Сарай

Никакого конфликта могло и не быть, но старик упёрся. Крепкий, надо сказать, старик, хоть и покрытый морщинами, старой закалки, таких нынче не делают. Вместо правой руки рукав завязанный в узел – во время гневной тирады он кричит, что потерял её на войне, и этой истории веришь. Такие люди за свою долгую жизнь проходят и огонь и воду, и только медные трубы никогда не встретятся на их пути.  Вот он, стоит посредине своего сарая в кепке, мятой клетчатой рубашке и спортивных штанах и осуждающе смотрит на всех суровыми голубыми глазами. Из-под кепки в разные торчат белые, как снег волосы, лицо всё вспотело от жары, ноги чуть подрагивают – видно, что уже устал на июльском солнцепёке, переволновался, перенервничал, но не сдаётся. Упорно гнёт свою линию, заявляет всем, немного шамкая беззубым ртом, тряся кулаком своей единственной руки:
- Я под Сталинградом стоял, оборону сдержал и здесь выстою, не отдам, ни за что не отдам вам разорителям, ни пяди земли!
Не смотря на свой преклонный возраст, старик прекрасно видело, отменно слышал и передвигался на своих двоих без палочки.
- И что теперь делать будем? – спрашивает Сашка Куракин у Гриши Сорокина. Тот ещё раз смотрит на деда, затягивается сигаретой и выпуская дым спокойно отвечает: 
-Пока ничего, пусть стоит.
- А если его тепловой удар хватит? Если он от инфаркта загнётся?
- Что ты предлагаешь? Чтобы два полицейских среди бела дня на глазах у всего честного народа и журналистов силой вытаскивали деда из его сарая?
-Звучит не очень.
- Да в данной ситуации всё не очень. Вон наш депутат того и гляди взорвётся.
Депутат Артём Николаевич действительно очень нервничает. Лицо его раскраснелось, а под ногами скопилась целая куча окурков. На его одутловатом лоснящемся от пота лице негодование: он с помпой хотел снести старые полуразваленные сараи, вызвал местное телевидение, подготовил речь, которую уже хотел начать со слов: «По многочисленным просьбам жителей нашего микрорайона…», а тут этот боец невидимого фронта.
Рядом с ним снуёт его помощник Гена Хвостов и никак не может найти себе места, что раздражает депутата ещё больше упёртого старика.
Хвостов, плюясь, ругается на чём свет стоит:
-Проклятый пенсионер! Ну, что ему упёрлось? Уже на ладан дышит, а всё скандалит! Сволочь! Садист! Всё выступление испортил своим демаршем! Как чувствовал я сегодня, как чувствовал, что без скандала не обойдётся!
- Успокойся, Гена, - обрывает его Артём Николаевич, - ты мне лучше скажи, чего он хочет? Больше денег?
- Да, хрен его знает, я уточнял у Кузовковой, он вообще от денег отказался, встал в позу, мол, не дам сносить, и всё тут. Прибил бы прям на месте! Делать им нечего, вот они и цепляются по любому поводу, лучше б в домино с дружками сидел и играл!
- Гена, ещё раз повторяю, не суетись, успокойся, - осаживает своего помощника депутат, - я сам уже на взводе, но нельзя, чтобы это заметили, особенно телевизионщики. А то нас с говном съедят. К тому же смотри, солнышко яркое, дед вон весь дрожит, долго он не простоит. Скорая уже подъехала. Сейчас ему похуже станет, мы его и сдадим.
- Главное, чтобы он прямо тут не откинулся.
- Типун тебе на язык, Гена, скажешь тоже! Давай, я докурю, и проведём ещё один раунд переговоров. Может, и сломается.
Сорокин в который раз внимательно изучил сараи. Доски давно уже сгнили, правый бок покосился, крыша в паре мест провалилась. Чего старик так упирается, непонятно. Этот хлам давно пора сносить.
В этой части города сплошь двухэтажные дома, построены практически сразу после войны, в них даже ванной нет. Квартиры маленькие, раньше этими сараями пользовались, чтобы всякий хлам хранить, одежду старую, соленья там, варенья, а теперь, кому они такие нужны?
Может, конечно, как предположил Куракин, пока они сюда ехали, старик там золото Колчака прячет, но по его виду этого не скажешь. Хороший старик, принципиальный. Такой простоит столько, сколько нужно, ни пяди не уступит. Таких не из теста лепят, а в кузнице куют.
Соседи его, жители этого двора с других домов тоже стоят, возмущаются.
- Безобразие это! – кричит растрёпанная полная женщина в халате средних лет, - почему его полиция не забирает, это же хулиганство!
- Не то слово, - вторит ей в унисон, невысокая рыжая женщина в очках и розовом платье - сколько лет добивались, чтобы эти гнилушки снесли, а из-за этого дурака депутат плюнет и уедет.
