Черная барыня

Любили девушки в устинькиной избе прясть собираться! Изба большая была, просторная, всем было, где рассесться. Сядут девки, наладят веретенца, и давай языки чесать! Руки к работе привычные, сами свое дело делают, а языки, знай, балаболят! Наговорятся - песни петь станут. Лучше всех Устинька поет - голосок у нее чистый, звонкий. Особенно, ежели грустную, протяжную песню заведет, то тут уж нет-нет, да и всплакнет то одна, то другая. А как напоются, так зачнут небылицы страшные перессказывать, которые от других слыхали. Да так заврутся, бывало, что и сами себя перепугают! Огонек от лучинки дрожит, тени по стенам прыгают, а девкам и кажется невесть чего!
А больше всего любили девки устинькину прабабку слушать! Прабабка Катерина уже совсем старая была, на печи лежала. Сама немощная, а голова у ней ясная и память крепкая. Много всего она за долгую свою жизнь повидала, каких только баек не знала!.. А уж и рассказчица была знатная, баба Катя-то!
Вот притомятся девки языками молоть, так и пристанут к бабке:
- Баб, а, баб! Расскажи баечку!
- Спать хочу, - отвечает с печи бабка, - да и вам по домам пора, чай, уж и поздно.
- И совсем еще не поздно, - канючат девки, - Расскажи нам сказку, да пострашнее!
- Ишь вы, пострашнее! Думаете, я помню? Я, поди, не молоденькая, у меня уж и память всю отшибло.
Это баба Катя так только, цену себе набивала. Сама она еще как любила
разные сказки рассказывать!
- Баб Кать, мы тихо-тихо сидеть будем, как мышки! Даже не шелохнемся! - просят девки.
- Ну, так и быть! - укладывается бабка поудобнее, - Вам страшную сказку, али про любовь?
- И страшную, и про любовь! - хихикают девки.
- Ишь, шустрые какие! - ворчит бабка, а сама уж улыбается, - Ну, слушайте.

- Как была я такая, вот как вы сейчас, так тоже у нас в избе подружки прясть сходились. Вот как-то раз сидели мы, пряли, а старшие девки и говорят:
- Давайте Черную барыню вызовем!
- Что за Черная барыня такая? - спрашивают другие.
Старшие девки и давай наперебой рассказывать:
- Да уж такая! Лицом темная, навроде цыганки, платье на ней черное, платок черный по самые глаза повязан. Кому старухой покажется, а кому и молодкой.
- Только лучина тут не годится, надобно свечку зажечь да заветные слова сказать.
- А как появится та барыня, так сидеть всем тихо, да на нее не таращиться.
- Она сама к кому захочет, к тому и подойдет, а выпытывать у нее ничего нельзя, она этого не любит.
- Ежели кто ей не глянется, так она махнет на того рукой, так язык и отнимет.
- Ох, подруженьки, страшно-то как! Большие сказывают, не след ее вызывать...
- А я вот и не боюсь! Уж больно мне про все разузнать не терпится!
Галдят девки, и хочется нам, и колется! Мне и самой любопытно, а только боязно, что мамка заругает, что свечку на баловство сожгли. Ну, была - ни была, достала я свечечку, что мамка припрятала, зажгли мы ее, опрокинули лучинку, сели кружком и притихли.
Самая старшая девка давай приговаривать:
- Барыня, чернушечка, покажись,
Перед нами, барыня, покружись,
Барыня, черная, поворожи, поворожи,
Кому какая долюшка, расскажи, расскажи.

Долго мы так сидели, а ничего не видали. Вдруг, из-за печки будто тень густая показалась, и вздохнул кто-то, да так жалобно!.. Огонечек наш задрожал, едва не погас. Боязно нам стало - и словами не передать! Сидим, дрожим, а и пискнуть не смеем.
Вот показалась она посеред избы, Черная та барыня. Такая и есть, как старшие девки сказывали: вся в черном, платок на самые брови надвинут, как у монашенки, а с лица - не старуха и не молодка, а навроде нашей мамки.
Прошлась она по избе, а ни одна половичка не скрипнула, будто плыла она над полом, его не касаясь. Обошла она, значит, нас, а ни одной ни словечка не сказала. Стала перед нами:
- На что душе моей покоя не даете? - а голос такой тихий-тихий, будто издалека.
А мы сидим молчком, дышать боимся. Слышно ажно, как кровь по жилочкам бежит.
- Ну? Кого спрашиваю? - нахмурилась барыня.
Тут одна девка не выдержала да и говорит:
- Судьбу узнать хотим...
- Вона что! - усмехнулась барыня, да нехорошо так, - Ну, будет вам судьба!

