Братская могила

В тот раз я приехал домой зимой, чтобы попасть на вечер встречи выпускников в родной школе. Днём я отоспался, и пошёл по местам своего детства. Мороз не кусался, и я без труда добрался до так называемых Братских могил. Место исключительное, я бы даже сказал легендарное. Наверное, есть где-то в архивах точные данные, что это были за братские могилы, и кого там похоронили. Но из-за секретности посёлка, никто никому не докладывал истинную историю этих могил. Детьми мы часто приходили сюда, чтобы поиграть в свои войнушки, а по вечерам жгли костры, и рассказывали друг другу сногсшибательные истории, которые теперь называют байками. Кровь стыла в жилах у пацанов, когда они слушали, пусть и в сто первый раз, о кровопролитных сражениях, которые были в этих местах в гражданскую войну, и об атамане Пузыре, который скрывался в пещерах на крутом берегу Томи. Мы иногда обсуждали, сколько красноармейцев похоронено в Братских могилах, и мирный разговор переходил в ожесточенный спор. Но все споры всегда заканчивались одинаково, либо пацанской дракой, либо, если драться не хотелось, то неизменным в таких случаях — «Сам дурак». Я добрался до гребня холма Братских могил, и увидел свежие следы на снегу. Кто-то прошёл здесь совсем недавно, и я подумал — «Наверное, тоже гуляет человек». И вдруг зажмурился, от внезапно вспыхнувшей мысли — «Гоша тоже ходил сюда гулять». Гоша, этой мой одноклассник, о котором мы стараемся не вспоминать.

Моя малая родина это небольшой посёлок, где до ВОВ была детская колония, во время ВОВ и чуть позже колония для взрослых, которые строили новый город и атомное производство. Кто бы мог подумать, что флагман советской атомной промышленности построен руками заключённых. Вообще, в самом создании моего родного посёлка Чекист, изначально была заложена трагедия народа молодой страны советов. Ведь если разобраться детально, Чекист был частью ГУЛАГа. Пусть колонии Чекиста не были в подчинении этого Государственного управления советскими лагерями и, казалось бы, задачи были другие, но методы которыми осуществлялась работа с заключёнными, ничем не отличались от ГУЛАГовских. Даже термин з/к был общим для всех советских лагерей. «Заключённый каналоармеец» — зек. Во время войны на Чекист эвакуировали Харьковский минный завод. И на месте детской колонии были организованы два лагеря для взрослых — мужской и женский, которые этот завод обслуживали. Из двух тысяч пятисот заключенных мужского лагеря, пятьсот были малолетки, что было нонсенсом, но так было. А женский лагерь стоял поблизости, и женщины з/к тоже работали на заводе. После войны лагерь был реорганизован под строительство атомного комбината. И с самого начала население посёлка Чекист делилось на заключенных, и тех, кто их охранял.

В Чекисте жили военные с семьями, не исключительно конечно, но в основном те, кто служили в этой самой колонии. И наш посёлок был строго секретным, даже его название — Чекист, сократили до одной первой буквы. Теперь, почему-то забавно вспоминать, как по городскому радио в новостях его называли посёлок «Ч». Я здесь родился, ходил в детский сад, потом пошёл в школу, и хотя прошло уже больше сорока лет, как я её окончил, всё равно тепло вспоминаю годы учёбы и своих одноклассников. Когда я приезжаю домой, то собираю школьных друзей у своих родителей. Нам так комфортней, потому что мои мама и папа до сих пор живут в посёлке «Ч», где за каждым поворотом стережёт память, и родная земля словно делает нас моложе, вернее, теми самыми детьми, которые когда-то создавали свою действительность, играя в окрестностях Чекиста, не подозревая, в каком страшном месте мы живём. О том, что это было за место, знал только тот самый Гоша, но он не читал никаких документов, ему о Чекисте рассказали на другом, нечеловеческом уровне. Эта мистика до сих пор стоит между мной и моим родным посёлком «Ч», и я точно знаю, что никогда не вернусь сюда жить.