- Как уедут? – громогласно волнуется молодая мамочка, держа за руку парнишку лет семи, который истово ковыряется у себя в носу, пока мать увлечена. – Да, наши дети там постоянно лазят, если это оставят, то он не дай Бог поранится!
Ей вторят другие мамочки, кто с детьми, кто без детей: - Каждый день их там ловим! – Того и гляди ребёнок расшибётся! – Пусть снесут эту дрянь!
- за детьми своими следить надо, - встревает мужской голос, за что сразу же огребает порцию отборной брани, долетающей до него волной бурного возмущения. Разобрать ничего невозможно – возгласы мамочек сливаются в гвалт, похожий на куриное квохтанье.
- Дедушка, ну это же полное безобразие! Не позорьтесь!  - кричит высокий интеллигентного вида мужчина при галстуке и в очках в золотой оправе, которая очень ярко отблёскивает на солнце. –Вы же взрослый человек, а устраивайте здесь концерт!
- Да кончайте с ним базар! – ревёт толстый лысый мужик, с опухшими глазами и трёхдневной щетиной на лице! Давайте сами этого пенька оттуда выволочем!
 - Михалыч, старый чёрт! – вопит старику какая-то бабка – Что ж ты на старости лет-то творишь?! Ох, Марьюшка твоя тебя не видит! Уйди домой дурак! Уйди, чёрт ты однорукий!
Остальные старушки тоже начинают что есть мочи блажить и поливать старика, используя разнообразные, в том числе и непечатные конструкции.
- Вон опять депутат пошёл разговаривать! – объявляет кто-то.
Артём Николаевич встаёт перед жителями с поднятыми руками и уверенным голосом заявляет:
- Не волнуйтесь, дорогие жители, сейчас всё решим, успокойтесь, не переживайте!
Уверенным шагом он направляется к старику, широко расставив плечи, за ним мелкими шажками семенит его помощник, прижимая к себе подмышкой большую чёрную папку. Старик буравит их суровым взглядом.
- Яков Михайлович, - депутат обращается к старику ласково, словно к ребёнку, - ну, вы же взрослый человек, ну что вы тут такое устроили? – Артём Николаевич пытается улыбнуться как можно шире, но улыбка выходит натянутой.
Помощник Гена косится на журналистов – те всё снимают на камеру, неотрывно следя за происходящим, для них-то чем горячее история, тем лучше, стервятники!
Старик продолжает молча смотреть на депутата, стоя в четырёх стенах своего старого сарая.
- Вас не устраивает цена? Давайте, я вам лично от себя добавлю! Вы всё-таки ветеран войны, мы вас очень уважаем! Посмотрите, тут же дети, вы же к ним в школу на 9 мая, что они о вас подумают? Мы ведь на месте этих сараев для них хотим построить детскую площадку, а вы мешаете их снести. Разве это порядочно? Да и за что вы держитесь? Хотите, чтобы эта дрянь рухнула вам на голову в один прекрасный день?
- Не отдам, - старик произносит это буквально по буквам, - фашист ты, прихлебатель, ничего я тебе не отдам. Площадку он построит! Как в соседнем дворе? Где твой брательник пивнушку открыл на месте их сараев? Им ты тоже площадку обещал?! Нет, не получите, и гвоздя вам не отдам! Я эти сараи вот этими руками, то есть рукой строил, а вам бы только ломать! Ничего беречь не умейте, ничего своего сделать не можете, только чужое портить!
- Это безобразие, Яков Михайлович, - верещит помощник депутата, - про брата заявляю, всем заявляю, что обвинения голословны! Да, мы на вас за клевету в суд подать можем, несмотря на все ваши заслуги и регалии! Подадим, а Артём Николаевич? Головой мотайте, эх, святой вы человек!
Помощник вещает громко, на весь двор, не прекращая косится на телевизионщиков.
 Артём Николаевич больше не смотрит на старика. Он разворачивается и быстрым шагом идёт к Сорокину и Куракину прямо по густой зелёной траве. Лицо у него красное, кажется, что он вот-вот вскипит на солнцепёке, словно чайник на плите.
- Достаньте его оттуда! – командует он полицейским. – Что хотите делайте, но чтобы этого маразматика сию же секунду там не было!
Толпа снова кричит. Доносятся оскорбления и даже угрозы. Куракин хочет идти к старику, но Сорокин его останавливает.
- Подожди, Сань, я сам попробую.
Он идёт вперёд глядя на Якова Михайловича, который в бессилии и отчаянии садится на пол, чуть не плача. Толпа напирает, до Сорокина доносится:
- Наконец-то, полиция ожила. –А они без пинка ничего не могут. – Сейчас этого старого пенька урезонят! – Штраф ему нужно впаять! 
Сорокин подходит к старику, и тот поднимает на него глаза. На душе у полицейского тяжело и противно.  Григорий видит, что он готов сдаться:
- Наручники только на меня не наденете, придётся так брать, - вздыхает он.
