Свобода воли роман новая редакция

Часть 1. Добрый козёл отпущения

Глава 1. Экспозиция

               
2019 год. Улица Шаболовка. Последний этаж типовой кирпичной девятиэтажки. Восемнадцатое октября, девять часов вечера. Сыро. Беспричинно хочется плакать. Беспричинно? Так не бывает! Даже быстрые слёзы – это толпа невольниц, понукаемых какой-либо едва заметной причиной. И ещё. Беспричинных причин тоже не бывает, обязательная причина всех причин – Жизнь. Какой прекрасной могла быть наша жизнь, когда б люди перестали соперничать и завоёвывать лишнее, но радовались, видя в глазах друг друга собственные отражения. Согласитесь, как замечательно!
Но нет. Даже в любви мы одиноки. Любовь-жертва для нас гораздо менее привлекательна, чем любовь ради удовольствия или личной выгоды. И как бы мастера искусств ни пытались увлечь человечество примерами жертвенности и благородства, их высокие, унесённые ветром помыслы – лишь отражение желаемого и мнимого, но не действительного и достижимого. О действительном сказано верно, что есть то есть, а вот по поводу достижимого или нет – давайте разбираться.
                * * *
На коврике перед дверью в коммунальную квартиру № 23 стоит высокий сутулый мужчина и, уперев плечо в хрусткий, потерявший эластичность обивочный дерматин, пытается провернуть застрявший в замке ключ. «Только бы не сломать! – шепчет он. – Только бы не…» Наконец ключ проворачивается. Мужчина извлекает его из замка, прячет в карман и медленно, стараясь не скрипнуть в петлях, приоткрывает дверь. Некоторое время стоит, как бы не решаясь войти, и вслушивается в темноту прихожей. Затем, будто в замедленной съёмке, переносит ногу через порог и боком протискивается в образовавшуюся щель. Его движения отчётливо видны на фоне дежурного освещения лестничной площадки. Уверенно ориентируясь в темноте прихожей, мужчина ставит портфель на половичок возле старой калошницы, включает свет, аккуратно прищёлкивает дверь и принимается за навесную щеколду. Стараясь не громыхнуть соединительной цепью, он вытягивает цилиндр из продольного паза, укреплённого на дверной коробке, и вставляет его в приёмный паз двери. «Мину обезвредить легче!» – подтрунивает вошедший над собственной предупредительностью.
Зачем столько слов и технических подробностей: извлёк, спрятал в карман, переступил, прищёлкнул, вытянул, вставил? Попробую объяснить. В голове автора рождается образ. Его появление на свет схоже с рождением птенца: глухое постукивание, первые трещины, покачивание скорлупы и наконец взлом(!) – масса технических подробностей. Так почему бы и нашему герою не явиться на свет поэтапно, как бы приучая читателя к мысли: «Вот-вот сейчас, чуть-чуть подождите, кажется, начинается, не видите? – Да вот же он!»
Знакомьтесь! Таинственный «взломщик» коммунального жилища № 23 и участник всех будущих событий повествования – Анатолий Прокопьевич Добрый, 1999 года рождения, роста высокого, вида видного, одет просто и аккуратно. Широкоплеч (занимался греблей), форма спины, несмотря на раннюю сутулость, – выраженная трапеция, напоминает разлёт крыльев летучей мыши. Из особых примет: крупные глазницы и немного косящие в сторону глаза. Перед тем, как совершить какое-либо движение, Анатолий потряхивает руками, как бы примеряясь к будущему действию. Так поступают гении или несчастливцы. Но если у людей выдающихся руки приходят в движение, потому что тело непроизвольно пытается удержать умчавшиеся вперёд мысли, то у второй категории лиц подобная манера поведения вызвана страхом, обыкновенным страхом перед очередным прикосновением к действительности.
Вот вам и ответ. Странное поведение Анатолия имело целью всего-то – избежать приятельской болтовни с соседями. Почему? Автор не зря обмолвился о гениях и несчастливцах. При всём богатстве экстерьера – рост, косая сажень в плечах, изящная худоба, крупные глазницы – Анатолий был человеком невезучим и потому несчастливым. Вот и теперь груз воспоминаний об очередном неудачно прожитом дне понуждал его единственно к заботе о скором и спокойном одиночестве. Однако вот так запросто исчезнуть в келейной тишине жилища удавалось не всегда. Соседи – тихий мечтательный Флавий и милая старушка Нида Терентьевна – спешили выйти навстречу. Поговорить с человеком, вернувшимся «с большой земли», узнать последние государственные новости они считали для себя первейшей житейской необходимостью. Конечно, чтобы быть в курсе событий, достаточно включить телевизор. Но Нида Терентьевна «голубому экрану» не доверяла.
– Знаете, Флавий, – говорила она, – с появлением плоских телевизоров пропала глубина подачи материала.
Флавий соглашался с тётушкой хотя бы потому, что у него вовсе не было телевизора.
               

Глава 2. Один прожитый день

В семь часов утра зазвонил будильник. Анатолий спрыгнул с кровати, вдохнул-присел-выдохнул, подтянулся на самодельном турнике, подбежал к зеркалу (в девятиметровой комнате не разбежишься!) и принялся боксировать, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе! Н-на!..» Ничего себе! Какой же он несчастливец? – Герой, победитель! Ан нет. Как ни кажись крутым в зеркале – нервишки не обманешь. Многие годы тому подтверждение. Сколько раз, несмотря на выдающийся рост, фигуру атлета и особую наследственную жилистость (в деда!), Анатолию случалось ретироваться в стычках со сверстниками. И эта гадкая неуверенность в собственных силах крепилась в его сознании с детства. Хамоватые манеры окружающего мира (идущие часто от внутреннего бессилия) действовали на маленького Толю магически. Его чувствительная нервная система приходила в смущение в самых порой безобидных ситуациях. Будь рядом отец, многое могло быть иначе, но Прокопий Леонтьевич подолгу пропадал в служебных командировках и воспитанием сына практически не занимался. Толя рос на руках матери, доброй любящей женщины. До мужества ли?
«Дед-то твой впрягался в телегу с картохой да заместо мерина волочил в гору! – хмурилась бабушка Арина, прикладывая холод к свежим синякам внука. – Ты их, Толюшка, не бои;сь. Деда поминай, уж он бы!..» Деда Леонтия Анатолий не застал. Но всякий раз, разглядывая старые фотографии, робел перед его памятью и тихо нашёптывал: «Не то; со мной что-то, не то;».
Служил Анатолий Прокопьевич младшим туроператором, проще сказать, «порученцем на подхвате» в частном турбюро с простым и весьма нескромным названием «Терра». Агентство пользовалось успехом у российских путешественников, поэтому в рабочее время офис «Терры» походил скорее на встревоженный улей, чем на сонную московскую разночинную конторку. К работе Анатолий относился ответственно. Волю начальства и просьбы сослуживцев исполнял, радея о благе порученного ему дела. Не имея других талантов, кроме отзывчивого послушания, он воспринимал факт низовой служебной квалификации как повод к бесстрастию сердца перед обстоятельствами жизни. За восемь часов суматошной и беспорядочной работы плюс ежедневные по часу–полутора переработки Анатолий изрядно уставал. Исполнение поручений директора, двух его замов, главбуха и проч. не укладывалось ни в какие «производственные нормативы».
– Переработка? – воскликнет иной правдолюб. – А КЗоТ на что!
– КЗоТ? – ухмыльнётся в ответ правдолюбу Лёшка-курьер, сослуживец Анатолия.
И добавит:
– Прокопыч у нас кто? Козёл отпущения – опущенный, значит. В КЗоТе про таких ничего не сказано!
Лёшка говорил правду. За годы, проведённые в турбюро, Прокопыч (так его звали товарищи по работе) дослужился лишь до прозвища «козёл отпущения». С одной стороны, этому способствовал его исключительно мягкий нетребовательный характер. Пугливость Анатолия, его нерешительность в отношениях с начальством и сослуживцами была следствием непомерной стеснительности, которую часто принимали за испуг. Однако то, что окружающие принимали за «испуг», не было страхом. В годы юности Анатолий сделал открытие, избавившее его от постоянного ощущения беды. Он понял простую вещь: переделать этот мир невозможно и единственный способ оградить себя от его притязаний – не входить с этим миром ни в какие сношения. Это, в свою очередь, воспитало в Анатолии редкую по молодёжным меркам социальную деликатность, нежелание нанести урон даже собственному врагу. Чем не защита? Внешне она похожа на стеснительность, хотя её единственная цель – не дать собеседнику повода проявить бестактность или произнести насмешливое слово. Иными словами, отгородиться от всякого зла. Отгородиться наперёд, лавируя, избегая лобового столкновения, сжигая за собой мосты. Например, он никогда, не убивал комара, пьющего кровь. Анатолий просто начинал двигаться, убеждая бесцеремонного наглеца оставить его в покое. И если комар продолжал своё кровавое дело, Анатолий не превращал его трапезу в тризну, но смотрел, как раздувается красное брюшко, и сообщал своему кровожадному «собеседнику»: «Ну вот, теперь мы с тобой одной крови, ты и я». Согласитесь, из раза в раз глотать унижение, усмирять обиду и при этом находить в себе силы подняться над торжествующим злом – дело непростое. Есть замечательные слова: «Вы можете меня убить, надругаться над памятью обо мне, но вы не можете причинить мне зла». Остаётся гадать, каким образом эта духовная формула стала путеводной звездой юного Анатолия.
Но вернёмся к событиям в «Терре». На чём мы остановились? Ах да, Анатолий – козёл отпущения. Что за нелепость! Нелепость?  С точки зрения индивидуальной, нравственной – действительно нелепость. Но с групповой точки зрения, козёл отпущения – вещь, крайне необходимая в коллективном хозяйстве. В каждой организации должно быть своё «жертвенное животное». Этот социальный персонаж необходим для поддержания в коллективе здорового модуса вивенди: козёл отпущения – незаменимый помощник как в общении начальства с подчинёнными (есть точка отсчёта), так и во взаимоотношениях работников (не козлов) друг с другом.
                * * *
Провозившись с замком, Анатолий потерял несколько драгоценных минут и понял: встреча с соседями неизбежна. «Что ж, – решил он, – пусть это будет последней промашкой уходящего дня». Действительно, едва он пристегнул навесную щеколду, в прихожей материализовались запыхавшиеся Флавий и тётушка Нида. Подобно спартанцам, перекрывшим ущелье Фермопилы, они встали в торце коридора, отрезав подход к комнате Анатолия. Казалось, беседа о мировых проблемах неизбежна. Однако Прокопыч, тихоня и размазня, выказал завидную прыть! Прикрываясь портфелем и выговаривая на бегу, как отстреливаясь: «Здрасьте-здрасьте», он устремился в узкую щель между стеной коридора и массивным торсом тётушки. Манёвр походил на отчаянное геройство Одиссея, сумевшего пройти между Сциллой и Харибдой! «Виктория!» – воскликнул бы кто-то другой на его месте, оказавшись по ту сторону преграды, но Анатолий был не таков. Ступив на порог комнаты, он обернулся и произнёс:
– Друзья, сегодня Украина обвинила Россию в подготовке военной агрессии. Этого не может быть, мы же братья! Или хохлы врут, или «Крым наш» – это только начало? Мне тревожно…
Он опустил голову и, оборвав себя на полуслове, прикрыл дверь. Соседи переглянулись, пожали плечами и перед тем, как разойтись, перебросились словами:
– Как это: «Крым наш»? – удивилась тётушка. – А прежде чей был?
– Прежде был украинским, – ответил Флавий.
– Так я и говорю: наш.
– Нет, тётушка, не наш. Это последние пять лет наш, а был украинский. Разве вы не знали?
– Знаю я ваши игры. Ещё скажите: немецкий, – нахмурилась тётушка.
– Нет, не немецкий, – улыбнулся Флавий.
– А раз не немецкий, значит, наш! Я понятно говорю?

               
Глава 3. Чулан судьбы 
               
Анатолий жил в крохотной девятиметровке с большим окном, холодильником «Север» и скромной холостяцкой мебелью (по смерти родителей он многое вынес на помойку). Единственным украшением интерьера и одновременно воспоминанием о почившей бабушке Арине было старинное напольное зеркало с тумбочкой-подзеркальником. Этот милый антиквариат Анатолий выбросить не смог. И теперь, глядя на подзеркальник, он с улыбкой вспоминал годы детства, когда резная приступка, предназначенная для флакончиков с ароматами, служила дополнительным местом сидения, наподобие табурета. Всякий раз, когда он или сестра (взрослые не помещались между резными бортиками) плюхались на приступку и, болтая ногами, барабанили пятками по опорным панелям подзеркальника, бабушка Арина горестно вздыхала и отводила глаза – что тут скажешь, детям надо двигаться даже в тесноте!
Однажды маленький Толя сочинил своё первое в жизни стихотворение:
Три метра в обе стороны; –
Я назову «Чулан судьбы»,
И бабушка, и папа с мамой,
И я, и Аня тоже та;ма!
«Чулан судьбы! Чулан судьбы! – подхватила младшая сестрёнка Анечка. – мой домик получил название!» Так и осталось на слуху – «Чулан судьбы», родовой «пятачок», в котором лет десять назад проживало одновременно пять (ей богу – пять!) человек: Анатолий, его родители, сестра Аня и бабушка Арина Егоровна Князева, в девичестве Домбровская. Благо отец Прокопий Леонтьевич постоянно бывал в разъездах, и в девятиметровке царствовал матриархат, но уж когда хозяин возвращался – тут-то все и теснились!
Сначала умерла бабушка, и теснота поуменьшилась. Затем Аня вышла замуж и укатила в Америку. Два года назад с разницей в тридцать четыре дня умерли родители, и Анатолий остался один на девяти квадратных метрах. Космодром! Хоть в прятки сам с собою играй. Отчего ж на душе так невесело? Раньше-то жили с шутками, прибаутками, хорошо жили, хоть и в тесноте. Понятное дело, одному за пятерых не управиться…
                * * *
Обсудив политическую новость, соседи разошлись по комнатам. Анатолий подождал, пока утихнут последние шорохи, взял со стола любимый чайник со свистком, приоткрыл дверь и поспешил на кухню.
Коммунальные кухни! По советским фильмам читатель помнит невероятных размеров кухонные пространства. В результате совдеп-кампании по уплотнению буржуйского жилья в квартирах бежавшей из страны российской интеллигенции проживало порой до двадцати и больше семей. Количество поселенцев ограничивалось количеством окон, ведь в комнате, которую власть выделяла советской семье для проживания, должно быть окно – вот до какой трогательной заботы о гражданах доходило дело в молодой стране Советов!
Примечательно отсутствие в кухонном пространстве холодильников, их держали в комнатах. Но главное – столики, простые и такие разные! И на каждом – не небрежный, наспех поставленный натюрморт на модную нынче тему «Съел – и порядок», но добротный психологический портрет хозяйки и её образа жизни. Приведу в качестве исторического свидетельства воспоминание автора об одной такой коммунальной квартире. Представьте: конец пятидесятых годов прошлого века. Москва, Старосадский переулок, дом 4/5 стр.1 (напротив бывшей усадьбы Лопухиных – Киппена), второй этаж. Коммунальная квартира № 4. Количество жильцов – порядка ста человек. Двадцать семей (контингент в основном многодетный), два коридора, два санузла, огромная прихожая (около сорока квадратных метров) и такая же кухня, где «плечом к плечу» стояли двадцать непохожих друг на друга кухонных столов. Автор помнит, как он катался на велосипеде из коридора в коридор наперегонки с соседским мальчишкой. Было время! На фоне этого исторического опыта современные однушки и двушки выглядят сущими карцерами, созданными для социальной деградации населения по принципу «разделяй и властвуй». 
Но вернёмся в квартиру №23. Пространство двенадцатиметровой кухни меблировали три кухонных стола. Два из них были весьма схожи и однообразны, поэтому разглядывать мебельные принадлежности Анатолия и тем паче вечно голодного Флавия нет никакого смысла. А вот столик тётушки Ниды читателя наверняка заинтересует.
Представьте нагромождение старых, вышедших из употребления хозяйственных предметов. На подвесной полочке покоятся, расставленные в ряд, красные в белый горошек прибалтийские контейнеры для круп. На отдельных гвоздиках висят всевозможные крышечки, крохотные кастрюлечки, среди них ручная взбивалка для крема (по праздникам тётушка баловала себя вафельными розетками, начинёнными кремовыми пирамидками розового, бледно-жёлтого и дымчатого тонов). Во внутреннем отделении стола среди сковородок и кастрюль внушительных размеров приметим весьма специальное оборудование, как-то: двойная сковородка-вафельница из чугуна и далее – безусловный кухонный антиквариат – печь «Чудо» для приготовления чего угодно. Стоп, посмотрите! В металлическую ручку на печной крышке вставлена пробка от бутылки. Видите? Это остроумное усовершенствование позволяет приподнимать раскалённую крышку, не пользуясь тряпкой!
То, что тётушке не удалось запихнуть в стол, она расставила поверх столешницы. Надводная часть её кухонного айсберга состояла из механической соковыжималки для яблок. «Нечем есть, вот и приходится давить их», – вздыхала тётушка по поводу необходимости в век космонавтики иметь то или иное «древнерусское» кухонное приспособление. И конечно, мясорубка «Урал». Это вещь! Однако хитрец-мясник порой подсовывал жилистое мясо, и тётушка, как ни билась, не могла провернуть ручку. Тогда она звала на помощь мужчину. Роль мужчины исполнял Флавий. Он первым делом разбирал мясорубку на части, снимал намотавшиеся на нож мясные жилы и только после этого приступал к прокрутке. «Мадам Нида, вы опять купили не самое лучшее мясо!» – говорил Флавий и показывал, как на выходе из мясорубки вместе с фаршем выливается отделившийся мясной сок с рубленным жирком.
С особым почётом на столе тётушки лежала советская и в то же время очень несоветская штуковина – формочка для выпечки пасхального барашка. В своё время подобные штучки штамповали между делом на каком-нибудь оборонном предприятии и также «между делом» продавали в магазинах потребкооперации. Ни заводских клейм, ни прочих опознавательных знаков на эту милую пасхальную принадлежность по понятным причинам не ставили.


Глава 4. Чай в молчании

Свисток ожил, Анатолий выключил газ и, перехватив полотенцем горячую ручку чайника, поспешил обратно. «Только б не встретить тётушку!» – загадал он и прыснул, припомнив, как однажды в темноте его автопилот перепутал двери и вломился в комнату Ниды Терентьевны, причём в самый неподходящий момент. Перед тем, как отойти ко сну, тётушка что-то выщипывала на теле, стоя перед зеркалом в весьма нескромной позе женщины, привыкшей к одиночеству. Увидев тётушку в неглиже, Анатолий испытал эмоциональный шок и, как порядочный человек, тотчас ретировался. Нида даже не поняла, что случилось. Ну, мелькнуло что-то в зеркале, может, кот соседский забежал, да мало ли… На всякий случай она фыркнула: «Ходют тут всякие!» Вдруг по телу тётушки пробежал озноб: «Как это ходют?!» Нида «залилась краской» и, набросив на плечи халат, поспешила к двери. Она припала ухом к дверному полотну – тихо. «Фу ты, господи! Кажется, показалось», – произнесла тётушка и, не продолжая процедуру, выключила свет.
Анатолий водрузил на стол чайник с кипятком (в Белоруссии говорят: «с капиточком») и стал готовить приборы к чаепитию. Одновременно в характере его движений происходили странные изменения. Даосское безразличие к миру зла и несправедливости, сменилось на высокопарное внимательное отношение к себе, как к участнику изысканного конфуцианского ритуала. Он сел за стол напротив зеркала и перед тем, как отпить глоток из фарфоровой чашки, с минуту разглядывал собственное отражение, выискивая хоть малый следок Господнего благословения на жизнь. Если следок есть, значит, всё, что случается, так или иначе – благо! Ведь благо не обязательно должно быть белым и пушистым. Пусть оно будет каким угодно, но будет!..
Тема блага вернула Анатолия в прожитый день, и он ещё раз пережил его, глядя на произошедшее взором деятельного конфуцианца. Многое увиделось иначе. Обида на сослуживцев показалась пустой и никчемной. «Разве они в чём-то виноваты? – думал он, прихлёбывая чабрец с бергамотом. – Лукавый настроил их против меня. Факт! А раз так, значит, моя жизнь верна – ни одно благое дело без искушений не бывает!»
– Хотя… – Прокопыч, готовый уже распрямиться, вновь пригорюнился. – Странно! В моих действиях не было ничего предосудительного. Ведь я сказал правду, сказал то, о чём просто молчали другие!..
Ему припомнился утренний разговор в курилке. Анатолий не курил, но любил постоять с сослуживцами и подышать ароматом дорогих сигарет.
– Толян, не лез бы ты на рожон. Пойми, с начальством не поспоришь! – смеялись туроператоры, дружески похлопывали Анатолия по плечу. – Невезучий ты какой-то. А так, вообще, – молодец!
– Так я же не за себя, за вас хотел… – оправдывался наш герой.
– А вот это ты зря, – хмурились сослуживцы, – тебя никто не просил браниться с начальством от нашего имени. Экий ты чудак. Вроде молодец, но чудак, опасный чудак!


Глава 5. Падение

Воскресным утром Анатолий собрался в церковь на раннюю исповедь к восьми часам и перед выходом принялся читать молитву Оптинских старцев на начало всякого дня:
– Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. Во всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все Твоя Святая воля…
Вдруг за его спиной раздался грохот вперемешку с отвратительным скотским шипением. Анатолий прервал чтение и обернулся. Огромный кот Везувий, рыжий любимец, уте;шитель вечерних одиночеств, забрался на шкаф и столкнул стоявшую на шкафу икону. При ударе о половицы стекло киота разбилось, ящик треснул. Икона, скрытая в киоте, не пострадала, но само падение святого образа, да ещё в праздник воскресного дня, стало событием крайне неприятным.
– Началось…
Злясь на кота и теряя благое расположение духа, Анатолий стал подбирать осколки стекла и отломившиеся кусочки киота. Умиротворение от прочитанных молитв и земных поклонов сменилось ощущением несвободы.
– Чтоб тебя, мерзавец!.. – прохрипел Анатолий, веником сгоняя кота со шкафа, но тотчас устыдился проявленной слабости. 
– Хорош гусь! На причастие собрался, а брата неразумного готов от злости порвать. Да кто ж тебя такого исповедать станет? В шею погонят, и весь сказ.
Выпив стакан кефира – какое уж тут причастие! – Анатолий вновь встал на молитву.
– …Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай забыть, что все ниспослано Тобою. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и всех событий его. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…
– Прощать и любить, – повторил он ещё раз.
Помолчал минуту, тихо сказал «аминь» и загасил свечу.
                * * *
Молитва рассеяла печальные мысли. Наполнив до краёв миску Везувия примирительной порцией молока, Анатолий отправился в храм помолиться Богу и помечтать о лучших временах. И всё бы так, но лукавый крепко взялся за него в тот день. Не дошёл Анатолий до храма. Подвела торопливость. Зная строгий распорядок утренней исповеди, установленный отцом Никитием, Анатолий невольно поторапливал себя и, спускаясь в подземный переход, натупил – как не заметил? – в лужу растекшегося по ступеням молока. Нога скользнула вперёд, Анатолий потерял равновесие и упал всем телом на ступени. Упал неудачно. Но это пол беды. Стараясь удержать тело от падения, он упёрся руками в ступени и… закричал от невыносимой боли. В обе ладони вонзились осколки разбившейся бутылки. Анатолий отдёрнул ладони и всем телом рухнул на стеклянный мусор, разбросанный по ступеням, поранив левое плечо, руку и часть грудной клетки.
Его состояние было ужасно. Из-под свитера, и с обеих ладоней сочилась кровь. А вокруг никого, кто мог бы помочь вызвать скорую. Слава богу, подземный переход был совсем рядом с домом. Оставляя кровавый след, Анатолий потащился домой. Не имея сил держать ключ, он позвонил в звонок. Дверь открыла тётушка Нида. Всплеснув руками, она принялась хлопотать над израненным Анатолием. На шум вышел Флавий и бросился помогать тётушке.
Через полчаса отмытый, обеззараженный и перебинтованный Анатолий лежал на диване в своей комнате и рассказывал соседям про лукавые нескладушки воскресного утра. А Везувий потряхивал хвостом в знак кошачьего неудовольствия по поводу огласки деталей произошедшего.
          

Глава 6. Дерзни чуток…

Понемногу боль в ранах успокоилась, лицо Анатолия расправилось, и он попросил соседей оставить его.
– Учтите, Анатолий, вечером на перевязку! – ответствовала тётушка, выходя из комнаты.
– Стукни в стенку, если что, – добавил Флавий, выходя вслед за тётушкой.
Проводив соседей глазами, Анатолий уткнулся лбом в подушку. Его прорвало. Он взвыл, как раненый зверь.
– Так жить нельзя! Думай, Толян, думай! Или скажи всем «чао!» и…
Он лежал на боку и усилием воли сдерживал подступившее рыдание. Затем перевернулся на спину и уставился в потолок.
– Что «и…»? Всё можно одолеть, перетерпеть, наконец. Но как изменить себя в себе самом, я же сделан из невезучего материала!..
– А ты дерзни чуток, – послышался голос.
– Как это? – очнулся Анатолий. – Стоп! Кто здесь?
Кряхтя, он приподнялся на локтях и обвёл комнату тревожным взглядом.
– Я говорю: дерзни чуток! Измени себя, перелепи… – откликнулся из ниоткуда тот же голос.
Не понимая, что происходит (скорее всего, он спит), Анатолий успокоился и продолжил странный разговор.
– Что значит «перелепи»? Меня слепил Бог, а ты предлагаешь…
– Тот же Бог вручил тебе свободу воли – пользуйся! Ты, я вижу, не очень-то в жизни преуспел, и терять тебе нечего! Значит, рискуй – ниже плинтуса не упадёшь.
– Как это рискуй? – Анатолий сдвинул брови. – Ты предлагаешь пойти против Бога?
– Не надо никуда и против никого ходить! Все мы у Всевышнего на ладони, не спрячешься. Бог дал тебе жизнь, а затем выгнал из рая, чтобы ты не путался у Него под ногами и, как щенок, не выпрашивал подачку. Он сказал: «Живи своим умом и будь счастлив в поте лица твоего».
Голос набирал обороты.
– Тебе дана свобода воли. Это щедрый подарок Всевышнего! Воля – твоё первейшее оружие. Победи! Победи, наконец, свою треклятую невезуху!
Голос замолк, затем, выдержав паузу, подытожил:
– Для этого ты должен изменить себя. И Бог тут совершенно ни при чём. Это дело житейское, не первородное.   
Слушая своего таинственного собеседника, Анатолий старался определить место, откуда доносится голос. Он даже спросил: «Ты где?», но голос не отозвался.
«Он прав, чёрт возьми! – решил наш герой, не заметив, что впервые за много лет помянул чёрта. – Добр;! Поправлюсь – пойду на фитнес, бегать начну. Точно – надо малость перелепиться!»
                * * *
Долгие десять дней Нида Терентьевна и Флавий выхаживали своего «бедового» соседа. Анатолий с помощью Флавия позвонил на работу, объяснился и слёзно попросил не увольнять его за временное отсутствие.
– Как они тебя уволят? Ты же дока! – удивился Флавий.
– Это я так, – смутился Анатолий, – по-свойски.
Флавий выдохнул.
– Может, вызвать врача? Больничный возьмёшь, деньги не потеряешь?
Анатолий не ответил и подумал: «Вот ещё! Если я принесу больничный, они меня уволят задним числом!»
– Тебе что, деньги не нужны? – Флавий по-своему понял молчание товарища.
– Знаешь, Фла, – нехотя отозвался Анатолий, – у меня с работой не так всё просто.
– Да ладно, Толь, ты же…
– Если я им принесу больничный, – Анатолию вдруг стало стыдно за своё напускное благополучие, – они меня уволят по статье.
– По какой ещё статье? – Флавий замер в недоумении.
– Они найдут, – Анатолий улыбнулся, – и хватит об этом.
– Погоди-погоди, а как же закон?
– Я же не пойду жаловаться, и они знают об этом.
– А почему ты не пойдёшь жаловаться?
– Не знаю.
– А они, выходит, знают?
– Выходит...
Что тут скажешь? Страх мистифицирует всё вокруг. Даже обыкновенный фонарный столб кажется нам затаившимся негодяем.
Однако вернёмся в «больничную палату» №23. Человеческая забота сродни волшебству. Раны Анатолия на пятый-шестой день благополучно затянулись. От них остались лишь памятные рубцы и непривычная тяжесть в повреждённых сухожилиях, да и та вскоре отступила. Анатолию исполнилось тридцать лет. В этом возрасте организм имеет подавляющее преимущество перед интервенцией обстоятельств. Согласитесь, сказано витиевато, но верно.
                * * *
Утром одиннадцатого дня Анатолий проснулся раньше обычного, отыскал в шкафу старенький тренировочный костюм, оделся и пружинистым шагом вышел из квартиры. Задорно, по-мальчишески перемахнув восемнадцать лестничных пролётов, он выбежал на улицу и засеменил трусцой в направлении ближайшего парка. Вдруг небо потемнело, и по жестяным отливам окон забарабанили первые крупные капли дождя. «Всё, как всегда» – вздохнул Анатолий и повернул обратно, припоминая странный сон, приснившийся в эту ночь.
Приснился ему цветущий луг. Щурясь от яркого полдневного солнца, идёт Анатолий по узкой луговой тропинке и хочет нарвать букет полевых цветов. Но вот незадача. На какой цветок ни посмотрит, тот тотчас засыхает. «Что бы это значило? – думает он, припоминая притчу о смоковнице. – Разве прикосновение к красоте может быть так бесплодно?..» Он ускоряет шаг и хочет покинуть коварный луг, но засохшие цветы продолжают расти, ластятся к ногам. Сухие стебли оплетают ступни, ползут вверх. Вскоре всё тело Анатолия превращается в клубок жилистых сухоцветов. Он начинает задыхаться, падает. Падая, видит: небольшая группа людей, человек двенадцать идут по лугу. Чуть впереди, отслоняя руками цветущие стебли, шагает Учитель. Его касания не причиняют растениям никакого вреда. Он что-то говорит ученикам. Вдруг одна из ветвей, засохших от прикосновения Анатолия, превращается в змею, подползает к Учителю и намеревается его ужалить. «Авва!..» – Анатолий протягивает связанные руки, желая предупредить об опасности. Услышав сердцем моление Анатолия, Учитель оборачивается, видит змею, изготовившуюся для прыжка, и говорит: «Да не будет же впредь от тебя плода вовек!» Змея тотчас иссыхает и превращается снова в сухую ветвь, а стебли, увившие тело Анатолия, теряют внутреннюю силу и безвольно падают к ногам. Наш герой набирает в лёгкие воздух, он хочет крикнуть: «Учитель, я здесь!..», но некий уже знакомый голос твердит ему: «Авву не следует беспокоить. Взгляни на учеников, они, как дети, наивны, покорны и полностью находятся во власти Учителя. Ты же, в отличие от них, можешь добиться всего сам, у тебя есть свободная воля!» Анатолий размышляет над сказанным, и провожает глазами уходящую вдаль группу людей. Они исчезают из вида, а он продолжает путь и вновь делает попытку набрать букет полевых цветов. И снова его затея терпит фиаско, но теперь совсем по другой причине: стебли васильков и колокольчиков прочны, как металлическая проволока. Анатолий в недоумении. Над его головой проносится стая ворон. «Сам, сам, сам!» – кричат птицы. При этом Анатолию кажется, что птицы смеются над ним. «Са-ам, са-ам, са-ам!..» – повторяет эхо…


