Холерный цирк

 Её звали Ромуальда Петросян. Она жила два века назад и умерла от вспышки холеры в скрипучем вагончике бродячего цирка где-то на востоке страны. Стойкий запах рыхлого лошадиного навоза, готового крошиться в руках, словно свежеиспечённый хлеб, густым туманом стелился над выцветшим некогда ярко-красным залатанным шатром, в котором не прекращалось шумное выступление, даже когда среди труппы пронеслась, как буря, печальная весть о преждевременной кончине бесподобной и всеми любимой Ромуальды. В крохотном городке, куда судьба забросила цирк на колёсах, не догадывались, что на центральной площади прямо у острого шпиля Башни Святого Великого Столпника Демида, под маской шумного балагана, расцвеченного весёлыми гирляндами, притаился умирающий праздник с отравленной улыбкой, и постепенно будет гнилым напомаженным ртом пожирать восторженных детишек, радостно хлопающих в звонкие ладоши, и их мрачных родителей в прокуренных рубахах, оправляющих своим отпрыскам накрахмаленные воротнички мозолистыми почерневшими от постоянного согбенного труда руками. Но пока что никто из горожан даже не представлял какую плату они понесут в покосившуюся кассу цирка за то, что всего навсего хотели после нечеловеческих работ сходить всей семьёй и посмотреть на бродячих артистов, вечных скитальцев и износившихся переносчиков радости. Никто не мог и предположить, что уже через несколько недель улицы города опустеют, под деревьями будут валяться окоченевшие тушки голубей, а кошки не станут хватать эту лёгкую добычу, потому что распластаются тут же с жёлтой пеной у рта. А в каждом доме за опущенными ставнями развернётся смертельная агония и родители не дадут напиться воды своим умирающим детям, потому что сами в ужасе и с выпученными глазами будут медленно уходить из жизни в соседних комнатах, царапая оштукатуренные прикроватные стены. Только мускулистые акробаты братья Жульбор, настойчиво умоляли ещё накануне установки шатра в городке, оставить это место и не навлекать посмертно проклятье на весь свой род, а отсидеться где-нибудь в пойме дикой реки, переждать страшную болезнь, уже начавшую проявляться внутри маленького цирка. Директор, непременно горбун, опирающийся на трость с рукояткой в виде головы собственной матери, отлитой из латуни заключёнными сибирских лагерей, где цирк однажды давал представления несколько лет подряд и с тех пор многие, кто выходил на свободу после мучительного заточения, примыкал к цирковому братству и начинал странствовать по миру в скрипучих вагончиках, осваивая новую творческую профессию; так, например, неугомонная пара клоунов Тис и Бис на самом деле выходцы из бывших уголовников, но прошло уже столько лет, что никто теперь не может вспомнить кто из них, Тис, или Бис, отсидел двадцать пять лет за убийство четырёх человек; а сами они на эти темы не любили болтать, они полностью посвятили себя клоунаде и в любое свободное время сочиняли новые номера, или репетировали уже готовую программу, доводя её до совершенства. Они обращались к директору не иначе как господин Клаус и никогда не смотрели ему в глаза, потому что, как утверждали старожилы, лучше не будить спящий ураган, пока он не погубил тебя. Так вот, директор вечером перед открытием цирка собрал всех своих сотрудников, общим числом в тридцать два человека и доверительным тоном настоятельно рекомендовал им всем держать свои поганые языки за своими гнилыми зубами, а иначе он церемониться не будет. И на этих словах у него, словно совершенно случайно, дрогнула трость в руке, с головой матери, и приоткрылось сверкающее лезвие, о котором никто не догадывался. Тогда все жутко перепугались и пообещали, что ни в коем случае не станут болтать в городе о том, что в цирке начинается холера. Даже старая Ромуальда, которую пришлось вшестером вытаскивать на руках из своего вагончика, (ведь она к тому моменту весила триста двадцать