Глава 71, О Второй любви

Как-то в любимое утреннее время, автор принял легкий завтрак, состоявший из слегка поджаренного хлеба, двух яиц-пашот с авокадо и тонко нарезанными ломтями слабосоленой форели. После этого, вполне к месту, подали свежайший деревенский творог с сезонным малиновым вареньем, только что выжатый апельсиновый сок на льду, вполне достойный ассортимент сыров, фрукты и теплые грецкие орехи.
Выпив чашку исключительного кофе, и закончив круассаном в горьком шоколаде, автор подошел к ручной работы шкафу, где многие годы хранились объективы и аксессуары к любимому фотоаппарату «Никон».
Интересы автора, как и многих других творческих личностей, отнюдь не ограничиваются философией, литературой или поэзией. Музыка, живопись, театр, классическое кино – буквально все, что накопило человечество, является предметом его интересов. Иногда автор может и сам побаловаться у мольберта, взять в руки скрипку. Фотографией же он вообще увлекается с отрочества.
Автор взял в руки любимый цейссовский «Планар», редкой светосилы, и залюбовался инженерным шедевром. «Какая оптика!», - непроизвольно воскликнул он, крепко задумавшись… Мысли утекли, как это бывает, в совершенно другую сторону, куда-то далеко. Автор положил объектив на место, сел в кресло-качалку, выставленное в дышащий утренней прохладой сад, накинул на ноги шотландский плед, и предался мыслям и воспоминаниям.
Почти все крупные писатели уделяли внимание Первой любви. Ваш любимый автор также не стал сторониться этой темы, и отдал ей должное в одной из глав Великих Скрижалей. Раз уж об этом зашла речь, то эта глава заслуженно пользуется особой популярностью у читателей.
Есть прекрасные писатели, тот же великий Исаак Башевис-Зингер, подарившие миру щемящую душу тему последней любви.
Пытаясь разнообразить этот литературный сюжет, автор решил рассказать о Второй любви, вспомнившейся ему тем самым прохладным утром, за бокалом Вдовушки Клико, который вполне уместно себе позволить после теплых орешков, когда старинные часы еще не пробили и девяти.
Классе в пятом, или может быть шестом, в школе, где, с точки зрения взрослых, учился, а на самом деле, проводил время еще маленький автор, общая обстановка не особо располагала к романтике. Обшарпанные стены, загаженные и изрисованные отнюдь не Бэнкси туалеты, вздыбившийся пол и подтекающий потолок этого тбилисского бюджетного учреждения, находился в распоряжении отряда женщин, убежденных, что качество и количество передаваемых ими знаний определяется громкостью воплей о продолжительности педагогического стажа.
Если как-то переходить к теме любви, то преподававшие русскую литературу, например, не без оснований считали, что, чувства, это какие-то глупые девиации в поведении у Пушкина. В реальной же жизни у школьников все эти глупости надо пресекать на корню.  Автор не уверен, что педагоги вообще полагали существование между людьми чувств за факт, а как-то уводили это в область вопросов веры, наподобие дискуссии о существовании Б-га, летающих тарелок и оживлении мумий.
Разве что вечно пьяный армянин-трудовик, регулярно выпроваживавший из своего кабинета очередную училку с раскрасневшимся лицом и растрепанным крепдешиновым костюмом, мог иметь другое мнение. Впрочем, это уже тема явно не этого рассказа. 
Ну так вот, о Второй любви. На две парты назад от юного автора у окна сидела девочка Вика.
У Вики были просто огромные голубые глаза. Хотя кто может исключить, что маленькому автору так просто могло казаться. И как-то постепенно так получилось, что прямо в эти глаза стало неудобно смотреть. А потом даже совсем невозможно.
Поэтому я старался найти что-то «важное» рядом, чтобы не поймать ее взгляд. А еще у Вики все время из-под накрахмаленного белого передника школьной формы почему-то торчали круглые коленки. То есть, торчали они, наверное, у всех девочек, но у Вики как-то особенно. И еще у нее были узкие, очень красивой формы голени, похожие на точеные кегли.
Вика выделялась гибкостью, на уроках физкультуры легко ходила «колесом», садилась на шпагат, и безо всякого напряжения, на одних руках, без помощи ног, лезла по канату.
Я давал ей списывать, решал на переменках, а иногда после школы, домашние задания по математике, она угощала меня жевательной резинкой «Педро», водившейся у нее в избытке, невероятным дефицитом того времени.
