Живёт уходящий август. Повесть. Глава 3

Лес стоял по-прежнему тихий, спокойный своей величавой красотой. Пронзительно искрящийся снег всё также резал глаза, и от застывшей на морозе тишины начинало давить на уши, в голове стоял лёгкий шум, словно от всё время приближающегося и невидимого поезда. Он всё усиливался и усиливался и становился просто невыносимым, и тогда начинало темнеть в глазах. И чтобы остановить этот накатывающийся гул, хотелось что есть мочи закричать. Но тут в лесное безмолвие врывался лёгкий стук дятла по сухостоине, и шум в ушах быстро удалялся и пропадал совсем. Лес светлел и обвораживал вновь своим уверенным спокойствием, верностью, своей надежностью и непогрешимостью.
     Сергей всё шёл и шёл в глубь леса, не обращая особого внимания, в какую сторону направляется, шёл по какому-то внутреннему наитию к знакомому с детства березняку, к Долгишихе, где в тот август они вдвоём с Надеждой собирали грибы. В голове закружились её слова: "Как здесь прекрасно! Я хотела бы жить в этом доме..." "Смешная, смешная Надька! Ты же ещё совсем ребёнок. Зачем ты выходишь замуж? Зачем? Подожди немного. А чего ждать?  И кого ждать? Тебя, что ли? Но ты же сам не пошёл ей навстречу. Сам обманывал её и не однажды. Чего же ты теперь хочешь? На что ещё надеешься? Ты всё потерял по своей глупости!"
     Вскоре он вышел на Большую просеку. Интуиция его не подвела и на этот раз. Он сошёл в примыкающую к ней тропу и быстро зашагал к Долгишихе. Лыжи пошли легче под уклон. Сергей остановился. Впереди березняк уходил вниз. Там был овраг, в котором петляла безымянная лесная речка с глубокими бочагами, где водились, по рассказам Шурки Огурцова, щуки, а за ней проглядывалась большая поляна.
    "Зачем я сюда пришёл? Это так далеко от дома. Сколько же времени?" Он привычно оттянул левый рукав кителя, часов не было, забыл надеть. Глянул на видневшееся сквозь вершины берёз солнце, пытаясь по нему определить время. Оно стояло по-зимнему низко над землёй. По его мнению, было в пределах часа, а, может, чуть больше. "Что же дальше? Идти назад? Но зачем? Зачем возвращаться к тому, чего уже нет, что навсегда потеряно? 3ачем?"
     От долгого стояния стали зябнуть пальцы рук, начало слегка пощипывать нос и щёки. "Надо идти. Иначе можно замёрзнуть. Жив ли тот дом?" Он спустился по нехоженой и засыпанной тропинке в дол и вскоре поднялся на другую сторону. На пригорке стоял погружённый в мёртвенный сон одинокий дом с заколоченными окнами, с усыпанной инеем берёзой около крыльца. Дом был цел, дом был пуст. Он стоял на распутье. Он не мог жить без людского тепла, ещё надеясь, что к нему придут люди, оживят его, но это была пустая надежда, ему была уготована другая участь – сгнить в одиночестве, уйти в безвестность.
     "Надька! Давай будем здесь жить! Ты же этого хотела – жить в этом доме. Ты слышишь? Хотела! Отремонтируем этот брошенный дом, затопим печь, и он оживёт. Оживёт от нашего тепла, от твоего смеха, от нашей любви..."
Сергей остановился около засыпанного снегом крыльца, закрыл глаза и застонал словно от невыносимой боли. В ушах снова стало стучать. Он не выдержал и закричал: – Э-ге-гей!
     Эхо прокатилось по долу, с невдалеке стоящих ёлок посыпался снег.
     – Есть тут кто-нибудь живой? – снова пронеслось над долом.
     Эхо уходило и затихало в глубине леса. Никто не отвечал.  Только протяжно кто-то завыл в стороне. "Волк? – мелькнуло в сознании. – Не может быть. Это показалось". Сергей встряхнулся, стал переходить через речку. Одна лыжина провалилась в снег и стала уходить вниз. Он покачнулся, почувствовав, что сейчас упадёт, и схватился за ветку ольхи, обрушив на себя комья снега. Подтянувшись за ветку руками, вытащил лыжи из глубокого снега, поднялся на берег, отряхнулся, стал осматриваться.
     Всё было спокойно. Тишину леса никто больше не нарушал. "Всё хорошо. Всё будет хорошо". Он оглянулся назад, посмотрел внимательно на дом. "Он заперт? – возник неожиданно вопрос. – Да-да, на двери висел замок. Это точно. Хозяин, значит, где-то всё же есть. Только он
бросил своё жилище. Может, правда, занять его?  Пока ещё не поздно, вызвать Надежду сюда? Ведь она, видимо, ещё не расписалась с ним. С ним... Почему именно с ним, с моим тёзкой?  Почему?" Он зажмурил глаза, опёрся на палки и забылся...



     Сергей стоял на капитанском мостике и смотрел вперёд. Пароход с пустой баржой шёл ходко вниз по Волге, оставляя за собой шлейф дыма. Почувствовав небольшой озноб, он спустился в машинное отделение. На вахте стоял Трубников. Сергей махнул ему рукой, подошёл к главному распределительному щиту, стал смотреть на показания приборов. Напряжение было чуть больше положенных 220 вольт. Он покрутил ручку регулятора, поставил на норму. Затем проверил сопротивление изоляции электрооборудования.
     – Всё отлично! А ты боялся, – проговорил так, чтобы Николай не услышал, и усмехнулся.
    Боязнь к генераторам, двигателям, регуляторам и разным щиткам, возникшая у него сразу при появлении на судне, стала понемногу проходить. Но он ещё побаивался всего электрооборудования, хотя оно и было не очень-то сложным, как ему сказал Соловьёв, и с ним запросто можно справиться. Поверив в это, Сергей почувствовал небольшую уверенность. Но всё равно его постоянно пугала мысль, что будет, если вдруг выйдет из строя генератор, да ещё на ходу?  "Авария? Это же кошмар! Что я буду тогда делать? Как устранять поломку?"
    Эта мысль приводила его в полное уныние. Он ведь так и не успел, как следует, разобраться с генераторами и аккумуляторами – всё возился перед началом навигации с машинистами. И только за день до отбытия в рейс на пароход пришли заводские электрики, и Сергей вместе с ними просмотрел почти всё оборудование, проверил его работу, подчистил коллекторы в генераторах и двигателях. Всё, в общем-то, работало нормально. Новиков подписал акт о полной готовности, но окончательно не успокоился.
