От истоков своих Глава 8 За веру, царя и отечество

        Ещё по приезде в полк, Павла расквартировали в китайской фанзе с, уже проживавшим там, вторым полковым хирургом Кайрогодовым. Павел с любопытством осматривал своё новое жильё. "Как интересно устроено всё, – думал он, – от русской избы значительно отличается. И размерами больше, целых три комнаты. А окон меньше, всего по одному в каждой. А строение какое лёгкое! Ох, китайцы хитры! Дымоходы по полу пустили для обогрева мест отдыха, канны называются, экономят тепло. Ловко! – восхищался он сообразительностью китайцев, – а что мебель русскую привезли – это молодцы. Их циновки вместо стола и кроватей крайне неудобны. А тут и стол, и стулья привычные, русские. Даже кресло где-то достали, шельмы! Вот это хорошо! Выход, конечно, в сторону реки. Ну, это традиция у них такая, хотя река отсюда на приличном расстоянии. Да, ладно, не мечтать же на её берегу я сюда приехал", – думал он, оглядывая окружающую фанзу местность.

      Фанза одиноко стояла среди сопок, поросших невысоким кустарником и деревьями. Зелень была сочной и яркой. И оттого светло-серые каменистые тропинки по склонам сопок, которые, змеясь, убегали ввысь, хорошо виднелись среди неё.
Добирался Павел до своей обители, когда пешком, а когда на двуколке, которых здесь было несколько.  Предназначены они были для транспортировки тяжелораненых в госпиталь. Там имелось более расширенное оборудование и множество врачей разного направления.
Однако ему было жаль тратить время на курсирование до фанзы и обратно. Чаще всего он на ночь оставался в лазарете. Место для сна выбрал на кушетке, Бог весть как, попавшей сюда из богатого русского дома.

      Всё своё время Павел отдавал работе, а работы был «непочатый край». Кроме ежедневных операций и обхода раненых, приходилось оформлять множество бумаг. О поступлении раненых на излечение, о течении болезней и заживлении ран, выписки излеченных и умерших от ран. Иногда Павел уставал так, что у него попросту не оставалось сил даже думать о чём-то.  Он очень мало спал и много курил. В редких случаях Павел уезжал к себе в фанзу. Он отсыпался там или просто лежал, глядя в тёмные перекладины крыши, вспоминая близких.
      Когда же случались непродолжительные минуты отдыха, Павел спешил почитать газеты. Газет на русском языке было мало.  Писалось там о событиях незначительных, например, о прощании со слонами в цирке Чинезелли, или о затишье в художественной жизни. Как будто всех интересовало: почему художники не пишут картин и не участвуют в выставках?  А вот газет на китайском языке были целые кипы. Прапорщик Орлов, знающий китайский язык охотно переводил, интересующие Павла, статьи.

          – Ну-с, о чём нам пишут друзья-китайцы? – спрашивал Павел, заглядывая через плечо Орлова.

Орлов часто бывал в лазарете по поводу его неразделённой любви к одной из сестёр милосердия.

          – Да, вот пишут: все японцы в армию свою рвутся. Одна женщина, пишут, жизни себя лишила только из-за того, что сына её в солдаты не взяли, ввиду слабого его здоровья, – ответил Орлов.

          – Да как же это?  У нас в России, пожалуй, мать бы радёхонька была, что сын при ней остался, а эти макаки себя режут с такого-то горя. Чудно! – мимоходом заметил медбрат Федулов.

          – Действительно, что это она решилась себя жизни лишить? – спросил Павел, вытирая руки полотенцем и подойдя к Орлову.

          – Да ведь, у них в Японии война эта народной считается, каждый японец почитает за честь в национальную армию своей страны вступить. И, если надо, жизнь за родину отдать, вот так-то, Павел Матвеевич, – почему-то с досадой сказал Орлов, отложивши газету в сторону и вставши со стула.

          – А что же наши то, русские, так мало изъявляют желания воевать здесь? Добровольцев совсем нет, – спросил Павел, слушая капитана Орлова.
 
          – Да. Всего двести человек добровольцев. Да и те в основном из студентов, работников медицины, да ещё молоденьких офицериков, которые и на войну эту идут, как на лёгкое военное развлечение.  Последние, видите ли, полагают, что нетрудно будет добыть награды, чтобы потом хвастать ими перед друзьями и дамами, – охотно вновь откликнулся Орлов, выискивая глазами предмет своего обожания. "Да уж, солдаты сплошь из бедных крестьянских хозяйств. Мужиков понабрали, конечно, тех, что поздоровее, но ведь там остались большие семьи, в которых эти мужские руки очень необходимы. Рабочих же, более грамотных и более обучаемых, тоже мало. А высшие чины подвержены пьянству и воровству. С таким положением дел эту войну трудно будет выиграть", – думал невесело Павел.

