Добрый Шарик

     Вот совсем не хотелось сегодня Пашке возвращаться домой!
     И дело было вовсе не в «заваленной» четвертной контрольной по алгебре, размашистая «двойка» за которую красовалась сейчас в дневнике, занимая целых две клеточки вместо положенной одной. В иное время это событие расстроило бы Пашку не на шутку – был он твёрдым хорошистом и позиции сдавать не собирался. А сегодня незваная отметка стала пушинкой, переломившей хребет верблюда.
      Стояли последние декабрьские деньки. В воздухе пахло хвоей, мандаринами и Новым годом. Люди продолжали заниматься обычными скучными делами, а в вихрях летучего снега цветными лентами серпантина уже вовсю играли и кружились мечты о грядущем волшебном празднике.
     Рано поутру Пашка, торопясь и скользя на ледяных дорожках, бежал в школу. Контрольная стояла первым уроком, и опаздывать на неё очень уж не хотелось. Крутила замысловатые пируэты лёгкая метелица, смахивая с сугробов мелкие невесомые снежинки, и те азартно неслись навстречу своим летящим с неба подружкам. Пашке было весело. Начинающийся день казался последним испытанием, а там, рукой подать – долгие зимние каникулы, чудесная сверкающая ёлка и непременный всамделишный Дед Мороз, ежегодно баловавший Пашку своими подарками.
     За поворотом завывания ветра приняли странный характер – в них послышалось жалобное посвистывание, точно прерывистое всхлипывание обиженного ребёнка. Пашка навострил уши - померещилось, что подвывает и повизгивает раскидистый можжевельник у тротуара. С трёх сторон метель уже намела небольшие сугробики, и, только приподняв можжевеловую ветку, Пашка разглядел источник печальных звуков: серо-жёлтого лобастого щенка с залепленной снегом мордочкой и с несчастными глазами.  Щенок в свою очередь увидел Пашку, и поскуливание стало ещё жалобнее.
     – Бедненький… Маленький… Кто ж тебя в метель здесь оставил? Где хозяин твой, малыш?
     Закутанная в пуховый платок тётка в высоких валенках и со снеговой лопатой в руках услышала Пашку и обронила через плечо:
     – Он с вечера здесь – видать, подкинул кто-то. Сперва у магазина жался, да погнали его оттуда, вот и мыкается теперь, бедолага.
     Пашка потянулся к крошечному дрожащему созданию – снег с мордочки живо был удалён, и лобастая голова доверчиво прижалась к тёплой ласковой руке. Никак ему не верилось, что у кого-то хватило духу вот так запросто выкинуть малыша на мороз.
     – Ты посиди здесь немного, ладно? Может, хозяин тебя отыщет. И как это тебя угораздило заплутать?
      Пашка ещё раз ободряюще погладил влажную шёрстку и уже отошёл было на несколько метров, но тут в спину ему ударил такой отчаянный щенячий визг, что сердце его дрогнуло. И, хоть убейте, мальчуган так и не смог вспомнить, в какой момент щенок оказался у него за пазухой – просто, мчась к школе, он ощущал приятное живое тепло на груди и негромкое сопение из-под застёгнутой на «молнию» куртки. Похоже, найдёныш решил, что жизнь его пошла на лад.
     Звонок уже прозвенел, когда Пашка вбегал на школьное крыльцо. Действовать предстояло быстро и решительно, а стратег из Пашки был ещё слабый.
     В гардеробе дежурила баба Лида – и это было здорово, потому что её сменщица тётя Зоя никогда бы не вошла в Пашкину ситуацию.
     – Баба Лида, здравствуйте! У меня – вот… – снимая куртку, Пашка продемонстрировал успевшего просохнуть и распушившегося щенка. – Я только до конца уроков, честно! Поможете?
     Гардеробщица подозрительно заглянула в тёмный угол, куда Пашка пристроил своё приобретение.
     – Кутёночек! Да какой славный! Что ж это ты, Паша, родителям подарок новогодний решил сделать? – баба Лида с ласковой усмешкой смотрела на пацанёнка, опустившегося на корточки рядом со щенком.  Пушистик, чувствуя, что настал момент истины, сидел не пикнув. – Оставляй его здесь, я присмотрю. Только после уроков забрать не забудь!
     На контрольную Пашка явился с десятиминутным опозданием – класс уже вовсю решал задачи и уравнения. Да какая там контрольная с её многочленами и графиками! В голове только и крутилось: «Лишь бы баба Лида сдержала обещание», а у Пашкиной груди и сейчас ощущалось живое щенячье тепло.