     Что бы ни говорил Соловьёв о несложности, а Новиков почти не знал этого самого электрооборудования, разбираться в нём было некогда, да и не с кем, к тому же схемы все были давно потеряны. Если что случится, действовать придётся почти вслепую.
     Новиков походил немного по машинному отделению, затем прошёл в котельную, сразу обдавшую его жаром работающего котла, и быстро поднялся оттуда наверх, встал около борта.
    – Любуешься красотой природы? – спросил проходивший мимо старший матрос Владимир Кутняков.
    – Любуюсь, – нехотя ответил тот.
    – Любуйся, любуйся, – проговорил матрос и пошёл вразвалочку на корму.
    Сергей посмотрел ему вслед. Был он среднего роста, крепко сколоченный. В общем-то, нормальный мужчина. Но почему-то он сразу не понравился Новикову, внешним видом, что ли. Шишковатый лоб, широкий нос, глубокие маленькие глаза, угрюмость во взгляде – всё это как-то отталкивало и даже настораживало. Он почти ни с кем не вступал в разговоры, никогда не смеялся над шутками ребят и не шутил сам. И вообще, был очень замкнут. Из разговоров с ребятами Сергей узнал, что Кутняков женат, у него есть сын. Причём, жена – красивая женщина, и не всё у них в жизни ладится.
     Новиков отвёл от возившегося с канатами Кутнякова взгляд, вновь начал смотреть на проплывающий мимо берег Волги. А мысли уже неслись туда, в Дзержинск, к ней.
     "Неужели это правда? Да это вообще чёрт знает что! Первый рейс – и в Дзержинск. Уму непостижимо! Судьба? Или просто везение? Надя, Надя... Ты, наверное, и забыла меня. Ведь мы столько времени не виделись с тобой. Нет, не может быть! Ты меня любила, такие писала письма. Разве можно всё это забыть? Два года прошло от последней нашей встречи. Два года! И сколько всего было за это время! Надя, как ты там живёшь? Чем дышишь, мой милый человечек?
     О, как я перед тобой виноват, Надя, как виноват. Простишь ли ты меня? Ведь ты добрая и хорошая девушка. Ты меня должна простить, даже не меня, а мою глупость. Как же я был всё-таки глуп! Бог ты мой! Какого человека чуть не потерял. А, может, и потерял? Может, она и не хочет новой нашей встречи? У неё, наверное, есть парень, которому она верит и которого очень любит. И вот я прихожу к ней. Всё у неё рушится. Зачем ей приносить зло? Она этого не заслужила. А как же мечты? Во имя чего те воображаемые встречи? Для чего, в конце концов, я ехал сюда, на Волгу? Для чего?! Чтобы встретиться с ней, обязательно встретиться. Имею же я право на счастье? Имею! Сомнений быть не может".
    Сергей почувствовал, что изрядно продрог, и спустился к себе в каюту. Не раздеваясь, лёг на койку и вновь погрузился в мечты. Вспомнилось, как в те светлые дни и ночи августа они вдвоём мечтали о будущей прекрасной жизни, о тёплых встречах друг с другом. Но так ли всё будет? В своём воображении он начал рисовать предстоящую встречу.
    Вот он находит её дом, робко стучит в дверь. Её открывает мать и удивлённо смотрит на гостя.
    – Здравствуйте, – заикаясь, произносит он. – Ему отвечают. – Веткины здесь живут?
    – Да, здесь.
    – А... Надежда... дома?
    – Надя! – зовёт её мать. – Иди сюда. К тебе пришли.
    Из комнаты выходит она и непонимающе смотрит на Сергея.
    – Здравствуй, Надя, – здоровается он.
    – Здравствуйте, – отвечает она холодно. – Но я вас не знаю, – поворачивается и уходит в свою комнату.
    Он стоит и смотрит на покачивающиеся шторки двери, скрывшие её, и молчит, туго соображая, что же надо делать. Потом поворачивается и, склонив голову, уходит. А вслед ему всё несётся и несётся её голос: "Я вас не знаю... Вас не знаю... Не знаю..."
    "Неужели будет такая встреча? Вполне возможно. И винить здесь надо только себя. Да, только себя и больше никого. И это правда! Жестокая, но справедливая правда".

     На Центральном руднике их баржу сразу поставили под погрузку, и плавучий кран начал бросать известняк в трюм. Сергей с капитанского мостика с интересом наблюдал, как из ходов горы выезжали самосвалы с минералом, как они разгружались на берегу и возвращались назад, уходя под высокий берег Волги, на котором стоял маленький посёлок. Насмотревшись вдоволь, пошёл в кормовой отсек к ребятам. Жадов отдыхал после вахты. Сергей предложил ему прогуляться. Тот согласился. Они предложили Котову составить им компанию, и все вместе направились в посёлок. Клуб был на ремонте, улицы пусты – идти совершенно некуда. Они немного походили по посёлку и направились к берегу. Баржа почти была загружена.
     Ночью "Наука" отошла от причала. Сергей ничего не слышал, спал как убитый, выполняя своё первое заветное желание – отоспаться. Он так крепко спал, что не проснулся даже к завтраку. И когда хмурый вошёл в кают-компанию, служащую и столовой, и красным уголком, там уже никого не было. Постучал в окошко камбуза.
     – Проснулся, соня, – недовольно откликнулась Ухова и выставила в окошко стакан холодного кофе с молоком и бутерброд с маслом. – На ешь.
     – И это всё? – искренне удивился Новиков.
     – Всё. Это завтрак, – насупилась та. – А в следующий раз и этого не получишь, если будешь так долго спать. – Она помолчала. – А хлеба можешь ещё брать. Не жалко. Ло обеда потерпишь. Только смотри не прости его.
     – Не просплю, – буркнул тот, быстро проглатывая бутерброд.
     Выпив кофе и прихватив с собой пару кусков хлеба, спустился в свою каюту, лёг не койку, стал прислушиваться к судовому шуму.
     Было слышно, как сзади слабо ухали паровые машины. Сергею даже показалось, что он слышит, как спокойно гудят электродвигатели. Под этот ровный шум снова уснул, но обед уже не проспал. Пришёл в столовую, когда почти вся команда была в сборе. Поели молча. Сергей вышел, почувствовав, что не дюже утолил свой голод. Хорошо хоть хлеба разрешали брать вдоволь. В училище и тот был по норме, особенно белый. Хоть и был тот пополам с кукурузой, но казался таким вкусным, что хотелось есть и есть его. А горожане и такого не видели, ведь им, чтобы купить булку белого, приходилось с ночи занимать очередь к хлебным лавкам.