Глава 7. Умнее Бога…

Первый рабочий день после памятного диалога с нечистой силой,  пополнил биографию Анатолия целым каскадом печальных событий. Началось всё с объявления по селектору: «Младшего туроператора Доброго вызывает руководитель». «Опять писчая бумага кончилась, – подумал Анатолий, – хотя нет, про бумагу это через мымру». Действительно, речь Дмитрий Дмитриевич повёл не о бумаге. Минут пять директор перечислял достоинства Анатолия Прокопьевича – скромность, трудолюбие, ответственность за порученное дело. Да что там говорить, если бы не текущие международные обстоятельства, всё могло сложиться по-другому. Директор отечески обнял Анатолия и предложил тихо, без шума и пыли уволиться по собственному желанию. Не понадобился даже больничный лист. Как бонус Д-Д пообещал дать положительную характеристику и выплатить премию, если в кассе окажутся свободные деньги. «Поверьте Анатолий Прокопьевич, жаль, очень жаль!» – произнёс он на прощание, выпихивая младшего экс-туроператора из кабинета.
Свободных денег в кассе не оказалось. Характеристику он не получил по каким-то несросшимся друг с другом обстоятельствам. Короче говоря, за истекшие с прошлой зарплаты две третьих месяца кассирша Клавдия, женщина обстоятельная и холодная, начислила ему двадцать четыре тысячи рублей. Из этой суммы она вычла двенадцать тысяч в виду того, что Анатолий треть месяца прогулял без уважительной причины.
– Принёс бы больничный, и все дела, – буркнула Клавдия, в смущении выдавая Анатолию на руки двенадцать тысяч рублей.
Но и это не всё. Лёшка, напарник, снял с него полторы тысячи на прощальный посошок, а Валентин Сергеевич, начальник месткома, припомнил давний долг в тыщу двести на общие нужды. Какие нужды? После всех вычетов «выходное пособие» Анатолия составило девять тысяч триста рублей. Сумма, безусловно, обидная. «Единственное достоинство моей зарплаты, – вздохнул он, выходя из офиса и пересчитывая деньги, – она отлична от нуля». Конечно, Анатолий понимал, что рано или поздно уйдёт, вернее, его уйдут. Но чтобы так мелочно, по-свински многолетние сослуживцы проявили к нему напоследок своё безразличие... Этого он не ожидал. «Век живи, век удивляйся». На лестнице ему встретился оборотистый Лёшка.
– Толян, ты чего? – выпалил тот.
– Да пошли вы все! – огрызнулся Анатолий.
Его разобрала глухая злость. Он чуть не задохнулся от прилива негодования.
– Ждут меня, понимаешь, ждут! Нужен я!
– Где ждут?.. – Лёшка отпрянул, громыхнув бутылками.
Но Анатолий не ответил. Он уже бежал по ступеням лестничного пролёта и не слышал, как бывший сослуживец хмыкнул вслед:
– Да, невезуха – баба с вывертом!
                * * *
В тот же день вечером Анатолий отправился на фитнес. Купил недорогой (всего за три тысячи шестьсот рублей) трёхмесячный абонемент в общий тренажёрный зал с правом заниматься в спортивной секции айкидо. Как раз в этот день по расписанию значилось очередное занятие.
Разогревшись в зале, Анатолий спустился к назначенному часу в цокольный этаж и оказался в небольшом уютном помещении. На татами рядком сидели с десяток учеников в белых торжественных кимоно. У стены стоял учитель (правильнее сказать – сэнсэй) в ещё более ослепительном кимоно, расшитом крупными цветами, и что-то тихо рассказывал.
– Можно? – спросил Анатолий, стыдясь своего порядком заношенного спортивного костюма.
– Проходите, – ответил сэнсэй. – Слушайте и запоминайте.
Учитель велел всем подойти к стене. Разбив учеников на пары, он показал болевой захват руки соперника.
– Вы стоите у стены плача. Работаем в полную силу.
Первым по жребию досталось атаковать напарнику Анатолия. Минут пять он пыхтел и безуспешно пытался выкрутить сопернику руку. Мы помним, наш герой был не только плечист, но ещё необычайно жилист. В момент концентрации его тело становилось похоже на камень. Отчаявшись провести приём, напарник позвал сэнсэя.
– Как это не можете? – ответил тот. – Ну-ка дайте!
Айкидошник мягко обхватил жилистую руку Анатолия и резко довернул запястье. В следующее мгновение взгляд Анатолия Прокопьевича затмили чёрные звёзды, и он потерял сознание.
В том, что сделал сэнсэй, не было ничего тайного, «ничего такого», о чём бы он не говорил ученикам. Но вот ведь какая штука! Помимо формальных знаний, в действиях учителя присутствовал некий (как бы точнее выразиться?) профессиональный шарм, что ли. Помните, в сказке про репку именно мышка решила исход дела? Предвижу улыбки читателей. Конечно, не мышка вытащила репку! И всё же, персонаж мышки символизирует то волшебное чуть-чуть, чего не хватает нам, когда мы берёмся за невыполнимую, казалось бы, задачу. То самое «чуть-чуть», что отличает музыку Сальери от музыки Моцарта, экстравагантную мазню графомана от гениальной художественной свободы Пикассо или Модильяни.  Вот в чём оказывается настоящий смысл мышки, а быть может, и всей сказки про репку! Зашифрованная в мышку парадигма преодоления скрыта от поверхностного наблюдения и доступна немногим: тем, кто однажды брался за невыполнимую работу, кто, как новый Моцарт-Икар, осмеянный толпой «Сальерей», взлетал над чёрной бездной и устремлялся к солнцу…
– Ну что, новичок, оклемался? – сэнсэй участливо склонился над Анатолием. – Ты какой-то невезучий. Я первый раз промахиваюсь в силе. Уж прости, на тебя пришлось.
Тренировка продолжилась. Анатолий, раздавленный внезапным приступом боли, молча отправился в раздевалку. Переодеваясь, он заметил, что правый локоть не держит усилие. Это была именно та рука, к которой приложился сэнсэй. «Ладно, дома разберусь», – решил Толян, кое-как накинул на плечи пальто и направился к выходу.
Дома перед зеркалом он внимательно оглядел повреждённую руку и обнаружил, что из локтевого сустава вместо плавного закругления торчит кость, острая, как гвоздь.
– Ё-моё! – присвистнул Анатолий. –  Он же мне суставную сумку порвал…
Рука в самом деле отказывалась слушаться. Попробовал отжаться от пола – не получилось, локоть не держал вес тела.
– Ну и денёк! – густые слёзы навернулись на глаза. – Что скажешь, брат Толян? Не заладилась технология «я умнее Бога», а? Не рвутся цветочки? А я-то, дурак, уши развесил…
Его взгляд упёрся в потолок. В центре серого замызганного прямоугольника торчал крюк, на котором покачивалась люстра, привязанная к протолку вместо крепёжного тросика электрическим проводом. «Крюк прочный, выдержит… – мозг Анатолия размышлял отрывистыми фразами, будто стрелял короткими очередями из автомата. – Табуретка есть. Так, что ещё? Ах да, верёвка. Бельевая не пойдёт, тонковата, –  с минуту он думал. –  Есть! Есть у меня одна верёвочка! Что? Что такое?..»
Послышался стук в дверь. Вкрадчивое постукивание сопровождалось негромким покашливанием. Анатолий не сразу переключил сознание на призывные звуки из коридора.
– Это ты, Флавий? – наконец, отозвался он.
Странные существа эти люди! Только что Анатолий размышлял, как бы половчее повеситься, и тут же снисходительно улыбнулся вынужденному продолжению жизни. Стук в дверь действительно обрадовал Анатолия. И не потому, что с приходом друга коварная затея получила отсрочку. Он почувствовал, что умирать в тридцать лет, даже если нет сил жить, – неправильно. И вообще, мысль о смерти противоречит божественной правде, какой бы горькой она ни была. Анатолию вдруг почудилось, что за дверью застыл в ожидании не Флавий, а огромный космический корабль. Сверкающий хромированным металликом, он пришвартовался к порогу его комнаты и подаёт сигналы приветствия. И надо ответить! Надо обязательно ответить, ведь космолёт может не дождаться обратного сигнала и исчезнуть в огромном пространстве вселенной…
– Входи, молчун!


Глава 8. Собеседники

В щель между косяком и приоткрытой дверью протиснулся застенчивый Флавий.
– Толь, можно к тебе? Прости, не могу один. Как клещами сдавило.
На пороге стоял печальный и такой же, как Анатолий, никому не нужный человек. Год назад Флавий оформил третью группу инвалидности по зрению и с тех пор нигде не работал (правильнее сказать – не брали). Жил он на мизерное пособие в 4491 рубль. Отказывал во всём ради того, чтобы раз в месяц, получив пособие, купить новую книгу.
Год назад его подселили в дальнюю от кухни комнату умершей бабы Дуси. С той поры в квартире № 23 стало проживать сразу два безрадостных молчуна. Третьим жильцом, вернее жиличкой, как мы уже знаем, была добрая и немножко полоумная тётушка Нида. На появление в квартире Флавия она отреагировала парадоксально:
– Анатолий! – воскликнула тётушка, указывая на Флавия. – Нас стало слишком много. Предлагаю умирать по очереди!
Поначалу Флавий ей не понравился.
– У этого Филавия что-то не в порядке, – нашёптывала она Анатолию в течение нескольких дней после заселения нового постояльца.
– Нида Терентьевна, что не в порядке?
– Как что? Разве вы сами не видите?
– Нет…
– Простите, Анатолий, но это странно!
При этом тётушка Нида делала круглые глаза и, не желая продолжать «этот бессмысленный» разговор, возвращалась в свою комнату.
Помог случай. У Ниды оборвался провод, соединяющий антенный распределитель и телевизор. Анатолия дома не оказалось. В программе был заявлен сериал «Улица разбитых фонарей» (тётушке нравились фильмы про бандитов). Расстроенная Нида Терентьевна подошла к комнате Флавия и тихо постучала.
– Товарищ Филавий, не могли бы вы помочь мне сейчас хоть чем-нибудь?..
К чести Флавия, несмотря на проблемы со зрением, ему удалось скрутить обрывки провода и восстановить изображение про бандитов.
– Благодарю, Филавий, – улыбнулась тётушка, – вы мне симпатичны, живите, если считаете нужным.
                * * *
– Толь, не гони, а…
– Да уж заходи, коли пришёл, – Анатолий подал гостю единственный стул, а сам пересел на диван.
– Я тут принёс чуток. – Флавий поставил на стол литровую бутыль мутноватой самогонки и плетёное лукошко с деревенской съестной всячиной. – Брат заезжал, привёз. Мне одному не одолеть – помру! Дай, думаю, к соседу на огонёк зайду. Побалакаем с ним, полюбезничаем, глядишь, слово за слово – хвороба-то и оттянется.
– Честно сказать, – усмехнулся Анатолий, – я нынче собеседник неважный. Уж больно день не задался. Про таких, как я, говорят: «Не повезло, на ветру штаны порвал». Оно тебе надо, Флавий? Ты лучше к Ниде на телевизор сходи, клоунов глянь, может, полегчает. Со мной-то зачем?
– Выслушай меня, Толя, – просительно произнёс Флавий. – Я не к Ниде, я к тебе пришёл. В гробу я видал этих клоунов. Выпьем, соседушка, по единой! Так у вас в поповском хозяйстве говорят?
«Ладно, – подумал Анатолий, – встать на табуретку я всегда успею».
– Фла, может, сперва я тебе про себя расскажу. Под такой сказ и выпить не грех, – Анатолий печально улыбнулся. – Наливай!
И покатилась речь Анатолия, как клубок, издалека. От самых школьных лет, когда он, здоровый парень, оказался в классе в роли отверженного. Причиной была его гипертрофированная стеснительность. Вроде не детдомовский, а всё один. Отец в разъездах, до сына ли? Мать приголубит, словечко доброе шепнёт и спешит на кухню – накормить, перестирать – дня не хватает. Вот и выходит: парень один, некому рассказать про толкуши со сверстниками да про перегляды с девчонками. Короче, замкнулся Толян, закомплексовал. У доски на уроке литературы не смог двух слов связать на тему «Объяснение в любви Петра Гринёва и Маши». За пять минут не проронил ни слова. Когда же Марья Ивановна подошла к нему и тихо спросила, почему он молчит, юноша, сбиваясь и краснея, ответил: «Марья Ивановна, простите, но об этом нехорошо говорить вслух». Учительница внимательно посмотрела на Анатолия, достала из пачки сочинений его работу и с минуту искала глазами нужное место. Наконец, улыбнувшись, она зачитала отрывок, посвящённый любви в повести «Капитанская дочка». Окончив чтение, Марья Ивановна увидела то, что наполнило её женское сердце радостью: тридцать пар глаз вглядывались в долговязого паренька, стоящего у доски, будто хотели сказать: «Вот ты какой, Толян!..» «Да-а, – подумала Марья Ивановна, – одних видно сразу, а в других надо уметь вглядываться».
Анатолий в третий раз налил «по единой». В церковной среде (в «поповском хозяйстве») повелось стопки не пересчитывать, но говорить про каждую: «По единой!», имея в виду не пересчёт, а единство – вместе, всем числом! 
– И ты знаешь, Фла, тогда у доски я впервые почувствовал крылья за спиной! Мне захотелось писать, говорить с девчонками о любви, драться. Моё ощущение было сродни счастью! Я перестал бояться, помнить о собственной неполноценности. Я набросился на одноклассников, требуя их внимания к моим исповедальным восторгам. Каждой девчонке бессовестно врал про любовь и сам же искренне верил в свои слова! Когда очередная «возлюбленная» укоряла меня: «Толечка, ты вчера то же самое говорил Наташке Фроловой!», я отвечал: «Не может быть!..»
Состояние птицы с неделю томило и распирало меня изнутри, оно готово было превратиться в что-то искреннее и значительное. Но счастливый полёт, как ты понимаешь, не вписывался в норматив моей невезучей биографии. Одним я казался идеалистом, над которым можно безнаказанно шутить. Другие видели в моих действиях причуды опасного человека, для которого не существует общепринятых норм и ценностей. Пнуть меня они почитали за доблесть.
– Ну, а ты?
– А что я? Их всегда было много, а я один.
Анатолий погрузился в задумчивость.
– Выпьем, друже! – Флавий нарушил молчание.
– Да-да, конечно.
Анатолий посмотрел в потолок.
– А сегодня вообще особый день. Меня выгнали с работы, я повредил руку и… и растратил последнюю надежду на лучшую жизнь. Представь: с неба в житейское море упала звезда, остыла и превратилась в обыкновенную каракатицу, не нужную ни рыбакам, ни Богу…
Флавий вскочил со стула, подбежал к Анатолию и обнял его за плечи.
– Ты сокровище, Толя, понимаешь, сокровище! Твою историю должны услышать люди. Вот, например, я. Да после твоих слов я о себе и говорить не хочу! Тепло мне стало, понимаешь, тепло! Знать, не один я такой горемычный. Светло в глазах, поверь, светло вдруг стало, как днём!
– Представь, вчера со мной говорил призрак…
– Кто?! – поперхнулся Флавий.
– Я же говорю: призрак. Натуральное фэнтези! Он предложил мне стать счастливым, но как-то странно. Напомнил про свободу воли. Дескать, исправь себя сам, без Бога. А в кого, скажи, я могу превратиться без Бога? В силача-одиночку?
– Толян – силач-одиночка. Класс! – подхватил Флавий, разглядывая Анатолия через зелёное стекло бутылки.
– Он предложил мне улучшиться. Причём улучшиться самостоятельно, без Бога.
– Ну? Тебе же дана свобода воли, ты хозяин ситуации!
– Ты прям, как он. Тут вот какое дело, я понимаю свободу воли не как вызов Богу, но как возможность творить именно в Его божественном пространстве.
– Отличная мысль!
– Так вот, голос, который разговаривал со мной, всё время выталкивал меня из этого пространства, настаивал на уединении от Бога. Но там, где нет Бога, нет добра, справедливости, нет света!
Анатолий в волнении заходил по комнате.
– Я понимаю, холёный супербой внешне гораздо более привлекателен, чем ссохшийся в молитвенном подвиге какой-нибудь сирийский подвижник. Но в таком случае следует сказать, что лучший из людей – молодой лев, а самое дееспособное интеллектуальное образование – стая!
– Так-так, дальше! – Флавий принялся растирать ладони.
– А явление в мир гения-одиночки, монаха-отшельника, мудреца-философа – это досадные исключения из правил стаи, социальный брак, общечеловеческий сбой, так, что ли? Выходит, китайские хунвейбины или разного рода нацики, сбившиеся в стаю, – идеальные первопроходцы в мир грядущего человеческого счастья?..
– Ты прав, Толя! – Флавий сосредоточенно, стараясь не пролить ни капли, разлил остаток самогона. – Сядь и послушай меня. То, что ты сейчас сказал, должны услышать люди. Запиши всё это. Я знаю на Арбате одного парня. Он просто стоит и читает вслух свои книги. И многим нравится, даже деньги кидают. Им бы тебя послушать!..
Слова Флавия неожиданно заинтересовали Анатолия. Под шум в голове несложно вообразить себя героем. Ему захотелось побыть одному и сосредоточиться.
– Ну что, на посошок и по кельям?
Флавий опрокинул над столом выпитую бутыль горлышком вниз.
 – Пиши, Толян, пиши! – шепнул он, исчезая в дверном проёме. – Ты гений!..
Уход соседа удивил Анатолия. Ему почудилось, что два совершенно одинаковых Флавия одновременно вышли из комнаты сквозь неплотно прикрытую дверь, как в фэнтези.



Глава 9. Гибель Везувия

«Гений? Он сказал "гений"…» – подумал Анатолий и невольно усмехнулся. Последнюю похвалу в свой адрес он помнил за давностью десяти с лишним лет. Перед смертью бабушка Арина подала знак и тихо-тихо шепнула, будто выдохнула: «Ты у меня замечательный!»
Слова Флавия раздразнили Анатолия. Он почувствовал, как горячий валик внутреннего довольства медленно растекается по кровотокам.
– Чертовски приятно! – зевнул он, взял из пачки лист писчей бумаги и приготовился записать что-то весьма гениальное. – Так…
В этот момент кот Везувий спрыгнул с распахнутой дверцы платяного шкафа на плечо Анатолию. Пытаясь закрепиться, десятикилограммовая скотина вцепилась когтями в шею хозяина. Анатолий взвыл от боли, вскочил со стула и сбросил кота на пол. Везувий, испуганный не меньше хозяина, взлетел на подоконник, затем прыгнул в проём открытой форточки и замер в ужасе между огромной массой чёрного воздуха и рассерженным человеком. Пьяный Анатолий схватил веник, шатаясь, подбежал к окну и стал с остервенением выпихивать кота наружу. Несчастное животное уклонялось от тычков, цеплялось за раму и, в конце концов, сорвалось. Пытаясь задержать падение, Везувий чиркнул когтями по оцинкованной жести оконного отлива, бросил прощальный взгляд на хозяина и исчез внизу.
Анатолий остолбенел. Голова отчаянно кружилась, к горлу подступила едкая тошнота. Он слышал стук собственного сердца и далёкий щебет птиц. Вдруг ритм ударов сбился каким-то дополнительным непрошеным тычком. Осознав произошедшее, Анатолий с рёвом «а-а!..» распахнул окно. Боже!.. Внизу на асфальте в фиолетовой кашице сгустившихся сумерек лежал неподвижно его возлюбленный Везувий. Даже с высоты девятого этажа было видно, как в лучах дворового фонаря поблёскивает тёмная лужица крови вокруг рыже-фиолетовой башки. Рядом с телом Везувия виднелся низкий дворовый палисад. Он, видимо, и оказался виновником гибели, помешав коту приземлиться на четыре лапы.
Анатолий долго и неотрывно смотрел вниз. С каждой минутой хмель всё более оставлял его. Отыскав походную сумку и сапёрную лопатку (подарок отца), он вышел из комнаты, не погасив свет и не закрыв окно. «Воистину чертовщина какая-то, – мелькнула горестная мысль, – вот тебе фэнтези…»
– Фэнтези, фэ-энтези! – пискнуло со стороны подоконника крохотное существо вслед Анатолию.
                * * *
Начинало темнеть. Анатолий вышел во двор через чёрный ход и в нескольких метрах от подъезда увидел растерзанное тело Везувия. Сложив в сумку печальный остаток своего любимца, он с минуту безуспешно пытался застегнуть молнию – пальцы не слушались. Усмиряя подступившую к горлу тошноту, Анатолий выпрямился и несколько раз вдохнул вечерний воздух. Стало чуть легче, но морок сознания, спровоцированный изрядным количеством выпитой самогонки, не отступал. При повороте или наклоне голова шла кругом.
Пошатываясь и поминутно стирая со лба испарину, наш герой направился к остановке трамвая. Его путь напоминал растоптанную в хлам синусоиду. Сумка с останками Везувия, похожая на профмешочек со спортивным снаряжением, отчаянно болталась в руке. Со стороны Анатолий напоминал спортсмена, перепившего по случаю победы или поражения.
Он ехал в безлюдном трамвае и поминутно заглядывал в окошко, ища место, где можно было бы прикопать Везувия, не бросать же его вместе с сумкой в мусорный бак! Но Москва – не самая удобная территория для кошачьих похорон, и Анатолий ехал всё дальше, пока не заснул, привалившись к уютной стенке трамвая.
– Гражданин, вы выходите? – Анатолия разбудила женщина в рабочем комбинезоне, по-видимому, вагоновожатая. – Конечная.
– П-простите, я задремал. М-м…
– Вам плохо? – участливо спросила женщина.
– Нет-нет, я выхожу.
Анатолий поднялся и направился к двери.
– Вы сумку забыли!
– Ради бога, простите! Как же я так?..
Анатолий вернулся за сумкой, ещё раз шепнул «Простите великодушно» и вышел. Трамвай укатил в обратный путь. Анатолий оглянулся. В одну сторону виднелась начатая стройка, за ней – новый микрорайон. В другую – промбаза, в третью – опушка низкорослого лесочка. Туда-то и направился наш герой, посчитав, что лучшего места для могилки Везувия не сыскать.
Солнце село. В сгустившихся сумерках играли прощальные сполохи вечерней зарницы. Приглядев поляну, он выкопал ямку, прибил лопаткой края и опустил на дно сумку. Долго не решался расстегнуть молнию, потом распахнул и взглянул на мёртвого Везувия. Глаза снова закипели. Жмурясь от солёной влаги, Анатолий долго возился, пытаясь на ощупь застегнуть молнию.
– Господи! – выл он, запахивая сумку. – Да что же это?! Зачем мне такая жизнь? Не хочу, не могу больше…
Забросав ямку землёй, Анатолий насыпал пригорок и, не имея сил стоять, присел на землю. Грузное состояние опьянения уступило место тупому похмельному безволию. Он вжался, как зверь, в бугорок земли и так лежал с открытыми глазами, наблюдая сквозь корочку слипшихся друг с другом слезинок звёзды. Затем он посмотрел вниз и увидел лежащего на земле человека. Вся одежда и обувь его были забрызганы грязью. Человек лежал неподвижно и смотрел вверх то ли на звёзды, то ли прямо в глаза Анатолию. Было слышно, как бьётся его сердце. Над головой человека, в прозрачном свечении, похожем на ауру, вспыхивали одна за другой какие-то картины. «Это мысли», – догадался Анатолий. Верно, это были мысли о наступающей ночи, об окончании работы общественного транспорта, о безопасности и собственном здоровье. «Странно, – подумал он, – то, о чём думает этот человек, беспокоит и меня. И вообще, не мой ли на нём плащ?..»
Анатолий уснул. Краешком сознания он различал отдельные звуки где-то вдали над облаками сна. Облака сгущались и соединялись в плотную силиконовую массу. Наконец, последний фонарик, пробивающийся сквозь резиновую толщу облаков, потух, и наступила темнота, мягкая, как вата, и лёгкая, как дым…
               


Глава 10. Грибники

– Да он холодный, помер чувак – факт.
– Не-е, щёки, гляди, не белые, жив, поди. Пошевели-ка!
– Ты чё! Я боюсь мертвяков трогать… смерть – штука заразная!
– Пусти тогда. Ну, пусти, говорю!
Анатолий почувствовал, как что-то тупое упёрлось ему в плечо. Он открыл глаза и приподнялся от земли.
– Ух ты, чувак ожил!..
– А я те говорил: живой он, вишь теперь сам – живой.
Светало. Над Анатолием склонились два мужика в потрёпанной одежде и целлофановыми пакетами в руках. Один из них был лет на двадцать постарше другого – может, отец. Молодой походил на некрупного взъерошенного медведя. Он стоял косолапо и глядел, как показалось Анатолию, с затаённой злостью. В аромат осеннего утра вкрался неприятный запах нечистоты, исходящий от наблюдателей.
– Вы чё, мужики? – с испугом заговорил Анатолий. Его голос, не промытый утренним чаем, сипел и отказывался слушаться.
– Чё мы! Мы тут по грибы ходим, глядь – мертвяк лежит. И вроде не легавый. Вот решили удостовериться. А ты живой – ну, потеха! – мужики залыбились, приоткрыв жёлтые щербатые зубы.
Анатолий поспешно поднялся с земли.
– Вы идите. Со мной всё в порядке, не стоит беспокоиться, – проговорил он, оглядываясь вокруг.
– Как же нам не беспокоиться, браток? Третий день обоим жрать неча. Уж ты подай-ка нам всё, что при себе имеешь. Голодный человек – он хужее зверя, порвать может, – усмехнулся старшой.
Молодой, косолапя и прихрамывая на одну ногу, обошёл Анатолия и встал за его спиной.
– Ребята, спокойно! – заскулил Толян. – Всё отдам, только не бейте!
Да, друзья, случилась обыкновенная и заведомо несчастливая история. Анатолий «забыл», что сам по себе не ниже и не слабее молодого медведя-разбойника. И уж как минимум на «фифти-фифти» мог бы с ними, голодными, поговорить по-мужски или хотя бы попробовать. Всё лучше, чем самому лезть в петлю и обещать палачу премиальные за хорошую работу. Добрый послушно достал портмоне и в довершение позора выворотил карманы брюк.
– А воще чё ты тута делал? – спросил молодой.
– Я…
– Глянь, Федь, – перебил старшой, показывая подельнику на вскопанный участок земли, – свежая прикопка! Может, он сбросил чего?
– Да нет же, я…
– Глохни! – огрызнулся старшой. – Федь, да у него и лопатка имеется! Ну-ка, ты, шнырь, дай сюды лопатку! Точно закопал, вона, гляди, Федь, земелька-то налипла – свежак. А ну, сынок, копни малость.
Тот взял лопату и сделал пару копков. На третьем вскопе лезвие чиркнуло по зарытому в земле предмету.
– Батя, схрон! – заорал молодой.
Старшой выхватил заточку и полоснул воздух в миллиметре от потерявшего последнее самообладание Анатолия. Толян упал на землю и, как ящерица, отполз в сторону.
– Лежи тута, – скомандовал старшой. – Дёрнешься – прирежу.
«Вот те грибники…» – Анатолий безучастно наблюдал, как оба разбойника сгрудились над могилкой Везувия…
– Ах ты, падла, кошку схоронил тута! – захохотал младший, поднимаясь с колен. – Бать, может, его к ентой кошке прикопать?
У Анатолия вырвалось нечленораздельное оханье. Оба разбойника злобно зыркнули в его сторону.
– Валим, Федь! – скомандовал старшой. – Живи, баклан, и радуйся. Подфартило те нынче, крепко подфартило.
Мужики вытряхнули из сумки тело несчастного Везувия и на освободившееся место запихнули свои грибные мешочки и сапёрную лопатку. Выругались на дорожку и, даже не взглянув в сторону Анатолия, зашагали прямиком в лес, переговариваясь друг с другом. Через пару минут говор грибников стих в молоке наступающего дня.
                * * *
Мятый, перепачканный рыжим подмосковным суглинком Анатолий с трудом поднялся и мелкими шажками подошёл к раскопу.
– Подфартило, – Анатолий припомнил насмешливый голос разбойника, – ох, подфартило…
Везувий лежал на краю собственной могилки, неестественно запрокинув назад милую ушастую башку. Анатолий поднял с земли холодное тельце друга и бережно положил в землю. Забросав могилку и опасаясь возвращения лихоимцев, он побрёл к трамвайной остановке. В пути его встречали потревоженные птицы и множество котов, которые прямо из-под ног разбегались прочь в туманное млеко.
– Господь всевидящий, что Ты со мной делаешь?! – вздрагивал голос Анатолия. – Страх губит мои последние силы. Я же Твоё возлюбленное творение, Твой замысел! Прости, но я ничего не понимаю. Я гибну. Гибну, так и не узнав, зачем…
Страшась обернуться, Анатолий не видел, что за его за спиной след в след кралось крохотное вислоухое существо с длинным хвостом и редкой козлиной «стряпнёй» под подбородком. Существо потирало ворсистые лапки и нетерпеливо сучило копытцами. Если наш герой задерживал движение, тварь приходила в возбуждение и нашёптывала, огрызаясь, будто покалывала орехи: «Ходь, Толян, ходь! Не полез в верёвочку – полезешь в ярмо!»
Анатолий добрёл до остановки и, не имея сил стоять, опустился на станционную скамейку. Весело позвякивая колокольчиками, подкатил трамвай. Наш герой поднялся по ступенькам передней двери и остановился перед турникетом, вспомнив, что всё до копейки отдал грибникам.
– У меня нет денег. Меня ограбили, – обратился он к женщине-вагоновожатой.
Та посмотрела на замызганного пассажира и ответила:
– Э-э, да мы встречались. Проходи, мил человек, вижу, досталось тебе крепко от вчерашнего дня.
– Это точно…
Анатолий перелез через турникет и пошёл в глубину вагона.
– А сумка твоя где? Опять забыл, чай? – спросила вагоновожатая по селектору.
– Сумка? Ах, сумка, да я её…
Анатолий недоговорил, подавшись вперёд в момент резкого торможения трамвая.
– Фу ты, господи! – услышал он голос вагоновожатой. – Заболталась я с вами, гражданин, чуть кошку не раздавила. Такая напасть!
«Такая напасть», – механически повторил Анатолий, вглядываясь в трамвайное окошко. Сообщение про кошку натолкнуло его на странную мысль: гибель Везувия заигрывает с ним, обещая скорые перемены в жизни, как бы говорит: «Помни – ничто не исчезает бесследно!»
Поток мыслей прервали первые лучи солнца. Как негаснущие охотничьи спички, они ворвались в сонную тишину трамвая. Анатолий зажмурился. «Надо же, – подумал он, – она сказала, что я – мил человек». Анатолий поднял воротник плаща и уткнулся лбом в оконное стекло.
«Мил человек», надо же так сказать…


Глава 11. Плоды молитвы

Вернулся домой ночной путешественник часам к одиннадцати дня. Не отвечая на встревоженные вопросы соседей, прошёл мимо своей комнаты в ванную. Сбросив на кафельный пол плащ и прочую одежду, встал под душ. В глазах ещё кружились мутные тени. Минут десять мёрз под ледяной струёй, остужая мысли и воспоминания. Покончив с душем, растёрся махровым полотенцем, накинул халат, запихнул грязные вещи в общественную стиралку и, не проронив ни слова, заперся в своей комнате.
Первым делом Анатолий выпил святой воды и встал на молитву. Молитвенные строки, подобно рёбрам стиральной доски, выдавливали из его повреждённого сознания гадкое чувство брезгливости к продолжению жизни. Так крупные капли дождя смывают с перепачканных рук комья грязи, возвращая ощущение лёгкости и чистоты. Анатолий трижды перечитал утреннее правило, но завершать молитву не хотелось. Он стал вычитывать всё, что хранил молитвослов на разные житейские случаи. Казалось, цепь зловещих событий тотчас вернётся, если он прервёт свой собственный голос.
Через двадцать минут непрерывного чтения Анатолий почувствовал некое встречное движение и услышал голос: «Оглянись, чадо!» Анатолий повернул голову и возле дверного порожка увидел … сумку, которую забрали у него мужики-разбойнички. А рядом на подлокотнике дивана сидел и замывал гостей… его возлюбленный кот Везувий, целый и невредимый!
«Сон… нет, чудо! …Или я сошёл с ума?» – опешил Анатолий, глядя то на кота, то на сумку, то снова на кота. Он подхватил Везувия и вжался щекой в его мохнатую рыжую шерсть. Кот заурчал и положил лапу на нос Анатолия. «Живой, живой, собака!» – захохотал Прокопыч, лаская носом подушечки Везувия. Он бережно вернул кота на место, бросился к письменному столу и извлёк из нижнего ящика пожелтевшую от времени общую тетрадь. То был его юношеский тайничок, куда он складывал свои самые тайные мысли. Разгладив обложку, Анатолий, распахнул тетрадь на случайной странице.
Мысль, как волна, взметнулась над утёсом,
рассыпалась членением строки.
И в прерванное грохотом торосов
                молчание
ворвался зов реки!

