Артур Л. Загат Столик на двоих

СТОЛИК НА ДВОИХ

Артур Лео Загат (1895-1949)

Впервые опубликовано в журнале «Weird Tales», январь 1942 года, США.
Рассказ находится в открытом доступе.

Перевел с английского Олег Г. Азарьев

Столик, за которым он сидел, находился в самом дальнем углу от стрельчатого входа, на самом краю террасы, под которой шепталась морская пена. Большинство парочек, приходивших развлечься, соглашались на этот столик, только если не было других свободных мест, потому что музыка доносилась сюда слабо, громадный шуршащий куст олеандра загораживал вид на танцующих, а взгляд официанта было трудно поймать.
Он улыбнулся, подумав, что именно по этим причинам их пара всегда встречалась именно здесь, поскольку в этой благоухающей тени можно было оставаться наедине — почти не опасаясь разоблачения.
Этим долгим летом он столько вечеров ждал ее здесь, также как ждал сейчас, что официант не подошел к нему и даже не взглянул в его сторону. Официант знал, что он не сделает заказ, пока не придет она, стройная и грациозная; ее лицо всегда скрывал шарф, пока она не убирала его, подставляя губы для поцелуя.
Бессчетные ночи он ждал ее здесь, совершенно не уверенный, что ей удастся снова ускользнуть от старого Форсайта, которому она принадлежала. Но сегодня все было иначе. Сегодня вечером он был уверен, что она придет. И это была последняя ночь, когда она должна была украдкой пробираться к нему, последняя ночь, когда они должны были тайно расстаться, чтобы она вернулась в большой каменный дом на холме, а он — в одинокую лачугу в дюнах, где ржавела пишущая машинка, чей стук и привел ее к открытой двери в то давнее далекое уже утро.
Он тогда подумал, что это ребенок заглянул к нему, но, подняв глаза, увидел ее — яркое солнце на растрепанных русых волосах, обрамляющих маленькое личико, дерзкое и в то же время отчего-то задумчивое, смеющиеся карие глаза, похожие на солнечный блик, отраженный от поверхности глубоких темных вод.
Впрочем, он недолго считал ее ребенком.
Да, сегодня все было иначе, это была ночь прощаний. В ней — в шорохе прилива и в шелесте кустов на ветру — звучала приглушенная грусть. Конец лета. Мелодия «Сказки Венского леса» доносилась как будто издалека. Сквозь темную листву олеандра мелькали смутные силуэты. Все звуки этого места: смех за столиками, хруст гравия под ногами, шарканье подошв танцующих — казались странно приглушенными.
Он провел кончиками пальцев по лбу. Звук и зрение словно бы постепенно исчезали вместе с уходящим летом. Точно само время ускользало от него. Он не мог вспомнить, к примеру, как появился возле этого стола, под которым шепталась морская пена — совсем рядом, потому что был полный прилив.
Ничего удивительного. Никто не остался бы вполне нормальным после… после того, что он сделал. А уж это он помнил достаточно ясно. Слишком ясно. Как будто это происходило прямо сейчас...
Он крался в ранней темноте к единственному освещенному прямоугольнику, который нарушал мрак большого каменного дома на холме. Его ладонь вспотела — он сжимал нож, который выкопал в песке. Он боялся, но в то же время был уверен в себе. Все складывалось именно так, как он и предполагал, когда она сказала ему, что Форсайт отправляет ее в город, чтобы подготовить все к их возвращению, и что она пообедает перед отъездом обратно. Все слуги, кроме шофера, который должен был ее отвезти, собирались отправиться на танцы в деревне.
Их дворецкий предупреждал, что Форсайту не следует оставаться одному. Две ночи назад кто-то рыскал на заднем дворе, а прошлой ночью — в коттедже на дороге вдоль побережья и все такое прочее. Но непреклонный старик, как всегда, настоял на своем.
