Русская кровь

Он и это не вспомнил. Он знал об этом всегда. Точнее, как он мог не знать, когда на его глазах ложились, как скошенные серпом, от пулеметных очередей его ребята? Но он всегда помнил, что невозможно всё и всех уничтожить,  «между мёртвыми всегда будут полуживые». Они-то и  выберутся из любой канавы шириной даже пяти шагов, глубиной, доходящей местами одной сажени, из любой катастрофы, бездны, бесконечной, неподвижной и нетленной, нежития.

И когда он прочитал об этом громком эпизоде Первой мировой в журнале «Вопросы истории», он радостно закивал головой, придя в страшное волнение. Как будто сам себя пытаясь еще раз убедить в том, что так оно и было.
Так - да не совсем. Ибо автор публикации писал, пользуясь военными архивами, а он, Татищев, мог бы ему получше рассказать, что и как было.
Потому что он своими глазами видел, как в июле 1916 года, уже на Волыни, в боях на подступах к Ковелю, русские полки вброд форсировали лесистые теснины, болотистые рукава Стохода, реки «Ста рукавов».
Руки ее расползаются на сотню русел, рукавов, пойм и островов, как щупальца, тянувшиеся за русской армией, чтобы затащить ее на глубину.
Но ему не было тогда страшно, нет. Напротив, он снова и снова, как в первый раз…
Хотя нет, не надо лгать перед лицом истории, перед ликом Вечности. В первом бою, во время огневого шквала, – струсил, присел, и пытался голову засунуть хоть в песок, хоть в дупло векового дуба, лишь бы не слышать, как рвутся снаряды, убивая лучших солдат Его Императорского Величества.
 …Как потом рассказывали однополчане, 15 июля в самом первом своем бою (который позже историки назовут «Стоходской мясорубкой», а Стоход – Летой, утащившей на дно русскую Императорскую гвардию)  погиб  младший сын барона фон Мекка Аттал, ушедший в армию добровольцем. Он не особо хорошо знал его, пару раз едва поговорили. Он был замкнул, неразговорчив, служил поручиком лейб-гвардии Преображенского полка. Как странно,  что за славу Российской империи сын немецкого барона погиб от немецкой же пули и чистокровная англичанка, великая княгиня Елизавета Федоровна помогла доставить его тело в Петроград для прощания с преображенцами.
И надо же было так случиться, что в день его похорон пал его любимый киргизский степной скакун, которого смерть повела прямо на солнце.
Елизавета Федоровна сама еще тогда не знала, какой ей уготовлен конец. Он бы и ее должен был спасти.  Когда внучка самой королевы Виктории, сестра царицы, постигшая истинную любовь в этом мире, только когда перешла в православие,  живой сброшенная в шахту, взорванную гранатами, заваленную бревнами, засыпанную землей,  умирая, она оторвала край своей монашеской одежды и отерла, перевязала  рану князю Иоанну Константиновичу, из которой текла уже русская кровь.
Он бы и их всех спас, жаль тогда ему сил не хватило. Это сейчас он все может. Тогда он просто еще не знал своих возможностей, как и всякий человек, который живет, живет, и не знает, ради чего он родился, и когда и за что он умрет.
 А тогда  он был от них далеко…Но расстоянии двух тысяч  четыреста шестидесяти трех километров…Он высчитал это, потому что хотел себя убедить, что в мире нет ничего невозможного. Он привык все всегда просчитывать, в 1988 году окончил МАИ и недолго работал по своей специальности – «создание торпедо-ракетного оружия». Потому что не хотел создавать оружие, не хотел убивать. Но если он заметит, что где-то заплакал ребенок, он будет для себя это считать вызовом. И он  придет, сделает, он создаст…
Впервые он испытал неведомый ему прилив сил во втором Ковельском бою.  Он – лидер атаки, он все равно уцелеет, и если из этой битвы никто кроме не выживет, он все равно соберет новых ребят, и они снова пойдут в бой.
