Отцу

  В детстве меня коробило слово «отец». Оно казалось нарочито грубым, отстраняющим от родного человека. Но, с его уходом, всё поменялось. Это слово помогает не разрыдаться, хотя, если честно, довольно слабо.
Автор

   При первом знакомстве с новым человеком, он всегда интересовался, есть ли у того в жизни цель. Одни принимались приглядываться, не шутит ли он, другие с серьёзным видом сочиняли на ходу нечто, что в последствии оказывалось вполне себе правдой. Но никто, ни один из них не ответил так, как ему было нужно. Он искал в жизни интереса. «Чтобы было интересно!» - Так просто говорил он, и эта очевидная правда жизни делала его в глазах окружающих не от мира сего, чудаком, который знает нечто, неведомое прочим.

   Как-то раз, когда мы шли с ним после похорон родственника, бок о бок, нога в ногу, не сговариваясь, просто так выходило само собой, и он спросил меня, преувеличенно внимательно рассматривая дорогу впереди:
- Как ты к такому?
Посмотрев на его напряжённое лицо, на щёку, обмороженную волнением до мурашек, я ответил честно:
- В ужасе. Цепенею. - И уточнил, не скрывая испуга, - Надеюсь, ты не собираешься устроить мне подобное?!!!
- Не волнуйся, я планирую прожить до ста двадцати одного года...

   Эх... лучше бы он не рассказывал про то никому, а твердил, как и прежде, что Лермонтова ему ни за что не пережить...

   Каким же я был глупцом! Ведь он и вправду успокоил меня тогда, дал надежду на безмятежность, на возможность ещё немного побыть ребёнком...

***

   В прошлой жизни шмель был певчим, не иначе. С утра пораньше он связно, но нудно голосил свои псалмы, от которых сперва делалось тоскливо, а после клонило в сон. В общем же, басок шмеля наводил на мысли о быстром течении жизни, и об её непререкаемом праве быть самым прекрасным из возможных даров. Одна беда, мы часто столь небрежны к подаркам, будь то цветок или талант, ровно так же не умеем обращаться бережно с плодами чужих, а подчас и собственных трудов.

   Говорят, что усердие весьма похвально, но ради самого себя, минуя душу, - пустая трата времени. Впрочем, даже и вложи ты дюже от сердца в работу, - результат, всё одно, покроется пылью забвения когда-нибудь.  А, коль скоро дело обстоит именно так, стоит ли утруждать себя, отвлекаясь от проистечения бытия? Не лучше ли отдаться на волю судьбы и приготовленных ею случайностей?
Может оно так и было в самом деле, и, по здравому рассуждению, шмелю стоило опустить крылья, присесть на ближний цветок, ожидая, покуда склюёт его птица или ветер словит в холодный кулак, наиграется, да бросит в реку. Но   шмель не отдавал предпочтение уму в ущерб сердцу, также как было глубоко безразлично, кто и что думает про него, вкупе с его ролью в круговерти вселенной.  Не заботился он о себе ни в прошлом, ни в будущем, а жил одним лишь настоящим, от которого не ожидал ровным счётом ничего...

- Как это?! Для чего ж он тогда жил, этот ваш шмель?
- Так чтобы использовать данный ему дар, не вытоптать на корню возложенную на него надежду!
- Не понимаю...
- Интересно он жил! С интересом ко всему, что его окружало!

***
- Ты знаешь, когда я по-настоящему счастлив? Когда я лежу на дне реки или моря, - всё равно где, - и гляжу на серебристое зеркало поверхности воды. Мне больше ничего не нужно, только это.