Проклятие Вагры. Часть 1. Глава 3

Глава 3
Небо рушится

– Да исцелят Светила плоть, да осветит пламя путь.
Кресло было твердым. Таким твердым, что, казалось, слоновая кость вгрызалась в кость человеческую. Свободной рукой главный шаман кафеаха утер низкий розовый лоб и в очередной раз поменял положение ног. Обычно энергичный, с мягким, проникновенным взглядом и жестикуляцией опытного врача, сейчас он казался непривычно вялым даже себе самому. Глаза из светло-голубых стали серыми, под цвет залегших под ними теней; к тому же он осунулся, и, как поговаривали в Черном шатре, «загрубел как кожа дубленая». 
Указательный палец, и так уже весь черный, снова погрузился в небольшой латунный зольник. Сухого темно-серого порошка в нем осталось всего ничего. Это шаман Хамудар понял по дну зольника: его нагретый дневным светом металл уже проступает сквозь проплешины сыпучего содержимого. На всех не хватит, подумал он, вынимая пальцы из посудины и церемониально занося руку.
– Носи прогоревшее пламя наших молитв, пусть Матерь звезд твое здоровье хранит.
В плотном, нагретом воздухе кружили пылинки и пух – молочные деревья завершили цветение, – пахло потом и амулетами из звездочек бадьяна. Длинная льняная туника начинала неприятно липнуть к спине и груди. Полдень уже миновал, а значит, тень от живой изгороди, окружавшей Черный шатер, переползла на другую сторону. Теперь ее заменял навес – плотная белая ткань, натянутая между высоких деревянных кольев. Когда помощники служителей перекрыли ею часть обзора, связав белые концы хитроумными узлами, Хамудар испытал виноватое облегчение. Ибо ткань действительно была плотной. Достаточно плотной, чтобы скрыть часть огромных алебастровых пластин с изображением Пятерых. Стервятника, Ящера, Смерча, Заражения и Безумия. «Стоило ли оно того?..»
– Исцелись.
Сейчас он снова дотронется до чьего-то лба – холодного или горячего, влажного или сухого, как старый пергамент, гладкого или морщинистого. Чьего-то… А ведь раньше Хамудар говорил со страждущими. Смотрел в глаза, спрашивал имя, интересовался деталями болезни. Да, это было необязательно. Так говорил весь остальной кафеах: дескать, затягивает процесс, дарит ложные надежды, нарушает связь целительной золы с больными. Хамудар с ними не спорил. Знал, что на их месте думал бы точно также. «На их месте» – это молчаливо стоя позади кресла из слоновой кости, изредка поднимая голову между молитвами. Позади кресла, в котором сидел он. Во всяком случае, до следующего созвездия. Но если…
Нетерпеливый окрик разогнал тревожные мысли, как дым мотыльков:
– Подними голову! Поднимай!
Хамудар заставил себя вернуться к церемонии. Зола, напутствие, приказ, лоб. Это, в конце концов, и есть шаманство. Его суть, его живое, горячее сердце, за которое он решился сражаться с иноверцами Срединных земель. То, чему он должен и будет служить до последнего вздоха. «…лоб. Остался лоб».
Это оказалась женщина. Обычная женщина средних лет – широкое лицо, первая седина в запыленных грязных волосах, дорожное ситцевое платье. Служителю Окфе пришлось взять ее за подбородок и едва не насильно запрокинуть голову страждущей. Когда Хамудар встретился с ней взглядом, она бесшумно зарыдала; руки Окфы затряслись вместе с ее головой. Продолжая держать ее, он непонимающе смотрел на своего наставника, ожидая хоть какого-то намека на то, что больную можно отпустить. Почтительность в его глазах постепенно уступала недоумению.
Рука Хамудара механически опустилась вниз. Помощь Окфы оказалась бесполезной: голова больной все равно дрожала (от прикосновения шамана дрожь только усилилась), и целительная печать получилась кривой. Черный овал, вместо круга, с тонким росчерком внизу. Видно, в этот раз золу плохо перемешали с твореным золотом: помимо неправильной формы, печать еще получилась без своего обычного желтого блеска.
– Ну вот и все, – примирительно зашептал взмокший от напряжения Окфа. Было не до конца понятно, к кому он обращается: к больной или к самому себе. – Вот все и закончилось.
Больная закрыла маленькие мутные глаза и со свистом вздохнула. У нее бронхит? Туберкулез? Соломенная болезнь (1)? Прежний Хамудар уже выяснил бы это. Сзади послышался едва различимый шелест: его «коллеги» переглядываются? Обмениваются знаками?
– Следующий! – громко выкрикнул один из служителей.
Низко опустив голову, больная попятилась обратно к толпе.
– Теперь можно и умереть, – пробормотала она сквозь приступ кашля.
Хамудар смотрел на несчастную, пока та не растворилась в людской массе. Он так и не узнал ее имени. Признаться, он и не хотел его знать. Он смотрел и видел один лишь ее лоб. Овал и тонкий росчерк снизу. Как это похоже на глаз – Око! – с катящейся из него слезой. Как ужасающе, как отвратительно похоже.
«Она сказала это мне, – понял вдруг Хамудар. – Теперь можно и умереть».