Вспоминая, насколько ловко обстоятельства сложились в узор, центром которого стал найденный нож, он подошел к высокому французскому окну, выходившему на лужайку, и осторожно заглянул из-за края внутрь.
Хэмлин Форсайт, сморщенный, серолицый и тонкогубый, глубоко ушел в кресло, слишком большое для иссохшего тела, настолько большое, что его боковина скрывала все, кроме узких плеч и лысой головы... Эта голова приподнялась, повернулась, и серые недобрые глаза уставились прямо на него!
Послышался голос, похожий на шелест сухих листьев:
— Не стой там. Входи.
Он повиновался, спрятав нож за спину. Остановился всего в двух шагах от старика.
Тот смотрел на него с совершенно бесстрастным любопытством ученого, исследующего незнакомый образец.
— Итак, ты все-таки пришел.
— Да, — хрипло отозвался он, удивляясь, что вообще может говорить. — Я пришел.
— Что ж, — вздохнул Форсайт. — Я подготовился. — Старческая рука поднялась над сиденьем кресла, и в ней блеснул огромный револьвер. За долю секунды до того, как раздался выстрел, его нож метнулся к тощему горлу...
— Дорогой.
Она скользнула в кресло напротив него, и даже это легкое движение было исполнено певучей грации.
— Сердце мое. — Он взял ее руки в свои, затем наклонился над маленьким столиком, чтобы прильнуть губами к ее губам.
Руки, губы оказались ледяные.
— Ты замерзла, моя дорогая.
— Да. Мне холодно. — В полумраке он не мог видеть ее так ясно, как ему хотелось бы, но он разглядел, что на ней шляпка и что ее стройная фигура все еще в дневном костюме. — Отчаянно холодно.
— Ты утомилась. Ты приехала прямо сюда после долгой дороги. Я закажу выпивку, чтобы согреть тебя.
— Нет, любимый. — Вдоль стены террасы прокатилась волна — снова начинался прилив. — Я могу задержаться лишь на минутку, чтобы проститься.
— Это не прощание, дорогая. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Позволь сказать тебе...
— Нет, это я должна тебе кое-что рассказать, — прервал его призрачный ее голос. — Когда я была в городе, я поговорила с нашим семейным врачом — нет, не о себе. Хэмлин в среду был у него на обследовании, и я хотела узнать, почему он не получил результат некоторых лабораторных анализов. Но выяснилось, что доктор Гартер написал ему все. Он получил письмо вчера утром и не показал его мне, потому что... потому что в письме сказано: ему осталось жить, вероятно, всего шесть месяцев.
— Шесть месяцев… — прошептал он.
— Не больше. Я не осталась на обед и поехала прямо домой, и очутилась на месте как раз в тот момент, когда ты забирался в окно. Я выскочила из машины и побежала остановить тебя, не подавая голоса, и я оказалась прямо позади тебя, когда он выстрелил. Хэмлин заметил меня… И вот мы должны расстаться навсегда.
— Расстаться... — Теперь он тоже вспомнил выстрел...
— Извините, сэр, — произнес метрдотель прямо над ее головой. — Но это единственный столик, который еще свободен.
С ним были юноша и девушка.
— Ты, дурак! Разве ты не видишь нас?
Не обращая внимания на этот возглас, мужчина выдвинул кресло...
Кресло, в котором всего мгновение назад сидела она.
Опустившись в другое кресло за столиком на двоих, Боб Кортланд внезапно ощутил страх. Он огляделся и, нахмурившись, снова повернулся к девушке.
— Может, я спятил, малышка, но, кажется, я услышал, как прямо здесь кто-то прошептал: «Прощай».
— Глупенький! — прозвенел серебристый смех Мэри Хэмлин. — Это просто море, Бобби. Всего лишь пена уходящей волны.

Перевод опубликован в газете "Литературная газета + Курьер культуры" № 7-8 от 28 апреля 2022 г.