Подпись: Ан-2013. Толе четырнадцать лет, он только что «приобрёл» крылья, отвечая у доски тему любви в повести Пушкина «Капитанская дочка». Он пишет стихи, он счастлив, его дух разнообразен и бодр. «Осанна тебе, Толян!» – кричат птицы, ревут звери, булькают рыбы…
Анатолия охватило состояние божественного первенца, когда ты ощущаешь себя ответственным за всё, что происходит на Земле. За недругов и товарищей, за каждую девчонку в классе, которой ты признался в любви. Даже за писаную красавицу Ритку Семакову, с которой так и не объяснился, потому что оробел и любовное признание отложил на потом. А потом – суп с котом! Рита перешла в другую школу, и любовь, которая была так возможна, не состоялась.
Воспоминания юности привели Анатолия в беспредметное состояние восторга. Желая проявить это нахлынувшее чувство, он сгрёб в охапку Везувия и бросился к холодильнику. Распахнув холодильник, Анатолий достал стаканчик сметаны и стал потчевать своего любимца, приговаривая:
– Смертью смерть поправ,
     наш Господь был прав.
     Только там, на плахе,
     Не страшны нам страхи!..
Он повторял эту только что придуманную им попевку под каждую новую порцию сметаны (Везувий умел слизывать с ложки) и думал: «Если жив Везувий, значит, разбойников не было! А если они всё-таки были, почему жив Везувий?..» Размышления Анатолия прервал стук в дверь. 
– Анатолий, ваша стирка достиралась, – послышался голос тётушки Ниды.
– Как трогательно! – отозвался он, жмурясь от счастья, подобно Везувию.
Вдруг его лицо исказилось гримасой.
– Какая стирка?!
Он бросился в ванную. Отомкнул дверцу «Индесита» и увидел барабан, набитый простиранной одеждой, его одеждой. И ещё. Среди трусов, брюк и проч. он различил… воротничок демисезонного плаща.
                * * *
Не разбирая стиралку, Анатолий вернулся в комнату и сосредоточился. Плащ… Почему он бросил его в стиралку? Как провёл прошлую ночь и, если Везувий жив, откуда он вернулся утром на трамвае, да ещё весь перепачканный? Вопросы сыпались, как мусор из перевёрнутой корзины. В отчаянии Анатолий ухватился за спасительную соломинку: что, если смерть кота, разбойники и прочий срам – обыкновенный пьяный бред человека, выпившего пол литра деревенской сорокапятиградусной самогонки? Но плащ… Да мало ли, где он спьяну перепачкал плащ! Не может Везувий быть одновременно живым и мёртвым. Какая опушка? Нет! Быть этого не-мо-жет! Пить надо меньше, брат Анатолий, вот что!
В небе грохотнуло. За окном послышался плотный шум дождя. Ах, да, кровь на асфальте! Должна остаться кровь на асфальте! Он подбежал к окну (ставни почему-то были распахнуты) и стал вглядываться в пятачок двора, куда упал Везувий. Но за струями ливня различить что-либо с высоты девятого этажа было невозможно. Спуститься на двор и отыскать следы крови, судя по плотности ливня, тоже не имело смысла – небесная стирка, наверняка, своё дело уже сделала.
Анатолий вернулся к столу. Хотел прикрыть окно – зябко – но передумал. Он заставил себя успокоиться, сел и положил перед собой лист чистой бумаги. Надо писать. Надо прекратить эту бессмысленную слежку за собственными неудачами, сосредоточиться и писать. Казалось, кто-то руководит им: «Возьми красные чернила, пиши. Помни: литература сродни кровопусканию. Ты должен писать. Несмотря ни на что!»
– А этих куда девать? – едва не закричал Анатолий, выталкивая из памяти вчерашних разбойников.
– Этих? – усмехнулся собеседник. – Куда ж ты их денешь? Эти двое живут в твоём страхе. Перестань говорить себе: «Не могу», и они исчезнут из твоей жизни. Тот же Пашка-курьер. Он до сих пор стоит у тебя за спиной. Согласен? То-то!
Анатолий склонился над листом.
– Страшновато ещё раз переживать такое… 
Он рассуждал верно. Для того, чтобы писать правду, предстояло оживить в памяти и вновь пережить всё, что так хотелось забыть. Легко сказать – забыть! Даже за последнюю пятилетку ударного невезения горестных замет наберётся не одна сотня, а может, тысяча. «И потом, что значит – забыть? Нет уж, увольте меня от такого беспамятства! – Анатолий принялся ладонью разглаживать края бумажного листа. – Всё вспомню, всех пересчитаю и выпишу!» Он встал и в волнении вновь подошёл к окну.
– Вот что, госпожа Невезуха. Тебя и дружков твоих, тех, кто оттоптался на мне, предал, не подал руки или обманул, – вспомню! Вешай потом меня, души или грызи, как кость, – всё равно. Знаю: не выпишу, – мне хана. Выходит, кто первым сделает своё дело, тому и быть. По рукам?
Порыв ветра ворвался в комнату через распахнутые оконные створы.
– Йя-а!..
Анатолий отпрянул от подоконника. Привиделось, будто старший из грибников рассёк воздух заточкой в миллиметре от его горла. «Ага, значит, договорились!»
               

Глава 12. Головоломка

Над началом будущего сочинения (каким оно будет, да и будет ли) Анатолий трудился два дня. Записав первую страницу минут за сорок, он крякнул: «Хорошо пошла!» Перечитывая написанное, потянулся, было, за вторым листом писчей бумаги, но остановился.
– Что ж так плохо-то?.. – проговорил он нараспев и погрузился в размышления.
Анатолий явно был растерян и смущён повторной встречей с собственным текстом.
– Странно. Пока пишешь, кажется, что ты – гений, перечитываешь – мрак. Как так?..
Сочинитель скомкал исписанный лист и бросил в мусорное ведро при входе. Комок ударился о металлический обод, подпрыгнул и, зыркнув на Анатолия бумажными глазами, полными ужаса (как Везувий за окном), исчез в ведре. Анатолий проводил его взглядом и попытался стряхнуть тяжёлое воспоминание. Он пересел на диван и взял на руки кота.
– Что скажешь, дружище?
Кот повёл ушами. Он только что слопал целую миску еды и прикосновение хозяина воспринимал, как неуместное и совершенно лишнее проявление любви – зачем? – всё и так хорошо!
– У нас три варианта, – настаивал Анатолий, – первый – отказаться вовсе. Ну какой я писатель!
Везувий выгнул спину, по-кошачьи это значило «безусловное нет».
– Ладно, проехали. Тогда надо идти учиться. Выучусь, тогда и напишу. А?
Кот выпустил когти.
– Понятно, и это не годится. Что ж, по-твоему? Писать, пока не напишу?
Везувий выдержал паузу и молча спрыгнул на пол.
– Хотя, что я спрашиваю, – вздохнул Анатолий, – ты же вариантов не оставил!
                * * *
Вот так наш герой приступил к сочинительству. Не имея компьютер, он правил текст прямо в листе и вымарывал его до такой степени, что приходилось переписывать заново. И ладно, не велик труд страницу переписать, но с новой страницей происходило то же самое – он марал и переписывал каждую мизансцену по десять и двадцать раз. За час-полтора мусорное ведро полнилось комьями черновиков, и Анатолий, проговаривая вслух окончание какой-либо строки, шёл выбрасывать содержимое ведра в мусоропровод.
Глядя на зачумлённого соседа, тётушка Нида спешила выразить удивление:
– Толечка, откуда в вас столько бумаги? Вы же не оригами!
«Оригами?» – улыбнётся читатель. Как-то Флавий, желая отвлечь соседку от мрачных мыслей по поводу очередного повышения коммунальных платежей, показал ей пару несложных поделок из бумаги. «Фантастически интересно!» – заявила Нида, раскладывая в обратном порядке и снова складывая под руководством Флавия бумажные чудеса.
– Филавий! – воскликнула тётушка. – Мне кажется, я складываю не листик, а собственную жизнь. Это так мечтательно!..
Пришлось Флавию купить на инвалидные деньги и подарить Ниде Терентьевне книгу по искусству оригами. Подарок Флавия несказанно обрадовал тётушку и заметно потеснил её интерес к телевизору, хотя на вид был таким же плоским, как и его жидкокристаллический конкурент. Японское искусство полонило русскую женщину Ниду Терентьевну. Шум листвы за окном, утренняя кадриль дворницких мётел, любой звук, напоминавший шелест бумаги, приводил её в необычайный трепет. Как только она слышала воображаемые звуки оригами, где бы тётушка ни находилась – на кухне ли, в прихожей – она откладывала дела и с таинственным видом удалялась в свою комнату. Через пару минут возвращалась с цветастой обувной коробкой в руках. Зная причуды милой соседки, Анатолий и Флавий встречали её появление с нескрываемым интересом.
«Что за коробка?» – спросит нетерпеливый читатель. О, это была знатная коробка! Году в пятьдесят восьмом родители купили семилетней Нидусе «французские» ботиночки, сшитые на Московской обувной фабрике «Парижская коммуна». От тех ботиночек, понятное дело, нет и следа, а вот коробка сохранилась, облюбовав в хозяйстве Ниды Терентьевны уголок на всю её долгую жизнь. В детстве Нида хранила в картонном тайничке куклы, затем любовные письма. Со временем поверх писем ложились разного рода справки, жировки и медицинские свидетельства. Познакомившись с оригами, тётушка вытряхнула из коробки и перепрятала эпистолярный архив, и на его место стала складывать поделки из бумаги как явные свидетельства сказки, таящейся в глубинах её долгой и неказистой, на первый взгляд, жизни.
– Посмотрите, посмотрите, мужчины, на моих новых дружочков! А вот этого журавлика я сделала вообще без ножниц! Я даже слышу, как он курлычет за окном!
– Тётушка, сегодня второе февраля, – улыбался в ответ Анатолий.
– Ну причём тут ваш календарь? Он же из бумаги! – отвечала Нида Терентьевна, лаская бумажного любимца.
                * * *
С каждым днём Анатолий всё более нарабатывал опыт сочинительства. «Литинститут за восемь недель?» – усмехнётся читатель над фантазией автора. С другой стороны, десятилетия жизни, осмысленные за восемь недель и переведённые в текстовую форму, согласитесь, весьма неплохая школа мастерства. Брэдбери, Экзюпери, Коэльо литинститутов не кончали.
Анатолий писал книгу, а на самом деле – разворачивал «оригами» собственной жизни. Он с удивлением обнаруживал на белой поверхности расправленного листа первоначальный замысел Бога о нём, писаный невнятными по молодости адресата водяными знаками. Прочитай он в юности таинственные «бумажные» скрижали, скольких ошибок не пришлось бы ему совершить в будущем! Чувство потери, неотступно следовавшее за Анатолием, разъедало волю и образ мыслей, лишало сил. Но теперь оно отступило перед новым восприятием мира – он должник перед Богом! Должник за то, что жив и не засох, как бесплодная смоковница. За то, что при всех странных обстоятельствах Господь не допустил в его душу демонов злобы, тайной зависти и безразличия. Написание книги превратилось как бы в подготовку к причастию, ведь он писал не художественный текст, а исповедальную стенограмму несносной человеческой жизни. Как показало время, именно простая житейская правда и зажгла человеческий интерес к его автобиографическим записям.



Глава 13. Арест

Восемь недель в окне Анатолия горел свет до поздней ночи, а бывало, и до утра. Восемь недель соседи наблюдали его крайне запущенный вид и отстранённое состояние ума. На все вопросы Анатолий отмалчивался или переспрашивал, не ожидая ответа. «Не обижайтесь, тётушка, – говорил Флавий, – Толя сейчас пишет книгу, и дай бог ему сил». «Да-да, – отвечала Нида, – я только хотела узнать, когда этот кошмар закончится. И больше ничего». Раз в два-три дня Анатолий выходил из дома за продуктами и бумагой. Однажды он вернулся в сопровождении участкового. «Ваш?» – спросил сержант тётушку, когда та открыла дверь. «Да-да, это всё наше, – ответила она, выпутывая Анатолия из «объятий» сержанта, – даже такое». Полицейский отдал честь и поспешил к лифту. «С наступающим!» – крикнула вслед Нида.
Приближался Новый две тысячи двадцатый год. Ровно два месяца назад, двадцать пятого октября, Анатолий приступил к книге, и теперь, двадцать пятого декабря, он завершил рукопись. Именно так. Восемь недель научили Анатолия экономить звук и вымарывать из текста необязательное, а значит, лишнее. Всё, чем он так любовно украшал словесную вязь в начале письма, – классные обороты, красивые эпитеты, мелочные живинки и придыхания – было безжалостно удалено. После третьей вычитки текста сочинение заметно потеряло в весе, но приобрело прозрачность. Когда же в четвёртый раз Анатолий занёс перо, будто подпрягся в соху, и принялся черкать отдельные строфы, то увидел – не цепляет «рассоха», скользит! Тогда-то и понял он: работа завершена.
                * * *
Сняв в сбербанке остаток родительской заначки, Анатолий отправился в машинописное бюро оцифровывать рукопись. Бюро бездельничало, рукопись разбежалась по главкам, и десять девушек отправились в путешествие по житейским тропам сочинителя – кто куда! К вечеру тропинки сошлись на столе главной машинистки, главки легли друг на друга, и счастливый Анатолий получил на руки текст будущей книги.
– Ну что, отцифирили? – спросил Флавий, принимая из рук Анатолия небольшую аккуратно обёрнутую типографскую пачку.
– Ага. Даже попросили разрешение скопировать для себя, – ответил тот, неловко улыбаясь.
– Я же говорил: есть интерес! – Флавий вернул Анатолию пачку, сжал ладонями виски и стал возбуждённо ходить взад-вперёд по коридору. – Так, сегодня у нас суббота. Прекрасно. Значит, завтра воскресенье. Толя, завтра ты идешь на Арбат и делаешь всё, что я тебе сказал. Встанешь на углу Спасопесковского переулка, там ещё белая церковь неподалёку, и будешь читать! Пусть люди идут мимо, хмыкают, показывают на тебя пальцами, ты читаешь, только читаешь. Возьми с собой термос и пару бутербродов подкрепиться.
Слова товарища не испугали Анатолия. Восемь недель непрерывных воспоминаний и горьких диалогов с самим собой существенно изменили его. Он взглянул на себя со стороны и понял, как чувство неуверенности, подобно злобной химере, способно надкусить стремление к жизни, лишить ум энергии и силы. Перед глазами Анатолия вновь мелькнула картинка с разбойниками. Он увидел себя и отшатнулся. «Пойду! Обязательно пойду и буду читать, чего бы мне это ни стоило!»
                * * *
Анатолий стоял на пересечении Спасопесковского переулка с улицей Арбат, нервно теребил в ладонях листы рукописи и читал текст тихим, как бы придавленным голосом.
– Слушай, друг, читай громче, интересно же! – попросил рыжий парень в велюровом новомодном костюме. – Правдиво выходит, тля меня побери!
Анатолий покрепче упёрся ногами в брусчатку улицы и, вытянув вперёд руку с листами текста, заметно усилил голос:
– «Его желание жить с каждым днём всё глубже оседало в трясину неуверенности и душевного подленького страха. Он казался себе беспомощной и беззащитной биологической тварью перед обступившими его со всех сторон каверзами судьбы…»
Анатолий сделал паузу, набрал в лёгкие воздух и приготовился продолжить, как вдруг сквозь плотное кольцо слушателей протиснулась молодая женщина и, виновато поглядев в глаза «литератору», воскликнула:
– Как хорошо вы говорите! Тысячу раз соглашаюсь с вами. Позвольте мне добавить от себя…
Не успела она договорить фразу, несколько полицейских, обогнув толпу слушателей, подошли к Анатолию, взяли его под локотки и повели к машине с голубым номером, стоящей за углом в торце Спасопесковского переулка. Никто ничего не успел понять. Какой-то парень с огромным фотоаппаратом растолкал полицейских и вложил в стиснутые ладони пленника маленькую записку.
Воронок включил сигнальные огни и осторожно, объезжая идущих навстречу пешеходов, тронулся с места.
– Что произошло? Кто он? – спрашивали люди друг друга.
Молва о случившемся побежала по Арбату. То, что пленённый литератор не в ладах с правопорядком, всем казалось несомненным. Но кто он? Неужели хрущёвские «бульдозерные» методы общения с интеллигенцией востребованы новой российской властью? Иначе как объяснить пленение или даже арест без предъявления ордера, без понятых, наконец? Но вот в толпе взволнованных горожан появились несколько одинаково одетых мужчин спортивного телосложения. Слово за слово, они перехватили нить разговора, убедив собравшихся разойтись и продолжить воскресную прогулку: 
– Там разберутся, – говорили они, – обыкновенная проверка. Видимо, он приезжий, не зарегистрирован, сейчас в отделении выполнят все въездные формальности и отпустят. В следующее воскресенье этот человек наверняка будет читать, и никто его пальцем не тронет. Потерпите с недельку, сами во всём убедитесь…
Хм! В науке «Психология» есть понятие «эффект толпы» – влияние группового сознания на принятие личностных решений. Поэтому не стоит удивляться, что всего несколько сотрудников, специально обученных целевому общению с аудиторией, за считанные минуты склонили народное мнение к невинному характеру случившегося. Толпа арбатских гуляк, на глазах которой полиция арестовала читающего человека, разошлась, весьма довольная собой, полагая, что наверняка в следующий воскресный день чтение продолжится.
                * * *
Анатолия доставили в районное отделение полиции и через пять минут, записав личные данные, действительно отпустили.
– Не бузи на людях, нехорошо, – старшина похлопал его по плечу и проводил до двери.
Следуя к выходу, Анатолий поравнялся с так называемым «обезьянником». В довольно чистом помещении, отгороженном от коридора металлической решёткой, полулежал на лавке человек с огромными голубыми глазами. Он походил на обыкновенного российского бомжа, кое-как одетого, но по-своему трогательного.
– Эй, счастливчик! – окликнул бомж Анатолия. – Опушку-то не забывай – здоровее будешь!
Анатолий вздрогнул. Перед глазами вновь вспыхнула картинка злосчастной ночи.
– Заткнись, Захарий! – старшина миролюбиво окликнул бомжа. – Не слушайте его, Анатолий Прокопьевич, – полицейский улыбнулся. – Захар ночует у нас через день и всем всё предсказывает. Достал уже.
– И что, сбывается? – переспросил Анатолий, стараясь улыбнуться в ответ.
– Не поверите, в десятку бьёт, бандит! Даже украинскую заварушку по дням выложил года за полтора до того. Достал уже, ей Богу!


Глава 14. С низкого старта

Анатолий вернулся домой, опустошённый переживаниями дня. Чтобы как-то разбавить навязчивую тишину комнаты, негромко включил радио и настроил курсор приёмника на радиоволну его любимой передачи «На злобу дня». Вслушиваясь по вечерам в голос этой, как ему казалось, вовсе незлобной передачи, он отмечал много полезного для себя. Ему нравилась спокойная деловая манера подачи материала, импонировал состав приглашённых участников, многие из которых были действительно интересными, оригинально мыслящими людьми. Его общение с приёмником напоминало интеллектуальный рентген. Анализируя острые диалоги, Анатолий примечал собственные образовательные изъяны. Он сравнивал себя с героями передач, невольно тянулся за ними и, пока шло действие, в самом деле менялся. Однако по окончании трансляции быстро терял приобретённые навыки и становился прежним – неловким, стеснительным и невезучим.
Тем временем стрелка часов перевалила за цифру «восемь», и начались новости.
– …Отметим очередной возмутительный факт неуважения принципов демократии в нашей стране, – вещал диктор высоким колким голосом, – сегодня на улице Арбат примерно в двенадцать часов дня произошёл инцидент, который…
Анатолий насторожился. Голос оповещал москвичей о задержании сотрудниками правопорядка неизвестного литератора, открыто читавшего на углу Арбата и Спасопесковского переулка новую, только что законченную рукопись о социальном неравенстве в современной российской жизни.
– …До каких пор гражданский голос в нашей стране будет под прицелом опричников власти? – пламенно вопрошал ведущий передачи. – Свободу борцам за демократию и справедливость!
– Ё-моё, это ж про меня! – Анатолий вжался в диванную подушку. – Каким борцам! Да меня ж за это…
Он вспомнил про записку, которую тайно передал ему какой-то парень. Порывшись в карманах пиджака, Анатолий нашёл клочок плотной бумаги. Это была визитка. «Андрей Паршин. Свободный журналист». Далее следовали имейл и телефон. «А что, возьму и позвоню, – подумал Анатолий и набрал номер журналиста, – всё объясню толком».
– Здравствуйте, Андрей, вы мне передали визитку сегодня.
– Ола! Как хорошо, что вы позвонили! Давайте встретимся прямо сейчас, скажите, куда мне подъехать?
– Ну, подъезжайте… – неуверенно промямлил Анатолий, сбитый с толку напористостью Андрея.
– Куда?
Анатолий назвал адрес.
                * * *

Он ходил по комнате из угла в угол с чувством неловкости перед предстоящим визитом корреспондента. «И чего позвонил? Сорвал человека на ночь глядя. Зачем? Ах, как нехорошо вышло!» В голове звучал зловещий голос диктора: «Свободу борцам за демократию!..», на что Анатолий хмурился и возражал сам себе: «Ничего не поздно! Как иначе объяснить миллионам, что никакой политической подоплёки в моих действиях не было и быть не могло!»
Слово «миллионы» он сказал буднично, как бы между прочим, и тотчас сам удивился сказанному: «Н-да, такого я за собой не припомню…»
– Разве я, законопослушный гражданин, верующий человек, мог позволить себе противоправные действия? Церковь благословляет всякую власть, кроме сатанинской, и каждый истинный христианин верен церковной дисциплине…
Декламируя, Анатолий оказался перед зеркалом и не без удовольствия отметил статную фигуру, мягкий проникающий баритон и весьма выразительную жестикуляцию оратора. Минуту торжества прервал долгий и настойчивый звонок в дверь. Анатолий стряхнул позёрство и, сутулясь, поспешил в прихожую. «Чайку попьём» – думал он, подходя к двери. Однако, как только он отомкнул задвижку, в квартиру ввалился парень лет двадцати пяти и тотчас перешёл к делу.
– Вы тот самый? Простите, не знаю вашего имени. Я Андрей, журналист, – произнёс он скороговоркой.
– Ну да, а я Анатолий. Анатолий Прокопьевич, если позволите, – наш герой протянул руку для приветствия.
Не заметив предложенной руки, Андрей стал доставать из сумки видеокамеру и прочую технику для интервью.
– Простите, не расслышал!
– Анатолий…
– Понял. Скажите, где мы можем с вами поговорить?
– Проходите в комнату, а я пойду чайничек поставлю.
По дороге на кухню ему встретилась тетушка Нида. Женщина была встревожена и нетерпелива.
– Анатолий, кто это к вам на ночь глядя? – Нида перегородила проход.
– Это журналист. Он будет брать у меня интервью. Вам-то, собственно, что?
– Интервью? – тётушка подалась вперед. – И что же вы такого натворили?
– Ничего не натворил. Просто меня сегодня забрали в милицию.
– В милицию?! – Нида всплеснула руками. – Дожили, в милицию, значит…
Она не знала, что следует прибавить к уже сказанному, чтобы полнее выразить своё возмущение, но Анатолий юркнул на кухню и стал наливать в чайник воду.
– Погодите, погодите! – тётушка перекочевала за ним вслед. – Так это, что же, вас отпустили, получается?
– Получается, отпустили, – улыбнулся Анатолий, зажигая конфорку.
– Нет-нет, погодите, вас не должны были отпустить! – тётушка явно не понимала чего-то главного и оттого начинала злиться. – Вас же забрали!
– Меня отпустили условно. До суда, – пошутил Анатолий.
Было заметно, что пожилая женщина всё глубже увязает в непонимании.
– До суда… – она повернулась и медленно удалилась в свою комнату.
Чайник закипел. Анатолий подхватил с плиты булькающего слонёнка и вновь упёрся в преграду, едва не ошпарив тётушку кипятком.
– Анатолий! – торжественно произнесла Нида Терентьевна. – Я никогда не думала, что именно мне придётся провожать вас в последний путь. Я знаю, оттуда не возвращаются. Держитесь, друг мой! Вы человек верующий. Я хочу благословить вас на испытание вот этой старинной иконой.
Тётушка подняла над головой Анатолия небольшой, аналойного размера образ святого Николая и трижды перекрестила пространство. Несмотря на нелепость происходящего, с Анатолия слетела невинная шутливость, и он застыл с дымящимся чайником в руке.
– Милая Нида Терентьевна! – он глядел в заплаканное лицо соседки, испытывая, с одной стороны, раскаяние за неудачную, так буквально понятую шутку, с другой стороны – тихую светлую радость. Подобную радость ощущает всякий человек, благословляемый от доброго сердца. – Милая Нида Терентьевна, я очень попрошу их не судить меня слишком строго. Ради Бога, не огорчайтесь так. Всё утрясётся, обещаю вам. Вот увидите!
Тетушка завернула икону в белый, расшитый орнаментом плат, по-матерински обняла Анатолия и скрылась за дверью своей комнаты.
                * * *
– Ну-с, начнём! – Андрей отставил в сторону предложенную чашку с чаем и подсел к треноге с видеокамерой. – Анатолий…
– Прокопьевич.
– Да-да, Анатолий Прокопьевич. Скажите, пожалуйста, читая столь злободневный литературный текст, разве вы не предполагали вероятный конфликт с властью?
– Да как вам сказать… – Анатолий с воодушевлением принялся объяснять, что речь в тексте, который он читал на Арбате, шла совершенно о другом, что…
Андрей перехватил нить разговора:
– Вот я вас слушаю сейчас и, не сочтите за наигранную похвалу, поражаюсь вашей внутренней решимости идти напролом, идти до конца в священной борьбе за демократические права человека в нашей многострадальной стране.
– А как вы, собственно…
– Вот-вот, я тоже сейчас думаю про тот роковой тридцать седьмой. Сейчас стали доступны многие архивы, и мы начинаем понимать, каким количеством безвинной крови дались нам ростки нынешней российской демократии. Разумеется, о полноценном демократическом социуме судить ещё очень рано, но то, что в запуганном обществе появляются такие трибуны, как вы, говорит о многом. Скажите, о чём повествует текст, за который вас бросили в автозак, бесцеремонно заломив за спину руки?
– Видите ли, у меня есть сосед Флавий…
– Я понял – вы не один! – воскликнул журналист. – Да, друзья, прошло то время, когда гении сгорали на кострах в одиночку. Демократический фимиам множится! Скоро на том же углу Арбата и Спасопесковского переулка рядом с Анатолием встанут десятки, сотни, тысячи борцов за права и свободы человека! – Андрей перевёл объектив видеокамеры на себя. – На этой мажорной ноте разрешите закончить наше фактически подпольное интервью с героем сегодняшнего противостояния. Да-да, противостояния будущей свободной России и отголосков сталинского мракобесия, – Андрей широко улыбнулся в объектив. Его глаза искрились, как два бенгальских огня. – Так и хочется воскликнуть: один в поле воин! Слышите, квартирные трусишки и кухонные Наполеоны? Смелее! Поднимемся вместе! Да здравствует российская «марсельеза»!
Андрей выключил аппаратуру и стал молча собирать провода.
– Хотите, я вам расскажу, почему я взялся за перо? – предложил Анатолий.
– Что? Перо? Какое перо? – Андрей взглянул на Анатолия. – Ах да, текст… Спасибо. Интервью получилось. Что ещё? И вообще, я устал, как собака. Скажите, где тут у вас выход?
Хозяин проводил журналиста в прихожую. Не прощаясь, Андрей закинул сумку с аппаратурой за спину, отомкнул дверной замок и вышел. Анатолий ещё некоторое время стоял, вопросительно глядя на дверь и дверную цепочку, не пришедшую в равновесие. В металлическом поскрипывании цепи ему привиделось приближение новых неизвестных событий. О том, что эти события могут круто изменить его биографию, Анатолий думать не смел.
                * * *
Демократия… Какая демократия?! Что он знает об этой породистой, парламентской демократии? Он верит в Бога. Бог – вершина, солнце, сияющее над пирамидой всего сущего. Какая может быть демократия между Богом и человеком?! Во что превратится мир, если люди начнут так думать?.. Конечно, человек не должен поступать несправедливо по отношению к другому человеку. Но что такое справедливость? У льва своя справедливость, у лани – своя. Помните, в басне «Волк и ягнёнок» Иван Андреевич Крылов вынес жестокий приговор всему природному естеству: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!..»
Зачем он приходил? Ох, хитрец! Упаковал меня в тогу воинственного либертарианца и завтра же выставит на продажу: подходи, люд богатый, покупай демократа! Так что ли? Ему же не нужна была правда. Он просто сожрал меня. Так богомол пожирает букашку, которая приняла хищника за сочный зелёный листик и подпустила слишком близко.
Анатолий осмысливал первое в жизни интервью. «Этот Андрюша вторгся в мой дом так же бесцеремонно, как Одиссей нарушил покой милашки Полифема. Растоптав право на личную неприкосновенность, он украл моё имя. Его визитка – это сущий Троянский конь! То-то будет завтра», – так думал Анатолий, припоминая поведение журналиста. Интервью? Да какое это интервью! Акт интеллектуального насилия, разве что.
– Как поговорили? – в прихожую вышел Флавий.
– Не знаю, Фла, не знаю. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Два молчуна разошлись по комнатам.


