Любаша

      ЛЮБАША.
    повесть

 Я перенесла инфаркт. После лечения в местной больнице была направлена на реабилитацию в областной кардиологический центр. Меня встретила соседка по палате, Люба – женщина с очень добрыми синими глазами лет пятидесяти. Бывает так: посмотришь на человека и сразу понимаешь, близок он тебе по духу или нет. Вот и мы с Любой уже на второй день нашего совместного пребывания поняли, что можно доверять друг другу самое сокровенное. В двадцать два ноль ноль медсестра Ирина заглянула в палату, деловито поинтересовалась всё ли с нами в порядке и выключила свет. Спать не хотелось, и я попросила соседку рассказать о себе.
Она вздохнула, выдержала паузу и тихо начала свой рассказ.

–  Жили мы в селе Староселье с матерью и старшим братом. Брат уже ходил в школу, а я – пятилетняя девочка, оставаясь одна – мать работала на ферме дояркой – должна была выполнить все её указания: выполоть две грядки в огороде, накормить поросёнка: кружками наливала по треть ведра поросячьей похлёбки, приготовленной матерью заранее, и мужественно входила к Ваське в хлев. Бывало так, что он своим мокрым пятачком опрокидывал меня на навозную кучу. А ещё нужно было нарвать травы или крапивы, которую мать рубила для того же Васьки. А ещё таскала воду в двухведёрный бак из колодца, который находился за четыре дома от нашего. Я ждала, когда кто – то приходил за водой и наливал мои треть ведра.
– Эх, бедолага, – говорили они мне вслед. А особенно жалела меня соседка тётя Маша, которая часто сама несла моё целое ведро, приговаривая:
– Иди, иди, побегай с ребятишками, – так называла она моих одногодков, которые целыми днями носились по улице.
 
Приходя с работы, мать подзывала к себе моего брата Витю, ласково трепала его белобрысую шевелюру, интересовалась успехами в школе, целовала в обе щёки и отпускала. В эти минуты и мне хотелось материнской ласки. И я подходила к ней, но мать разворачивала меня спиной, давала шлепок по попке, приговаривая:
– Иди, иди, Любашка, некогда мне.
В семь лет мать надела на меня чьё-то старенькое форменное платьице, вручила мне  Витькин старый портфель с его старыми книжками и первого сентября отправила в школу с соседними ребятишками. Через полгода она везла меня в школу-интернат.
– Пожалей ты дочку, – прослезившись, говорила пришедшая к нам соседка бабушка Маша, – дитя ведь родное твоё!
– Нет у меня сил двоих растить и кормить, – с раздражением отвечала мать. Бабушка Маша шумно вздыхала, гладя своей натруженной рукой мою головку и, заглядывая в мои испуганные глаза, ободряюще произнесла: – Держись, птенчик, может тебе будет там не хуже.

Прожила я в интернате до окончания школы. За эти годы мать приезжала раз в год или присылала короткое в несколько строк строгое с назиданием письмо. Встречи наши были коротки и холодны. После них наступала ещё большая щемящая душу пустота. Я бросалась ничком на кровать и тихо плакала. А, став более взрослой, до моего сознания дошло, что я – по какой–то причине нелюбимый и нежеланный ребёнок.
– Ну и пусть, – говорила я себе. Вот выйду замуж, будут у меня самые любимые и желанные дети.

После окончания школы я поступила в радиотехническое училище только лишь потому, что там давали общежитие. Успешно его закончив, направили меня на работу на радиозавод монтажницей на сборку магнитофонов. С первой зарплаты накупила всяких сладостей и поехала к матери, надеясь, что её сердце, наконец,  растает. Я ошиблась: меня встретила постаревшая, сгорбившаяся женщина с тем же холодным колючим взглядом.
– А, ты, –  равнодушно протянула мать.   –  На свои харчи пошла, – принимая подарки из моих рук, сказала она.
Время от времени я всё равно приезжала к матери. Но она, не предложив раздеться, всякий раз через десять – пятнадцать минут произносила:
– Ну, ты, наверно, торопишься, тебе пора идти.

В один из таких приездов я узнала, что все привезенные мной подарки, она относила своему любимому сыночку, который жил отдельно от матери своей семьёй. Однажды я решилась зайти к бабушке Маше, чьи ласковые руки помню до сих пор, и спросить: за что меня так не любит мать. Да опоздала я: не стало бабушки  Маши.
Люба замолчала. Через несколько минут я услышала тихое всхлипывание, а потом всё затихло. Люба уснула.
 

                2.


Едва дождалась я следующего вечера. Только улеглись в постель, с нетерпением произнесла:
–  Люба, а что было дальше?
Она продолжила свой рассказ. Живо и ярко я представила картины дальнейшей жизни моей соседки.
…Однажды Любина подруга Марина, с которой они работали на одном сборочном конвейере и жили в одной комнате в общежитии, пригласила в гости к своей матери в село Путёвка. Была суббота. Принарядившись, девчонки побежали вечером в клуб на танцы.
Стёпа Никулин, белокурый, с пронзительными серыми глазами, высокий местный красавчик, сразу заприметил новенькую.
– Ну, красавицы обратился подошедший Степан к обеим девушкам, – с кем я танцую?
Он легонько тронул за локоток Любашу. Щёки девушки зарделись, и от этого её синие глаза стали ещё красивее и выразительнее. Степан, вовлекая Любашу в круг танцующих, откровенно любовался её красотой. Её ладненькая фигурка в синем, подстать глазам,  платьице послушно закружилась в вальсе. Их глаза встретились. «Это ОН!» – неожиданно пронеслось в белокурой головке Любаши.
Весь вечер Степан не отходил от девушки и танцевал только с ней.
 
