отрезвил многих.
На виду Золотых ворот, на расстоянии недосягаемости полета стрел и порочных камений, остановилась основная масса. В глубине образовался огромный круг, защищенный-огороженный повозками, шатрами, в центре которого установили кибитку-шатер с развевающимся стягом, на которой можно было различить золотом вышитый рисунок пикирующего кречета.
– Смотрите: самого Батыги шатер!..
Весть о том, что перед Золотыми воротами расположился сам Батыга, в городе разлетелся молнией. Люди, побросав все, бежали, лезли на западную стену (где еще можно было найти место) Нового города, чтобы своими глазами увидеть этого страшного демоничного татарского хана, именем которого пугали не только детей…
Вот от лагеря монголо-татар отделился небольшой конный отряд тяжело вооруженных воинов во главе с «Батыгой» (на самом деле это был Гуюк-хан – родной сын самого Угедея Великого хана Священной Монгольской империи), они вели пятерых пеших плененных, – полураздетых, без шапок, босых, но при этом свободных от «кощеевых пут», – все четверо шли по утоптанной снежной полосе вслед за конными, стараясь не отстать от впереди едущих и, чтобы задние не наехали, не стоптали, при этом помогали
– практически несли на руках – пятого… Они приближались к Золотым воротам. Разглядев «Батыгу», русские поразились: он не был похож на демона, да от остальных монголо-татар резко отличался: крупный, мощный, светлолицый и светлоглазый, с такой же бородой, как у русских, с рыжеватым оттенком… (Очень похож на своего деда Чингисхана!)
Со стен кое-кто из защитников открыл стрельбу из луков. Стрелы не долетали. «Батыга» поднял руку, повернулся к толмачу и начал ему   говорить
– толмач переводил-выкрикивал:
– Не стрелите!.. Со мной ваш князь Володимер…
«Они (защитники Владимира) пересташа стреляти. И придоша (татары) близь ко вратомъ, и показаша имъ Володимера. (Младший сын Юрия Всеволодовича, взятый в плен, когда монголо-татары захватили Москву и сожгли, уничтожили всех защитников во главе с воеводой Филиппом Нянькой
– двоюродной брат булгарского эмира-воеводы Гази Баранджа – Бурундая.) И начаша татарове молвити володимерцемъ: “Знаете ли княжича вашего?” Бе бо уныл лицемъ и изнемогал бедою от нужа. Всеволодъ же и Мьстиславъ стояета на Златых воротех и познаста брата своего Володимера. О, умиленное
 
брата видение и слезъ достоино! Всеволодь же и Мьстиславъ съ бояры своими и все гражане плакахуся, зрящее Володимера…»
«Батый предлагал сдать крепость в обмен на жизнь Владимира и всех осажденных».
Толмач продолжал переводить слова татарского хана:
– «Я не на вас пришел, а на князя Юрия, которого и ищу. А вас  призываю сдаться. Обещаю, что не только ничего плохого не сделаю, но не трону ни избы, ни кладовых, – только возьму десятую часть из ваших припасов для своих нужд… А кто из вас согласен служить у меня, то   награжу,
– княжей и бояр сделаю приближенными…»
На городских стенах, где были в основном люди работные, – свист, крики и даже оскорбительные, с угрозами к татарам – ничего и никого не боялись русские парни: ни бога, ни черта! Князья да бояре, может быть, хотели по-другому, но народ не дал дальше продолжить бессмысленный разговор-уговор…
Татарский хан лично сам – на глазах всего града, братьев и бояр – жителей – зарубил князя Владимира. В ответ со стен – засвистели стрелы и – грозный рев. Татары не развернулись – и не в бешеный галоп: не вышли из- под обстрела, враз, взметнув луки, выпустили по колчану стрел –  ливень стрел непрерывным потоком обрушился на стоящих на стенах русских. Даже ромбовидные наконечники стрел на таком расстоянии, если попадали в бронь, пробивали, что уж говорить о стрелах с игловидными наконечниками, которые пронизывали любую стальную пластинчатую бронь, а защитника в кольчуге – сквозь… (Ни один татарский всадник не был поражен русской стрелой – лишь четверо плененных упали рядом со своим порубленным князем, утыканные стрелами.) Так, стреляя, они отошли от стен, соблюдая строй и достойнство воина…
Князья и воевода бросились срочно распределять ополченцев из вновь созданных дружин по городским стенам и башням, которые, ни разу не обученные для совместных действий, больше представляли толпу, а не воинские подразделения, хотя каждый по отдельности был храбр и силен,  как буйвол, – профессиональное воинское умение этим не заменишь!..
С городских стен смотрели, как город ограждался острогом, – под присмотром татар строили нагнанные русские мужики и бабы. Вскоре напротив ворот, городских стен (в недосягаемости русских стрел) начали собирать огромные пороки и еще какие-то орудия. У владимирцев не было пороков или других дальнобойных метательных орудий. Они попытались арбалетами  достать  до  пороков,  но  только  отдельные  арбалетные стрелы
 
долетали на излете до цели, и они даже при попадании в цель лишь висли на вражеских доспехах. Длина периметра городских стен Владимира была настолько велика, что когда поставили-распределили горожан и оставшиеся от великокняжеской дружины воинов, то их оказалось недостаточно. А монголо-татар! – кто сказал, что их мало?! – Их – тьма! На одного защитника – 10–15 врагов. Главный воевода Петр Ослядюкович разглядывал и видел, что в войсках Батыя было много кипчаков, мордвы, касогов и – русских! Он сказал об этом молодым князьям, которые очень удивились.
В это же время (4 же февраля) конный отряд, ведомый опытнейшим Судэбэ, состоящий из монголо-татар и русских, – во главе князя Глеба и ватамана бродников Кирила – устремился к Суздали (напрямую – 30 км). Древний русский город практически не оказал никакого сопротивления – был захвачен в течение каких-то нескольких часов!.. На следующий день с огромным полоном Судэбэ вернулся во Владимир. Теперь у Бату было достаточно полона, чтобы доогородить с внешней стороны осажденную столицу Владимиро-Суздальского княжества, достроить стенобитные машины, башни для штурма, обеспечить эти гигантские пороки снарядами- камнями, настроить штурмовые лестницы, обслуживать и другие многочисленные боевые орудия, завалить глубокие рвы перед стенами сырым лесом (чтобы не могли владимирцы поджечь), и главное: создать из плененных мужчин боевые штурмовые отряды.
6 февраля к вечеру завершили татары подготовку к приступу города. Начали с обстрела: многопудовые камни с ураганным свистом обрушились на стены и башни, сметая с них верхние части сооружений вместе с защитниками; полетели зажигательные снаряды (горшки) с горючими смесями… Город вспыхнул: горел-рушился. Все вокруг осветилось красным светом (светом ада!) – на десятки верст видно стало. Стук-треск-грохот от ломающихся при ударе-бомбежке неподъемными камнями городских стен и строений внутри града. Громоподобно грохотали взрывающиеся огневые заряды… – «Да может ли быть еще страшнее и ужаснее, чем то, что могут делать люди?!. Нет – такого даже Бог не сможет создать в Аду для грешников!..» В это же время на виду градских стен для устрашения осажденных монголо-татары гнали, зверски избивая плетьми тысячи и тысячи полураздетых женщин и детей, стариков – долгие душераздирающие дикие ревущие крики (обессилевших и упавших умертвляли!) людей слились единый вопль-рев-гром-грохот-вой-стон, который заполнил все пространство вокруг до горизонтов и от земли до неба! Такого владимирская – и не только!
– земля еще не видела и не слышала!..
 
. . .
В этот трагический момент, когда решалась судьба великого стольного града русского, защитники Владимира разделились на две неравные группы! Первые были те, кто принял православие и искренне верил церковникам, объявившим монголо-татар «бичом божьим, карой божьей во грехи людей». Сейчас они, – где бы ни находились: на крепостных стенах с оружием в руках, таскали бревна, варили смолу, кипятили воду – меньшинство, в домах, прятались в погребах или с толпой, с такими же, как и они, забились в церкви, соборы – большинство! – отчаянно молились и слушали, смотрели на попов, которые вышли вместе с народом «помогать» – молились-пели и всех призывали к покаянию перед смертью… (Не к борьбе, а покориться судьбе призывали!) Под одурманивающие действия, конечно, попали бояре и князья (вожди народа первые предали веру-обычаи своих отцов и приняли неприемлемую иноземную чужую – так понимал народ в то время – веру рабов! – не надо считать народ глупым – люди бывают глупые и подлые, а народ всегда прав и умен, неподл!..), которые с благословения владимирского епископа Митрофана постриглись в монахи. Они вместо того, чтобы руководить сражением-обороной и самим с оружием в руках биться- отбивать   приступы   врагов,   молились   и   ждали   «ангельской   смерти»    и
«вознесения» в Рай. Вместе с ними в «церковь святых Богородица владыко Митрофан постриг княгиню Юрьеву, и дочерь, и сноху, и добрыа мужи и жены»… И решающую роль в поражении русских, владимирцев, сыграло трусость-предательство сыновей великого князя Юрия Всеволодовича Всеволода и Мстислава, которые были оставлены отцом руководить и организовывать оборону стольного града: они не только позволили «элите» общества постричься в монахи – уйти от земных дел, то есть  самоотстраниться от руководства и дел в защите своего города, – но и сами
«ушли из мира»; мало того, эти «вожди-руководители», новопостриженные монахи, забрав всю оставшуюся казну и драгоценности, приказав своим личным  дружинам  следовать  за  ними,  покинули  осажденный  Владимир и
«поехали с богатыми дарами в лагерь хана Батыя просить ханской милости».  В  южнорусской  летописи  тоже  подтверждается,  что  Всеволод  с       братом
«убоялся» битвы и сам вышел из города с «малой дружиной», везя с собой
«дары многие», но Батый не захотел даже говорить с ними и повелел  князей
«перед собою зарезати».
– А их, – Бату показал пальчиком на стоящих безоружных без шеломов  и  без  защитных  доспехов  дружинников  только  что  казненных  князей,      –
 
