Игра в смерть

 Наконец, дед умер.
 Мы старались на похоронах не ржать в открытую, но мать издевалась надо мной и смешила всякий раз, когда никто не видел, или корчила рожи из-за чьей-нибудь скорбной спины, изображая зомби. Я несколько раз чуть действительно не раскололся и не засмеялся в открытую. Приходилось резко закрывать лицо ладонями и убегать в сторону, будто плачу, а сам пережимаю в этот момент себе рот, задыхаясь от смеха.

 Папка наш, тот ещё дундук, действительно вздумал скорбеть - сморщил печальную моську и пустил слезу. Мы с мамой переглянулись дико и, если бы не люди вокруг, то покрутили бы у виска пальцами. Обычные люди нас вообще удивляют своей глупостью: нам сложно понять, откуда в них рождается сострадание, печаль и грусть. Это похоже на природную ошибку, ведь в борьбе за выживание состраданию нет места.

 А дед лежал в гробу как гусар - напомажен, напудрен, причёсан волосок к волоску. Он, каналья, требовал себе дорогущий гроб, но мама сказала, что дорогой пусть покупает за свои деньги, мы же можем позволить только обычный из досок, обтянутых красной тканью, ну, может быть, рюшечки будут по краю идти, но не более того, ведь мы уже отложили критическую сумму на переезд и новый паспорт для деда. Он тогда, помню, обиделся, закричал, мол в тысяча девятьсот двадцатом его хоронили как маршала - везли до могилы на лафете, а потом ещё и в воздух палили из ружей, что в те времена вообще было страшной роскошью. И он действительно не врёт, потому что есть фотографии с тех похорон - это правда было масштабное и красивое событие: гроб был застелен цветами, как покрывалом, толпа вокруг абсолютно скорбная и многие с заплаканными лицами. Сейчас уже не так, и людей на похороны пришло мало и масштаб, конечно, гораздо мельче; ни о каком лафете и речи не стоит, мы с трудом договорились с таджиками, чтоб они вынесли гроб из квартиры и засунули его в перекрашенный автобус.

  С могильщиками мы заранее обсуждали, чтоб они не рыли глубокую яму. Они говорят - без проблем, но придётся доплатить. Мы опешили их наглости - как, говорим, доплатить? Вам же меньше придётся работать, это вы наоборот должны с нас взять меньше денег. А они ни в какую. Мама тогда чуть не сорвалась на них, но я сжал её руку посильней и она удержалась в своём обличье. Но говорит, мол, давайте лопаты, мы сами выкопаем нужную яму. А те смеются, говорят, что никто не имеет право копать на территории кладбища, кроме квалифицированных могильщиков второго разряда с прибавкой на особо сложном объекте.

 Единственное, что удалось деду из нас выбить - это оркестр. Музыканты, конечно приехали пьяненькие и где-то по дороге потеряли барабанную палку с войлочным набалдашником, но отыграли в итоге вполне себе пристойно.
 Мне всё это представление было в диковинку и я старался запомнить нюансы и детали, мама всегда держалась рядом со мной и подробно всё рассказывала - для чего делается то, для чего это. Меня в семье особенно любили и оберегали. С младенческих лет я знал, что у меня будет большое будущее и те специальные знания, передаваемые мне дедом и его древними фолиантами, впитывал с трепетом и любовью. Сейчас мы остановились на рунических заклинаниях древних албанских стригоев, несправедливо уничтоженных лютым Князем Энвером Бледноруким ещё в четырнадцатом веке. Тогда, семь столетий назад, Мировой Синдикат Охоты на мертвецов подумал, что одержал победу над вампирами, но они не учли того, что самым старшим из тех, на кого они охотились было, по меньшей мере, от восьми до тринадцати веков от роду и огромный опыт, нажитый за такое количество лет, позволил им прибегнуть к замечательному ухищрению в виде “игры в смерть”. Именно это сейчас и проделывал мой дед, для того, чтоб его не заподозрили.