–  Это местный ловелас, – шепнула Марина Любаше, когда они выходили после танцев из клуба. – Все девчонки по нему сохнут.
В этот вечер не отрывал от Любы глаз и другой парень – Николай Иванин, морячок, прибывший в отпуск к матери. Но Люба не заметила его внимательных глаз, не увидела, как он направился к ней, чтобы пригласить на танец, и как опередил его Степан.
Тихий июньский вечер, стрекотание кузнечиков, яркие звёзды на тёмном небе, любопытная луна – всё было для Любаши овеяно сказкой. Тёплое дыхание рядом идущего Степана пьянили девушку.
– Мы пришли, – неожиданно и назидательно произнесла Марина и юркнула в калитку.
Степан ласково взял Любашину ладонь и прижал её обеими руками к своей груди.
– Может быть, подышим свежим воздухом? – спросил он, заглядывая в глаза девушки.
– Нет, не могу, – тихо и просто ответила Любаша и высвободила свою руку. Степан, не знавший отказа у девушек в своих желаниях, оторопел.

Всё лето каждый выходной он приезжал на своём стареньком мотоцикле к Любаше в общежитие. Тёплыми летними вечерами, взявшись за руки, они гуляли по тихим аллеям парка. Иногда подруга Марина приглашала Любашу в гости в своё родное село.
В один из августовских вечеров сидели Степан и Любаша на скамейке у Марининого дома, прижавшись друг к другу. Не заметили, как их окутала тихая таинственная ночь. Любуясь звёздным небом и принимая августовский звездопад как подарок с небес, Степан прошептал в самое ухо Любаши:
–  А хочешь, я тоже подарю тебе звезду?
– Хочу, – также шёпотом ответила девушка, касаясь мочки Степанова уха. Обхватив своей широкой ладонью маленькую девичью руку, Степан увлёк Любашу к обочине дороги, где стояла водопроводная колонка.

–  Нажми на рычаг, – прошептал он, и подставил ладони, согнутые корытцем, под струю журчащей воды. – Смотри, вот твоя звезда. Любаша,  слегка наклонившись, увидела в ладонях Степана отражение яркой ночной звезды.
– Спасибо, – зачарованно прошептала она. Неожиданно он  брызнул водой в лицо Любаши, та радостно взвизгнула и бросилась прочь от колонки. Степан двумя прыжками её догнал, подхватил на руки как маленького ребёнка, закружил вокруг себя и громко, на всю округу, закричал, отделяя друг от друга каждое слово:
–  Я.. тебя… очень… люблю.
Любаша, обхватив обеими руками шею Степана, и, прижимаясь своим хрупким девичьим телом к его крепкой груди, счастливым голосом тихо ответила:
–  И я тебя люблю, Стёпушка.

Свадьбу сыграли в середине сентября в доме родителей Степана в одну из суббот. В понедельник, рано утром, когда Любаша собиралась на работу, свекровь Валентина Фёдоровна сказала:
– Рассчитывайся, дочка, со своего радиозавода: будешь работать на нашей птицефабрике «Снежка» – поближе к дому. С директором я уже договорилась.
Директор Николай Васильевич – высокий, светловолосый, худощавый мужчина лет тридцати пяти, тепло улыбаясь, одобрительно произнёс:
– О, такие красавицы нам нужны. За цыплятами пойдёшь ухаживать? –  Девушка молча кивнула. Краснея от смущения, она стала ещё красивее.  Наслаждаясь Любашиной красотой, Николай Васильевич продолжал, – ведомственный дом дадим; правда, не новый и с печным отоплением; зато огород и сад десять соток, к сожалению, заброшенный. Да вы со всем справитесь, – ободряюще закончил Николай Васильевич.

В дом перешли через неделю. За остаток осени и зиму привели его в порядок изнутри; весной, как только потеплело, Степан обил дом снаружи  «вагонкой», покрасил, провёл паровое отопление. Навели порядок в саду, посадили огород – всё как положено.
И на работе у Любаши всё спорилось: она радовалась, видя пушистые жёлтые комочки цыплят, как музыку воспринимала их многоголосый писк. Степану дали новенькую грузовую машину на работе, чему он очень радовался. С Любашей он был нежен, ласков и внимателен. В доме порядок и уют. Любаша наслаждалась своим счастьем.


               3.


Конец мая был пахучим жарким, а для Любаша даже томным. Шёл девятый месяц её беременности, но она с любовью и рвением продолжала ухаживать за садом и огородом. Степан в прополке грядок был слабым помощником. И, поскольку, основная работа по благоустройству дома, сада и огорода была выполнена, по-видимому, он заскучал.
Однажды, в субботний вечер, когда Любаша на грядке с морковкой сражалась с тоненькими былинками первого сорняка, стоя на коленях перед грядкой – живот уже изрядно мешал ей – Степан из чувства солидарности сидел рядом на корточках.
– Любаша, брось ты это всё, давай посидим, – заглядывая в глаза жены, произнёс он.
–  Давай посидим, – счастливо улыбаясь, покорно отвечала молодая женщина. Степан обхватил жену подмышки обеими руками и осторожно помог ей встать. Не отнимая своих рук, он повёл Любашу к скамеечке под яблонькой, осторожно усадил, обнял за плечи и прислонил к своей широкой груди. Молчали, блаженно вдыхая ароматы майского вечера.  Тишина и покой окутали всё вокруг. Неожиданно робкие музыкальные аккорды проникли в весенний сад.

–  Музыканты, как говорится, тронули свои смычки, готовятся к танцулькам, – лениво произнёс Степан. Вдруг неожиданно встрепенулся и бодро продолжил, – а давай пойдём на танцы.
–  Стёпушка, ты хочешь, чтобы я родила на этих танцах? – ласково потрепав шевелюру мужа, ответила Любаша.
– Мы там тихонечко посидим, –настаивал Степан. – Так хочется на танцплощадку.
–  А ты сходи один, Стёпа.
– А разрешаешь? – загорелись глаза у Степана.
– Разрешаю, – жалостливо вздохнув, ответила Любаша.
–  Так я пойду?