Впервые за этот долгий день в его голове прояснилось. Разрушились сонные чары полуденной духоты. Темный лес мыслей озарился дрожащим факелом. Этот факел поджег заросли бесконечных «если», которые донимали шамана с той самой ночи в круге сушь-травы. Они ярко вспыхивали, как бы в последний раз напоминая о себе, и с хлопком исчезали – одно за другим.
Если кто-то из семьи Суварха проболтается?
Если в столице не захотят прислушаться к его прошениям за шаманов?
Если эти прошения разозлят короля Фивжа (и подвергнут шаманов еще большим гонениям)?
Если грумшу так и не найдется?
Если изъятие камня-благословения из предсказания для Суварха обернется злом не только для него, но и для всех?
Если в кафеахе уже обо всем догадываются?
Если вообще не стоило вмешиваться в естественный порядок вещей?
Все это уже не имело никакого значения.
Хамудар снова опустил палец в опустевший зольник, поскреб по стенкам: может, найдется немного золотого порошка? Перед ним уже опускался на колени тощий старик с наростами лишая по всему телу.
– Откуда ты родом, отец?
 В груди колыхалась приятная легкость. Не он исцелил ту женщину, а она его. Она никогда не узнает этого, как он не узнает ее имени. Так и должно быть. Именно так и приходят знаки. Плачущее Око и слова, что теперь можно и умереть. Умереть, сделав все, что мог, для своей религии. Вот и ответ на все «если».

– Воды! – Входя в раскрытый проем шатра, Хамудар щелкнул черными от золы пальцами. В воздух взметнулось облачко серо-золотой пыли. – И полотенце.
После шума и суматохи, свойственных всем церемониям, тишина Черного шатра была истинным благословением. Глаза только привыкали к приятному обволакивающему полумраку, и главный шаман не сразу понял, кто стоит позади него.
–   К вашим услугам, наперсник Светил. – Голос не принадлежал никому из служителей шатра. Строго говоря, голос у них был одинаковый – молчание. Лишние слова вносят помехи в молитвы и искажают заговоры.
Спина Хамудара напряглась, он резко повернулся. Первым, что выхватило его зрение из темноты, оказалась серебряная чаша с водой. Холодно поблескивая рельефными боками, она будто парила во мраке шатра. Хамудар дважды моргнул. Открыв глаза во второй раз, обнаружил рядом с чашей еще и полотенце (разумеется, белое). С третьим морганием наваждение отступило. Если чаша с полотенцем и висели в воздухе, то лишь потому, что их держали на весу. И если тот, кто делал это, казался в темноте невидимкой, то только из-за своей манеры одеваться с ног до головы в черное.
Перед Хамударом стоял глава шаманства Белых песков, Нугур. Высокий, с почти идеальной, вопреки возрасту, осанкой, цепким взглядом темно-зеленых глаз из-под нависающих век и горбатым носом. Всегда бритый наголо, с дряблыми складками кожи ниже затылка. Хамудар явственно ощутил, как металл сковывает лопатки.  Не помнится, чтобы он приглашал Нугура войти. Да, он отпустил свои «если», он почти успокоился, и все, что ему теперь нужно – это молитвы, уединение и глубокий сон. А воды (как и еды) он принес бы себе сам.
–  Да осветит тебя Вирумма. – Хамудар буднично коснулся переносицы нежданного гостя; на ней, словно третий глаз, отпечатался блеклый серый кружок. – Да хранит Матерь звезд твою плоть.
Оставляя Нугуру возможность объяснить свое эффектное появление, глава кафеаха умолк, якобы наслаждаясь возможностью освежиться. Погрузил руки в чашу, – вода оказалась слишком холодной – и сделал вид, что тщательно моет руки. Это выглядело странно, и не только потому, что Нугур был почти вдвое старше Хамудара. Члены кафеаха обычно друг другу не прислуживают.
– Благодарю, наперсник Светил, – вкрадчиво проговорил посетитель. – Но я здесь не для того, чтобы получить личное благословение. – Последние два слова заставили Хамудара перестать чувствовать температуру воды. Не разгибая спины, он поднял взгляд на Нугура. Тот стоял навытяжку с чашей и полотенцем, как древний идол; затвердевшее выражение его лица говорило о том, что он на что-то решился. Хамудару это не понравилось: очень похожее лицо было тогда у Суварха в самом начале их пути к кругу сушь-травы. В области Чарьа, относящейся, между прочим, к епархии Нугура.  – Позволю себе процитировать вашу мудрость, – он перешел на выразительный полушепот. – «Благословения – это духовная забота о будущем». Справедливые слова. И прекрасное описание сути сегодняшней церемонии. Кстати, о ней.
Хамудару было не по себе. Да, он понимал, что опасный секрет делает его уязвимым, как мороз ранние зеленые побеги, что расплата за своевольное решение о сделке ради шаманства может настигнуть его в любой момент. Абсолютно в любой. Почему не сейчас? «Потому что всегда надеешься на лучшее, – ответил он сам себе. – Для этого, быть может, и придумали благословения».
– Сегодня вы не спрашивали имен.