пришедших ко мне и покорившихся, отправьте в полк ватамана бродников Кырыла.
Из толпы дружинников, окруженных таргаудами с копьями в руках, выступил русский витязь (в годах: лет под сорок) – грудью уперся на острия копий, – знаками попросил поговорить с Бату-ханом. Ему разрешил Бату. Русоволосый, на мужественном бородатом лице у дружинника синим гневом блестнули глазища – басом:
– Мы не можем служити тебе!.. То была воля наших князей, а теперь их нет, и мы сами хотим решить за себя: делать и быть!..
Бату переводили. Он удивился, рассердился.
– Значит, будете рабами! Вы, урусы, созданы, чтобы быть рабами!..
– Нет! Мы не только сами никогда не бывали и не будем рабами, но даже рабы, нами купленные, освобожденные, получают от нас волю; мы пленных не делаем рабами, мы не знаем, что такое раб, в отличие от других народов.
Бату пристально смотрел на русского храбра – слушал, когда перевели, огневался, лицо исказилось, стало ужасным: на круглом смуглом безбородом лице сузились глазки, выступили скулы, ощерился рот с крупными желтыми зубами, сквозь них послышались горловые звуки-слова (похожие одновременно на свист-шипение и рычание). Не успели закрыться губы джихангира, как десятки копий проткнули русского дружинника-храбра. Засвистели-заблестели сабли телохранителей-таргаудов (свисали полу- отрубленные головы, хлеща вокруг кровью, слетали отрубленные, брызгая кровью свои еще живые тела и врагов), жала копий с крюками на конце вспарывали животы и выворачивали-вырывали наружу дымящиеся на  морозе внутренности… Ни одного крика пощады или стона не услышали враги. Русские умирали молча, пытаясь, как могли, оборониться, но обрубки- руки, брызжущие кровью, были бессильны против острых стальных длинных лезвий сабель и жал наконечников копий…
Вторая часть: люди не предавшие веру своих «дедичей» – пращуров – веру древнерусского народа: языческую веру, где Бог для них был отцом, а они были детьми его – детьми Солнца (а не божьи рабы!), когда  судьба людей зависела от самих же людей, а не фатально уже определена, когда жизнь держалась и строилась на Любви к своим близким-родным: к матери, отцу, детям и бабушкам и дедам – языку своему – народу, к земле, освященной и оплодотворенной к жизни прахами белотелых могучих древнерусов-славян, и оттого ставшей навсегда родной, дающей жизненную силу и радость бытия, – да просто порядочные, честные, здравого ума люди
 
труда, на которых держится жизнь-мир, взялись за оружие и дрались – насмерть! – защищая себя, родных, город, людей – жизнь! Они, наши предки, как и мы (православные атеисты и не только!), знали оборотную сторону Любви – ненависть и некомпромиссную непримиримость к своим врагам! – оказавшись без руководства, без связи с отдельными участками  обороны стен и башен, в окружении морально сломленных, уже заранее предопределенных к поражению-смерти, но еще надеющихся на Бога (а не  на себя!), поэтому сомнамбулически кое-что и делающие для защиты города,
– но больше мешающие, – не сдались врагу!.. погибли в бою – и это всегда было и есть: высочайшая доблесть и честь, которая будет помниться и после смерти телесной, как в памяти народа, так и в Параллельном Мире!
. . .
В ночь на седьмое февраля незаметно и неожиданно для защитников города перенесли враги вся мощь обстрела из метательных орудий на Иринины ворота, Медные и Волжские и на стены вокруг этих ворот. Особо били по городской стене Нового города, прилегающей с левой стороны к Золотым воротам. Русские в этих местах имели меньше защитников, так как были уверены, что высокие стены и неприступные башни, глубокие рвы перед стенами татарам не одолеть. Но именно на этих участках к утру огромные камни-снаряды расщепили наружные бревна деревянных стен и, раскидав грунт между срубами стен, открыли путь в город. «Рухнул большой участок стены Южнее Золотых ворот, против церкви Спаса». Почти одновременно были пробиты стены: у Медных ворот, Ирининых ворот и Волжских ворот. Бесчисленные толпы плененных мужиков, практически безоружные, под конвоем и угрозой смерти (тут же быть расстрелянным в спину) шли-полезли на приступ в проломы городских стен – их гнали сзади вспомогательные войска-союзники татар, – в свою очередь союзников гнали идущие за ними на штурм боевые сотни монголо-татар, которые били из своих дальнебойных луков как по защищающим Владимир русским, так и подгоняли впереди их бегущих на приступ… Вот волна аткующих дошла до рвов, заполнила-сравняла их своими телами, вошла в проломы, началась рукопашная схватка-бой-резня – до последнего защитника-владимирца. Город имел гигантской (по периметру) длины городские стены, где были рассредоточены владимирцы, которые даже не участвовали в сражении, потому будь кто-то из командиров-руководителей обороной, можно было вовремя перебросить резервы с других участков, но такого не произошло…
. . .
 
Руководил взятием-штурмом Владимира сам Джихангир Бату. Он ежеминутно знал, как идет приступ города. Все шло, как было задумано: в Новый город прорвались с трех сторон. С запада, где наносился основной удар, вел штурмовые отряды Гуюк-хан. Он лично вел и корректировал сражение, находясь среди своих тяжело вооруженных сотен. Его передовые отряды, сформированные из пленных и «набранных» в сельских поселениях, полегли при прорыве в Новый город через проемы проломленных городских стен у Ирининых ворот и стен южнее Золотых ворот. Он ввел в бой все союзные и вспомогательные части, имеющиеся в его распоряжении, и около двух тысяч монголо-татар и начал развивать успех по захвату Владимира. С северной стороны (со стороны Медных ворот), от реки Лыбедь, проникли в город отряды Менгу-хана. Со стороны Клязьмы – через Волжские ворота – пробились отряды Судэбэ. Остальные темники-ханы со своими отрядами штурмовали-отвлекали по всей длине городских стен: Среднего (Мономахова) города и Ветчатого города, Серебряные ворота которого не на много уступали по мощности и боеспособности Золотым воротам.
Бой-резня разгорелся внутри Нового города: за каждый дом, за каждый двор – до последнего русского парня!.. Все, что не успело сгореть при обстреле, татары дожгли. Часть войск темники развернули и кинули на оставшихся защитников Нового города, которые, находясь на уцелевших стенах и башнях, стреляли из луков, метали сулици или просто кидали камни, бревна в ворвавшихся врагов. На какое-то время атака-наступление-штурм остановилась. Бату тут же ввел резервы из одних монголо-татар, которые, не отвлекаясь-сражаясь за Новый город, рвались к Торговым воротам и городским стенам Среднего города. До обеда ворвались и в Средний город, и с ходу штурмом взяли каменные стены кремля-детинца. Оставшиеся кремлевские защитники-вои, выстроившись плотным строем, загородили собой проход через великокняжеский двор к Успенскому собору, где укрылись княжеская семья, множество бояр и народа – в большинстве женщины и дети. Татары кинулись на них врукопашную, пешие – так непривычно и несподручно им. Русские остановили огромную массу дико орущих, визжащих – со страшно непривычными нечеловеческими лицами. Устин сражался, не осознавая свои действия, – руки, ноги, тело делало- дралось само по себе, а мысли, чувства были в другом месте. Сердце, еще не раненное, обливалось кровью, когда перед глазами у него появлялись лица его детей: Ярославы, Веснятки – дочек, и – сыновей: Фирса, Сысоя и Созонтия
– вместе и по отдельности. Навязчиво перед глазами – образ Алины – ее страдальческое лицо, синие глаза в слезах!.. Великая Любовь к детям,    жене,
 
людям, ко всему родному – к жизни наполняла его, и ни о чем больше не мог мыслить и чувствовать. Как хотел он им помочь! – и все для этого делал: не принял схиму и не закрылся в Успенском соборе, спасая душу, не пошел – спрятался, когда князья хотели взять его с собой, уходя сдаваться татарам. Мельком выхватил взглядом кресты на Соборе и молитвенно про себя обратился к Богу, чтобы помог-спас, – а сейчас как можно дольше держаться- сражаться!.. «Не может быть, чтобы Бог не помог, не отвел беду!..» И как ни пытался понять, что с ним случилось, остановить то, что с ним  происходило!..
– только чудовищная боль, которая заполнила, оглушила и вытеснила жизнь из тела и постепенно таяла-изчезала вместе с ним (не понимал, потом уже перестал постепенно чувствовать-осязать, но знал как-то, что умирает!.. – как ни хотел уцепить момент перехода в небытие, не заметил, не отметил про себя – так и ушел, не успев даже почувствовать, как человек умирает)…
Небольшая часть оставшихся в живых жителей, ведомые уцелевшими защитниками Владимира, преодолев полуразрушенные стены, попытались вырваться из захваченного города, но их расстреливали уже на подходе к тыну-частоколу (за которыми укрылись татарские лучники), которым был окружен по периметру Владимир. И даже тем, немногим, пробившимся сквозь тын-ограду, не удавалось далеко уйти: их нагоняли пьяные от крови конные сотни степняков и расстреливали, кололи, секли саблями, добивали- топтали раненых своими, такими же, как и они, дикими, звероподобными конями…
Запершиеся в Успенском соборе отказались сдаться, открыть железные кованые двери.
– То голосом князя Глеба говорит Сатана, не поддавайтесь искушению!.. Молитесь, братия и сестры!.. – как ни был силен и мощен звук голоса протодьякона, он гасился в тысячах тел людей, набившихся по самый купол собора, – дети, женщины не скрывали слезы – плакали, осипли от ора-плача младенцы грудные, малые.
Татары выбили-открыли двери. Внутрь храма не стали заходить – да и не могли: все забито людьми (церковники уверяют: «…из-за уважения к Вере»…), – а завалили вход деревом, обложили собор вокруг хворостом и бревнами и подожгли!..
Успенский собор, как уже было сказано, по самый купол был забит укрывшимися от врага жителями осажденного Владимира: в основном молодые женщины с детьми: от титешных, не понимающих еще, почему нечем дышать от дыма, почему становится так горячо и больно жжет, и почему  так  кричат  и  плачут  вокруг,  почему  мама,  корчась,  изгибаясь     от
 
лижущих ее спину красных языков, закрывает его и, закусив до крови свои губы, сует ему в рот пересохшую титю, до подростков – из мужчин – в основном бояре и «житьи мужи» – они были вместе с князьими семьями на хорах. Сквозь шум-треск огня, сумасшедших криков, рева многотысячных глоток (малых и взрослых), обреченные люди услышали епископа Митрофана, который, в отличие от некоторых священников, решил умереть вместе с русскими: пусть не родными по крови, но родными по духу – по Вере!
– «Дети, не побоимся соблазна от нечестивых, не будем думать о тленной этой и скоро минующей жизни…» – и затихающий кашель…

3
Антип которую ночь уже почти не спал, не отдыхал: помогал людям, бежавшим от незнаемых степняков, налетевших вдруг на землю русскую подобно саранче. Голова раскалывалась от дум-переживаний. Вышел из полуземлянки, где в духоте и тесноте вповалку спали мужики и женщины, облепленные ребенками. Подумалось внезначай: «Вон столь народу  явилось
– ведь не было их до татар во лесах и лугах?!» Безветренная зимняя ночь. Вокруг – луговой лес: сосны, липняк и изредка – рощи дубняка и отдельные трех-пятисотлетние дубы. (Как правило, освященные и почитаемые староверами-язычниками и мари-мерянами.) Вновь: «Что, как там Устин и внуки?!.» – заныло – и слегка будто покусывали зубиками – слева в груди.
Сожгли Подгорцы татары, жителей, которые молодые и годны к работе, и всю домашнюю животину угнали; старых порубили, ребенков (вплоть до титешных) нанизали, скаля белые зубы и визжа, на копья. Все жито выгребли, заставили ссыпать в кожаные мешки и, погрузив на извозных коней, также увезли с собой.
Господи, почему он живой остался?! Почему смог он убежать?!. Посмотрел на небо в тучах, которые уже по-утреннему просветлели, – можно было различить верхушки дерев. Холод охладил (застегнул на крючки полушубок), мысли прояснились. «Что это говорю-думаю! Бог меня для того спас и силы дал, чтобы я смог убежать в лес, а там – напрямую в Новые Подгорцы и предупредить: ведь все успели уйти за реку (Нерли) и укрыться- скрыться у мерян в теплых полуземлянках, вновь прибывающим помогают отстраивать времянки-шалаши, утеплив их сеном и еловым лапником… Жаль, в Новых Подгорцах прискакавшие татары, от злости, что жито успели спрятать жители, животину увели в заречные леса, сожгли деревню! Но главное, ребенки и женки, мужики живы остались!..»
 
