Д. Часть вторая. Глава третья. 4

     Июньское утро весело заглядывало в окна, старательно пробиваясь сквозь сдвинутые шторы. В соседней комнате, приглушённые прикрытой дверью, монотонно тикали часы. Татьяна лежала с открытыми глазами и вяло прислушивалась к этому равномерному капельному звуку. Она проснулась уже давно, когда ещё не рассвело, и с тех пор не пошевелилась. Всё тело отяжелело, налилось металлом и чуть заметно вибрировало, как будто сквозь него пропускали ток. Рядом, всего лишь в нескольких сантиметрах от неё, спал Леонид. Он тяжело, с присвистом дышал, и Татьяна машинально, мимоходом думала о том, что раньше этот присвист ей нравился, давал понять, что рядом с ней спит живой человек, а не манекен, теперь же не вызывает в ней ничего, кроме тихого и оттого непобедимого раздражения. Она пыталась вспомнить, где и когда начался тот разлад, тот внутренний разлом в их отношениях, который привёл её на край пропасти. Это было трудно, практически невозможно: выудить из мешанины событий, происшествий, лёгких недомолвок, пустячных разногласий и эмоциональных лакун один определённый момент, на который можно с чистой совестью возложить всю вину. Нет, всё происходило незаметно, исподволь, вода подтачивала камень постепенно, неделя за неделей, месяц за месяцем, и он не выдержал, треснул, не мог не треснуть. Тогда, год назад, в такой же прозрачный, промытый весёлыми дождями июнь, она уже была подготовлена к чему-то новому, что должно было круто развернуть её жизнь. Из их отношений с Леонидом словно выветрились все чувства. История, которая даже в самом начале не была похожа на романтическую сказку. Их свели общие интересы, стремление развивать своё дело, азарт успеха, – что угодно, но не страсть, не любовь. Довелось ли ей за свои двадцать девять лет вообще узнать, что значит – любить? Пожалуй, что нет. Тот странный, затягивающий в себя всё вокруг водоворот, в который окунул её N., был в жизни Татьяны первым опытом любви. Всё, случившееся с ней до того, она теперь воспринимала лишь как подготовку, репетицию. И, поддавшись внезапно нахлынувшей ностальгии, стала вспоминать...
     В первый раз она увидела его утром. Было самое начало рабочего дня, девять часов, и так рано ещё никто из покупателей в офис не приходил. Он появился весь распахнутый, в широко расстёгнутом плаще (накрапывал дождь), с крупинками воды, щедро рассыпанными по его жёстким тёмным волосам. Никого из сотрудников не было, и, немного поколебавшись, он прошёл прямо в кабинет. Татьяна много раз воскрешала в памяти тот самый момент, когда N. постучался и, не дожидаясь ответа, широко раскрыл дверь. Она чуть вздрогнула от неожиданности, подняла на него глаза, и вопрос, сердитый вопрос, который она уже готовилась задать, так и остался не произнесён. Он посмотрел на неё мельком, как на досадную помеху, с которой, тем не менее, нужно иметь дело, но его равнодушие не было равнодушием Леонида, часто её попросту не замечавшего. Татьяна сразу поняла, почувствовала, что тут другое, тут крайняя, до экзальтированности погружённость в себя, тут провалы и бездны, которые нельзя открывать каждому встречному, тут какое-то своё, болезненно-восторженное восприятие мира, в котором обычным людям с их обычными унылыми проблемами нет места. Странным казалось теперь, что всё это стало ей ясно так сразу, в одно мгновение, ведь раньше она не отличалась особой проницательностью, да и не стремилась к тому, чтобы читать людей как открытую книгу. N. в сухих и отрывистых выражениях – он вообще говорил с трудом, как бы насильно преодолевая безжизненную одномерность слов, – высказал ей свою претензию: несколько дней назад он приобрёл в их магазине набор масляных красок, но они оказались плохого качества, и их нужно заменить. Когда Татьяна попросила его объяснить, что именно он понимает под плохим качеством, N. ничего толком объяснить не смог. Он говорил о чём-то совсем отвлечённом своими отрывочными ненасыщенными фразами, упоминал свои картины, вдохновение, необходимость быть всегда сосредоточенным на деле и не отвлекаться на разные пустяки вроде плохих красок, а она слушала его и, заворожённая этими странными образами, не могла никак собраться с мыслями. Потом где-то далеко, на границе сознания, застучали шаги, загомонили голоса – это пришли на работу её подчинённые. Она вздрогнула, очнулась, что-то сказала ему, что-то пустое, ненужное, никак не относящееся к делу, но он, кажется, этого вовсе не заметил, потому что вдруг улыбнулся – выдавленной, неуклюжей улыбкой, а потом пообещал зайти на следующий день, если новые краски будут готовы. Татьяна помнила, как после его ухода она судорожно набирала номер склада и узнавала о наличии товара и просила, требовала, чуть не умоляла во что бы то ни стало привезти набор красок до конца дня, и как, в конце концов, ей удалось выбить согласие, и с каким странным чувством она взяла доставленную вечером коробку в руки, как гладила её шершавую занозистую крышку и с радостью думала о завтрашнем дне. Любила ли она уже тогда, в тот первый день, или просто её охватила радость от чего-то нового, неизведанного, возможного? Разве можно в этом разобраться? Разве можно разложить по полочкам содержимое сердца и наклеить ярлычки с названиями?
