Чирюрт

Мне ль тебе, Дагестан мой былинный,
Не молиться,
Тебя ль не любить,
Мне ль в станице твоей журавлиной
Отколовшейся птицею быть?

Дагестан, всё, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю.

Посвящу тебе звонкие гимны
И слова, превращённые в стих,
Только бурку лесов подари мне
И папаху вершин снеговых!
                Расул Гамзатов

          Многократно уже признавался, устно и письменно, и, может быть, теперь Вам на потеху повторю ещё раз, что я стопроцентный еврей, без всяких “примесей”, и при этом человек абсолютно не религиозный. Зато жёны мои что первая, что вторая — обе русские. По идее, я должен был бы быть или иудеем, или, по крайней мере, православным. Но вместо этого в былые времена “исповедовал” марксизм — теорию научного коммунизма и при этом, как в известном анекдоте, “колебался вместе с линией партии”. После почти тридцатипятилетнего партийного стажа “доколебался” до того, что из рядов “славной КПСС” вышел, сохранив партбилет на память. Давать оценку марксизму я воздержусь, однако убеждён, что в глубине анализа процессов, протекающих в человеческом обществе, Марксу и Ленину отказать трудно. Ну, например, такой посыл, что в будущем все войны между капиталистическими державами будут происходить в основном за рынки сбыта. По-моему, вполне пророческое заявление. Разве не так?
          Однако помимо политэкономии интересовали меня также вопросы религии, и я, по возможности, соответствующую литературу почитывал. Даже здесь, в Германии, читал некоторые статьи, в том числе на немецком языке. В частности, меня интересовал ислам и многие его аспекты. Я до сих пор проявляю интерес к этой религии и к тем, кто её исповедует. В связи с этим, мой дальнейший рассказ будет посвящён Дагестану и его населению, которое в большинстве состоит из мусульман.
          Первая моя встреча с представителем многочисленных народов Дагестана произошла в Московском Энергетическом Институте (МЭИ). Одним из студентов нашей группы оказался кавказский житель, звали которого так: Омар Омарович Омаров. Тогда я и услышал впервые о существовании такой национальности как аварцы, живущих в основном в той “горно-солнечной” республике. Позднее я узнал, что в Дагестане, стране не обладающей невероятными географическими габаритами, проживает более сотни разных национальностей. Не могу удержаться, чтобы в наше, теперь такое сложное время, когда национальный вопрос в Восточной Европе приобрёл острейшее значение, не упомянуть, что, посещая в те времена по служебным делам многонациональный Дагестан, я ни разу не столкнулся с проявлениями вражды на почве ксенофобии. Как говорил главный герой фильма “Полосатый рейс”: “Хотите — верьте, хотите — нет”.
          Омар был небольшого роста, с густой копной тёмно рыжих волос на голове и обладал невероятной шириной могучих плеч. Ну, просто — шкаф. Можно было бы подыскать ещё сравнения из животного мира, но обижать Омара в те времена было опасно, а сейчас, тем более, ни к чему. В противовес выразительной фигуре и необыкновенной силе, был он абсолютно бесхитростен и наивен как ребёнок. Однокурсники, жившие с ним в общежитии, этим пользовались, устраивая для потехи всяческие представления-розыгрыши. Например, “заводили” его на рекордное поедание пирожков. “Омар, слабО тебе съесть вот все эти пирожки?” — провоцировал его один из студентов. Омар на эти подстрекательства простодушно поддавался, чем доставлял большое удовольствие зрителям. Злой народец — эти студенты!
          Однако порой воображение провокаторов зашкаливало — тогда случались провокации опасного характера. Однажды, например, какой-то идиот попытался “завести” Омара на трюк весьма рискованный: перейти по карнизу седьмого этажа общежития из одного окна в другое. К счастью “представления” не состоялось, ибо нашёлся среди окружающих всё-таки кто-то здравомыслящий.
          Учился Омар плохо, науки ему не давались, и после второго курса пришлось ему с МЭИ распрощаться. Несколько лет спустя, я встретил его уже в столице Дагестана — Махачкале. Встретились как родные. Омар окончил какой-то местный институт и работал, кажется, на хлебозаводе, вполне преуспевал, я за него искренне обрадовался.