Капитан и механик не беспокоили Новикова, предоставив ему пока полную свободу. Он спускался в машинное отделение, осматривал генераторы, двигатели, заходил на капитанский мостик посмотреть щиток сигнальных огней, а остальное время проводил или у себя в каюте, или у ребят в кормовом отсеке. Так и шли первые навигационные дни его жизни.
    "Наука" с гружёной по самую ватерлинию баржой вверх по Волге шла тяжело. Сергей выходил из каюты, поднимался на капитанский мостик и любовался красотой волжских берегов. Последние дни апреля стояли тёплые. Уже чувствовалось дыхание недалёкого лета, и чем-то радостным и праздничным отдавали развевающиеся на лёгком ветерке красные флаги, вывешенные на домах проплывающих мимо сёл и деревень. Приближался Первомай.
    Зашли в Задольный. Вся свободная от вахты команда разбрелась по посёлку. Сергей тоже сошёл на берег и направился к дому Соколовой. По пути одолело сомнение – а стоит ли идти? Но всё же решился и зашёл к ней. Галина спала, пришлось её разбудить. Он подождал, пока она оденется, и они вместе вышли из дому и направились к набережной. Разговаривали о разных пустяках, об её учебе. У неё скоро экзамены. Сергей, пожалуй, из вежливости поддерживал с ней разговор. Мысли неслись совсем в другом направлении. Галина больше его не интересовала, и
гулял он сейчас с ней просто ради приличия, не решаясь сказать правду. Но она, видимо, почувствовала это, сухо простилась и ушла, на прощание сказав, чтобы он её не провожал. "Что ж, может, так и лучше. К чему нам это всё".
    От причала отошли вечером. Вновь были слёзы на глазах, вновь махали платками. Сергей смотрел на остающийся за кормой берег и, как ни странно, искал глазами Галину. Она стояла в одиночестве на возвышенности между двух сосен и грустно (так показалось Сергею) смотрела на удаляющийся пароход. Новикову стало жалко её, даже в горле запершило и на глазах выступили слёзы. "В чём ты виновата? Ни в чём. Ты меня прости, Галка, но иначе я не могу. Другая во мне живёт, совсем к другой стремлюсь и надеюсь на другую. Прости меня, Галка. Ты хорошая девчонка, но я просто не могу иначе, не могу!"

     Первого мая Сергей проснулся от непонятного волнения и от бегающих по каюте солнечных зайчиков. Выглянул в иллюминатор. Было чудесно. Около корпуса судна тихо шумела вода, внутри ровно гудели машины, отражаясь от слегка рябившей воды, слепило глаза яркое солнце. Наступил праздник, хороший весенний праздник – Первомай. Сергей вспомнил, как в прошлом году маршировал в колонне курсантов по нарядным улицам города, ставшего таким дорогим за два года учёбы в училище. Он любил ходить строем, жила в нём какая-то воинская жилка, непонятно откуда взявшаяся, ведь все его предки были крестьянами. Строгие шеренги шагающих курсантов всегда волновали его, заставляя подтягиваться, чётко держать ногу. В колонне он всегда стремился встать с правой стороны, чтобы искоса наблюдать за горожанами, которые постоянно с добрым чувством смотрели на них, в общем-то, совсем ещё пацанов, надевших форму курсантов речного училища, которой очень гордился.
     "Сегодня тоже второкурсники выйдут на праздничные улицы, но не будет там нас. Да и вообще, теперь вряд ли когда придётся пройти строем по городу в праздник. Май и ноябрь мы на практике будем. А жаль. Хотя бы ещё раз пройти строем".
     Он встал, сделал небольшую зарядку, умылся и пошёл в красный уголок. Там за     – С праздником вас, дорогие товарищи! – поприветствовал.
     – Тебя тоже, – нехотя за всех ответил Кутняков, прожёвывая бутерброд с маслом.
     – Что-то вы все невесёлые, а ведь сегодня 1 Мая – праздник, – Сергей грустно улыбнулся.
     – Ну и что? Кому, может, это и праздник, – снова ответил Кутняков, – а нам работа. Так что садись к столу и давай пей кофе.
     – Нет. Как же так? – возразил Новиков. – Надо праздник отметить, а иначе, что это за 1 Мая.
    Он подошёл к бачку с питьевой водой, зачерпнул через верх полную кружку.
– Ну, за тех, кто на суше. Выпейте и вы там, на берегу, за тех, кто на воде, – и чуть ли не залпом выпил воду.
    – Молодец, – похвалил его капитан. – Теперь тебе и кофе не к чему. Валя, – обратился он к коку, высунувшейся из окошка, – давай-ка мне его порцию.
    – Не-не-не! – запротестовал Сергей. – Мне одной кружки мало. Я ещё и кофе выпью.

Новиков взял на выдаче стакан, бутерброд и жадно стал есть. Ребята, позавтракав, молча поставили на окошко стаканы и разошлись. Торжественная часть на этом закончилась. Сергей, покончив с завтраком, спустился к себе в каюту. Настроение было не очень раздничное. "Ничего, завтра будем в Дзержинске. Там уж отметим поинтереснее. А то, что это за праздник?"
     Эту ночь он спал очень плохо. Можно даже сказать, что вообще не спал, только моментами проваливался в вязкое забытьё. В сознании крутились отдельные слова, непонятно кем сказанные, мелькали лица ребят из училища и команды, вспыхивали неяркие краски тех десяти дней августа, которые провели вместе с Надеждой в неудержимом и искреннем веселье, в неповторимой, по-детски чистой дружбе.
     От воспоминаний и неясных предчувствий начинало ныть сердце. В воображении возникала коротко подстриженная головка Надежда. Её улыбка манила к себе. Он открывал глаза, осматривался по сторонам, прислушивался к шуму машин и снова погружался в вязкую дремоту. И опять мелькала она, Надежда, уже со слезами на глазах в отъезжающем из Ёлнати автобусе. А он, как и тогда, стоял, спрятавшись за куст, охваченный слабым и непонятным чувством, ещё никогда не возникавшем в нём до этой встречи. В голове закружились и мысли, пришедшие тогда.
    Она плакала, не стыдясь окружающих. А он смотрел на неё и не понимал до конца – что же с ней? Правда, мелькнула шальная догадка – "неужели она влюбилась в меня? Нет, не верю. Такого просто не может быть! А для меня это что? Очередное увлечение, которое пройдёт, стоит лишь скрыться в поднявшейся пыли автобусу? Или нет?" Этого он не мог понять сразу да и потом, когда шли от неё письма, полные слов нежности и любви, тоже не осознавал всего, даже не верил им, сомневался в их искренности.
