04. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

4.

Ночь крадется по Земле и вдруг останавливается вокруг костра. Она стоит, заворожено глядя в огонь, и я ощущаю ее молчаливое присутствие.
Звезды кружат в медленном вальсе и искры костра расточают свою короткую жизнь, покидая родивший их огонь. Они умирают так и не познав, что звезды недосягаемы. Нет, искры никогда не станут звездами, но я их не осуждаю, я полностью на их стороне. Необязательно чем-то стать. Главное – стремиться.
Неважно найти предмет поиска. Важен сам поиск. Необязательно быть великим. Важно мечтать о великом. И тогда мир будет миром, а не затхлым мирком. Ведь люди сами создают себе божества, а потом им только поклоняются.
Я лежу у костра и ощущаю Землю. Я часто чувствую Землю.
Нет, не почву под ногами с колючим щебнем или болотными кочками, а всю ее выпуклую сферу целиком. Иногда я даже слышу ее дыхание – огненный ритм жизни там, в глубине под толщами гранитов и базальтов. Чувствую, как пульсирует ее огненное сердце, вызывая едва ощутимую дрожь на поверхности.
Я люблю ее – голубую аристократку Вселенной. Люблю целиком, а не какой-то определенный клочок суши, отрезанный от других межой или колючей проволокой.
Костер все протягивает руки, в попытке удержать ускользающие от него искры и изрыгает в бессильной злобе едкий, можжевеловый дым. Дым заползает в глаза, а легкомысленные искры спешат к далеким Солнцам, чтобы наставить им рога. А так как мы никоим образом не причастны к их отношениям, Балай справедливо возмущается: «До чего же едкий дым у можжевельника. Ты знаешь, Ребенок, он преследует меня. Как бы я ни сел – ветер в мою сторону».
Да, сегодня ветер действительно привязался к Балаю.
Между костром и палаткой пролился холод, и нет никакой охоты уходить от огня. Языки пламени вырывают из темноты Светкины глаза в пушистых ресницах, и, кажется, облизывают ее лицо.
Прикуриваю от головешки и замечаю медленно ползущую звездочку:
– Смотрите, братцы, спутник.
Звезда первой величины, но так только кажется. В ней нет и миллионной доли от величия звезд. В ней нет ничего от дерзкой красоты падающего метеорита. Ползущий по небу муравей. Нет, спутники тоже не звезды, они только подделываются под них, а на самом деле связаны с земным тяготением.
Мрак все плотнее обступает наш заколдованный круг костра, и звезды опускаются на ресницы.
– Ты знаешь, Светка, а ведь им, должно быть, холодно там в ночи. Они такие горячие, но совсем одинокие. Наверное, каждое солнце видит другое маленькой холодной звездой.
– Странно, очень странно, – говорит Светка и смотрит на меня долгим, пристальным взглядом. – В тебе уживается циник и поэт.
Я не отвечаю. Никто во мне не уживается, даже я сам. Все зависит от обстоятельств. Сейчас я спокоен, без страстей и желаний, мне просто хорошо.
Я вижу метеориты. Они падают на меня градом, и мне досадно, что их не видит Светка. Досадно, что все в этом мире невпопад. Мне не нужны метеориты. Я в них не верю и не загадываю желаний даже тогда, когда полнеба прочерчивает резкий светящийся след, и я слышу его шипение. Августовский звездопад.
– Вот еще один. Этот поменьше.
– Где? – Светка запрокидывает голову.– Мне так надо загадать желание, – говорит она, и немного подумав – Нет, два желания.
Как ей объяснить, что просто нужно запастись терпением и молча ждать.
О, небо, бездна бездонная, скажи мне, где моя звезда?!


