Похороны Стромы

Далеко ещё до рассвета. Только крик петухов по цепочке. Четыре старухи шушукаются в избе. Сидят за столом полукругом. Лампа горит, абажур оранжевый. Жестяная банка с нитками, красивыми пуговицами, иголки в подушечке на столе. Руки старух. Крупно.
Одна заворачивает что-то объемное в тряпку, относит в сени, возвращается.
Говорит:
- Готово дело. Красотка редкая.
Вторая старуха:
- Я че-та прям с ног валюсь. Сплю на ходу.
Третья старуха:
- Ты ж сидишь.
 Вторая старуха (глядит пристально, потом серьезно):
- Тьфу на тебя три раза. Айда кемарить пошли. Баста карапузики.
Расходятся. Переговариваются. «Вот и святат уж. Новый день. - А ты че хотела? - Че я хотела, давно не сбылось».
На крыльце бабки разбирают калоши.
День. Женщина с ведрами. Колодец-журавль наклонился, воды попил, женщине тоже досталось. Мотоцикл с коляской надымил. Пробежал за мотоциклом пес, язык высунут, пёс улыбается. Просто так- солнцу и судьбе.
Те же старухи. Появляются из-за склона. Нарядные. Несут что-то завернутое в саван. Заходят по пути в калитки, стучат в окна. Из савана выглядывают драные ношенные кеды. Красные. Старухи сообщают всем:
- Сёдня Строма в ветлах. Приходите сопли кидать и рыдать.
Идут по улице потом, еще баба Таня (имя не сразу выясняется) сидит на лавочке.
Баба Галя (главная, в чьей избе велось шитье, всем остальным, кто несет Строму, громко, как будто не замечая бабы Тани):
- В лазарет пойдем.
Все подходят к бабе Тане, кладут полотно перед ней, разворачивают, а там тряпичная кукла в рост человеческий. С волосами из мякины, прорисованными углем огромными глазами, носом, рот произведен на свет губнушкой. Косынка нейлоновая, воздушная. Одежды цветастые.
Баба Таня: - А я напугалася.
Баба Галя: (бабе Тане) – Ты врач. Послушай ее хоть для начала. (Ей протягивают ведро без дна). Тебе привезли больную. На, лечи!
Баба Дуня (вторая утренняя старуха): - Нам люди сказали – тут бабушка лечит от сухожилий.
Баба Таня: - Как начать-то? (читает как заговор, руками машет) Ты дуйся, дуйся, вперед не суйся, сзади не оставайся, молчи и жди.
 "Давай лечи, лечи", - подначивают хором бабки.
Баба Таня: (наклоняется к Строме) – Ба, да она живая? (ощупывает ей голову).
Баба Галя: Живая, живая. Вон, гляди, одним глазом подмигиват тебе.
Баба Таня: (Строме) - Ну, это, вставай, дочка. Дочка, что ли?
Даба Галя: Дочка, дочка. Не хяровничай.
Баба Дуня: Водичка-то у тебя есть хоть святая?
Баба Шура (третья старуха о бабе Тане): - Гляньте на нее, смеется! Ей надо лечить – она смеется!
Баба Таня беззвучно дергается, сиплое из хохочущего рта ее.
Баба Таня: (бабушкам) - Девки, я ведь не поняла сначала, что кукла.
Баба Дуня: Вон она какая нарядная.
(В это время баба Таня становится с кряхтеньем на колени, ощупывает живот Стромы, и на вдохе) – Ой, йой, йой, Царица Небесная. Бяременна она. С икрой. Ох, ма! Плакать стала, гляди. Она в дурдоме, что ли, была?
Баба Дуня: В больнице работала! Она уколы делала, клизьмы там.
Баба Галя (саркастически): Ага, в доме престарелых. Двадцать лет девке, они фуфло гонят.
Все смеются. С крыши наблюдает за действом сорока. Трещит.
Баба Дуня: Аркадьевна, не умничай. Она уколы в больнице делала.
Баба Таня: Тогда она все балезни себе взяла. Вот как яё лечить теперь?
Баба Дуня: От всех болезней. Она хороша девка. И сглаз нам лечит, и по-женски даже.