          После окончания института я, в течение нескольких лет, работал на энергообъектах Куйбышевской области: на разных подстанциях и на самой знаменитой Куйбышевской ГЭС. Тот период подробно описан в рассказе “Жигулёвское”.
          В конце пятидесятых годов прошедшего столетия познакомились мы с Людмилой Дмитриевной Котилевской, которая тоже окончила МЭИ, но годом позже меня. Обретя дипломы, стали мы с ней коллегами по работе — устроились работать в одну фирму. Затем случился у нас роман, и через некоторое время 28-го августа 1960-го года стали мы законными супругами (об этом я когда-нибудь напишу грандиозную повесть, если хватит сил и здоровья, но не сейчас).
          Однажды вместе с женой (в статусе коллеги по работе) мы были направлены в длительную командировку в Дагестан, в составе пусконаладочной бригады по вводу в действие Чирюртской ГЭС на реке Сулак. Наш первый приезд в Чирюрт мне очень хорошо запомнился. Из Москвы ехали мы поездом Москва-Махачкала большой бригадой, гружёные как ослы: кроме личных вещей ещё массой необходимых для работы приборов и устройств. На площади перед железнодорожным вокзалом нас ожидал грузовичок с крытой будкой в качестве кузова, в которую мы оперативно погрузились, благополучно в ней разместившись. Неожиданно к нам присоединился ещё один случайный пассажир. Это был местный житель, седовласый старик-горец весьма колоритного вида в чёрной бурке и высокой каракулевой папахе. Он был очень расположен с нами пообщаться и охотно завёл разговор. Сказал, что очень рад, что к ним приехали такие “хорошие люди аж из самой Москвы”. В какой-то момент он вдруг, пристально и оценивающе взглянув на меня, тогда ещё совсем молодого, вдруг уверенно без обиняков сказал: “Тебя мы здесь женим!” Автор сих строк попытался было возражать, что, типа, я уже женат, тем более, что обомлевшая супруга сидела здесь же рядом. На что “аксакал”, ни мало не смутившись, разъяснил всем нам, что такой мужчина как я должен иметь не одну, а нескольких жён. Кинофильма “Кавказская пленница” тогда ещё не существовало, хотя о мусульманских обычаях в этом вопросе мы были немного наслышаны.
          Возглавлял пусконаладочную бригаду сотрудник нашёй же фирмы — опытный инженер-электрик-наладчик Володя Вынаев. Профессионалом он был квалификации высочайшей — дело своё знал великолепно. Однако бывалые работники за глаза называли Вынаева “партизаном”. Дело было в том, что начало войны застало его в Белоруссии и, несмотря на свой ещё мальчишеский возраст, попал он в партизанский отряд. Чем он там занимался можно себе представить, но, помимо всего, вынес из той суровой части своей жизни неизлечимое пристрастие к спиртному. Речь его и в обычном режиме не отличалась отчётливой артикуляцией, но после “употребления” понять “партизана” вообще было практически невозможно. Создавалось впечатление, что он переставал глаголить по-русски и переходил на какое-то неведомое инопланетное наречие (наверное, не следует исключать возможности, что марсиане прилетали со своей красной планеты помогать им в тяжёлой партизанской борьбе). Несмотря на всё это, Володя, никогда не проявлял ни воинственности, ни агрессивности, и необыкновенно быстро трезвел. Ко мне он относился весьма доброжелательно, и когда мою кандидатуру выдвинули на роль бригадного “комсорга” (то есть возглавлять комсомольскую ячейку, как полагалось в те времена) он поднял свою руку, проголосовав “ЗА”.