Верхушки деревьев стали различимы и хорошо видны, хотя здесь, внизу, было еще темно. К нему бесшумно на лыжах подъехал Ортай: при оружии – лук со стрелами, на спине связанные в пучок дротики, на кожаном широком поясе – узкий длинный нож (у всех финских народов такие ножи –
«финки») в ножнах. Не видел, но знал Антип, что у каждого меря-мари- охотника с собой огниво и кремневый камень, еду не берут никогда они – еда вокруг: летает, скачет, бегает. За Ортаем стояли тенями еще 4 охотника- воина.
– Онтип, мы идем, как вчера сдоговорились, как можно ближе подойдем Бладимир и узнаем, что делается. Жди. Я сторожа своих поставил на тропы, ведущие на Новый Подгорец и сюда, в луговые леса…

Глава седьмая

Cудя по дальнейшим действиям монголо-татар после взятия и разрушения-сожжения стольного града Северо-Восточной (Залесской) Руси Владимира, они отказались от взятия Великого Новгорода (грамота, которую дал Батый о том, что он не будет трогать этот великий город, была просто военной хитростью: обмануть противника, усыпить бдительность считалось у татар правилом военной стратегии и тактики!): слишком большие были неожиданные потери в личном составе не только в союзных и вспомогательных войсках, но и среди частей и соединений, состоящих из монголов и татар. Кроме того, иссякли резервы коренных монгольских боевых коней, без которых исчезали боеспособность и преимущество воина- конника. (Местные кони русских годились для тяжелой работы, для извоза, но не могли по своим физиологическим возможностям и качествам заменить боевых монгольских коней – да и не так были вскормлены, обучены.) Потому на   военном   совете   сразу   же   после   захвата   Владимира   было   решено:
«пройтись» по речным и торговым путям, захватывая города, городки, селения Северо-Восточной Руси (Большую помощь оказывал князь Глеб вместе с русскими боярами-перевертышами: консультировали, описывали каждый город, пути подхода к ним, помогали составлять кратчайшие пути до них…) – центры сосредоточения русской ратной силы, и страна, лишившись войска и опорных городов-крепостей, административного управления, станет беззащитной, и ее легко будет сделать союзницей, опираясь на которую можно усилиться и продолжить, благодаря ее людским и хозяйственно- материальным ресурсам, дальнейшие походы-завоевания, и еще очень важное:  опасность  внезапного  удара  с  тыла  и  флангов  русскими       будет
 
ликвидирована. Нельзя было уйти с этих земель, не уничтожив (пусть не умного, трусливого, но врага!) великого владимирского князя Юрия Всеволодовича с имеющимися у него дружинами и успевшими присоединиться к нему войсками, который мог, если его не уничтожить, зажечь огонь сопротивления, и, чтобы такого не произошло, нужно было отрезать-изолировать его от Великого Новгорода и других городов и княжеств, откуда могли прийти к нему подкрепления, а где находился великий князь, не было секретом; нужны были рабы-люди: в первую очередь умелые мастера, – строители, ремесленники; требовалось пополнить вспомогательные и союзнические войска из русских – без этого монголо- татарам трудно было в дальнейшем не только продолжать вести активную наступательно-захватническую стратегию, но даже выжить, вот почему Батый не мог просто так уйти, не выполнив эти задачи, и потому решил  организовать вывод из Северо-Восточной Руси свои войска «облавой»…
. . .
После Владимира войска монголо-татар разделились на три группировки (в погоню за великим князем Юрием Всеволодовичем, к которому уже примкнули: младший брат его князь Святослав со своей дружиной, князья ростовские (племянники) Василько и Владимир Константиновичи с сильными дружинами, князья белоозерские и многие люди из русских городов; шел к нему с большой дружиной Иван Стародубский и другие жители – по одному, по двое, небольшими группами, большими ватагами – Северо-Восточной Руси, но не было никого из Великого Новгорода и его брата Ярослава, сильнейшего князя, на чью  помощь  он очень рассчитывал, мчался посланный Бату-ханом воевода эмир Гази Бурундай (Бараджа) со своим объединенным отрядом, состоящим из двенадцатитысячного корпуса булгар, четырехтысячного русского полка (посаженного на монгольских коней) и личных сотен царя булгарского Алтыбека (вел их сын-царевич булгарский): северная, северо-западная и восточная.
Северная группировка была самой многочисленной, она шла-скакала до Ростова Великого вслед за усиленным отрядом Гази Бараджем. Группировка по льду Нерли и озеру Неро (Ростовское озеро) подошла к Ростову Великому. Этот древний богатый город сам открыл ворота: старое боярство пользовалось влиянием на горожан, и они заставили-убедили жителей сдаться, – им (как всем богатым) свое, частное, было дороже чести, достоинства и Родины. («Зачем рисковать-обороняться-сражаться, – все сгорит-пропадет! Лучше так: откупиться!..» – психология торгаша.) Вот почему
 
Ростов Великий уцелел: сам город и практически жители, – кроме тех, кто
«изъявил» желание служить монголо-татарам. От Ростова Великого группировка разделилась: одна часть повернула на северо-восток – на Ярославль, другая – на северо-запад, на Углич. Бараджа в это время мчал свой булгарский корпус, усиленный русским полком, минуя Углич (по кратчайшей дороге), к притоку Мологи, к реке Сити, на лагерь великого владимирского князя. Воины русского полка, перешедшие на сторону татар, за три неполных месяца освоили (под «руководством стажеров») методику и тактику ведения боя по-монголо-татарски, и сами стали похожи на них: подтянулись, сбросили лишний вес, научились и привыкли переносить лишения длительных переходов, даже пытались отдыхать-спать, сидя в  седле, когда ехали шагом. Да и по-другому не могли: все, кто становился воином монголо-татарского войска, подчинялся установленной ими военной дисциплине – засни на посту, не смоги сделать то, что приказано, – смерть!..  А если струсишь в бою, отступишь, то не только себя подвергнешь казни: мучительной смерти, но и своих товарищей, – вот этого-то не мог допустить никто из русских: лучше самому одному погибнуть, чем подвергнуть другов своих смерти!..
Богатый Углич сдался без боя. Местный князь, узнав о приближении врагов, убежал с дружиной, а оставшиеся бояре вместо организации жителей на защиту города совместно с православными клирами вывели народ с хлебом-солью встретить татар. Так же как и любой город, сдавшийся, Углич выплатил десятую часть «от всего» (меньше, чем современный налог! – притом надо сказать, что это разовая выплата…) и остался цел и жив. Далее от Углича татары пошли по Волге, отгораживая великого владимирского князя от подмоги богатых торговых городов. Бараджа уже обходил лагерь великого князя с юго-запада – с того направления, откуда его не ждали, и  перерезались пути отступления и подхода помощи русским.
Восточная группировка монголо-татар, ведомая чингизидом Бури, по льду реки Клязьмы дошла до Стародуба. Князь Иван Всеволодович подготовил город к встрече с врагами-иноземцами: вывез за Волгу, в леса, свою семью, женок, детей – горожан со всем имуществом, оставив для защиты города горожан-мужчин, вооружив их и для усиления и руководства дал им из своих дружинников полсотни опытнейших воинов. (Сам с  дружиной поспешил в лагерь великого князя – но не успел!) С защитниками Стародуба остались три священника, которые вместо крестов в руки взяли мечи и вместе со всеми (без щитов и доспехов – в церковных ризах) поднялись на городские стены…
 
В Стародубе завоевателям достались: груды-развалины городских стен, зданий и черные остовы обгоревших церквей и мертвые тела русских мужей, которые предпочли героическую смерть, чем унизительную жизнь раба, и чудовищные потери!.. Но еще было достаточно сил, чтобы продолжить выполнять приказ Джихангира (даже если осталась бы лишь сотня!) –  конница Бури перешла Волгу и с ходу взяла Городец. Затем стремительно устремилась вверх по реке, практически не задерживаясь нигде, брала один город за другим: по Волге «все грады поплениша», – отмечает летописец. Разделившись на отдельные отряды, конные монголо-татары пошли еще дальше на север и северо-восток – «до Галича Мерьского» и даже  на  Вологду, но темника Бури нагнал скоровестник (в сопровождении трех десятков воинов и одного русского-ведомца), посланный Кадан-ханом, который просил немедленно прийти к нему на помощь… (Часть северной группировки, отделившаяся после Ростова         Великого, ведомая чингизидом Каданом, взяла Ярославль и жестоко расправилась с городом – жителями – за то, что они оказали сопротивление. С богатой добычей, огромным полоном Кадан приблизился к Костроме, чтобы и ее захватить, но  в Костроме в это время княжил молодой князь Василий Ярославович (младший брат Александра Невского), который тоже имел в себе гены великих дедов, потому смог не только приготовиться к защите, но и вывел костромских ратников из города навстречу и недалеко от Костромы, на льду небольшого озера, талантливо организовав сражение, побил татар и освободил пленных. Это была первая крупная достойная победа над монголо-татарами на Руси! – жаль, что такое почему-то забыто: то ли умышленно или же по скудоумию!..)
Северо-западную группировку вел сам Джихангир  Бату-хан. Численность его войск была в два-три раза больше первых группировок. Задача этой группировки – изолировать великого владимирского князя от южных, западных русских княжеств и Великого Новгорода: не дать ему уйти- бежать туда или получить «помочь» оттуда – уничтожить!..
Юрьев Польский взяли без особого труда. Единственное ожесточенное сопротивление оказали вместе с жителями окрестных селений, укрывшимися за стенами монастыря, монахи Михайло-Архангельского монастыря, за что обитель была разрушена – почти два века она простояла в запустении.
Бату разделил войска. С большей частью пошел на Тверь через Дмитров, Волок Ламский. Дмитров играл значительную военно- оборонительную и торговую роль Северо-Восточной Руси. Об этом хорошо был осведомлен Джихангир Бату. Он стремительно атаковал город,  окружил,
 