    "Не может быть, чтобы она так любила меня". Он просто не понимал ещё всего, не верил счастью, которое шло совсем рядом с ним и которое билось в глухую стенку его отчуждения, не в силах проникнуть в его ещё не созревшую для великого чувства душу. И ворвавшиеся после того лета училище и город просто ошеломили новизной красок, остротой ощущений (этого не было, когда приехал на первый курс), вовлекли его в незримый поток шумной суеты, оттолкнув прочь и смяв нежное, воспитанное вместе с шумами листвы, цветом васильков, запахами цветущих лип чувство, навеянное всей деревенской жизнью. И в этот момент было напрочь смято то слабое чувство, которое зарождалось в нём в те десять дней и ночей августа.
    Он поспешил спрятать в себе эти чистые родники, чтобы не казаться среди ребят, выросших в городе, размазнёй, проще говоря – "деревней", каким был на первом курсе, и напустил на себя маску циника, прожжённого человека. Он, как, пожалуй, никто другой из их группы, спешил стать взрослым, спешил оттолкнуть быстрее неповторимое детство и вместе с ним те августовские дни и ночи. И письма, её искренние письма читал друзьям и вместе с ними смеялся над её глупыми, как считал, чувствами. Это было подло. Сейчас он это вполне осознал, но тогда был просто слеп и глуп. Тогда для него существовали только Рыжие глаза, только они, о чём и написал Надежде, нанеся ей крепчайший удар, от которого рушатся стены даже самого прочного замка. А тут было лишь хрупкое строение на некрепких и ненадёжных опорах.
     Веткина долго тогда не могла прийти в себя от такой жестокой правды, но потом прислала письмо. И в нём Сергей даже и не уловил той слабой её веры в справедливость, в то, что ещё можно что-то изменить, не уловил главную мысль, что только она, Надежда, может дать ему то, чего ищет, чем болеет. Но он ничего не понял, просто, видимо, не в силах был ещё понять. Да и было не до того. Перед ним стояли только одни единственные Рыжие глаза, только в них он смотрел, только на них надеялся.
     Когда переписка с Веткиной оборвалась, не особо и расстроился. А вскоре Галка, эти неповторимые Рыжие глаза, ушла от него. Она просто бросила его, найдя себе другого парня, более интересного, не связанного законами курсантской жизни. И вот после этой встряски (он очень тяжело переживал разрыв) Сергей понемногу начал осознавать, что только Надежда, его милая Крошка – единственный человек, который мог бы понять его бунтующую душу, часто ошибающуюся, осознал, что только она могла пожалеть его, успокоить, придать сил. Он всё это хорошо осознал, но не решился сделать первый шаг – было невыносимо стыдно перед ней. Сергей так и не попытался тогда возобновить оборвавшуюся переписку, ждал какого-то толчка извне, проще сказать, ждал удобного случая. И, видимо, судьба пошла ему навстречу.

     Пароход всё ближе и ближе подходил к намеченной цели. На "Науке", несмотря на праздник, всё шло своим чередом. Менялись на вахте машинисты и рулевые, сменяли друг друга капитан и механик с помощниками. Только Новикову некого было сменять и его никто не поднимал на вахту. Электрик на судне один. Он отвечает за своё хозяйство круглые сутки.
     Утром Сергей поднялся на капитанский мостик, осмотрел щиток сигнализации, спустился в машинное отделение, заглянул в коллектор генератора, подрегулировал напряжение в сети, а затем прошёл в красный уголок. Там сидел за столом капитан, около него крутились ребята. Новиков поздоровался.
     – А, Сергей, – приветливо откликнулся Белый. – Иди сюда. Распишись-ка вот    Электрик расписался, капитан протянул ему деньги, тот недоуменно посмотрел на Белого.
     – Что? Зарплату не хочешь получать? – засмеялся капитан.
     – Зарплату?
     – Ну да. Зря что ли мы тут работаем, – вновь засмеялся Николай Федорович.
Сергей взял деньги, поблагодарил капитана и отошёл в сторону. "Первая получка. Вот здорово! Вот они лежат у меня на ладони честно заработанные тридцать два рубля. Ура! Я уже самостоятельный человек. Сам заработал деньги и могу истратить их на что угодно. Как это здорово!"
    Он спустился к себе в каюту, разложил на столе шесть пятёрок и два рубля, погладил их и рассмеялся от охватившей его радости. А потом собрал аккуратно и положил в чемодан.
     "Наука" подходила к Горькому утром. Сергея охватило сильное нетерпение. Скорей бы в Дзержинск! "Как там Надежда? Как она меня встретит? Может, уже вышла замуж? – вдруг испугался и сразу же отогнал эту мысль. – Нет, этого быть не отутюженные форменные брюки, куртку и гюйс, внимательно осмотрелся в зеркале – форма шла ему, знал это – и поднялся на капитанский мостик, стал вглядываться в постепенно появляющиеся трубы заводов, жилые дома молодого ещё города химиков.
     Как только толкач подошёл к стенке порта и матросы подали швартовы, все свободные от вахты ребята стали прыгать на берег.
    – Куда?! – вдруг послышался голос капитана. – А ну назад!
    Парни в нерешительности замялись, начали нехотя залезать на борт "Науки".
    – Вы что, не знаете дисциплины?! – напустился на них Белый.
    – Так пришли же... – неуверенно начал оправдываться Котов и сразу же осёкся.
    – Ну и что, что пришли? Почему не спросили разрешения?
    – Капитан, к чему это? – небрежно бросил Клименко. – Мы же в порту и свободны от вахты. К тому же сегодня праздник.
    – Ну и что? Вы кто – команда или так – сброд какой–то? – Белый чуть помолчал. – Везде должна быть дисциплина. И к тому же у меня есть имя.
    – Николай Фёдорыч, нам скоро на вахту, – стал говорить извиняющимся тоном Жадов. – Разрешите отлучиться на пару часиков?
    – Вот так-то лучше, – сразу подобрел Белый. – Идите. Но смотрите, чтобы всё было в норме. Не напивайтесь. Не хватало мне ещё неприятностей из-за вас иметь в первый рейс.
    – Ну что вы, Николай Фёдорыч, – заговорили все сразу. – Разве можно так?  Всё будет в порядке, – и устремились в ближайшую улочку, ведущую в центр города.
Парни предложили для начала заскочить в какое-нибудь кафе, чтобы малость подкрепиться, а затем уж и идти осматривать город, но Сергей отказался.
    – Я поеду к ней, – решительно заявил.
    – Смотри, не пожалей, – усмехнулся Котов, и они пошли дальше, оставив друга около трамвайной остановки.