     Леонид ничего не заметил. Для него тот день был самым обыденным, ещё одним днём в долгой череде, которая, становясь всё протяжённее, должна была привести его к успеху. На следующее утро N. появился снова, и с каким нервным, неровным нетерпением она ждала его прихода! А он пришёл распаренный, с обнажённой грудью (на следующий день было уже по-июньски жарко), и даже толком не взглянул на неё, сразу схватился за краски, вскрыл их, понюхал, лизнул. Последнее Татьяну особенно потрясло. Что, спрашивала она себя, может быть такого в красках, чтобы пробовать их на вкус? И разве это не вредно? Разве вкус может о чём-нибудь рассказать? А N. уже улетел, завладев своей добычей, и только тоненький картон его визитной карточки, корявой, неумело написанной, трепыхался на краешке стола, и тогда уже она поняла, что всё решено, и пути назад нет и быть не может.
     Татьяна чуть шевельнула затёкшей ногой и тихо вздохнула. Прошлое обладает способностью размягчать душу и расслаблять ум. Предаваясь воспоминаниям, становишься почти бестелесным, и возвращение в настоящий момент может быть очень болезненным. Жалела ли она когда-нибудь о сделанном выборе? Нет, потому что как можно жалеть о самом большом счастье в своей жизни? Она освободилась, она парила высоко над землёй, переполняемая каким-то неведомым, сумасшедшим восторгом. Всё предшествующее, весь этот мглистый сумрак двадцати девяти её лет словно рассеялся, наполнился светом, просиял. Могла ли она думать о ком-то ещё, кроме N.? Могла ли хоть на мгновение озаботиться вопросами морали, нравственности или долга? Нет, подобные мысли даже не приходили Татьяне в голову – по крайней мере, в первый месяц. Потом, когда окружающий мир снова начал обретать реальные очертания, она задумалась, но не о том, насколько верно поступила, а о том, как не выдать своего новоприобретённого настроения, как хотя бы немного пригасить огонь в глазах и потушить счастливую улыбку, которая почти не сходила теперь с её губ. Леонида она не опасалась, его эмоциональная слепота в отношениях с ней была слишком безнадёжной, но вот окружение могло почуять неладное. Уже спустя неделю после того, как она впервые пришла в студию к N., одна из её подруг будто невзначай спросила, не влюбилась ли она. Татьяна отреагировала несколько агрессивнее, чем следовало, о чём тут же пожалела. Не следовало столь откровенно демонстрировать свои раскаченные чувства. Ведь она всегда эксплуатировала образ холодной, не подверженной перепадам настроения бизнес-леди. Столь резкая перемена многим показалась бы подозрительной. О своих подчинённых она не слишком беспокоилась, в конце концов, вряд ли кто-нибудь из них стал бы рисковать местом ради возможности что-то там подсмотреть или додумать. Куда больше опасений вызывала её свекровь – женщина строгих правил, считавшая брак основой благополучия общества, о чём неоднократно заявляла. Они с Татьяной пересекались достаточно редко, так как особой симпатии друг к другу не испытывали, но острый взгляд свекрови быстро уловил бы перемены, которые невозможно было скрыть при всём желании. Потому в первые полгода Татьяна старательно избегала возможных встреч с матерью мужа, а по телефону говорила с ней исключительно о деловых вопросах.