– Посчитал, что это действительно затягивает процесс. – Рывком Хамудар вынул руки из чаши. Мелкие брызги оросили дощатый настил и подолы ритуальных туник. – Все-таки я единственный, кто проходит через него сидя, – невесело хмыкнул он, растирая лицо влажным полотенцем.
– Но потом вы начали спрашивать, – отметил Нугур. Слишком сух и пресен был его тон. Хочет показать, что его это не касается, решил Хамудар. Но к чему тогда этот разговор? – Начали после той женщины с соломкой. Насколько это, разумеется, можно было понять на расстоянии. – Нугур поставил чашу на низкую скамейку из акации, а полотенце оставил в руках. – Почему?
Глава кафеаха коротко вздохнул. Его путь к вершине кафеаха был долог и тернист, но эта дорога многому его научила. Не в последнюю очередь, разбираться в людях. Старик пришел сюда не ради доверительной беседы и уж точно не из праздного любопытства. А его «почему» было вовсе не невинным.
– Потому, – сдержанно ответил Хамудар, – что понял: эти хархи из очереди заслуживают большего. Вы не согласны с этим?
– Думаю, кто и что заслуживает, решаем здесь не мы с вами. – Нугур начал медленно скручивать полотенце в жгут, как будто собирался отжать его.
– Решаем, конечно, не мы, – Хамудар многозначительно посмотрел вверх. – Мы лишь делаем то, что в наших силах.
Пустой желудок сжался в голодном спазме, сопроводив реплику жалобным урчанием и напомнив о пропущенном обеде. Вот только аппетит у Хамудара уже пропал.
– Несомненно. – Главный шаман Белых песков продолжал флегматично скручивать мягкую ворсистую ткань. – Главное, свои силы не переоценивать.
«Похоже, на месте полотенца он представляет меня».
– Что вы имеете в виду?
– Той ночью, когда вы якобы не добудились никого из кафеаха, и самоотверженно отправились проводить Игру Груммор в одиночку… – от этих слов мир Хамудара сошел с оси – …у вас есть какие-нибудь идеи?
–  Что? – глава кафеаха не узнал собственный голос. – Какие идеи?
– Насчет того, чем я мог бы закончить эту фразу. – В прищуре зеленых глаз мелькнула недобрая искра.
Ступни что-то кольнуло – несколько капель из скрученного Нугуром полотенца упали на ступни Хамудара и просочились сквозь прорези тонких сандалий. «Стоило ли оно того?»
 – Той ночью вы не спали.
Хамудар решил вооружиться прямолинейностью. И не только потому, что это было свойственно его характеру. Просто в тот момент, когда очередная ледяная капля коснулась его кожи (соблюдая гипнотический ритм «кап-кап-вдох»), а взгляд Нугура из подозрительного сделался подчиняющим, он понял, что будет дальше. Что предвещают опустившиеся уголки рта старика (явно не то, что он засыпает), его неожиданно ссутуленные плечи (конечно, не то, что он хочет прилечь отдохнуть) и, главное, его пронзающе острый взгляд.
Взгляд, в который он перенес всю свою силу. Вяжущий взгляд. «Здесь? – на краю сознания колыхнулось размытое возмущение. – Против меня? Хотя, с такой картой в рукаве – он не спал! – теперь можно ждать чего угодно».
– Чего ты боишься? – вплыла в его мысли женщина с соломкой. – Теперь можно и умереть.
– Верно, я не спал, – с той же прямолинейностью парировал Нугур.  – Быстрая отгадка явно его разочаровала: концентрация упала, задвигались, оживленные эмоциями, лицевые мышцы, а взгляд не связал бы уже и кролика. – Возраст, знаете ли. Еще недавно просыпался с петухами, а сейчас уже и их обогнал. – Поняв, что полотенце теперь ему без надобности, Нугур наспех сложил его вчетверо и небрежно бросил на скамейку. Словно это просто кусок ткани, не имеющий никакого отношения ни к гипнозу, ни к вязке. «Не бросил, – понял вдруг Хамудар, – а отшвырнул. Сорвал на нем злость за неудавшийся план. Но это не значит, что у него нет других». – Возраст подобен вину, – многозначительно изрек старик, делая вид, что услужливо поправляет полотенце. Согнувшись над скамьей, он поднял голову и исподлобья уставился на собеседника. Когда его темные потрескавшиеся губы произносили слово «вино», перед глазами Хамудара снова всплыли четыре хрустальные чаши; полупрозрачный сонный порошок выказал тогда свое присутствие лишь хороводом крохотных пузырьков, на мгновение показавшихся на поверхности, а затем растворился без следа. И то, что только что было вином, стало самым крепким на Харх снотворным. Но, похоже, не для Нугура. – Если правильно обращаться с прожитыми годами, – как и с вином – из них можно извлечь много выгоды. – Старик распрямился и скрестил руки на груди. – Именно годы подсказали тогда мне, что перед сложным и ответственным обрядом вино пить не стоит.
– Вы пили со всеми, Нугур.
Тот снова сощурился. Всего пара коротких мгновений, но их было достаточно, чтобы Хамудар вспомнил о вяжущем взгляде. Который едва его не коснулся.
– Я делал вид. – Старик пожал плечами. – Еще одно преимущество возраста: начинаешь понимать, что твои убеждения – не флаг, которым нужно перед всеми размахивать. – Наклонившись к Хамудару, он выразительно проговорил: – Может быть, поэтому я сейчас здесь один? И поэтому никто ничего не знает?