На секунду в этот сюжет, который Юрий Геннадьевич называет фабулой (он сам случайно услышал этот разговор через приоткрытую дверь в кабинет лечврача). И засмеялся. Не обиделся. Господи, какой Юрий Геннадьевич наивный, он добрый, хороший, интеллигентный человек, но почему-то не верит ему. А он – сам Татищев, он обязан ему верить. Он обязан раз и навсегда  понять, что они в Конторе уже работают над этим, захватили ряд полей будущего…И там дети уже не плачут.  Они все смогут, все отвоюют, все вернут – от Порт-Артура до Ковеля. На дворе стоял только 1994 год, у них еще есть время………………
На секунду в этот сюжет, как в мозаику, инкрустацией вставился фрагмент из другой его галлюцинации, как осколок в живую пульсирующую плоть.  И он только сейчас осознал, что именно то событие и  было первичное, и потом несколько раз повторялся в его жизни. Когда он, лидер атаки, должен был умереть, погибнуть, как герой, но что-то его всегда спасало. На Стоходе произошло с ним то же самое, что и в 1890-м году, когда на Дону снова вспыхнула эпидемия холеры. И ходили по Его городу, проверяя брошенные и обмершие дома, санитары. На них были кожаные шаровары, куртки и шапки, на лицах – сетки, что защищало, конечно, не всех. Вся одежда была пропитана дегтем.  Жители их боялись и называли «дьяволами», а ему не было страшно, они ему были как родные, они тоже, как миссионеры, шли в атаку, и побеждали.
Они разъезжали по пустынным улицам, заболевших брали на телеги и увозили в больницы, а умерших подбирали ганчами, длинными такими палками с крючьями на конце.
…Вот и его, если немцы всех ребят перебьют, ганчами вытащат из болота. Зацепятся хоть за что, хоть за ребро, но спасут. Работа у них такая, а у него работа – тоже не для слабаков. Когда его спрашивали, чем он занимается, он, чтобы отстали, говорил «проектирование, оптимизация, создание локальных систем».  Нет смысла всем об этом говорить, они все равно не поверят.
Он радостно засмеялся и снова заговорил сам с собой.
Хоть за ребро пусть тащат, ему не будет больно. Он -  лидер атаки, он не имеет права чувствовать боль. За ним – вся Россия. Он оживет в могиле, если нужно будет, увидев себя среди мертвых тел, не растеряется, потому что он - Татищев, почти последний русский аристократ. Дождется вечера, подползет к стене ямы, навалит кучу тел и по ним выберется наверх…
Юрий Геннадьевич почему-то не верит, хотя он устал ему объяснять, что тут невероятного, непостижимого? Работа как работа, тогда им в 1916 ом тоже было нелегко, выжили только единицы. Там, где выжить было вообще невозможно, вязли, как солдаты Македонского в Индии. Где так неожиданные были самые настоящие мангры, стоящие по щиколотку в гнилой воде, пропитывающиеся русской кровью…Искривленные, скрученные, как пальцы хронического паралитика, вставали ходулями враспор, чтобы как-то удержать эту расползающуюся под лошадиными обозами, сапогами тысяч солдат, колесами пулеметных лафетов, землю.
Так погибла  половина  гвардейского полка – элиты русской армии. При наступлении преображенцев  немец дал подойти на расстояние сто метров и открыл шквальный огонь из пулеметов и ружей, вынуждая залечь русских гвардейских солдат. Осталось стоять лишь знаменная группа, состоявшая из старшего унтер-офицера Таранова и поручиков фон Кубе и Татищева-1го. Потому что был в полку еще другой Татищев, то есть он.
Вдруг его позвали и он бодрым, подпрыгивающим шагом послушно зашел,  протянул сестре исколотую руку, где сделать укол в вену было уже трудно, и часть их давно при попадании иглы как будто даже хрустела словно толченое стекло.
И в этот раз ему повезло, и кровь в пробирку пошла сразу. Он сидел, и уже не понимал, где находится, стали расплывчаты и удалены углы стерильного в квадрат процедурного кабинета. Словно через тусклое, закопченное от пороха стекло он увидел, как шевелятся по ту сторону реальности выросшие на Стоходе уже в 1917-ом авраны с гигантскими, ранее невиданными корневищами, и искрасна-сиреневые незабудки, и, наверное, каждый цветок тоже можно было проколоть, чтобы узнать его группу крови.