Мать Гоши была вольнонаёмной, так называли гражданский персонал колонии. Она работала поварихой и, наверное, поэтому Гоша с детства был толстым и неуклюжим. Он не умел драться, и класса до четвёртого только тихо плакал, если кто-то из мальчишек задирал его или насмехался над ним. Но однажды Гоша преобразился. Он пришёл в школу, после летних каникул, подтянутым и стройным. А первый же «приколист» получил от него такой удар в ухо, что у бедолаги пошла из этого уха кровь. Как потом оказалось, отец отдал Гошу в секцию вольной борьбы, где он занимался спортом целый год, и вот такой результат. Подобные новости разлетаются в пацанской среде мгновенно, и Гошу больше никто не задирал. В нашем классе все мальчишки дружили, и Гоша вроде и не был от нас в стороне, но всегда в нём была какая-то «изюминка». Он имел своё мнение обо всём на свете, и я помню, как учителя улыбались, слушая его разглагольствования о Наполеоне или Лермонтове.

Когда мы стали подростками, Гоша сделался замкнутым, и очень редко поддерживал наши загулы по Чекисту, что называется, всем классом. Он начал гулять один. И уходил так далеко, как только мог. Когда в первый раз он не вернулся домой вовремя, его мать с отцом собрали всех соседей, чтобы прочесать окрестности. Дело было в декабре, на улице стоял мороз под сорок градусов, давно стемнело, а Гоши не было. Конечно, мы увязались за родителями, и я до сих пор помню, как взрослые, выстроившись в шеренгу со смоляными факелами в руках, прочёсывали лес вокруг посёлка. Гошу нашли быстро. Он, свернувшись клубочком, спал под деревом на этих самых Братских могилах. Сержант в колонии, которому мать принесла факелы, чтобы вернуть, их не взял, и посоветовал спрятать где-нибудь в сарайке — «Ещё пригодятся». Гошина мать удивилась, но сделала так, как сказал сержант. А Гоша даже не простыл, и ничего себе не отморозил. Военный врач из госпиталя долго за ним наблюдал, а потом сказал его матери: «Вам следует показать Гошу психиатру», и ничего ей толком не объяснил. Гошина мать обиделась на такой вердикт военного врача, и конечно ни к какому психиатру сына не повезла. Гоша «терялся» в лесу всё чаще, и чаще, и соседи, уставшие бегать за ним в темноте, выставили его родителям ультиматум — «Хотите, привязывайте его, хотите, нет, но мы больше ходить за ним не будем». И сидя дома по вечерам за уроками, мы часто слышали, голос матери Гоши — «Гошаааааааааа», звала она сына, стоя на крыльце своего дома, потому что боялась идти в лес одна по темноте. Отец Гоши к тому времени вышел на пенсию, и запил так, что каждый вечер валялся где-нибудь в стельку пьяный. Мы спрашивали Гошу в школе, зачем он ходит на Братские по ночам, а он отмалчивался, и только один раз сказал — «Я слушаю их голоса. Они замерзали». Никто из нас не мог тогда понять, о чём говорит Гоша. Ведь кроме революционной романтики — погибнуть в бою за правое дело, и быть похороненным в братской могиле, мы ничего не знали.