И пошёл… «А что тут такого? Подумаешь, задержался», – успокаивала себя Любаша, лёжа в потели, глядя на часы. Дверь тихонько скрипнула. Степан, не мешкая, юркнул в постель и, обнимая жену, тихонько в ухо ей прошептал:
 – Извини, пришлось проводить Валюшку, ну ты её знаешь. Бухгалтером работает в нашем автохозяйстве. Испугалась, дурёха, темноты: свет отключили на их улице.
– Верю, верю, – ответила Любаша, прижимаясь к мужу.
Через две недели Любаша родила девочку. Назвали её Верочкой – так предложил Степан. Жизнь завертелась с новой силой. Пелёнки, распашонки, качалки, кроватки, сопельки, ветрянки, первые зубки, первые шажки, первый лепет – всё подчинено ребёнку, дому, семье. Любашина стойкость, любовь и самоотверженность поражали Степана. Он старался соответствовать ей и не думать о наглых взглядах  Валюшки, которая то и дело попадалась ему на глаза.

Прошёл год, в начале июня собрались Степановы родственники по поводу маленького Верочкиного юбилея. Пришла и Марина, подруга Любаши, которая стала свидетелем знакомства Любаши и Степана. Среди всеобщего восхищения ребёнком и внимания гостей к его родителям Марина выбрала минутку, когда Любаша побежала на кухню.
– Любаш, не хочу ябедничать и огорчать тебя, но обязана предупредить: говорят, Валюшка вешается Степану на шею.
Любаша остановилась, ставя скороспешно чайник назад на плиту; ухватила обожжёнными пальцами мочку уха и, улыбаясь, ответила:
– Так ведь это она вешается, а не он. К хорошему не пристанет, а плохого не жалко. Ерунда всё: ты видишь, как он нас с Верочкой любит.
– Да, вижу, любит, – задумчиво ответила подруга и, схватив горячий чайник, поторопилась к гостям.
         
Вдоволь поговорив, родственники засобирались домой.
–  Пойду гостей провожу, чмокая жену и утомившуюся от всеобщего внимания дочь в щёчки, - объявил Степан.
– Иди, иди, Стёпушка. Только не задерживайся.
На обратном пути, торопясь по безлюдной тропинке домой, Степан
неожиданно увидел Валюшку, идущую навстречу. Едва поравнявшись, она неожиданно споткнулась, ойкнула. Степан подхватил её, и она оказалась в его объятиях.
– Что так неаккуратно? – стараясь освободить свои руки,  проговорил Степан. Валюшка же, крепко ухватившись за плечи своего спасителя, не торопилась его отпускать.
– А я готова сто раз на день спотыкаться, лишь бы ты вот так меня держал, –  глядя прямо в глаза Степану, нагло отвечала девушка.  Чувствуя, как её упругая полуоткрытая грудь упирается чуть выше его живота, Степан смутился.
–  Шла бы ты, Валюшка, замуж.
– А я тебя подожду, – сверля своими карими глазами, отвечала она. Почувствовав смущение Степана, ещё крепче прижалась к нему своей упругой грудью.
– Долго придётся ждать, – наконец справился с собой Степан и оттолкнул Валюшку от себя.
– Шалава, – тихо произнёс Степан и заторопился прочь.

Заглянув в спальню, он увидел спящих жену и дочь. Верочка смешно чмокала губами во сне, а Любашино лицо озаряла счастливая улыбка. «Притомились» –подумал про себя Степан и вышел на кухню. Перемывая посуду, он никак не мог избавиться от ощущения упругой груди Валюшки. «Вот шалава! А ведь у моей Любаши грудь ничуть не хуже!» – воскликнул про себя Степан и зло швырнул посудное полотенце на стол.

Прошёл ещё год. Степан чувствовал себя как на вулкане: Валюшка не унималась; всячески при встрече старалась каким-то образом коснуться его. А самое страшное оказалось для Степана то, что ему всё больше хотелось ощутить упругую Валюшкину грудь. «Нужно второго ребёнка родить: тогда меньше будет дурь лезть в голову – некогда будет», – рассуждал Степан, боясь, что больше не выдержит и изменит жене. В один из вечеров, когда Верочка уже спала, он обнял  жену и прошептал ей на ухо:
– А давай сына родим.
– А я и не против, – улыбаясь, ответила Любаша…

Как-то вечером, после работы, Степан зашёл в общежитие, где проживал его друг, чтобы узнать, почему тот не вышел на работу. Выходя из общежития, он столкнулся с Валюшкой.
– Ой, Степан, тебя послал мне сам Бог. У меня в комнате розетка неисправная. Помоги, а то у нашего электрика всё времени не хватает.
– Валюшка, – смутился Степан, – да у меня и инструментов никаких нет.
– Так у меня всё есть. Чего нет – найдём у ребят, – заторопилась девушка, и, схватив Степана за руку, потащила к себе в комнату. А Степан особенно и не сопротивлялся.
Работа, хлопоты по дому, Верочка, вторая беременность – всё это утомляло Любашу. Ей особенно некогда было задумываться над тем, почему муж всё чаще стал задерживаться после работы.
– На работе задержали, – стараясь прятать глаза, говорил Степан. И Любаша верила.

Бабье лето радовало душу. Казалось, что сентябрьское солнце долго ещё будет светить по-летнему. Но резные листья клёна, покрытые багрянцем и золотом, уже кружили в воздухе и шуршали под ногами. Переминаясь с ноги на ногу на ковре из осенних листьев, Степан встречал жену у роддома.
– Жалко, сына ждал, – с сожалением произнёс Степан, неся ребёнка на руках.
– Не гневи Бога, Степан. Всё хорошо, – будто извиняясь, отвечала Любаша. – Лучше скажи, как назовём.
– Да как хочешь, так и назови, – почти с равнодушием говорил Степан.
– Наденькой, Надеждой.   Согласен? – заглядывая в глаза мужа, спросила Любаша.
– Пойдёт, – коротко ответил он.


4.
          