– Но вы не присоединись ко мне. И не пошли за мной тайно.
– Насчет первого у меня не было и мысли. Второе соблазняло меня до первых звезд, но я удержался. И обрел гораздо больше, чем мог бы. – Нугур сухо кашлянул. – Сдерживать порывы бывает очень полезно.
«Обрел веревки, за которые меня можно дергать».
Чего ты боишься?
– Итак, вы обрели знание. – Хамудар сцепил пальцы рук, глядя куда-то сквозь собеседника. – Это действительно выгодно. Ибо я верю: однажды наступят такие времена, когда знания станут дороже золотых пластин. Даже станут управлять ими. – Кажется, его независимый вид и отрешенный тон, сбили Нугура с толку: зрачки его забегали, левая бровь нависла над веком. Он вытянул шею вперед, как слабослышащий. Хотел нащупать второе дно. – Вы удачно сравнили вино с личной выгодой. – Хамудар, как бы соглашаясь, кивнул. – Но вынужден предупредить, что в данном случае вы получили лишь пробку от бутылки.
–  Хорошая дегустация всегда начинается с пробки.
– Часто за ней скрывается разочарование.
– Не для меня. Как вы поняли, я всегда знаю, когда стоит воздержаться.
Хамудар окинул шатер критическим взглядом – никого. Что ж, время доставать ножи.
– Проверим, – сказал он, перебирая пальцами по плечам. – Ваше самое смелое предположение?
Нугур вытянулся, свел руки перед собой. Кисти скрыли широкие рукава ритуальной черной туники. Он не стоял, а возвышался. Вновь сделался похожим на древнего темного идола, без анатомических условностей. Меньше всего напоминал он живого хархи. Выглядел, скорее, как воплощение какого-то символа или состояния духа. Но какого именно? Это ускользало от Хамудара.
– Проверим, – согласился Нугур. – Только у меня нет предположений. Я от них отказался.
– Говорите прямо.
– Прямее некуда. – Старик заговорил тихо и бесстрастно, словно произносил простой заговор. – Согласитесь, к чему идти по дороге предположений? Многих ли она приводила к истине?
– Говорить прямо – значит не задавать риторических вопросов. Ваша речь начинает напоминать мне публичные жреческие проповеди перед очередным убийством теленка.
– Я хочу сказать, – Нугур стал произносить слова медленней, будто говорил со стариком или ребенком, – что если бы остался той ночью наедине со своими предположениями, то ничего хорошего бы из этого не вышло. Я пришел бы сюда с обвинениями и безумными теориями, ведя за собой толпу ваших злорадных завистников. Вот на что способны предположения, особенно смелые. – «Толпа, – усмехнулся про себя Хамудар, – с которой ты разделил бы всю выгоду? Не смеши меня, Нугур». – Повторю: я здесь один и никто ничего не знает.
– Что же знаете Вы?
– В этом созвездии ко мне приходили шаманы окраинных деревень. – Лицо Нугура вытянулось, как и его фигура; взгляд стал строгим и подозрительным. – Не знали, как благодарить меня. – Он выдержал паузу, как бы позволяя Хамудару вставить нетерпеливое «За что?». Но тот отказался подыгрывать. Тогда Нугур дважды кашлянул (прозвучало довольно фальшиво) и продолжил: – Им вернули каменных истуканов и даже помогли установить их на старое место. От них перестали требовать посещать новые жреческие Святилища, где их обучали ораторскому искусству для массовых проповедей. – Долгожданные слова, механические подумал Хамудар. Но, как это часто с ними бывает, они не принесли никакой радости, а из уст Нугура и вовсе прозвучали как обвинение. А его взгляд… Он сделался почти невыносимым. Подозрение сочилось из него, как яд из отравленного яблока. Нет, он не мог связать, как то знаменитое Нугурово мастерство, но скрыться от него хотелось не меньше. – В округе Урмаха, – почти неодобрительно сообщил он, – возобновилось строительство дорожного шатра для странствующих шаманов. А в Баяше все ритуалы уже проводятся на старом наречии Чарьа. – Нугур скептически поджал губы.
– Помнится, вы больше всех стремились вернуться к корням. – Только произнеся эту фразу вслух, Хамудар понял, что это вовсе не тонкая ирония. «Это оправдание, – ужаснулся он сам себе. – Он что, все-таки вяжет меня? Что происходит?» Глава кафеаха неосознанно втянул шею в плечи. Теперь старик казался ему выше прежнего. – А у жителей Белых песков, – зачем-то добавил он, – всегда была тяга к традициям и неравнодушие к истории.
Одно Хамудар понимал точно: его постепенно загоняли в угол. Вязать, как выяснилось, для этого вообще необязательно. Он покорно пятился туда сам.