Баба Таня: Да ты что? И глаза, и по-женски? Ну, как раз одинаково.
Баба Дуня: У меня зуб заболел – я к ней пошла. Она курину жопку дала, варену канечна, я рассосала и все прошло. Ну вот, каки хорошие люди гибнут.
Баба Галя: Ну, пусть она поживет. Ты ей клизму сделай.
Баба Шура: Смотри, как она на тебя глядит.
Баба Дуня (взмахивая руками как крыльями и кружась): Давайте что-нибудь делать, бабы. Давайте ей какого-нибудь лекарства дорогого добывать.
Баба Галя: Ну, идемте дальше. В лазарет сходили – давайте теперь в морг.
Баба Таня меняет калоши на тапки у крыльца и отправляется со всеми.
Уходят. Трактор пылит по дороге, сигналит.
Те же бабки под вечер. В другом месте. Тихо кладут Строму под деревце у дороги и молча усаживаются рядом. Подходят женщины, на полном серьезе спрашивают, кто умер, отчего, когда? Всем чинно отвечают.
- Ой, девушка Аленушка-то... Двадцать годов всиво и было-то ей...
- Она честна девка-то была, да вот не убереглась...
- Крови много потеряла, уж лечили ее, лечили. Лекарства дорогие добывали. А как добудешь? Санкции. Весь мир супротив нас. Дырка была кровяная, в больнице на куски разрезали, ан не сумели спасти- то.
Прохожие:
- От СПИДу она померла!
Старухи:
- От дизентереи.
- Шибко жопа была солена у ней. Не гуляла бы...
- А ишшо забрюхатела... Ух, Семен, дождется он у нас!
Объявляется Аленкин “дружок” Семен тоже кукла. По легенде из Арзамаса приехал. Его в лошадиной телеге привозит дед Егор. Жених набит лопухами, а не травой, как Строма. Зеленый лопух сквозь наскоро стеганые швы проглядывает. На женихе картуз с поломанным козырьком. Цветок за ухом. Женщины подходят. Кто Семена в пах ударит. Кто плюнет. Семен пахнет увядшими травами и летает хорошо. Дед Егор в телеге сидит, курит. Лошадь к дереву привязана вожжами. Пытается достать лопух из жениха, которого к ней допинали ногами.
- Ах, ты, …, и до чего ж ты Аленушку нашу довел! Пил-то ты, пил, да красу нашу потревожил! Ох ты, курвец поганый, хрен-то ты с горы, да где ж управу-то на тебя найти. Президенту писать че ли? А мы и напишем.
Перед куклами стоит дерматиновая большая сумка для даров Строме. На сумке надпись USSR. Туда прохожие складывают яйца, хлеб, зелень, мелкие деньги.
Неожиданно появляются ряженые. Каждое появление ряженых приносит новый всплеск. Радости и сумасшествия.
Идет баба по селу. В почти цыганской юбке, черном платке, через плечо перекинут доильный аппарат. Она несет еще одну весть.
 - На ферме скончалась Леонора, женщина в расцвете лет, но с вредными привычками.
Старухи сидят на расстеленном одеяле под деревом. Старухи жуют яйца и огурцы, водой из пластиковых баллонов запивают:
- Ну, туда ей, видать, и дорога.
- Б***ища, клейма негде ставить, - соглашается тетка у которой доильный аппарат.
Мальчишки подъезжают на велосипедах. Старухи машут на них руками:
- Ну-ка отседа. Кыш, кыш.
Лошадь жует лопух. Дед Егор в телеге спит. Чем ближе к вечеру, тем жалобней и распевней старушечьи речи. Вскоре женщины и старухи переходят на пронзительный плач над Аленушкой. Дед Егор, проснувшись, тоже смахивает слезу. Лошадь перестает жевать. Ноздри ее расширяются, она вот-вот тоже заплачет.
Подошедшие зеваки тоже проникаются, морщат лица, корежат. Вдруг раздается плач маленькой девочки. Рвуще-ревущий.
Голос тетки из толпы:
-Ну, ты, чо, маленька. Это не по-правде все. Понарошку. Кабенятся бабки.