Любаша замечала изменения, происходящие в Степане. Он по-прежнему  задерживался после работы, всё чаще приходил под хмельком. Иногда играл с Верочкой, которая с усердием и настойчивостью взбиралась к нему на колени. Про младшую Наденьку вспоминал лишь тогда, когда она напоминала о себе требовательным пронзительным криком. В такие минуты он подходил к кроватке, задумчиво смотрел на маленькое тельце и, цокнув несколько раз языком, громко звал жену:
– Любаша, ребёнок плачет, – и отходил.
 Всё меньше становилось душевного тепла между ними, и та проникновенная нить, которая связывает два любящих сердца, исчезала. Любаша не знала, что делать. Она просто молча страдала.

Однажды Степан притащил в дом двадцатипятилитровую флягу из-под молока и забурил бражку, Через три дня забродивший напиток ударил в нос до головокружения.
– Степан, зачем тебе это? Ведь дети у нас – неровен час – отравятся, – с надеждой вразумить мужа назидательно говорила Любаша.
–  Дети целы будут, а для хозяйских дел пригодится, – парировал он в ответ.

5.

С субботы на воскресенье Любаша проснулась от тревожного крика Наденьки. Резкий запах сивухи ударил ей в голову. «Боже мой, не от этого ли запаха проснулась дочка? – встревожилась она. – Хорошо, что Верочку вчера вечером забрала  к себе свекровь».

Любаша взяла из рядом стоящей кроватки девочку, прижала её к груди и, взглянув на будильник, который показывал начало второго ночи, заторопилась в зал, где последнее время спал Степан. На  решение Степана уйти из супружеского ложа Любаша не возражала. «Часто приходит с работы поздно – всё, у него какие-то сверхурочные. А девочки спят чутко. Зачем их будить лишний раз?» – так обманывала сама себя Любаша.
Почувствовав  материнское дыхание, дочка, почмокав губками, мирно уснула. А Любаша, будто вкопанная, стояла перед пустым не разобранным диваном.
Запах сивушных масел  всё сильнее ударял в голову. Она осторожно положила девочку в кроватку. Немного постояв перед не занавешенным окном, в которое смотрела глубокая тёмная ночь, вышла на кухню, где стояла злополучная фляга с брагой. Не долго думая, взяла пустое помойное ведро и в два приёма вылила содержимое фляги прямо с крыльца на землю.

Рой мыслей уже не дал Любаше уснуть. Она вспоминала нелестные высказывания подруги Марины в адрес Степана, его поздние возвращения, его частое невнимание и даже равнодушие к детям. «Неужели моя счастливая семейная жизнь идёт под откос? – задавала Любаша сама себе такой вопрос. – А так всё хорошо начиналось!»
Наконец, она услышала тяжёлые шаги мужа. Он шумно опустился на диван и, тяжело дыша, громко захрапел.  Ночь двигалась к своему завершению. Спать Любаше больше не хотелось. Она тихонько встала, накинула халатик, поправила одеяльце на дочери и пошла на кухню готовить завтрак.
Воскресенье. У Степана выходной. Любаша давно приготовила завтрак, покормила Наденьку и начала её одевать, чтобы выйти на свежий воздух.
Приближающиеся шаги мужа заставили её вздрогнуть.
– Любаша, позавтракать есть что? – спросил Степан заплетающимся языком, появившись в проёме дверей спальни.
– Завтрак на столе, – коротко ответила Любаша, не взглянув на мужа.

Степан зашаркал на кухню и застучал кружкой о крышку пустой фляги. Любаша напряглась. Через мгновение трёхэтажная брань разнеслась по дому.
– Где? Куда вылила?! – подскочив к жене, кричал Степан. – Убью, убью! – в диком гневе продолжал он орать.
Выскочив в другую комнату, он схватил со стены охотничье ружьё,  вставил патрон, который мгновенно вытащил из ящика рядом стоящего стола, и, подскочив к Любаше, дулом ствола стал выталкивать её из спальни.
Любаша, побледнев, молча прижала Наденьку к груди – хорошо, что она уже была укутана в тёплое одеяльце – в лёгком халатике, в шлёпанцах на босу ногу пошла во двор сада.
– Пошла, пошла! Убью, – продолжал неистовствовать Степан, подталкивая жену к самой большой яблоне в саду.

«Как любили они когда-то со Степаном сидеть под этой яблонькой!» – вспомнилось Любаше. Утро начала декабря выдалось красивым и тихим: кружил в воздухе лёгкий снежок, который украсил голые ветки фруктовых деревьев и кустарников. Любаша повернулась лицом к Степану и глянула прямо в дуло охотничьего ружья. Степан целился.
Неожиданно Любаша ощутила тепло Наденькиного тельца и испугалась, что дочь может погибнуть первой. Она присела и осторожно положила драгоценный свёрток рядом на подмороженную землю. Выпрямившись, посмотрела направо и увидела сидящую неподвижно на заборе сороку с раскрытым клювом. Воробьи, нахохлившись,  смирно сидели рядком  на ветке соседней яблоньки.
– Не крутись! – заорал Степан, целясь в Любашу.
 
Она закрыла глаза и машинально ладонью правой руки  прикрыла левую сторону  груди – там, где находится сердце. Оно не билось, а трепыхало, подобно крыльям воробья. «Сейчас», – подумала Любаша и закрыла глаза.
Вдруг среди безмолвной тишины раздался пронзительный крик Наденьки. Любаша вздрогнула, почувствовала, как яблоневая ветка стряхнула на голову, лицо и открытую грудь своё зимнее убранство.
Крик дочери привёл Степана в чувство: он замер, опустил ружьё, широко открыл глаза и оцепенел. Опомнившись и почувствовав весь ужас происходящего, он откинул  ружьё, бросился к жене, упал на колени и, по-бабьи рыдая, приговаривал:
– Прости, прости меня, Любаша! Христом Бога прошу, прости!
Любаша подхватила дочку, прижала к себе и, ласково поглаживая бесценный свёрток, убаюкивающим голосом шептала:
–  Тише, тише, Наденька, всё хорошо, мы живы.
     –  Освободив ноги из объятий ничком лежащего Степана, босиком пошла по тропинке обратно к дому, ни разу не оглянувшись.