     Опасения его были напрасны. Сердобольная гардеробщица выполнила договор «на все сто»: устроила щенка в картонной коробке, купила ему в буфете дежурную котлету и даже выгуляла в закоулке школьного двора. Кутёнок, сытый и довольный, спокойно и терпеливо дожидался, что ещё уготовал ему этот богатый на события день.
     А день тянулся бесконечно долго. Контрольные дотошная Вера Александровна проверила сразу и, будучи Пашкиным классным руководителем, не поленилась выставить ему в дневник честно заработанную «пару». Событие это само по себе не добавляло радости, а ведь предстоял ещё разговор с родителями о судьбе найдёныша, который сейчас уютно пристроился под курткой. И Пашка, выйдя после уроков из школы, всеми способами старался оттянуть возвращение домой.
     Проплутав какое-то время по пустынному скверу, зайдя в несколько совершенно случайных магазинов, Пашка потихоньку приближался к своей улице. Где-то под ложечкой возникло неприятное тянущее чувство пустоты – то ли от голода, то ли от предстоящего разговора с родителями. Смирившись с неизбежным, Пашка переступил родной порог.
     Галина Владимировна, Пашкина мама, в которую тот уродился темноволосым и кудрявым, негромко мурлыча «Ти казала – у середу підем разом по череду», споро орудовала у плиты, на которой шкворчало, шипело и булькало, разнося пленительный аромат далеко за пределы кухни. В животе у Пашки обиженно заурчало, а щенок под курткой проявил живой интерес к происходящему снаружи.
     – Сынок, пришёл? Что-то поздненько ты сегодня, – Галина Владимировна обернулась на вошедшего и моментально уловила его потерянный вид. – Что, опять лебедь в дневник приплыл? Как контрольная-то?
     Лицо Пашки выражало такую растерянность и уныние, что у матери духу не хватило на дальнейшие расспросы. Чуть улыбнувшись, подошла к сыну, погладила курчавые, как у самой, волосы: «Раздевайся, и бегом к столу! Вон, какие марши в животе играют!» И тут из-под куртки раздался предательский визг – щенок соскучился и решил заявить о своём присутствии. Галина Владимировна так и села на табурет.
     – Паш, что там у тебя? Ну, давай, показывай…
     Пашка обречённо вздохнул и расстегнул куртку. Из-под полы показался чёрный блестящий нос. За носом высунулась лобастая голова, затем всё серо-жёлтое пушистое тельце, и щенок с доброжелательным любопытством уставился на хозяйку. Хвостик его радостно крутился, постукивая Пашку по заиндевевшим ботинкам.
- Господи, что ж ты вытворяешь?! Где ты его откопал? И что только отец скажет…
    В это время со сковороды на плите потянуло подозрительным дымком, Галина Владимировна спохватилась, что за разговорами думать забыла про обед – и разборки на время прекратились. Пашка молча сидел над тарелкой: он довольно отчётливо представлял себе, что скажет отец.
     Глава семьи Николай Семёнович пришёл с работы примерно час спустя, незамедлительно обнаружил то, чего в доме и быть не должно – и выяснение отношений разгорелось с новым пылом. Были здесь припомнены Пашке и все подобранные в далёком прошлом котята, сейчас ставшие красавцами-котами, и прошлогодние караси, разводимые, слава Богу, в Шуркином дворе, и сегодняшняя «двойка», и многие прошлые и даже грядущие «двойки», и «Ты только глянь, какая у него пасть! Да он сам нас съест, попробуй его день не покорми!»… Пашка угрюмо слушал, глотая подступающие слёзы. И тут Николай Семёнович внезапно умолк и, толкнув легонько Пашкину маму, прошептал: «Галь, ты только посмотри… Вот хитрюга!» Щенок, уставший от бесконечных разговоров и интуитивно определивший, кто в доме главный, тихой сапой подобрался к хозяйским тапочкам и, уткнувшись мордой, исподлобья смотрел теперь на их обладателя. Николай Семёнович растаял.
     - Ладно, сын. Пусть живёт у нас твой найдёныш. Сегодня переночует в доме, а завтра соорудим ему жилище потеплее. Назовёшь-то как – определился уже?
     – Шарик, – Пашкин голос был хриплым от волнения. – Пап, мам, спасибо! Я «двойки» все исправлю – вот честное слово, исправлю! И по дому всё буду помогать…
     – Садитесь-ка вы за стол, дорогие мои мужчины, – по голосу Галины Владимировны было понятно, что завершение конфликта ожидалось ею с нетерпением. – И Шарику миску в два счёта организуем!
