Светлый Постриг

    Я направлялся в Оптину Пустынь. Давно надо было посетить эту обитель и вот, наконец, выдался случай. Тогда меня занимала тема старчества и подвижничества. Никак не укладывалось в мозгу, что немощный старик, уходил из «натопленных» мест в стужу, глушь, лес, дичь. Строил там землянку, ел траву, зимовал... Затем возводил скит, церковь, храм. И протягивалась к нему тропа страждущих веры, опоры и благословения.

    Все же, как городскому современному жителю, мне кажется, что было вовсе не так. Старцу было лет под 25. Был он здоровый, крепкий, ладный работящий мужик, по каким-то причинам (может личных) решившийся на одиночество. Ну, задолбал его в конец окружающий мир с его телегами, ярмарками или крестными ходами и песнопениями... Вот и шел он, наточив топор, в лесную глушь к журчащему ручейку. Но каким бы он здоровым не был, как бы быстро не мог оборудовать землянку, кушать было надо. В лесу зимой и весной грибы да ягоды не растут.  Поэтому, думаю, особо далеко от насиженных мест он не ходил. Должна была быть связь с миром. А уж потом, когда была срублена маленькая церквушка... Вот тогда уже он становился старцем и протягивалась к нему тропа... Однако подтверждения моим словам нет. Церковь к чудесам ближе. Поэтому все подвижники у неё лет от 60-и. До коих на Руси в те времена доживали редко. 

    По дороге мелькнул указатель  «..... женская пустынь » Не помню точного названия. Возможно Казанская Амвросиевская. Но врать не буду. Точно в районе Думниничи-Сухиничи. Завернул. Пара километров - въезд. Слева хилые ивушки, справа то же какой-то жидкий кустарничек вдоль заросшего оврага. Церковь. Видно много ей на веку чего пережить удалось. Темное покосившееся здание,  будто готовое обрушиться от любого маленького ветерка. Деревянное, конечно. Как уцелело это строение? Не должно было. Никак.   Чуть по одаль низенькие избенки. Пара-тройка. Окнами в землю кланяются. Ну и конечно кругом битый кирпич, мусор...  Подойдя к церкви, все же решился зайти. У дверей сидел мужичок-старичок, знакомо неприбранного для этой части страны вида. Думал нищий. Нет. Глянул на меня и рукой показал - входи. Сам-то «дед сто лет», скукоженный, сгорбленный, а глаза ясные, голубые, как у молодца. 

    Вошел. И сразу меня окутала темень, ударил затхлый, спертый, тяжелый кислый воздух. Иконостас был будто стерт и еле угадывался в сумраке помещения.  Горело несколько скупых свечей, а из скособоченных мутных окошек шел не менее серый и неживой свет. Вверх лучше было не смотреть. Оттуда спускалась тьма. На полу, пред амвоном, разбросившись крестом, лежала женщина в черной одежде. Вокруг в таком же черном стояли монашки и молились. Что это был за постриг я не знаю. Узнал потом, что в схиму. А сейчас на меня смотрели с ужасом и удивлением с два десятка глаз, включая Игуменью, которая выделялась и статью, и ростом, и местом. «КАК ЖЕ ВЫ ВОШЛИ? КАК? ЭТО НЕВОЗМОЖНО!» «Так там дедушка сидел» «Какой,  Господи помилуй, дедушка? Сестра. Ты не закрыла дверь?!!!» Одна из монашек, с некрасивым круглым, как блин, лицом бросилась, подволакивая ноги, к двери, достала связку громадных старых ключей и начала возиться с замочным отверстием. «Закрыто, матушка. Закрыто!» Игуменья глубоко вздохнула и тихо сказала: «СТУПАЙТЕ. БОГ ВАМ В ПОМОЩЬ.» Лязгнул поворот ключа (уж не знаю в какую сторону), монашка толкнула дверь, та тихо пошла. Выходя, меня, как будто что-то толкнуло в спину и я обернулся. Все монашки стояли вслед мне в глубоком поясном поклоне.   

    Никакого старика за дверьми конечно уже не было. Но было высокое синее небо, по которому скользили стрижи. Было яркое летнее солнце. Был чистый, до рези в легких, воздух. И уже слабенькие веточки вокруг казались чуть ли не дубами и березами. Я запрокинул голову и глотал, пил этот живой мир, этот запах травы, зелени, этот простор, этот белый ненаглядный свет. 

    Но надо было продолжать поездку.

    По тропинке ко мне шли две женских фигурки. Секунды и... Одна стройная, молодая, лет восемнадцати, статная красавица послушница. Вторая девочка-даун, держащаяся за подругу с пустым неживым взглядом.
-  Здравствуйте. Я послушница Наташа. Я уже в обители второй год. А Вы к нам с далёка?
-  Вообще из Брянска еду в Оптину Пустынь. Но сам из Москвы
-  Как к Вам радость идёт! В Оптину! Там такое благолепие. Такое! Правда я не была. Но, если Матушка благословит, обязательно схожу.
-  Пешком?
-  Да конечно. А знаете у нас сегодня Великий день!  Сестра Афинья в схиму постригается. Такой день. И теплый! И ясный.
- Праздник?
- Каждый день на земле праздник! Бог дал! А нам брать и молиться ему за это! 
- А я на её постриге был. Не знал, что схима.

 Наташа засмеялась необычным звонким, разливистым смехом и словно искорки прошлись по её лицу.

- КАК ЖЕ ВЫ ВОШЛИ? КАК? ЭТО НЕВОЗМОЖНО!

    Я смутился.

    И тут она стала мне рассказывать про свою монастырскую жизнь. О том, как позавчера ездили на телеге в район за мукой. Как матушка месила тесто. Какие у матушки добрые, теплые ладошки. Как от её молитвы поднималось тесто, как, с Божьей помощью, пекли хлеб. Говорила она о простых, обытейных вещах, но говорила сильно, страстно. Рвущейся на свободу птицей была эта удивительная речь. Всё её женское естество, женская природа, прорывалась наружу. Глаза блестели, грудь ходила, фразы становились всё властнее, ярче, привораживающе, призывнее, чудеснее.

    Вдруг  с огорода окликнули: «Веточка. Деточка. Беги сюда, что дам!» Подружка, до сих пор безучастно ковырявшая в носу, выпустила руку и побежала на зов, подволакивая ноги и больше перекатываясь, чем бегом.

    Широко раскрытые, с поволокой глаза Наташи мигом прояснились. Она глубоко вздохнула и как-то печально и светло посмотрела вслед девочке. Затем тихо молвила:

- СТУПАЙТЕ. БОГ ВАМ В ПОМОЩЬ

-----------------------------------------

А Оптина Пустынь мне отчего-то не показалась.