Из других газет Павел уже знал, что в самом начале войны японские силы увеличились более чем вдвое. К тому же последние годы перед войной японцы приложили немало усилий, чтобы хорошо обучить своих бойцов, снабдив их самым современным вооружением и обмундированием. Кроме того армия японцев была возглавлена отличными боевыми командирами на всех уровнях, которые умели требовать от своих подчинённых выполнения, подчас почти невыполнимых, задач.

          – А что там ещё интересного пишут?  Как японцы о русских говорят?  Кто, по их мнению, сильнее в этой войне? – снова спросил Павел.

          – Да, пишут, что они сильнее, японцы. Командиры их слаженно действуют в боях, а наши: каждый за себя, – досадливо огрызнулся Орлов, – и то правда, наши командиры сколько боёв из-за этого проиграли? Нет приказа, так и атаки нет! А разве сами они не видят, что соседям помочь надо? Вот и была бы наша победа! Так нет-с, указаний ждём-с! – гневно говорил он, возбуждённо шагая по палатке, – За бездействия японцы казнят своих командиров, а у нас орденами награждают! Положил своих солдат в бою до единого - получи орден. А, каково?

 Его громкий голос привлёк внимание раненых, и они чутко прислушивались к разговору за тканевой ширмой.

          – Вы, конечно, правы, уважаемый, Григорий Тихонович. Командиры всех уровней в наших, русских, соединениях ведут разнузданный образ жизни, пьянствуют, развратничают, – с сожалением заметил Павел, – многие из них почти напрочь забыли для чего они здесь.  Из домов свиданий неделями не вылезают, коих здесь в соседних селеньях множество развелось, – говорил он, всё более горячась, – они не проявляют интереса к службе, и уж нисколько не радеют о своих подчинённых. И такое положение наблюдается как в сухопутных войсках, так и на флоте. Видимо на это и есть расчёт у японцев. Они, конечно, понимают, что солдаты наши почти не обучены, а командиры попросту не хотят воевать.  Только одно не учитывают хитрые японцы: русские очень быстро учатся! И храбрости нашим солдатам не занимать! – вдохновенно ответил ему Павел.

 Иностранные газеты писали, что бесстрашные русские богатыри бросались в бой с неописуемым героизмом и отборной бранью, с кликами: «Да, ё* **** мать!»
Однажды во время короткого отдыха Павел прочитал в одной газетёнке небольшой отрывочек беседы американского журналиста с командиром русских войск среднего звена, хорунжим Н.

          – Что означает ваш клич: «Ё* **** мать», так любимый вашими солдатами? – спросил журналист.

          – А! …Так это переводится, как «За веру, царя и отечество!» – не моргнув глазом, соврал хорунжий Н.

Такой ответ позабавил Павла и надолго задержался в его памяти. Когда он раздражался почему-либо или был недоволен, в памяти сразу всплывало: «За веру, царя и отечество».

      …Осень в Маньчжурии ошеломила своими яркими, огненными красками. Словно костёр полыхали красно-медными листьями низкорослые клёны. Золотились нарядом берёзки и яркие зелёные пихты вносили в осеннюю палитру свои сочные мазки. Неширокие ручьи и речки несли прозрачные воды в неведомую даль. Но всё чаще наплывали белесые призрачные туманы. Всё чаще шли нудные, холодные дожди. Температура воздуха стала опускаться до минус десяти градусов. Минусовая температура переносилась здесь гораздо тяжелее, чем в России. Солдаты мёрзли в окопах и были уже случаи обморожения и ампутации по этому поводу. Бойцы в часы затишья часто грелись у костров.
 И вот пришла зима со своим, таким родным, снежком. Всё кругом побелело, стало светлее и привычнее глазу. Снег здесь нисколько не отличался от того, что выпадал там, далеко на родной стороне.
Павел, откинув полог, вышел из лазаретной палатки. Вдохнул чистый морозный воздух. Он залюбовался, искрящимся в свете яркой, большой луны, снегом. Халат его почти весь был перепачкан кровью, но он не обращал на это внимания. Устало опустился на небольшую лавочку, находящуюся рядом со входом. Вытащил портсигар, закурил сигарету.  Хотелось просто посидеть, отдохнуть. Павел прикрыл глаза.
Из-за ближайшей фанзы в прозрачном, словно звенящем слегка воздухе, до него доносились звуки песни, тянуло дымком костра.  Чистые мужские голоса стройно с грустью и необычайной душевностью выводили слова:

          За рекой Ляохэ догорали огни,
          Грозно пушки в ночи грохотали.
          Сотни храбрых орлов из казачьих полков
          На Инкоу в набег поскакали.
          Пробиралися там день и ночь казаки,
          Одолели и горы и степи,
          Вдруг вдали у реки засверкали штыки,
          Это были японские цепи.
          И без страха отряд поскакал на врага,
          На кровавую, страшную битву,
          И урядник из рук пику выронил вдруг,
          Удалецкое сердце пробито.
          Он упал под копыта в атаке лихой,
          Кровью снег заливая горячей:
          «Ты, конёк вороной, передай дорогой,
          Пусть не ждёт понапрасну казачка».
           За рекой Ляохэ угасали огни,
           Там Инкоу в ночи догорало.
           Из набега назад возвращался отряд,
           Только в нём казаков было мало…

 "Ляохэ – красная река… берега её на много вёрст с ранней весны до глубокой осени сплошь покрыты красными водорослями, словно обагрены кровью.  И красиво и страшно.  А Инкоу? Это же селение, где склады оружия и продовольствия у японцев были…– неожиданно вспомнил он, – вот вроде, недавно эти склады казаки разгромили, а уже и песню сложили", – думал Павел, слушая приятную мелодию и звонкие мужские голоса.

          – Однако хорошо поют! – услышал он голос подходящего к нему хирурга Кайрогодова, – Казаки…Смелый народец, да-с!

Мужчины помолчали, дослушали песню, пока последние её отголоски не растворились в морозном воздухе, не спрятались между сопок. Докурив, Кайрогодов вдруг оживлённо заговорил:
          – А слышали Вы, Павел Матвеевич, случай один, довольно забавный произошёл. Вот так же к костру, где казаки отдыхали, из кустов вдруг странный японец явился. Весь в чёрном, трясётся непрестанно. Руками и ногами как-то неподобаемо машет и шипит устрашающе, злобно, точно змея. Жуткая картина! Так есаул, что среди казаков находился, долго ждать не стал, заехал ему в ухо, так и убил на месте. Говорят: какой-то ниндзя тот японец был. Кто это такой, ниндзя? Вы, может, знаете, слыхали о таких? – спросил Кайрогодов.

          – Так, что? Так прямо и убил на месте? – недоверчиво, с лёгкой усмешкой откликнулся Павел.

          – Говорят, да. Как есаул Кривошлыков к уху его приложился, так этот самый ниндзя враз и преставился, – подтвердил Кайрогодов.

          – Крайне удивительно! – саркастически улыбаясь, усомнился Павел, – Вообще, ниндзя это очень опытные воины, их обучают с детства виртуозно владеть всеми видами оружия и всеми подсобными средствами, например, верёвкой или палкой. Они способны пробивать грудную клетку человека ладонью. Они не слышны и не видны, их движения очень быстры и грациозны, иногда стремительны, подобно пуле. Они могут долго пребывать под водой, двигаться по гладким стенам и даже по потолку, знают яды, медицину и иглоукалывание, – увлечённо рассказывал он Кайрогодову, который слушал его с большим удивлением.

          – Подойти к нему незаметно просто невозможно, – продолжал Павел, – так что, Вашему есаулу очень повезло. Ему какой-то очень слабый ниндзя попался, совсем неопытный. Иначе бы есаулу бездыханным лежать, ибо ниндзя – это профессиональные убийцы. Да и другие, что у костра были, наверняка, не уцелели бы. А, впрочем, ниндзя ли это был? Очень я сомневаюсь в том, – закрыл эту тему Павел.

Мужчины посидели, молча, докурили сигареты. Павел, раздумывая, сказал, переводя тему разговора в другое русло:

          – Вообще, казаки народ серьёзный: решительны, отважны, а дружба их и взаимовыручка достойны всяческих похвал. Хорошо воюют! – восхитился он.

          – Да, казаки народ надёжный, – поддержал его Кайрогодов, всё ещё пребывавший в раздумьях об услышанном от Павла.

      Врачи сидели на лавочке, наслаждаясь свежим морозным воздухом, тишиной и прелестью зимней ночи, думая каждый о своём. Но тут, откинув полог палатки, их окликнула сестра милосердия, сообщив, что у послеоперационного больного внезапно открылось кровотечение. Врачи немедленно поспешили на своё рабочее место.

      …В январе Павлу пришло второе письмо из дома, от любимой жены его, Маши. Вскрыв его, он опять увидел бисерный почерк с завитками. Маша писала, что у них с Николенькой всё хорошо, они здоровы и ждут с нетерпением своего любимого мужа и отца.  Писала она, что не стало слуги Дарьи Кирилловны, Митрофана.