Плач старух перекрывает все:
- ...Ой, милая ты моя сестрица-а-а-а!
Ой, на что ты меня оставила-аа-аа.?!
Ой, забери ты меня с собо-о-о-й!
Чтобы небо я не копти-и-ла,
Чтобы землю я не топта-а-ала! Ой...
Слезы у старух настоящие, носы хлюпают. Но постепенно бабки приходят в себя:
- Вот, также и тебя, Дунька, снарядим и поплачем.
- А поди тебя первую?
- Да, я бы, может, не отказалась... Но кто те потом безмен отдаст? Э-э-э-х! Минутка горькая настала, Аленка, ты меня прости-и-и-и! Тебя я больше не увижу на ентой жизненной пути!..
Общий план. Старухи плачут над тряпичной куклой, лежащей под деревом. Тряпичный, набитый лопухами Степан, привалившись к дереву, стоит. То и дело падает. Старухи водружают его на место.
Баба Галя командует:
- Все, аллес. По домам.
Кукол уносят с собой. Идут, утирая кулаками лица. Телега скрипит в темноте.
Утром те же на том же месте. Постепенно собирается народ. Слез уже совсем мало. Слезы заменяет смех. Последующие действия напоминают разгульный карнавал. Скоморошество. Дурдом. Одна маска последовательно сменяет другую. Почти полсела ряженные. Но все происходит как бы случайно, неожиданно.
Приходит “поп” со своей “матушкой”. Поп “окуривает” покойницу старым чайником. В чайнике дымовуха из теннисного шарика. Поп “причащается” самогоном... Подкатывает женщина в юбке, едва прикрывающей зад.
Женщина: - Ага. Из Москвы я. Зовут Софья Лорен.
Немедленно она исполняет танец живота перед “усопшей”. Музыка из телефона.
Поминает стаканом самогона. Говорит:
- Хороните ее скорей, мне дружок ее, Семенушка приглянулся!
Из репьев вылетает страшная, ряженая Волхва. Пытается распугать всех веником. Затем появляется Болотница. В одной ночной рубашке, в ластах на ногах и с рыжими волосами торчком.
Болотница идет к ручью, который течет недалеко от места плача и валится в воду.
Приносят куклу Леонору (бабушки сшили ее за ночь). Баба Дуня лезет доярке Леоноре в карман своего, а теперь леонорина фартука, и обнаруживает там... резиновую насадаку, которая надевается во время доения корове на титьку.
Баба Дуня:
- Позаботилися мы об тябе, вот это (задумывается) штукенцию с тобою в гроб положим, чтоб ты там не скучала по любимому занятию.
Все смеются.
Постепенно выстраивается траурная процессия. Импровизированные гробы из сельскохозяйственных тачек с одним колесом. Впереди тетки – одна с баяном, другая с гармонью. Рвут, растягивают. Сзади отвешивают соленые шутки мужики, двигаются по селу, собирая все новых и новых людей. Зрители превращаются в участников. Кто-то оставляет на обочине машину, вылезает и следует в процессии.
В последний момент подбегает мужик с чемоданом. У мужика накрашены брови. Шляпа на макушке. Белый парик. На ногах сапоги болотные.
Кто-то из толпы:
О, братец Аленушкин… пожаловал. Антошка
Антошка кричит:
- Поезд опоздал. Не успел я, не успел тебя спасти. Ой, сестренка. А не осталось ли чего ценного от нее? Наследства какова?
В него летят калоши. Женщины скачут за ними на одной ноге.
Поле ржи. Пацаны на велосипедах. Их не допускали до действа все дни, а теперь кидают им кукол. Мальчишки с азартом начинают разрывать Строму! Срывают с нее одежду, по соломинке, по травинке рвут ее. Всю потрошат, кидают. Лохмотья и травы летят по ветру... Старухи кричат: «Сритесь, сритесь, бесенята, будет вам ужо мертвец».
Палящее солнце над головой, зеленые стебли ржи полосками уходят к перелеску. Невидимые жаворонки.
Старухи выпивают по стопочке, забирают только голову Стромы.
Все поворачиваются, не дойдя до кладбища, и идут в деревню.