Когда мы окончили школу, Гоша поступил в училище в областном Томске, но его почему-то оттуда отчислили. Соседи пытались расспросить Гошину мать, что же такого случилось, но она, поджав губы, ничего не отвечала. И только подвыпивший отец однажды проболтался, что Гоша не прошёл в училище медосмотр, его забраковал психиатр. Но в армию Гошу взяли без вопросов, психиатр в военкомате поставил ему заветное — «Годен», и Гошина мать просто светилась от радости. Но радовалась она рано. Не прошло и полгода, как Гоша загремел под трибунал за то, что до полусмерти избил какого-то «деда». Она уговорила директора нашей школы, написать в армию письмо, что её Гоша всегда был с психическими отклонениями, подняла в Томске документы того медосмотра в училище, и рванула в Ростов, где Гоша служил в стройбате. Гошу не посадили, а отправили на медицинское освидетельствование, аж в Москву, откуда Гоша вернулся домой с «белым» билетом, и второй, нерабочей группой инвалидности. Мать Гоши пыталась это скрыть, и устроила сына на работу сторожем в детский санаторий. А Гоша в первое же дежурство ушёл гулять, оставив открытыми и ворота, и двери в корпус. Его снова нашли спящим на Братских могилах. Ни о какой работе с тех пор речь не шла.

Гошина мать очень радовалась тому, что им дали квартиру в городе — новый девятиэтажный дом «свечка», никто из жильцов друг друга ещё не знает, и можно было спокойно жить, не отвечая на неудобные вопросы соседей о здоровье её мальчика. А её «мальчик» превратился в огромного накаченного монстра, который одним своим видом пугал людей. Единственной его страстью был спорт. Из секции вольной борьбы он ушёл сам, потому что там не было для него достойного спарринг-партнёра ни по росту, ни по весу. Гоша это понял, и перешёл к знакомому тренеру по тяжёлой атлетике. Он часами тягал железо, и казалось, что совсем не устаёт. Однажды он пришёл в школу на вечер встречи выпускников и его никто не узнал. Сейчас бы его прозвали Шреком, Громилой или Скалой, а тогда назвали просто бугаём, и Гоша не обиделся. Он даже танцевал с девчонками медленные танцы, вёл с ними светские беседы, и хвастался, что у него тоже есть женщина, с которой он уже несколько лет живёт. Когда Гоша, сославшись на спортивный режим, ушёл домой, наша классная руководительница подошла к окну. Она дождалась пока Гоша выйдет из школы, потом закрыла дверь класса на ключ и, усадив бывших учеников за парты, рассказала всё, что знала о Гоше.

— Он тяжело болен. У его матери были тяжёлые роды, но тогда никто не обратил внимания на Гошины гематомы на затылке, которые бывают у многих детей. Но у него были необычные гематомы, при родах у него полопалось больше половины сосудов головного мозга. С годами начался процесс отмирания мозговой ткани, который называется дистрофия мозга. И если бы Гошу из армии не отправили на освидетельствование в Москву, этот диагноз ему вряд ли бы поставили в другом месте. Он пока не потерял личность, но у него бывают, так называемые, вспышки ярости, если он вовремя не пройдёт профилактический курс лечения. Поэтому его периодически забирают в психиатрическую больницу. Гоша не сопротивляется таким поездкам в отделение реабилитации, он, как ребёнок, радуется тому, что едет в машине с мигалками. Сопротивляется его мать. Она не считает Гошу психобольным, и уже несколько лет не позволяет положить его на психу пожизненно, оставляя дома под свою ответственность. «У него, всего лишь, сосудистая недостаточность» — говорит она. Её не смущает то, что Гоша перестал её воспринимать как мать, и считает, что он на ней женат. Он понятия не имеет о сексе, поэтому их семейная жизнь весьма условна. Отец алкоголик не понимает, что происходит с его сыном и продолжает его «воспитывать». Гоша отмахивается от отца, как от назойливой мухи, и даже приносит его домой, когда тот не в состоянии идти сам.

