Марш-бросок. Рассказ друга

У нас в университете была военная кафедра.
 
Студенческая толпа один раз в неделю вваливалась в помещение на первом этаже, проходя у дневального фэйс-контроль, переодевалась в военную форму и сразу забывала о том, что творилось за дверью на волю. Здесь был другой порядок, другие отношения, другая жизнь. Здесь была секретная часть, где мы получали личные тетради, в которых вели конспекты занятий, а по их окончанию сдавали обратно (выносить было нельзя), учебные аудитории с обилием наглядной учебной продукции, библиотек с обилием военной литературы, ружейный парк со всеми видами стрелкового оружия и, естественно, штаб, где отдыхали и готовились к занятием кураторы - преподаватели кафедры, как правило опытные офицеры в звании не ниже капитана.

Предметы были разными: интересными, как военная топография или огневая подготовка  и не очень, как строевая и изучение уставов, но все они в комплекте представляли «полную функцию» командира мотострелкового взвода.

За четыре года мы узнали немало, и естественно, что для закрепления теоретических знаний и завершения учебы, нас призвали в летние лагеря в настоящем военном городке, в настоящей мотострелковой дивизии. Скомплектовали учебную роту из пяти взводов, придали старшину старослужащего, а кураторами взводов были наши командиры с кафедры.

Жизнь в лагере была полна солдатскими буднями и чисто солдатского юмора, который у нас, студентов, без пяти минут офицеров, приобретал особый привкус, потому что подвергался еще и интеллектуальной шлифовке.

В целом жизнь нашей роты отличалась от службы всех остальных в дивизии тем, что нагрузка была повышенная, требовательная, потому что наши кураторы на совесть делали из нас офицеров. И сделали, спасибо им! Правда мы не только уставали, но и в самоволку бегали, и познавали начала армейского братства…

Были, конечно, и судьбоносные эпизоды:

-Рота! Выходи строиться!..

Время было четыре пополудни, все занимались своими личными делами, и команда для многих прозвучала неожиданно и нежелательно.
Так, - подумал я, - плакало мое свидание. Самоволка накрылась.

Построились все пять взводов. Рота была учебная, состояла из курсантов, студентов университета и выучеников военной кафедры. Ребята все молодые, здоровые (кое – кто, правда, косил от физических нагрузок, но таких было мало), некоторые уже отслужившие еще до поступления в университет.

На мое, а может быть и еще чье - то, удивления все кураторы взводов - офицеры в звании не ниже майора были на плацу перед казармой. На построении нам объявили, что вся рота по взводам идет в марш-бросок и приказали разобрать личное оружие. Все разбежались по  ружейным паркам. Я не пошел. Гранатомет мне достался новенький, прямо с завода, без ремня, только с чехлом, закрывающим ствол с разных концов. Так, труба с прицельной планкой и спусковым крючком. Какой смысл таскать его в марш - бросок, если я его даже на занятия по огневой подготовке и тактике не брал. Построились. Наш куратор посмотрел на нас, заметил, что я без оружия и приказал взять гранатомет.

- Так он же без ремня и чехла,- возразил я.

- Ну и что, берите!

- Так, может, мне СГМБ  взять?- съязвил я.

- Берите СГМБ! Или вы – трепач?

- Разрешите идти?- деланно широко улыбаясь и в глубине души не веря в такое, спросил я.

- Идите, - серьезно сказал майор

Делать было нечего. Я пошел в ружпарк, нашел два пулемета СГМБ и, о ужас, оба были без чехлов (ремней им не полагалось, потому что они устанавливались на бронетранспортер). Пошарив взглядом по углам ружейной пирамиды и не найдя чехлов, я поднял одно из  этих четырнадцатикилограммовых произведений военного искусства 1943 года и встал в строй.