Глава 15. Противостояние

На другой день Анатолий встал рано, с твёрдым желанием следовать новому течению жизни. Одел поверх спортивного костюма кожаную куртку на меху, подарок отца-лётчика, изящные полуваленки, подарок матери, натянул на голову вязанную скуфейку бабушкиного плетения и вышел на улицу. Москва встретила его искрящейся предновогодней позёмкой. В первых лучах солнца таял свет непогашенных с ночи фонарей. Белые, полированные сугробы напомнили Анатолию строки Рубцова: «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны».
– Хорошо! – Анатолий потянулся, вдыхая грудью лёгкий морозящий воздух. – Как же долго я спал!
На противоположной стороне улицы он заметил бегущую в голубом спортивном костюме девушку. Хрупкая, небольшого роста, она, как стрекозка, взлетала и опускалась на заснеженную дорожку тротуара. Сердце Анатолия непривычно и сладостно ёкнуло, а огромный ком стеснительности, нажитый за тридцать лет безрадостного существования, вдруг превратился в воздушный шарик, заполненный самым беспечным на свете газом – гелием. Шарик вспорхнул в небо, сделал круг над бегущей девушкой и затерялся в толпе крупных падающих снежинок. Анатолий подумал, что девушка обязательно должна исчезнуть, ведь стрекозы зимой не летают. Действительно, девушка исчезла вслед за шариком, как не была. Но странное дело, Анатолия вовсе не огорчил факт исчезновения будущей собеседницы. «Ничего, – улыбнулся он, – мы ещё встретимся!»
Возвращаясь с пробежки, он увидел у подъезда группу людей с расчехлёнными видеокамерами и микрофонами. Анатолий остановился, сердце отозвалось тревожно и предупредительно. Стараясь не привлекать внимание, он бочком протиснулся вдоль стены дома к парадной двери и юркнул в подъезд. Не вызывая лифт, поднялся на девятый этаж, но на лестничной площадке увидел ещё одну группу молодых людей с приготовленной для интервью видеоаппаратурой. Понимая, что медийный корпус поджидает именно его, Анатолий растерялся. В это время кто-то из журналистов воскликнул:
– Анатолий Прокопьевич, дорогой, где же вы пропадаете?
Толпа журналистов зашевелилась, как встревоженный клубок змей. Одновременно все стали выкрикивать заготовленные вопросы и, расталкивая друг друга, протягивать руки с микрофонами. Казалось, они тянут к Анатолию не микрофоны, а медицинские приборы для того, чтобы коснуться больного и произвести какое-то измерение.
– Как давно вы занимаетесь правозащитной деятельностью?
– Расскажите об идеологическом конфликте с правлением Союза писателей России!
– Ваш новый роман связан с делом Скрипалей?
– Как вы оцениваете шансы России в будущей ядерной войне?..
Вопросы сыпались подобно февральскому снегу. Отстреливаясь обрывками фраз, Анатолий протиснулся к двери и, нащупав ручку, потянул дверное полотно на себя. Слава Богу, выбегая на зарядку, он не закрыл квартиру на ключ.
– Потом, позже, потом, не сейчас!.. – отбивался он, протискиваясь в щель приоткрытой двери.
– Уфф! – выдохнул Анатолий, прикрывая за собой дверь.
В прихожей, кроме взъерошенного Флавия и взволнованной тётушки Ниды, не было никого.
– Толечка, объясните нам, что происходит? Кто все эти симпатичные молодые люди?
 – Нида Терентьевна, это…
В этот момент дверь распахнулась, и в прихожую ввалилось не меньше дюжины репортёров.
– Господин Добрый! – взвыл высокий мужской голос, с трудом выговаривая на немецкий манер русские звуки. Он подлез ближе всех к Анатолию и буквально вдавил микрофон ему в губы. – Издательский дом «Фрайберг – Hallo an alle» хочет знать ваше мнение о сбитом самолёте М-17. Пожалуйста, всего два слова!
– Мы не сбивали, это точно! – неожиданно для самого себя рявкнул Анатолий.
– Но если не вы, то кто? – удивился иностранец. Чувствовалось, он ожидал совершенно другой ответ.
С отвращением глядя в физиономию навалившегося на него немца, Анатолий повёл плечом, отстраняя протянутый микрофон, и произнёс:
– Вы спрашиваете, кто? Так знайте. Русский человек может делать глупости, заблуждаться, наконец, юродствовать, но он никогда – слышите? – никогда не совершит подлость по отношению к другому человеку. Если медведь давит комара, то давит ненасильственно. Поднять «руку-буку» на триста ни в чём не повинных людей ради мимолётной политической выгоды – нет, господа журналисты, точно вам говорю: нет у русского человека такого внутреннего права.
Анатолий замолчал. Наступила гробовая тишина.
– Верно, верно говоришь, Толян! – откликнулся из коридора Флавий. – Что, выкусила, Европа?!
А тётушка Нида шаркнула тапочками о половицы и добавила:
– И нечего тут. Вам же русским языком говорят: идите вон, пожалуйста!
Голова Анатолия кружилась, как на карусели в детские годы. Он покрепче упёрся рукой в выступ комода, стараясь не потерять сознание и не упасть на глазах у всех. Впрочем, терпеть пришлось недолго. Поражённые его ответом, журналюги, не сматывая проводов, молча попятились к выходу, и через минуту весь корпус демократической прессы испарился, как лужа под жарким июньским солнцем. Когда за дверью исчез последний непрошеный гость, Флавий произнёс:
– Толя, ты человек!
                * * *
Анатолий сидел за столом, пил чай с баранками и размышлял. «Весь этот ажиотаж случился неспроста. Журналисты были явно ориентированы на жёсткое интервью, и то, что я был выбран на роль медийной персоны, с одной стороны, – стечение обстоятельств, но с другой…» Он внимательно оглядел себя в зеркале.
– Выходит, мне представился случай выбраться из хляби? Хм, заманчиво… А я-то, дурак, наговорил им с три короба. Может, зря?..
Его размышления прервал входной звонок. В двери стоял небольшого роста человек средних лет и смотрел на Анатолия карими доброжелательными глазами.
– Здравствуйте, Анатолий Прокопьевич. Меня зовут Даниил Олегович, можно просто Даниил, – пояснил он. – Я литературный редактор патриотического издания «Завтра России». Вас только что пробовали на прочность наши информационные демосы. Один из них – мой сын. Он показал мне видеозапись вашего интервью. И прибавил: «Бать, тебя это заинтересует».
– И что?
– Н-да, им палец в рот не клади. Скажите, вы действительно литератор? Ваш финальный монолог – образец риторики!
– Да нет, что вы. Вся моя, с позволения сказать, литература – девственный экспромт. Накопилось, знаете ли.
– За что же вас забрали?
– Понятия не имею! Списали фамилию, адрес, сказали «не бузи» и вежливо отпустили. А эти с камерами из меня вроде как диссидента задумали сделать. Главное, ничего слышать не хотят. Талдычат своё – только успевай поддакивать. Забавно и жутко одновременно.
– Ничего, они вас ещё день-два помусолят и бросят. Мы для них игрушки. Игрушка – штука сменная.
– А вы, собственно, по какому делу? – Анатолий посмотрел в глаза Даниилу.
– Главный редактор нашего издания Иван Андреевич Протанов попросил меня познакомиться с вами и выяснить, что же произошло на самом деле. То, как подают демократы факт вашего задержания, и вся сопутствующая этому событию антироссийская риторика – очевидная деза. Увы, такое сейчас время: можно безнаказанно выдавать за информацию любую брехню. Более того, отвечать на обвинение во лжи необязательно по нонешнему этикету – демократия!
– Да что же мы стоим в дверях, – спохватился Анатолий, – проходите!
Они прошли в комнату. Хозяин достал из шкафчика вторую чашку.
– А скажите, Даниил… вообще, что нас ждёт?
– Да ничего хорошего. Кровавые события тысяча девятьсот девяносто третьего года исключили из российского обихода важнейшее понятие – «презумпция невиновности». Фактически вернулись тридцатые годы. Только тогда бесчинствовала партийная шайка властолюбцев, а сейчас дела посерьёзней…
Даниил прервал разговор.
– Я могу взять вашу рукопись на вычитку. Если текст достойный, напечатаем.
– Конечно, конечно! – Анатолий порылся в бумагах на письменном столе и вытащил стопку печатных листов, скреплённых степлером. – Вот, пожалуйста.
Даниил поблагодарил за угощение и стал собираться. Уже в дверях он обернулся и спросил Анатолия:
– Скажите, а вам хотелось бы прославиться?
– Прославиться? Да нет, зачем? В общем, не знаю…
– Ну, прощайте! Рукопись занесу лично.
                * * *
Проводив гостя, Анатолий навёл в комнате порядок (мало ли кого ещё нелёгкая принесёт?), подзарядил телефон и вышел на улицу. Ему хотелось снова побывать на углу Арбата и Спасопесковского переулка и прочувствовать внутреннее волнение под натиском десятков человеческих рентгенов, направленных к тебе как центру мира. Ощущение событийной полноты засело в памяти Анатолия, ведь он оказался героем дня! Из хронического неудачника в одночасье превратился в нужного, востребованного обществом человека.
Эта новая, непривычная роль вспыхнула и осветила его существование, как бенгальский огонь, холодным искрящимся светом надежды. «Подумать только! – ухмылялся Анатолий. – Я, заурядный житейский троечник, могу стать властителем умов и желанным союзником непримиримых политических лагерей – с ума сойти! Моего «высочайшего» расположения, как руки барышни, добиваются десятки жрецов второй древнейшей на земле профессии! Журналюги, при других обстоятельствах и не взглянувшие б в мою сторону, теперь, расталкивая друг друга, подносят ко мне микрофоны и лыбятся, только что в губы не целуют…» Так думал он, вышагивая по Смоленской площади в сторону Арбата.
Что тут скажешь? Случилось сладчайшее недоразумение: медийная рептилия таки надкусила сердце нашего героя. Анатолий почувствовал, что хочет повторить минуту славы и ещё раз пригубить вино мятежной власти над человеком. Он остановился невдалеке от Спасопесковского переулка и стал наблюдать за происходящим вокруг. На первый взгляд, в движении арбатских гуляк не было ничего особенного. Однако, присмотревшись, он заметил щупленького паренька лет семнадцати. В одной руке молодой человек держал пачку печатных листов, а другой будто дирижировал в такт собственному голосу. Парень стоял на том самом месте, где совсем недавно стоял он, Анатолий, и дерзко зазывал слушателей. «Да он от меня кормится!» – мелькнула подленькая мысль. Не вполне понимая, что он делает, наш герой растолкал зевак и угрожающе приблизился к пареньку. Тот спрятал рукопись за спиной и прижался к стене дома.
– Вали отсюда! – прошипел Анатолий.
Парень сделал несколько неуверенных шагов в сторону и, решив не связываться с рослым оппонентом, смешался с толпой. Анатолий обернулся. Он был уверен, многие арбатские гуляки помнят его. Ведь это он в прошлое воскресенье читал книгу на этом самом месте и был задержан! Однако народ безмолвствовал. Толпа подалась назад, обнажив на переднем плане двух полицейских и плачущую девочку лет пяти.
– Да пустите же! – мать подбежала к девочке, обернула её белой шалью и взяла на руки. – Уходим, Аня, это очень плохой дядя.
К Анатолию подошли полицейские. Толян горделиво обвёл взглядом присутствующих и неожиданно для самого себя прокричал в толпу:
– Свободу узникам совести!
Ему никто не ответил. Люди брезгливо отводили глаза. Это отрезвило нашего героя. Он запнулся на полуслове, опустил голову и в сопровождении полицейских направился к машине.


Глава 16. Бомж Захарий

– Так, Анатолий Прокопьевич, кажется, мы с вами уже встречались, – старшина посмотрел на Анатолия и поморщился.
И было от чего. По дороге в отделение, в неприятном сумраке автозака Анатолий оттаял от бесчувственного обморожения, охватившего его при виде «конкурента», и теперь стыдливо прятал лицо в ладони и выслушивал гневные укоры собственной совести,. «Как ты, православный христианин, докатился до такой мерзости?» В ответ на угрызения совести Анатолий как бы разглядывал себя со стороны. Он вспомнил маленькую девочку с большими испуганными глазами и вновь услышал голос подбежавшей к ребёнку матери. Женщина говорила баском старшины громко и нарочито зло: «Деточка, этот Анатолий Прокопьевич о-очень, очень плохой человек…»
– Вы меня слышите, господин хороший? – старшина потрепал пленника за плечо.
– Хороший? – отозвался Анатолий. – Вы шутите?..
– Ну, вот что. На первый раз налагаю на вас административное взыскание. Вот квитанция. Получите – распишитесь. Оплатить следует в течение трёх дней. В следующий раз, если повторится акт общественного безобразия с вашим личным участием, пойдёте по статье «мелкое хулиганство». Достаточно понятно?
– Достаточно, – ответил Анатолий, принимая протянутую бумажку.
– Провожать не буду, дорогу знаете – дверь прямо по коридору, – буркнул старшина и принялся перелистывать какие-то бумаги.
Анатолий отправился к выходу. Когда он поравнялся с обезьянником, его окликнул бомж Захарий:
– Гляди-ка, снова могильщик пожаловал! Здоро;во! Ты вот что, схоронил кота и будет! Коты – они яко птахи: выкопаешь – не поймаешь!
Анатолий замер, не зная, как понимать сказанное. С одной стороны, ему вдруг захотелось нагрубить этому неопрятному всезнайке, даже плюнуть в его грязную рожу, с другой стороны, он чувствовал, что Захарий «стреляет в десятку». Сон с убийством любимого кота Везувия, его печальные похороны, но главное, унижение, которое он хлебнул от глухого человеческого злобства, ничему не научили его. Его православная душа, в которой, как он думал, теплится хотя бы крохотное богоподобие, на деле оказалась холодной Марианской впадиной. Да-да, именно ямой, на дне которой обитают уродливые и безжалостные существа, готовые в любой миг всплыть на поверхность и заявить о своём существовании.
– Захарий, – Анатолий прислонился щекой к прутьям решётки изолятора. – Скажи, что мне делать?
– Э-эк, да ты, гляжу, весь обделался! – Захарий замолчал, отвёл в сторону глаза и застыл, привалившись спиной к стене, посапывая и причмокивая ртом, будто пережёвывая крупную жвачку.
Казалось, он вовсе забыл о существовании собеседника. Анатолий терпеливо ждал, поглядывая то на бомжа, то в конец коридора на занятого бумагами старшину. Наконец, Захар очнулся.
– Ты вота что… – его голубые глаза округлились и стали огромными, как два озерца. – Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не бойсь. Оно, блин, как само разладилось, тако само и срастётся, – бомж перевёл дух. – А терь вали отседа. Ничё я те к тому не прибавлю.
Анатолий вышел из отделения, бормоча: «Он сказал: “вали отсюда”… надо же, мои слова повторил», и тут же упал, поскользнувшись на луже отработанного машинного масла.
– Прости, мил человек, – закудахтал, подбегая к нему, бородатый мужик с метлой. – Ведь шёл же убрать, ан не поспел!
– Порядок, – улыбнулся Анатолий, стряхивая с брюк налипшую мякоть отработки. – А ведь прав ваш Захарий: «Люби и ничего не бойся»!
– Это верно, – улыбнулся в ответ дворник, – Захар зря болтать не будет!

 
Часть 2. Перемена декораций

Глава 1. Коммунальное содружество

Из полиции Анатолий возвращался домой в особом приподнятом настроении. Куда бы он ни сворачивал, два огромных голубых прожектора следовали за ним по пятам, насыщая дорогу лазоревым сиянием света.
«Со мною вот что происходит, за мной Захарий всюду ходит…» – напевал Анатолий, улыбаясь широко и счастливо. Он размахивал руками и подпрыгивал, как школьник, радуясь удивлённым взглядам прохожих и весёлым трелям проезжавших мимо автомобилей.
Когда до дома оставалось метров пятьдесят, Анатолий приметил на лавочке у входа в подъезд фигуру парня. Пухлый дерматиновый чехол, как осевший с пылу-жару слоёный пирог, стоял возле его ног. Из расстёгнутой молнии торчал объектив видеокамеры. Вглядевшись, Анатолий узнал журналиста Андрея, бравшего у него интервью. Молодой человек безучастно глядел в небо.
«Может, обойти его?» – подумал Анатолий. Он уже собрался зайти в подъезд с чёрного хода, но почему-то не стал этого делать и прямиком направился к журналисту.
– А-а, Анатолий Прокопьевич! – парень встал и протянул руку. – Вы-то мне и нужны! Велено вас оформить.
– Как это «оформить»? – удивился Анатолий.
– А так. Мы готовы с вами работать.
– Забавно, – хмыкнул Анатолий.
Он вдруг ощутил себя матрицей, в которой щёлкают и переключаются всевозможные тумблеры и распределители.
– А если я не захочу?
– Да что вы такое говорите?! – юноша всплеснул руками. – Какой дурак, простите, откажется от такой синекуры! Шеф выбрал вас, считайте, вам крупно повезло. Вот контракт.
Он достал из файловой папки какие-то бумаги и подал их Анатолию. Затем вернулся на лавочку, поднял воротник пуховика и безучастно закатил глаза к небу. Анатолий приступил к чтению. Пригласить Андрея домой и продолжить деловую встречу за горячим чаем наш почему-то не хотелось. Неожиданно подул сильный ветер, поднял колкую вьюжку и принялся трепать листы договора. Анатолий поморщился.
– Давайте поднимемся ко мне. Здесь мы ничего не решим, – сказал он, возвращая Андрею договор и потирая замёрзшие ладони.
– Ладно, – ответил тот, стряхивая с плеч белые ворохи снега, – мне что.
                * * *
Они пили чай, похрустывая баранками. Каждый занимался своим делом. Анатолий читал договор, Андрей что-то искал в телефоне, а заодно размышлял о незавидной доли крохотного либерального служки: «Везёт этому чудику, – досадовал он, – вякнул пару слов – получи контракт с увесистой лимонеллой. А я, блин, второй год парюсь на видаке – и хоть что. Под праздник кинут кусок, как собаке, и будь доволен. Всё промеж собой! Что за люди? Одна, блин, Розалия Львовна, эта мля казначейская, чего стоит. “Ах, Андрэ, обстоятельства ввели нас в такие траты! Подожди, голубчик, получим переводик, я тебя порадую”. И чё? Получили, распилили, а тебе, Андрюшенька, – шишь! Вот возьму и пойду к Протанову и расскажу ему кое-что про эти самые переводики. Сукой быть не хочется, разве что».
 Анатолий, растерянный важностью момента, – контракт! – с опаской вчитывался в листы договора. Текст был набран убористой гарнитурой, изобиловал мелкими юридическими подробностями и занимал без малого четыре полных листа. Это был действительно контракт на медийное представление интересов радиостанции «На злобу дня» в отечественных и зарубежных СМИ. Срок предлагаемого сотрудничества исчислялся двумя годами с момента подписания. Казалось, скрупулёзная мелочность договора была рассчитана на отторжение человеческого внимания и потерю интереса к документу. Анатолий чувствовал, что возможен подвох, и старался не упустить ни одного подпункта. Он проверял каждую ссылку. Мускулы его лица непрерывно двигались. Когда в договоре встречался фрагмент действительно щедрой, как сказал парень, синекуры, брови, как две жирные гусеницы, ползли вверх, сплющивая количество лба и образуя пресловутый домик. Когда же Анатолий встречал с виду невзрачный, но очень подозрительный пункт, украшенный ссылками на другие части договора, гусеницы ползли вниз и «въедались» в переносицу. Текст вязал «субъекта договора» жесточайшими дисциплинарными и интеллектуальными условиями. Например, в пункте «3.2.2.а» говорилось о шестимиллионном гонораре по итогам полугодовой медийной сессии и дальнейшей пролонгации договора по соглашению сторон. Но при этом пункт «4.11.д» требовал от подписанта исключить все прочие коммуникативные сношения и социализированные действия, направленные на освещение данной проблемы в иных, кроме указанных в договоре, средствах массовой информации.
– Круто!.. – отозвался Анатолий.
– А то!  – очнулся Андрей. – Наш шеф – тот ещё калач!
Анатолий почувствовал, как у него внутри вспыхнуло желание скомкать эти пакостные бумажки и бросить их в лицо плюгавому визави. Но губы (ох уж эти слащавые мякиши!) неожиданно расплылись в улыбке и ответили:
– Я, пожалуй, соглашусь.
Послышался стук. Дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась встревоженная голова Флавия.
– Толечка, вы не обольщайтесь. В каждой бабочке присутствует ген гусеницы. Ей, крылатой, позволено летать лишь затем, чтобы эти мерзкие твари множились и жрали цветущую зелень!
Анатолий ухмыльнулся и буркнул в ответ:
– Для этого ей необязательно быть такой красивой.
Флавий опустил голову и со вздохом ретировался.
– Не будем терять время, – Андрей установил видеокамеру на треногу и положил на стол перед Анатолием список вопросов. К каждому пункту вопросника прилагалось несколько возможных вариантов ответа. Пока Анатолий знакомился с текстом так называемого «творческого» интервью, Андрей смонтировал аппаратуру и приготовился к съёмке. Вдруг в проёме двери вновь показался возбуждённый Флавий.
– Толя! – закричал он что есть силы. – Я тебя умоляю: пойдём отсюда! Ну пойдём же скорей!
– Куда пойдём? – отозвался Анатолий.
Андрей недовольно поморщился.
– Гражданин, оставьте нас! Видите: мы работаем.
– Это Флавий! – вступился за соседа Анатолий. – Мой товарищ.
– А мне глубоко на всё это… – гость приготовился выругаться, но тут за спиной Флавия, шурша оборками роскошного длинного пеньюара, показалась тётушка Нида.
– Мальчики, я вас умоляю!..
– Нет, так работать невозможно! – взвыл Андрей. – Анатолий Прокопьевич, собирайтесь, мы едем в редакцию.
Он демонстративно захлопнул объектив видеокамеры и стал рывками собирать вещи. Анатолий поглядел на него, затем перевел взгляд на Флавия, тётушку Ниду и растерянно пожал плечами.
– Я никуда с вами не поеду.
– Как это не поедете?! – Андрей от неожиданности даже выронил сумку. – А контракт?
– Я никуда не еду, – тихо повторил Анатолий и, вежливо отодвинув тётушку Ниду, вышел из комнаты.
Андрей пожал плечами, буркнул под нос:
– Ну и дурак, шесть лямов проср…
Наскоро собрав аппаратуру, он сгрёб со стола бумаги и вышел вон, бессовестно и громко хлопнув на прощание дверью.
                * * *
Анатолий, Фла и тётушка Нида стояли в прихожей и молча смотрели друг на друга. Каждый из них думал о произошедшем по-своему, и в то же время они впервые ощутили общее для всех троих чувство коммунального содружества и как следствие– общее понимание правды. Несмотря на взаимные колкости и беззлобные бытовые «распри», время оплавило три человеческие личности единым пониманием этики житейских отношений и заключило между ними негласный договор о коллективном противостоянии вызовам окружающего мира. Помните реакцию тётушки Ниды на возможный арест Анатолия? Ведь она, явно не понимая смысл происходящего, просто откликнулась сердцем. Что это, как ни подтверждение способности живого организма «зализывать» раны и восстанавливать разрушенное целое?
Согласитесь, люди, объединённые злом, не срастаются друг с другом. Разбойная шайка, сорвав куш, сто раз перегрызётся между собой, пока не разделит добычу «по понятиям воровской справедливости». И если дальнейший разбой не предвидится, члены шайки разбегаются, прихватив, если повезёт, долю «товарища».
Граждане страны Советов во время Великой Отечественной войны жертвовали собой во имя будущего счастье не только собственных детей, но и совершенно незнакомых им людей. Те же самые граждане, когда Россия оказалась заложницей навязанных ей капиталистических отношений, превратились в циничных риелторов, безжалостных коллекторов и просто в безразличных к чужому горю соотечественников. Как так? Почему в одной ситуации коллективное начало приводит ко благу, а в другой – разжигает взаимную ненависть?
Анатолий вспомнил слова, сказанные двенадцать лет назад директором школы, огромным, как медведь, Петром Ивановичем на собрании выпускников:
– Ребята, коллективное бессознательное должно стать вашим житейским компасом. Не путайте его с диктатом стаи. Стая – не всегда союз единомышленников. Помните у О. Генри? – «Боливар не выдержит двоих». Вот вам итог союзных отношений, вернее, партнёрских, целью которых была нажива и личная выгода. Ищите другие союзы, те, в которых участники объединения готовы жертвовать личным благом во имя большего, чем собственное «я».
                * * *
– Нервный, значит, неправый, – задумчиво произнёс Флавий. – Толя, прости, но у меня такое чувство, что из нашей квартиры только что выбежал бесёнок с видеокамерой!
– Ты прав, – улыбнулся Анатолий, – одно жаль: я так и не узнал себе красную цену!
– Какую цену? – удивился Фла.
– Миллион рублей в месяц – это много или мало?
– Смотря за что.
– Вот и я подумал: вдруг маловато будет!
– Так за что?
– За душу одного человека, – рассмеялся Анатолий, – да ты и сам всё знаешь, гражданин Захарий голубоглазый!
– Какой ещё Захарий?
– Тот самый, Фла, тот самый!
Анатолий снял с вешалки пальто.
– Я в церковь.
 И вышел из квартиры. Флавий направился было в свою комнату, но у самой двери, охваченный внезапной мыслью, замер, развернулся и, прихрамывая, выбежал на лестничную клетку.
– Ты ничего не подписал? – крикнул он идущему где-то внизу Анатолию.
– Не-ет…
Было слышно, как скрипнула дверь подъезда, и всё стихло.


Гдава 2. Бла-бла-бла…

Когда бытие определяет сознание, а мысли, предпочтения, приоритеты являются лишь следствиями окружающих обстоятельств, тогда жизнь превращается в театр абсурда. Театр, в котором действие спектакля целиком зависит от сценических декораций. В самом деле: стоило лакомым преференциям распахнуть перед Анатолием свои краплёные дары в обмен на весьма сомнительную службу, благородная душа нашего героя с презрением отвергала нечистоплотное «благо». Но как только сигарное колечко обещанной синекуры таяло и готово было исчезнуть, Анатолий становился сговорчивее. Вот и теперь он, мягко говоря, усомнился в правильности своих действий: «Что им от меня надо? – рассудил он. – Пустяк! Сказать на камеру то, о чём и так все знают – в стране много недостатков. Разве это государственная тайна? И если я скажу об этом, ничего же не изменится! Но один конкретный человек – я – станет жить лучше. Мне тридцать лет! Не пора ли перестать нищенствовать и унижаться?»
Анатолий отыскал визитку Андрея, набрал номер и произнёс в трубку:
– Я согласен.
                * * *
Прошёл год. Медийная река унесла Анатолия Прокопьевича в новую респектабельную жизнь. Ему вслед отправилась осиротевшая при подписании контракта бывшая собеседница совесть. Куда там! Разве догонишь крепыша демократа? Научился Анатолий Прокопьевич смотреть в объектив видеокамеры бессуетно и прямо. Так африканский удав оглядывает оцепеневших от страха обезьян и, насладившись минутой торжества, глотает одну из них. Единственное, он не мог выдержать дуэли с собственным взглядом. «Этот человек мне неприятен» – высокомерно фыркал он, стоя перед зеркалом. Однако, помня о том, что точно такая же мысль беспокоит и его отражение, – тушевался и отходил в сторону.
Появились деньги, много денег. Господин Добрый запросто заказывал каюту люкс на круизном лайнере от Варны до Барселоны и приглашал в это романтическое путешествие какую-нибудь длинноногую экскортницу типа Эллочки Людоедки. «Меньше знаний – меньше печали» – говорил он, подбирая в дорогу собеседниц.
Показное благополучие нового образа жизни явилось по сути банальным (чуть не написал – банановым!) следствием однообразной либералистической ахинеи, которую он, согласно контракту, произносил на опальных эфирах и телевизионных ток-шоу. Странно! За труд по развалу страны в России можно вполне официально, не выезжая из Москвы, получать хорошие и даже очень хорошие деньги. Что говорить про Москву-матушку, если в славном русском городе Екатеринбурге власть построила на народные деньги пресловутый Ельцин-центр во имя главного разрушителя российской ойкумены… Только вдумайтесь! На возведение центра было потрачено почти 5 млрд из федерального и 2 млрд рублей из областного бюджета. В пересчёте на душу населения, каждый российский гражданин вложил в строительство этой либеральной заманиловки 47 руб. из своего семейного бюджета!
«Ну и что? – возразят автору. – 47 руб. – не деньги, чтобы так переживать по поводу какого-то там учреждения!» Э-э, дорогой оппонент, в том-то и дело, что не «какого-то». Ельцин-центр оказался вовсе не поминальным учреждением (этаким стаканом с водкой), но живой и весьма активной «социальной каракатицей». И как всякая каракатица, ЕЦ сразу, как только перерезали ленточку, захотел «есть» и принялся охотиться. Да-да, охотиться, причём не на мелкую рыбёшку и рачков, как его натуральная сестрица, а на сознание целого поколения наших с вами детей, вступающих во взрослую жизнь!
Перефразируя известную строку Евгения Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт», скажем: в России утвердилась «демократия» как особая форма административного управления, при которой разрешённая свобода слова заменила неразрешённую свободу действий. А потому, господа российские граждане, говорите, кривляйтесь, шутите, смейтесь – «вы услышаны», «ваше мнение важно для нас», «вместе мы осилим трудности и победим!», бла-бла-бла…
Когда-нибудь российские историки назовут начало двадцать первого века «сезоном шутников и лицедеев». Бездумный «плюрализм» мнений охватил нашу многострадальную Родину в ответ на моно-идеологию и репрессивные десятилетия советского периода власти. Угар плюрализма, как мо;рок, лёг на наше коллективное бессознательное – прости, Пётр Иванович! – мы даже запамятовали братьев Стругацких, а ведь они расписали российское будущее на десятилетия вперёд: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». Это же почувствовал и Владимир Высоцкий, русский поэт-пророк:

…И мой корабль от меня уйдёт.
На нём, должно быть, люди выше сортом.
Вперёдсмотрящий смотрит лишь вперёд,
Ему плевать, что человек за бортом…

Единственное, что Владимир Семёнович не мог предположить, так это то, что однажды даже в собственное будущее мы перестанем смотреть с интересом. Ведь дожить до него в нынешней России – дело непростое. Каждые двадцать четыре часа из тайной дверцы швейцарского напольного Брегета, выскакивает заместо птички маленькая фигурка бравого суворовского гвардейца, и изволит веселить присутствующих словами: «Мы – русские, какой восторг! Мы – русские, какой восторг! Мы…» Слышать это с некоторых пор невыносимо.