Пошла она снова по кругу. Остановилась возле той девки, что ей ответила, и говорит:
- Ждешь молодца из соседнего сельца? Прискачет гонец, да не идти тебе под венец!
Та так и обмерла, без памяти повалилась! Уж ее, верно, из соседнего села сватали за хорошего парня.
А барыня дальше идет. Стала возле другой девки:
- Будешь в злате-серебре купаться, а слезами - умываться!
Та рот разинула да так и осталась сидеть.
К третьей подошла:
- На чужбине земля не родит, каждый камень в башмачок норовит, каждая ветка по лицу сечет, муж постылый каждый шаг стережет.
Та тоже ойкнула да в слезы.
А дальше-то подружка моя сидела, Дашутка. Вижу я, что барыня уж к ней подходит, ну, думаю, беда, а что сделать - не знаю. Страх такой, что я и пошевелиться не могу!
Хотела я, было, молитву какую прочесть, да ничего не помню, как в дыму все! Только и подумала:
"Матушка, Богородица, заступись!"
Только я, значит, так подумала, как барыня от Дашутки ко мне метнулась:
- Вон ты чего! - говорит, - Ну, это мы поглядим еще!
Махнула она рукавом в мою сторону, свечечка и погасла.
Завизжали тут девки, закричали, повскакивали, в суматохе чуть друг-дружку не затоптали.
Кто-то зажег-таки лучинку, смотрим, пропала Черная барыня, нет никого! Тут и мамка с отцом воротились, стали спрашивать нас, что за переполох такой. Девки плачут, голосят, ничего понять нельзя.
Тут отец - он у нас строгий был! - как цыкнет на нас:
- Тихо, трещотки! А ну, Катька, сказывай, что тут за сыр-бор!
Кинулась я к отцу, только хотела обо всем поведать, а сказать-то ничего и не могу! Отняла у меня язык Черная барыня!

Примолкла баба Катя, и девки молчком сидят, только слышно, как веретенца жужжат. Устинька и спрашивает тихонечко:
- Как же ты потом-то, бабаня?..
Вздохнула баба Катя и продолжает:
- Ох, что тут сталося, девоньки! Мать в слезы, отец за голову схватился, подружки в крик да вон из нашей избы!.. Ох, уж и бранили нас тогда, ох, уж и ругали, а кое-кого дома и отходили на совесть... Больше мы ни у кого не сбирались, все наши посиделки большие за раз прекратили!..
Стали меня отец с матерью таскать по лекаркам всяким, а ни одна не помогла. Головами качают да руками разводят.
Так вот и осталась я. Горько мне было поначалу. Была я на деревне первая певунья, голосистая, как запевала, так люди все дела бросали, слушали - Устиньке нашей мой голосочек достался, а тут все молчи да молчи, как рыба бессловесная!..
Девкам нашим, которым Черная барыня злых речей наговорила, тоже несладко пришлось. У той, что в соседнее-то село сватали, женишок так занемог, что уж и не надеялись, что поправится. Поговаривали, что лежит без памяти да стонет. Вот с такой-то весточкой гонца дождалась. Две другие тоже лиха хлебнули. Посватались к обеим, да те помнят про пророчество недоброе, так только слезы и льют. И пошли бы замуж, да такого страха нагнала Черная барыня, что и свет не мил, и мил-друг - не друг.
Ну, а уж про меня и вовсе разговору больше не было - кому немая девка нужна?
Стала я все одна да одна. Только Дашутка со мной осталась.
- Ты, - говорит, - Катька, от меня беду отвела, да за меня пострадала, никогда тебя не оставлю.
Мне, часом, и повеселей было с Дашуткой.