          В деле том приобрёл ваш покорный слуга уже некоторый опыт и знал, что главное — регулярно проводить собрания и тщательно их протоколировать. Собрания в Чирюрте организовывались регулярно по понедельникам. Повестка практически всегда ограничивалась единственной темой: “Так дальше жить нельзя!” Дело состояло в том, что работали мы там много и упорно, а свободного времени у нас оставалось “кот наплакал”. Тем не менее вечерами, особенно в конце недели, нужно было что-то придумать и “для души”. В единственном магазине поблизости продавался любопытнейший напиток местного производства фирмы “ДАГВИН” без конкретного названия по вполне доступной цене. Помните старый анекдот, в котором на вопрос экзаменатора о Чарлзе Дарвине студент отвечает: “Дагвин прекрасно знаю, а о Дарвине ничего никогда не слышал”? Жизнеутверждающий напиток тот все без исключения называли так: “Коньяк Три Звёздочки”. Он всегда был в наличии и абсолютно соответствовал нашим потребностям. Закуску мы готовили сами, умельцев, слава Богу, хватало.
          По пятницам начиналась подготовка к “мероприятию”, повод для которого всегда без труда находился (праздники, дни рождения, пуск какого-то агрегата и тому подобное). Три последние дня недели жизнь била ключом, приобретая очевидные оттенки райской, так что к понедельнику материала для обсуждения на собрании комсомольской ячейки накапливалось с лихвой.
          Трудился в нашей бригаде ещё один весьма приметный персонаж — Веня Фокин. Мужиком он был солидным, превосходя нас “молокососов” возрастом, и, безусловно, жизненным опытом. Служил он когда-то электриком на флоте, на боевом корабле. Рассказывать об этом он не любил, но разве можно что-то утаить от людей, с которыми ты постоянно трудишься бок о бок, делишь жильё, питание и вообще всю жизнь? Веня был мужиком очень крепким физически, и однажды во время службы что-то не поделил с одним из офицеров, “вспыхнул”, взял в руки отрезок железной трубы и “огрел” им соперника по голове. А тот взял и скончался. Согласно приговору военного трибунала, провёл Вениамин что-то порядка десятка лет в заключении.
          На работу в нашу фирму Фокин устроился, освободившись по УДО. Был он весьма контактен, коммуникабелен и даже вполне остроумен. Однажды высказал вполне серьёзное опасение: “мы здесь, если война начнётся, узнаем об этом только на пятый день” (в той глуши не было ни радио, ни газет). К счастью, суровые опасения Вениамина в те дни оказались напрасными (чего не скажешь о днях сегодняшних). Зато когда первый в мире человек, Юрий Гагарин, оседлав словно коня боевую ракету, вырвался на ней в неведомый космос, что произошло как раз 12-го апреля (в день когда я пишу эти строки, только ровно 61 год назад), мы узнали об этом сразу и повод для застолья стал практически сакральным. Фокин был горазд на афоризмы, в которых и себя самого “не щадил”: “Вот бригада подобралась: Венька — морда и Валька — жопа!” Лицом он действительно обладал широким, очень русским. А Валентина — сотрудница нашей бригады, смело могла бы претендовать на роль персонажа одного старинного скабрёзного анекдота. Помните: “А у моей жены глаза синие-синие ... а всё остальное — жопа!”?
          Увы, несмотря на свою своеобразную красоту, успехом у мужчин пользовалась не она, а её подруга Нина, которая ухитрилась приехать в Чирюрт под фамилией Кулебякина, а уехать с новой фамилией — Сантурян. Сей “подарок” получила она от руководителя коллектива электромонтажников, работавших на ЧЮГЭС. Профессиональный инженер-электрик со стажем сдружился с нами легко и непринуждённо, что воспринималось вполне естественно. Не помню точно как его звали, однако почему-то в голову приходит имя Самвел. Был он очень дружелюбным весёлым человеком, из таких которых обычно называют “душой компании”, и очень умело разделывал на шашлык свежезакланного на алтаре девственного агнца. Я хорошо запомнил тот практически сакральный процесс на празднестве в честь первого пуска гидроагрегата станции ко Дню Энергетика 22-го декабря, когда заодно отметили и мой день рождения, ибо 16-го декабря приходилось на рабочий день, когда мы все “вкалывали как черти”.