Однажды он пришёл в школу с цветами и попросил у меня совета. Он так и сказал: «Я просто не знаю с кем поделиться». Мне стоило больших усилий выслушать его до конца. Гоша рассказал, что очень жалеет о том, что они переехали с Чекиста в город. Там у него осталось много друзей, которые ему всегда помогали. Когда я спросила, что это за друзья, он сказал, что это те, кто живёт на Братских могилах. Оказалось, что он видит и слышит призраков людей погибших на Чекисте. Он оставил мне свой дневник, где подробно описывает это своё неформальное общение с потусторонним миром. «Я комсомолец, и не могу в открытую рассказывать о том, что со мной происходит, когда я прихожу на Братские. Если кто-то найдёт эти тетради, то их уничтожат, поэтому я прошу вас сохранить мои записи до тех пор, пока я не найду место, где их спрятать».

Я читала эти дневники Гоши, и поразилась их содержимому. Призраки приходят на Братские могилы только зимой, потому что когда-то замёрзли заживо, брошенные охраной лагеря на морозе. Их закопали, как попало на месте захоронений гражданской войны. Если верить Гоше, то они лежат прямо поверх гробов, в которых хоронили красноармейцев. Ещё Гоша записал, что вся территория нынешнего Чекиста, это большой погост, где в разных местах похоронены узники чекистских лагерей. Начиная с тех, кто умер в детской колонии, ещё до Великой отечественной войны, и кончая теми первыми строителями нашего комбината, пригнанных в лагеря сразу после войны. Гоша называет их узниками войны, но кто они, он не знает.

Меня не было на том вечере встречи, но мне рассказывали, что после того, как наша учительница умолкла, все долго сидели молча. Переварить такую информацию не просто. Прошло всего два месяца, после того вечера встречи, и город шокировала трагедия, случившаяся в том самом новом доме-свечке. Психически нездоровый мужчина зарубил топором своего отца, и соседа с его любовницей, которые по неосторожности открыли ему дверь в квартиру. Этим мужчиной был наш Гоша. Подробности инцидента обсуждал весь город. Слухов и домыслов было много, но мои одноклассники сумели отделить правду от вымысла.

В тот день мать Гоши ушла в баню. Гоша остался дома с отцом, который по своей, уже многолетней привычке, сходил с утра в аптеку за настойкой боярышника. Ему хватало этого стограммового пузырька, чтобы напиться в хлам. Что произошло между ним и сыном теперь не узнает никто, но Гоша схватился за топор, и зарубил родителя. Он вышел из квартиры, и постучал к соседям. Ничего не подозревающий сосед, открыл ему дверь. Вероятно, они некоторое время боролись, потому что Гоша зарубил мужчину на лестничной площадке. Видимо на шум вышла женщина, которая была в гостях у соседа, её труп нашли в прихожей квартиры. Потом Гоша зашёл в лифт, и начал ездить туда-сюда с окровавленным топором в руке. Его кто-то случайно увидел, когда двери лифта открылись на одном из этажей, и вызвал милицию. Милиция среагировала мгновенно — на каждый этаж был поставлен сотрудник с автоматом. И вот лифт останавливается, двери открываются, и Гоша получает автоматную очередь. Он пытался выползти из лифта, но сотрудникам было приказано его добить.

Позже выяснилось, что была ещё девочка первоклассница, которая пришла домой из школы и из-за того, что лифт был занят, она пошла наверх по лестнице. И на одном из этажей, она видела Гошу. Он вышел из лифта и начал стучать в чью-то квартиру, но ему не открывали. Он вернулся в лифт и уехал. Лестница находится немного в стороне от лифтов, наверное, поэтому Гоша девочку не увидел. Хотя сама девочка рассказывала, что он смотрел на неё, и даже махнул рукой, чтобы она уходила.