изолировал, разорил-сжег окрестности, и в ультимативной форме потребовал сдаться. Нерешительность и колебания руководства Дмитрова дезорганизовали действия народа-защитника, что привело к сдаче города. Бату-хан «помиловал»: Дмитров не сожгли и не разрушили – лишь разорили. Волок Ламский, возведенный на высоком холме на берегу реки Городенки, представлял хорошо укрепленный городок, вот уже 12 лет принадлежал князю Ярославу Всеволодовичу. «Засада» численностью чуть более сотни воев, возглавляемая молодым воеводой, который так организовал оборону- защиту Волока Ламского, что войска монголо-татар вынуждены были на несколько дней остановиться, развернуться в боевые штурмовые отряды и всерьез приступом брать переяславльский городок. То, что героическая оборона во главе с таланливым русским воеводой удалась, можно судить по тому, что Волок Ламский был разрушен и сожжен, и практически не осталось исторической памяти (одни выдумки!) о воеводе, воинах-дружинниках и защитниках погибшего, но не сдавшегося Волока Ламского!
Находясь в районе Твери, юртаджи доложили Бату-хану, что, по полученным разведданным, в Торжке укрылись конные, которые идут на помощь владимирскому князю, и кто такие, откуда – неведомо. Бату немедленно послал туда сильный отряд, который должен был до подхода основных сил северо-западной группировки перекрыть все пути-подходы и отходы к Торжку   – заблокировать город.
Тем временем другая часть группировки Бату ушла на Переяславль- Залесский. Татары предложили стольному городу Переяславльского княжества сдаться. Напомнили, что с их князем Ярославом Всеволодовичем заключен мир и что они просят только дать им одну десятую от всего. На что воевода-боярин засады и защитников-ратников (набранных из  числа горожан) ответил, что он поставлен воеводой самим князем Ярославом и «ни о каком мире с вами-врагами не слышал», и, чтобы требовать дань, нужно вначале взять город. (Переяславль-Залеский представлял грозную крепость: только валы достигали 16 метров высоты и по своей величине едва уступали укреплениям Владимира. Городские стены были деревянными, но  сооружены из двойных рядов стен с 12 боевыми башнями. Кроме того, с северной стороны прикрывала река Трубеж с невысокими, но крутыми берегами, а с остальных сторон перед городскими стенами был выкопан глубокий ров.)
Пять дней и ночей переяславльцы успешно защищались. Для  того чтобы взять Переяславль-Залесский, татарам пришлось «мобилизовать» вокруг  все  население  (включая  и  подростков)  и  поджечь  город  с   разных
 
сторон, что сделало невозможным продолжение обороны. Враги ворвались в Переяславль, всех перебили. Гигантское пожарище-пепелище осталось вместо большого цветущего, живого города!
Нагрузив вьючных лошадей награбленным, пополнив войско продовольствием, лошадьми и людьми, по Нерли Волжской дошли до Кснятина – города-крепости, – взяли его с ходу и, не останавливаясь нигде, пошли по льду вверх по Волге на Тверь. (Тверь находилась в полутора километрах на правом берегу Волги у впадения в нее речки Тьмаки.) Тут две части северо-западной группировки монголо-татар вновь соединились. Совместными усилиями врагов Тверь была не просто захвачена, а  уничтожена и на том, старом месте, город этот уже никогда не   отстраивался.
Ринулись на Торжок.
20 февраля северо-западная группировка была уже под Торжком. Полтысячи километров от Владимира до Торжка (по прямой – 350 км)  прошли менее чем за две недели, захватывая города и селения по пути. Бату предъявил    осажденному    городу    через    своего    тысячника  ультиматум:
«Выдайте нам, предварительно обезоружив, тех пособников великого князя Юрия Всеволодовича, которым вы дали укрытие в своем городе, и мы вас простим: не тронем город, и вас, и ваших детей!»
Жители Торжка на вече решили: не выдавать никого и сражаться до подмоги с Великого Новгорода (они смогли – успели! – послать скоровестников с просьбой помочь им). В городе «в это время не оказалось ни князя, ни княжеской дружины», поэтому для управления и руководства ведения боя-защиты с врагами выбрали из горожан: Иванко, Якима Влупковича, Глеба Борисовича и Михайла Моисеевича. Это были мужи смышленые, знающие военное дело и мужественные. Монголо- татары применили всю проверенную действующую тактику захвата крепостей, укрепленных городов с применением сверхмощного для того времени тяжелого осадного вооружения. Как мы видели, за считанные дни татары брали во много раз большие города и с более мощными городскими стенами, но тут русские люди, оказавшиеся сами по себе, без стояния над ними «мудрых» руководителей-чиновников, когда русское духовенство встало вместе со всеми с оружием в руках на городских стенах, а не молилось в церквях, призывая Бога на помощь, случилось чудо: враги не могли  одолеть, город-крепость, несмотря ни на что, держался, не сдавался! Ни  князь  Александр  Ярославович,  ни  новгородские  власти,  ни      архиепископ
«пальцем не пошевелили», чтобы как-то помочь сражающемуся Торжку. Две недели  –  сражения:  «…изнемогли  люди  в  граде».  Через  проломы     враги
 
ворвались. Месть была страшная: «…иссекли всех – от мужского полу до женского».
Но, сгруппировшись, часть торжан сумела с оружием в руках пробиться сквозь  вражеские  ряды  и  бежать  по  Селигерскому  пути.  Татарские  сотни,
«секучи люди, яко траву», преследовали и, не дойдя до Новгорода 100 верст, около  Игнача  Креста  окончательно  нагнали,  окружили  и  уничтожили  всех
«беглецов», повернули обратно на соединение с главными силами.
Согласно русским летописным сообщениям, только за февраль 1238 года татары «взяша       городовъ четыренадесяте опрочъ слобод и погостовъ  в одинъ месяцъ».
. . .
В 17 км выше устья реки Сити непролазные снега, глушь такая, что неместным не отыскать, не пройти в эти дебри, где расположился лагерь-стан великого князя Юрия Всеволодовича – далеко от городов и крупных  селений
– ни дорог, ни троп. Вот уже месяц бездействует великокняжеское войско, состоявшее, кроме его личной дружины, из дружин князей: Василька, Всеволода, Владимира Константиновичей, его родного брата Святослава Всеволодовича и других удельных князей, и из ратников-добровольцев ближних и дальних городов и весей. Реальная численность войск составляла (по летописным и другим документам, дошедшим до нас, цифры сильно разнятся и – завышены…) в пределах 13–15 тысяч, но не менее 10 тысяч. По всем военным научным канонам для того времени войска в обороне могли успешно противостоять противнику, имеющему четырехкратное превосходство! (Не более…) Но надо быть до гениальности бездарным в военном деле (а к советам своего престарелого воеводы Жирослава Михайловича он перестал прислушиваться, судя по летописным сводкам, еще с 1235 года), чтобы рассредоточить войска на расстоянии 40–80 км друг от друга, сторожей поставить только с восточной и юго-восточной сторон, откуда, – как он предполагал: «Раз с того направления они идут за нами, значит, с той стороны и нападут» – могли прийти враги, не послать дальних сторожей,   чтобы   знать   оперативно-тактическую   обстановку,   и      вообще
«закрыться» – не видеть, не слышать, ничего не знать… А оборонительные сооружения?!. Он же русский князь – потомок Владимира Мономаха – в его жилах течет кровь римских императоров, военное дело должно быть в  генах,
– наверное, знал-слышал, что римский легион, останавливаясь даже на ночлег, укреплял свой лагерь – делал его неприступным для врага!..
4 марта 1238 года «слухи о приближении Бурундая (Бараджа) дошли до Юрия  Всеволодовича».  Сообщил,  рискуя  жизнью,  местный  житель. Татары
 
стремительно приближались совсем не с той стороны!.. Великий князь навстречу врагам послал трехтысячный отряд во главе с воеводой Дорожаем (Дорофеем Федоровичем), чтобы задержать врага на какое-то время, которое нужно было для предупреждения и сбора войска. Русский отряд шел, даже  не выслав впереди себя ближние сторожа (каковы руководители – таковы и подчиненные!), – в неожиданном встречном бою был разбит-уничтожен, кроме воеводы, который первый бежал и привел за собой в русский лагерь
«монголо-татар». Это было столь неожиданно для русских, что они не только не смогли собраться, но даже те, кто был рядом с великим князем, не успели построиться – «но, не успеша ничтоже». Гази Бараджа, оставив свои личные сотни для уничтожения великого князя, пустил наметом корпус булгар и полк русских вдоль речного русла, где расположились великокняжеские воины, – последовала широкомасштабная избиение-резня… Вот как описывается в Своде булгарских летописей гибель великого князя владимирского: «Юрий Всеволодыч оставил поле боя не на коне, а на возке. (Еще в 1229 году он  был
«ранен в зад, отчего с тех пор не мог ездить на лошади».) Он убежал по дороге на Новгород. Однако отъехать далеко не удалось: попал в засаду, устроенную Кул Булатом. Охранный отряд был быстро уничтожен булгарскими лучниками. Великий князь соскочил с возка и побежал в сторону леса, но увяз в глубоком снегу. К нему подскакал сын покойного тархана Бачмана Нарык и отсек голову. Нарык насадил его голову на древко своего боевого знамени и отправил к эмиру Гази Бараджу».
Войска великого князя владимирского были практически уничтожены. Но из князей кроме Юрия Всеволодовича погиб лишь Всеволод Константинович, да князь Василько Константинович в плен попал. Тверская летопись говорит: «А Василька Константиновича Ростовского татары взяли в плен и вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаям и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их, но много хульных слов изрек на их царя и всех их. Они же жестоко мучив его, умертвили четвертого марта, в середину великого поста, бросили его тело в лесу».
Заметим, что 4 марта 1238 года был бой. Его взяли в плен позже, и был казнен за… Получилось так: спасая 50 возов казны Владимирско-Суздальского княжества, князь Василько вместе с сыном Борисом поехали вслед за князем Юрием Всеволодовичем по Велико-Новгородской дороге, но, видя, что великий князь попал в засаду, повернули на юг (не на помощь кинулись!..) и по лесным дорогам ушли далеко, вышли на Волгу и тут наткнулись на разъезд отряда  Гуюка.  Возникла  сумятица  и  Борис,  ехавший  в  конце  обоза,    смог
 