          Впоследствии Самвел Сантурян стал директором Армянской АЭС под Ереваном. По служебным делам он часто приезжал в Москву. Бывало мы с ним встречались и общались со взаимным удовольствием. Увы, моя неверная память не сохранила ничего из подробностей их с Ниной совместной судьбы. Надеюсь, она не пошла дальше путём частой смены фамилий, и что они с Самвелом прожили долгую и счастливую жизнь. А, может быть, и до сих пор живут. Дай им Бог!
          Высокий пост главного инженера энергосистемы Дагестана, сокращённо — Дагэнерго занимал в те времена некий Расул Алиевич Гаджиев. Будучи личностью “местного разлива”, он также являлся выпускником нашей Альма Матер (МЭИ), который, в отличие от вышеупомянутого бедолаги Омара, окончил блестяще. Представлял он из себя эдакого “горского интеллигента”, обладавшего менталитетом весьма своеобразным. Нашему “пусковому объекту” уделял пристальное внимание, порой проявляя такой уровень личного влияния и заботы, что порой казалось, что он являлся его персональной собственностью. К нашему “партизану” Расул Алиевич проявлял особое уважение, высоко ценя его квалификацию и личные качества, “закрывая глаза” на необузданную страсть к “горячительным” напиткам. Уместно будет также сказать, что успешное завершение пусконаладочных работ во многом произошло благодаря своеобразному отношению и помощи Гаджиева, который после чирюртской эпопеи пошёл на повышение и был переведён в Москву — в Министерство Энергетики СССР. Там он возглавил Госинспекцию по эксплуатации, сохранив крепкую как производственную, так и личную дружбу с нашей фирмой. В частности, в производственном контакте с ним была моя первая жена Людмила Дмитриевна, предки которой по отцовской линии тоже являлись выходцами с Северного Кавказа.
          Несмотря на то, что рассказ, который Вы сейчас читаете, так же как и местечко нашей “тамошней” дислокации автор сих строк именует “Чирюрт”, на самом деле посёлок, возникший в связи со строительством ГЭС, называется Бавтугай. А Чирюрт — это старинное очень маленькое поселение. Я даже не помню как оно выглядело, хотя там некогда дважды побывал сам Михаил Юрьевич Лермонтов. Однако каскад гидросооружений и электростанцию, в угоду старине, назвали “Чирюртскими”. Объект располагается примерно в часе езды от столицы республики, города Махачкалы, изящной восточной красавицей возлежащей на побережье Каспийского моря. По совершенно случайному стечению обстоятельств в городе том жили в то время родственники моей первой жены Людмилы Дмитриевны. Работая в Чирюрте, по выходным мы порой наносили им визиты.
          Главным “старейшиной” в роде том по праву считался “дядя Ваня”. Представители старшего поколения наверняка помнят забавную песенку: “Дядя Ваня, хороший и пригожий. Дядя Ваня — всех юношей моложе...” и т.д. Шлягер тот однако к нашему дяде Ване никакого отношения не имел. Иван Власьевич Артюхов приходился племянником бабушке моей супруги Марине Алексеевне, которую я упоминал в рассказе “Грибы”. Родом они все были из казачьей станицы “Темнолесская” Ставропольского края. Однажды автор сих строк оказался там проездом в командировке — мы ехали из Пятигорска в микроавтобусе, в котором вместе с нами трясся на ухабах ящик напитка под названием “Стрижамент”. В те времена в народе ходила легенда, что это — любимый напиток главного “борца” с алкоголизмом на Руси М.С.Горбачёва. Обратив внимание попутчиков на название станицы, мимо которой пролегал наш путь, изложил ваш покорный слуга вкратце коллегам о судьбе “бабушки Марины”. Вдохновлённые “преданьями старины глубокой”, тут же на ходу “сорвали печать” с горлышка одной из бутылок и с удовольствием (закуска нашлась — мы же не басурмане!) выпили за всех бабушек и дедушек, живых и ушедших (царство им всем небесное).
