Караван - Первая глава будущей книги

Я не знаю сколько дней я плутал в пустыне, пока не свалился от бессилия и крайнего истощения моих чресел. Я потерял счет времени, потерял всякую надежду, и чаяния мои стремительно таяли. Ум обморочно колесил в безвольном смятении: то проваливаясь в забытье, то с тревогой пробуждаясь.
Жарящее солнце сменялось луной, песок разлинованных ветром холмов то нещадно обжигал, то студил.

Сначала мне показалось, что это мираж, одна из ловушек, устроенных моим разумом. Передо мной из теплого марево соткался силуэт худощавого негра – раба с феской на лысой голове. У него был тучный нос, карие глаза, один из которых пристально изучал меня, а другой скрылся под веком.

Я, помнится, пробормотал одно единственное слово: «Воды». Негр достал небольшой бурдюк и полил струйку спасительной жидкости в мой раззявленный рот.
Раба звали Афан и он был Аланкарцем, но не смотря на оторванность от своей нации, говорил на аланкарском превосходно, чуть ли не поэтично. Я долгое время жил в Турлусе и знал этот язык бегло.

Он заверил меня, что его прислал купец по имени Бахаруди, чей караван остановился недалеко за барханами. Я тотчас же загорелся желанием увидеться со своим спасителем, несмотря на немощь и голод.

В отличии от моего спутника, который ловко скользил по песку, оставляя длинный зизагообразный трен, я еле плелся, утопая по щиколотку в песке. На нем были шаровары и куцый жилет.  Кожа его была черная как смола. Он не щурился от солнца, его походка была непринужденной, а ноги грациозно слушались его – и совладали с его куражом.

После недолгой пешей прогулки с вершины песчаного гребня, я увидел палатки, рядом с которыми отдыхали верблюды, избавленные от своих нош. Добродушно проводив меня к шатру купца, Афан отправился по своим делам. Я зашел, отодвинув полог завесы, и очутился в несказанно богатом убранстве шатра. Сам Бахаруди возлежал на мягких перинах, а перед ним был низкий стол с яствами: кувшины вина, плошки, заполненные всякими закусками, большая братина с фруктами.

С потолка через деревянный обруч, украшенный переплетающимся узором, проникал солнечный свет, который смешивался с витками турмалинного чада, выползающего из чубука в руках Бахаруди.

Купец в тюрбане, с весьма добродушным, но тучным лицом, смотрел на меня. Через ширму дыма я пытался разглядеть моего спасителя, но увидел лишь ухоженные длинные усы, заплетенные в серебряные монеты. На нем был струящийся шлафор, широкий атласный кушак, грудь была украшена бусинами, от которых отскакивали сполохи света. Ноги обуты в бабуши, а пальцы унизаны перстнями.
Он молвил: «Прошу, друг мой, садись и раздели со мной этот скромный обед.» Желудок жадно ворчал, а я, силясь не нарушать рамки приличий, молча повиновался. Перед тем как приступить к еде, я поблагодарил самоотверженного купца за столь великодушное вмешательство в мою судьбу. Он принял мои благодарности и махнул рукой в знак того, что не стоит благодарить. Затем я отломил градинку винограда и проглотил.

Он спросил мое имя, а я ответил: «Тахир»
- Тахир значит. Чей будешь, Тахир? – поинтересовался он и присосался к мундштуку. Я прожевал жмых виноградины, уже второй по счету, и ответил:
- Отца я не знал, уважаемый Бахаруди, - он остановил меня, моргнул и в некотором раздражении наставил – зови меня просто Салехом, иные церемонии излишни, ты человек, и я человек… продолжай мой друг.

Я кивнул и возобновил свой рассказ: родился я в год сильных ветров, на краю Урманидулайя, воспитан был старой настоятельницей храма по имени Захрату. Приблизительно две луны назад, предпринял участие в путешествии на юг с моим товарищем и близким другом - Ибирашимом. Мы вознамерились отыскать священные земли Ийируийцев, но по дороге наш проводник обманул нас. Мы попали в засаду: четверо разбойников! Мой друг Ибирашим погиб, защищая меня. Мне удалось сбежать, и с тех пор я беспамятно блуждал по дюнам.