Утро в горах – симфония жизни.
Солнце два-три часа крадется, играя в прятки за окружающими долину скалами, бросая время от времени лучик света. Затем снова уходит за горы
Все это время светло как осенним, пасмурным днем. И также холодно. При дыхании образуются облачка пара, и не знаешь, как согреть окоченевшие пальцы. Но вдруг Солнце поднимается из-за хребтов и взрывается жгучими потоками ослепительных лучей. В течение нескольких минут все вокруг оживает. Поют птицы, выползают из нор красные сурки, порхают бабочки. И согреваются озябшие скалы.
Ночью мы проспали легкое землетрясение и Закыр, который привез винтовку, рассказывает, как трясло землю. Действительно некоторые осыпи и крупные камни изменили свое положение. В тех местах, где еще вчера, перепрыгивая с камня на камень, можно было перейти реку – река стала непроходимой. Мне было досадно. Проспать такое явление!
Мы жевали полусырое сурчиное мясо, и жесткие сухожилия застревали в зубах.
У нас гости. Мужчина в армейской панаме пристреливает винтовку. С ним его жена. Оба молодые и поджарые.
Грызем мясо и клянем Балая.
–Молчи, женщина, и жри мясо. Сама всю дорогу ныла, кровожадничала, а теперь привередничаешь. – Бубнит Балай.
– Ты Светка, есть черная неблагодарность. Кто твой спаситель? Балай твой спаситель. Иначе бы двое голодных мужиков обглодали бы твои косточки.

Я отправился вперед, не ожидая остальных. Мой путь – сплошные зигзаги. Мне предстоит сделать не одну сотню взмахов сачком и множества отклонений, прежде чем поднимусь к перевалу.
Все мои вещи приходят в полную негодность. Обувь совсем развалилась, и башмаки пришлось привязать к ногам бечевкой. Обруч сачка лопнул, а сам сачок разорвался о камни. Ну да черт с ним. Я люблю рванье. В рванье ты выглядишь очень живописно. И какое удовольствие нагонять ужас на обывателя! А потом вдруг приехать домой, принять ванну, надеть костюм, который тебя дожидается в гардеробе, и белую рубашку, и галстук. И почувствовать себя уже совсем другим человеком. И собрать друзей за столом, и поведать им о своих похождениях с точки зрения человека в костюме и при галстуке.
Но все это очень далеко, а потому кажется нереальным.
В данный момент на мне измочаленные брюки, свитер на голое тело, тот самый свитер, серый, грубой вязки, который я вывешиваю на себя, как флаг дальних странствий, как мой «веселый Роджер-с». И еще широкий пояс с двумя морилками.

В получасе ходьбы от палатки кончается подъем, и река течет спокойно, неся свою голубую воду в ровных, болотистых берегах. Это царство желтушек эогена и кокандика.
 
Пойма реки густо зеленого цвета, короткой как лошадиная шерсть, травы. В травку вдавлены желтые цветы с плоской розеткой распластанных листьев. Эти цветы – единственная пища для бабочек.
Дальше луг переходит в кочковатое болото и желтушки отступают к скалам, где проходит более сухая полоса.
Надо заметить, что желтушки немногочисленны и ловить их чрезвычайно трудно. Особенно кокандику. У них «исчезающая» окраска, серо-зеленая. Летают они очень низко над землей, сливаясь с ее фоном, встревоженные уходят в слепящие лучи Солнца, будто надевают шапку-невидимку. Но я приспособился следить за ними по отбрасываемой тени.
Болотистый луг цирком стискивают скалы, и мне кажется, что скалы – морщины на лице стареющей планеты. На одном из древних отрогов я встретил очень крупного аполлона, и мне показалось, что это парусник Чартониус.
 
Сачок или уставшая рука подвели, и аполлон снежным видением растаял в воздухе, улетел должно быть к тому гребню с пятнами снега. И я поднимаюсь к тому самому гребню.