          В молодые годы, будучи кадровым военным, Иван Власьевич служил в погранвойсках. К началу Великой Отечественной Войны дослужился до звания капитана. Припоминаю одну из фотографий того времени, где запечатлён он в форме, бравый, верхом на боевом коне, с шашкой у седла. В суровом 1941-ом году погранвойска первыми столкнулись с наступавшим врагом. Отступая, “подо Ржевом” попал дядя Ваня в серьёзный переплёт, в результате которого был погребён живьём в братской могиле. С помощью неимоверных усилий к ночи из неё выбравшись, угодил прямо в лапы вражеского патруля. Дальше — в маршевую колонну военнопленных и, в конце концов, в печально знаменитый концлагерь Бухенвальд. Там и дожил до конца войны. Тем, кто интересуется, наверняка известно, что незадолго перед освобождением в лагере вспыхнуло восстание заключённых. Иван Власьевич являлся членом штаба восстания. Давным-давно читал я написанную им статью с подробным описанием тех событий, опубликованную в местной махачкалинской газете.
          Осенью 1945-го года Артюхов вернулся на Родину, и, к счастью, избежал репрессий и советских лагерей, однако был лишён звания, всех наград и партбилета. Я хорошо запомнил его приезд в Москву в 1975-ом году на 30-летие Победы. Отец моей супруги, Дмитрий Григорьевич, привёз дядю Ваню к нам на квартиру на Речном Вокзале. Отобедав, отправились на моём оранжевом “Жигулёнке” в центр Москвы, на Красную Площадь. Автомобилей в ту эпоху кружило по Москве гораздо меньше, и мы спокойно запарковались возле старого здания Университета. Оттуда втроём направились к Могиле Неизвестного Солдата. В Александровском Саду столпилась орава народа, из которого выделялось множество гордых собой матёрых мужчин, облачённых в военную форму, украшенную офицерскими и генеральскими погонами, с сияющими золотом иконостасами орденов, медалей, а также орденских колодок на выпукло-колесящихся грудях. У Котилевского на груди тоже красовалось несколько орденов и медалей, хотя он сам не воевал, но выполнял очень важную работу в тылу. Младую грудь автора сих строк украшал только значок выпускника МЭИ, а у небольшого ростом дяди Вани на лацкане его скромного поношенного серенького пиджачка, словно далёкая звезда, ненавязчиво мерцал единственный латунный значок “Узник Бухенвальда”. Каждый раз девятого мая приходит на память невольно тот эпизод, и слеза всякий раз “прошибает”. Вот такие дела, уважаемые Товарищи, Дамы и Господа!
          Дядя Ваня с его супругой Анной произвели на свет божий единственного сына — Славика. Посвящаю ему несколько строк моего сочинения. Точных дат, увы, не помню, но очерёдность событий попытаюсь изложить последовательно. Когда мы работали в Дагестане, Славик служил срочную службу, на флоте, по-моему, Тихоокеанском. А тогда там служили долго — целую пятилетку. Отслужив, он сперва вернулся в родительский дом, но быстро отыскал свою давнюю возлюбленную, на которой вскоре женился. Девушку звали Валентиной, она училась в Московском Авиационном Институте (МАИ). После окончания по распределению устроилась работать на огромное авиационное предприятие в городе Куйбышеве (теперь Самара) на Безымянке (так называется соответствующий район города). Славик, естественно, отправился вместе с ней и тоже устроился там на работу. Был он молод и тогда ещё вполне полон сил, и вскоре прикомандировали его представителем этого предприятия на полигон в город Ленинск (осуществляемый процесс ещё называется “шефмонтаж”). Мы не сразу сообразили, что это и есть тот самый знаменитый космодром Байконур в Казахстане. Ещё раз напоминаю Читателю, что пишу эти строки 12-го апреля в День Космонавтики и спешу заметить, что как минимум двое представителей нашей большой семьи трудились в космической отрасли. Славик работал на Байконуре очень много лет. Там он и завершил свой жизненный путь.