Постепенно я выработал привычку, чтобы не поймать ее взгляд, смотреть на ямочки, на щеках, появлявшиеся, когда Вика смеялась, или на места, где они могли быть, когда она становилась серьезной. Особенно было боязно, что она проследит мой взгляд на голени, или коленки, поэтому я разглядывал их украдкой, очень редко. Тем не менее один раз Вика все же это заметила, улыбнулась и засмеялась со своими ямочками, а мне стало нестерпимо стыдно.
Несколько раз я «провожал» ее, впрочем, она жила буквально в 10 минутах от школы, в большом кирпичном доме, так что идти было особенно некуда.
Однажды Вика пригласила меня на день рождения. Я долго маялся, нервничал, тем для переживаний набралось достаточно, -«что подарить», «что одеть», «прийти раньше», «прийти позже», и так далее и тому подобное. Дарить было особенно нечего, я завернул в газету («упаковочная бумага» того времени) свою любимую книжку О’Генри, и отправился на день рождения в школьной форме, ничего другого не нашлось.
И попал в мир, о существовании которого, даже не подозревал. Дом стоял напротив нашей районной детской библиотеки, которую я излазил вдоль и поперек. Вокруг были знакомые до боли деревья, выщербленный асфальт, открытые канализационные люки, трансформаторная будка, на крыше которой я скрывался от всех, сидя на солнышке.
А тут был другой мир.
В просто огромной квартире на четвертом этаже Вика жила в своей комнате! Обклеенные светло-розовыми обоями стены, с какими-то слониками, цветочками и бегемотиками, сверкающий темный паркет, своя кровать. То есть, совсем своя, ее, Вики, кровать. Не общий диван, не раскладушка, не одеяло на полу. А настоящая кровать, где спала только Вика. И шкаф. Только ее шкаф, с ее, только ее, вещами. Комод с игрушками, которых я никогда не видел – какие-то заводные зайцы, мишки, целая коллекция кукол. Некоторые из них разговаривали, а одна умела смеяться. А еще в этой комнате на ковре, стояла большая деревянная лошадка. На лошадку можно было забраться, сесть в кожаное седло со стременами, отделанное красным бархатом. Лошадка раскачивалась и издавала разные звуки.
Рядом с комнатой находились ванна и туалет. Настоящая ванна, да еще и не белая, а какого-то салатного цвета.
В розовую комнату заходила очень красивая и нарядная Викина мама, приносила какие-то неведомые и вкусные пирожные, мороженое, а потом мы разрезали торт.
На торт пришел папа, в строгом костюме, но с расстегнутой верхней пуговицей сорочки и слегка ослабленным галстуком. У папы было тонкое и очень живое лицо, и те самые, васильковые Викины глаза.
Викин маленький брат тоже жил в своей комнате, по которой ходила большая железная дорога с вагончиками и электровозом со светящимися фарами.
На следующий день после посещения Вики маленький автор заболел. Поднялась температура, дедушка принес из аптеки какие-то лекарства, бабушка сварила гоголь-моголь. Болел я обычно в кровати дедушки, там было теплее и ночной горшок прятался за занавеской, а в «гостиной», где на раскладушке я обычно спал, болеть все равно бы не получилось – там мама занималась с учениками, а дедушка готовился к лекциям. Про лошадку я дедушке все же рассказал, без подробностей.
Дедушка, который все знал и все понимал, посмотрел на меня своими мудрыми глазами и сказал, - «А… Это Тэмика Шамликашвили дочка… Цеховик он, на Петю Джаврова работает, не обращай внимания, внучек». Я не знал, что такое «цеховик», кто они все такие, эти люди, но тон у дедушки был равнодушный и насмешливый.
Через несколько дней, когда я вернулся в школу, все было по-прежнему. Я давал Вике списывать, мы играли во дворе, она дарила мне жевательную резинку «Педро». Но я больше не стеснялся смотреть ей в глаза, и коленки у нее больше не отличались от коленок других девочек. Коленки как коленки.
Вот и подошел к концу рассказ о Второй любви.
Загадка, что же случилось тогда, после дня рождения, осталась где-то там, в школьном дворе, на крыше трансформаторной будки, рядом с деревянной лошадкой.
Может она, Вторая любовь, была выпита с гоголь-моголем бабушки Оли? Или утонула в скрипе пера дедушкиной чернильной ручки? Кто уж теперь знает.
Калейдоскоп картинок далекого прошлого исчерпался, утро подходило к концу. Автор откинул толстый шерстяной плед, встал, и отправился жить свой день.
Только странно, что красивые коленки волнуют его и сегодня. А ведь вроде пора было бы и успокоиться.
 
 
 
 
 
 
 
 
5.08.2022