Целый месяц Степан приходил с работы домой вовремя, старался помогать по дому. Но Любаша почти не замечала эти изменения мужа. В ней что-то оборвалось, и душа окаменела. Она не могла ни простить, ни забыть. Она просто смирилась. Живя под одной крышей со Степаном, она чувствовала себя совершенно одинокой. Близости ни душевной, ни физической больше не было. Всё дальше и дальше отдалялись они друг от друга. У каждого из них была своя жизнь: у Любаши – полная забот о детях, у Степана жизнь на стороне, которая засасывала его словно в болото. Так продолжалось около двух лет.

Однажды, шумно ввалившись в дом среди ночи, Степан загремел падающими пустыми вёдрами. Испугавшись, что шум разбудит детей, Любаша поспешила к ночному пришельцу. Едва стоя на ногах, балансируя между валявшимися пустыми вёдрами, Степан заплетающимся языком проговорил:
– Прости, Любаша, прости. – И, может быть, заметив Любашин пристальный взгляд, продолжил, – ну, ну я же пришёл, Любаша, домой, к вам  я пришёл!
Он опять забалансировал среди прихожей, и в такт его шагов как маятник часов-ходиков раскачивался длинный предмет белого цвета, одним концом закреплённый в нагрудном кармане куртки. «Бюстгальтер не менее чем четвёртого размера», – спокойно умозаключила Любаша.


– Привет тебе шлёт Волюшка, – едва проговорив последнюю фразу, Степан, наконец, обрёл опору спиной и с высоты своего роста так резко опустился на пол мягким местом, что бюстгальтер-маятник подпрыгнул нижним концом вверх и зацепился за погон куртки на плече.
– Не выдержала Волюшка: вижу, шлёт мне привет с последним предупреждением, – презрительно ответила Любаша и поспешила к детям в спальню.   
       

                6.

Дальнейший Любин рассказ был более лаконичным, но он охватывал двадцатипятилетний промежуток её жизни…
Дом разделили пополам. Степан на правах хозяина взял себе половину с главным входом. Валюшка не заставила себя долго ждать и тут же перебралась из общежития к Степану.
Мать Степана, Татьяна Петровна, проклиная Валюшку, кричала, приговаривая:
– Не будет у вас счастья, сынок! Погубит твоя сучка тебя окончательно.
На что наглая Валюшка отвечала:
– Почему же? Я же не виновата, что Степан разлюбил жену. А мы с ним друг друга давно любим!
– Пусть будет проклята ваша любовь! Ноги вашей чтобы не было у меня! - завершила скандал Татьяна Петровна, хлопнув за собой дверью.
Свекровь и Любу винила:
– Не боролась ты за мужа. Не уберегла его. Дети без отца остались!
– Свою жизнь я не собираюсь посвящать борьбе. Мне дети дороже. А их отец забыл, когда кувыркался с Валюшкой в общежитии да рюмку подносил ко рту, что у него есть дети. Не хочу второго расстрела, – спокойно отвечала Любаша.

Так в двадцать восемь лет Любаша осталась одна с пятилетней Верочкой и трёхлетней Наденькой. Горе кого-то убивает. Но Любаше оно придало новые силы и открыло второе дыхание. Она пригласила Михалыча, который работал на птицефабрике плотником. И тот вместе со своим напарником соорудили знатное крыльцо на Любашиной половине дома, превратив окно спальни во входную дверь, а заодно и резную калитку в заборе. Детей Любаша водила в детский сад, да и свекровь помогала, как могла. Сама же она продолжала  работать на птицефабрике. Половина Любашиного дома и сада с огородом, где она успевала справляться сама, отличались особой ухоженностью.

Жить через забор с бывшим мужем и его пассией было не сладко. Валюшка, завидев Любашу в огороде, старалась сказать ей какую-нибудь гадость, да погромче. Если новоявленные молодожёны чувствовали, что они на обозрении у Любаши или соседей, то разыгрывали спектакль пылких влюблённых со страстными объятиями и поцелуйчиками. Любашу это нисколько не тревожило, но изрядно смешило. Чувство тоски по любви и мужской ласке она себе запретила строго настрого. Единственная цель жизни – это вырастить детей достойными людьми и дать им вдоволь своей любви, внимания и ласки.

Степан же к детям не проявлял особого интереса, во всяком случае, внешне. Может быть, и хотелось ему поговорить с ними, пообщаться. Но как только он приближался к Верочке и Наденьке, играющим на улице, Валюшка тотчас находила неотложную причину, чтобы увести мужа подальше.
Однажды Степану всё-таки удалось подойти к детям. Он пытался их разговорить, обнять. Но девочки не проявили дочерних чувств и смотрели на него как на дядю, у которого чужая тётя. Степан же оскорблённый тем, что дети не ответили на его отцовское чувство, выругался и отпустил оскорбительные слова в адрес Любаши. Верочка, схватив Наденьку за руку, потащила её домой.

– Мамочка! А он сказал, что ты дура набитая, – с порога бросилась Верочка к матери и горько заплакала. Наденька, видя плачущую сестру, тоже заплакала. Любаша присела на корточки, обняла обеих дочерей, расцеловала и спокойно спросила:
– А, вы тоже так считаете?
– Нет-нет, мамочка, ты у нас самая умная и красивая. Только с ним чужая тётя. Она так смотрит на нас зло, – всхлипывая, сказала Верочка.
– А вы старайтесь играть подальше от их половины дома. Хорошо?
– Хорошо, – кивнула старшая дочь, и вслед за ней закивала своей белокурой головкой младшая.
Чуть позднее, улучив минуту, когда Степан один сидел на крыльце, Любаша подошла к его калитке и позвала. Степан растерялся, оглянулся – нет ли кого вокруг – но подошёл.
– Знаешь, не распускай язык. Хамство – признак слабости. Детей моих не трогай, заведи себе своих, – уверенно выговаривала она Степану.
– И заведу. Моя Валюшка вон какая: что янтарь, – с вызовом бравировал Степан.
– Не всё янтарь, что прибивается к берегу, – усмехнулась Любаша и   отправилась на свою половину.