     На скатерти возникли тарелки, столовые приборы, засвистел на плите чайник – и напряжённая беседа утихла самым простым манером: всех примирил за одним столом вкусный мамин обед.
     На следующий день Николай Семёнович – мастер золотые руки – при активной Пашкиной помощи соорудил Шарику конуру, по всем правилам утеплённую и достаточно просторную. А на время холодов установили её в мастерской – и Шарик сразу стал обладателем неисчислимых богатств, вроде стружки, дощечек и прочих сопутствующих столярным работам мелочей. Щенок на удивление быстро приживался на новом месте, и первым делом постарался подружиться с котами, ничуть не обижаясь на их высокомерные взгляды и выгнутые спины. К хозяйке и хозяину – Пашкиным родителям – Шарик явно испытывал уважение, граничащее со священным трепетом: внимательно следил за выражением лиц, интонацией голоса и изо всех сил старался быть послушным, что не всегда удавалось по причине щенячьей его весёлости. А Пашку, как и его друзей, похоже, считал своими приятелями и вовсю устраивал с ними шумные игры в догонялки и убегалки.
     Зимние каникулы запомнились Пашке весёлыми и яркими, как сверкающие ёлочные игрушки. А вслед за ними снова пришли монотонные школьные дни, наполненные домашними заданиями, самостоятельными, контрольными и диктантами. Но появление Шарика, к удивлению родителей, ничуть не помешало Пашкиной учёбе, так что к весне в его школьном дневнике не было оценок ниже «четвёрки», а Вера Александровна частенько ставила его в пример иным нерадивым одноклассникам.
     Настал ясный месяц май. Тёплыми вечерами на деревьях с лёгким треском лопались почки, обнажая клейкую, остро пахнущую листву. Возвращаясь с занятий, Пашка полной грудью вдыхал терпкий воздух, напоенный ароматом юной травы, влажной парящей земли и прошлогодних неперепревших листьев. А дома его встречал верный Шарик – неизменным прыжком на грудь, от которого Пашка с трудом удерживался на ногах. Нужно заметить, что серо-жёлтый пушистый комочек, подобранный полгода назад в сугробе под можжевеловым кустом, уверенно превращался в крупную красивую собаку с густой волнистой шерстью и бархатными висячими ушами. По вечерам Пашка надевал Шарику ошейник и гордо вёл его на поводке мимо соседских домов, а Шарик, понимая значимость процесса, важно шагал рядом у ноги, как идеально вышколенный пёс. Вслед им неслись завистливые вздохи  бессобачников.
     Как-то после майских праздников Галина Владимировна, возясь с помидорной рассадой,  вдруг задумчиво и даже с некоторым подозрением посмотрела на Шарика.
     – Паш! – окликнула она сына, – а Шарик наш лаял когда-нибудь? Что-то не припомню я. Вот слышу – соседские собаки брешут по вечерам, как оглашенные, а он – молчок. Может, и не умеет вовсе?
     Пашка удивлённо взглянул на мать – уж что-что, а подобные мысли ему и в голову не приходили.
     – Умеет, конечно. А что ему зря воздух сотрясать? Глупый он, что ли?
     – Так-то оно так, а всё же странно. Что ж это за собака, что и голоса не подаёт? А если чужой во двор сунется – как мы узнаем? Собака сигнал давать должна.
     Этот разговор, вроде и короткий, оставил в памяти у Пашки неприятную занозу. И стал он ненароком присматриваться к Шарику: вдруг и впрямь что-то с ним не в порядке? А пёс, весёлый и добродушный, радостно вилял хвостом всем, кто заходил к ним во двор. Пашкиных же друзей – Алёнку со строгими глазами цвета молодого камыша, её младшего брата Толика с коротким светлым чубчиком и отсутствующими передними зубами и, конечно же, Шурку, с которым Пашка был не разлей вода – Шарик просто обожал и сразу же устремлялся к ним с объятиями и поцелуями, сопровождая ритуал немыслимыми скачками и прыжками. И вот поди ж ты – какое-то время спустя и соседи приметили, что собака у Понырёвых – ни гу-гу. Ну и пошло-поехало: стали посмеиваться, какой, дескать, добрый пёс в хозяйстве у Николая Семёновича завёлся. Особенно изгалялся Федька Комаров, непутёвый мужик, только и умевший чесать языком на чужих лавочках, поскольку своей сроду не имел. Вечерами, слоняясь от двора ко двору в вылинявшей тельняшке, растянутых на коленях трениках и в шлёпанцах на босу ногу, с висящей на губе погасшей папиросой, к месту и не к месту вставлял в разговор: « Николай-то Понырёв, сам такой тихенький – и собаку себе заимел безголосую, одно слово, рыба!» А в конце мая, выйдя утром за калитку, Пашка обнаружил на заборе выведенную мелом корявую надпись: «Здесь живёт добрый Шарик, который совсем не умеет лаять». Пашка, пунцовый от стыда, побежал за мокрой тряпкой. Надпись была успешно ликвидирована, но, тем не менее, с завидным постоянством возобновлялась ежедневно, и несчастный хозяин доброго пса, отчаянно делая вид, что ему всё равно, ранним утром выходил уже с ведром и с тряпкой наперевес. Нужно было срочно принимать какие-то меры, и Пашка их принял.