Теперь можно и умереть… Небесное око уже плачет по нему. Пятеро на алебастровых пластинах ждут его на растерзание. Все они: Стервятник, Ящер, Смерч, Заражение и Безумие. Это он их создал – подсунул специально подобранные камни под луч Зеленой звезды. Чтобы иноверцы Срединных земель убрали, наконец, свои греховные руки от шаманства; чтобы их навсегда оставили в покое жрецы и наместники; чтобы проклятие, наложенное им вместе с Зеленой звездой на семью Суварха, навсегда отвадило чужеземцев от благословенного юга Харх. Эта земля не для них. Эти сакральные игры – не для них. А он, Хамудар, вместе с Зеленым оком, станет хлыстом, который погонит их прочь и вернет Чарьа утраченный дух свободы и той особой связи с небом и звездами, которой им никогда не понять. Нет, твердо решил Хамудар, умирать еще рано. Сначала нужно посмотреть на выход Пятерых. Защитников Чарьа.
– …отрицать, конечно, нельзя, – где-то в другой реальности монотонно рассуждал сам с собой Нугур. – Но во многих семьях, особенно бедных, детей уже перестали обучать старому наречию: отпугивают государственные штрафы. Так что теперь ритуалы постоянно прерываются, чтобы помощники при шатрах успевали перевести, что говорят и поют шаманы. Вы лучше меня знаете, что это рвет незримые нити, которые мы с таким усердием ткем.
«Он специально избегает слова “вяжем”?»
– Похоже, вы не настроены принимать поздравления. – Эмоций в этом утверждении было меньше, чем в глазах каменных истуканов.
–  Нет.
Многое, подумал Хамудар, меняет краски здесь, в Черном шатре. Вот и они, двое главных борцов за свободу шаманства Чарьа, говорят сейчас о своих победах, как о сущих пустяках. С каменными лицами беседуют о том, что звездный оборот назад вызвало бы слезы и искренние объятия, которые, смирив тело и дух, они позже переплавили бы в долгие ночи молитвенных возжиганий. «Не смерти боюсь, – часто говаривал раньше Нугур, – боюсь отдавать Белые пески какому-нибудь кровавому жрецу». Так, с горьким достоинством, он и называл себя – последним шаманом Белых песков. Хамудар, правда, считал это старческой манией величия.
– Тогда продолжайте, – сказал он.
Уголок рта Нугура слегка дернулся, выдавая его сомнения. Он покосился на проем шатра. Кашлянул (снова фальшиво). И, глядя куда-то поверх Хамудара, прошелестел:
– Вы оказали кому-то услугу. – И Нугур замер, наслаждаясь моментом. Что-то в его взгляде говорило о том, что он очень ждал его.
Но Хамудар (не без удивления) отметил, что небо не упало на Харх, а он сам все еще стоит посреди Черного шатра, причем с почти ровным дыханием. «Чего ты боишься?» – на сей раз он сказал себе это сам. Так что вместо ожидаемого протеста или возмущения, Нугур получил лишь безразличное:
– Продолжайте.
И он продолжил. Каждая фраза лопалась на его языке, высекая искры смутных угроз. Но они отскакивали от Хамудара, как стрелы от крепостной стены, и вспыхивали на прощание гневными огоньками в глазах Нугура. Да, он злился, хоть и старался этого не показывать. Ожидал, что преподнесенное им зелье из фактов, результатов расследований и наблюдений заставит ноги Хамудара подкоситься, а его волю оно расплавит, как пламя воск. А если это, по каким-то причинам, не произойдет, то уж главный вывод точно ввергнет главу кафеаха в это состояние. Заставит небо упасть на Харх.
Нугур не пошел в ту ночь за Хамударом, хотя и не спал, когда тот заглянул в норные спальни Черного шатра (но, разумеется, никого не будил). Он не стал никому ничего рассказывать и сохранил тем самым единоличное право на столь ценную, как он выразился, информацию. Он никак не воспрепятствовал замыслу Хамудара, не остановил его вмешательство в правила Игры Груммор. «А значит, – осознал вдруг глава кафеаха, – он вмешался в нее сам. Именно бездействие и сделало его причастным. В том числе, и к последствиям». Действовать Нугур начал позже – когда то, что он называл непоправимым, уже произошло.
То, чему он позволил произойти.
В первую очередь, он вызвал к себе следослухов. Отобрал тех, у кого имелись предки или близкие друзья, умершие не своей смертью в окрестностях сушь-травы. Таких оказалось двое: паренек лет двенадцати – его деда Шима задушила в тех местах змея жгутиха – и горбатая вдова, муж которой погиб в драке за остатки священной золы прямо в травном круге. Она, самодовольно отметил старик, особенно хороша в своем деле. Несмотря на преступную (Нугур отчего-то не назвал ее греховной) деятельность супруга и его крутой нрав, у них были прекрасные, трогательные отношения. Даже после смерти Мчага. Особенно после его смерти.