Глава 3. Сон

Став респектабельным политическим шоуменом, Анатолий не любил оглядываться и вспоминать годы, прожитые в бедности. Зачем тревожить пережитое, когда новый день полон успехов и приятных ожиданий? Например, сегодня предстоит встреча с Владимиром Познером и обсуждение деталей предстоящей беседы в его авторской студии. Пообщаться с самим Познером – это круто! Потом, ближе к полуночи, – деловой ужин с коллегами из CNN, на котором Анатолия порадуют контрактом по поводу стажировки в США. Потом… Короче, мадам Нида и нищеброд Флавий увидят его только утром.
Да, он не сменил свою дрянную комнатушку на двухярусные сталинские «розвальни» где-нибудь на Кутузовском проспекте или на тихий особнячок в арбатских переулках по одной простой причине: иметь в личном владении элитное жильё и крутые мобилы, ему запрещал действующий контракт – рупор совести должен быть официально гол, как сокол. Даже банковские счета Анатолию приходилось записывать на подставные имена и разбрасывать по Дойче, Райффайзенам и Юникредитам. Цель конспирации: не привлекать въедливого патриотического интереса.
Прошёл день и первая половина ночи. Вернувшись домой под утро, Анатолий сбросил в прихожей плащ и, мурлыкая модную дрянь, протопал в комнату.
Из глубины прихожей отозвался голубоглазый Флавий:
– Здорово, Толь!..
Анатолий поморщился.
– Фла, я устал и хочу спать. Прости – не до тебя.
Отстранив ногой лоснящегося Везувия, господин Добрый достал из кейса початую бутылку коньяка, запрокинул голову и влил в себя остаток заморского зелья. Коньяк перехватил горло. Анатолий задержал дыхание и распахнул холодильник. На верхней полке он увидел открытую банку балтийских шпрот, поспешно схватил её и по-собачьи лизнул верхний ряд прижавшихся друг к другу рыбёшек. Лизнул неудачно. Мало того, что он поцарапал язык о зазубренный край банки, так ещё плеснул масло на рубашку. Эта неловкость на фоне успешного дня основательно встряхнула его психику. Нервная система, измотанная за день бесконечными интервью и деловой болтовнёй, только и ждала случая устроить хозяину скандал. Но на скандал сил у Анатолия не осталось. Он отшвырнул банку в угол комнаты (к радости голодного Везувия) и, не сняв даже пиджака, повалился на диван.
                * * *
И приснился ему сон. Идёт некий человек по каменистой насыпи. Невдалеке за насыпью видна голубая полоска Житейского моря.
– Да обернись ты! – слышит он раздражённый возглас.
Человек оборачивается и видит своего старого знакомого. Долгое время они дружили, но потом дороги их развели. Он улыбается и протягивает товарищу руку. Однако товарищ не замечает протянутой руки и говорит:
– Прости, старик, мне пора. Если отыщешь себя настоящего, черкни на фейсбук, поболтаем. Пока!
– Пока… – отвечает человек.
Собеседник быстрыми шагами направляется к машине, поспешно садится за руль и уезжает. «Фейсбук? – человек переводит взгляд на спящего Анатолия, и тот узнаёт в нём себя. – Как я черкну, если у меня его нет?» Он (Анатолий) возвращается домой, садится за компьютер и набирает в Яндексе «создать Фейсбук». С экрана, будто расшатавшаяся пирамида чемоданов, на него вываливается набор вариантов, и каждый из них спрашивает: «Ты кто?» Анатолий пытается сформулировать электронную версию собственного «я» – имейл, логин, пароль, что-то ещё. Однако вскоре понимает, что увяз в болотной ряске дурацких, ненужных формальностей. При этом процесс идентификации стремительно разрастается. Мигает индикатор почты. Анатолий открывает «Входящие» и поражается огромному количеству незнакомых людей, предлагающих свою дружбу. Внимательно просмотрев список добровольцев, он принимает приглашение нескольких человек. «Ладно, – рассуждает он, – одному жить нехорошо…» Не проходит минуты, как в его почту врываются новые и новые «будущие друзья». Особенно настойчивой оказалась некая Влада из Житомира. Компьютер буквально затрясло от её откровенной фотосессии…
Вслед за компьютером затрясло Анатолия. Нет уж, хватит! Он отключает аппаратуру и спешит прогуляться по вечернему городу. Не тут-то было! Огромная толпа доброжелателей, ломая кустарник, выбегает на проезжую часть и устремляется за ним. Каждый указывает на Анатолия, потом на себя и широко улыбается, предчувствуя радость будущего знакомства. Девушки шелестят оборками платьев, смело открывают плечи и подбрасывают в воздух маленькие цветные ноутбуки. Крепкие, реальные пацаны курят на ходу, сплёвывают зажёванные жвачки и беззлобно матерятся, как в немом кино. В толпе много людей преклонного возраста, но с каждым шагом их становится всё меньше. Они отстают и пропадают из вида. Кто-то падает, кто-то, тяжело дыша, поворачивает назад и переходит на соседние улицы.
Анатолий вынужден идти быстро, чтобы сохранить дистанцию с толпой. Скоро он выбивается из сил и ищет глазами автобусную остановку. В это время с Даниловской площади на улицу «Серпуховский вал» поворачивает знакомая «девятка». Анатолий вычисляет время подъезда и загодя бросается к остановке. Толпа вздрагивает от неожиданности. Отпрянув назад, как бы для разгона, она устремляется за Анатолием. На ходу доброжелатели выбрасывают всё лишнее – куртки, ноутбуки, фотографии…
Наш герой добегает до автобуса первым и пытается поставить ногу на нижнюю ступеньку автобусной лесенки. Ему навстречу распахиваются шторки входных дверей, и из салона прямо на голову бедного Анатолия вываливаются новые добровольцы и доброжелатели. Автобус настигает бегущая толпа. Доброжелатели смешиваются с добровольцами. Все хором что-то кричат, хлопают друг друга по плечам, знакомятся, обмениваются какими-то пустяками.
Помятый и обессиленный, Анатолий Прокопьевич выбирается из толпы и, не оглядываясь на возбуждённое человеческое месиво, уходит под шумок происходящего домой. По пути он твёрдо решает выбросить старый компьютер, заражённый вирусом человеческого взаимного возбуждения, и купить другой, в котором никогда, до самой его смерти не будет ни фейсбука, ни любопытных, как пираньи, одноклассников… «Никого, слышите, никого из тех, «в контактах» с которыми я не нуждаюсь!» – кричит он кому-то и… открывает глаза.
                * * *
Анатолий включил свет и, щурясь, уставился на циферблат будильника. Несмотря на то, что выпитое накануне было отменного качества и стоило не одну сотню долларов, голова трещала, как после самой дешёвой российской бормотухи. В таких случаях лучшее лекарство – сон, но спать он не мог. Сотни людишек с ноутбуками в руках бродили взад-вперёд по границе прерванного сновидения и что-то выкрикивали, то ли зазывая его  обратно, то ли угрожая расправой за самовольное бегство.
«Докатился, брат Анатолий!» – Прокопыч оторвал голову от подушки, обвёл комнату рассеянным взглядом и в метре от себя увидел… собственную совесть. Маленькая, заметно постаревшая, она сидела на подлокотнике дивана и что-то шептала, сложив худенькие ручки на груди крест накрест, как перед причастием. Она смотрела в окно на ночные звёзды и тихо плакала. Анатолий прислушался: совесть молила Бога простить душегубца Анатолия и помочь бывшему рабу Божьему вернуться в лоно правды.
– Господи, сделай что-нибудь! – шептала замарашка. – Гибнет человек, помози ему одолеть зло.
Анатолий представил толпу «доброжелателей» не безликую, как прежде, но состоящую из множества знакомых лиц. Виднее всех был господин Видов, главред издательского дома «На злобу дня», слева, прижав к груди розовый ноут, сучила ножками похотливая Алина, его секретарша (Анатолий вспомнил, как долго эта мля мытарила его, требуя «выкрасть» её на Багамы), ниже, в ряду «пехотинцев-лучников», предназначенных для затравки противника, хорохорился Андрюша. «Боже мой! – подумал Анатолий. – И этим людям я передал год собственной жизни!..»
Глядя на размалёванную вереницу новых знакомых, Анатолий испытал совокупное чувство омерзения и внутреннего ужаса. Подобный чувственный всплеск имеет два продолжения: человек стреляется или приходит в движение. Слава богу, сводить счёты с жизнью наш герой не стал, он пришёл в движение. Выскреб из серванта документы и фамильные драгоценности, собрал по углам разбросанные без нужды деньги, написал Флавию записку с просьбой кормить Везувия до его возвращения, помолился перед иконой путеводителя Николая (давно он не делал ничего подобного!) и вышел.
О как!..
Нешуточное дело задумал Анатолий: бег без цели, куда глаза глядят, бег с надеждой на Бога да на русский авось. По-волчьи, за флажки, в Житейское море, как в омут… Примет чужбина беглеца или выплюнет, как вишнёвую косточку, – никто, даже автор, об этом наперёд знать не может.


Глава 5. Ненужный

Анатолий вышел на улицу, сделал несколько торопливых шагов и остановился, вдавленный в асфальт фиолетовой чернью мерцающей городской ночи. Мысли путались в голове. Идти – куда? Всё равно. Он зашагал в сторону Октябрьской площади. Ноябрьское полнолуние – не лучшая кулиса для путешествий в никуда. Если верно говорят: всё живое на земле существует не благодаря окружающей среде, но вопреки ей – время для побега наш герой выбрал наиудачнейшее. Порывы сырой игольчатой вьюжки хлестали по щекам, будили сознание. Очередной порыв ветра сбил беглеца с ног. Подобрав отлетевший в сторону саквояж, он ухватился рукой за ограждение.
– Эка ритора непогода метит. Знать, ритор-то – шельма!
Дикое веселье взорвало Анатолия изнутри. Он принялся хохотать и раскланиваться на все стороны, как актёришка, отыгравший спектакль. Миновав с прискоками трамвайное депо им. Апакова, «весельчак» оказался на Октябрьской площади. Площадь была пуста. От Ленинского проспекта в сторону Якиманки проносились редкие ночные такси.  Анатолий вышел на середину проезжей части и поднял вверх руку. Вскоре возле него притормозил заляпанный первым снегом таксомотор. В окошке показалась гривастая голова грузина-водителя.
– Э-э, да ты с ума сошёл! Я чуть не сбил тебя, понимаешь?!
Анатолий поднял голову. Смех оставил его, и водила увидел заплаканные глаза человека, оказавшегося в ночи не по случайной прихоти ума. Сменив гнев на милость, таксист спросил:
– Далеко ли собрался, дорогой?
Прямой вопрос о цели передвижения поставил Анатолия в тупик. Он смутился, ответил что-то неразборчивое и пристыженно замолчал.
– Э-э, да ты, я вижу, совсем расстроился! Садись, дорогой, мы просто поедем вперёд. Если скажешь: «Не туда», – вернёмся. Ночь длинная, найдёшь свою дорогу, не переживай!
Такая логика движения пришлась нашему герою по душе. Он облегчённо вздохнул и плюхнулся на сидение рядом с гостеприимным водилой. Машина тронулась.


Глава 6. Встреча

На развязке возле метро «Китай-город» Анатолий обернулся к водителю и с виноватой улыбкой сказал:
– Я знаю, куда нам ехать. В аэропорт!
– В какой? – переспросил водила.
– Ближайший.
Миновав центр, спящее Орехово-Борисово и двадцатикилометровый участок пустой полуночной трассы, такси остановилось перед терминалом аэропорта «Домодедово».
– Сколько я вам должен? – спросил Анатолий, поглядывая через стекло на редкие ночные фигуры посетителей аэровокзала.
– Ничего не должен, дорогой! – ответил водила.
– Как ничего? – удивился Анатолий.
– А так. У меня сегодня сын родился! Понимаешь, сын! Пока его не увижу, всех бесплатно возить буду, слово дал!
– Поздравляю!.. – ответил наш герой, смущённо пряча деньги.
Как давно он не встречал простую человеческую радость! Вертлявое медийное чинопочитание иссушило его сердце. Конечно, Анатолию случалось быть свидетелем и радости по поводу рождения ребёнка, и наблюдать милые проявления взаимных симпатий. Но людям, занятым в производстве медийного контента, конкуренция не оставляет права на личное счастье. Всё, связанное со счастьем, таится, потому что сказанное вслух может стать компроматом в руках конкурента.
Отпустив такси, беглец вошёл в сверкающий атриум аэровокзала. Его встретило табло текущих рейсов, и он стал безучастно рассматривать информационные столбцы и графы. Не вчитываясь в расписание, он ожидал подсказки от Бога, как следует поступить. Вдруг между ним и табло материализовалась молодая эффектная женщина. Она встала спиной к Анатолию, но её спадающие на плечи каштановые волосы показались ему странным образом знакомы. Анатолий забыл про табло и стал перебирать в памяти – где он мог видеть эту незнакомку. Женщина за чем-то обернулась и хотела уже повернуться обратно, но вместо этого уставилась на Анатолия немигающим взглядом. Зигзаги её бровей поползли вверх, она всплеснула руками и воскликнула:
– Это вы?!
– Вообще-то да, кто же ещё? – несуразно ответил Анатолий.
– Вы меня помните? Это я вышла к вам из толпы на Арбате. Ну, вспомнили? Арбат, воскресенье, вы читаете свою книгу. Потом вас забирают в милицию. Ну же!..
Разрозненные пазлы воспоминаний сложились в голове Анатолия в историческую картинку. Он даже улыбнулся, припомнив белое арбатское солнце и грязную физиономию бомжа Захария.
– Год прошёл, знаете ли, – ответил он.
– А я вас вспоминала. Не скрою, вы тогда мне очень понравились, захотелось встать с вами рядом – я и встала!
Она простодушно засмеялась.
– Правда, то, что вы говорили на камеру потом, было, простите, ужасно! Я вас буквально возненавидела! Я смотрела ваши интервью и диву давалась: стоит такой фраер, весь упакованный, как фантик, и гундосит: «Это плохо, то плохо».
Девушка перевела дух.
– А сейчас смотрю на вас и почему-то рада. Кстати, моя личная непруха после того арбатского дня закончилась. Была замарашка – стала бизнес-леди! Я всё думала потом: «Может, это всё благодаря ему?» Вот, как бывает…
С минуту они молча смотрели друг на друга.
– Вы летите или встречаете?
– Лечу, правда, не знаю куда, – ответил Анатолий.
– Это как? – улыбнулась собеседница.
– Просто бегу. Куда – неважно.
Его голова закружилась от мысли: «Что я делаю? Зачем рассказываю? Чем эта фигля может мне помочь? Не нужна мне ничья помощь!»
– Я вас понимаю, – тихо сказала девушка. – Наверное, мы действительно похожи. Со мной произошло то же самое месяц назад. Я чуть не взорвалась. Благополучие – коварное ремесло. Оно, как дыхательный прибор, помогает дышать глубоко, всем телом, но, если какой-нибудь клапан застревает, тотчас начинаешь задыхаться. Тут главное – побыстрее сбросить маску. Если ждать, что приборчик заработает сам собой, можно и умереть!
– Вот-вот, – ухмыльнулся Анатолий, а про себя подумал: «Поцеловать эту фиглю, что ли? Каковская!»
Он едва не привёл в исполнение задуманную каверзу. Его намерения перебил вопрос девушки:
– Слушайте, а летим вместе?
– Это как? – в свою очередь удивился Анатолий.
– А так. Я лечу в Испанию. Некий импортный старичок влюбился в меня без памяти. Месяц назад он помер, успев здесь, в Москве, всего один раз поцеловать мне ручку. Он испанец, живёт – точнее, жил – в небольшом приморском городке Торревьеха, может, слышали. Но самое чудное в этой истории то, что по причине своего житейского одиночества он записал на меня всё своё наследство. И я лечу вступать в права наследницы! Каково?
Она приняла позу великодушной Афины:
– И предлагаю вам разделить со мной моё одиночество в этом романтическом путешествии!
Анатолий снисходительно посмотрел на свою преобразившуюся собеседницу. «Да-а, – подумал он, – экскортником при мадам я ещё не был. Докатился…»
– Отвечаю намеренным отказом, – произнёс он.
Женщина замерла и, как проколотый воздушный шарик, сдулась.
– Ой! – пискнула она. – Кажется, я только что побывала в роли благополучной ведьмы?
– Да-а уж, – улыбнулся Анатолий, – мы с вами действительно похожи. Несколько часов назад я бы составил вам неплохую компанию!
– Составьте сейчас! Вы сейчас такой, какой и я должна быть. Если я изменюсь с вашей помощью, то и вас обратно не отпущу! – улыбнулась в ответ девушка.
– Ой, мудрёно!
– Не-а!
– Ну тогда… давайте знакомиться. Меня зовут Анатолий, можно просто Нат.
– Я знаю, – ответила девушка. – А я по паспорту Светлана, можно просто Вета.
– Э-э, нет! – Анатолий внимательно посмотрел Светлане в глаза. – Только Света! И как можно больше света, а на всё прочее – вето!



Часть 3. Утешения и каверзы

Глава 1. Побег

Купить билет на самолёт, которым улетала Светлана, оказалось просто. Ещё оставались свободные места, и автомат, не раздумывая, выдал Анатолию проездное удостоверение. Тем временем предполётное оформление началось, и наши герои поспешили к стойке регистрации на рейс S7 по маршруту «Москва (Домодедово) – Аликанте».
– Мы всё правильно делаем? – спросил Анатолий.
Медленное движение очереди подталкивало Светлану к неторопливому и обстоятельному ответу.
– Я женщина. Женские мотивации рождаются в… – она на мгновение задумалась, – скажем так: в родовых глубинах подсознания!
– Что-то типа коллективного бессознательного господина Юнга, я правильно понимаю? – вставил Анатолий.
– Да нет, наверное, поглубже. Где-то на уровне рыбы, – ответила Светлана, – где нет ничего наносного, того, что могут изменить человеческая воля или обстоятельства жизни. Иными словами, ничто земное не проникает в тишину сверхплотной среды этих, с позволения сказать, Марианских впадин. Они хранилища правды.
Странно звучали в сутолоке регистрационного ожидания столь непростые откровения. Светлана говорила так, словно она с Анатолием была наедине. Впрочем, высокие мысли, даже если их слышит толпа, остаются уделом избранных, и для большинства звук не превращается в информацию. Поэтому, когда мы говорим серьёзно, не следует бояться, что нас поймут неправильно. Или нас поймут правильно, или не поймут вообще.
– Сверхплотные хранилища правды… Красиво сказано! – улыбнулся Анатолий.
– Не знаю, может быть, – Светлана переставила свой маленький чемоданчик по ходу движения очереди и продолжила. – Мы, женщины, погружаем сознание в эти глубины очень редко и всегда в исключительных случаях. Подобные путешествия для женской физиологии небезопасны. Но бывают ситуации, когда знать правду становится важнее телесного благополучия.
– Я ничего не понял! – засмеялся Анатолий.
– Вы, Анатолий… нет, отныне – только ты! Ты не говоришь, что я идиотка, не бежишь прочь, как от чумы, а продолжаешь стоять со мной рядом, значит, ты всё правильно понял! Ради бога, не бойся моих слов! Впредь я постараюсь никогда не открывать перед тобой эти провалины – чего доброго, свалишься ненароком. Всё. Закопали, подмели, забыли!
Она засмеялась так легко и просто, что Анатолий невольно улыбнулся в ответ. «Кажется, я привыкаю её слушаться», – подумал он, подавая вслед за Светланой паспорт регистратору.
                * * *
– Откуда мы пришли? Кто мы? Куда идём? – произнёс Анатолий, разглядывая через стекло иллюминатора ночную мозаику аэродрома.
Пассажиры рассаживались, и салон самолёта всё более наполнялся приятным чувством ожидания.
– Что? – переспросила Света.
– Да так. Есть у Гогена картина. Я смотрю на неё без малого двадцать лет и всякий раз удивляюсь, до чего моя собственная жизнь похожа на то, что написал этот экстравагантный островитянин.
– И что ты в ней видишь?
– В картине полно всякого народа, но чем дольше я всматриваюсь, тем отчётливее вижу в ней историю своего одиночества.
– Толечка, мы купим тебе другую картину! – воскликнула Светлана и тотчас испуганно прикрыла ладошкой губы. – Какая же я невоспитанная! Мы купим тебе – нет, нам! – «Подсолнухи» Ван Гога. Я так люблю его «Подсолнухи»!
Восторг Светланы передался аэробусу. Он пришёл в движение, вырулил на взлётную полосу, взревел моторами и, набирая скорость, помчался, как Икар, навстречу палящему испанскому солнцу. Анатолий закрыл глаза и горестно выдохнул: «Ладно, сбежал из Москвы, но как быть с контрактом, который я пролонгировал неделю назад? Под мои выступления разработана и утверждена специальная сетка вещания, и завтра должна состояться встреча в студии Познера. Ради неё Владимир Владимирович подвинул и Ксюшу, и Макаревича, и ещё кого-то. Н-да, ситуация!..»
Он вытер со лба холодные капли пота и посмотрел на Свету, мирно дремавшую рядом. «Она хорошенькая…» Анатолий принялся рассматривать спящую Светлану. Делал это он крайне осторожно, понимая, что вглядывается чуть более пристально, чем допускает этикет их недолгого знакомства.
Лёгкое размеренное дыхание Светы вернуло ему чувство покоя и обычную вдумчивая рассудительность. «Чего ты так испугался, приятель? Из Испании дашь в Москву телеграмму, а через пару дней вернёшься и всё уладишь. Какой смысл горевать, когда ещё ничего не случилось? Радуйся! Человек должен совершать безумные поступки».
Он представил, что спящая Светлана – это судьба, в которой покоится его будущее и тысячи не сбывшихся в прошлом надежд. И ещё что-то. Но об этом он сейчас знать не может.


Глава 2. Испанское сновидение

В аэропорту города Аликанте Светлану и Анатолия встретил представитель юридической конторы, исполняющий процедуру означенного наследства. Молодой доброжелательный клерк, немного говорящий по-русски, помог оформить аренду машины. Со словами «Следуйте за мной!» он сел в весьма скромный по русским меркам «седан» и выехал с парковочной площадки. Светлана передала руль Анатолию, а сама устроилась рядом, открыв настежь окошко.
– Не простудишься? – поинтересовался Анатолий, когда они набрали скорость и помчались вслед за вожатым по идеальной испанской дороге в городок с быкастым названием Торревьеха.
Света хмыкнула в ответ что-то неопределённое. Анатолий покосился на притихшую спутницу и увидел, как та зачарованно всматривается в небольшие озерца справа по ходу движения. Он перевёл взгляд на воду и всё понял. Сотни изящных розовых фламинго чинно ступали по мелководью придорожных солончаковых запруд (las Salinas). Птицы опускали в воду забавные громоздкие клювы, затем запрокидывали головы, разгибая длинные тонкие шеи, и как в замедленной съёмке делали следующий шаг, напоминающий скорее балетное па, чем охоту на насекомых.
– Какая прелесть!.. – прошептала Света. – Толя, представь, в нашей жизни появились розовые фламинго!
– Разве их не было раньше? – улыбнулся Анатолий.
– Нет! То, что я вижу за решёткой или по телевизору – чужое. А эти флешечки теперь принадлежат мне! Они как деревья вдоль дороги к моему дому, понимаешь? В следующий раз мы обязательно остановимся, и я с ними поговорю.
– Если доживём! – буркнул испуганный Анатолий, выруливая с обочины, на которую он выскочил, заглядевшись на птичье представление.
Через полчаса машины одна за другой въехали в утреннюю Торревьеху. По узким городским улочкам сновали немногочисленные коммунальщики и разносчики мелкого товара. Солнце только-только приподнялось над горизонтом, и косые лучи выхватывали из густого утреннего фиолета целые кварталы пустынных улиц. Затейливые вереницы зданий теснились по сторонам дороги и напоминали отвесные стены глубокого океанического каньона. Через пару поворотов машина клерка притормозила на авеню с романтическим названием Avenida de las Habaneras.
– Здесь наш офис, – сообщил молодой испанец, приглашая гостей в здание. – Мы должны заполнить бумаги согласно распоряжению наследс… дс… – слово «наследство» он так и не смог выговорить.
Присев за один из столов, клерк достал из сейфа увесистую папку с документами, перевязанную старомодными тесёмками. С минуту возился с узелками, наконец, распутал их, раскрыл обложку и стал сосредоточенно листать страницы. Анатолий и Светлана, не дождавшись приглашения, сели напротив. Молодой человек оторвал глаза от бумаг и со словами: «;Oh, lo siento! Я не предложил вам сесть!» вскочил и принялся готовить посетителям чай. Пока он кипятил, наливал и что-то резал, наши герои оглядывали рабочий зал офиса, отмечая особенности испанского делового стиля.
– Много кондишн? – рассмеялся клерк, ставя на стол чайные приборы и вазочку с набором сладостей и бутербродов. – Это для русских посетителей. Мы сами обходимся, привыкли.
– А что, много русских ведут у вас дела? – спросил Анатолий.
– О, русские – это наш бизнес! Правда, сейчас больше европейцев. В Испании спокойно. Я был недавно в Германии. Santa Maria, что там творится! Эти арабы!.. – он сделал красноречивый жест недовольства. – Сейчас многие хотят иметь второй дом в Испании. Через нас риелторы проводят свои сделки. Ваше дело о наследстве – исключение.
– Очень кстати, – шепнула Света Анатолию, принимая из рук клерка чашечку с чаем. – На меня напал испанский голод!
Обслужив посетителей, клерк разобрал бумаги и приготовился к оформлению сделки.
– Я вас слушаю, – Светлана отставила чашку и приняла серьёзный вид.
Молодой человек поднялся, взял со стола папку и торжественно стал вычитывать наследственную волю на испанском языке, останавливаясь и попутно переводя текст на русский язык:
– Хуан Антонио Гарсиа Гонсалес де Сан-Хосе, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, составил настоящее распоряжение о…
Он читал минут пятнадцать, переворачивая страницу за страницей. Наконец, молодой человек замолчал, аккуратно положил папку на стол и сказал:
– Сеньора Вольнова Светлана Гордиевна, вам следует расписаться на четырёх листах. По получении вашей подписи мы с вами отправляемся к нотариусу. После нотариального утверждения всех документов ваше право на означенную в договоре собственность обретёт юридическую силу. Далее мы зарегистрируем результат сделки в городских структурах, но это простая формальность. Все действия по работе с документом наследия вплоть до итоговой регистрации оплачены усопшим и будут произведены нашим бюро без каких-либо дополнительных вложений с вашей стороны.
Клерк указал страницы, на которых Светлана поставила свою подпись. На этом официальная часть наследственного ритуала завершилась.
– А теперь, согласно воле усопшего, ещё до нотариального утверждения сделки я должен ознакомить вас с указанными в тексте апартаментами и выдать ключи.
Взяв из верхнего ящика стола увесистую связку ключей, молодой человек пригласил посетителей к выходу. Анатолий и Светлана спустились по ступенькам вниз, но перед тем, как сесть в машину, позволили себе с минуту полюбоваться утренней Торревьехой. Солнце заметно оторвалось от горизонта. Первые касания его огненных корпускул мягко пощипывали кожу. Мглистая дымка, сопровождавшая наших героев по пути из Аликанте, отступила к морю. Город оживал и готовился к очередному сражению с полуденной жаровней. Впрочем, в отношении испанцев выражение «готовиться к сражению» не точно. Для коренного пиренейца ожидание солнца напоминает томительное предвкушение блага.
Пока «эти русские» наслаждались созерцанием утра, клерк стоял, опершись на капот своего «Рено», и с улыбкой наблюдал за происходящем. Предложи ему поторопить клиентов, мол, «Господа, время – деньги!», он наверняка бы поморщился и сказал: «;Oh, no, no! Визуализация договорного контента – один из безусловных параметров сделки!» «Да… – невольно подумаешь в ответ, – вот это культура деловых отношений!»
                * * *
Машины выехали за границу города и помчались вдоль береговой линии. Через открытые настежь окна ветер наполнял салон автомобиля сырой йодистой прохладой. Вглядываясь в голубую поверхность моря, Светлана во всю мощь своего писклявого «колоратурного сопрано» декламировала пушкинские строки: «Ветер по морю гуляет…» Она была так увлечена созерцанием водной стихии, что совершенно забыла о цели приезда, о том, что через малое время ей предстоит вступить во владение богатым, неведомым хозяйством. И даже о том, что…
– Светик, мне всё труднее удерживать руль! – рассмеялся Анатолий. – Машина так и норовит повернуть к морю!
Вскоре клерк въехал в прибрежное поселение с названием La Mata. Покружив минут пять в зарослях одноэтажных бунгало, он остановился у ворот весьма внушительного особняка. Белое, как снег, здание утопало в каскадах вьющейся зелени. Цветущие пряди роскошных бугенвиллий оплетали невысокую каменную ограду. Перед центральным входом на аккуратно подстриженных газонах цвели роскошные олеандры и глицинии. Огромные многометровые кактусы, похожие на причудливые парковые скульптуры, с молчаливым достоинством царствовали над прочей зеленью. Казалось, архитектура коттеджного поселения La Mata имеет вторичное значение и подчинена исключительно организации этого ботанического великолепия.
Клерк разомкнул кованые воротца и пригласил будущую хозяйку войти первой. Света неуверенно переступила порожек, Анатолию даже пришлось подхватить её под руку и проводить по каменной дорожке к крыльцу. Клерк поднялся по ступеням, открыл входную дверь и передал Светлане ключи.
– Знакомьтесь и обживайтесь. Завтра в десять часов я заеду за вами, и мы отправимся к нотариусу для завершения распоряжения о наследстве.
Он вежливо поклонился и направился к калитке.
– Скажите, а где похоронен мой благодетель? – спросила вслед Светлана.
– Завтра я отвезу вас на городское кладбище. Если вы помните, в завещании есть пункт о вашем знакомстве с местом погребения. Да, вот ещё… Сегодня должен прийти садовник. Зовут его Гарсиа. Доброго дня!
Клерк юркнул в машину и исчез за ближайшим поворотом. Анатолий и Светлана остались одни.
                * * *
– Я слышу, как по дому ходит время и ищет хозяина…
Светлана припала ухом к стене, а рукой стала совершать плавные взмахи, вторя ритмике шагов, которые она слышала в эту минуту.
– Или хозяйку, – улыбнулся Анатолий.
– Не-ет, хозяина!
Девушка присела перед Анатолием в старинном реверансе, чем немало смутила нашего героя. Потупив глаза, он ответил:
– Наверное, надо осмотреть дом.
– Я тоже сгораю от любопытства! – Светлана выпрямилась и взяла Анатолия за руку. – Сеньор, что же вы медлите? Проводите меня!
                * * *
В жизни нашего героя не часто случались минуты, когда он, следуя зову сердца, совершал необдуманные действия. Но за последние сутки всё определённо изменилось. Вот и сейчас, повинуясь всплеску сердечного восторга, он подхватил Светлану на руки и стал подниматься по широкой винтовой лестнице на мансардный этаж. Светлана с испугом посмотрела через руку Анатолия на удаляющийся пол. Лестница была долгая, высота первого этажа – не меньше четырёх метров.
– Толя, ты меня точно не уронишь? – пискнула она.
– Одно из двух, – ответил Анатолий. – Но первое невозможно!
– И я выбираю второе! – рассмеялась Света и зажмурила глаза, готовясь к падению и одновременно подставляя губы для поцелуя.
Через пару минут, не разнимая губ, они переступили последнюю ступеньку лестничного марша и оказались в уютной гостиной мансардного этажа, представлявшей из себя весьма внушительное помещение, отделанное ценными породами дерева. Судя по запаху восковой мастики, реставрация мебели производилась недавно. Гостиная заканчивалась огромным, обращённым к морю витражным фронтоном, через который можно было наблюдать, как ветер вспенивает волны и гонит их к берегу через пороги и мелководья. С уменьшением глубины тёмно-оливковый тон воды постепенно окрашивался цветом травяной зелени и светлого глауконита. В молочно-бирюзовом небе поднимался розовый диск солнца.
Анатолий бережно опустил Светлану на диван, затем предложил ей руку и помог подняться. Девушка подошла к фронтону и распахнула створ балконной двери. В залу ворвался ветер и возбуждённый гул моря.
– Как хорошо! – воскликнула она, переступая на балкон.
Анатолий с интересом оглядывал гостиную, примечая особенности интерьера. Зал и кухонное пространство разделяла витиеватая по форме барная стойка. Пристенная винтовая лестница поднималась на плоскую крышу и, видимо, прогулочную площадку. Две невысокие китайские ширмы отделяли от общего пространства гостиной уголок для деловых бесед и отдыха, меблированный низким журнальным столиком, секретером с небольшим выносным бюро и роскошным кожаным диваном. Тяжёлые узорчатые портьеры, как два застывших водопада, висели по краям фронтона, придавая двускатному объёму мансарды вид привычного прямоугольного пространства. «Повышенная плотность ткани необходима на случай жары» – подумал Анатолий. Он обошёл барную стойку и, оказавшись на территории кухни, первым делом открыл дверцу холодильника.
– Ого, похоже, нас действительно ждали!
На верхней полке под морозильной камерой стояла батарея из нескольких сортов пива, а ниже «пячило» бок огромное керамическое блюдо овальной формы с нарезанным хамоном и несколькими сортами испанского сыра.


