Литовская крепость. 32

32.

-Побойся Бога, Микита, мать твоя при смерти, а ты ещё раздумываешь, звать или не звать священника, - сказала жена боярина Говорова, обращаясь к Миките Якимову.
-Может, тебе не нравится священник, потому что ругал тебя часто, - поддержал его сам боярин Говоров, - но ты сам, согласись, нередко давал ему для этого повод. Сейчас речь ведь не о том, кто тебе нравится, а кто нет, а о том, чтобы твоей матери не умереть без покаяния. Послушай меня как твоего доброго соседа и друга твоего отца.

-Мать вовсе не умирает и не так плоха, как вы говорите, - ответил Микита, стоя перед калиткой своего осадного двора и разговаривая с соседями через порог. – Это всё сестра моя воду мутит со своими женскими страхами на ровном месте.
- И правильно делает, что мутит, - возразила жена боярина Говорова. – Усмири ты своё сердце, тем более, что отец Севастьян уже идёт: мы его сами позвали.
Не покажись священник уже в конце улицы, забитой людьми, укрыв-шимися от набега, Микита не постеснялся бы послать друга своего отца далеко и надолго. Однако поступить так же со священником на глазах у всех он не мог, а потому лишь молча отступил в сторону, чтобы тот мог войти в калитку. Ольга, едва увидев отца Севастьяна, подхватила его под локоть и увела в дом.
Микита кипел от ярости. Он разорвал бы сестру на части, но, судя по всему, у той что-то произошло с головой, и она перестала трепетать перед ним, как раньше. Ольга по-прежнему испытывала постоянный сильный страх, но не перед ним, а перед Божьим наказанием.
 
Когда Микита вошёл в дом, священник уже скрылся за дверью комнаты, где лежала боярыня Настасья Марковна. Он сгрёб за шиворот сестру, прижавшуюся к стене возле окошка, и прошептал ей на ухо:
-Если мать сболтнёт лишнее, я тебя придушу!
-Успокойся, - тихо ответила Ольга, глядя на него блестящими в полу-мраке комнаты, нечеловеческими глазами. – Нам с тобой обоим гореть в аду, пусть хоть она спасется.
-Она, которая прижила ребёнка при живом-то муже, спасется? - при-близившись к самому лицу сестры, прошипел Микита.
-Брат, я тебя ни о чем не спрашиваю, только умоляю, ничего сейчас не делай.  Нам с тобой идти в аду в самое пекло, и я пойду за тобой без возражений. Но пусть нам зачтётся хоть одно доброе дело, что мы не дали нашей матери умереть без покаяния.
-А если она наболтает там чего лишнего? Ты об этом подумала?
-Брат, ты и вправду веришь, что наша мать сделает что-то, что может навредить тебе?
-А какой смысл ей каяться, если не говорить правду? Это все равно, что умереть без покаяния.
- Не забывай, что священник обязан молчать об исповеди.
-Но он всё равно всё будет знать!
-То, что священник будет что-то знать, тебя волнует, а то, что Бог всё о тебе знает, тебя не волнует? Брат, даже я всего о твоих делах не знаю и знать не хочу, а нашу мать ты со дня возвращения  содержал как в узилище, а потому она знает и того меньше. Оставь её в покое хотя бы сейчас.


Пока брат и сестра препирались за дверью, боярыня Настасья Марковна отчаянно думала о том, что она скажет священнику. Сейчас, когда она чувствовала себя на пороге смерти, все страхи и чувства её оставили. По-настоящему её волновало только одно: судьба её третьего ребёнка, которого она видела последний раз, будучи в плену в Московском княжестве, и который неожиданно оказался здесь. Ей тяжело было от мысли о нем ещё тогда, когда он родился от её хозяина при живом-то муже. Тот человек её любил и обращался с ней лучше, чем муж, но это ничего не могло исправить в том, что их отношения попирали все законы божеские и человеческие. Он уверял её, что её семья, оставшись в Литве, всё равно, что находится на другом конце света, всё равно, что не существует. Но боярыня знала, что это неправильно, и её новый ребенок, родившийся без её желания и согласия, несет на себе отпечаток греха и прелюбодеяния. Она и жалела его, и не хотела видеть, потому что он одним своим видом напоминал её о случившемся.

Когда произошёл обмен пленными, хозяин пытался её оставить у себя, взывая к тому, что она мать. Но здесь, в Мценске, у неё тоже были дети. Боярыне было жаль оставлять плод своего греха, но в то же время она чувствовала облегчение от того, что окажется далеко от места, где рождение этого ребёнка наложило тяжелый камень на её душу. Однако, весть о том, что с ней приключилось, прибыла в Мценск вместе с Настасьей Марковной. Муж и дети столько раз попрекали её произошедшим, что она полностью прониклась чувством своей огромной вины, и смирилась с тем, что никогда не сможет её искупить.
Прошло двенадцать лет, и она почти успокоилась, как прежний грех напомнил о себе письмом, привезённым в Мценск московским купцом Шишком. Шишок и прочитал ей письмо, прежде чем она где-то потеряла его. Двенадцать лет ей хотелось верить, что эта забытая ею дочь живёт счастливо со своим отцом, который, конечно, устроит её будущее. И вот эта самая дочь взывала к ней издалека и просила забрать её. Много дней и ночей, боясь поделиться с кем-нибудь, Настасья Марковна думала, что ей делать. Что могла она, женщина, сделать с расстоянием между Мценском и Московским княжеством? Куда она могла бы взять Федору? Она уверила себя в том, что не может сделать ничего, тем более, что и Шишок, который был единственным её связующим звеном с дочерью, пропал.

И вот теперь Ольга сказала ей, что Федора каким-то невероятным образом попала в руки к Миките. Настасья Марковна разумом многого о своём сыне не знала, но сердцем она знала о нём всё. Именно поэтому она не спросила своего сына ни о чем. Она не знала, жива ли ещё Федора или нет, но, увидев священника, решила сделать для неё последнее, что смогла.
-Отец мой,  - сказала она еле слышно, - я великая грешница. Я гляжу в глаза смерти, и опасаюсь, что не успею раскаяться в самом страшном моём грехе.
- Слушаю тебя, дочь моя, - сказал отец Севастьян, присаживаясь на лавку возле постели, на которой лежала боярыня.
-Отец мой, ребёнок, что я родила в плену, был от моего мужа. Я испугалась, что не вернусь на родину, а потому, чтобы устроить жизнь моей дочери, солгала боярину, что был моим хозяином, будто это дитя от  него. Позже я испугалась, что муж мне не поверит, и оставила своего ребёнка на чужбине. Запишите, запишите это, чтобы, если это дитя когда-либо даст о себе знать, правда не умерла вместе со мной.

- Дочь моя, здесь нужны свидетели,  - сказал священник. – Сейчас я их позову.
Он вышел в коридор. Раздался недовольный голос Микиты, потом успокаивающий голос Ольги, повышенный голос священника. Судя по всему, за свидетелями всё-таки послали.

Боярыня лежала, смотря  на маленькое слюдяное окошко, сквозь которое в горницу вливался слабый свет. Она силилась представить себе, как выглядит Федора, и не могла.

Глядя на дверь, она думала: «Дочь моя, если ты ещё жива, то я сделала лучшее, что могла для твоего спасения. Если ты найдёшься, то не будешь продана никому, как поступают с безродными пленными из княжеств, с которыми мы воюем. Своей ложью я сниму с тебя пятно твоего происхождения. Ты не виновата, я спасу тебя, а сама буду гореть в аду».


Рецензии