    Сергей не знал совсем, в какую сторону ему ехать, и стал расспрашивать стоявшего рядом подвыпившего мужчину. Тот путано начал объяснять, махая рукой в одном направлении. И как только подошёл трамвай, Новиков сел в него и поехал в указанную сторону.

Дом Веткиных нашёл сразу. Сердце сумасшедше забилось, когда подошёл к нему, ноги буквально отказывались сделать ещё несколько шагов. Сергей стоял на одном месте и с огромным волнением смотрел на этот небольшой и не очень новый пятиэтажный дом, стоящий торцом к главной улице города, улице Ленина.
     "Здравствуй, Дзержинск! Здравствуй, Надя! Как ты живёшь?  Хочешь, чтобы я к тебе зашёл? Скажи только одно слово "да", и я к тебе приду. Ну, скорее же скажи. "Нет?" Почему "нет"? Ты не хочешь этой встречи? Ты её просто не хочешь или боишься её? Боишься будить в себе те далёкие воспоминания, те неповторимые дни и ночи августа, нашего с тобой августа? Скажи прямо – "да" или "нет". Не мучь меня! Август, август... А что было потом... О, какой же я идиот!"
    Он чуть не застонал от охватившей его боли, на глазах навернулись слёзы. Сергей зажмурил глаза, повернулся и пошёл назад, сам не понимая, что делает, от чего уходит. Резкий визг тормозов сбоку вывел его из оцепенения. Он вздрогнул и остановился.
    – Ты что, лягушатник, лезешь под колёса! – накинулся на него водитель "Москвича". – Жизнь что ли надоела? Так иди лучше топись, чтобы людям за тебя не отвечать!
    – Извините, – буркнул Новиков, шагнул на тротуар и решительно направился к дому Веткиных.
    Их квартира была на первом этаже. Сергей быстро нашёл её по номеру. Кнопки звонка в полумраке подъезда не заметил, поэтому постучал по оббитой дерматином двери. Никто не отозвался, видимо, не услышали слабый стук. Он надавил на ручку двери, она подалась и открылась. Сергей робко шагнул в квартиру.
    – Веткины... здесь живут? – срывающимся голосом спросил небольшого роста полноватую женщину, стоявшую с кастрюлей в руках в маленьком коридорчике.
    – Да, – ответила та однозначно, с любопытством рассматривая вошедшего курсанта.
    – А Надя... дома?
    – Нет.
    Сергей не знал, о чем ещё спрашивать, стоял в растерянности около раскрытой двери и молчал.
    – Да вы заходите в комнату, – приветливо предложила женщина. – Что здесь-то стоять?
    Он зашёл следом за ней в комнату, выходящую окном во двор, стал осматриваться. Комната была светлая, чистая, с небогатым убранством. На кровати около стены спал, тихо похрапывая, мужчина.
    – Садитесь, – предложила ему стул женщина. – И давайте познакомимся. Я мать Надежды – Валентина Фёдоровна, а это муж, – показала она на кровать. – Он сейчас отдыхает. Сегодня ведь праздник, – как бы оправдываясь, проговорила она и немного смутилась. – А вы, наверно из Ёлнати?
    – Да, Сергей... Новиков.
    – А я-то смотрю, что-то вроде знакомый. Сергей. Да, Сергей. – Веткина вздохнула, задумалась на минутку. – А Надя куда-то ушла. Но скоро должна прийти. Если есть время, подождите.
    – Да время есть, – ответил просто Сергей.
    – А вы сюда как – по делу или навестить кого? – поинтересовалась Веткина.
    – Да как вам сказать, – замялся он. – В общем-то, случайно попал. Я сейчас на практике. Пароход пришёл сюда, вот я и зашёл к вам.
    – Ну и правильно сделали, Надя будет рада. – Она чуть помедлила, а потом спросила: – А вы давно с ней не виделись?
    – Давно, – Сергей вздохнул. – Целых два года.
    – Ну, это не так уж и много.
    Он пожал плечами и ничего не ответил. Волнение, охватившее его, всё ещё не проходило. На следующие вопросы матери Надежды отвечал почти машинально, совсем не вдумываясь в их смысл. Его всё время мучил один и тот же вопрос – как она его встретит? "А вдруг придёт с парнем? Как быть тогда? Встать и уйти?"
Открылась входная дверь, и в комнату вбежала улыбающаяся Надежда.
    – Новиков? – воскликнула она и застыла на месте, поражённая такой неожиданной встречей. – Откуда ты взялся?
    Сергей словно потерял дар речи, встал со стула, снова сел.
    – Да вот, проездом, – наконец выдавил из себя и начал вытирать вспотевшие вдруг ладони о брюки.
    Надежда, немного придя в себя, подошла к нему и протянула руку.
    – Ну, здравствуй, Новиков... Серёжа.
     – Здравствуй, Веткина... Надежда, – непроизвольно повторил он.
     – Не верится, ей-ей. Как же это ты сюда попал?
     – Да так и попал. Наверное, очень хотел.
     – Ну, ты молодец!
     У неё быстро прошли и смущение, и возникшая поначалу робость. Она стала поворачивать его из стороны в сторону, как игрушку, рассматривая со всех сторон, как диковинку. Радостная улыбка не сходила с её губ, она смешно морщила свой курносый нос, её серые глаза искрились от счастья. А он глядел на неё виновато, словно крепко нашкодивший мальчишка. Надежда за эти два года ничуть не изменилась, так ему показалось. Она была по-прежнему таким же сорванцом. Даже стрижка не изменилась.
     – Скажи же правду – как ты к нам попал?
     – Я же говорю – проездом. Заехал навестить старого друга.
     – Какой ты красивый стал, – всё ещё тормоша его, в задумчивости произнесла она и неожиданно сникла.
     – Ты тоже красивая... – проговорил он смутившись.
     "О, да разве это то слово – красивая. Ты – прекрасная, самая милая и самая нежная. Какой же я был болван, что раньше этого не замечал?! А теперь? А теперь, может быть, и поздно. Видимо, это другой уже заметил. Нет, нет и нет! Не поздно! Не хочу, чтобы было поздно! Не хочу!"
    – Ты, наверное, голодный? – спросила она.
    – Да как тебе сказать... – замялся Новиков. – Не очень.
    – Ой! Что я тебя об этом спрашиваю. Мужчины всегда голодны, – рассмеялась она и выскочила на кухню.
    "И почему ты не родилась мальчишкой? Столько в тебе энергии, радости и озорства! Но тогда бы тебя не было у меня. Нет, будь тем, кем ты есть. Будь всегда радостной и удивительной, милой и прекрасной девчонкой!"
    – Мама, у нас ничего нет перекусить? – послышался её голос на кухне.