Глава 3. Понять себя не просто

– Интересно, всё то, что происходит с нами, – подарок судьбы, этакая шуба с барского плеча, или?..
Светлана обращалась к Анатолию, но рассуждала сама с собой. Призывный рокот моря заменил ей прочих собеседников. Анатолий смотрел ей в спину, а она наблюдала, как морские валы один за другим раскатывали по песку тонны прохладной живительной силы. Валы вязли в песочной мякоти и возвращали в море лишь малую часть своего первоначального количества. Отстранённость Светланы задела мужское самолюбие Анатолия.  Ему захотелось сказать Свете какую-нибудь гадость.
– Я привык к подножкам судьбы, – произнёс он, – жизнь наградила меня венцом изгоя. Даже потом, став в одночасье респектабельным буржуа, я по-прежнему ловил себя на мысли, что мои сытые дни сочтены. Ведь благополучие не есть благо, но, скорее, капкан с жирным куском житейского довольства в качестве приманки. Однажды я встретил голубоглазого человека. Он мне открыл будущее и оттуда, из будущего, показал, какой сволочью я стал. Фактически, он задал мне всего один вопрос: «Ты знаешь, что ты падла?» Этого оказалось достаточно. Я увидел себя и пришёл в ужас. А недавно я встретил ещё одного голубоглазого человека по имени Светлана. Она подобрала меня, как щенка, на улице, отмыла и приголубила. И теперь я смотрю на эту странную цепочку перемен и думаю: «Выходит, я не житейский изгой, не «опущенный», каким считали меня сослуживцы, а самый, что ни на есть, реальный везунчик…
Анатолий замолчал, собираясь с мыслями.
– Знаешь, что он мне сказал?
– Кто?
– Захарий.
– Захарий?
– Да, его зовут Захарий. Он сказал: «Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не бойсь. Как само разладилось, тако оно, блин, само и срастётся – в том и сила твоя обнаружится». Представляешь?
– «В том и сила твоя обнаружится…» – будто зачарованная, повторила Светлана.
– Я предал его слова. И его, и самого себя предал.
– Толечка, хватит уже!
– Нет уж, Светик, слушай. Я не знаю, куда мне девать этот год, как от него избавиться. Он, как рюкзак, набитый коровьим дерьмом, висит у меня за плечами. Там, в аэропорту, я безрассудно повёлся на твою нежность. А ведь у меня контракт! Сегодня я должен сидеть против Познера и в две глотки трубить славу российскому либерализму. Мне до сих пор страшно подумать, что творится там, где меня сейчас нет…
– Толя!..
– Видишь, я выучил наизусть: «Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не бойсь». А сам трясусь, как осиновый лист. Только трясусь я не от страха, Светик, а от смущения. Да-да, от смущения и стыда перед Богом за свои бесовы тугрики. И не только перед Богом. Мне стыдно перед всяким встречным человеком, ведь я его выманивал на погибель. И перед тобой стыдно, потому что знаю…
– Толечка, ради бога, прости меня! На море загляделась, дура такая. Прости!
Светлана подбежала к Анатолию и крепко обхватила руками его голову.
– Толя, милый, пожалуйста, больше не говори так! Я сама едва справляюсь со страхом. Будь мне опорой! Ты мой Лот и не должен оглядываться назад. Тогда и я постараюсь не стать соляным столбом!
Она расцепила руки и стала нервно ходить по залу, трогать ладонями полированные выступы мебели, открывать многочисленные дверцы, мебельные шторки секретеров и всё время говорить, говорить, стараясь отвлечь Анатолия от губительных мыслей. Постепенно голос её успокаивался, становился ровным и осторожным:
– Взгляни, Толь, – Светлана неопределённо махнула рукой, – всё это мебельное великолепие кому-то принадлежало. Время, как смерч, выкрало множество красивых предметов из обустроенных человеческих хижин, обновило их полированные панельки и создало из них новый, по-моему, наилучший порядок для продолжения жизни. Значит, в том прежнем качестве судьба этих антикварных сокровищ закончилась? Их действительно надо было изъять, чтобы они, как истлевшие гробы, не мешали продолжению жизни.
– Ты хочешь сказать, что, принимая всё это, мы ничем никому не обязаны? – усмехнулся Анатолий.
– Вот именно! – рассмеялась Светлана. – Нам вручается эстафетная палочка, и не принять её – значит, у прошлого отнять будущее…
– Потому что без будущего прошлое – тлен и прах!.. – закончил фразу Анатолий.
– Да, да, да, да! Выходит, если отбросить все мелочи жизни – деньги, расчёты, удовольствия, того же Познера, в конце концов, – мы с тобой и есть тот самый миг между прошлым и будущим, от которого зависит, ни много ни мало, связь времён!
– А значит, и общая диалектика жизни! – Анатолий улыбнулся, глядя, как загорелись глаза Светланы.
«Этой древней рыбе действительно удалось смахнуть с меня рюкзачок!..» – подумал Анатолий и добавил:
– Главное в этой цепочке рассуждений – не лопнуть раньше времени от собственной важности!
Анатолий оттаял и вновь с интересом оглядывает жизнь.
– И вообще, откуда ты такая умная? Я тебя слушаю, как собственного ангела-хранителя!
– Это потому, Толечка, что я и есть твой ангел-хранитель. Я слышу твоё сердце…
Света опустила глаза.
– Не пора ли вам, Анатолий Прокопьевич, сказать мне что-то очень важное?
Добрый понял, каких слов ждёт от него Светлана. Он ощутил себя юнцом, раздавленным любовью взрослой опытной женщины. У него перехватило дыхание, в глазах блеснули горячие слезинки. «Господи, что со мной делает эта девчонка!»  Не желая, чтобы Света видела его смущение, Анатолий прикрыл лицо руками.
– Толечка, благодарю. Я буду тебе хорошей женой, вот увидишь!
Она опустилась перед Анатолием на колени и поцеловала край его лакированного ботинка.


Глава 4. Письмо

Послышалась трель входного звонка.
– О, это Гарсиа! – воскликнула Света и поспешила вниз.
Через пару минут в гостиную вошёл высокий сутулый мулат. Его вид вызвал у Светланы невольную улыбку: рост, развитый капюшон спины и отменная сутулость уж очень походили на особенности фигуры Анатолия с той лишь разницей, что над телесным строем Гарсиа время трудилось долго и не жалея сил. Выполнив церемониальный поклон, садовник сделал несколько шагов вперёд и остановился. На вид ему было лет семьдесят. Очень худой, одетый в костюм шоколадного цвета, он был похож на сморщенный перезревший банан. Густая паутина глубоких «жилистых» морщин разбегалась по обветренной бронзе его впалых идеально выбритых щёк. Во взгляде угадывалась внутренняя грусть и смирение перед обстоятельствами прожитой жизни.
– Это Гарсиа! – Света представила садовника Анатолию, спускающемуся по лестнице с мансардного этажа.
Было видно, что испанец необычайно понравился ей. Анатолий пожал садовнику руку и отошёл в сторону. Гарсиа принял официальный вид, вытащил из нагрудного кармана потёртого тирольского камзола пакет и подал Светлане.
– Es usted, querida, сеньора, – сказал он, склоняя голову. – Puedo ir al jard;n?
Не понимая сказанного, Света одобрительно замахала головой и ответила:
– Да-да, сеньор, конечно.
Садовник поклонился и вышел в распахнутую дверь.
– Это письмо от благородного Хуана, посмертное… – задумчиво произнесла Света и, присев на краешек велюрового дивана, сорвала с письма печать.
В конверте оказались две бумаги. Одна – написанная от руки по-испански ровным убористым почерком, другая бумага представляла из себя печатный текст на русском языке. Не оставалось сомнений, что это русский перевод оригинала. Светлана с минуту разглядывала рукопись, затем бережно отложила рукописный текст в сторону и взяла в руки перевод.
– Слушай, Толя…
«Моя несравненная Светлана! Так сложились обстоятельства этой странной, долгой и прекрасной жизни, что нам больше не суждено встретиться, несмотря на моё горячее желание видеть тебя и хотя бы ещё раз поцеловать тебе руку. Слава милостивому Богу, у меня есть твоя фотокарточка, и я могу говорить с ней, как если бы передо мной была ты. Мы, испанцы, к смерти относимся легко и сакрально одновременно. Поэтому читай, милая Светлана, это письмо не как лепет умирающего старика, но как дружескую исповедь любящего сердца. Я прибавляю время написания ко времени твоего прочтения и получаю драгоценное для меня время нашего любовного (дозволь употребить это слово) свидания. Это то время, на которое я увеличиваю собственную земную жизнь после её фактического окончания!
Зачем я пишу эти строки? Что хочу изменить? Конечно, прежде всего, себя. Но если любишь, следует забыть о себе и обеспокоить сердце предметом любви. Поэтому всё, что я скажу в этом письме, – не столько моя попытка насладиться общением с тобой, сколько возможность подарить тебе цветы, которые не вянут и не осыпаются, прощальные цветы с дерева моей жизни. Прими их, Светлана!
Я одинокий человек. Последние годы меня тревожила мысль о бесхозности моих житейских накоплений. Когда я узнал и полюбил тебя, будто тяжёлый камень свалился с плеч. На некоторое время я стал счастливейшим из людей! Любовь и возможность передать тебе накопленные мною земные сокровища слились воедино. Конечно, я полагал, что это произойдёт при нашей личной встрече, но обстоятельства складываются иначе. И теперь я вынужден обратиться к тебе через единственную и бесценную для меня фотографию. Это обстоятельство меня огорчило, но потом я понял: какая, в сущности, разница? От того, что мы меняем формы существования, разве что-то принципиально меняется? И ты, и моя любовь к тебе никуда не исчезают. Поэтому я пишу эти строки не в сумрачном, но в радостном волнении сердца, раздвигая чувством любви земной срок, положенный мне по календарю судьбы.
Девочка моя, я прожил очень долгую жизнь. Если посмотреть со стороны, моя судьба – это жизненный путь замечательного человека. Я – воин и весь свой сознательный возраст только и делал, что кем-то командовал. Мне приходилось перемещать, спасать, вести к победе огромные человеческие массы. Моё имя выткано на штандартах двух воинских соединений. Вся моя жизнь – это один затяжной бой со смертью, обстоятельствами и силами зла. Но пришло время, я состарился и по приговору судьбы отошёл от дел. Теперь я один. Нелюдимый богач, человек, растративший всего себя на воплощение временных смыслов, добряк (несмотря на профессию), любивший всех умом и никого не любивший сердцем.
Я построил хороший дом и надеялся, что когда-нибудь эти пенаты огласит милая суета не служанки по дому, но возлюбленной хозяюшки. Когда ты появилась в моей жизни, я ощутил прилив сил, мне показалось, что до исполнения мечты осталось совсем немного. Когда же стало ясно, что мне не суждено видеть собственное счастье, я решил, по крайней мере, не отказываться от мысли о нём и оформил у нотариуса завещание на тебя. «Пусть, – подумал я, – счастье хотя бы как идея осветит мои последние дни». Вот видишь, я всё-таки страшный эгоист и думаю прежде всего о себе!
Ещё я понял, что мелодию жизни несут, помимо реального человеческого присутствия, предметы, сопровождающие нас. Отголоски сказанных нами слов ложатся на лакированную поверхность мебели, на струганые половицы пола, оседают в складках ткани. Если тебе покажется набор домашней утвари случайным, – это не так. Последнее время перед тем, как приобрести какую-либо вещь, я проверял её сердцем на отзвук. Десятилетия профессиональной строгости привели к тому, что во мне открылась противоположная воинскому уставу способность различать незримое. Эта способность могла бы украсить целую жизнь. Я же воспользовался ею только для обустройства дома, «на посошок», как говорят у вас в России. Но и это не мало!
«Плод моих восторженных размышлений, – говорил я себе, – оценит единственная женщина, которую я когда-нибудь обязательно полюблю. Теперь ты понимаешь: моя влюблённость в тебя не случайна. Моя душа, говоря строками вашего любимого поэта Пушкина, «ждала кого-нибудь». И дождалась! То, как это случилось, для меня самого до сих пор остаётся загадкой. Ведь я приехал в Москву всего на два дня. Впрочем, можно сказать и по-другому: случилось то, что должно было случиться. Отправляясь в путешествие, как это делают сейчас многие состоятельные европейские пенсионеры, я ехал не за впечатлениями, чтобы унять скуку, но с мечтой о любимой женщине. Понимая, что время уходит, я искал любимую везде, где только можно. Конечно, первым делом «обшарил» Испанию. Что только я ни предпринимал на родной земле, но, увы, сердцу не прикажешь, этот капризный орган так и остался глух к моим национальным стараниям. Тогда я отправился за границу, чтобы вновь стать завоевателем! И вот в далёкой Москве, утопая в вашем немыслимом снегу, я увидел тебя. Сердце, истосковавшееся по победам, буквально прорычало: «Она!»
С того дня над моей седой головой вновь воссияло горячее испанское солнце, а жизнь превратилась в одно томительное и сладчайшее ожидание нашей следующей встречи.
Любимая! Единственное, о чём я тебя прошу, – не забывай обо мне! Я понимаю, жизнь неумолимо катится дальше. Завтра нас будут волновать новые мысли и события. И всё же… Пообещай мне (пока ты не отложила это письмо), что где-то в дальнем тайнике сердца ты сохранишь обо мне доброе воспоминание. Не о человеке, который построил этот дом, но о чудаке, который в любви к тебе обрёл смысл собственной жизни.
А теперь прощаюсь, твой навек Хуан Антонио Гарсиа Гонсалес де Сан-Хосе».
– Вот… – Светлана уронила руку с письмом на колени и посмотрела на Анатолия.
Несколько минут они молчали.
– Это очень трогательно, – ответил Анатолий. – Человек подарил всего себя в обмен на крохотный фрагмент твоей памяти. Очевидно, он был мудрым человеком. Его не интересовали посмертные фанфары. Уверен, что и могила его не по средствам проста. На протяжении всего письма он старался внушить тебе, что формы жизни бесконечны в своём разнообразии. Он буквально умолял тебя об ответной любви, зная, что его любовь не умрёт с телом, но в других формах – в вещах, старой мебели, шуме моря – ещё долго будет соприсутствовать тебе в этом мире. И ему хотелось, чтобы его посмертное чувство не оказалось без взаимности.
– Да, наверное, так, – Светлана прижала письмо к груди. – Милый Хуан, я обещаю помнить и любить тебя как мудрого старшего брата. Моё сердце всегда будет открыто тебе. Обещаю!


Глава 5. Встреча на кладбище

На следующий день Светлана окончательно оформила наследство. Наскоро (не по-испански) отобедав в первом попавшемся китайском ресторанчике, наши герои в сопровождении клерка отправились на городское кладбище.
Небольшой, довольно скромный фамильный склеп, в котором по распоряжению самого Хуана было произведено захоронение, выделялся из череды прочих усыпальниц лишь новизной вмонтированной памятной плиты и наличием горшочка с живыми увядшими цветами.
– Ой, – опечалилась Светлана, – а мы без цветов…
– Santa Maria! – воскликнул Хосе. – Как же я забыл!
Он отлучился к машине и вскоре вернулся, держа в руках букет полевых испанских цветов, украшенный всевозможными вьюшками из цветной бумаги. Передавая букет Светлане, клерк прибавил:
– В букете для вас записка, сеньора.
Действительно, среди скромных полевых ромашек и каких-то похожих на васильки голубых завязей виднелся краешек конверта. Светлана вскрыла печать и развернула бумагу. На желтоватом листе плотной казённой бумаги русским шрифтом был набран небольшой текст. Света повернулась к Анатолию и стала читать.
«Милая Светлана! За недолгое время нашего знакомства я не подарил тебе ни одного букета цветов. Какая оплошность! Поэтому, независимо от окружающих обстоятельств, прими этот скромный букет в доказательство моей любви и восхищения твоей красотой! Прости, что я распорядился подарить цветы на кладбище. Это потому, что именно здесь мы теперь наиболее близки друг другу. Будь счастлива!»
Света закончила читать. Её хрупкое тельце сжалось в комок, она присела на маленькую лавочку, оказавшуюся рядом, обхватила руками лицо и заплакала. Анатолий и клерк тактично отошли в сторону.
– У нас в Испании букет полевых цветов – это, как говорят в России, шик. Не то, что садовые розарии! – шепнул клерк на ухо Анатолию.
– А у нас почему-то наоборот, – улыбнулся Анатолий, – хотя наши полевые цветы лучше, чем у вас, а садовые – хуже.
– Да-а, Россия – большая загадка! – хмыкнул в ответ испанец.
Тем временем Светлана затихла, немного успокоилась, положила в сумочку письмо, а букет «вернула» отправителю, заменив свежими полевыми цветами увядшие садовые розы.
Хосе и Анатолий подошли к ней.
– Я прощаюсь с вами, – улыбнулся испанец, – вот моя визитка. Если возникнут какие-либо вопросы, всегда буду рад помочь.
Клерк церемонно поклонился и поспешил на выход.
– Наверное, и нам пора, – Анатолий вопросительно посмотрел на Свету. – Будем сюда приходить, это точно.
Светлана ещё раз поправила в горшочке цветы, выдохнула и сказала:
– Мы вернёмся, Хуан.


Глава 6. Телеграмма

Гарсиа оказался не только внимательным садовником, но и первоклассным поваром. Его труд был оплачен Хуаном на три года вперёд, и Гарсия со скрупулёзной испанской педантичностью выполнял свои служебные обязанности, не забывая о проявлении дружбы и гостеприимства.
Ожидая возвращения Светланы и Анатолия с кладбища, он приготовил отменный стол. Помимо запечённого в мангале кордеро, на белоснежной скатерти в затейливых судочках «разместились» свежие салаты, начинённые сыром, всевозможные дары моря и прочие яства национальной испанской гастрономии. Гарсиа торжественно встретил молодых хозяев и, чинно вышагивая впереди, проводил их на веранду. В центре увитого виноградом помещения возвышался уже упомянутый нами праздничный стол. На столе царствовала огромная двадцатилитровая бутыль с красным иберийским вином.
– Гарсиа! – воскликнула Светлана. – Вы волшебник!
– Истинная правда! – рассмеялся Анатолий и, встав перед садовником в торжественную позу, обнял его за плечи.
– Se;ora, esto es todo para usted y su amigo, – проговорил Гарсиа и добавил, – Solo estoy haciendo la voluntad de mi difunto amo.
Как ни приглашала Светлана садовника к столу, смущённый дружеским обхождением молодых хозяев, он вежливо поклонился и вышел.
– Приступим! – весело, сбросив с себя мрачную могильную дрёму, воскликнула Света. – Это или рай, или сказка, или…
На пороге террасы, стукнув для приличия пару раз в дверь, вновь появился Гарсиа.
– Telegrama para el Se;or.
Садовник подал депешу и, не сказав ни слова, удалился.
– Это ещё что? – нахмурился Анатолий, разворачивая бумагу.
Света подошла и встала у его плеча.
– Ну, читай же!
Анатолий стал читать: «Вы нас очень подвели. Подаю на расторжение контракта. Неустойка плюс прочие издержки. Ответьте немедленно. Рук. пресс-службы “На злобу дня” Видов Г. Г.». Анатолий бросил телеграмму на стол.
– Я знал, что будет именно так. Они хорошо платят, но не прощают.
– О какой неустойке идёт речь? – Света присела рядом с Анатолием.
– Светик, это мои дела, не начинай! – Анатолий не мог скрыть огорчения.
– Нет, скажи.
– Ладно, слушай. В контракте сказано: «В случае недобросовестного исполнения одной из сторон высоких, – при слове «высоких» Анатолий саркастически улыбнулся, – обязательств по настоящему договору, противная сторона вправе требовать неустойку в размере двойной суммы настоящего договора». А теперь, Светик, нетрудно посчитать мой должок. Годовая сумма договора, как я тебе уже говорил, равняется двенадцати лямам…
Света улыбнулась.
– Двадцать четыре российских миллиона – и ты свободен!
– Но у меня нет таких денег! – Анатолий нервно заходил по веранде. – Вернее, есть, но Видов не позволит снять, все мои подставные лица – его клиентура. Когда я был беден, откладывал по рублику и жил копеечным богачом! А когда завелись эти подлые деньжата – проматывал в ноль. «Э-э, – убеждал я себя, – ещё наговорю!»
– Вроде серебряного копытца? – съязвила Света.
– Ну да, вроде того. И вообще, как они узнали, что я здесь?..
– Да, это хороший вопрос, – добавила Светлана. – Они знают, где ты. Значит, завтра могут пожаловать…
– Ты права. Я должен вернуться. В Москве придумаю что-нибудь. В конце концов, двадцать четыре – число чётное, значит, делится на два – да и нет! – Анатолий заметно повеселел. – Продам машину, займу, потрясу кое-кого, наберу.
– Не горячись. Что они могут нам сделать? Завтра я пропишу тебя в этом доме, и в случае каких-либо неприятностей мы просто вызовем полицию.
– Нет, Светик. Не хочу превращать твою испанскую идиллию в паршивый детектив со страшилками.
– Тогда я лечу с тобой!
Анатолий бросил взгляд на бутыль с вином.
– Нет. Вернусь – допью. А сейчас ты везёшь меня в аэропорт. Решено.


Глава 7. Приятное знакомство

Аэропорт города Аликанте напоминал растревоженный муравейник. Единственный свободный билет на ближайший рейс до Москвы оказался только бизнес-класса.
– Ух ты, кусается! – со смехом заключил Анатолий, расплачиваясь наличными (карточка, которой он пользовался в обиходе, оказалась заблокирована).
На долгое прощание не было времени. Света прильнула к груди Анатолия, тот чмокнул любимую в лобик – на том и расстались. Завершив предполётные формальности, наш герой одним из последних перебежал по соединительному коридору в салон самолёта и плюхнулся в кресло рядом с каким-то франтом, навьюченным фото и видеоаппаратурой.
– Скажите честно, – сосед, несмотря на вид экстравагантного задиры, оказался милым и общительным человеком, – вы, наверное, подумали, что я туристическая амёба, блуждающая по чужим сытым землям и паразитирующая на собственной свободе личности? – со смехом обратился он к Анатолию.
– О, нет! – Анатолий улыбнулся. – Глядя на вас, я подумал вот что: Бог дал нам свободу воли для того, чтобы мы стяжали благо. Но благо пугливо. Без хорошей фототехники его не разглядеть!
– Ого! Нам будет о чём поговорить! Пять часов полёта – не шутка. Скоро принесут обед, и мы за тарелочкой фастфуда и стаканчиком вина (сосед многозначительно покосился на стоящий у ног саквояж) побеседуем, например, о политике!
– По-моему, разговаривать о политике опаснее, чем ориентироваться по падающим звёздам, – заметил Анатолий.
– Именно! – рассмеялся сосед. – Значит, пора подойти к разговору со всей серьёзностью.
Он наклонился, приоткрыл саквояж и через минуту извлёк из него два небольших стаканчика, наполненных доверху коньяком.
– Держите, я достану яблоко. На всё сразу рук не хватает, – шепнул он, наблюдая за перемещениями стюардессы.
Когда все приготовления были закончены, сосед принял торжественную позу и, прикрывая стаканчик свободной рукой, сказал:
– Разрешите представиться, Артур Донатович Цорн, бизнесмен, благотворитель, в прошлом журналист.
– Принято. Ваш визави – Анатолий Прокопьевич Добрый, в прошлом медийный служка, ныне безработный должник, короче, типичный болван.
– Отлично! – воскликнул Артур. – Открою вам страшный секрет: я тоже болван. О своей причастности к этой элитной человеческой категории я не упомянул исключительно в интересах конспирации. Но теперь маски сброшены, поэтому выпьем за двух совершенных болванов! Ваше здоровье, господин болван!
Они чокнулись и, пока стюардесса стояла к ним спиной, наскоро осушили стаканы.
– Так, между первой и второй…
Минут через пятнадцать подали обед. Артур и Анатолий к этому времени успели обсудить Сирию и вплотную подошли к пенсионной реформе.
– Мне лично эта реформа по фиолету. – сообщал Артур. – То, что называют российской пенсией, на самом деле – бессовестная подачка власти. Вернее, не подачка, а бессовестный грабёж. Сумма, которую человек отчисляет в пенсионные фонды за период своей трудовой деятельности, на порядок больше того, что он совокупно получает в виде пенсии, учитывая реальный порог отечественной смертности. И теперь, лавируя на мнимых прибавках, которые всё равно сожрёт инфляция, они хотят законодательно уменьшить срок пенсионных выплат. Даже не знаю, как сказать… Это откровенный геноцид собственного народа! Мне-то что, я свои дела при любой власти справлю. Душа за российского «неэлитного» человечка болит, за нашу национальную плюгавую умницу, ему-то теперь каково!..
Мало-помалу беседа приняла узко-патриотическую направленность. Анатолий во многом соглашался с Артуром и потому всё более ощущал горькое недовольство самим собой. Ведь он приложил руку к этому мерзкому, разрушающему страну селю. По указке хозяев контракта ему тоже пришлось декларировать «достоинства» предстоящих пенсионных нововведений.
– Артур, налейте по единой, – не поднимая глаз, попросил Анатолий.
– «По единой»? – улыбнулся Артур. – Брат во Христе, не иначе!
– Да, в Бога я верю, только выходит: верю сердцем, а умом обманываю…
– Это знакомо. Помнится, ещё апостол Павел говорил: «Делаю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу».
– Вот-вот, это обо мне.
– Можно полюбопытствовать о причинах печали? – спросил Артур.
– Да как сказать…
Анатолий в немногих словах поведал новому знакомому о перипетиях своей судьбы и о том, как он оказался обыкновенным либеральным служкой…
– Кажется, я припоминаю что-то, – перебил его Артур. – Не вашу ли книгу «Свобода воли» я читал? Про человека, на которого обрушился водопад житейского невезения, но он выстоял…
– Да, это моя книга, – улыбнулся Анатолий.
– Ага, значит, вы знаете несравненного Ивана Андреевича Протанова, так?
– Нет, его лично я не знаю, но знаю литературного редактора Даниила.
– И я знаю! Эх, тесна планета! Мы с Иван Андреичем друзья. Я финансирую его «Завтра России». Тираж вашей книги тоже оплачивал я.
Артур наклонился над саквояжем.
– За такое дело – по единой!
Разговор покатился дальше и вдруг остановился, как перед пропастью. Анатолий объяснил, что заставляет его срочно вернуться в Москву.
– Набор из двадцати четырёх лямов – фуфло! – пустился в размышления Артур. – Я могу заказать вам продолжение книги и сразу оплатить работу над будущим текстом. Проблема в другом. Я знаю эту братию, деньги – только повод. Будут сложности иного рода.
– Какого?
– Какого – сказать не берусь, но ломать начнут – это точно.
Артур замолчал.
– Мы вот что сделаем, – он оживился. – Сначала встретимся с Андреичем, побалакаем, перетрём кое-что, а уж потом вы пойдёте к ним на разговор. Так будет лучше.
Тем временем селектор объявил, что самолёт идёт на посадку, все должны убрать столики, пристегнуть привязные ремни, привести кресла в вертикальное положение и открыть шторку иллюминатора.
– Ну, с Богом! – Артур захлопнул саквояж, пристегнул ремень и упёрся затылком в подголовник. – Вот пусть только попробует не сесть!
Видимо, последнюю фразу он сказал чуть громче, чем следовало, и его возглас услышала бортпроводница. Она подошла и наклонилась над Артуром также чуть более, чем требовал стандартный наклон, положенный по служебному этикету. Оттого воротничок её фирменного аэрофлотовского костюмчика подался вперёд, обнажив девичьи неслужебные прелести.
– Не волнуйтесь, гражданин, наш экипаж имеет опыт в вопросах приземления, – с улыбкой произнесла стюардесса, обращаясь к Артуру.
– Вы имеете в виду командира или всю команду? – улыбнулся в ответ Артур.
Понимая, что шутка зашла дальше положенного по инструкции общения с пассажирами, девушка покраснела и выпрямилась.
– Я доверяю вам свою жизнь! – скованный ремнём безопасности, Артур потянулся к девушке. – С вами я готов взлетать и приземляться, взлетать и приземляться!
– Да ну вас! – девушка исчезла за разделительной шторкой.
Весельчак торжественно произнёс:
– Аэрофлот – сила!
Самолёт коснулся земли и, пробежав положенное расстояние, перешёл на «шаг». Артур открыл саквояж и, не пряча бутылку, торжественно разлил на глазах изумлённой стюардессы остаток коньяка.
– Толя, мы дома. По единой!
– Что же ты в небе скромничал? – усмехнулся Анатолий.
– Э-э, боялся, что высадят!