Теоретически мы все знали, что такое марш-бросок, и даже частично его несколько раз отрепетировали, когда проходили практические занятия по военной топографии и передвижение по азимуту . Он отличается от обычной прогулки тем, что солдаты либо бегут, либо идут быстрым шагом. Это у них отдых такой после бега, потом снова бегут, потом снова быстрым шагом и так все время до самого привала…

Как - то незаметно, по ходу последнего инструктажа, небо потемнело и пошел мелкий, мелкий, какой - то даже осенний, совсем не августовский, хотя еще не холодный  дождь. Ясно, что солдатам зонтики в армии не выдают, а в марш-бросок в плащ-палатке не набегаешься… Хорошо еще, что побежали без скаток

До задних ворот городка мы прошли бодрым строем, чуть не с песнями, а по выходу все взводы разошлись по своим направлениям. Дождь все моросил. Он был теплый и, если бы не марш-бросок, то и наплевать. А здесь…

Тучи стали плотнее, дождь - погуще, потемнело. Куратор куда - то свернул, и дорога вдруг кончилась. Пошли поля, уже размокшие, покрытые мелкими темными лужами, в которых уже ничего не отражалось. Налипающие на сапоги пласты чернозема превращали ноги  в полновесные пудовые гири, все под ногами чавкало, а это настроения никак не улучшало. Ну не было вокруг ничего, что могло бы поднять настроение! Бежали и шли молча, поругиваясь  когда нога попадали в яму или запиналась за кочку.  Куратор все время менял направление движения, но не резко, а таким плавным зигзагом, который не выводил взвод с этих казавшихся бесконечными полей, направлял его по азимуту от ориентира к ориентиру, которые курсантами не всегда и различались, а вожделенные асфальтовые дороги почему - то все время шли перпендикулярно нашему азимуту, а придорожные кюветы были наполнены водой и преодолевались «скользя и падая, и подымаясь вновь».

Через километра три-четыре бега я вдруг четко осознал, что дальше тащить эти 14 килограмм голого железа больше не могу. Я вспотел снизу и промок сверху до нижнего белья, мышцы уже не держали железо, и оно било по моим многострадальным плечам, причиняя порой острую боль. Тогда я чуть - чуть менял положение пулемета или переворачивал его казенной часть на другое плечо, освобождая избитые мышцы, до новой волны страданий. Коль скоро пулемет был без чехла, выбор был у меня очень незначительным. Я нес его как коромысло. Вы можете себе представить бег на длинную дистанцию с тяжеленным железным коромыслом? Это оно самое.

Я смотрел сквозь капли пота и дождя, свисающие с бровей на своих собратьев, бегущих рядом и поодаль, таких же мокрых, и боялся отстать от них.  Несколько раз мимо пробегал куратор, и я чувствовал, что он посматривает на меня.
 
Хрен тебе, - думал я, - не сдамся!

Дышать становилось все тяжелее, ноги налились свинцом, а второе дыхание так и не появлялось. Это приводило меня в некоторое недоумение. Где классика жанра?
Тут ко мне подбежал, вернее подождал, пока до него добегу я, здоровяк Вовка Гордов с физического факультета.

- Давай свою дуру, - зло крикнул он, не останавливаясь, и протянул свой автомат.
 Мы поменялись, как на эстафете.  Я понимал, почему он злится: ему было жалко меня, а тащить эту железяку совсем не хотелось…

Напряжение слегка  спало, я помахал руками, стало полегче дышать, и я уже начал через механическое  перебирание ногами и еще отрывистое, но уже устанавливающееся  дыхание ожидать своего седьмого неба… Увы, до него было еще очень далеко. Через полкилометра Вовка вернул мне пулемет  и забрал обратно автомат.

Зачем он посеял во мне желание поменяться  с кем-нибудь еще? Я теперь бежал, и думал только об этом. Легче не становилось.

Еще через пару километров ко мне подбежал еще кто - то и поменялся со мной. Но только на пять минут. А еще через полчаса бега и быстрого шага мы выскочили на проселочную дорогу, по которой ехала ротная машина, крытая тентом, а в ней те, кто сумел сачкануть от марш-броска. Они обязаны были пройти марш-бросок по учебному плану и проходили его, вернее проезжали на машине.

- Курсант Егорычев, - крикнул куратор, - сдайте в машину пулемет, возьмите автомат.