Вспомнив Ибирашима, на меня нахлынуло горе, тоска и непроглядная грусть. Перед глазами встала картина: пронзенная грудь Ибирашима, по его джеллабе потекли алые струйки, его глаза медленно затуманиваются, а рот в отчаянии, в героическом позыве, шепчет мне: «Спасайся, Тахир!»

Бахаруди моя история ничуть не тронула. Он так же продолжал курить чубук и невозмутимо глядеть сквозь меня. У меня невольно полились слезы, мои глаза разбухли и покраснели, руки оставили еду, затем замерли. Бахаруди, видя мое сокрушающее лицо, переменил позу, затем обратился ко мне:
- Твой друг принял достойную смерть, достойнее не пожелаешь, он отдал жизнь за своего товарища.

Моя голова поникла, я подумал, что было бы справедливее умереть там, на раскаленном песчаном полотне от жажды, ведь покинув дом вместе, я и Ибирашим негласно связали друг друга одной цепью судьбы. У нас была одна дорога, одна цель, одна участь.

Мои мысли прервал хриплый голос Бахаруди:
- Ты, наверное, думаешь, что было бы справедливее умереть там на песчанике?
Я изумлено глянул на купца. Он уловил нить моих дум? Как такое может быть?
Он возобновил свою речь и придал ей апокрифичный манер.
- Не удивляйся, ведь мы – купцы, наловчились подмечать детали. Лицо человека - это карта, Тахир, и если пристально вглядываться в него, то можно понять, какими мыслями оно отягощено. Это превеликий дар, без него я не стал бы одним из богатых купцов южного тракта.

Я промолчал. Ступор не отходил. Я лишь моргал и потирал штаны ладонями. От меня пахло прелым потом, я только сейчас заметил его кислотный запашок. Я боюсь представить, как я выглядел послед долгих скитаний в пустыне: наверное, чрезвычайно неряшливо и безобразно.

- Вы спасли меня, думаю, уже ничего не исправить.

Бахаруди рассмеялся, гогоча как сумасшедший: - Мой друг, мой друг, ты развлекаешь меня пуще, чем гаер из балагана. Когда смерть дышит в затылок, забываются все принципы, весь нравственный долг и ты уже не хозяин себе, ты не хозяин своим мыслям, своему поведению. Ведь когда Афан подошел к тебе, ты не взмолился о смерти, ты вымолил себе воды.

Я на мгновение снова ошалел: как он узнал о моей просьбе? Потом понял, осознал виновато, о чем еще может попросить изнывающий от жажды путник в пустыне. Бахаруди затих и присосался к мундштуку, пуская толстые шлейфы дыма прямо мне в лицо. Они волнами расползались, заполняя шатер до потолка. Тут впервые ко мне пришла догадка, весьма ужасная, от которой меня пробил озноб, несмотря на стоящий душный зной: «Может я умер и это все измывательства смерти, а может Бахаруди и есть смерть?»

Сквозь дым ко мне пробился голос:
- Ты думаешь, что ты умер?
Тут я вскочил. В нервном возбуждении.
- Кто ты? Ты читаешь мои мысли! Ты не купец! Ты смерть или дьявол, который пришел истязать мою бренную плоть перед уходом в мир иной!? В таком случае, я вел праведную жизнь и не боюсь тебя - шайтан! А если ты смерть, то не мучь меня, я настрадался за свои скромные годы, забери мою душу побыстрее!
Бахаруди смотрел на меня исподлобья, его лицо разлилось в ухмылке, и он вымолвил:
- Я тебе так скажу, мой друг, я не смерть и встреча с оной, я тебя заверю, будет не такой приветливой, как со мной, а дьяволом я, может быть, являюсь в некоторой степени, потому что я алчен и люблю блеск золота, и серебра. Я дышал учащенно, ноги дрожали. - Сядь, вот – он протянул мне мундштук – это успокоит и избавит от тревог.
Я послушался.
- А ты думаешь, что дьявол ходит по пустыне и спасает путников?
- Кто знает, дьяволовы козни имеют прорву обличий, иногда это злой оскал, а порой миловидная ухмылка.
- Согласен, но, я знал одного мудреца, который однажды сказал мне – мы живем внутри дьявола, плоть наша, наше тело - он и есть.
- Мудрецы иногда говорят лишь для того чтобы просто сказать.
Бахаруди задымил еще чаще, сизые ленточки заерзали в воздухе.
- За автора этих слов я могу заручиться.   