И вот домой вернулась мать Гоши, она закатила истерику, и кидалась на милиционеров, обвиняя их в том, что они убили её любимого сыночка. А про мужа сказала, что туда ему и дорога. Она упала на труп сына, и кричала, что мог бы убить только отца, и тебе ничего бы за это не было, и что она бы ездила к нему в больницу каждый день. Мать Гоши еле оттащили, чтобы увезти его тело. Хоронили Гошу и его отца на следующий день, и мать хотела подвезти их к дому, но соседи не позволили. Они развернули машину с гробами, осыпая проклятиями и Гошу, и его мать. На поминки, которые Гошина мать заказала в столовой, никто не пришёл, даже ближайшие родственники. Зато убитых Гошей любовников, хоронили через три дня как героев. На их похоронах собралось полгорода, не было только их супругов и детей. Мать Гоши ещё долго бегала по казённым кабинетам, пытаясь добиться наказания для того сотрудника милиции, который убил её драгоценного сыночка. Но однажды её вызвали к прокурору города, и заявили, что против неё возбуждается уголовное дело, за несоблюдение правил ухода за психически больным человеком. Потому что из-за её халатности погибли люди и сам больной. Ей предъявили все её расписки, которые она оставляла психиатрам в течение нескольких лет. И Гошина мать заткнулась. Она даже уехала из города, сдав свою квартиру властям.

Когда я приехал в город после трагедии, то попросил у классной руководительницы Гошины тетради. Мне было очень интересно, что же он там писал. А учительница с радостью мне их отдала. Ей было невыносимо хранить дневники такого её ученика. Теперь другое время, и никто не удивляется мистическим приключениям, которые случаются на каждом шагу. Но в те годы, мы все были комсомольцами и коммунистами и, ни во что такое не верили. Гошины дневники, по сути история Чекиста и города рассказанная с того света. Я пытался показывать эти записи специалистам — историкам, экстрасенсам и даже священникам. Но никто не взялся анализировать Гошины записи. И только одна женщина, сотрудница Томского музея НКВД, прочитав их, сказала: «Это уникальный документ. Даже я знаю многое из того, что описывает Гоша, а ведь он не мог этого знать по определению, кроме того, что он писал о своём отце. Сохраните эти дневники. Возможно, настанет время, когда и мёртвые станут свидетелями того, что происходило в нашей стране по вине кровавого коммунистического режима. А люди которых Гоша называет „узники войны“ это каторжане. Они содержались на Чекисте с сорок шестого по пятидесятый год. И они все шли по одной статье — измена родине. Это полицаи и просто люди, которые имели несчастье работать в оккупации, на немцев. Им надо было кормить детей, а немцы честно платили зарплату. Было их около трёх тысяч, и сталинский режим определил для них каторжное содержание — мучительный труд, еда два раза в день, только хлеб и вода, никаких посылок с воли. Цель была одна — сделать их доходягами в короткие сроки, чтобы они умирали. В сорок девятом их признали полностью не годными к физическому труду и этапировали куда-то на восток. А до этого, четыре года каждый день гоняли пешком за четыре с лишним километра на шпалозавод — на ручную разгрузку и погрузку вагонов с лесом. Это ещё одна страница истории Чекиста и города, но о ней мало известно и не любят писать».

Дома я перечитал тетрадь, в которой Гоша писал, как «жители» Братских могил обвиняли его отца во зверствах, которые я не мог себе представить. Я знал его лично, и запомнил, как благодушного человека, который обожал рыбалку, и всё время ремонтировал свой старый мотоцикл с коляской, на котором никогда не ездил. По свидетельству этих умерших от его рук, он лично забивал до смерти заключённых — мужчин, женщин и даже мальчишек — малолеток. Когда я поговорил со своими родителями, они не стали отрицать, что слышали такое о Гошином отце, когда он ещё служил в колонии. И в том, что его убил собственный сын, было какое-то дьявольское возмездие. Мои родители учителя, но мы жили в посёлке, где все были на виду, и вся жизнь крутилась вокруг колонии. И теперь я понимаю, что взрослые просто оберегали нашу детскую психику, когда ничего не рассказывали о слухах, которые доходили из колонии. И нет ничего удивительного в том, что психически больной человек, который так и остался подростком, знал все тайны нашего Чекиста, а Братские были для него единственной реальностью, убив троих, и себе построил «Братскую могилу».