          На северном космодроме Плесецк служил срочную воинскую службу мой младший сын Дмитрий. Рассказывал, что полностью подготовленную к пуску ракету он покидал последним. Однажды по дороге из Казахстана в Дагестан, Славик Артюхов заехал к нам в Москву и вручил мне весьма оригинальный подарок — огромный кусок добротной водонепроницаемой ткани, согласно цвету называемой в просторечии “серебрянкой”. Чехлами из той ткани накрывались космические корабли, штурмовавшие просторы Вселенной. На зависть всем соседям-автомобилистам ваш покорный слуга выкроил из этой материи чехол для собственного автомобиля. Тогда ещё владел автор сих строк белоснежной красавицей “Волгой”, после печального расставания с которой, её “платиновая зимняя шуба” перешла по наследству апельсинового цвета “Жигулёнку”. Следует заметить, что в те годы счастливчиков, обладавших собственными авто, даже в зажиточной первопрестольной насчитывалось совсем немного.
          Прошу Вас, глубокоуважаемый Читатель, принять мои искренние заверения в том, что конкурировать с Антоном Павловичем ваш покорный слуга ни в малейшей мере не собирается, однако кроме “дяди Вани” в столице Дагестана проживали ещё и его родные “три сестры”, одна из которых имела двух дочерей: Анну и Зою. Про Анну рассказывать не стану, хотя испытывал к ней определённую симпатию. К сожалению, она уже из жизни ушла, продолжив её в двух сыновьях и их потомстве. Сестра её Зоя живёт теперь в городе Нальчике (столице республики Кабардино-Балкарии) и о ней мне хотелось бы рассказать поподробней. С детства девочка мечтала стать артисткой, что невозможно назвать необычным — многие мечтают подобным образом в нежном возрасте. Но детская мечта Зои осуществилась — артисткой она стала. Как это бывало в те времена обычно, сначала девушка активно участвовала в художественной самодеятельности. Однако в конце 50-ых годов ушедшего века в Дагестане, по инициативе первого секретаря обкома партии Абдурахмана Даниялова, возник национальный танцевальный ансамбль “Лезгинка”. Возглавил его талантливый хореограф Танхо Селимович Израилов (горский еврей по происхождению). Человеком он был безусловно деятельным и работоспособным. Израилов объездил весь Дагестан и соседние республики, собирая образцы лучших народных танцев, а затем из местной молодёжи, путём тщательного отбора, создал великолепный танцевальный коллектив. Работали они очень упорно, оттачивая своё замечательное мастерство. Сначала выступали только в Дагестане. Однако постепенно повышался их художественный уровень, разнообразие репертуара, а главное, качество самого мастерства. Одновременно расширялся диапазон гастролей, и уже в середине 60-ых годов стали они выезжать за рубеж, что сопровождалось ростом популярности ансамбля, а также поступлений доходов в государственную казну.
          Зоя танцевала в первом составе “Лезгинки”, и, бывая в Москве, приглашала родню на свои концертные выступления. Первый в своей жизни брак заключила она с весьма невзрачным типом, образ которого практически не зафиксировался в памяти. Вскоре с ним расставшись, она вышла замуж за своего коллегу — молодого танцора ансамбля Володю Гонибова (упоминавшемся в рассказе “Снегопад”), родила от него дочку и прожила с ним до самой его недавней кончины. Они много лет вместе ездили на гастроли и нередко останавливались у нас в Москве. Я любил ходить на их концерты, получая наслаждение от оригинальных, темпераментных и красочных танцев.
          На их выступлениях почти всегда появлялся знаменитый дагестанский поэт Расул Гамзатов. Одно из его стихотворений я взял эпиграфом к этому рассказу. Как-то раз мне даже удалось с ним немного побеседовать.