…Годы летели быстро. Вот уже и старшей Верочке пятнадцать, а младшей
Наденьке тринадцать.
Любаша по–прежнему была хороша собой. Казалось, не берёт её время. Да что тридцать восемь – это ещё, в общем-то, девичья пора. Вот и Степан, встречая невзначай свою бывшую жену, не может молча пройти мимо: «Всё цветёшь, королева?!» – с чувством затаённой злобы спрашивал он. «Всё цвету. Отчего же не цвести?» – добродушно отвечала Любаша. Никому она за эти десять лет не открыла своё сердце. Хотя были претенденты, но побаивались её красоты, стати и силы духа.

Однажды весенним утром, торопясь в свой цех на работу через фабричную площадь, Любаша невольно остановилась у искусственного пруда, залюбовавшись парой плавающих лебедей. Она думала о преданности друг другу этой пары, о наступившей весне.
– Девушка, – прервал её мысли приятный мужской голос. Любаша обернулась и увидела незнакомца лет сорока. Худощавый, подтянутый, тёмноволосый, он стоял, теребя в руках какую-то бумажку. «Руки натруженные, симпатичный, но не из наших», – отметила про себя Любаша. Она глянула прямо в его карие глаза и переспросила:
– Вы что-то сказали?
Увидев лучезарные Любашины глаза, незнакомец несколько оробел.
– Да. Не подскажете, где находится бухгалтерия?
– Справа административное здание, там и бухгалтерия, – ответила Любаша, кивнув головой в сторону. Что-то ещё? – переспросила она, заметив, что незнакомец топчется на месте, смотрит  на неё своими карими глазами  и не торопится уходить. Он  покачал головой и молча зашагал в сторону указанного здания. Пройдя несколько шагов, он неожиданно повернулся к Любаше, которая всё ещё смотрела ему вслед, и сказал:
– Меня Виктором зовут.

Любаша улыбнулась.
Виктор, как потом выяснилось, работал водителем в овощеводческом хозяйстве «Добрунь» за тридцать километров от «Снежки». С тех пор незнакомец часто появлялся на птицефабрике. Каждый раз он будто невзначай встречал Любашу или специально заходил к ней в птичий цех. Разговаривали, шутили, рассказывали друг другу о детях. Виктор уж третий год как был вдовец и детей воспитывал один.
– Да он на тебя глаз положил, – полушутя, полусерьёзно говорили подруги. Любашу эти отношения с Виктором и разговоры подруг особенно не волновали.
Но однажды, в выходной день, новенькая «Лада» остановилась у калитки Любашиного дома. Из машины вышли мальчик лет девяти и девочка постарше. Это были дети Виктора. Сам же он, глянув на себя в смотровое зеркальце, вздохнул и поторопился вслед за детьми. Услышав стук во входную дверь, Любаша побежала открывать.
– Вот, в гости приехали. Примешь? – стараясь скрыть волнение, произнёс Виктор.
– Проходите, коль приехали. Как раз вовремя: к обеду, – ответила Любаша, научившаяся держать себя уверенно в любой ситуации.

 В доме вкусно пахло борщом, пирогами и веяло уютом, добротой и миром.
– Наденька, Верочка! Ведите всех мыть руки:  будем обедать, – скомандовала хозяйка дома после того, как представила гостей своим дочерям.
Ели все, не стесняясь, с большим аппетитом. Беседовали о погоде, о проблемах на работе, дети рассказывали о своих школьных заботах. Молчала, за всеми наблюдая, только старшая Верочка.
– Дядь Вить, – неожиданно громко сказала она, – а Вы свататься к маме приехали?
Воцарилась тишина. Любаша укоризненно взглянула на дочку. Виктор шумно вздохнул, и, казалось, что у него не хватает сил выдохнуть. Вдруг младший Андрюша встал и робко произнёс:
–  Тётя Люба, будьте нашей мамой.
Все замерли и смотрели вопросительно друг на друга. Вслед за братом встала Настя, вышла из-за стола, подошла к Любаше и, положив ей на плечо свою ладошку, умоляющим голосом повторила:
– Пожалуйста, будьте и  нашей мамой, тётя Люба. С Вами так хорошо.
–
Виктор, наконец, выдохнул и вытер салфеткой лоб. Любашино сердце дрогнуло.  Она положила свою ладонь на ладошку Насти и посмотрела в глаза напротив сидящих дочерей. В них Любаша заметила одобряющий огонёк.
– Если вам нравится с нами, приглашаю на лето пожить в нашем доме.
Старшая, Верочка, улыбнулась матери и шумно, с боевым задором произнесла:
– А что?! Будет у нас бо-о-льшая, дружная семья!
Так оно и случилось. Зажили дружно, с заботой и уважением друг к другу. Лето пролетело быстро. А в конце августа всей семьёй переехали в большую трёхкомнатную квартиру к Виктору в Добрунь. Так и повелось: лето жили в доме у Любаши, ухаживали за огородом, за садом, а перед началом учебного года перебирались в квартиру.

Справляться с такой оравой детей Любаше было те так уж и трудно. Старшая, Верочка, была быстрая и ловкая девочка: и уроки у младших проверит, и ужин при необходимости приготовит. Младшие тоже старались во всём помогать. Андрюша и Настя называли свою новую маму «мама Люба». Между Виктором и Любашей не было  пылкой юношеской любви, но было глубокое уважение и понимание того, что они гармонично дополняют друг друга. Обе бабушки – мать Виктора и мать его первой жены – очень ревностно наблюдавшие за ситуацией в семье, видя, как дети впервые повеселели после смерти своей родной матери, какими они стали ухоженными, успокоились и были довольны.
Любаша решила не бросать свою работу на фабрике, тем более, что на дорогу уходило всего минут тридцать. Она часто до работы или после заходила в дом и просматривала: всё ли в порядке.