четыре килограмма и уже совершенно не ходила, потому что доктор Салес, странствующий вместе с труппой последние тридцать лет, предупредил её, что как только она попытается встать на ноги, опорные кости её ступней в это же мгновение превратятся в крошку и будут доставлять Ромуальде невыносимую боль до конца её дней) поклялась, что в этот раз тоже не станет рассказывать своим постоянным молоденьким ухажерам о том, что творится внутри цирка. Ей мало кто поверил, но в силу уважения к некогда великой женщине, чья слава облетела практически весь мир, все облегчённо выдохнули, даже не смотря на то, что к концу речи директора у неё на толстенных коленях уже сидел какой-то сладкий прыщавый юнец, а Ромуальда тяжёлой влажной ладонью гладила его бедро и что-то шептала ему на ухо. И первые представления прошедшие в этом крохотном городке, никогда не знавшем до этого ни шуток, ни смеха, ни запаха сладкой кукурузы и сахарной ваты всех возможных цветов - прошли под грохот оглушительных аплодисментов и несмолкающих восторженных возгласов. Лошади, которые вкатили на площадь вагончики, являющиеся домами для артистов, также принимали участие в представлении, но уже с бархатными красными сёдлами и пышными плюмажами. Была даже сморщенная слониха, про которую шептались, что некогда, ещё в юношестве, господин Клаус жил с ней как с женщиной и у них даже были слонята с человеческими головами, или наоборот, дети с хоботами, но все умерли много лет назад. Восемь обезьян, две из которых умели говорить и периодически подменяли конферансье, мистера Бежо, страстного любителя опиума. Пять собак, четырнадцать кошек, два енота, одна пипа суринамская, размером с бочку и человек - ворон, также считавшийся животным, потому что толку от него не было никакого ни при установке шатра, ни при запрягании лошадей - он постоянно сидел на крыше своего вагончика, который делил с одноруким фокусником, и грустно смотрел вдаль, щёлкая клювом. О смерти Ромуальды пришла весть прямо в середине представления и благодарная публика с умилением наблюдала, как на их глазах рождается настоящее искусство, ведь сами артисты, катающие много лет подряд эту программу по самым отдалённым уголкам земного шара, всё равно плачут  искренними слезами, наслаждаясь собственной игрой. Но достопочтенная публика заблуждалась. Бедные артисты с густо набелёнными лицами рыдали во время своих номеров, потому что узнали, что умерла их наставница, их учительница и потрясающая волшебница Ромуальда Петросян в девичестве Зингершмидт. На момент её кончины ей было сто семьдесят четыре года, но выглядела она гораздо моложе и ей смело можно было дать сто два, ну максимум сто три года. Для того, чтобы описать все её достоинства и заслуги за долгую и насыщенную жизнь, необходимо будет нанять сорок профессиональных писцов и несколько лет подряд пересказывать самые яркие события из жизни этой женщины. А тут речь пойдёт только лишь о том, что после этого слезливого представления, когда разошлась шумная толпа и уставшие артисты мокрыми тряпками тёрли свои шершавые щёки, смачивая их прогорклым самогоном, господин Клаус зачитал нараспев последнюю волю покойной, уже начинавшей понемногу разлагаться. Послание было весьма коротким и неоднозначным, а именно в позолоченной открытке было выведено ровными буквами всего пять слов: “После смерти я хочу летать”. Никто из странствующих артистов в эту ночь не спал. Возле фургончика с покойной разожгли костёр и все, сидя прямо на земле, пели грустные поминальные песни и рассказывали забавные истории, которые их связывали с Ромуальдой. Даже человек - ворон в этот раз не сидел как истукан на своей злосчастной крыше, а подошёл к общему костру и, роняя крупные слёзы прокаркал что-то одному ему понятное. И, хоть цирк к тому времени стоял в городке всего неделю, но пятнадцать юнцов из местных жителей тоже с понурыми лицами угрюмо приблизились к