развернуть 10 возов и погнал обратно, где «попал в расположение Гази Бараджа». Вот что пишет в Булгарской летописи Гази Барадж: «…Но напрасно Васыл говорил, что ничего не знал о содержании возов и не склонял Борыса к побегу, Гуюк мучил его страшными пытками и, не заставив оболгать сына и меня, в ярости убил».
. . .
Весть об уничтожении владимирского великокняжеского войска вместе с Юрием Всеволодовичем была доставлена до Джихангира Бату 6 марта, т. е. в день взятия Торжка, до его туменей северной и восточной группировок: по Волге вплоть до Ярославля, Костромы и Городца до 11–12 марта.
. . .
…Торжок, 4-й день как после двухнедельной осады, взят. Такого отпора, который дали торжане, никто не ожидал: ни татары, ни сами русские! (Как уже было сказано, в конце 1237 года Господину Великому Новгороду была послана грамота Великого хана с обещанием «не разорять город, если новгородцы не будут помогать великому князю владимирскому». Князь Александр Ярославович, городские и церковные власти (три независимые силы Новгорода) дали согласие и действительно держали строгий нейтралитет, пока татары громили северо-восточные русские земли. Но надо еще раз повториться, что на самом деле это была одна из военных уловок, чтобы противника разъединять и бить по отдельности, и не окажи такого ожесточенного сопротивления большинство русских городов, которое обескровило врага, конечно, Великий Новгород его города и земли были бы следующими на разорение и грабеж.) Но Торжок, не согласуя с Великим Новгородом, нарушил условия мирного договора с татарами, и потому его, несмотря на то, что это был новгородский город, захватили, сожгли, защитников и жителей, оставшихся в живых, умертвили-зарезали, догнали, добили и убежавших, и вот почему и Новгород не помог – предал свой город вместе с его жителями-людьми…
На следующий день на бешеном аллюре ворвались татарские вестовые («о треконь») в лагерь Бату-хана. Джихангиру доложили, что вырвавшиеся из Торжка урусы и пытавшиеся избежать наказания, догнаны, преданы   смерти.

В тот же день Гуюк-хан со своим наполовину обескровленным (но еще достаточно боеспособным!) туменом был направлен в Козелеск, чтобы до прихода-сбора монголо-татарских войск туда захватить город и ждать- встречать прибывающие части и соединения, расположить их лагерем на отдых   на   время   весенней   распутицы.   Сам   Джихангир   остался,     чтобы
 
дождаться возвращения посланных в погоню подразделений и сбора направленных для грабежа по окрестностям татарских отрядов.
. . .
В конце марта все монголо-татарские войска (растянувшиеся от Торжка до Костромы) повернули на юг – юго-запад – сбор в районе Козелеска. Шли облавой: широким фронтом, разделившись на небольшие отряды, веером, постепенно сближаясь, грабя и разоряя города, городки, селения, веси, – а где сопротивлялись, то все сжигали-разрушали, отобрав людей для полона, остальных убивали: рубили саблями, мужчин расстреливали из луков, детей насаживали на копья. Вслед за ними поднималось и плыло над Залесской Русью дымное зарево. Первыми чуяли приближение озверевших степняков дикие звери – они бежали, вслед за ними, если успевали, убегали люди – прятались в глухих чащобах. Практически не получая отпора, не встречая сопротивления, шли-разгуливались по русской земле обнаглевшие татары. Их отряды стали рассыпаться на сотни, полусотни, рыская по тропам-дорогам, уже в конце пути не стали брать в плен никого – просто убивали, имущество людей, жилища и хозяйственные постройки уничтожали-сжигали. На месте населенных пунктов – пепелища, трупы – порубанные, пронзенные стрелами, проткнутые копьями. Вслед за передовыми-боевыми подразделениями, частями шли, растянувшись на многие десятки километров, тыловые части татар, перегруженные от добычи. Шли-тянулись под конвоем бесконечные толпы-колонны плененных русских. Следы «облавы» проходили от Средней Волги по Клязьме, Средней Оке; на западе – от Верховья Волги, по Москве, Угре, истокам Днепра, Десны и Оки.
. . .
Антип вместе с тремя мужиками новоподгорцами (после того как привез тело Устина и похоронил на только что освященном кладбище) живет в Новых Подгорцах: восстанавливают жилье, чтобы до воды-половодья  успеть перевезти жителей деревни из заречных шалашей и землянок в избы. Каждый день к ним приходят с рассвета (а рассветать начало рано)  подростки, женщины – помогать. Утром еще – морозец, наст даже на солнце держит без лыж почти до полудня, потому ходят напрямки – рядом. Лес помолодел: вечнозеленые сосны и ели ярко позеленели; тепло и радостно на сердце становилось от голосов прилетевших и с собой принесших весну птиц. Кругом еще – грузный, оседающий под лучами солнца, снег, но пахло весной. Сегодня проснулся от голоса Ортая:
– Антипий! Выходи!..
 
Все проснулись (спали в только что отремонтированной курной избе), Антип вышел на воздух, – за ним, – кряхтя, откашливаясь, – остальные, вдохнул-нюхнул: стало вдруг так хорошо, что он даже заулыбался, встретив удивленные взгляды окружающих, ему стало стыдно: «Что это я: кругом горе, а мне весело – новый год: весна!»
Ортай на беговых лыжах, при амуниции охотника-воина. В стороне стояли также одетые и вооруженные и на таких же лыжах его молодые сотоварищи-единоплеменники: Изерге, Кугерге, Асай и Таныш. По тому, как грозно были сведены черные брови у Ортая, поблескивали рысьи глаза и временами ощеривался рот, показывая белые влажные зубы, Антип понял, что случилось что-то чрезвычайное.
Поздоровались по-русски: пожали друг другу руки. Антип посмотрел на него пристально.
– Что случилось?
– Татары спускаются по Нерле. Идут не быстро: перегружены обозами и полон ведут. Много полон!.. Под Кинешмой сейчас должны быть. С нашим племенным вождем мир заключили – подарков послали татары. Но родовой вождь собирает нас – ему подарка не было! Наши семьи уходят за луговые леса, здесь остаются только дозорные: смотреть, как они пройдут мимо…
– Вели взять наших женщин и детей с собой в дальние леса.
– Я уже говорил им, что, если хотят, пусть идут вместе. Еще немного поговорили. Ортай спешил.
– Ты погоди, Оротаюшко!
Антип крепко задумался. Конечно, нельзя татарам позволить увезти людей в полон, да и добро лучше на месте останется: на русской земле, но как это сделать?!. Снова – к Ортаю:
– Значит, ваш родовой вождь подарка не получил: обиделся, собирает вас, чтобы воевать с татарами. Как это будете делать?! – мало же вас!
– Мы в своих лесах никого и ничего не боимся. Много ли, мало ли – с нами боги и лес!..
– Давай вместе! Я сейчас пошлю ребят по округе мужиков звать, а ты, Гордей, собирайся, надевай лыжи и беги во Володимер, найди сотника Милорада, – первый страж, которого увидишь, укажет тебе, как его найти, – и скажи самому сотнику, что тебя послал я, Антип, отец Устина, сообщи ему о татарах, а дальше он знает, кому что сказать. Скажи, что помогут не выпустить из Нерли на Клязьму меряне-мари и местные мужики. Пусть к нам пошлют сотского с помочью. – Вновь к Ортаю: – Ты сам сбегай к родовому вождю и все обскажи и нам скажешь, что решили. Далеко он?
 
– Рядом: в полсотни верстах будет. Асай, со мной побежишь, а остальные с Атипием остаетесь до нашего прихода. Завтра утром по насту возвертаемся.
Антип хотел сказать, но Ортай понял его.
– Обозы, полоны идут медленно, успеем… Вот как раз на этом месте и перехватим – на Клязьму нельзя выпускать – там широко: не осилим, уйдут.
. . .
Весть о том, что татары по Нерле ведут русский полон, всколыхнула округу, Володимер, где было уже немало людей, – они бежали из города до осады монголо-татарами, а теперь, узнав, что там князь Ярослав, – родной брат великого князя Юрия Всеволодовича, вернулись в родной город. Люди, оскорбленные, сгорающие от стыда и гнева, что позволили инородным врагам так поступить с народом, с русской землей, собрались в Володимере и кричали, чтобы князь Ярослав Всеволодович повел свою дружину и собравшихся на перехват татарам, уводящим полоненных к себе в Степь. Князь не вышел к народу, за него выступил тысяцкий, который много  говорил, но смысл был такой: не надо трогать татар – пусть идут, лишь бы повторно не пришли на Владимер. И чтобы этого не произошло, князь выведет дружину в район Боголюбова и перекроет путь на город. Крик, ор, мужчины взбунтовались, схватились за секиры, вилы, ослопы и просто, что находили, чем можно было драться.
Княжеский сотник Окул, старый, седой, решительно прошел сквозь охрану, зашел в Спасскую церковь, где усердно молился Ярослав Всеволодович со своими ближними боярами, нарушая этикет и церковные нормы, бледный в полутьме десяток свечек, дрожащим от волнения голосом обратился к Ярославу.
– Княже, Ярославе Всеволожич! Нельзя отказывать людям – накличем беду, если они сами, без ведомого тебя пойдут на татар. Дайте мне  полусотню своих молодших, и я поведу их…
– У нас с татарами заключен мир, и я не могу посылать своих воев на них – вот тогда уж наведу беду на всю нашу землю.
Сотник Окул попросил князя отпустить его от себя.
– Я сам пойду, ты, княже, будешь в стороне.
Сводный русско-мерянский отряд ведомый сотником Окулом, расположился чуть пониже Новых Подгорцев, с западной стороны (крутой лесистый берег) и восточной стороны (луговой пологий лесистый берег) Нерли. По разведданным стало известно, что татарский конвой состоит в основном из половцев, буртасов и булгар, что колонна идет медленно, но
 