Глава 8. Иван Андреевич Протанов

Москва встретила путешественников сырым колючим ветром и общим ощущением непогоды. Артур сошёл с трапа самолёта, достал мобильник и набрал номер:
– Иван Андреич, родной, примешь?
Получив добро, он обернулся к Анатолию и пропел, «заглушая» рёв авиационных моторов:
– Горит свеча. И в доме, где нас ждут,
   Уж стол накрыт под разговор с дороги.
Едем!
                * * *
 Пятиэтажный дом послевоенной постройки, в котором жил Иван Андреевич Протанов, находился на участке Садового кольца, именуемого по-старомосковски Зацепский вал. «Корни мои в Земляной город уходят!» – любил говаривать Иван Андреевич. В советское время известный московский ресторан «Эльбрус» занимал значительную часть первого этажа и все подвальные помещения дома. Для жильцов соседство с рестораном обернулось сущим бедствием. Раз в год общепитовское хозяйство закрывалось на санитарную профилактику, иными словами, районная СЭС осуществляла ТТТ (тотальную травлю тараканов). Несчастные насекомые в панике разбегались по всему дому вплоть до верхнего пятого этажа. Требования жильцов покончить с санбеспределом власть игнорировала. Наконец, Ивану Андреевичу надоело до чёртиков вопиющее бюрократическое невнимание к проблемам простых советских тружеников, и он обрушил на районное начальство всю тяжесть авторитетного журналистского маховика. И что бы вы думали? Дело докатилось до Лужкова (был на Москве такой градоначальник). Юрий Михайлович пятую власть уважал и гаркнул с присущей ему убедительностью: «Разобраться!»
Через неделю закрыли ресторан, вычистили подвальные помещения, ещё раз капитально траванули всё живое, и… в доме наступила долгожданная зоологическая тишина! Ни поскрёбываний тараканов в местах общего пользования, ни «крысомышей» и их шуршаний с наступлением сумерек – ничего!
Иван Андреевич сделал в квартире капитальный ремонт. Старую мебель, изъеденную жучком и засиженную тараканами, выкинул на помойку и купил новую, по большей части антикварную. Отреставрировал паркетный пол, двери и оконные рамы. Менять родные окна на модные стеклопакеты не стал. Шаг за шагом вернул пенатам вид респектабельного помещения, предназначенного для полноценного жилья и встреч с единомышленниками (людей с противоположными политическими взглядами он принимал только на работе). «Я так скажу, – говорил он, – мой дом – это мой храм, здесь нет места иноверцам».
                * * *
– А-а, заходи, Артурушка, с приездом! Ба, сам Анатолий Прокопьевич к нам пожаловал! Что ж так-то, Анатолий Прокопьевич? Случаем, не перепутали кабинеты?
– Андреич, не серчай, – вступился Артур. – Всё не так, как ты думаешь.
– Ну-ну, Артурушка, а то я, грешным делом, подумал, что Анатолий Прокопьевич и тебя в либералы переписал, с него станется…
Анатолий стоял, опустив голову, перед огромным Иваном Андреевичем и, несмотря на вызывающе холодный приём, не чувствовал себя несправедливо обиженным. Он воспринимал слова Ивана Андреевича как необходимую хирургическую операцию, без которой выздоровление невозможно.
– Се блудный сын, Андреич, прими его! – перебил хозяина Артур. – И помози, друже.
Он обхватил Анатолия за плечи и вместе с ним опустился на колени перед легендой российской словесности, главным редактором патриотического издания «Завтра России». Иван Андреевич сразу как-то сдулся, переменил интонацию и заговорил примирительным голосом:
– Да будет вам! Ну, проходите, коль не шутите.
Напоив гостей чаем с отменными романовскими баранками, хозяин пригласил Артура и Анатолия в кабинет. Интерьер небольшого рабочего кабинета (святая святых протановского жилища!) отличала изысканная деловая строгость. Два кожаных кресла стояли по сторонам низкого журнального столика, заваленного номерами издания. Чуть поодаль, в глубине кабинета, высился огромный письменный стол. В центре столешницы на зелёном сукне царствовал внушительных размеров ноутбук. Его открытая светящаяся панель говорила о том, что хозяин перед приходом гостей работал. Предложив гостям кресла, Иван Андреевич присел за рабочий стол.
– Ну-с, слушаю вас, господа-товарищи, – начал разговор
Артур заговорил первым.
– Андреич, тут вот какое дело. Анатолий, которого ты, кстати, только что назвал товарищем, послал господ либерастов куда подальше и тайно ночью бежал с любимой женщиной в Испанию. Чувствуешь, какой сочный триллер клубится! Либдемы немыслимым образом его вычислили и отбили в Испанию телеграммку. Вот, глянь, – Артур протянул Андреичу скомканный листок. – Короче, требуют двадцать четыре миллиона неустойки по контракту. И ладно бы деньги, но, думается мне, этим дело не кончится. За Толей вьётся ворсистый медийный следок, и терять его, я думаю, они не намерены.
– Могут, – задумчиво произнёс Иван Андреевич.
– Что могут? – переспросил Анатолий.
– Всё могут. – ответил Артур за Ивана Андреевича. – Если люди узнают, что вы, Анатолий Прокопьевич, от либералов открестились, веры к этим господам поубавится. А терять электорат они не любят. Не за то, так сказать, душу продавали.
– Артур прав, – хозяин очнулся от задумчивости. – Тут, наверное, придётся по-кутузовски на дурачка сыграть. Отдать, а потом вернуть с прихватом.
Иван Андреевич улыбнулся.
– А вообще, я очень рад вашим переменам, Анатолий. Даже самый плохой человек интуитивно ищет чистоты и правды. Ведь мы обретаем счастье только в согласии с собственной совестью.
– Андреич, помедленней, не успеваю тебя стенографировать! – засмеялся Артур. – Скажи: наши поиски правды могут иногда сверкать разнообразием?
Брови Андреича поползли вверх.
– Переведи.
Артур улыбнулся:
– Другими словами, выпить у тебя есть что-нибудь?
– Ну, раз такое дело…
Хозяин поднялся и пошёл на кухню.
– Слава богу! – шутник повернулся к Анатолию. – Склинило, но отпустило. Обиделся он крепко, узнав, что после выхода книги ты кинулся в зарубежье. Все наши с Андреичем усилия разыграть твой крик души на пользу родине пошли прахом. А сколько килограммов отборного электората ты смахнул с его патриотических плеч – лучше не знать, а то спать перестанешь!
Тем временем вернулся хозяин и торжественно, как древний Мелхиседек, внёс на подносе вино и хлеб. Разговор покатился дальше.
– Анатолий Прокопьевич, – Протанов наполнил бокалы, – за год работы на Видова и компанию вы приметили что-то хорошее?
Анатолий с удивлением посмотрел на Ивана Андреевича.
– Поясню вопрос. Мы люди, и всех нас объединяет единое коллективное бессознательное. Кстати, вот и повод. – Иван Андреевич поднял бокал. – За коллективное бессознательное!
«Опять это бессознательное…» – подумал Анатолий, пытаясь понять мысль Протанова.
– In vino veritas! – воскликнул Артур. – Что означает: не выпил – не понял. И всё-таки, Андреич, скажи…
Артур задумался, собираясь с мыслями.
– Как может единое бессознательное, да ещё коллективное оборачиваться взаимной ненавистью? Неужели только война восстанавливает и исправляет человека?

– Вот-вот, а перед этим ещё и убивает его, – ответил Иван Андреевич, – Артур порядочный драчун и забывает, что война – самый слабый аргумент в споре. Мудрый это видит, торопливый – нет. Настоящее слишком пристрастно, у каждого своя правда, и договориться людям с противоположными взглядами порой нет никакой возможности. Оттого на земле случаются войны и прочие беды. Но сто;ит заглянуть в глубины самих себя, туда, где хранятся совместно прожитые на Земле тысячелетия, – наши нынешние распри, политические разногласия и притязания друг к другу кажутся бессмысленны и мелки!
– Ого! – Артур с восхищением посмотрел на главреда.
– И как быть, любить всех, даже врагов своих? – спросил Анатолий.
– Хороший вопрос. Любовь как абсолютная жертва!.. – Протанов улыбнулся. – Боюсь, на такую любовь мы не способны. Но мы способны её представить, закрепить в сознании как цель, образец действий. Поэтому я и спрашиваю Анатолия не про разногласия. Хочу знать, разглядел он среди либералов людей порядочных и симпатичных, или нет?
Вопрос Протанова поставил нашего героя в тупик. Отрицать, говорить: «Нет!» всегда проще, чем что-то доказывать. И вообще, надо ли посвящать Ивана Андреевича в собственные переживания? Анатолий припомнил историю с книгой, из которой ничего хорошего не вышло – он обманул главреда, обвёл вокруг пальца хорошего человека. С другой стороны…
– Либералы люди действительно симпатичные, – начал он, не поднимая головы, – однако вот что я заметил: каждый из них как бы сам по себе, личное бытие полностью определяет сознание. Несмотря на видимые различия, все они как бы дрейфуют по течению, подобно планктону. Их корни направлены в глубину, но корни коротки и к глубине не имеют никакого отношения! Я встречал и других – немногих, правда, – способных встать над обстоятельствами. Это серьёзные оппоненты. Они убеждены в своей правоте, наверное, так же, как вы с Артуром, Иван Андреевич.
– Шеф, нас посчитали! – хохотнул Артур.
Протанов строго посмотрел на шутника и по-товарищески обнял Анатолия.
– Продолжайте, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать.
– Я хочу сказать, что, несмотря на различие во взглядах, с этими немногими имеет смысл разговаривать, хотя именно с ними о чём-то договориться труднее всего. У них своя правда и они ей служат.
Над журнальным столиком повисла тишина. Каждый из трёх собеседников имел личный опыт общения с людьми противоположных взглядов. Однако несовпадение мыслей не означает заведомых различий в понимании таких категорий, как добро, зло, патриотизм, совесть. В самом деле. Доказывая друг другу противоположные «истины», мы исходим из личных предпочтений и в пылу дискуссии не слышим окриков, которые посылает нам историческая память. А ведь она пытается удержать нас в русле диалектики – и только! Общество, не способное добровольно «сбросить старую кожу», превращается со временем в злобную антиутопию.
Именно об этом говорил Протанов, именно это не мог себе представить пламенный Артур, именно к этому всё чаще обращался в мыслях Анатолий.
– Что ж, не будем терять время. – главред отставил в сторону «вино и хлеб» и взял с письменного стола лист чистой бумаги. – Наверняка они уже знают, что Анатолий в Москве и завтра потребуют встречи…
Теперь прервёмся и временно оставим в тайне план, который разработали два хитреца-патриота. Скажем одно: Анатолий едва поспевал за мыслями своих проницательных собеседников. Разошлись за полночь.
                * * *
Наш герой стоял на коврике перед дверью в родную коммуналку и искал ключ, пока не понял, что обронил его где-то на Пиренейском полуострове между портовыми городами Аликанте и Торревьехой. Пришлось звонить в дверь. Впрочем, имей он «золотой ключик» – разницы нет. Тётушка Нида в отсутствие Анатолия пристрастилась закрывать входную дверь помимо замка и дверной цепочки на дополнительный засов. «Слаб Флавий, не выдержит, если что», – рассуждала тётушка и каждый вечер предпринимала превентивные меры предосторожности. «Засов?» – улыбнётся читатель. Именно! Более полувека назад, в 1963 году москвичей терроризировал некий преступник по кличке «Мосгаз». Тогда-то родители Ниды Терентьевны и установили на двери дополнительную охранную конструкцию…
– Анатолий, ты ли! – пробормотал сонный Флавий, открывая входную дверь.
Нида, одетая в белый винтажный пеньюар, стояла в проёме коридора, как привидение.
– Однозначно рада! – тётушка развернулась и, шурша оборками, направилась в свою комнату.
Флавий умоляюще посмотрел на Анатолия.
– Толь, можно к тебе?
– Фла, я так устал!
– На чуток!
– Входи…

Глава 9. Процесс пошёл

Флавий присел на подлокотник дивана. Везувий тотчас прыгнул ему на руки.
– Толь, ты куда пропал?
– В Испанию ездил.
– В Испанию?!
– Фла, радость моя, тебе чего надо?
– Толь, возьми меня с собой! Не могу я больше. Тапки буду тебе носить, как собака.
Речь Флавия пробудила Анатолия.
– Да что ты! Кто я такой, чтобы распоряжаться людьми? И вообще, меня скоро убьют. Зачем минус умножать на два?
– А мне всё равно, Толь. Смерть перестаёт страшить, когда жизнь становится хуже смерти.
– Жизнь не может быть хуже смерти.
– Может, Толь. Поройся в памяти.
– …Ладно, я подумаю, Фла, а теперь иди. Спокойной ночи.
Анатолий проводил Флавия, погладил Везувия, перекрестился и погасил свет.
                * * *
Наутро его разбудил телефонный звонок. Незнакомый голос рапортовал:
– Анатолий Прокопьевич, мы знаем, что вы в Москве. Убедительно просим вас сегодня к четырём часам явиться в редакцию «На злобу дня». Ваша неявка, как вы понимаете, нежелательна.
Голос в трубке смолк.
– Ну вот, процесс пошёл, – вздохнул Анатолий и стал одеваться.
Он вышел на кухню, налил водопроводной воды в свой любимый дедовский чайник со свистком и зажёг огонь. Наши житейские привычки похожи на автоматическую коробку передач. Как бы ни плясала под колёсами дорога, автомат исправно дублирует интеллект водителя. Анатолий, несмотря на сумасшедшие ритмы последнего года жизни, так и не удосужился приобрести электрический чайник и обходился привычным раритетом – дедовским «слонёнком» с обворожительным по тембру звуковым сопровождением.
На кухне его встретила тётушка Нида.
– Анатолий, вы сегодня вернётесь или… как всегда? – спросила она, помешивая утреннюю овсянку.
– Милая Нида, объясните мне, пожалуйста, что вы имеете в виду, когда говорите «как всегда»? – улыбаясь, переспросил Анатолий.
Слонёнок на плите мирно помалкивал, провоцируя соседей на обстоятельный разговор. Однако тётушка почему-то нахмурилась и, уходя, бросила фразу:
– Где вы понабрались этой иностранщины? У хиппи, что ли?
– Ну почему ж у хиппи? Я был в Европе.
– Не вижу разницы! – ответила она уже из коридора.
В голосе тётушки прозвучали нотки недоверия ко всему, что находится за порогом её коммунальной квартиры. «В принципе, она права, – усмехнулся Анатолий, – мы выдумываем различия, а в сущности, – он вспомнил недавний перелёт и воодушевление, с каким пассажиры набросились на авиационный завтрак, – между людьми разница в деталях». Он снял с плиты чайник и вышел.
Некоторое время Анатолий обстоятельно пил чай, затем долго и тщательно одевался. Позвонил Артуру, договорились о встрече. Перед выходом написал короткую записку и обрывком скотча прикрепил её на дверь Флавия: «Дружище, будь осмотрителен. Если что – звони».



Часть 4.

Глава 1. Тревожное утро

Вернёмся, однако, в Испанию. Средиземноморская осень не похожа на свою московскую промозглую близняшку. Над морем по-летнему ярко светит солнце. Температура держится на отметке плюс 22–24 по Цельсию и, если бы не отдельные сезонные каверзы, пиренейскую осень несложно принять русское лето, решившее отдохнуть от собственной жары.
Светлана проснулась в тревожном расположении духа. Вечером от Анатолия не пришло условленное сообщение. Пыталась дозвониться, но в ответ слышала только: «Абонент находится вне…». Да ещё этот дурацкий сон. Приснится же такое!
Под самое утро мозг Светы откликнулся на неусыпную работу подсознания причудливым сновидением. Ей приснилось, что Анатолий, вернее, дельфин Анатолий в окружении стаи сородичей стремительно приближается к ужасному водовороту. Впереди, в километре от фарватера, по которому движется стая, огромный участок моря превратился в немыслимую по размеру воронку и вращается вокруг железной башни, взметнувшейся, как Калязинская колокольня, высоко над поверхностью воды. Тысячетонные морские массы исчезают в океанической глубине её внутренних помещений. Дельфины резвятся, не ощущая подступающей к ним опасности, однако течение постепенно увлекает стаю в гибельный водоворот. Вот первый дельфин протрубил тревогу. Стая разворачивается и пытается вырваться из смертельного недуга. Не тут-то было! Многометровая волна подхватывает дельфинов и несёт прямо к воротам башни…
Светлана проснулась, решительно встала, оделась и колокольчиком позвала Гарсиа. Как могла, она объяснила садовнику, что надо срочно ехать в аэропорт, она очень торопится и не будет завтракать. Последнее обстоятельство особенно огорчило доброго Гарсиа. Он кивнул в знак понимания и вышел «закладывать сани».
Решение лететь в Москву Светлана приняла мгновенно. Вообще, умственные алгоритмы женщины принципиально отличны от подобных процессов у мужчины. Женщина принимает окончательное решение, не раздумывая, всецело полагаясь на собственную интуицию, и только потом в случае сбоя или вынужденной необходимости подводит под своё решение доказательную базу. При этом даже в пользу неправильного решения у женщины всегда найдётся неограниченное количество веских аргументов и оправданий.
Мужчина думает иначе. Его окончательное решение является следствием последовательной цепочки рассуждений. Иными словами, женщина начинает движение мысли с конца проблемы, мужчина – с начала. Это похоже на то, как две бригады метростроя роют тоннель навстречу друг другу. Поэтому главный вопрос, над которым ломали головы представители всех времён и народов – как велико должно быть взаимопонимание между «бригадами», чтобы они не разминулись, но встретились в условленной точке.
Прибыв в аэропорт, Светлана взяла билет на ближайший рейс «Аликанте – Москва (Домодедово)» и покинула гостеприимную Испанию.


Глава 2. Матрица «Московия»

Решив побыть наедине с любимым городом, Анатолий отправился пешком на Пятницкую улицу, где в двенадцать часов дня у выхода из метро «Новокузнецкая» должна была состояться его встреча с Артуром. До начала «роковых» событий ещё оставалось порядком времени, поэтому Анатолий не спеша зашагал знакомыми с детства замоскворецкими улочками, петляя с Пятницкой на Большую Ордынку и возвращаясь дворами на Пятницкую.
Не пугайтесь, уважаемый читатель! Автор не намерен следовать гоголевским коммерческим приёмчикам и многостраничным описанием московской действительности увеличивать объём произведения до критических размеров гонорара! Однако упомянуть одну, на первый взгляд, незначительную деталь он непременно хотел бы.
Последний год Анатолий передвигался по Москве исключительно в автомобиле и сквозь тонированные окна служебного мерса не наблюдал изменений, происходящих в городе. И теперь как коренной москвич он с волнением в сердце фиксировал городской новодел. Однако то, что нашему герою встретилось в сквере у метро «Новокузнецкая», немало его озадачило.
В милом московском палисаде Анатолий обнаружил памятник… грехопадению! Представьте, в центре сквера «выросло» из земли многометровое бронзовое дерево. У подножия древа вьётся бронзовый змей. Влюблённые Адам и Ева расположились на кольцевидных чреслах гада. Ева любуется яблоком, Адам смотрит на Еву и готов исполнить (так и случилось!) любое её желание. Вокруг памятника грехопадению сидят на лавочках влюблённые москвичи, целуются и строят планы на будущее…
«И эта мерзость присутствует в моём родном городе?!» Праведное возмущение на время притупило в сознании Анатолия остроту собственных неурядиц. Стараясь не смотреть на бездумное бронзовое безобразие (некое псевдохудожественное бла-бла-бла), он обошёл сквер стороной и встал у выхода из метро, ожидая Артура.
                * * *
Ровно в двенадцать часов из дверей метро «Новокузнецкая» вышел Артур в сопровождении уже знакомого читателю литературного редактора Даниила Олеговича.
– Деньги я снял, – Артур покосился на саквояж, пристёгнутый к его запястью специальным ремешком, и свободной рукой махнул в сторону сквера. – У нас полно времени. Присядем?
Анатолий страдальчески улыбнулся, умоляя выбрать для посиделок другое место.
– Что вас беспокоит? – поинтересовался Даниил.
– Да, видите ли…
Не успел он закончить фразу, как сзади раздался насмешливый голос:
– Сон-то не кончился! Ищи их, сам ищи, не то страх за тобой по пятам волочиться станет. И ничё не бойся! Любовь – птица, вынесет!
Анатолий обернулся. Метрах в четырёх от него прямо на асфальте сидел бомж Захарий и голубыми стёклышками глаз разглядывал полуденное брожение пространства.
– Захарий, радость моя! – Анатолий подбежал и присел на корточки рядом.
Артур и Даниил переглянулись.
– Вот что, Захар… – глаза Анатолия сверкали. – Тут такое дело…
– Да знаю я, – ухмыльнулся бомж. – Ты вот что. Один к ним не ходь. А когда в вечор отправишься до дому, стренькай по трубке на квартиру да расспроси, не ждёт ли тебя кто.
– Кто может меня ждать? – удивился Анатолий.
– Вот и узнаешь.
Бомж поднялся и заковылял в сторону трамвайной остановки. Метров через пять он остановился, обернулся всем телом и произнёс:
– Летит, летит твоя птичка. Ужо прибереги её. А теперя прощай, мил человек. Пора мне.
«“Мил человек”, опять это слово. Какой я мил человек!..» – подумал вслед Анатолий.
– Это Захарий. Знает будущее. А может, и живёт там! – доложил он, возвращаясь.
– Что он тебе сказал? – улыбнулся Артур.
– Сказал, что Светлана возвращается. И мне велено об этом позаботиться.
Они перешли Пятницкую улицу и расположились в небольшом кафе напротив метро. Артур заказал кофе.
– Вот что, – начал он, – великий Андреич велел мне не отходить от тебя ни на шаг.
– И Захарий тоже, – потупив взгляд, ответил Анатолий.
– Значит, идём вместе, – Артур принял у девушки чашку и отпил глоток. – Они меня знают. Арканили не раз. Потом успокоились. Моё присутствие их немного отрезвит. Не дураки, поймут, что за нами стоит сам Андреич. А с ним они связываться не захотят. Андреич, как-никак, – фигура знатная, член СПЧ при Президенте. Не дай бог, что случится! Тогда уж точно в этом деле сверкнёт и Максим. Знакомо имя – Максим Шевченко?
– Что-то слышал.
– Вот-вот. От Макса господа нехорошие бегут, как черти от ладана! Так что считай, какую-никакую, а кольчужку мы тебе справили. Но осторожность не помешает, слишком много стало у нас каких-то нелепых несчастных случаев. Ты понял?
– Понял. Не понял другого. Через пару часов в Домодедово приземлится Светлана, – сказал Анатолий, пробегая глазами на экране айфона рейсовую таблицу прилётов. – И что?
– Не переживай. Созвонишься, скажешь, чтобы тихо ехала домой.
– Сказать-то скажу, а если её встречают? Не понимаю, как, но они всё знают!
– То же верно. Ладно, говори: рейс, фамилия.
Артур слушал Анатолия и одновременно надиктовывал по телефону.
– Парни, примите информацию: молодая женщина, зовут Светлана, небольшого роста, стройная, с голубыми глаза… Толя, ну при чём тут глаза! Да нет, это я не вам. Так, дальше: Домодедово, рейс из Аликанте, прилёт примерно в шестнадцать часов. Объект могут пасти. Надо встретить и сопроводить домой. Удачи!
Он посмотрел на часы.
– Без пятнадцати час. До встречи уйма времени, которую следует как-то растратить.
– Предлагаю устроить Анатолию ликбез по понятиям, – улыбнулся Даниил, вступая в разговор, – собственно, за этим я и приехал.
– Я что-то важное не знаю?
– Наверное, да, – Артур отпил глоток кофе. – Год, который ты провёл на либералистической лужайке, играя в мячик с заданной траекторией движения, не мог не отразиться на твоём понимании российской жизни.
– Красиво говоришь! – усмехнулся Даниил.
– Это Андреич! Я декламатор и только.
– Короче говоря, – Даниил отставил чашку и повернулся к Анатолию, – то, что вы отказали Видову – это хорошо, но это только половина дела. Теперь желательно разобраться в национальном российском террариуме.
Он выдержал паузу.
– Российская политическая элита, увы, не собрание единомышленников. Склоки, взаимные обвинения сотрясают её. Этому весьма способствует власть – «разделяй и властвуй». Теперь главное: зачем я это говорю. Через пару часов вы встречаетесь с Видовым. Этот шельма своё дело знает. Он понимает, если человек прозрел и отшатнулся, клеить его прежними преференциями смысла нет. Значит, надо переодеться и сойти за жирика или зю-зю, добиться компромисса, а затем попутать бумажками и вернуть в стойло. На нашей с Артуром памяти вы не первый, кого Видов, как богомол, приготовился сглотнуть. Уверяю, предыдущих он глотал за будьте любезны!
Даниил выдохнул.
– Это вкратце то, что я хотел сказать. Будьте осмотрительны, Анатолий Прокопьевич, с Видовым действительно шутки плохи. Знаю, рядом будет Артур. Не спешите отвечать, дайте Артуру проявить Видова, он это умеет.
Даниил замолчал и стал по глотку отпивать из чашки остывший кофе. «Как-то по-школярски получилось, штамповато» – подумал он, но продолжать разговор не стал.