- Подвинься, дед, - говорит Григорий. Дед послушно двигается и Сорокин садится рядом.
- Вы что делайте?! Давайте, вытаскивайте его оттуда! - подлетает к злополучному сараю помощник депутата.
- Уйди отсюда – тихо говорит ему Григорий.
 - Что?! -  негодуя восклицает Хвостов, глаза его буквально выезжают из орбит от возмущения.
- Ты слышал. Иди отсюда, пока я тебе не навалял.
- Я буду на вас жаловаться.
- Ваше право, только сгинь отсюда!
Помощник депутата разворачивается на каблуках своих блестящих новеньких ботинок, оставляя в земле глубокий след.
Яков Михайлович снимает кепку. Голова его изрядно вспотела, волосы прилипли по лбу, по веская катятся капельки пота:
- Проиграл я, милок, - с досадой говорит он, - не ты, так кто другой меня вытащит. Они снесут, всё снесут.
- Снесут, врать не буду.
Старик смотрит на ярко-голубое небо по которому весело пробегают кучерявые барашки белых облаков изредка прикрывая палящее солнце. Толпа продолжает галдеть и оскорблять его.
Григорий оглядывается по сторонам. Никаких вещей у Якова Михайловича и в помине нет – кругом пусто. Сорокин кладёт ему руку на плечо и спрашивает:
- Скажите, почему вы не хотите, чтобы эти сараи сносили?
- Мы с сыном их строили. Он тогда ещё здоров был. Представляешь сынок, молодой, здоровый парень, крепкий, закалённый, спортсмен и тут бах, рак крови. И увядает у меня на глазах. Он ведь все эти доски на себе таскал, весь двор нам помогал, кто привезёт что, кто где подсобит. А мой Серёга был рад стараться. Он всегда для людей, всё для людей. Всегда улыбался, дружил со всеми У меня после него ничего не осталось, только фотографии, да несколько вещей. Он не успел жениться, детей завести, ничего не успел. Жена вот год назад умерла, и теперь я один на всём свете. Ноги болят, ходить далеко не могу. Выходил во двор, смотрел на эти сараи, и сына своего вспоминал.
Из глаз старика покатились крупные слёзы. Они змейкой сползли по щекам и упали за воротник.
- Пойдёмте, - сказал Сорокин, - я хочу посмотреть фотографии. Покажите мне?
Яков Михайлович кивнул.
- Покажу, только тебе оно зачем? Не трать время на старика, у тебя работа такая, сынок, тебе её делать надо, я всё понимаю, а меня не стоит обнадёживать.
- Нет – нет, я с удовольствием посмотрю, давайте. И друга моего прихватим. Он тоже про вашего сына послушает. Про хороших людей слушать – никакого времени не жалко, давайте.
Сорокин помог Якову Михайловичу подняться с земли.
- Ты иди, - прошептал он, - а я ещё секундочку постою.
Григорий вышел из сарая и посмотрел на однорукого старика, на его серьёзное, сосредоточенное лицо, немного ссутуленную спину, и ему показалось, что если бы у него в этот момент было две руки, он как библейский Самсон обрушил бы на себя эти сараи, похоронив себя под их сводами.
Яков Михайлович вышел под улюлюканье и гневные возгласы толпы, кто-то даже ехидно зааплодировал. Со всех сторон доносилось:
- Дурак, столько времени отнял! – Не жилось тебе спокойно! – Ради чего там сидел? – Лечиться надо, таблетки не забывай принимать!
-  Не останавливайтесь, по сторонам не смотрите. Саша, пойдём! – крикнул он Куракину.
- Вы, молодец! – крикнул ему Артём Николаевич, когда они поравнялись! – Не обращайте внимания на моего помощника, он будет наказан, а вас я отблагодарю.
Сорокин поглядел депутату прямо в глаза:
- Спасибо вам, конечно, большое, но лучше свою благодарность затолкайте себе в жопу!
Депутат опешил, а телевизионщики немного пригорюнились – если бы такое можно было включить в эфир, рейтинги, наверняка побили бы все рекорды…
…Сорокин, Куракин и Яков Михайлович смотрели фотоальбом. На фотографиях высокий, мускулистый юноша с тонкими усиками, совершал переворот на турнике, на другой пел под гитару вместе с друзьями в каком-то походе, на третьей, обнимал красивую девушку с длинными кудрявыми волосами.
Во дворе закончилась речь депутата. Перестали звучать аплодисменты. Со второй попытки завёлся и грозно зарокотал бульдозер, послышался лязг металла, затем звук ломающихся досок. Машина не умеет беречь, не знает пощады и сострадания. Под гусеницами тяжёлого бульдозера, под обломками старых досок насквозь прогнивших старых сараев медленно угасал огонёк безвозвратно ушедшего прошлого.