     Они начали с Валентиной Фёдоровной тихонько переговариваться, а вскоре Надежда впорхнула в комнату.
    – Мне надо сходить в магазин, – проговорила она. – Ты, наверное, устал. Посиди здесь, а я быстро сбегаю.
    – Да ты что! Я с тобой, – встрепенулся Сергей. – В магазин, конечно, надо. Сегодня ведь праздник. И у меня первая получка.
    – Да ты уже вполне самостоятельный мужчина! – рассмеялась она. – Тогда идём, – Надежда взяла его за руку, и они направились к выходу.
    – Ну, рассказывай, как ты живёшь, – приступила она к расспросам, на ходу заглядывая ему в глаза.
    "О, эти серые прекрасные глаза, как наши озёра с кувшинками.  Сколько раз я бы мог уже в них утонуть, но не захотел. Или побоялся?  Не знаю. Какой же ты глупый парень, Серёга! Разве можно терять такие искренние глаза. Ведь они встречаются только раз в жизни, только раз – пойми ты это наконец!"
    – А как живу? Нормально.
    Он не знал, о чём говорить. Охватившее волнение всё ещё сковывало его до предела.
    – Сдал экзамены. Закончил третий курс. Теперь на практике.  И вот первый рейс сюда, – рассказывал односложно по пути.
    Они зашли в магазин, купили всё необходимое, едва не перессорившись друг с другом, кому за всё платить. Но Сергей настоял на своём – первую получку надо как-то отметить, расплатился сам.

    Быстро накрыли стол. Сергей с Надеждой сели рядом. Сбоку от него разместился отец – Николай Григорьевич, мужчина средних лет, полный, чем-то похожий на отца Сергея. Напротив них сели мать, её дочь Нина, заканчивающая школу, и ещё один сосед. Выпили за праздник, за встречу, за всех присутствующих, и началось обычное застолье. Все громко разговаривали, шутили, смеялись, пили и закусывали. Но Сергей с Надеждой ничего не замечали. Они сидели рядом и смотрели друг на друга, изредка перебрасываясь незначащими фразами. Они были одни в этой комнате, одни в этом мире. Зачем им все окружающие? Их словно не было с ними.
    Насытившись, все стали понемногу расходиться. Николай Григорьевич, прихватив с собой гармонь, вышел из квартиры, и вскоре под окном послышалась нестройная мелодия "Свердловского вальса". Прибрав на столе, ушли из комнаты Валентина Фёдоровна и Нина. А они всё сидели и не отрываясь смотрели друг на друга.
    – Давай потанцуем! – неожиданно предложила Надежда, вскочила со стула, подошла к комоду и включила проигрыватель.
    Комнату начала наполнять бесхитростная мелодия песни "Три года ты мне снилась", и зазвучали первые её слова в исполнении Ежи Полонского.
Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною...
Надежда подошла к Сергею и протянула руки: – Пойдём.
    Он словно заворожённый приподнимается со стула, берет её маленькую тёплую ладошку правой руки в свою разгорячённую и немного подрагивающую, пропитанную машинным маслом и соляркой ладонь, осторожно заводит правую руку за её спину, слабо прикасаясь к худенькому напружиненному телу, скрытому под лёгким цветным платьицем, и начинает медленно водить Надежду на свободном пятачке комнаты, стараясь ничего не задеть.
С тихим утром, с майским садом,
С гибкою рябиною...
     Она снизу смотрит на него своими глубокими серыми глазами с солнечными прожилками, глаза в глаза. Её глаза и немного улыбаются, радуясь хорошему дню, этой неожиданной встрече, наступившей весне и первому теплу, и где-то в глубине их таится грусть и обида, нанесённые когда-то им. Зрачки её глаз слегка подрагивают, выдавая волнение. Она безудержно радуется встрече, но и настороженно спрашивает его глазами: "Что ты мне сейчас принёс? Не сделаешь ли ты мне опять больно?" И его правая рука чувствует глухие, частые удары её сердца.
С вишнею, с черёмухой...
Даль мою туманною...
Самую далёкую, самую желанную...
     Тихо и грустно звучит голос Полонского. Он словно бы входит в эту комнату и рассказывает сам о своей любимой... Любимой, самой далёкой, самой желанной. О, разве бы он, Сергей, мог ещё месяц назад, когда приехал в Задольный, представить, что в эти чудесные майские дни встретится с ней, с его Надеждой, о которой много думал в последнее время, к которой постоянно стремился в последние месяцы, стремился всей душой, стараясь унять боль, нанесённую Рыжими глазами, солгавшими ему и обманувшими его, и тем самым подтолкнувшими к мысли, что только она, Надежда, способна его понять, только она способна искренне верить, искренне любить, быть искренне верной. Но как восстановить им же самим разрушенные мосты? Как?
Как это всё случилось?
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера...
     Судьба снова свела их вместе. Они снова вдвоём, как в те августовские дни и ночи Ёлнати, и больше им ничего и никого не надо. Разве что этого голоса Ежи Полонского, рассказывающего о любви.
Не знаю больше сна я,
Мечту свою храню.
Тебя, моя родная,
Ни с кем я не сравню...
     "Не сравню... О, как же её можно сравнивать? С кем её можно сравнивать? Она словно первый весенний цветок, только что распустившийся, такой робкий и нежный, ещё не знающий порывов холодного ветра, всеми своими силами тянущийся вверх, к этому ласковому и доброму солнцу, не боящийся по своему незнанию его испепеляющих лучей, верящий только доброте, искренности, взаимности, живущий в чистом, созданном им же самим мирке. С кем же её можно сравнить? Она само естество! Она само совершенство! Как же её нужно беречь! Её невозможно терять. Никак невозможно!"
     Затих голос Полонского, щёлкнул выключатель проигрывателя, остановилась кружившаяся пластинка, а они всё стояли друг к другу прижавшись, даже не опуская рук, смотрели друг на друга и молчали, за них разговаривали их сердца.
     – Кончилась пластинка, – произнесла пересохшими губами Надежда, опустила левую руку с его плеча, легонько освободила правую, отвела в сторону глаза.
     – Поставь ещё эту, – прошептал Сергей, сглатывая слюну, чтобы хоть чуть промочить пересохшее горло.
     Она подошла к комоду, включила проигрыватель, повернулась к Сергею. Он протянул руки, не в силах что-либо сказать. Всё было понятно и без слов. И снова их маленькую комнату стали заполнять музыка и тихий голос Ежи Полонского, унося их в те, ставшими уже далёкими дни и ночи августа, и неожиданно, вдруг возникшими в этой комнате под мелодию песни "Три года ты мне снилась", перекликающейся со словами другой песни, песни о Карелии, тихо плывущей тогда над успокоенной полудневным зноем рекой...