фургончику, потоптались - помялись на одном месте, да разошлись по своим домам, где их ждали родители с тёплым молоком в стакане. А наутро в афише появилась новая строчка, в которой говорилось, что “Только сегодня и всего единожды жители безызвестного города смогут увидеть как человека отправляют в космос прямо из цирка”. Слухи поползли по городу, но к счастью о том, что в цирке кто-то умер никто не проболтался, и, поскольку господин Клаус считал что проводить похороны там, где ты выступаешь является худшей рекламой, да к тому же и скверной приметой, было решено вставить в программу дополнительный номер, чтобы убить нескольких зайцев сразу - выполнить волю покойной и проститься с ней без огласки. Ведь сами понимаете, что любая творческая профессия требует поддержания имиджа. И когда публика заполнила все скамейки, а желающих увидеть отправку человека в космос было так много, что очередь в несколько витков обвила башню собора Великого Столпника, крышу шатра стали скатывать под барабанную дробь и восторженным взорам открылось звёздное небо. Говорящая обезьяна объявила своим плаксивым голосом, что прямо сейчас взорам людей предстанет небывалое чудо и попросила приветствовать на арене великую и несравненную волшебницу княгиню Ромуальду Петросян! Зрители неистово заколотили в ладоши а из распанувшегося занавеса выехала повозка, запряженная слонихой и двумя лошадьми по краям. На целой куче живых цветов, сразу же окутавших своим ароматом весь шатёр, восседала огромная, как целый дом Ромуальда, а с боков её шестами придерживали акробаты и клоуны, чтобы она не завалилась. Ромуальда усиленно моргала большими глазами, растягивала рот в сладкой улыбке и приветственно махала публике обеими жирными руками. Никто не догадывался, что под платьем у неё сидели три брата карлика Валентин, Власий и Владимир - это они дёргали за нитки прикреплённые к векам Ромуальды, тянули верёвки, растягивающие углы её рта и с огромным усилием, поддерживая друг друга, поднимали тяжеленные ручищи покойной, изображая жизнь. Повозка остановилась посередине арены, слониху и лошадей отцепили и увели, а из кулис выкатили несколько тележек с динамитом и ссыпали всю взрывчатку прямо под Ромуальду. Карлики благополучно выбрались незамеченными в этой суматохе и, пока барабаны выколачивали тревожный ритм, обезьяна предлагала всем зрителям помахать напоследок великой Ромуальде, потому что больше её мы не увидим - так говорила обезьяна. Господин Клаус при полном параде и с многозначительной улыбкой, за которой он прятал свою скорбь, вышел на центр шатра с горящим факелом в руках. Отвесив земной поклон Ромуальде, он бросил факел в кучу динамита и отбежал вместе со всеми ближе к стенам. Взрыв прогремел, рассыпав тучи искр и окатив всех присутствующих волной горячего столба, который оторвал тело Ромуальды, как пушинку и вышвырнул его через открытый потолок шатра в звёздное небо. Публика ревела от восторга, топала ногами и обнимала друг друга. Это было поистине великое событие. И только зрители, которым не хватило место внутри и которые толпились вокруг башни Столпника, увидели, как сверху в сторону земли летит что-то гигантское и заслоняет собой полную луну. Это была Ромуальда. Острый шпиль башни пронзил её грудь и прошёл насквозь. Она всем своим гигантским телом повисла на башне, словно обнимая её крышу и прижимая к себе. Именно в этот вечер один из её малохольных любовничков, не выдержав смерти своей прекрасной Ромуальды, проболтался сквозь слёзы родителям, что в цирке холера и вслед за Ромуальдой начнутся новые смерти.
 
 Умирающие люди, бредущие бесцельно через площадь с отвислой челюстью видели несколько раз у стены Башни Столпника поседевшего и тощего горбуна Клауса, он затуманенными холерой глазами смотрел ввысь, туда где висело тело Ромуальды и гладил холодной рукой набалдашник своей трости с изображением её головы вместо рукоятки.