Их тайные встречи в кольце дрожащих на ветру черных стрелок, откуда неупокоенной душе Мчага уже никогда не суждено было выбраться, стали для Симлы смыслом жизни. Порывы пустынных ветров становились для нее более плотными и осязаемыми: она узнавала в них прикосновения покойного. Нередко эти ветра приносили его запах – разогретый металл, лошади и горькая спинная мазь. Да, присутствие запаха всегда улучшало ее слух. Помогало лучше понять, что из глубин иной реальности рассказывал ей Мчаг. Например, о чем шепчутся по ночам сухие черные стебли, как надрывно скрипит белый песок от каких-то странных предчувствий, как ему хочется заглушить этот скрип и покинуть это жуткое место. И как ему жаль, как бесконечно жаль, что все вышло именно так. Что он, не добившись от жизни ничего путного, оставил ее одну, а сам навсегда остался скитаться по кругу под прицелом этой проклятой Зеленой звезды. И хоть не все слова долетали до слуха Симлы, а, едва покинув сушь-траву, она почти все забывала, вдова снова и снова возвращалась в круг. А потом Мчаг, он-то всегда был смелее жены, убедил ее пойти к главному шаману Белых песков и обо всем рассказать. Никто, говорил он, не станет наказывать ее за проступки покойного мужа, а вот от возможности приглядывать за сушь-травой прямо из своего Черного шатра они точно не откажутся. Посомневавшись неделю-другую (скорее для порядка, чем действительно чего-то опасаясь), она пришла к ним. К Нугуру. Буквально за пару созвездий до очередной Игры. Ей даже не потребовалось обучение – настолько сильна была связь с духом покойного. И пусть эти беседы удерживаются в памяти следослухов чуть лучше, чем вода в решете, Нугур счел Симлу истинным подарком судьбы.
Ибо у него появились глаза и уши в круге сушь-травы. Глаза Мчага и уши Симлы.
Так что, когда по какой-то таинственной причине Хамудар забрал из подземного хранилища камни-символы и в одиночку отправился с ними к Зеленой звезде, Нугур даже не шевельнулся под своим одеялом. Потому что знал: когда глава кафеаха пересечет травяное кольцо, одиночество его закончится. Там его встретят дед Шим и Мчаг.
Уже на следующий день, несмотря на явные предпосылки песчаной бури, паланкин с Симлой отправился к месту проведения сакральной игры. Да, ее хорошо устроили в небольшом, но добротном, с красной черепицей, каменном доме неподалеку от Черного шатра: Нугур был твердо убежден, что «подарки судьбы следует держать за пазухой». Другое его убеждение заключалось в том, что делиться такими подарками не стоит. Поэтому по возвращении Симлы он и не подумал созвать круг учеников и последователей. Он говорил с ней один, заручившись клятвой молчания. Самой крепкой из всех возможных – языковой петлей(2). Как раз в этот момент в круг ступил уже другой следослух. Быть может, его связь с духом деда была не такой сильной, как у Симлы с Мчагом, но почему бы не выслушать вторую версию? От другой пары глаз и ушей.
Обе версии были внимательно выслушаны. Нугур лично занес каждую деталь в глиняные таблички, которые теперь всегда носит при себе. Стоит отдать ему должное: при всей отрывочности и местами бессвязности пересказанных ему наблюдений, у старика получился вполне складный рассказ. Готовое обвинение, которое готовы засвидетельствовать два следослуха. Вот какую картину они нарисовали:
– Ночь была черно-синяя, как любимый вороной конь Мчага. – Каждая фраза Нугура отдавала металлом. Бряцаньем оружия, с которым его невидимый отряд шел в наступление. –  Сушь-трава корчилась и дрыгалась, точно девка в схватках. Был ветер. В круг явились двое: старый и новый. Старый разложил камни, а новый сидел смирно. Новый старее старого, он стоит на вершине горы, но очень боится. Он из других мест. Когда взошла Зеленая звезда, новый зарыдал, а старый упал на колени. – Нугур наклонился к Хамудару, темные ухмыляющиеся губы почти касались его уха: – Они ненавидят друг друга, но нужны друг другу.
Эпилогом к рассказу-загадке послужила жуткая улыбка. Так улыбаются палачи, обожающие свою работу.
– Картина – интересная, – сухо отметил глава кафеаха. Уголок рта Нугура снова дернулся: видимо, что-то не совпало с его ожиданиями. – Я бы даже сказал, новаторская, – продолжил Хамудар. Он остался доволен своим искусственно-задумчиво тоном и уцепился за него как за соломинку. – Сколько художников приложили к ней руку? – Поскреб ногтями подбородок. – Пять, если не ошибаюсь. Редкий, действительно редкий экземпляр. Я думаю, многие желали бы обладать таким ценным предметом искусства. И все же вы пришли с ним ко мне. – Нугур сощурился, зашевелились вогнутые ноздри, выдавая учащенное дыхание. – Хотите назначить цену?
Глава шаманов Белых песков многозначительно опустил взгляд и сплел пальцы рук перед собой. Силы в это движение было вложено куда больше, чем стоило, – суставы хрустнули так, будто на каменный пол уронили несколько костей.
– Подлинному искусству чужды столь грубые понятия. – Нугур осуждающе покачал головой. – Но согласитесь, на что не пойдешь, чтобы заполучить шедевр в личную коллекцию? Чтобы его не возили по выставкам и салонам. – Старик энергично перебирал сухими пальцами. Хруст становился физически невыносим. – Чтобы избавить его от участи аукциона. Чтобы…
Хамудар не дал ему закончить.