"Так она Осипа в слуги к себе взяла, Вы верно должны его помнить, мой дорогой, он во дворе за челядью присматривал, и всё хозяйство вёл, бумаги и прочее. Да Вы и сами лучше меня об этом знаете", – писала Маша.

«Матушка моя, Елизавета Николаевна, совсем погрустнела.  Не смогла оправиться после смерти незабвенного батюшки моего, Мефодия Гавриловича. Тает от печали своей всё более, день ото дня. Уже и на улицу не выходит, а только сидит у окна отвлечённо и слёзы роняет. Пищу почти не принимает и не желает говорить ни с кем. Даже Николеньке не рада. Антон Иванович, врач наш, только руками разводит и головой удручённо покачивает.  Говорит, что в полной растерянности, порошки-то, что он назначает, она принимать наотрез отказывается. Я уж извелась вся с нею, а придумать ничего не могу.
Намедни в церкви встретила Владимира Мещерского. Вернулся по ранению в руку с войны. Спрашивала его: не случалось ли видеться с Вами, милый мой, Павел Матвеевич. Так он ответил, что не видал Вас, что расстроило меня чрезвычайно. Очень я скучаю без Вас, дорогой мой, любимый муж мой, Павел Матвеевич и считаю дни до нашей встречи. Берегите себя, мой любимый, храни Вас Господь.
А ещё, мой милый, есть у меня для Вас одно сообщение, я беременна и, более того, уже в конце марта должна родить. Судя по всему, в последнюю неделю Вашего пребывания дома это случилось, так врач сказал. Не знаю, обрадует ли Вас сие известие? Чувствую себя хорошо, только с лица слегка подурнела. Так что и к лучшему, что Вы сейчас меня не видите. А врач мой говорит, это означает, что у нас с Вами, на сей раз, девочка будет.
Меня часто навещает моя кузина. Дарья Кирилловна раз в неделю заезжает, проведать нас, и с Николенькой поиграть. А более у нас никого не бывает. Да, и до того ли, когда матушка так больна.
Дарья Кирилловна держится по-молодецки, однако и она сдала сильно и значительно постарела.
Когда же, наконец, увижу я Вас, дорогой мой, бесконечно любимый муж мой, Павел Матвеевич? Благословляю Вас на благополучие и неуязвимость, на неиссякаемую силу в трудах Ваших, обожаемый и незабвенный муж мой. Очень жду скорейшего возвращения Вашего домой, к нам с Николенькой. Целую Вас многократно и припадаю к груди Вашей, милый мой.
 Ваша жена Мария».

      Под письмом, как обычно, была подпись Маши и дата его написания.
Дважды прижав письмо к губам, Павел тотчас сел писать ответ. Он писал, что так же очень скучает и по ней и по сыночку Николеньке. Просил передать свой тёплый сыновний привет и земной поклон матушке его Дарье Кирилловне, и пожелание ей недюжинного здоровья. Просил прощения, что не может писать им часто, в виду отсутствия свободного времени.

      «Я несказанно рад, милая моя жена, ангел мой, что скоро снова стану отцом. Вы пишите: девочка будет? Это уж кого Бог пошлёт, а по мне главное, чтобы и дитя и Вы Машенька, здоровы были. Так Вы уж поберегитесь, душа моя, пожалейте и себя и душу безгрешную дитяти, коего под сердцем носите. Тяжело Вам сейчас, понимаю, но крепитесь, душа моя. Думаю, самое большее, через полгода всё завершится, и я вернусь домой. А пока, в случае чего, маменька моя поможет.
Любящий муж Ваш и отец, Павел Стояновский.»
В заключение письма Павел вывел свою подпись с витиеватой загогулиной и поставил дату написания письма.

"Ровно два месяца с того дня, как Машенька отправила мне это письмо. Как долго! Сколько всего могло произойти за это время?!" – подумалось ему.
 
Мимо проскользнула сестра милосердия.

          – Всё готово, Павел Матвеевич, – кинула она на бегу.

Павлу предстояла операция, и он поспешил готовиться к ней.
Неожиданно недалеко от лазаретной палатки разорвался пушечный снаряд, и по брезентовой крыше застучали комья мёрзлой земли и мелкие осколки, оставляя после себя пробоины. В воздухе повис запах гари, послышались крики о помощи.

          – Опять! – раздражённо проворчал Павел, – Работать не дают! А оперировать надо, откладывать никак нельзя. Все живы? – огляделся он, входя в палатку, – никого не задело?

Услышав успокоивший его ответ, он быстро прошёл в операционную.

    Продолжение... - http://proza.ru/2022/08/09/181