Жертвенности белая пена

Перед решёткой, которая огораживала тропу Белых от остальной части урусинского города Покт, стоял Мефас Гош, арзекианский художник. В левой руке он держал блокнот с желтоватыми страницами и твёрдой, гладкой деревянной обложкой и готовился делать набросок. Позади Мефаса, за его левым плечом, стояла одна из служительниц культа Уразы, которому и принадлежала тропа. И – в
– Фри, – обратился Мефас к своей спутнице, быстро штрихуя фрагмент своей будущей картины, – я читал, что вы насильно заставляете своих приспешников выдалбливать в этих скалах себе дома. Это правда?

Фри, наблюдающая  не за скорой работой художника, а за братьями по вере, которые сейчас по ту сторону решётки стучали молоточками по скале, вздрогнула и слегка улыбнулась.
– Нет, Мефас, это ложь. Мы добровольно отдаём себя камню.
– Ну а смысл? Смысл-то какой? Смотрю я сейчас на твоих братьев, ступивших на тропу Белых, и легче мне не становится. Только муки их и представляются.

Фри вздохнула. Только сейчас она начала понимать, почему именно её попросили сопровождать художника-иноземца, который был лет на десять старше. Девушка прекрасно умела объяснять сложные вопросы веры простыми словами, понятными даже ребёнку, который еще не оторвался от родителей. Мефас Гош был сейчас для Фри именно таким дитём: несмышлёным и активно познающим мир культа Уразы.
– Муки тебе представляются, потому что ты не готов ступить на тропу Белых и надеть их одежду. Ты как молодая лошадь, которая видит в горной речке только стремительный поток, но не знает о броде. Скажи мне, Мефас, есть ли в этом мире существо, ради которого ты готов пожертвовать жизнью?

Правая рука художника  на несколько секунд замерла над блокнотным листом, но вскоре продолжила переносить на бумагу то, что видел Мефас.
– Да. Пожалуй, что да. Мой старый друг, кот Кыш. За ним сейчас приглядывает моя мамаша.
– А для нас такими существами являются все жители Покта. Когда мы ступаем на тропу Белых и начинаем готовить себе каменное ложе, то знаем, что ресурсы, которые уходили бы на наше пропитание, раздаются горожанам и помогают кому-то выжить.

Мефас вновь замер, разглядывая как служители культа Уразы, одетые в белые мантии с капюшонами и похожие оттого на призраков, монотонно выстукивали и выдалбливали из крошащейся горной породы нечто, напоминающее множественные входы.
– Хорошо. Почему тропа называется тропой Белых мне понятно, но почему именно Белых? Ты вон вообще в зелёной мантии ходишь.
– Мефас, это для арзекианцев цвет одежды не важен. Зелёный же для нас символизирует путь знания, а белый – путь жертвенности. Мои братья добровольно ступили на эту тропу. Они знают, что умрут. Но они и знают цену своей смерти.
– Всё, надоело мне говорить о твоей религии, Фри. Посмотри лучше на рисунок. Как тебе?

Девушка взяла в руки блокнот и убедилась, что не зря Мефаса Гоша называют талантливым художником. Он показал и беззаботно-округлые облака Покта, зажатые меж двух скал, и высокие древние ели, скребущие небо. Фри на мгновение показалось, что она чувствует запах разогретой еловой коры, смола из которой под лучами солнца становилась похожей по цвету на молодой мёд. Фри отметила, как ловко Мефас вплёл цвет мантий её братьев в белую пену водопада, спешащего вниз. Служители культа, ушедшие далеко вверх по тропе, казалось, сами становились этой пеной, и никакой камень не мог удержать их духа.

Фри вернула блокнот.
– У тебя получится удивительная картина, Мефас. Я рада, что присутствовала при её рождении.

Художник ответил не сразу. Он наблюдал за «белыми колпаками», так Мефас прозвал про себя служителей Уразы.
– Фри, а почему ворота у решётки открыты? Не боитесь, что кто-то начнёт им помогать?

Девушка рассмеялась: громко, искренне, заразительно. Несколько уразианцев на тропе Белых оторвались от работы, взглянули на Фри, улыбнулись, но тут же продолжили очищать скалу от лишнего камня.
– Мефас, – отсмеявшись, девушка шагнула ближе к художнику, -- я много раз сегодня говорила тебе о жертвенности и готовности умереть. Но эти желания без искренности мотивов ничего не значат. Открытые ворота – это напоминание тем, кто ступил на тропу Белых, что они добровольно пришли сюда. И в любой момент могут уйти.
– И что, никто не уходил?

Фри, поджав губы, отрицательно покачала головой.
– Фри, ты можешь унести блокнот в мой номер? Я хочу немного побродить по Покту. Один.
– Хорошо. Если ты вдруг заблудишься, то покажи любому местному кулон, который я тебе дала. Это знак, что ты наш гость, а потому тебя надо проводить в ближайший дом служителя Уразы.

Мефас кивнул. Фри, взяв в руки блокнот, развернулась и пошла по своим делам. Художник вновь взглянул на тропу Белых. «Прости, Фри, я лгал тебе», – подумал он и подошёл к воротам решётки. Здесь, перед тропой, стояла большая плетёная корзина, в которой лежали белые балахоны – одежда тех, кто решился пожертвовать своей жизнью ради других. Мефас вспомнил и матушку, умершую восемь лет назад от голода в отдалённом посёлке, и кота Кыша, погибшего год назад от рук неадекватного соседа Мефаса. «Прости, Фри, я лгал тебе. У меня на свете нет никого, ради кого бы я жил. Но жители твоего города достойны того, чтобы за них умирали», – на этой мысли Мефас накинул на себя балахон, взял молоточек-долбило и ступил на тропу.