практически без остановок. Он дал бой!.. Известно только то, что отряд погиб почти весь, но часть полоненных русских смог освободить, люди разбежались по лесам. Княжеская дружина простояла под Боголюбцами и когда  сражались русские мужики и меряне с татарами, и когда монголо-татары с обозами и полоном повернули, выйдя на Клязьму, налево, вниз по реке, на Волгу, они стояли – ждали…
. . .
Крики радости женщин и девчонок-подростков, слезы, обнимания и – скрежет зубов, гримассы бородатых лиц мужчин свобожденных: вновь ставших людьми!..
. . .
…В это время Бату уже был недалеко от Козелеска. Его догнал и занял свое место большой отряд, посланный для захвата Вщижжа. Город был взят, разорен. Джихангир – доволен. Еще бы! Вщижж хотя город небольшой, но богатый. То же будет и с Козелеском, – скорее всего, он уже взят Гуюком. Судя по поведению Бату-хана (а может, так кажется!), он доволен походом- набегом на Восточную Русь. Ему нельзя быть непобедителем, он же внук Великого человека эпохи на Земле! Но конечно, он был достаточно умен, чтобы понимать, что урусы не покорены: хотя своим походом-набегом монголо-татары много разорили городов и селениий, поубивали, полонили население, но сама административная государственная структура русских княжеств осталась. («А как же! Мне нужны сильные союзники!») Да, урон был нанесен великий урусам, но могло и такого не быть, если бы не заключенный мир с великим князем Ярославом Всеволодовичем и с его сыном князем Великоновгородским Александром. («Надо с Ярославом сблизиться и дать ему великое княжение, – ведь он сам этого же хочет, – оставив еще великие русские княжества, чтобы было между ними соперничество и вражда – так легче удерживать в узде такую сильную и большую кобылу-Русь. Только Она поможет мне утвердиться как самостоятельное государство – независимое от Каракорума, и Европу взять, и от других чингизидов-родственников быть подальше, не пускать их руки в управление новой Монгольской империи!») А то, что он (Бату) создаст такую империю, он не просто верил, но уже все делает для этого. («А без урусов такое невозможно сделать!») Большая часть русских земель осталась нетронутой, население сохранилось – вон какие лесные территории, где можно не только схорониться, переждать, но и разместить десяток государств и народов.
Понимал Бату и то, что в землю урусов он не смог бы со своей армией и зайти,  если  бы  на  Руси  не  было  бы  таких,  как  Глеб,  как    нижегородские
 
перевертыши, Кырылы, за мзду-плату готовых служить не только Бату, но самому Керемету-Сатане! – им, живущим для себя и любящим только себя, все равно, где жить, кем быть, – лишь бы в богатстве жить!.. Бату поблагодарил Бога, что его народ таких не рожает, и подумал: «Были бы у моего народа такие, то мы не были бы Богом избранным народом и не покорили бы полмира, – другую половину мира мне предстоит покорить!.. Совершив поход на северные урусские земли, я выполнил Повеление Великого Курултая и Божье предназначение!»
. . .
Днем в походную кибитку влез с помощью сопровождающих его нукеров Судэбэ. Его пригласил Бату, чтобы обговорить, посоветоваться о текущих делах. Какое-то время ехали молча, охраняемые таргаудами. Чтобы не было душно и жарко (солнце уже грело не по-зимнему!), дверцы кибитки были открыты с двух сторон и Бату во время неторопливой беседы со своим советником-полководцем под равномерное раскачивание своей кибитки нет- нет да бросал изучающие взгляды на своих великолепных конных воинов. Глядя на них, трудно было сказать, что они с боями совершили многотысячеверстный поход по непроходимым заснеженным лесным необъятным просторам Северной Руси, заселенным такими же загадочными  и необыкновенными урусами, как и их земля. В армии монголо-татар продолжалось-делалось по определенному воинскому порядку: не только сотник, тысячник и выше знали, что и как нужно делать, как вести себя в тех или иных случаях, но даже самый простой ордынский воин знал свое место и свою роль в той или иной ситуации. Как всегда, в рядах татарских войск не было уныния или сверхмерной радости и потому со стороны, смотря на всадников, сверху одетых в меховые полушубы, в рысьих или в волчьих островерхих шапках, увешанных оржием, нельзя было определить их настроение, душевное состояние воина: казалось, что войско состоит из людей, не имеющих ни душевных чувств, ни усталости, ни ощущения холода, жары, ни боли, но Джихангир благодаря своему опыту видел, замечал по едва заметным и ему только понятным изменениям в настроении его воинов, что они довольны: так и должно быть, – по их понятиям: поход на Русь был удачен, – впереди ждет их отдых под Козелеском, где должны собраться все тумени Орды, чтобы отсидеться-передохнуть весеннюю распутицу, разливы рек и озер.
Бату вскользь взглянул на Судэбэ. Как всегда, по выражению лица полководца (точнее, отсутствию всякого выражения) нельзя было понять, о чем он думает или вообще думает ли, – похоже, дремлет, прикрыв веками
 
глаз. Но вдруг послышался внутриутробный хриплый – похожий больше на рык – но такой родной (произнесенный на старомонгольском диалекте) голос Судэбэ: –  Cаин  Бату,  если  бы  не  мир  с  самым      влиятельным  и практически сильнейшим великим киевским князем Ярославом Всеволодовичем и его сыном Александром, который сидит князем в Великом Новгороде, крупнейшим не только на Руси княжеством-государством, еще неизвестно, что было бы, что стало с нами и вообще состоялся ли поход, который мы почти завершили!..
– Я уже думал об этом. Почему говоришь: «почти» – Козэлэск, должно быть, уж взят!
– Гуюк-хан если сразу не возьмет Козылэск, то трудно будет брать его: вода зальет и огородит его…
Джихангир промолчал, преодолевая привычную боль, отдающую в поясницу. Но про себя продолжал думать: что нужно было привеcти в порядок свои тумени – восстановить их. (Все-таки были большие потери и среди основного коренного личного состава войска.) Сейчас очень важно было в сохранности вывести оставшиеся части и соединения – от этого  зависит судьба не только ханов-чингизидов, самого Бату-хана, но и всего монгольско-татарского войска – Империи! .
. .
…Все равно такого не ожидали: от Джихангира Бату до простого монгольско-татарского воина – вместо легкой победы под Козелеском – неожиданно тяжелые многонедельные сражения, с большими потерями,  чуть не приведшие к катастрофе и имевшие дальние отрицательные последствия в судьбе Бату. Встретились не просто с обороняющимися, а активно контратакующими русскими воинами, многие из которых были, судя по оружию и доспехам, и по тому, как организовываются во время сражений, ведут бой (как группой, так и индивидуально), профессионалами, – и численность их оказалась намного больше, чем должна была бы быть для такого (пусть хорошо укрепленного) относительно не так уж крупного города. Вместе с небольшой дружиной малолетнего Козелеского князя Василия – как правило, они находились в городе и периодически выходили из города, другая часть (большая) – из лесов (дружина, уже имеющая опыт сражения с татарами на Калке – великого князя Черниговского Мстислава Святославовича) – одновременно! – и, как всегда, неожиданно для врага нападали: устраивали избение-резню, и так же вдруг уходили, оставляя татар в недоумении, не успевших полностью собраться-сгруппироваться.
 
Древнеруссы-козелескчане по происхождению в основном были из славян-вятичей (не вятчан-удмуртов, как в Кировской области), которые в то время, уже приняв православие, но еще не предали, сохранили веру своих дедов и отцов и потому трепетно и искренне относились к обоим верованиям
– в отличие тех русских, которые, предав-забыв верование своих предков, и так же начавших относиться к христианству, то есть не серьезно, как к чему-то не обязательному, – считали себя детьми Даждьбога и рабами божьими и не просто старались исполнять божьи-христианские заповеди, но, даже молясь перед каждым сражением, искренне верили, что Бог им поможет, и Он действительно помогал! Грехи свои просили искупить делами-сражениями, а не только молитвами. Они считали, что Судьба человека зависит от самого славянина, хотя и предначертана Богом, они еще не затеряли свои общественно-родовые обычаи и культурно-нравственные отношения между собой, несмотря на то что вожди (родовые, племенные), жрецы отличались своим лучшим материальным положением от простых людей, знаниями, умениями, они несли-составляли культурно-цивилизованный стержень народа, были элитой, несущей на своих плечах все тяжести и ответственность жизни своего народа, но в то же время были частью народа и не отделялись от людей: жили вместе со всеми, и беды и радости были совместными. (Они были не просто богатыми-олигархами, как в наши времена, живущими  только для накопления своих богатств!) Тогда действительно были все единым народом. Все люди были братьями; дети были сыновьями и дочерями всего рода. Не было зависти, жадности, чванства: да, таковыми были русские из славян, которые еще не успели смешаться с другими народностями, не перенять обычаи и нравы финских народов, которые вынуждены были бороться друг с другом – враждовать – за охотничьи угодья… (У них, в отличие от славян, чем меньше народа в роду-племени, тем было просторнее на охотничьих борах, больше дичи на каждого человека- родича.) Даже внешне русины-славяне были еще такими, какими их создал Бог: синеглазы, русоволосы с золотистым оттенком, белолицы и  высокорослы, – и в то же время мудры,  с душой, которая может быть только у таких людей, человеческой (а не как у нравственных уродов – торгашеско- воровская душа!)!
Не буду подробно описывать схему Козелеска и его укрепления,  подвиг, как героически оборонялись «урус шайтаны» от монголо-татар (для достоверности надо сказать, что паводок, конечно, тоже помог защищать: несмотря на то, что у монголо-татар была и осадная техника, и своя, годами отработанная тактика штрурма крепостей, использовать ее под Козелеском
 
татарам вначале так и не удалось: город был надежно защищен со всех сторон, – кроме южного вала, – естественными преградами – двумя разлившимися половодьем реками; кроме того, крепость стояла на значительном возвышении – высота гряды составляла около 20 метров и имела высоту стен 10 метров; обстрел из луков и осадных орудий из-за реки не приносил никакого результата: ни «огненные» стрелы, ни снаряды не достигали цели; осадные башни невозможно было даже подтащить к стенам по почти вертикальной гряде…), вошел в мировую историю Человечества, – об этом много написано, – и не только русскими, но и врагами-недругами нашими, которые, не сумев принизить подвиг русских козелескчан, смогли стереть истинное имя (Козелеск заменили на Козельск – практически не просто стерли-заменили название, но переименовали на неблагозвучное, имеющее другое значение слово!..) города-храбра в памяти народа. Гуюк-хан начал штурм Козелеска 3 апреля, а удалось (тут не подходит слово «взять») занять территорию, где был город, только 23–25 мая 1238 года! У татар были израсходованы все людские ресурсы полонян (созданные из них воинские формирования и брошенные на приступ города Козелеска были уничтожены в ходе сражений), союзные войска отчасти также погибли, другая часть сбежала; и были огромные потери среди личного состава монголо-татарских войск! (Если судить по сохранившимся источникам, потеряли до одной трети участвующих в сражении за Козелеск.) Козелеск был взят только после того, когда были брошены последние резервы, – прибывшие сотни – оставшиеся  от туменей – Кадана и Бури.
... Вот описание одного из последних боев, сохранившееся в летописях: когда татары пробили в стене брешь и кинулись туда, «однако,  как только они взобрались на вал и завязали там бой», часть ополченцев открыла ворота с другой стороны города и сделала вылазку вместе  с  черниговской дружиной, которая вначале укрывалась за городскими стенами, на монголо- татарский лагерь, устроив там резню-побоище. В том бою, по-русским летописям, погибло более 4 тысяч монгольских воинов, в том числе погибли двое сыновей ханов-чингизидов, по-булгарским – 7 тысяч, полегли и все ополченцы, а великокняжеская дружина (понесшая также большие потери) скрылась в ближайших лесах и в течение всего времени, пока монголо- татарские войска приводили себя в порядок после таких сражений под Козелеском, где они практически потерпели поражение, русская великокняжеская дружина постоянно совершала нападения – тревожила, не давала покою врагу. Кроме того, русскими были жестоко наказаны и   жители
 