Высота более четырех тысяч. В голове легкий звон. Небо с каждым шагом все зловещей, синева насыщеннее. Солнце превращается в ослепительный ядерный взрыв (маленькое, но очень злое). Невдалеке срывается стая уларов – горных индеек.
Но аполлонов нет, и отдохнув в черной как на луне тени, я спускаюсь вниз, туда, где более плотный воздух.
Иду вниз и вижу удаляющийся караван: игрушечную лошадку ведет крошечный человек.
Лошадь навьючена рюкзаками, в седле Светка, а позади, плетется Балай.
Отсюда его хромота не незаметна. Пошли к перевалу…
«Перевал – наиболее низкое место горного хребта, легко доступное и удобное для его пересечения» – так утверждают учебники физической географии.
Я был уверен, что Светку и Балая я догоню. В скорости передвижения по горам я выигрывал вдвое, на выносливость никогда не обижался, и к тому же шел, что называется «налегке». Сачок и две морилки на поясе – груз не тяжелый, а в худых карманах брюк я при всем моем желании ничего не мог хранить.
Как только болотистый луг долины остался позади, и тропа потянула на подъем – я переключился на «автоматический шаг» – самый удобный в этих условиях. «Автоматический шаг» – ровный, неторопливый способ передвижения. При таком шаге наибольшая экономия движений. Он самый ровный, так как почти не вызывает перебоев в работе сердца, а следовательно и отдышки.
Я немного растерялся в выборе направления, решив сперва держаться реки, следуя вверх по течению. Но, рассудив, что река непременно приведет к снежнику, я выбрал другой путь. По склону холма, извиваясь, карабкалась тропинка, и я решил, что это и есть дорога к перевалу. К тому же на этой тропинке отпечатались следы лошади.

Ландшафт изменился, стал сухим и угрюмым. Голые осыпи, пыль, да кое-где редкие, сухие былинки.
Подъем увеличился. Справа гигантская осыпь – каменный поток из грубых обломков скал, уходит своей вершиной к небосклону. Совершенно мертвое поле, ничто не способно закрепиться в этом ползущем вниз грубообломочном каре, ни куст, ни деревце.
Но что это? Вся осыпь трепещет крылышками. Аполлоны! Множество аполлонов совершают какой-то таинственный ритуал. Бабочка летают над камнями, будто что-то выискивают и изредка садятся под них.
«Автоматический шаг» нарушен, искушение велико, и задыхаясь, я прыгаю по камням. Коротко стучит обруч сачка, но бабочки вжимаются в камни, как только я делаю взмах сачком, а потом круто взмывают в небо.
Время идет, застрять на перевале ночью чревато самыми скверными последствиями. И вот за два часа немысленных пируэтов, жалкий итог – две самочки аполлона дельфиуса.
Глупо терять время и я тяну к перевалу на высоких оборотах. Солнце обжигает лицо, хотя воздух холодный.

Перевал оказался двойным.
Вот он, Тенгизбай. Высота 3666. Стою на второй седловине, жадно затягиваясь сигаретой.
Там, впереди искрится снежными миражами Памир.
Заалайский хребет с пиком Ленина кутается в облаках.
Там, на «крыше мира» вечная зима Снега кажутся такими близкими. И сигарета вновь обгорает колечком…
Тропинка исчезла, и вниз стекают только бесчисленные осыпи. Далеко внизу зеленеют редкие пятна лужаек. В долине улеглись длинные тени. День ловит последние лучи Солнца.

Долина угнетала безлюдьем и в подтверждение этому толстые красные сурки, везде пугливые, вели себя здесь нагло. Они рассматривали меня с нездоровым любопытством деревенских сплетниц. И так же как сплетницы, сидя на своих завалинках, шушукаются вам в спину, сурки шумно орали у своих нор, резко пересвистывались и пищали, раздувая толстые щеки. Но их любопытство было смешным и безобидным.

Уже в сумерках я вышел к большому стойбищу и полученные мною сведения не были утешительны. Во-первых, хромого с девушкой никто не встречал. Во-вторых, до Дараут-Кургана оставалось еще тринадцать километров, я же к тому времени прошел около тридцати.
До Дараута я доплелся ночью. Река пробиралась в узком каньоне, а вслед за рекой пробирался я сам. За очередным поворотом узкого как коридор ущелья, открывался новый. Эта бесконечность доводила до бешенства. Чертов лабиринт.

Продолжение следует.http://proza.ru/2022/08/06/582