     Пришлось принять и иные меры предосторожности. Все переписки и сообщения старательно удалялись, время встреч всегда было одним и тем же, что позволило Татьяне создать правдоподобную легенду о репетиторе, у которого она брала уроки немецкого языка раз в неделю, но который из-за своей загруженности мог заниматься с ней только в дневное время. Чтобы не опростоволоситься как-нибудь при случае, немецкий она начала изучать самостоятельно. Ну и другое, много другого, что ей сейчас не хотелось вспоминать, потому что так или иначе оно было связано с ложью, с обманом, с маской, которую ей теперь приходилось регулярно надевать. Но странное дело, хотя с N. они встречались лишь раз в неделю, а всё остальное время она проводила среди других людей, погружённая в дела, проблемы и планы, она мало заботилась о том, что ей приходится прятаться, притворяться и лгать. Те два-три часа, которые она проводила с ним, часы настоящей, полной жизни, компенсировали всё остальное серое, неподвижное, ригидное время, доставшееся на её долю. По крайней мере, так казалось сначала. Потом, однако, Татьяна почувствовала, что нескольких часов свежести – слишком мало, возмутительно мало, что она достойна большего. И вот тут ловушка начала захлопываться.
     Леонид что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Татьяна посмотрела на него пустым, невидящим взглядом. Ради чего, спрашивала она себя, ради чего была вся эта неправда, все эти выдумки, враньё? Чтобы сохранить душевный покой человека, с которым они давно превратились просто в бизнес-партнёров? Нет, они поддерживают, конечно, некоторую видимость брака, у них, возможно, сохранились ещё где-то глубоко остатки былых чувств… хотя теперь она уже начинала сомневаться, были ли когда-нибудь эти чувства. Так чего ради она продолжает эти отношения без отношений? Неужели для неё действительно столь многое значит их общее дело, что она готова терпеть, замыкаться в себе и упорно тянуть лямку? И почему ей так страшно, что правда выйдет наружу?
     Теперь она подошла в своих размышлениях к самой болезненной, самой насущной проблеме: как быть с Юрием? С этим противным очкастым шантажистом, с молокососом, который волею случая получил над ней власть. Просто проигнорировать его Татьяна не могла. Каким бы зелёным юнцом он ни был, а пустить в ход свои материалы более чем способен, тут сомневаться не приходилось. Значит, придётся заплатить… но где, опять же, гарантия, что шантажист успокоится? Жажда лёгкой наживы – одно из самых сильных и ненасытных чувств. Впрочем, об этом сейчас думать не время. Если она будет платить – то откуда брать деньги? Триста тысяч – сумма, на первый взгляд, небольшая, чистая годовая прибыль их бизнеса была раз в пятнадцать больше. Но когда речь заходит о наличных – вряд ли же Юрий согласится на электронный перевод – всё сильно осложняется. Она ведь не может просто так взять и изъять триста тысяч из оборота. Подобное просто не пройдёт бесследно. А как объяснить свою личную потребность в такой сумме? Леонид очень не любил необоснованные траты на “разные спа-салоны и всю эту косметику”, как он выражался. К тому же покупки придётся предъявить, так что это не вариант. Придумать слёзную историю про подругу, попавшую в какую-нибудь передрягу? Такое возможно, но это будет означать ещё одну ложь, ещё один обман, растущее количество которых в последнее время ей всё труднее было переносить.  В конце концов она запутается в этой паутине и допустит ошибку. Значит, брать деньги из бизнеса для неё не вариант. Что тогда остаётся? Занять у родственников или друзей? Слишком странным покажется то обстоятельство, что успешная бизнесвуман берёт в долг столь крупную сумму, и так или иначе информация дойдёт до Леонида. Да и не даст ей никто целых триста тысяч, тем более в такие сжатые сроки. Татьяна с иронией подумала о том, что в своей семье она считалась богатой выскочкой, которой несказанно повезло в жизни. Как-то бы посмотрели на неё братья, приди она к ним с такой просьбой! Нет, нет, даже и думать не стоит!
     Получается, оставался только кредит. Тут были свои риски, но многие проблемы таким образом решались. Во-первых, ей, как успешному предпринимателю с хорошей кредитной историей, без проволочек выдадут требуемую сумму. Во-вторых, подобную операцию несложно будет утаить от всех – при должном сроке оплата будет совсем безболезненной. В-третьих, всё пройдёт безлично, она сможет взять займ онлайн. Да, существует вероятность, что банк сообщит Леониду – всё-таки супруг – о кредите. Но вряд ли это случится при отсутствии просрочек, а даже если случится, она сможет найти какое-нибудь объяснение. По крайней мере, в этом случае она получит маленькую передышку… Передышку, которая позволит ей как следует подумать о своей жизни.