Глава 3. «Собеседники»

– Ба, да к нам целая делегация! – Видов вышел навстречу посетителям.
– Приветствую, Герман Гиршевич! – воскликнул с порога Артур. – Как бы сказал Илья Ефимович Репин: «Не ждали»!
– Прошу садиться… – главный редактор сделал вид, что не заметил шутки, и перешёл на спокойный деловой тон. – Вопрос у нас, как я понимаю, чисто формальный. Анатолий Прокопьевич сорвал выполнение договора, и мы вынуждены предъявить ему неустойку в строгом соответствии с имеющимися договорённостями. Так?
Видов посмотрел на Анатолия.
– Что ж, так, значит, так, – ответил за товарища Артур. – Мы готовы к расторжению сделки.
При этих словах он открыл свой саквояж и выложил на стол ровно сорок восемь пачек пятитысячных купюр. Пачки были собраны в блоки по десять в каждом, перевязаны банковской тесьмой, концы тесьмы скреплялись сургучной печатью.
– Здесь двадцать четыре миллиона.
– Уберите деньги, – нахмурился Видов. – И без денег понятно, что вы подготовились. Давайте сначала поговорим по-людски.
Он раскурил трубку и выжидательно оглядел будущих собеседников.
– Во-первых, я не совсем понимаю причины, которые вынудили нашу уважаемую медиаперсону сменить ориентацию. Скажу честно: что касается расторжения договора и выплаты положенной неустойки, это мой тактический блеф. Артур, вы же понимаете, нашей организации выгодно оставить всё на своих местах и продолжить сбор российского электората, не привлекая для этого дополнительную технику и новых «механизаторов».
Видов смотрел на Анатолия, но разговор вёл с Артуром, видимо, представляя, что перед ним находится неуёмный Иван Андреевич.
– Отлично понимаю, Герман Гиршевич, – возразил Артур, – но что прикажете делать? Вы бы взяли деньги, как оно следует по уговору, да отпустили нас. Пятый час, время позднее. Не дай бог, метро раньше закроют или ещё что-то?
– Артур, не валяйте дурака! – Видов растянул щёчные массы в сладчайшей улыбке. – Хотите выпить?
– Отказываться от деловых предложений не обучен! – Артур потешно приподнялся в кресле и приложил руку к «пустой» голове.
– Вот и славно! – Герман Гиршевич открыл дверцу небольшого бара и достал литровую бутыль испанского коньяка «Торес».
Анатолий, разглядев марку коньяка, усмехнулся в воротничок.
– Ну что, коллеги, выпьем за трезвое понимание возложенных на нас ограничений. Как говорил Спиноза, «свобода есть осознанная необходимость».
Анатолий смотрел на Видова и со смущением в душе отмечал неуловимое сходство этого респектабельного светского льва с одним из двух уголовников, встретившихся ему год назад то ли во сне, то ли в духовном видении. Сходство было не в манере говорить и не в интонации голоса. Резкие угловатые движения старшего «грибника», его мелочная сноровка, отточенная десятилетиями испуга, не шла ни в какое сравнение с вальяжными, чуть замедленными движениями Видова. И всё-таки… Анатолию почудилось, что и тот, и другой – не люди сами по себе, но различные облики единого антропоморфного существа. Да-да, он вдруг понял, что, вопреки разительному внешнему несходству, и Видов, и лесной «брат-грибник» в сущности – одно и то же.
Минут через сорок на дне бутылки свободно плавал незначительный, потерявший первоначальную цилиндрическую форму остаток заморского великолепия. Видов вызвал секретаря Алину и попросил сварить кофе.
Разговор, неловко качнувшийся вперёд-назад в начале встречи, теперь резво катился по натоптанному медийному большаку, наращивая с каждым «метром пути» всё новые центростремительные обороты.
– Анатолий Прокопьевич, ну скажи, – Видов подпёр ладонью подбородок, – тебе что, не нужны деньги? Вот ты говоришь: «За себя обидно стало», а, собственно, из чего состоит твоя обида? Да, ты вынужден говорить не то, что думаешь. Обещать людям то, что никогда не сбудется. Дурить им головы. Ну и что? Я спрашиваю, ну и что, в чём проблема? Разве твои слова могут хоть что-нибудь изменить в этом мире, кроме одного – обеспечить отдельно взятого человека достойной зарплатой?
– Я об этом думал, – опустив глаза, подтвердил Анатолий, – иначе не согласился бы.
– Ну вот! – ухмыльнулся главред. – Что же изменилось теперь?
– Я изменился, – тихо ответил Анатолий. – Верно говорят: «Случайные изменения ведут к непредсказуемым последствиям». Я встретил реального Платона Каратаева. Он-то и открыл мне глаза…
– Ну-ну-ну, начинается! Всё проще, дорогой мой! Стругацкие были правы, разделяя людей на людэнов и низшую расу. Вот настоящая реальность, и толстовщина тут ни при чём! Мы разные. Социальная вертикаль в человеческом обществе так же естественна, как закон Дарвина в природе. И с этим не поспоришь!
– Постойте, Герман Гиршевич! – воскликнул Артур. – Вы же сами расшатываете вертикаль, оповещая электорат о несовершенствах системы?
– Э-э, Артурушка!..
Хозяин кабинета был доволен. Разговор, как бильярдный шар, слово за слово катился в приготовленную для него лузу.
– Задача столь нелюбимого вами либерально-демократического движения заключается в очевидном – в попытке смахнуть российский колосс с исторического большака. Видите, я с вами предельно откровенен. Обществу не нужны колоссы, стоящие на глиняных ногах. Кто, простите, помнит сейчас Византийскую империю? А ведь то-то был колосс! Россия, согласитесь, во сто крат более рыхлая организация, чем легендарная Византия, и она, уверяю вас, всё равно упадёт, только упадёт случайно и, скорее всего, поперёк дороги. Мы же предлагаем вместо рыхлых вертикалей воздвигнуть реальную статую Свободы с карающим мечом и весами справедливости. Мы не фантазёры и не первопроходцы. Другие нации уже пролили пот и кровь, высекая эту великую статую из мрамора времени. Радуйтесь, просвещённый победитель великодушен! Нам, россиянам, предлагается просто скопировать наилучший порядок вещей и начать жить достойно!
Видов откинулся в кресле, наблюдая за эффектом, который должны были произвести его слова на собеседников. Наступила минута молчания. В эту минуту каждый думал о своём. Главред – о западной непререкаемой правде. Артур – о том, почему славянофил, уличённый в национальном консерватизме, должен у себя на родине всё время оправдываться и отстаивать перед западными доброхотами право России на собственное историческое развитие. Анатолий же просто перестал следить за нитью разговора. В его душе две пары голубых глаз перемигивались и требовали внимания. «Светлана прилетела, зато Захарий распрощался, – думал Анатолий. – Этот голубоглазый табун собрать вместе практически невозможно! Один печальный Флавий при мне. Но этого мало…»
– Анатолий Прокопьевич, что же вы молчите? – над нашим героем нависла тень главреда. – Вы понимаете, что на вас лежит, я бы сказал, историческая миссия – вернуть человеку достойную жизнь? Ради этого, батенька, можно и поступиться принципами. Победителей не судят!
– Герман Гиршевич, вы только что объявили все мои заказные речи бесполезной тщетой! Я вас не понимаю, – как-то лениво ответил Анатолий.
– Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, – улыбнулся главред, разливая по чашечкам кофе.
– Оно к нам с прибылью вернётся, или убыток ожидать? – засмеялся Артур, перефразируя Тютчева.
– Верно, Артурушка! – подхватил Видов, подавая гостям кофе. – Ну что, подытожим нашу посиделку. Итак. Деньги я не приму. Пофорсили, и будет. А с вами, Анатолий Прокопьевич, мы продолжаем работать. Познер к нам претензий не имеет, других отягчающих обстоятельств я не вижу!
Видов подставил ладонь под сеточку бильярдной лузы, намереваясь подхватить падающий шар. В этот миг за дверью послышался беспокойный голос Алины:
– Нельзя! Я же вам говорю: нельзя, у Германа Гиршевича совещание. Послушайте, девушка!..
Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появилась взволнованная Светлана. Она, как птица, одним поворотом головы оглядела кабинет и метнулась к креслу, в котором сидел Анатолий.
– Не знаю, кто тут у вас старший… – Света взглянула одновременно на Артура и Видова. – Хотя нет, кажется, уже знаю! – она обернулась к главреду. – Так вот. Делайте с нами, что хотите, но Толю я у вас забираю!
С этими словами она извлекла из кресла разомлевшего Анатолия и вытолкала его из кабинета. Отслонив изумлённую Алину колоратурным «чао!», Света поволокла жениха к лифту и, растолкав на первом этаже вереницу людей, входивших в офис, выбежала с Анатолием на улицу. Случайные прохожие с улыбкой наблюдали, как молодая, одетая по-летнему женщина ведёт за руку двухметрового увальня к ближайшей стоянке такси, а тот, нескладно переставляя ноги, хохочет во весь голос: «Украли! Меня украли! Люди добрые, ради бога, не освоб…овб… бждайте меня!..»
                * * *
– О, це баба! – воскликнул Артур с наигранным удивлением, поглядывая на главреда.
– Выходит, зря мурлошились, – сквозь зубы процедил Видов. – Ничего, ещё не вечер.
Артур наклонился над саквояжем.
– Герман Гиршевич, извольте, наконец, получить!
– Да пошёл ты со своими тугриками! – не скрывая раздражения, ответил хозяин кабинета и нажал звонок.
Вошла Алина.
– Алина, проводите посетителя, – он повернулся к Артуру спиной.
– Всего доброго, – холодно произнёс Артур и вышел вслед за секретаршей.
С минуту Видов размышлял, затем взял со стола мобильник и набрал номер.
– Он сорвался, – ледяным голосом проговорил главред.
Видимо, абонент на том конце провода выразил неудовольствие. Выслушав ответ, Видов сжался и стал походить на мочёное яблоко. Если бы это видел Анатолий, то наверняка отметил сходство «мочёного» Видова со старшим из разбойников. Ведь именно визуального подобия не хватало обоим до полной идентичности друг другу.
– Вас понял. Приступаю.
Герман Гиршевич хамовато встряхнулся (так встряхиваются псы после купания) и ещё раз нажал на столе кнопку служебного звонка. Вошла Алина.
– Пригласите ко мне начальника охраны.


Глава 4. Сражение

Появление Светланы спутало карты не только Видова. Кутузовский замысел Протанова, основанный на внедрении Анатолия в медийный корпус демократов, тоже рухнул под натиском любящей женщины. Читатель наверняка заметил, как настоятельно, но не настойчиво предлагал деньги Артур. Расчёт был прост. Видов действительно не должен был принять неустойку. Его тщательно срежессированная медийная постановка, в которой Анатолий играл партию первой скрипки, «весила» гораздо больше, чем сумма в двадцать четыре миллиона рублей. Однако теперь дело приняло непредсказуемый оборот. Анатолий являлся нежелательным, вернее, катастрофическим свидетелем внутренних процессов медийного холдинга «На злобу дня» и мог иметь пусть не прямые, но косвенные сведения о финансовых потоках империи Видова. Впрочем, сам Видов был явно не первым лицом в холдинге и в дальнейшем развитии событий явился лишь исполнителем чужой воли. 
Такси мчалось по городу, меняя направления и ориентиры. Светлана вручила водителю десять тысяч рублей и теперь корректировала движение машины, стараясь «замести следы» на случай погони или розыска. То, что их будут разыскивать, казалось очевидным – отыскать Анатолия в Испании мог только очень заинтересованный в нём человек.   
– Как ты меня нашла? – спросил Анатолий, приходя в себя. Несмотря на внушительную дозу принятого алкоголя, он понимал, что Светлана только что совершила воистину героический поступок.
– Не одни они умеют считать варианты! – ответила Света и прибавила, заметив вдалеке Большую спортивную арену «Лужники». – Так, товарищ водитель, поворачиваем. Наша цель – ВДНХ!
– И всё-таки? – не унимался Анатолий.
– Знаешь, Толь, когда я в детстве читала Стругацких, меня постоянно удивлял тот факт, что почти на каждой странице они задают читателю задачки и сами же, заранее зная ответы, их эффектно решают. А потом галдят, как гусаки, об историческом преимуществе сверхразума над интеллектом обыкновенного человека.
– Вроде Конан Дойля?
– Ну да, этакие Шерлоки. Даже термин специальный придумали! Человек, обладающий повышенной сенсорикой и скоростью мышления, называется у них «людэн». Выходит, скорость мышления, эту чисто количественную категорию (и значит, относительную), они возвели в степень нового качества и объявили ы чуть ли не главным достоинством расы людэнов. То есть ловко, как фокусники, приспособили основной закон философии к нуждам собственной беллетристики.
– Какая ты умная! Ну и что?
– А то! Я взяла и сама всё просчитала. Оказалось, найти иголку в стоге сена не так уж и сложно.
– Может, ты и есть людэнка? Это обстоятельство всё сразу объясняет, – улыбнулся Анатолий.
– Нет, я не людэнка. Я просто люблю тебя, а любовь творит чудеса. Так понятно?
– Ну да, – вздохнул Анатолий. – Я мог бы и сам догадаться. Люди с голубыми глазами мне об этом твердят постоянно…
Машина тем временем оказалась неподалёку от дома, где жил Анатолий.
– Шеф, в арку, пожалуйста. Светик, сейчас идём ко мне. Я хочу познакомить тебя с соседями!
Внезапная весёлость вскружила голову Анатолию. Как только машина остановилась, он распахнул дверцу, рывком выпорхнул из салона и уже приготовился закричать во всё горло: «Флавий, Нида Терентьевна, я вернулся!», но осёкся, различив глубине дворового скверика две странные мужские фигуры. Оба незнакомца стояли, опершись на лавочку, и неотрывно глядели в сторону подъезда, где проживал Анатолий.
Такси въехало во двор через арку с противоположной стороны дома и оказалось за спинами наблюдающих. Анатолий мгновенно протрезвел. К нему вернулось ощущение опасности. Он вспомнил слова Захария о том, что следует позвонить соседям, извлёк из пиджака мобильник и набрал номер Флавия.
– Это ты, Толь? – послышался встревоженный голос соседа. – Тут вон какое дело… По твою душу приходили двое, спрашивали, когда будешь. Я им говорю: «Не знаю, может, что передать?» А они развернулись и ушли. Тёмные парни, будь осторожен. Чует моё сердце, неспроста приходили.
– Спасибо, Фла, – ответил Анатолий, прикрывая трубку ладонью. – Если опять явятся, не говори, что я звонил.
Он убрал телефон и сел в машину.
– Что? – спросила обеспокоенная Светлана.
– Ты разве не видишь? – Анатолий указал на дозор и, наклонившись вперёд, шепнул водителю. – Аккуратно пятишься, выезжаешь и исчезаешь.
Для убедительности он передал таксисту ещё две пятитысячные купюры.
                * * *
Водила как нельзя лучше исполнил указание Анатолия. Через час машина подрулила к терминалу аэропорта «Домодедово». Анатолий не шевельнулся, напряжённо о чём-то размышляя.
– А теперь что случилось? – спокойно спросила Светлана.
– Загранпаспорт дома остался.
– Ну и?..
Анатолий снова набрал номер Флавия.
– Фла, у меня на столе лежит загранпаспорт. Возьми его и прихвати свой, он у тебя есть, я знаю. Попробуй выбраться из дома. Они пасут меня у детской площадки. Иди через чёрный ход. Не забудь телефон. Как оторвёшься, сразу мне позвони.
– Надо ехать навстречу, – сказала Света.
– Верно!
Такси тронулось в обратный путь. Минут через двадцать позвонил Флавий.
– Ты, эта, Толь… – его голос сразу не понравился Анатолию, в трубке послышалась возня. – Не приезжай, Толя, слышишь, не приезжай!..
Анатолий закусил губу, остановил такси и набрал номер Артура.
– Охота началась.
– Говори.
Анатолий вкратце рассказал суть происходящего.
– Где встречаемся?
Цорн выслушал адрес.
– Через сорок минут я на месте.
Когда Анатолий и Светлана подъехали к назначенному месту встречи, Артур с группой парней (всего человек пятнадцать) уже стояли неподалёку.
– Толя, слушай внимательно, – Артур говорил быстро и ясно. – Мы заходим во двор первыми. Заходим незаметно. Затем я даю тебе сигнал. Ты идёшь в дом. Что бы ни происходило, ни во что не ввязываешься. Если возникнет форс, стараешься освободиться и убежать. Это важно! Вот микрофон, – он подколол к отвороту пиджака Анатолия маленький круглый предмет, похожий на часовую батарейку. – Я всё время тебя слышу. Ты понял?
– Вроде да… – буркнул Анатолий, огорчённый тем, что дело принимает криминальный оборот.
Цорн отошёл к бойцам, о чём-то распорядился и отдал команду:
– По местам. Работаем!
В считанные секунды группа рассредоточилась. Артур обернулся в сторону Анатолия и подал знак к началу операции.
– Я с тобой! – затараторила Светлана, от страха сглатывая слова. – Одного не пущу, не для того крала! 
– Я скоро, – Анатолий чмокнул любимую и быстрыми шагами направился к въездной арке.
Он шёл и ловил себя на мысли, что испытывает странное чувство тягостного азарта. С трудом настроив себя на жертвенное течение событий, Анатолий вдруг почувствовал кайф поединщика. Всё, что омрачало его жизнь, – подростковые неурядицы, хамство сослуживцев, респектабельный Видов, грибники-разбойники – всё слепилось в его сознании в безликий образ зла. Он шагал на поединок со злом и чувствовал, как сухие слёзы жгут его глазницы. Анатолий помнил подобное состояние. Несколько раз во время написания книги он как бы проваливался в самого себя, незнакомого, огненного, как обо;женого*…
                * * *
Во дворе никого не оказалось. Анатолий миновал детскую площадку, подошёл к подъезду, открыл парадную дверь – тихо. Вызвал лифт и поднялся на девятый этаж. Ещё из кабины он увидел, что дверь в квартиру распахнута, в прихожей горит свет. Анатолий подошёл к двери, прислушался – тихо. За порогом мелькнуло лицо тётушки Ниды. «Ах, Анатолий, объясните мне, что происходит: мои белые оригами почернели!» – послышался её взволнованный голос.
Анатолий переступил порог. Внезапно потух свет, и наш герой оказался в окружении каких-то людей. Толпа оттеснила его от входной двери и повлекла по коридору, ведущему на кухню. Однако через пять положенных метров проём кухонной двери почему-то не встретился. Подхваченный людской волной, как речной быстриной, Анатолий мчался по бесконечному коммунальному коридору, уходящему в безвидный серебристо-серый морок. Набатом в его голове прозвучали слова Артура: «Что бы ни произошло, ни во что не ввязываешься и стараешься освободиться».
Расталкивая сгрудившиеся вокруг него камзолы, мантии, плащи, фраки, Анатолий бросился назад. Странно, но ему удалось достичь прихожей всего за несколько шагов. Он распахнул дверь и выбежал на лестничную площадку. Поспешность, видимо, спасла ему жизнь, потому что через несколько секунд в проёме показался Флавий. Не имея сил стоять, он рухнул на колени и липкой от взбухшей крови рукой протянул загранпаспорт.
– Беги, Толя! Б-беги! Я н-не смо…
Не закончив фразы, Флавий повалился на кафельный пол к ногам товарища. Анатолий опустился на колено и подхватил на руки его щуплое тело.
– Фла!..
Флавий уставился на него немигающим взором и мертвеющими губами прошептал:
– Беги…

* Обо;жение – процесс уподобления верующего Богу, единения с Богом.


Глава 5. Послесловие

В уютной гостиной главреда патриотического издания «Завтра России» Ивана Андреевича Протанова собрались друзья. Говорили, пили сладкий, необыкновенно вкусный марокканский чай. Сам Иван Андреевич наполнял сливовидные питьевые вазочки янтарным содержимым и разносил их на серебряном подносе, превращая дружескую встречу в полноценную чайную церемонию.
Протанов много путешествовал и любил баловать себя сувенирами. Образцы диковинного оружия, развешенные по стенам, крохотные фигурки нэцкэ и окимоно на многочисленных полках и этажерках гостинойф, служили, по замыслу хозяина, одной главной цели: отвлечь гостя от мирских неурядиц. Ведь только в состоянии внутреннего покоя и интеллектуального уединения, можно почувствовать вкус настоящего восточного чая.
Крепкие руки Андреича жонглировали в воздухе увесистыми чайными приборами. При этом они совершал чудеса меткости и изящества, соединяя чай со свободным кислородом воздуха, – так хозяин пояснял свои полу акробатические действия. Светлана, затаив дыхание, наблюдала, как тонкая золотистая струя с ароматом мелиссы описывала в воздухе полутораметровую траекторию и кучно ложилась в сгрудившиеся на журнальном столике хрупкие вазочки для чаепития.
– Ну, Андреич, ты мастер! – восклицал в восхищении Артур.
Желая доставить хозяину удовольствие, хитрец изображал при этом девственное удивление. Он знал: в вопросах чая проницательный Протанов превращался в маленького ребёнка, ожидающего похвалу, как сладкую конфету.
                * * *
– Иван Андреевич, что это было? Я ничего не понимаю, – начала разговор Светлана.
Главред отставил чайник и присел на диван рядом с Артуром.
– Милая девочка, случилась обыкновенная нехорошая вещь. Помнишь, у Маяковского: «Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха…» Точно так человек из века в век спрашивает у Бога: «Что такое хорошо и что такое плохо?» Спрашивает, потому что здесь, на Земле сделать правильный выбор бывает трудно. К примеру, Анатолий согласился за хорошие деньги стать глашатаем либеральной точки зрения на развитие России. Что тут такого? Выбрался из нищеты, стал респектабельным буржуа – любо-дорого поглядеть! И вдруг (ох, уж эти «и вдруг») после очередного сеанса бла-бла-бла почувствовал, что задыхается. Ведь так?
– Андреич, скажи, зачем Видов ломал комедию – поил, увещевал, любезничал? – перебил шефа Артур, уязвлённый поведением главреда.
– Как зачем, Артурушка? Добровольное согласие стоит в тысячу раз дороже вынужденного. Человек западного образа мыслей считает себя людэном, представителем высшей расы. Почему так, не знаю, но могу предположить, что причиной тому – изобилие. Да-да, обыкновенное житейское изобилие, которого у нас в России никогда не будет.
– Почему никогда? – спросил Артур.
– Да потому, Артурушка, что российское население, как модно сейчас говорить, сплошь нищеброды. Беспринципные вороватые нищеброды. И ты об этом прекрасно знаешь. Нас умышленно держат за таких в собственной стране, что же ты хочешь от чужака? То, как либералы строят своё общение с нами напоминает процесс элитной рыбалки. Пробуют разный прикорм, меняют снасти, наживку и, как правило, добиваются успеха, судя по их сытым физиономиям.
– А если рыбалка не клеится? – усмехнулся Артур.
– Всё просто. Тогда они ставят сети или глушат рыбу динамитом.
– Осуществляют, так сказать, ковровые бомбардировки?
– Именно.
Иван Андреевич прервал разговор и предложил наполнить опустевшие чайные вазочки.
– Опять эти «людэны»! – Анатолий умоляюще скрестил перед собой руки. – Объясните, наконец, что всё это значит.
Не выпуская из рук поднос с чаем, Протанов присел на диван и с минуту внимательно разглядывал Анатолия.
– Анатолий Прокопьевич, а ведь вы счастливый человек! Как я понимаю, книги братьев Стругацких вами не читаны. Слава богу! – Протанов отставил в сторону поднос, поднялся и в волнении заходил по кабинету. – Слава богу, Толя, что эта проказа обошла вас. Знайте: людэны – это горделивые и одновременно тупые представители человечества, объявившие о своём качественном превосходстве над прочими соплеменниками. Почему «горделивые», думаю, понятно.
– А тупые? – усмехнулся Артур.
– А тупые потому, что на основании простых количественных показателей – скорость счёта, набор ячеек памяти, быстрота мышления и прочая ерунда – они произвели себя в ранг сверхчеловеков. Понимаете? Из количества, которое всегда относительно, они методом литературной фантазии вывели новое качество! Так сказать, приспособили Основной закон философии под собственные нужды. Каково?!
Анатолий напряг память и с удивлением обнаружил, что о том же говорила Светлана, когда они мчались в такси, удирая от Видова. «Ничего себе Светка!» – мысленно присвистнул он.
– Более того, – продолжил Андреич, – сочинив про себя эту горделивую небылицу, они потеряли то, что является главным определением человека, – меру перед Богом. Поэтому практически все людэны исповедуют либеральные взгляды, и все они воинствующие атеисты. В «лучшем» случае, для них Бог – партнёр, с которым можно и нужно договориться. Идея Бога как творца мира всякий раз мешает им сделать шаг ко вселенскому господству. И это их бесит. Помните поговорку: «Молодец среди овец, а середь молодца – сам овца»? Стоит в их присутствии произнести эту меткую народицу, хвалёные людэны тотчас превращаются в стаю растревоженных псов! Всё это не от большого ума, но от большого зазнайства. Да, они считают варианты быстрей других. Но ведь самое быстрое – это мысль. И тут может получиться курьёз: какой-нибудь деревенский мечтатель возьмёт и не уступит в скорости мысли флагману отечественного людэностроения господину Дмитрию Львовичу Быкову. Наверняка слышали о таком. Так вот, чтобы этого не случилось, необходимо внедрить в общественное сознание вертикальную шкалу мнимых интеллектуальных ценностей. Именно этим людэны и занимаются.
Иван Андреевич взял с подноса вазочку и, от волнения забыв предложить чай гостям, отпил глоток.
– Безусловно, в споре за жизнь людэны, как прогрессивные биологические конструкции, часто побеждают более нежных сородичей, не приспособленных к выживанию в агрессивной среде. Но заметьте, эти сверхчеловеки преподносят своё житейское вероломство, как интеллектуальную победу. Вот ведь что!
– И всё же, Иван Андреевич, что с нами произошло? – Светлана повторила вопрос.
– Что произошло? – Протанов почувствовал в голосе этой хрупкой женщины нотку высокого беспокойства. – Ах, милая, как бы ответить вам помягче. Допустим, так: сегодня состоялось очередное Ледовое побоище. Да-да, не удивляйтесь! Разница в масштабах, но суть та же. Как и восемьсот лет назад, враг пошёл «свиньёй» на наши редуты. Казалось, он смахнёт с исторической карты постылое славянство легко и непринуждённо. Но произошло нечто непредвиденное, случилось, так сказать, обыкновенное «русское чудо». Вы, Светлана, вдруг прилетаете, как птица, на помощь Анатолию. В вашем возлюбленном, которого «людэны» уже посчитали своей коммерческой собственностью, вдруг просыпается замарашка совесть. Но главное – тихий и, как я понимаю, миролюбивый Флавий добровольно вступает в бой и в неравной схватке сверкает достоинствами российского корневого характера!
При последних словах Андреича все повернулись в сторону входной двери, где на ступенях книжной стремянки сидел незаметный Флавий, живой и здоровый, и мечтательно разглядывал собравшихся.
– Видите! – воскликнул Иван Андреевич, возвращая внимание аудитории. – Сплошные «вдруг». Им непонятен наш иррационализм, они к нему не готовы. И никогда не будут готовы, даже если проштудируют все повороты российской истории. Потому что каждое следующее «вдруг» – это новое звено в цепи русского исторического творчества!
– Так мы ж нищеброды? – перебил Протанова Артур. – Нам бы пожрать на халяву. Какое уж тут творчество?..
– Помнишь, Артурушка, не далее, как позавчера мы чествовали наше коллективное бессознательное? На него-то и вся моя надежда. Несмотря на провалы, ошибки и огромное количество откровенной национальной глупости, России суждено быть первопроходцем в области исторического сознания. Никакие императивы разума, никакие интеллектуальные усилия в области технического развития не помогут человеку заглянуть в будущее. А вот интуитивный иррациональный поиск правды – да! Ощущение правды – это исторический компас. Наши противники конструируют будущее только для того, чтобы заранее приспособить его под их нынешние нужды. Они, как напёрсточники, обманывают доверчивых соплеменников, говоря им: «Мы владеем тайной будущего!» – Неправда! Посмотрите на современный капитализм. Не на наш российский криминальный скороспел, а на западную, так сказать, профессиональную эксплуатацию человека человеком. Его вынужденная социализация говорит о том, что история не терпит искусственно созданных неравенств. Она рушит империи, топит Атлантиды, выдавливает из капиталистического мировоззрения понятие «раб». Прямо по Чехову! Хочешь хозяйствовать – делись. Наши Ротенберги и Абрамовичи этого не понимают. Их петух пока молчит. Они агрессивны и бредят собственной безнаказанностью. Но дайте срок!
Иван Андреевич улыбнулся и добавил:
– Вот такое войско атаковало сегодня наши порядки. Поверьте, я не морочу вам головы, я так думаю.
– Андреич, скажи, в чём смысл твоего социального рыцарства? – Артур пересел на подлокотник дивана. – Как говаривал Тагор: «Мы закрыли дверь, чтобы в наш дом не вошло заблуждение, но как же теперь войти истине?» Скажи, как нам отыскать российскую истину?
– Красиво говоришь, тебе бы книжки писать! – усмехнулся Иван Андреевич. – Если позволишь, я переспрошу: почему ты ищешь истину на стороне? Мне представляется, в этом нет нужды. Понять себя – вот в чём истина. И если общество – это совокупность личностей, значит, социум имеет истину внутри себя самого.
Андреич выдохнул и чуть сбавил обороты.
– А по поводу лидера, носителя идеи, я скажу вот что: задача лидера – не заявлять с трибуны: «Я знаю, как надо!» Помните, у Галича:

…бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

Задача лидера – умерить собственную гордыню и найти в себе силы спуститься с трибуны в народ. Пошарить по национальным сусекам, послушать кухонные пересуды, поговорить с мужиками за кружкой пива, приметить тех, кто побойчее, и с ними вернуться на трибуну, а после митинга – и к управлению государством. Ждать истину со стороны – дело табак, не приживётся. Не прирастёт к собаке даже самый замечательный рыбий хвост. Даже у профессора Преображенского ничего не вышло! Куда уж нам, его по-читателям!
– А, по-моему, всё просто, – неожиданно вступил в разговор Флавий. – Когда Толя пересказал мне свою невезучую жизнь, я подумал: «Что заставляет нас по утрам вставать с постели и добровольно взваливать на плечи груз очередного проблемного дня? Надежда на будущие радости? Нет, – рассудил я, – десятилетия тупого безрадостного существования гонят прочь всякую надежду. Тогда что? И вдруг, да-да, опять вдруг, я всё понял – наша свободная воля! Я понял, что это такое. Свобода воли – это…
Флавий не справился с внутренним волнением, вскочил со стремянки и, шаркая наспех надетыми протановскими тапочками, принялся ходить из стороны в сторону.
– Свобода воли – это наша жизненная сила! Строго говоря, никакая это не свобода, а обыкновенный кислородный шланг. Бог погружает нас в мутные воды Житейского моря и перекачивает с помощью этого шланга Свою Божественную силу в наши личные решения. Если мы забываем Бога, то лишаемся Его живительного кислорода и гибнем от удушья в пучине страстей и искушений. Это именно то, отчего приходят в ярость «демосы и краты» всех мастей. По их «просвещённому» мнению, свобода воли – это удавка, собачий поводок, который необходимо сбросить, чтобы стать истинно свободным. Сердечная гордыня не позволяет им видеть источник жизни в общении человека с Богом!
Флавий перевёл дух, стыдливо улыбнулся и продолжил:
– После разговора с Толей я не спал всю ночь. Я никак не мог докопаться до причин собственных несчастий. Пошёл на кухню выпить чаю, смотрю – на Толином столе лежит книжка. Открыл. «Акафист Пресвятой Богородице». Ладно, думаю, почитаю, может, усну поскорей. Гляжу: текст дан на церковнославянском и в русском переводе. Дошёл я до девятого икоса (что такое «икос», не знаю), читаю: «Ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя, видим о тебе…» Ну, и так дальше. Читаю перевод: «Когда о Тебе, Богородица, говорят ораторы многословные, они выглядят перед Тобой, как рыбы безгласные…» Понимаете?! Либеральный оратор со всеми своими бла-бла-бла перед Богом – рыба безгласная! Вот чего они боятся. Перед Богом их человеческая власть кончается! Они с ненавистью глядят на тех, кто дышит напрямую «из рук» Бога.
– Верно! – подхватил Протанов. – Между пониманием свободы воли как возможности общения с Богом и либеральной анархией – всё могу! – пропасть. Поэтому западные «проповедники добра» всё время пытаются перекинуть мостик на наш бережок. Они убеждают нас в целесообразности экуменизма, демократических институтов власти, демократизации искусства и личного раскрепощения. Эта проказа засоряет наш дух. Мы же, простофили, не чувствуем порчу, пока не начинаем задыхаться. Тогда они объявляют нас больными, убеждают, что только на западе мы найдём самую передовую медицинскую технику, а лучшие немецкие или израильские врачи будут счастливы нам помочь, ведь только они умеют делать сложнейшие операции и спасать жизни. Да-да, и сейчас именно такой случай. Нам предложен выбор: лечь под просвещённый нож или усилием свободной воли сбросить с бережка в водоворот времени тысячи их соломенных мостиков, послать куда подальше санкции и ограничительные меры и полной грудью вдохнуть целительную российскую арому, настоянную на мещёрских болотах, калмыцких степях, на нашем почитании правды как оседлой терпимости и непокорной казацкой вольнице…
– Андреич, ты чудо! – воскликнул Артур.
– Эх, Артурушка, говорить легко, да делать тяжко. Нынче Россия – что ящик Пандоры, из всех человеческих стремлений к жизни осталась в нём одна надежда.
– Надежда на что? – перебила Светлана.
– По слову Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде!» В том и надежда.
Андреич помолчал, потом подытожил:
– Правду б не растерять.
                * * *
«Каков Фла! – думал Анатолий. – Самого Андреича разбередил. Вот кому надо книжки писать!»
Тем временем Флавий полез в карман и вытащил небольшую скомканную пачку листов, исписанных мелким ровным почерком.
– Это мои заметки, – пояснил он, стесняясь и краснея от направленных на него взглядов. – Я хотел отдать эту писанину Толе для книжки, но раз такое дело, – он неловко улыбнулся, – позвольте мне самому прочитать маленький отрывок из последней части.
Он принялся листать рукопись.
– Простите, что отнимаю ваше время. Вот. Я недолго.
Флавий глубоко вздохнул и приступил к чтению.
– Западный ум видит будущее, исходя из уроков истории. Славянин же, наоборот, смотрит на настоящее исключительно из интересов будущего. Будущее – это Бог. Поэтому западники и славянофилы никогда не поймут друг друга и не договорятся. Для одних приближение к Богу равносильно сползанию в пропасть, не выкупленную индульгенциями, для других – восхождение на Фавор.
Фла остановился, опустил руки и посмотрел на Анатолия.
– Если следовать логике наших противников, они были уверены в успехе. Да-да, уверены, что будущее можно построить на стремлении человека к материальному благополучию, а свободную славянскую волю купировать, если потребуется, импортными таблетками житейского счастья. Не получилось.
– И никогда не получится! – добавил Иван Андреевич, вытирая рукавом халата бегущие по щекам слёзы.

______________________________________________________