     – А помнишь, как ты пела "Карелию" у нас на реке? – спросил вдруг Сергей.
     – Помню! Мы катались с Женькой на лодке, а ты подплыл и как впрыгнешь в неё! Ох, мы и перепугались тогда! – Надежда громко рассмеялась. – Вообще, здорово тогда всё было, правда?
    – Правда, здорово, – согласился он и вздохнул. – А потом, потом... Я так виноват перед тобой, Надя!
     – Не надо, Сергей, сейчас об этом. У меня сегодня отличное настроение, и я не хочу, чтобы оно испортилось. Пойдём лучше погуляем. Я тебе покажу наш город.
     – Пойдём.
     На вечерних улицах города всё ещё продолжался праздник. Из раскрытых окон домов лилась музыка, неслись негромкие и нестройные звуки песен, слышался смех, то тут, то там встречались шумные компании. Праздник есть праздник. Сергей с Надеждой шли медленно по улице Ленина и не замечали никого вокруг, они были одни в этом городе, в этом мире, их окружали только воспоминания.
     – А помнишь?..
     – А помнишь?.. – прерывали они друг друга возгласами и рассказывали наперебой о том августе. Как всё-таки хорошо вспоминать ушедшее, вот так идя рядом с дорогим тебе человеком!
     Они вспоминали всё до мелочей – как гуляли ночами до рассвета, как ходили на танцы в деревянный склад для удобрений, временно переоборудованный под сельский клуб, как купались в речке и вдвоём катались на лодке по тихой и ласковой Ёлнати, как однажды из-за пустяка поссорились и потом через полчаса помирились. Милое неудержимое время! Как оно быстро прошло! Остались одни лишь воспоминания. Но как всё-таки здорово, что они есть, есть то, на что можно опереться в трудную минуту, есть то, чем можно согреться в жгучий холод отчуждения, есть в конце концов то, во имя чего стоит жить.
     Веткина с интересом рассказывала ему о своём городе, о его достопримечательностях. Но Сергей ничего, кроме её, не видел и ничего почти не слышал. Он просто утонул в омут воспоминаний, в котором сияли лишь одни её серые глаза с солнечными прожилками. Она, только она одна существовала сейчас для него в этом мире.
     – Знаешь, Сергей, а я уже целовалась, – неожиданно произнесла Надежда после небольшой паузы и смутилась.
     – Я тоже... – проговорил он и осёкся.
     – Я чуть замуж даже не вышла! – рассмеявшись и показывая свои белые, чуть выступающие вперёд крупноватые зубы, призналась она.
     – Зря, – помрачнев и испугавшись услышанного, хмуро ответил он. – Зачем так рано?
     "Неужели она так быстро повзрослела? Ведь ты же была совсем ребёнком. Да, но это было два года назад. И зачем ты мне это говоришь? Из-за своей непосредственности или стараясь хоть как-то ответить за все свои обиды, нанесённые мной? Зачем ты это говоришь? Мне ведь больно от этих слов. А вообще, ты права. Надо бить меня, очень сильно бить, чтобы до конца мог я прочувствовать всю свою вину".
     Время бежало неудержимо, уже пошёл одиннадцатый час ночи. Улицы начали постепенно пустеть, утихали праздничные звуки – завтра рабочий день. Пора и им расставаться. Они стояли под тополем около её подъезда и молчали, не зная, о чём ещё можно говорить после прошедшего потока воспоминаний, который обрушился на них в этот прекрасный майский день.
     Сергей смотрел ей в глаза, полускрытые темнотой, потом перевёл взгляд на её чуть подрагивающие губы. На него вдруг наплыло нестерпимое желание поцеловать эти чуть припухлые губы, прижать к себе её хрупкую и маленькую фигурку. Он невольно подался вперёд, но её рука мгновенно уперлась в его грудь.
     – Мне пора. Завтра на работу. До свидания, Сергей.
     Он пожал протянутую ему руку.
     – До свидания, Крошка, – почему-то выскочило это давно ушедшее в прошлое вместе с теми августовскими днями и ночами её шутливое прозвище, которое тот придумал.
    – Не надо, Сергей, так называть меня! – обиделась Надежда. – То время прошло. Я чуть повзрослела, – она слегка улыбнулась, – и кое-что поняла. Хорошо?
    – Извини, – смутился он. – Я не хотел тебя обидеть. Просто нечаянно это выскочило.
    – Ну, пока, – бросила она, повернулась и быстро скрылась в тёмном подъезде дома.

    Новиков медленно шёл по пустынным улицам города в сторону завода, где разгружалась "Наука", ориентируясь по трамвайному пути. Сзади загрохотал трамвай. Сергей отошёл в сторону и стал голосовать. Вагоновожатый усмехнулся, покрутил пальцем около виска и показал рукой вперёд. "Ах да, остановки здесь нет. Она дальше", понял и побежал следом за трамваем. Водитель его подождал, и Сергей, запыхавшийся, вскочил в раскрытую заднюю дверь вагона.
     Трамвай был полупустой. Только несколько изрядно подвыпивших мужчин клевали носами в средине вагона. Его тоже сразу начало клонить в сон. Но он напрягался, чтобы не заснуть и не пропустить нужную остановку. Но какая ему нужна остановка? Как она называется? Он даже этого не знал и поэтому внимательно смотрел в окно, пытаясь узнать то место, где садился днём в трамвай. Вскоре выпрыгнул на показавшейся ему знакомой остановке из тронувшегося уже вагона и зашагал по тёмным и пустым улицам, положившись на свою интуицию. Она его не подвела. Через минут пятнадцать показалась Ока и стоящий около берега пароход с дымящей трубой. На палубе и в рубке никого не было. Сергей тихо поднялся по трапу на борт, прошёл вдоль его и осторожно спустился в носовое отделение, вошёл к себе в каюту.
     Проснулся в восемь часов. Болела голова, всё-таки спал не больше пяти часов и в общем-то беспокойно. Мучила жажда, но не хотелось вставать. Он лежал в кровати и думал о ней, о Надежде. И эти мысли неслись на фоне слов стихотворения Алексея Фатьянова "Три года ты мне снилась", положенного на музыку Богословским.