Вот раз пошла я в лес по ягоды. Иду уж назад, и только на дорогу вышла, как вижу - парень едет верхом на лошади. Волос рыжий, на солнышке, что золото блестит, глаза ясные. Поравнялся со мной, спрашивает:
- Далеко ли до речки? Мне бы самому напиться да лошадку вот напоить. Нездешний я, мест ваших не знаю.
Махнула я ему рукой в ту сторону, где за леском у нас речка протекала, и дальше себе иду. Иду, а сама все оглядываюсь - уж больно глянулся мне парень!.. Чуть погодя, нагоняет он меня. Спешился, рядом пошел.
- А ты не с Тенякова ли будешь?
Я головой киваю, мол, оттуда, и показываю - вон, дескать, деревня.
- И деда Кузьму знаешь? - спрашивает.
Я опять киваю: знаю, как не знать деда Кузьму!
- А я - внук его, - говорит, - с Дубков приехал, навестить да помочь.
А Дубки те далеча от нас были, я и не знала толком, где. Ну, идем дальше.
- Гришей меня звать, а тебя как?
А я молчу!..
- Да ты меня не бойся, - говорит Гриша, - Вот хоть у деда Кузьмы спроси, он тебе про меня расскажет!
Ох... Что мне делать было? Чую, слезы на глазах выступили, вот-вот покатятся. Подхватила я свое лукошко и бежать напрямки в деревню!..
На другой день опять я Гришу увидала, да только так прошмыгнула, чтоб он меня и не заметил. И на третий день так же. А на чертвертый пошла я вечером за водой, а уж он там меня поджидал, будто. Уж ему наши девки все про меня порассказали!
- Я, - говорит, - Катюшка, все денечки про тебя думаю.
Набрал мне воды, донес ведра до дому, да так и стал приходить каждый вечер. И так он мне полюбился, с каждым разом все больше! Так мне хорошо с ним было, что и передать нельзя. О чем мы только не переговорили!.. Как говорили? А когда люди друг на друга наглядеться не могут, им слов-то и не надобно.
Об одном только я и печалилась, что запеть не могу. Вот бы, думаю, хоть одну песенку Гриша мой услыхал, он бы за голос меня еще крепче полюбил!

Вот раз и говорит мне Гриша мой:
- Я, Катюшка, посвататься к тебе думаю. Пошла бы ты за меня?
А я стою, дура дурой, то замотаю головой, то закиваю, то слезы градом, то невесть чего со мной. Не то рада, не то страшно мне, и сама не знаю.
- Вот и хорошо! - говорит Гриша, - А остальное все пустое.
Обрадовалась я тогда так, что ежели бы и голос был, и то не описала бы!
Сговорились мы с Гришей, значит.
Другого дня иду я опять из лесочка, и захотелось мне вдоль речки пройтись - будто ноги сами той тропкой понесли. Только я на бережок вышла, смотрю - батюшки, никак, Гриша мой купается, волос рыжий на солнце блестит! Стала я на бережку, гляжу, а он поплыл от берега все дальше да дальше. А на реке у нас в том месте быстрина была, наши деревенские там не купались. Да Гриша-то про то не знает, плывет себе, вот-вот в нее и угодит!..
Выронила я свои ягоды, бегаю по берегу туда-сюда, и руками машу, и платочек с головы сорвала, да что толку, коли он меня не видит!..
"Как же это, - думаю, - ведь пропадет Гришенька мой! Матушка, Богородица, спаси Гришу, отведи беду!"
И тут чувствую я, девоньки, будто в груди у меня колокольчики зазвенели, как на церквушке в праздник! Как я тут закричу:
- Гриша! Гришенька!
Услыхал он меня, обернулся, увидел, что я по берегу бегу да ему машу, поплыл назад... Выбрался из воды, подбежал ко мне, а я ни жива, ни мертва, только все повторяю:
- Гриша, голубчик, Гришенька мой!
Не вдруг мы с ним и смекнули, что ко мне голос-то вернулся!

Пришли мы в деревню, Гриша и говорит при всех:
- Ежели бы не Катюшка, пропал бы я!
А на другой день из соседней деревни мужики проезжали, сказывали, той девки жених-то на поправку пошел, хоть уж и не чаяли! Быстро он на ноги встал, не пришлось и свадьбу откладывать.

- А Черная барыня больше не показывалась? - спрашивает Устинька.
- Иии!.. С той поры никто больше ее не тревожил! Должно, и ее душа упокоилась.
- А две другие девки? Так замуж и не вышли, забоялись?
- Вышли, все в свой срок замуж вышли, и те две, и Дашутка, подруженька моя, - заулыбалась баба Катя, - Матушка Богородица, видать, упросила нашу глупость молодую простить... - бабка вздохнула и перекрестилась, - Повенчались и мы с Гришей моим через год, да всю жизнь душа в душу и прожили. Наградил нас Господь и детьми, и внуками, а меня вот и правнуков дождаться сподобил...
- Баб Кать, а расскажи еще! - загалдели девки.
- Будет с вас на сегодня, трещотки! - посмеивается бабка, - Завтра приходите, еще расскажу, ежели не засну.