окрестных населенных пунктов, которые помогали захватчикам: снабжали их продовольствием.
Русские под Козелеском показали такую доблесть и героизм при  защите своего города, что враги-недруги наши объсняли это вмешательством сверхъестественных сил. Так, например, хан Батый, оправдывая свою неудачу и огромные потери при захвате Козелеска, назвал (и повелел так называть) этот город «Город Дьявола!» (Могу-Булгусун).
Из пяти месяцев зимнего похода на Русь почти два месяца хан Батый потратил на Козелеск. Под Козелеском, как уже было сказано, погибли лучшие воины монголо-татарских войск. Последствия для Бату были таковы, что появилась у него не просто оппозиция, а противники из бывших его соратников-чингизидов (например, Гуюк-хан), который, став впоследствии Великим ханом Монгольской иперии, напомнил Бату, каким слабым и беспомощным он был под Козелеском, и едва не скинул Бату с трона Золотой Орды. И в дальнейшем Бату-хану еще долго напоминали в Каракоруме о его поражении под Козелеском…

Четвертая часть (заключительная)

…В Великом Новгороде не только приглашенный-нанятый князь Александр Ярославович, бояре, церковные отцы, но и простолюдины знали, что в прошлом году была получена тайная грамота из столицы Монгольской империи от самого великого хана Угедея, где он обещал не тронуть ни город, ни его земли, ни жителей, если новгородцы будут держать нейтралитет: не будут помогать княжествам во время похода монголо-татар на русские земли. Но, тревожно следя за продвижениями монголо-татарских войск по Северо- Восточной Руси, ни бояре, ни архиепископ и посадник и большинство жителей-новгородцев не были уверены, что татары сдержат обещание. Князь Александр почти не волновался-колебался: был уверен, что татары на Великий Новгород не пойдут, до того времени, пока не получил известие о том, что татары обложили Торжок. Никто никого не звал – собрались вдруг сами у Владыки: посадник, бояре-«золотопоясники», настоятели церквей и монастырей, купцы, хозяева рмесленных мастерских, богатые «житьи» мужи и другие знатные граждане-горожане. Послали за князем Александром Ярославовичем. Он слушал выступления с очень серьезным лицом, все время оглядывался на архиепископа Спиридона, но после того, как тот отговорился, князь встал во весь свой громадный рост. Весь преобразился: это был не юноша от роду восемнадцати лет, а муж, не имеющий возраста (по виду); светло-русые волосы – до широких плеч, вспыхнули огромные черные глазища лучезарным светом, излучая одновременно гнев и призыв-зов к возвышенному действу! Глядя на него и слушая его, не нужно было спрашивать, кто он такой: все было написано на внешности молодого князя, – начиная от фигуры и божественного выражения его лика – как будто от его полового цвета лица, опушенного золотистым пушком юношеских усов и бороды исходил какой-то неестественно неземной сияющий свет, который завораживал и притягивал, заставлял не отрываясь смотреть на него и слушать. Мощный рокочущий голос раздавался под сводами архиепископовской полаты.
– Слушал я вас и поразился: вы забыли Бога!.. Он дал нам жизнь!.. – и к земному бытию мы должны относиться по-божьи, а мы суетно молимся, всуе вспоминая о Нем, но все это так, как будто мимоходом – не всерьез. Вот отсюда и все дела наши земные идут так же, и вот и за грехи наши и беды на нашу Землю и на нас!.. Как дано к Вере нашей относиться, так и к делам нашим – к жизни надо быти. Раз уж заключили мир c татарами, то надо соблюдать. А мы что делаем? Под Коломну ушли наши робяты – не удержали их. Теперь собравшиеся к великому князю на Сити почему-то оказались в Торжке! Это как будто нарошно, чтобы мир с татарами порвать, сделано!.. Ведь мы решили, что лучше пережить татарский набег-проход по Руси, чем нам метнуться к католикам на Запад – тогда мы не просто земли потеряем, а души свои – себя… А татары нам торговлю с Югом и Востоком открыли как своим союзникам, без пошлин до самого Китая можно – ведь от Волжской Булгарии теперь там единая страна-империя Мунголов.
Шум, крики, ор. Несколько человек вскочили с мест, заорали:
– Значит, безбожники, сыроядцы жгут, разоряют наши города и веси, убивают женщин, детей и стариков, уводят в полон наших людей, а мы сиди, прикрываясь бусурманской грамотой! Это вот настоящий грех-то! Бросать своих близких на гибель…
Тебе, пришлый князь, Александр, и твоему отцу Ярославу Всеволодовичу, может, и лучше с татарами-то: всю власть и богатства на Руси получите, – остальных князей-то, восставших за свою землю и народ, добивают батыги, а нам срамно эдак-то!..
Князь Александр отпрянул назад, кого-то придавив, – это было не просто волнение!
– Вы что?!. Кто вместе с вами Великий Новгород готовил к обороне?!. Свою дружину привел и братьев с дружинами!.. Вместе с боярами, владыкой и  посадником  из  разрозненных  толп  мужиков  создал  полки,  которые под
руководством опытных воевод учатся совместным боевым действиям. А кто учил горожан укреплять стены заборолами, достраивать и укреплять сторожевые башни и остроги?!. Готовить смолу, составлять зажигательные смеси, отремонтировать старые, построить новые камнеметы!..
Голос Александра еще более напрягся:
– Город сдавать не собираюсь!..
Все вскочили (вмиг все стали едины!), закричали вместе с князем- воеводой:
– «Где Святая София, тут и Новгород! Станем как един за Святую Софию, умрем за Вольный Господин Великий Новгород!»
Все были готовы к битве не на жизнь, а на смерть!...