– Довольно иносказаний. – Он положил правую руку поверх Нугуровых пальцев. Хруст прекратился. – Приберегите их для новой роли, которой так упорно добиваетесь. Ибо она, – Хамудар коснулся своей подвески из виде обожженной по краям белой яшмы с едва заметной паутиной вырезанных символов, – предполагает много публичных выступлений. Долгих и утомительных. В конце концов, все возвышенное куда-то улетучивается, и ты становишься просто камнем. – Он полу-издевательски потряс регалией перед лицом Нугура.  – Говорящим камнем, которому почему-то все верят. Как, по-вашему, – пряча подвеску под влажную ткань длинной туники, поинтересовался Хамудар, – боюсь ли я умереть?
– Думаю, нет. Но вы точно не хотите перед этим опозориться. Не хотите, чтобы все узнали о ваших… – Нугур задумался, подбирая слово – …методах наведения порядка.
– Не хочу, – прямо сказал глава кафеаха. – Но, если после меня действительно останется порядок, думаю, я переживу любой позор.
– Не думаю, что при таком раскладе тот, кто обещал вам этот порядок, останется в живых. Или, во всяком случае, удержится в своем высоком кресле. – Нугур стряхнул руку Хамудара со своей и снова, будто бы назло, хрустнул пальцами. – Как недальновидно для господина наместника! Вступление в сговор с религиозным лидером юга Харх ради собственных интересов… Я уже слышу скрип колес отъезжающего в столицу экипажа. Хотя, кто знает, – старик пожал плечами, – быть может, это скрип виселицы.
– А я слышу бой барабанов вашего преждевременного торжества. – Хамудар слегка поморщился: ему страшно надоело это словесное метание ножей. Надоело защищаться: он готов был понести наказание; надоели упражнения во взаимном разоблачении; надоело храбриться: к чему, если он готов даже к смерти? Но больше всего надоели иносказания. Кто их вообще придумал? Наверняка, жрецы. Глава кафеаха отвел взгляд и жадно глотнул сухого жаркого воздуха. Нужно отстраниться от этого хрыча, хотя бы мысленно. – До объявления грумшу еще двенадцать дней, – уже гораздо спокойней сказал он. – Игра состоялась, Вирумма сделала свое предсказание, Пятеро выставлены перед вашим Черным шатром. – Взмах руки в сторону входной занавеси. Из нее сквозило вечерним суховеем, и два тяжелых полотна попеременно вздрагивали, как от ударов. – Я все еще верю в это. – Что, как не божья милость, удержало его добавить ехидное «не знаю, как вы»? – Пятеро станут одним целым. И мы будем оценивать претендента – даже единственного – со всей обычной строгостью. А если грумшу так и не появится, пусть Пятеро меня растерзают. Пятеро, но не вы.
Нугур выпятил нижнюю губу, вскинул лохматую пепельную бровь. Обида в его исполнении выглядела весьма искренне. Если бы не тлеющие алчные угольки в глубине глаз.
– Легко говорить вот так – в спокойной обстановке. Как просто и приятно что-то планировать здесь, в тиши и покое Черного шатра, не омраченных скандалом. – Он широко обвел руками вокруг себя, став от этого похожим на огромную летучую мышь. – Взгляните, как пусто! – Нугур всплеснул в воздухе руками. – Вы видите где-нибудь моих следослухов? Вас вызывают на ежедневные судилища кафеаха? Вас испытывают на пепле предков? Кто-нибудь оказывает на вас хоть малейшее давление? – «Никто, – подумал Хамудар, – кроме тебя. Какая, должно быть, приятная привилегия». – Ничего подобного, – возразил сам себе Нугур. – Я вижу перед собой спокойного властного хархи, который волен делать, что ему вздумается. И делает! Имеет для этого все условия.
Хамудар закатил глаза, веки налились тупой болью. Он внезапно ощутил такую усталость, будто не спал с той проклятой ночи в компании Суварха. В каком-то смысле, это было правдой: полноценный сон с тех пор старательно его избегал.
– Довольно набивать цену своим услугам. Вернее, – «Пообещал же себе покончить с иносказаниями!», – своему молчанию.
 – Вы все-таки признали его услугой. – Удовлетворенная улыбка. – А это первый шаг к взаимопониманию. Большой шаг. – Хамудар промолчал: пусть старик думает, что ведет в этой своей игре. – И все же, мы с вами не на рынке. Торговаться здесь, в этих священных стенах… Нет, мы оба этого не допустим. Я лишь помог вам немного шире взглянуть на проблему. – Черты лица Нугура смягчились, взгляд потеплел. – В конце концов, все уже случилось, и теперь это наша общая проблема. Как и ее последствия.
– Выходит, что так. Хоть я не собирался ни на кого ее перекладывать.
– Боюсь, это проблема не для одного. И у нас нет упомянутых двенадцать дней.
Глава кафеаха вздрогнул – как и при появлении Нугура из темноты.
– Что вы имеете в виду?
– Последствия, наперсник Светил. Они не будут, они уже есть. И требуют от нас ответных действий. Мы должны быть готовы.
– Нугур!.. – Может личное небо Хамудара все еще не рухнуло на землю, но, признаться, уже еле держалось. – Говори. Прямо, – стиснув зубы, прорычал он.
Дважды просить не пришлось.