В толпе от случайных приезжих слышатся слова «цирк» и «звездец» на русский манер . Далее – гул. Все говорят. Каждый о своем. Гармонь и баян играют, не переставая.
Дед Егор в телеге на лошади позади всех.
-Куды торопится? Я третий год кадированный. Каждый год думаю, а не последняя ли это моя Строма? Раньше, чай, ой как чудили. До того весЯло было. Зачем хоронят? Весну хоронят. Чем больше скабрезности, мата и издявательств – тем чище потом у всех душа. Все гадости свои люди как будто хоронят вместе с ней, со Стромой. Ведь побеждатся не вясна, а все пороки человеческие, которы переносятся на этих кукол. Кончина тут не конец Стромы, а новой жизни начало. Во как! Лучшей, чем была будет потом жизнь-то. Никто не верит, но все все равно недеются, ети яго корень.
В деревне прямо на траву накиданы половики. Разноцветные. Везде костры. Тарелки с угощениями. «Селянка», тушеная капуста со свининой, сыры домашние, колбасы, рыба, картошка, квас. И, естественно, все угощают друг дружку своим самогоном. Едят. Песни, матерные частушки, пляски под гармонь. Местные гармонисты поют песни своего сочинения о родном селе, о матери, о любви. Чуть поодаль, в песочнице взрослые и дети играют «в денюжку», где одной монетой вышибается другая.
Два человека по виду не деревенские, отделившись от толпы, стоят со стаканами в руках.
Один другому:
- Это какой-то флешбэк. Я откуда-то помню такое, не событие, а ощущение. Точно это ощущение детства.
- А ты лупани еще стакашок.
Первый, не обращая внимания:
-В городе, когда пьешь, нет такого ощущения. А тут – легко и рыдать хочется. От трэша этого и ощущения счастья. За счет того, что все хорошо отыгрывают свои роли, и очень уверены в смысле — за счет этого создается авторитетное поле, которому зритель вынужден подчиняться. Интересно как. Абсурд и гротеск здесь уже не жанры, а просто апелляция к норме.
Второй прилег на травку и говорит:
- Когда все разденутся догола и начнут танцевать, разбуди меня.
Баба Галя, идет с бабой Шурой по сумеркам. Шум гулянья остается позади. В руках у бабы Гали кукольная голова.
- Глянь-ка ковш -то ныня без звязды одной. Как быт рассохся, что ли? Большой-то ковш?
Баба Шура задирает голову:
- Уй, шею не своротишь. Да где, все на месте. Эт ты стопарик лишний опрокинула, вот те и вержится.
- Все-таки вредная ты старуха, и Коляшу маво соблазнила, стерва.
- Нашла че вспомнить. Эт када было-то?
- Но было жа?
- Не стерся у тваво Коляши. Эх, каки времяна были. На кого тут все оставим?
- Да ты ядрену бомбу переживешь, Шура. А Ковш все равно рассохся. Дожжей не хватат. Вот и эту мы Стромушку проводили. Шура, а ты боишься помирать?
- Если быстро, то нет.
- Вот и я так. А мои приезжают тут, поехали в город, поехали в город. Че я там не видала-то? А Строма, а земля, сколько я ее унавоживала? А дом? Не нужны, говорят, твоя земля и дом нам. А я взяла и сказала: «Проклинаю вас во имя Луны». Целую неделю дочь звонила, спрашивала, не захворала ли я, и че я вообще имела в виду. А я просто ляпнула, пошутила.
Смеются.
Баба Шура:
- Давай башку-то ее сожгу в печке.
- Не дам, твою Строму сошьем, делай с ней че хошь, а эту голову я в огороде на палку повешу, пусть тебя сослепу пугат и коршунов, - усмехается хозяйка нынешней куклы.
Баба Шура:
- Ладно. Вот и дошли.
Баба Галя:
- Чмоки-моки. Разбиваю керосинку об твой шарабан.
- Че говоришь?
-Люблю, говорю, тебя, дуру.
- Не кисни там, давай. Слышь коза орет? К дождю, небось. Или козла просит...
Уходят. Голова Стромы остается лежать на скамейке перед домом бабы Гали.
Голова смотрит в небо. Из-за кладбища появляется дымная большая Луна.