. . .
Когда сторожа князя Александра донесли ему весть, что татарские разъезды, настигшие у Игнача Креста бежавших торжокцев, уничтожив их, повернули обратно, он молился в Святой Софии и благодарил Бога за то, что надоумил отца его, Ярослава, и его, Александра, и Новгород подписать соглашение с татарами на мирный договор.
Болезненно обдумывая (еще раз) набег на Северо-Восточную Русь монголо-татар во главе с Джихангиром Бату, Александр вновь пришел к выводу, что с татарами, – в отличие от католиков-рыцарей, – можно и нужно заключать договоры, и в том числе союзнические: они хоть не христиане, но выполняют свои обязательства, если самим не нарушать. Ведь те города русские, которые выполнили требования Бату, были пощажены и не понесли урона, были сохранены, в отличие от тех, которые сражались. И тут у него вновь в голове – сомнения и жгучие непримиримые друг к другу мысли: «Как же так могу осуждать других!? Ведь и я бы не сдался и сражался до конца, если бы они пришли в Новгород!.. Тут надо ясным трезвым умом выбрать из двух зол меньшее, которое сохранит нашу Землю и народ!.. Союз с татарами хотя унижает нас, но сохранит нашу Православную Церковь – они не только  не трогают ее, а всячески даже поддерживают-помогают ей укрепиться, стать независимой от княжеской власти, сохранить государственность и, – самое главное, – мы душу свою сохраним, сохраняя Веру свою, так как мы, имея за своей спиной такого сильного союзника, как татары, мы оборонимся от Запада, которые являются истинными нашими врагами еще с дохристианских времен и которые ненавидят нас только за то, что мы, русские, есть, и  никогда не успокоятся, пока мы существуем, и защита и оборона от них – это быть нам сильными – неодолимыми для них!..» Мысленно связался с отцом –теперь он был един с ним мыслями и чувствами, поддерживал его во всем. Да, он должен быть как он, отец: ради своей Земли, языка и Веры, пересиливая свою гордыню, горячие чувства, все делать по точному расчету, пусть вопреки «свычаям и обычаям» русским. Но вначале нужно объединить Русь, взяв его в одни (свои!) руки, повернуть ее к Богу! – а это сделать могут помочь только татары, – в жизни все от Бога! – и научиться вместе с народом жить по-справедливости – по Правде!» Подумалось, что за грехи и глупость князя страдает не только сам князь, но и его народ. Вот яркий пример   такого
– это его стрий великий князь владимирский Юрий Веволодович: он понес божье наказание за то, что в 1233 году вместо помощи Волжской Булгарии (которую они попросили от великого русского князя) его войска шли по Булгарии и громили и разоряли мирные города и селения, – не ожидавших такого от своих союзников-русских, приглашенных для помощи от напавших на них монголо-татар. Тогда эмир Гази Бараджа, возглавлявший булгарские войска, из-за коварства русских потерпел жестокое поражение. И вот спустя пять лет этот Гази Бараджа со своей дружиной и приданным ему русским полком покарал за содеянный грех-неправду Юрия Всеволодовича вместе с его дружиной и его людьми на реке Сити.
Если бы не татары, то отцу его, Ярославу Всеволодовичу, не быть бы великим киевским князем и одновременно великим владимиро- суздальским. Об этом Александр подумал еще тогда, когда по вызову своего отца приехал в 1238 году в апреле во Владимер-на-Клязьме на съезд-совет русских князей, где великий киевский князь Ярослав Всеволодович, провозгласив себя еще и великим Владимиро-Суздальским князем (практически Северо-Восточной Руси!), распределял удельные земли- княжества между русскими князьями – вассалами великого князя. (Ярослав Всеволодович вместе со своей великокняжеской дружиной прибыл в Владимир-на-Клязьме в марте, когда вокруг шла война с монголо- татарами, враг, раскидав свои конные орды по Северо-Восточной Руси, не просто рыскал, а сжигал, разорял, уничтожал русские города и селения вместе с жителями,    которые    оказывали  сопротивление,   отказывались добровольно подчиниться, молодых и ремесленный люд угонял в рабство!... Но воины Бату-хана не трогали великокняжеских воинов Ярослава Всеволодовича,  и  он,  как  будто  не  замечая  их,  занялся   восстановлением
стольного града Владимира и его пригородов.)
. . .
В 1239 году князь Александр Ярославович женился на полоцкой княжне Александре. Это было для него величайшим событием: по примеру своего отца женился по любви, жена стала не только любимой женщиной, но и другом, матерью его детей, которые продолжили его дело: дело великого русского князя, повлиявшего на всю дальнейшую судьбу Руси, Великой Руси – России!
Во время свадьбы Александр уединился с отцом, неожиданно вдруг повернулся к нему необычно серьезным взволнованным лицом и, глядя в глаза, спросил задрожавшим голосом:
– Отец, а нужно ли было ездить тебе в Булгар и отвозить татарам дань?!. – ведь они даже намека на это не делали!
У Ярослава Всеволодовича сузились зрачки, бородатое лицо  напряглось, мелкий бисер-пот выступил на высоком лбу.
– Сыне, мы уж с тобой вроде бы едине: ты ведь понял, что татарове нам с тобой не вороги, а союзники. Не будь их, нам бы не видать великокняжеской власти! Как они нас возвысили: в наших руках главный русский град Южной Руси Кыев с его плодородными и многолюдными землями и вся Северо-Восточная Русь (правда, пощипана татарвой, но ранки срастутся, покроются молодыми острыми перьями и будет еще сильнее, злее к врагам и с нами послушнее), а через тебя, сыне, зауздан Великий Новгород и вместе с ним связанная Северо-Западная Русь! Да, они прошлись со своими комонными табунами по Залесским русским землям, но они оставили державный строй и власть, при этом очистили от нечисти, болезней и грехов, главное, возвысили Веру нашу; в отличие от татар, свинорылые католики- рыцари, если прорвутся к нам, уничтожат нашу государственность, искоренят душу русскую, навязав нам свою чужеродную, – пусть и христианскую! – веру, по которой все продается и покупается, когда богатство-деньги ценнее, чем честность, порядочность, любовь и Родина. Приняв такое, мы как народ исчезнем с лика земного!.. Запад – вот кто нам враг! От него нам грозит погибель, но когда за нашими спинами будет Восток (а еще лучше, когда он станет нашим союзником), то нас уже никакие швайны-доги-рыцари не одолеют! Мы ведь многожды говорили об этом!..
Александр расслабленно широко улыбнулся отцу – в черных  большущих глазах его слезы: – Я тоже об этом так же думаю! Это понял  давно, и Бог нам в нашем деле поможет – хотел еще раз убедиться… И мир мы так на русской земле учиним, а не погибель!..
Запад решил, что пришло их время, чтобы покончить с русскими навсегда, и в 1240 и 1242 годах предпринял громадные усилия-походы на Русь. Но Бог не для того создал этот вселенский народ, чтобы он, не выполнив свое  мировое  Предназначение  на  Земле,  погиб-исчез!  Тем  и     отличается великий народ, что трудности, потрясения не ослабляют, а, наоборот, усиливают, делают его непобедимым. Да и руководят в такие времена вожди, как правило, люди одаренные, как Александр Ярославович. В 1240 году к устью реки Ижоры пристали и встали лагерем под командованием ярла (князя) Ульфа Фаси и зятя короля Биргера Магнуссон (ярлом станет в 1248 году) шведские войска (в их рядах, кроме того, были норвежцы, датчане и воины финской племени суоми и еми – численность последних в несколько раз превышала католиков-рыцарей). Биргер, уверенный в победе, послал князю Александру: «Если можешь мне сопротивляться, то я уже здесь, воюю твою землю!» До этого в 1238 году шведского короля Эриха Картавого Римский Папа «благословил» на крестовый поход против новгородцев, всем участникам похода против русских заранее «отпустил грехи».
Во время сражения-битвы проявляются высшие человеческие качества: как физические, умственные, морально-нравственно-патриотические, так и военно-профессиональные умения и навыки, и, как правило, кроме того, у победителя выявляется превосходство в оружии, стратегии и  тактике  ведения боя. Все это было в войсках князя Александра (как награду за победу над шведами в этой битве он получил прозвище-звание – Невский). С самого начала русские войска под командованием Александра Невского повели себя необычно: не так, как от них ожидали враги, многое стали делать «по- татарски»: все войско свое Александр посадил на коней (даже пеших), потому неожиданно быстро появился под шведским лагерем, атаковал врага, построившись не сплошной стенкой-рядами, как принято было в то время, а разбившись на группы-отряды, которые вели вначале прицельный бой из луков, то есть до контактного рукопашного сражения шведов практически уничтожили-выбили из строя, оставшихся раненых, деморализованных добивали мечами, короткими копьями (с крюками на конце). Тот факт, каковы были потери и результаты битвы, говорят сами по себе о гениальности победителя-полководца Александра Невского: 20 человек погибли у русских, у шведов – три корабля с трупами (брали только своих, шведов), а остальных – не рыцарей – они не только не подобрали, не похоронили, а бросили на месте сражения. И на века остались в памяти нашего   народа   слова   Великого   Александра,   сказанные   своим    воинам:
«Братья! Не в силе Бог, а в Правде!»
В 1242 году Александр Невский возглавил объединенное русское войско, состоящее из своей личной княжеской дружины, из добровольцев Великого Новгорода, псовских воинов и владимиро-суздальских полков под командованием великого князя владимирского Андрея Ярославовича    (надо отметить, что эти полки составляли большую часть русского воинства, – разве можно было набрать такое количество воинов, если бы Батый, пройдя по тем землям, действительно их опустошил?!) и повел навстречу вторгнувшимся на Псковские земли, на Псков немецким рыцарям. (К врагам присоединился псковский князь-изменник Ярослав Владимирович.) Когда, где, как произошла битва с немецкими захватчиками, также описано прекрасно учеными-историками, в художественной литературе и в летописях, потому  нет смысла повторяться, но все-таки надо лишь отметить, что русские вновь, как в битве на Неве со шведами, применили татарскую тактику ведения боя – основной урон наносили до сближения – выбивали противника лучными и самострельными стрелами, а затем, атаковав, вступив в контактный бой с оставшимися в строю рыцарями (…остальных – практически без защитных доспехов  –  не  осталось  в  строю!),  но  уже  израненными,    психологически
«сломленными», ловко орудуя копьями с крюками, стаскивали их с седел на лед, где они, подобно черепахам, оказавшимся опрокинутыми на спины, не могли самостоятельно подняться на ноги…
Так в 1242 году был временно остановлен 500-летний натиск «немцев» нах Ост!..

. . .
Как мы видели, судя уже только по тому, сколько и какого войска выставила Северо-Восточная Русь весной 1242 года против Запада, можно судить, что жизнь на Владимирско-Суздальской Руси  практически возродилась сразу же после «прохода» по этим землям монголо-татарских туменей во главе с Джихангиром Бату. В те далекие века все-таки абсолютно большая часть населения Руси жила на огромных необъятных лесных просторах, потому, выйдя из лесов, быстро восстановила-построила-срубила избы, города, которые были разрушены. (Их было не так и много, оказавших сопротивление татарам – по пальцам можно сосчитать!) А то, что татары взяли с покорившихся городов одну десятую – это 10% (разово!) – современные налоги больше, – конечно, люди не только не умерли с голода, но могли трудиться, строить-созидать – множиться, развиваться…

. . .
Гуюк-хан в Каракоруме и особенно Бату-хан в Берке (Золотая Орда) очень нуждались в поддержке-помощи русских земель, потому они помогли: сделали все, чтобы власть на Руси оказалась в руках их союзников:   Ярослава
 
Всеволодовича и его сыновей, в частности Александра, – и чтобы эти княжества были сильными и бое- и дееспособными.
Они, великий хан и хан Золотой Орды, пошли на уступки великим князьям: вначале отменили рекрутский набор русских в монголо-татарское войско, – которое заменили сбором дани на Руси; затем пошли еще дальше: отозвали своих сборщиков налогов (баскаков) и дали право самим великим русским князьям собирать дань. Вот тут-то и началось иго, но не монголо- татарское, а русское великокняжеское: если татары брали умеренную дань, чтобы население могло жить, плодиться, развиваться, и в неурожайные годы совсем не собирали, то великие князья минимум брали в 3–4 раза больше: одна часть («истинная» дань) – татарам, другая – великому князю, третью – тиун присваивал себе. (Как правило, тиуны-чиновники были из «подлого рода» или торгашами, потому присваивать, воровать – это у них в генах: – причем тут грех, нехорошо-подло: они же не церковники и не дворяне – все равно им определено Богом после смерти смертного тела душе, распадшейся на биолептоны, быть затянутыми в просторах Вселенной в биоэнергетические поля Ада и вечно страдать от мук…) Но Русь развивалась, крепла и мощнела – особенно за счет населения, относящегося или прикрепленного к монастырям, церквям. В этих населенных пунктах и на территориях, освобожденных от всякой подати указами и грамотами великих ханов (для примера лишь два Указа ханов Золотой Орды Менгу-Тимура и Узбека: «…На Руси да не дерзнет никто посрамлять церквей и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными  от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, леса, луга, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все принадлежит Богу, и сами они Божьи. Да помолятся они о нас…» – «…Все чины православной церкви и монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелиться издеваться над православной верой или оскорбить церковь, монастырь, часовню, тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога…»), опережающими темпами росла промышленность, развивались культура, торговля и промыслы. Эти православные государства (государства в государстве), поддерживая культурные, духовные и торгово-промышленные связи со всеми местами и областями Руси, сыграли роль локомотивов, которые не только не дали потухнуть жизни на Руси, но и помогли вытянуть  из труднейших положений русские земли и вырвать страну вперед: Русь –
 
союзник-данник Золотой Орды – опередила и оставила далеко позади по промышленно-военному потенциалу, говоря современным языком, Монголо-Татарское ханство!.. – и только за одно это мы, коренные народы России: великороссы и угро-финские – в великом пожизненном долгу перед Святой Православной Русской Церковью!!!
Вместо эпилога
Прошло и пришло время, и Русь освободилась от союзническо- даннических отношений с Золотой Ордой (Большой Ордой)! А произошло это в 1471 году, когда русские по приказу государя Ивана Третьего совершили поход во главе с воеводой Костей Юрьевым на столицу Золотой Орды (Большой Орды) Сарай-Беркэ. Все документально подтверждено (даже археологическими раскопками Ленинградским НИИ) – русские не только захватили город, уничтожили все запасы оружия, а «множесто татар изсекоша, жены и их дети в полон поимаше и множества полону вземше возвратишася». Среди пленниц были и «царские женки». После 1471 года Русь уже никогда не платила «дань» (не в 1478 году, как принято считать!!!). (Подробно и интересно написано в художественно- историческо-документальной повести «Упреждающий удар!», изданной Волго-Вятским книжным издательством в 1992 году. 144 стр., тираж 10 000; автор В. К. Росайте (Чернов)… – найдите в Интернете.)

«Быть бессмертным не в силе, но надежда моя:
если будет Россия, значит, буду и я»!!!
Е. Евтушенко

 
Литературно-художественное издание


Чернов Вениамин Константинович





НЕ ПОКОРЕННАЯ БАТЫЕМ РУСЬ!







Редактор: Т. Н. Котельникова Компьютерная верстка: З. В. Шиловой Дизайн обложки А. А. Харунжевой

Подписано в печать11.07.16 Формат 60х84/16.
Бумага офсетная. Усл. печ. л. 19,9. Тираж 500 экз.
Заказ № 64.



Отпечатано в полиграфическом цехе издательства ООО «Радуга-ПРЕСС»
т. (8332) 262-390. 610002, г. Киров, ул. Ленина, 83.