          Однажды ироничная судьба забросила автора сих строк в город на Неве — незабвенный и великолепный Санкт-Петербург. “Люблю Тебя, Петра творенье!” В ту эпоху нарекался он Ленинградом и повод был весьма печальный: 27-го февраля 1980-го года завершила моя тётя Роза, мамина младшая сестра, свой земной путь. Жила она (как и многие другие коренные ленинградцы) в маленькой комнатушке, в огромной ленинградской коммунальной квартире в Сапёрном переулке. Мы, всей нашей семьёй, приехали разбирать её осиротевший скарб. Что-то готовили к отправке в Москву, что-то раздавали родственникам, знакомым и соседям, а что-то просто ликвидировали. Никакого веселья занятие то отнюдь не предполагало. Случайно в то же самое время в городе на гастролях находилась “Лезгинка”, в составе которого и наш родственник, Володя Гонибов, один без Зои. Мы созвонились, и он пригласил меня встретиться в гостинице, где проживал в компании коллег-танцоров. В силу мужской солидарности, я тоже поехал на встречу без супруги, но вместе со старшим сыном, шестнадцатилетним Лёвкой. К сожалению, будучи усталым и подавленным тёткиной кончиной, печальным ритуалом разборки вещей покойной, в тот вечер в компании молодых и крепких кавказских джигитов, щедро угощавших вашего покорного слугу сорокапятиградусной сибирской водкой, увы, оказался не на высоте. Вспоминая то позорное фиаско, мой юный “Павлик Морозов” описал коварную победу Зелёного Змия, отца ни капли не щадя, в своём рассказе под названием “Сибирская” (на литературно-сочинительском поприще мой отпрыск мне ничуть не уступает — передался ему мой литературный талант в 23-х хромосомах по наследству).
          Ну что? Отвлёкся автор сих строк от первоначальной темы, погрузившись в дебри воспоминаний. Очевидно пора заканчивать. Безусловно, очень мало написано о многонациональном Дагестане, о замечательных народах той страны, об их истории, обычаях и традициях. Однако, как говорится, невозможно объять необъятное. Тем не менее позволю себе ещё два коротких эпизода. На одну из годовщин нашей с Людмилой Дмитриевной свадьбы моя мама сделала нам подарок: две серебряные рюмочки с червлением в виде цветов, очень с виду симпатичные. Однако через некоторое время крепление к ножке одной из них сломалось, видимо из-за дефекта сварки. Моя мама, проявив настойчивую скрупулёзность, написав соответствующее письмо, отослала вместе с ним рюмочки на комбинат-изготовитель, который находился в посёлке Кубачи, что в горах Дагестана. Ответ пришёл очень быстро. Изготовители искренне извинялись за непрочность изделия и обещали отремонтировать его и вернуть в первозданном состоянии. “К сожалению, — писали однако сотрудники Кубачинского комбината, — у нас в горах произошло землетрясение (в горах Дагестана подобное явление не редкость) и производство в настоящее время приостановлено, но как только мы возобновим работу, вы получите Вашу покупку обратно”. Ответ кубачинцев меня сильно обрадовал, не подвели меня любимые и уважаемые мной дагестанцы. Рюмочки вскоре действительно вернулись в Москву.
          Второй эпизод произошёл в 80-ых годах, когда работал я на ВДНХ. В рассказе “Снегопад” подробно рассказано о моих февральско-мартовских выездах на лыжные “каникулы”. Однажды таким образом посетил ваш покорный слуга заснеженный Конаково (на покрытой льдом Волге) и там, кроме лыж, почему-то увлёкся шахматной игрой. Шахматист вообще-то из меня слабоватый, но почему бы не развлечься? В пылу баталий на чёрно-белых досках познакомился я с другим молодым шахматистом-любителем. “Гроссмейстерами” являлись мы с ним приблизительно одного уровня. Стали общаться. Оказалось, что он из Дагестана. Кажется, даже из самой Махачкалы, естественно — энергетик. Когда мой срок отдыха подошёл к исходу, прощаясь, пригласил его на обратном пути посетить ВДНХ, обещал интересное времяпрепровождение. Откровенно говоря, я не очень рассчитывал на его визит, но он пришёл, и автор сих строк старался развлекать его как мог по полной программе. На уровне профессионального гида показал ему огромный и помпезный выставочный комплекс с благоухающим зеленью и цветами ботаническим садом, после чего угостил вкусным обедом в хорошем заведении, где обычно питался сам. К вечеру заторопился мой приятель на поезд на Махачкалу. Прощаясь, я вежливо спросил: “Ахмет (назовём его так), ну как, понравилось тебе здесь у нас в Конаково и в Москве?”. Он на минуту задумался и беззлобно, но очень серьёзно ответил: “Не умеете вы жить и другим не даёте...”. С той поры прошло много лет, а я всё не перестаю задумываться над теми словами...