Меня эристические дискурсы не прельщали, у меня в голове зрели другие вопросы, я решил их задать.

- Зачем вы спасли меня, ведь, для вас я лишь назойливая ноша в вашем походе?
- Многие так и подумали бы, и оставили тебя погибать медленной смертью. Но я весьма суеверен, я читал у одного мистика, что если спасти в пустыне заплутавшего путника, то удача непременно будет сопутствовать спасителю…

Я хмыкнул, от курева и насыщения моего пустого мамона, у меня на язык лезли остроты. Но вовремя смог отдернуть вожжи и не опустить постыдную колкость, которая, в худшем случае, выглядела бы оскорбительной.

- А как вы поняли, что я думаю о том, что я уже мертв.
- Ну скажем так… - я передал мундштук купцу - Ты не первый путник, которого я спасаю в пустыне. Меня эти слова навели опять на те же мысли, символизм его речи не оставлял меня равнодушным. Я не первый спасенный, не первый извлеченный из когтей смерти. Звучит так, что в жизни купца есть череда людей, жизней которых он касается, при этом для этого у него весьма бесформенные причины. Купцы конечно суеверные деятели, но все-таки, в данном случаи такой аргумент кажется мне немного мишурным.

В келье у настоятеля Баблая были книги, одна из них страстно приковала мое внимание с юных лет. Называлась она «Малый перст духов Уммамоха». В нем приводились описания духов-искусителей, среди которых числилась одна сущность по имени Хидрабабу. Но дух этот не был вредителем, не строил козни, подлостью не отмечался. Я тщился вспомнить еще что-нибудь весомое из прочитанного, но без толку. Мой ум перенес пытки несоразмерные, я это понимал и не стал утруждаться дальше. Помню что Хидрабабу это дух-дороги, то есть покровитель странников. В разных культурах он представлялся в ряде друг от друга отличающихся обличий. Например: в культуре Интелийцев, он изображался в виде огромной одноглазой кошки, с пятном по середине лба. Я помню как я увлеченно рассматривал гравюру, нарисованную неким Альримом Хеттом, художником из Северного Натлима. Он жил шесть сот лет назад, родился в пустыне в кишлаке под названием Артуэлан. В пятьдесят семь лет стал путешественником, посетил все периферии пустыни и собрал богатый пласт преданий и легенд, к которым нарисовал шестьсот сорок две гравюры. Умер в восемьдесят девять лет, случайно задавленный ослом, на рыночной площади, в сердце города Сэтурау, в землях Куробандийцев. 

Бахаруди чадил и чадил, голос его от беспрестанного каждения становился сипло-звонким, иногда даже смешным. Он позвал своего раба – Афана, тот шагнул за полог и остановился у края ковра. Он повелел ему седлать верблюдов, поскольку они скоро отправятся в путь. Я побеспокоился о направлении.

- Мы двигаемся на юг, в город А`ллет. Цитадель властелина Танталийцей, его величество Заравия. Там наши пути разойдутся, помнится, ты говорил, что ищешь священные земли Ийируийцев?
- Теперь это не имеет значения без моего друга Ибирашима.
- Ну что ж, во всяком случае, я ручаюсь за тебя до въезда в ворота А`ллета. 