– Как вы уже поняли, с некоторых пор я начал пристально приглядывать за кругом сушь-травы. Этим занимаются не только следослухи, но и наблюдатели, добровольно связанные языковой петлей. Очень хорошо знают свою работу – почти невидимки. Только благодаря им мне стало известно, что нужно готовиться. – И когда Хамудар уже готов был вцепиться старику в горло и в буквальном смысле вытрясти из него все секреты, тот остерегающе изрек: – В круг стягиваются Предвестники. – Оглянувшись по сторонам, Нугур ссутулился, наклонил голову и перешел на шепот. – Сначала их было немного – четверо, может, шестеро. Сейчас, увы, гораздо больше. Старые и молодые. Идут будто бы не сами, что-то их притягивает. Чаще всего в полдень или ночью. В круге они занимают каждый свое место и прикладываются головой к земле. Ждут. Спустя немного времени, они начинают меняться: отупелые лица кривятся в страшных рожах, руки принимаются разрывать землю или рвать волосы на голове, глаза закатываются. Чуть позже они подают голос. Дикие животные крики. Мы не сразу догадались, что это их язык. Что-то между скрипом ставен и вороньим карканьем, но во много раз громче. Некоторые наблюдатели сравнивают это с воем ветра. Они ничего не делают, только перекрикиваются, рвут на себе волосы и ломают ногти об землю. Но, думаю, не просто так. Похоже, это позволяет им каким-то чудовищным способом воздействовать друг на друга. Один крик умножает другой, каждый вырванный клок волос усиливает общую радость. Или что они там испытывают. – Нугур сморщился, выказывая глубочайшее омерзение. – Кажется, я ошибся, сказав, что они больше ничего не делают. Это не так. – Хамудар приготовился к худшему. Его небо висело на самой тонкой ниточке. – Иногда они едят дохлых полевых мышей и мелких птиц; последние стали часто падать замертво в круг. Ну и последнее, – старик снова огляделся, – несколько раз они зачем-то ложились на землю в каком-то особом порядке. На рисунках наблюдателей это выглядит как спираль.
«Держаться. По крайней мере, пока он не уйдет».
– Мы должны им помочь, – бледнея, пробормотал Хамудар. – Предвестники, да, но они чьи-то матери, отцы, дети… Они все равно хархи. Не знаю как, но мы должны.
Нугур взял его под локоть. Высокий темный идол, зачем он к нему прикасается? Чем поможет идол, когда небо придавит их обоих? Судя по всему, оно уже в пути.
– Я знаю, как, наперсник Светил, – примирительно сказал он. – Мы попытаемся излечить их. Это наша обязанность. Думаю, лучший способ – это изолировать их от круга сушь-травы и от других хархи. И, разумеется, применить все доступное нам искусство.
– И куда, по-вашему, следует их перевезти?
Хамудар явственно почувствовал, как Нугур сильнее сжал его локоть.
– Вы справедливо заметили, что это чьи-то матери, отцы, и так далее, – согласился тот. – Но все-таки они Предвестники. – Он поднял указательный палец. – Предвестники грумшу. А раз так, они должны отправиться в тайный Храм грумшу. Там мы попытаемся их исцелить. Прислушайтесь ко мне, наперсник Светил. Вы спрашивали меня о цене моего молчания, но я прошу только этого. Примите совет старого шамана.
 Его пальцы тисками сдавили локоть главы кафеаха. А рухнувшее небо – все его тело.

Примечания:

1. Соломенная болезнь – заболевание нижних дыхательных путей, сопряженное с пересыханием, а в тяжелых случаях, и расслоением их слизистой оболочки. Эта болезнь, распространенная летом в Чарьа, – землях с неразвитой научной медициной – сохранила свое народное название. Оно связано с жалобами больных на то, что «вместо легких будто солома». Отсюда происходит и обряд по исцелению от соломки: вечером, на закате, сжигается маленький пучок сухих злаковых стеблей; получившаяся из этого зола разводится водой с медом и выпивается утром следующего дня натощак. Считается, что тогда «солома», находящаяся, по мнению больных, в легких, должна испугаться подобной участи и перестать мучать горло.

2.  Языковая петля (народный вариант: язык-замок) – обряд взимания клятвы молчания, проводимый черными шаманами юга Харх. История этого относительно нового ритуала восходит ко временам принятия на земле Чарьа первых посольств из Срединных земель. Большинство исследователей связывают первые практики языковой петли с желанием кафеаха скрыть от чужеземцев некоторые аспекты религиозной жизни Чарьа. Если до отбытия посольства обратно в Подгорье кафеах решал, что гости слышали или видели слишком много, то они приглашались (без права отказа) на церемонию принесения собственных клятв молчания. Со стороны она выглядит так: клятводатель перечисляет черному шаману заранее оговоренные предметы клятвы, после каждого произнося фразу: «Об этом перед всеми умолчу, язык петлей навек свяжу»; затем он высовывает язык, чтобы его коснулся железный прут в виде веревки с петлей на конце, после чего шаман устремляет прут в небо и произносит особый заговор, символически беря в свидетели (и заложники) духов предков клятводателя. Считается, что с этого момента его язык «взят в петлю», которая, в случае нарушения клятвы, затянется, и молитвы этого хархи никогда не будут услышаны его предками, которые, как известно, доносят их до ушей Огненного бога. Мера наказания за уклонение от этой клятвы по требованию кафеаха – смертная казнь.