 С кладбища мы вернулись домой весёлые и сели отмечать. Мама в лицах показывала стариков, пришедших проститься с дедом и это было невыносимо смешно - я катался по полу, схватившись за живот, и умолял её прекратить, иначе я просто помру прямо сейчас и ей придётся идти к могильщикам и снова с ними разговаривать. Но она, безумица, оперевшись на стул и изменив голос до неузнаваемости, произносила надгробную речь от лица тощей старушонки:
 - Фёдор Палыч, дорогой наш товарищ, - говорила мама, - безвременно покинул нас. Он был образцовым человеком и примерным гражданином.
 - Прекрати, мамочка, умоляю, - рыдал я от хохота.
 - Нам грустно провожать его в последний путь, - не унималась мать, - но этот старый хрыч попил всю нашу кровь и сейчас лежит в этом дорогом гробу и потешается над нами.

 Я так сильно не смеялся никогда. А папка сидел бледный и грустный с опущенной головой и только пил водку. А мама разыгралась не на шутку и я заметил дикий блеск в её глазах - так бывало, когда она планировала сделать что-то выходящее за рамки. Вот и сейчас она уставилась на нашего папку и мне ничего не оставалось, как поддержать её, к тому же я начинал испытывать голод.
 Папка безропотно лежал на полу, а мы сосали его кровь - я впился в шею, а мама припала к руке. Тут главное вовремя остановиться, чтоб он не двинул коней. Папка у нас в этот раз попался хороший, хоть и малохольный - зарплату приносил в семью, жене не прекословил и меня не трогал. Но почему-то часто плакал.

 Мы двое суток ждали сигнала от деда, но была тишина. На четвёртый день мама уже лезла на стену и предупредила меня, что ночью идём на кладбище.
 Папку мы накачали водкой и оставили сторожить дом, взяли маленькую сапёрную лопату и противень из духовки (ничего другого не было), чтоб копать. Могилка была нетронута, дед словно не собирался вылезать. Мы уже грешным делом подумали, что как-то не так похоронили. Стали откапывать, светя тусклыми фонариками и провозились так несколько часов. Все перемазанные в земле и уставшие как собаки, мы наконец добрались до крышки гроба и, проломив в районе головы, вытащили доски. Дед лежал весь синий и совсем не живой. Мать стала нервничать, шлёпала его по щекам, приказала мне читать “заклинания воскресших”, при этом плеснула ему в рот папкиной крови из майонезной банки, но дед не реагировал. Так мы воскрешали к жизни деда до самого рассвета и, уже вытащив его из гроба наверх, заметили, что под пиджаком у него что-то топорщится.

 Никогда я не смогу забыть мамин крик, от которого облетели листья на деревьях вокруг, несколько птиц упали камнем вниз, а мёртвые вздрогнули в своих прогнивших гробах и перекрестились. Из груди деда торчал короткий обрубок дерева и мне не надо было долго присматриваться, чтобы опознать осину, это проклятое дерево, у которого листья дрожат даже без ветра - оно стало источником безвозвратной гибели моего великого деда.
 - Я убью её! Я найду её! Отец, клянусь, она не будет жить!
 Мама говорила о той самой тощей старушке, которую ещё недавно пародировала с таким удовольствием. Как же мы не догадались, ведь она постоянно крутилась вокруг гроба, а мы расслабились и позволили ей оставаться с телом деда наедине.

 К нам уже бежали охранники кладбища вместе с полицией и кричали грозно. Я сидел на куче свежей земли и осознание накатывало на меня - ведь теперь мне предстоит возглавить эту семью и держать слово на совете перед старейшинами, хоть мне всего ещё одиннадцать лет. Я не успел многому научиться, я даже не знаю сколько городов переходит в мою власть.

 Мамины глаза налились кровью, она собиралась порвать охрану, но я жестом усмирил её, она повиновалась. Думаю, что, отсидев пару лет, мама спокойно выйдет, пухлая от крови сокамерников, и мы начнём новую интересную жизнь. Ведь впереди у нас долгие столетия борьбы за выживание.