Я сердечно поблагодарил Салеха. Меня усадили на верблюда, и весь караван выстроился в длинную цепочку, и все звенья колонны неспешно двинулись. Скоро над песчаным раздольем взошла луна. Ко мне подъехал Бахаруди и начал разговор:

- Бодро выглядишь для мертвеца.
- Не жалуюсь.
- Я бы тебе показал одну вещь, если обещаешь не вымаливать ее у меня.
- Ну, теперь, как бы я не ответил, я буду молить показать ее. Жестоко играть на человеческой любопытности.

Бахаруди ухмыльнулся, одной из своих самых вороватых ухмылок.

- Эх, люди, как же мы беззащитны. Ну так и быть, думаю силой отбирать ты ее у меня не станешь, ведь у меня вооруженная охрана - Позади ехало восемь мечников в тагельмустах, и их насурьмлённые глаза зорко смотрела на меня.
- В этом вы правы, Салех.

И тут же из-под слоев своей джеллабы Салех Бахаруди вынул кругляшек стекла. У него были гладкие обломы и огранка. Выглядел он как отполированный кварц, но с многочисленными срезами. Он протянул его мне и сказал: «Погляди в него.» Я перенял стеклышко своими руками, и мерно покачиваясь между горбами верблюда, смело понес осколок к глазам. Это чувство было не передать: меня, словно втянуло в водоворот, вихрем закружило в мельнице вспышек образов, перед глазами пролетали созвездия, необъятные широты, сонмы звезд сталкивались и осыпались величественным дождем ослепительных искр. Планеты кружились вокруг дрожащих серпов. Я увидел мрачные тоннели, унизанные световыми кольцами, спирали горящей пыли проникали в мои зрачки, я в блаженном исступлении плыл по разноцветным водам, пока Салех Бахаруди не отнял у меня камень.

Я сначала разгневался, даже отдернул осколок из рук Салеха Бахаруди, но осекся, понимая, на сколько неблагодарно и подло я себя могу повести. Это длилось мгновение. Я попросил прощения. Салех заметил:

- Не стоит извиняться, ведь за это стеклышко меня пытались убить шесть человек и все шесть были спасенные мною в пустыне. Поэтому я нанял мечников. Он оглянулся на своих телохранителей. Я, пораженный беспечности Салеха, осведомился:
- А зачем ты тогда его показываешь каждому?
- Ну, есть старая аланкарская поговорка: «Алмазы в мошне делают тебя богатым, а алмазы на шее делают тебя властным.»
- А они разве не поддаются искусу? – я указал на стражей вокруг, -  ведь они могут забрать у вас этот осколок… к тому же, они вооружены.
Салех Бахаруди расплылся в коварной улыбке, его глаза сверкнули жадностью, а подбородок чванно поднялся:
- Моих телохранителей не волнуют мирские услады.
- Что? Их всех? Всех восьмерых?
- Да.
- Они что, аскеты? Или…
- Нет, они - Джинны.

У меня язык прилип к небу… Мы ехали верхом, меня мгновенно сковал страх и немота. С того самого момента, я больше не проронил ни слова, тем более, ни разу не оглянулся на восьмерых, бдительно едящих вслед за своим начальником.
Купец увидев мою резко появившуюся дрожь и страх, решил отколоть один из своих излюбленных сентенций.
- Знаешь что сказал тот мудрец, когда умирал?
Я силясь унять дребезжание конечностей, пробубнил.
- Нет.
Салех посерьезнев добавил.
- Я не знаю.
Ну вот пойми, это мудрец так сказал, или Салех решил так поизмываться надо мной и он сам не знает что мудрец сказал, умирая. 
Затем Салех стал забавляться со стёклышкам всю дорогу, и видимо, позабыл о моей скромной компании.
Фигуры телохранителей теперь приобрели мрачный оттенок, под луной они казались тенями, а глаза светились как у зверей, будто вместо зрачков у них были самоцветы.

(конец)