     В самом начале летних каникул, перехватив Шурку у его двора, Пашка расстроенно сообщил ему о своей беде.
     – Шурка, у меня Шарик молчит…
     Шурка воззрился на него с неподдельным изумлением.
     – Паш, а ты думал, он, что – разговаривать у тебя начнёт?!
     Пашка, не ожидавший такого поворота, прыснул со смеху. Стало полегче.
     – Нет, Шур. Просто он не лаял никогда. Ну, скулил, когда щенком был. А лаять – нет.
     Шурка задумался. Проблема и в самом деле обозначалась серьёзная.
     – Слушай, а может, Шарик просто не знает, как это – лаять? Научиться-то ему было не у кого. Давай его к нашему Полкану сведём – уж он-то его живо научит! Такую звягливую собаку только поискать.
     Обучение решили начать безотлагательно. Пашка побежал домой за лохматым молчуном, а Шурка отправился подготовить Полкана к предстоящему визиту, поскольку учёба – дело нешуточное.
     Полкан был солидным взрослым псом, изрядно повидавшем на своём веку. В молодости не пропускал он ни одной собачьей драки, а сейчас ограничивался сердитым лаем на всех мимоидущих, показывая, что территория эта под надёжной охраной. Шурка зашёл к нему в вольер:
     – Полканушка, сейчас к тебе ученик придёт. Ты уж научи его – а то он по-собачьи не умеет.
     В это время Пашка с Шариком на поводке показался у забора. Полкан, увидав чужую собаку, залился грозным хриплым лаем, вздыбив шерсть и пригнув морду к земле. Казалось бы – что ещё? Учись, Шарик, сколько душе угодно! Шарик остановился неподалёку и с любопытством наклонил голову набок, повиливая хвостом. А сам – молчок! Остолбеневший от такого Полкан не знал, что и думать – но лаять тоже прекратил. Только не предвидели ребята, что ученик захочет поближе познакомиться с учителем: рванувшись из рук вместе с поводком, Шарик сиганул мимо Шурки и мигом оказался в вольере. Мальчишки даже зажмурились от ужаса – вот, сейчас полетят клочки по закоулочкам! Не тут-то было: секунду спустя молодой пёс уже обнимал Полкана лапами, лизал его морду и  уши и вообще всеми способами выражал своё дружеское к нему расположение. От такой душевности и Полкан оттаял и, обнюхав Шарика, завилял ему хвостом. Собачьи отношения были налажены, но учёба с первого же урока пошла насмарку.
     Не оправдал Шуркин пёс Пашкиных надежд. Решил тогда Пашка действовать собственным примером и убеждением. Как-то под вечер, в компании Шурки, Алёнки и Толика, Пашка вывел Шарика на пустырь, присел напротив него на корточки, взял его за уши обеими руками и, глядя собаке прямо в глаза, начал убеждать: «Шарик, собака должна лаять! Иначе какая же это собака? Вот так, смотри!» И Пашка, нагнув голову, грозно  зарычал и попытался сымитировать хриплый собачий лай. После нескольких заходов зрители дружно покатились со смеху, а встревоженный Шарик, наклонив голову набок и пристально глядя на хозяина, пытался понять, что же это за новая игра, и какая роль ему в ней отводится. Видя, что Пашка не унимается, пёс тщательно обнюхал его и, словно утешая, принялся вылизывать щёки и уши: «Не расстраивайся, Паш! Всё наладится – вот увидишь!» Пашка и руки опустил. Алёнка, порозовевшая от хохота, вдруг спросила:
     – Паш, а зачем тебе злая собака? Шарик добрый, всех нас любит – разве плохо это?
      И Пашка вдруг понял, что Шарик – именно такой, как нужно: весёлый, жизнерадостный, улыбающийся и готовый подружиться с каждым.
    – Ну и пусть! Пусть у нас будет добрый Шарик – злых собак на свете и без него хватает.