Степан же со своей Валюшкой  детей себе так и не сумели завести. Зато стали пить всё больше и чаще. За садом  – огородом ухаживать им было некогда – теперь там рос один бурьян. Степана раздражало счастливое семейство соседей. Увидев издали мимо шедшую Любашу, он бежал к забору, зависал на нём как огородное чучело на палке и зло шипел:
– Ну что, стерва, всё цветёшь!? Своих мало, чужих щенков воспитываешь?
– И своих деток, и Викторовых – всех воспитываю. И поверь, счастлива – оттого и цвету. А ты, Стёпушка, своих бросил, да и с Валюшкой не завёл. Живёшь как осока в болоте. Посмотри на себя в зеркало: на кого ты стал похож!
Лицо Степана искривилось в яростной злобе. А Любаша, задорно тряхнув кудрями, легко и весело зашагала дальше.

…Прошло двенадцать безоблачных лет этой другой жизни. Дети выросли. Верочка окончила машиностроительный институт и вышла за однокурсника замуж. Живут отдельно в своей квартире.  Работают вместе с мужем на машиностроительном заводе. У Любаши внук – двухлетний бутузик, Сашенька.
Наденька после окончания кооперативного техникума работает в центральном универмаге города Брянска, учится заочно в институте. Тоже вышла замуж, вместе с мужем и свекровью живут в двухкомнатной квартире и ждут прибавления семейства.
Андрюша – высокорослый красавец. После первого курса педуниверситета забрали в армию. Служит на границе с Афганистаном.  Пишет часто, но все очень беспокоятся о нём.
Настя, окончив технологический институт, вышла замуж за молодого инженера. Им дали комнату в общежитии. На всех у Любаши хватило заботы, любви, сил, чтобы её птенчики, как она называла своих детей, обрели силы для самостоятельной жизни.
Остались Любаша с Виктором одни.… Да, видно, с уходом детей из родительского дома счастье их покинуло. Приехав однажды вечером с работы, Любаша,  пока снимала пальто в прихожей, услышала назидательные голоса.
–  Мама, да какая же она чужая. Любаша внуков твоих выходила и вырастила, – с возмущением говорил Виктор.
– Да им уже было девять да одиннадцать. И её дети до поры до времени были с вами, – упорствовала тёща.
– А ты хочешь, чтобы чужая баба разгуливала в твоей трёхкомнатной квартире, а родная дочка твоя по общежитиям скиталась!?  У Любаши дом есть свой! – вызывающе говорила мать Виктора.
– Но ведь Настя с мужем сами так решили. К тому же им квартиру обещают через год. И Андрей через полтора года из армии придёт. Это же и его квартира, – пытался вразумить матушек Виктор.

У Любаши всё похолодело внутри. Она зашла в комнату. Старушки замолчали, потупили свои взгляды. Виктор растерялся и ничего не мог больше сказать. Любаша молча окинула всех взглядом и тихо произнесла:
–  И вправду, что-то я тут задержалась. Больше уж делать мне здесь нечего. Пойду-ка я собираться домой, – и отправилась в спальню.
Она взяла дорожную сумку и сложила туда самые необходимые вещи. Любаша слышала, как  за старушками захлопнулась дверь. Она взяла сумку и вышла из спальни. Виктор как вкопанный стоял посреди зала.
– Остальные вещи заберу позже, – тихо сказала Любаша, заглядывая в глаза Виктора.
Немного подождав, она направилась в прихожую. Не дождавшись от него ни слова, добавила:
– Решишь жить со мной в моём доме, приезжай.

Приехав домой, Любаша почувствовала сильный озноб: то ли от нервного напряжения, то ли оттого, что октябрь выстудил дом.
Включив газовый котёл, она легла в постель, свернувшись по-кошачьи в клубочек. «Значит, я не стала своей за столько лет», – горестно подумала женщина и тихо заплакала.
Прошёл месяц. Виктор так и не появился в доме у Любаши. Вещи привезла матери Вера. Обняв мать, она успокаивала её:
– Не переживай: как пришло, так и ушло. Пусть всё это будет на их совести. А у тебя есть мы с Надюшкой и наши дети – твои внуки. Ты нам нужна. Всё остальное перемелется.
Соседи и коллеги по работе догадались, что в семейной жизни у Любаши произошёл раскол. Но никто не посмел у неё ничего расспрашивать и сочувствовать. Только Степан злорадствовал. Теперь он целыми днями висел на заборе в своей старой засаленной фуфайке и истрёпанной шапке-ушанке, уши которой топорщились в разные стороны. Спешить ему было некуда – его за пьянку уволили с работы.
 
– Что, сука, вырастила чужих щенят? – злобно шипел он, когда Любаша  шла на работу.
– Эх, Степан, Степан, злобы-то в тебе сколько! Я-то и своих вырастила, и чужих подняла на ноги. А ты ради чего живёшь? Ради этой лохматой ведьмы? – кивком указала она на появившуюся на крыльце, изрядно выпившую Валюшку.
Через месяц Степан умер: его печень не выдержала постоянного приёма сивухи. Валюшке хоронить его было не за что: она сама уже как полгода потеряла работу по той же причине, что и муж. Татьяна Петровна, уткнувшись в плечо Любаши, причитала:
– Я так и знала:  погубит эта беспутная сучка моего сына. Вот, свои смерётные деньги придётся отдать на похороны.
– Тише, тише, я Вас не брошу, мама, – успокаивала Любаша свою бывшую свекровь, гладя её сгорбившуюся, высохшую спину.
–
Успокоив Татьяну Петровну, она достала из комода деньги, которые копила для своего пятидесятилетнего юбилея, и отдала их свекрови. Наденька и Вера на похороны не приехали, хотя и получили от матери сообщение. Любаша же, постояв у гроба несколько минут, за которые в памяти пронеслась вся её жизнь со Степаном, смахнула накатившуюся  одинокую слезу, вышла. На кладбище не поехала.