Я, пошатываясь,  доплелся  до остановившейся машины и еле-еле поднял свой груз и на уровне борта с трудом перевалил его в кузов. Руки затекли и слушались плохо. Поменялся оружием с кем - то из сачков, и автомат в первое мгновение мне  показался перышком. Я начал оживать. Кинул лямку через голову, автомат лег на спину, а руки, наконец - то, опустились в свое естественное положение,  и ими можно было даже махать. С облегчением догнал взвод, поработал плечами, поясницей, размял мышцы и почувствовал себя почти человеком.

Дальше было уже легче. Все знали что от нашего городка до полигона 16 километров, и цель близка,- осталось бежать с километр, не более. Мы бежали перелесками по траве, сапоги очистились от грязи с пропашных полей, дождь все шел, но на него уже никто не обращал внимания. Все были промокшими насквозь. И все предощущали скорый передых.

И действительно, возле командного пункта полигона объявили десятиминутный привал. Все кинулись искать себе места поуютней и посуше, но и в лесочке не было ни одной сухой веточки.  Я присел под березкой, где поменьше капало и привычно полез в нагрудный карман за сигаретами.

О чудо! Наша советская гимнастерка была сшита так, что после всей этой мокрети в карманах под клапанами и сигареты, и спички остались сухими. Как я был благодарен тем, кто придумал эту гимнастерку, пошил ее, наверное, с мыслями о таких, как я, насквозь промокших и мечтающих о передышке.

Какое это было наслаждение, затянуться сигаретным дымом, сидя, не на бегу, опершись о ствол березы, ощущая капли, падающие и на ноги, и за воротник. Они  уже не мешали жить, думать, чувствовать и осознавать, что основные трудности позади и дальше будет легче. Я даже осмотрелся и понаблюдал за товарищами, думая, что я сегодня счастливее всех. У них этого счастья не было, потому что они не тащили на плечах  СГМБ и не сменили его на АКМ .  Эх, унылые люди, что они понимали в солдатском счастье. Я его ощущал всем своим уставшим избитым телом. Расслабленным  и  отходящим от нагрузки.

Эти десять минут были для меня настоящим праздником. Я впивал, втягивал  каждую из них большими глотками, сначала жадными, потом протяжными пополам с сигаретным дымом, казавшимся мне таким ароматным, а потом просто отдыхая…

Когда объявили подъем, я встал. И понял, что среди этой погодной и походной суеты я сел на привал под березку прямо в небольшую натекшую лужицу и не заметил этого, потому что был промокшим до нижнего белья. И рассмеялся, довольный тем, что меня это даже не озаботило.

Обратный путь как - то мало запомнился. То ли от того, что все эмоции были выжжены через нагрузку, то ли от того, что ничего интересного не могло произойти и не произошло. Да и бежали уже не как прежде, а легко, с мыслями о казарме, ужине и отдыхе. Да и в основном по дороге…

В казарму мы вернулись около 9 вечера, грязные, мокрые, усталые, как черти, но веселые. И потому, что пришли первыми из всех взводов роты и выиграли соревнование (вторые за нами пришли только через час), и потому, что один взвод вернулся вообще без куратора, который заблудился где-то на маршруте, над чем потешались офицеры и  даже мы, веселья хватило еще на несколько дней. А может быть, просто  хлебнули полной мерой пару часов настоящей солдатской пехотной доли, выдержали и почувствовали себя мужчинами…

Через год или полтора, уже будучи на службе в армии, куда меня призвали после окончания университетской военной кафедры, я зашел в канцелярию дивизиона и полистал свое личное дело. В нем была и характеристика, данная мне куратором взвода, где в частности были слова о том, что характер дескать у меня нордический, стойкий и что пользуюсь авторитетом у сослуживцев… 

И в конце:»целесообразно призвать Егорычева В.С. служить в ряды вооруженных сил».

Вот тебе и СГМБ, - вспомнил  я, - вот тебе и  марш-бросок!

Вот тебе и лейтенантские погоны…