     На этом и порешив, друзья отправились домой, смеясь до икоты, как только вспоминали Пашкину методу обучения собачьему лаю. Шарик бежал рядом, тоже радуясь тому, что все веселы и довольны – это и было, пожалуй, настоящим собачьим счастьем.
     Лето шло своим чередом. Ребята загорали, купались и здорово прибавили в росте, а, глядя на них, старался не отставать и Шарик: к середине августа он легко закидывал передние лапы Пашке на плечи. А лаять так и не захотел, да и Пашка, махнув на это дело рукой, перестал стирать с забора насмешливую надпись: ну живёт здесь добрая собака – и пусть все знают, не велика беда!   
      Как-то августовским вечером  Николай Семёнович ладил черенки к лопатам, а Шарик с Пашкой и со всей их дружной компанией деятельно этому мешали, сооружая Шарику кудри из стружек и бросаясь опилками. Тут нежданно-негаданно заглянул к ним в мастерскую Федька, изрядно поддатый и явно настроенный поскандалить.
    – Что, сосед, всё с деревяшками своими возишься? Вон, смотрю, лопат тебе привалили – всей округе делаешь, поди? Да и не задарма?
     Николай Семёнович, не переставая орудовать наждачкой, негромко сказал:
     – Иди-ка ты домой, Фёдор. Проспись хорошенько, глядишь – к утру полегчает.
      – А ты что это меня выпроваживаешь? Думаешь, станков себе понаделал – так и командовать можешь? А другие и не люди тебе? Ишь, мастеровой он! Вот этим бы черенком тебя – да по-нашему, по-пролетарски!
     Ухватив нетвёрдой рукой стоящий у стены готовый черенок, Федька замахнулся было… И тут, никто и глазом моргнуть не успел – словно серо-жёлтая молния мелькнула из-под верстака, раздался громоподобный лай, и в следующую секунду враз протрезвевший Федька уже лежал на полу, вопя благим матом, а на грудь ему навалился Шарик, негромко, но грозно рыча прямо в перекошенное ужасом лицо. Белые длиннющие клыки лязгнули пару раз  в опасной близости у Федькиного горла – тот затих, стараясь не шевелиться, и только умоляюще глядел на Пашкиного отца.
     – Коль… Коль, ради Бога, убери ты своего зверя! – испуганно шептал буян, стараясь отодвинуться от страшной зубастой пасти.
     Николай Семёнович, сам ошалевший от неожиданности, с трудом оттащил Шарика во двор и затворил за ним дверь.
    – Паш, возьми его на поводок, пусть сосед выйдет. А ты, Федя, – это уже к стоявшему на ватных ногах соседу, – ступай себе подобру-поздорову.
     Федька, озираясь испуганно и кряхтя, вышел за калитку и прытко зашагал к своему дому. Пашка, присев напротив Шарика и гладя его бархатные уши, изумлённо приговаривал: «Так вот какой ты, мой Шарик! Умница, настоящий защитник!» Шурка и Алёнка с маленьким Толиком, ещё не пришедшие в себя от столь чудесной метаморфозы, смотрели на Шарика, как на невиданную диковину. А пёс, так рьяно проявивший свои природные задатки, смущённо заглядывал ребятам в глаза,  словно извиняясь: «Ну, вы уж простите! Не сдержался я…» Вышел из мастерской Пашкин отец, задумчиво посмотрел на виновато прижавшего уши Шарика.
     – Видно, не та собака хороша, что лает, а та, что защищает. Спасибо тебе, верный друг  – не пришлось мне самому мараться.
     И сильная рука Николая Семёновича ласково опустилась на лобастую серо-жёлтую голову.
     И, как хотите, в этот день Шарик чувствовал себя настоящим именинником. Все старались его приласкать, сказать доброе слово, а со стола доставались ему самые лакомые кусочки. Пёс радостно вилял хвостом, лизал щедрые  руки – а сам недоумевал, за что же ему такое счастье.
     Уже в сумерках, провожая друзей, Пашка зацепил взглядом надпись на заборе и громко расхохотался.
     – Вот тебе и добрый Шарик!
     Но Алёнка, строго посмотрев на него камышовыми своими глазами, серьёзно возразила:
     – Добрый! Очень добрый! Только…
     Тут она быстро смахнула носовым платком наполовину осыпавшиеся меловые буквы и подобрала с земли крошечный обломок мела.
     –  Вот! Вот так – правильно теперь!
     На зелёном заборе Понырёвых выведенная чётким Алёнкиным почерком красовалась надпись: «Здесь живёт добрый Шарик, который терпеть не может плохих людей!»