…Майские жуки атаковали растущую у крыльца берёзку. Их жужжание и запах молодых, клейких берёзовых листочков успокаивали и дурманили. Сложив руки на груди, Любаша присела на скамейку крыльца, закрыла глаза и после трудового дня с удовольствием наслаждалась тёплым майским вечером.
– Ты спишь, подруга? – услышала она знакомый женский голос и открыла глаза.
– Ой, Светлана, и вы – Марина, Валентина, заходите, присаживайтесь, – обрадовалась Любаша.
– Мы не на долго, Любаша. От имени общественности нашего цыплячьего цеха пришли говорить с тобой. А то на работе  некогда, – сразу к делу перешла Светлана.
– Что случилось? – растерянно спросила хозяйка дома.
– А то и случилось, что забыла ты, видать, подруга, про свой предстоящий  юбилей. Пятьдесят лет – очень круглая дата. Семнадцатое мая не за горами, – игриво повествовала Марина.
–
– Девчата, смутилась Любаша, – на большой юбилей у меня финансов нет. Придёте ко мне – посидим.
– А мы и без твоих финансов обойдёмся. Уже поговорили с директором. Он выделяет на праздник в кафе кругленькую сумму. Даром что ль почти тридцать лет проработала на фабрике с курами? А твоё дело – купить к юбилею самый лучший наряд, – завершила разговор Валентина.
Девчата удалились. Любаша опять закрыла глаза и с удовольствием подумала: «Боже мой! Какое наслаждение жить на белом свете! Так и хочется петь, – майский жук прожужжал над ухом, – и плясать». Любаша весело рассмеялась…

Юбилейный праздник набирал свою силу. Тамада, профсоюзный лидер фабрики Марина, вела программу с блеском – живо, остроумно, весело. Неожиданно Марина замолчала. Она торопливо подошла к виновнице торжества:
– Любаша, Любаша, – дети твои приехали, – говорила Марина   шёпотом.
– Какие дети? – не сразу поняла Любаша. Дочери, Наденька и Вера, с детьми и мужьями вовремя приехали. Рядом сидят. Любаша посмотрела на дочерей, потом  перевела взгляд в ту сторону, куда были устремлены глаза Марины.
– С бравой армейской выправкой отпускника стоял Андрюша с огромным букетом красных роз, а рядом, чуть смущённая, его сестра Настя. У Любаши ёкнуло сердце. Тайная надежда о том, что дети, Андрей и Настя, приедут к ней когда- нибудь, преследовала её почти два года. И сейчас сердце её готово было выпрыгнуть от радости.  Она встала и, улыбаясь, пошла навстречу.

   --   Дети, ну что же вы стоите у порога? – раскрыв руки для объятия, обратилась Любаша.
– Мамочка Люба, поздравляем тебя с юбилеем, – глаза Насти увлажнились. – Спасибо  тебе огромное  за всё, за всё.
– Ты нас прости, пожалуйста, за причинённую тебе обиду, – обнимая Любашу, говорил Андрей. И отец просит у тебя прощения. Он надеется, что ты вернёшься к нему.
– Андрюша, Настенька. Я очень рада вашему приходу. Теперь вы самостоятельно можете шагать по жизни. А отцу передайте: обиду я пережила. Но прошлое  пусть останется в прошлом. – «Только бы выдержало моё сердце», – переводя дух, думала Любаша.
            


                7.

 Поджидая сына, я стою у входа в кардиоцентр под большим липовым деревом. Мне нравится шуршать его опавшими листьями.  Я блаженно принимаю солнечные лучи последних  дней Бабьего лета и стараюсь поймать рукой летящую паутинку.
Вглядываясь в толпу идущих людей, моё внимание  привлёк широкоплечий мужчина среднего роста. Упругой походкой он уверенно шагал, что-то неся в согнутой перед собой руке. Моё любопытство не позволило оторвать от него глаз: «Что он так бережно несёт?» Наконец, я увидела отчётливо. Это было атласное женское платье сине-голубого цвета, подстать безоблачному небу. Сверху этой красоты был накинут прозрачный пакет. Чтобы не помять, мужчина держал платье так, как держит медсестра белоснежное полотенце при обходе доктором своих больных. «Кто же эта счастливица?» – думала я, провожая взглядом уходящего мужчину.

На своём лице я ощутила прилетевшую паутинку и замерла от восторга. Наслаждаться, к сожалению, прелестью Бабьего лета я больше не могла: подходило время процедур, да и с Любашей нужно попрощаться – её сегодня выписывают.
Огорчённая тем, что не дождалась сына, я поднимаюсь на лифте на шестой этаж и спешу в свою палату. Открываю дверь и… замираю от изумления: Любаша стоит в том самом сине-голубом платье; а тот самый мужчина, стоя на одном колене, застёгивает ремешок туфельки на её ноге.
– Любушка моя, ты не волнуйся. Отопительную систему я отремонтировал, сад-огород привёл в порядок, полы помыл… Увидев меня, мужчина замолчал.
– Извините, – пролепетала я, собираясь выйти из палаты.
– Нет, нет, не уходи, Галина. Это – мой Колюшка. Ты должна знать:  морской офицер – моя последняя гавань, повествовала Любаша, глядя мне в глаза, улыбаясь.
– Да уж, долго мне пришлось ждать: с того самого вечера, когда Степан опередил меня, пригласив Любу на танец, – пояснил мне Николай как своей старой знакомой.
– Эх, моряк, ты слишком  долго плавал. Ну, ничего – теперь ты на суше, – счастливо засмеялась Любаша.
Я поняла: продолжение своей жизненной истории Люба мне рассказать не успела.