"Какой же я дурак! Ох, и дурак! Такой девчонкой не дорожил. Неужели всё потеряно? У неё, наверное, есть парень. Да, кажется, я проиграл. Нет! Надо бороться! Просить прощения. А простит ли она? Вряд ли. Сколько раз я её обманывал... Обманывал? Разве? Нет, не обманывал, наоборот, всё время говорил правду, жестокую правду. Ох, какой я кретин! Ложь во имя спасения – святая ложь. Почему я не придерживался этого правила? Почему? Нет, всё правильно. Зачем лгать? Было бы нечестно, а значит подло и грязно. А я этого не хочу. Но не зря же говорят – правда хороша, но не всегда у места. Ох, какая же горькая была для неё эта правда? Какая горькая! Почему я всего не понял раньше? Почему не дорожил ею? Надо просить прощения. Обязательно надо.
     А если она скажет: стань на колени? Что тогда? Ведь я ещё ни разу не перед кем не вставал на колени. Нет, и сейчас не стану! Тогда всё? Нет и нет! Не хочу! Я просто не могу без неё. О, если бы она меня простила, я бы женился на ней. Но только после окончания училища. А это ещё два года. Захочет ли она ждать? Сейчас жениться просто нереально. Живём даже в разных городах. И у неё есть парень. Как ещё тот на это посмотрит.  И, может, у них настоящая любовь. Тогда как? Но имею же я право на своё счастье? Имею! И оно вот здесь, рядом, только надо что-то сделать, чтобы не потерять его. Всё, конечно, зависит от неё, от её слова. Каким же будет это слово? Каким?"
     Сергей быстро встал, начал одеваться. Внимательно осмотрев себя в зеркале, тихонько вышел из каюты. На пароходе словно все вымерли. Команда отдыхала. Баржу ещё не поставили под разгрузку. Даже вахтенных не было видно. Немного постоял около двери в красный уголок – надо бы позавтракать, но засомневался – вдруг ещё на механика наскочишь, а тот чего-нибудь придумает, и он незаметно сошёл по трапу на берег.
     Новиков медленно шёл по светлым и широким полупустынным дневным улицам Дзержинска. Спешить было некуда. Надежда работала. Поэтому он шагал без особой цели, рассматривая жилые дома и различные учреждения. Сергей впервые попал в этот город, и он ему сразу понравился чистотой, молодостью и тишиной. Но, видимо, больше всего потому, что в нём жила она – его Надежда. От сознания того, что ходит по тем же улицам, что и она, сильнее начинало стучать сердце, хотелось бегать по аллеям большого парка и кричать от радости: "Здесь живёт она – моя Надежда! Здесь живёт та, которая мне необходима! Я без неё не могу жить! Вы слышите? Не... мо... гу-у! Вы слышите?  Не... мо...гу-у! Я её очень, очень..."
     Сергей даже про себя не решился докричать эту избитую фразу. Что-то в ней показалась ему пошлой и мещанской, замусоленной на миллионах языках разных людей, и так не подходящей к ней, его Надежде. Нет, у них всё гораздо чище, свежее и до невозможности непонятнее чувство, которое никак не укладывается в эту избитую фразу.
     Вечером, как и обещал, он пришёл к ней. Надежды дома не было. "Только ушла, – сказала Валентина Фёдоровна, – но обещала скоро прийти". И она захлопотала на кухне, стала накрывать на стол. Они сели ужинать. За едой тихо беседовали. Родители расспрашивали Сергея о Ёлнати, о том, как поживают там их родственники. Он отвечал односложно, ему не терпелось быстрее увидеть её.
     И вот она со счастливой улыбкой вбегает в комнату – в ней сразу становится всё светлее и радостнее.
     – Садись, поешь с нами, – предлагает ей мать.
     – Спасибо, мама. Я не хочу. Вы вот лучше этого курсантика подкормите, а то он вон какой худой, – Надежда заразительно смеётся.
     – Скажешь тоже, – Сергей смущается, кладёт на тарелку вилку. – Спасибо вам большое. Всё было очень вкусно.
     – Не за что, – просто отвечает Валентина Фёдоровна и подвигает к нему чашку с чаем. – Вот ещё чайку попей.
     – Да нет, некуда уже. Я потом. Пойдём погуляем, – обращается к Надежде.
Та отводит в сторону взгляд и тускнеет.
     – Знаешь, Сергей, – не находя нужных слов, она некоторое время молчит, а потом смущённо предлагает: – Пойдём втроём гулять? Я тебя познакомлю с твоим тёзкой. Он мой друг. – Надежда краснеет, опускает голову. – Соглашайся, – тихо заканчивает говорить.
     Сергей мгновенно сникает, его бросает в жар. То, чего он больше всего боялся, случилось. "Как же быть? Что делать? Идти втроём? Но это же дико. Я всё равно не выдержу такого нелепого положения. Уйти совсем? Но как же без неё мне быть? Как? Ну, хотя бы ещё один вечер вдвоём! Хотя бы один вечер вместе! Ты меня понимаешь, Надя?"
     – Решай быстрее, – торопит она.
     – Нет, – шепчет он. – Я лучше пойду спать.
     – Да-а?
     – Я так не могу. Ты извини меня.
     Надежда не знает, что ей делать, мучительно ищет выхода из такого непонятного положения.
     – Ты подожди немного, – наконец принимает решение и встаёт со стула. – Я сейчас схожу к нему и скажу, что не смогу пойти с ним. Хорошо?
     – Хорошо! Иди, – сразу воспрянул духом Сергей, всё ещё боясь, как бы она не передумала, и жадными глотками стал пить обжигающий горло крепкий чай.
     Вернулась Надежда минут через десять, и они сразу же пошли гулять по городу. Как это всё-таки прекрасно вот так бродить вдвоём по улицам, болтать о пустяках, смеяться и шутить, слушать обыкновенные глупости, которые в твоём воображении почему-то кажутся чем-то сверхъестественно умными и непомерно значимыми.
     Посмотрев фильм, они направились к причалу, где стоял его пароход. Дошли быстро.
     – А вот и мой корабль, – усмехнувшись, Сергей показал на дымящий пароход.
     – И-эх ты! – воскликнула Надежда. – А почему он такой маленький?
     – Больше не вырос.
     – Да? А я думала, у тебя громадный пароходище, а тут... – она не договорила и рассмеялась.
     Сергей не обиделся. Но и ничего не ответил на её замечание. Хотел, было, предложить зайти на судно, но не решился. Ещё увидит кто из команды, начнут потом языками чесать. И немного постояв около берега, они направились в центр города. И снова стали вспоминать те десять дней и ночей августа. До чего ж прекрасное было время! Как всё было тогда здорово! И сейчас, уходя всё дальше и дальше от них, те десять дней лета казались ещё милее и нежнее, чем были на самом деле.
     Расстались они около двенадцати часов ночи, так ни о чём серьёзном и не поговорив. Сергею не хватало смелости начать главный разговор, не касалась его и Надежда. Уж слишком серьёзным он должен был быть, и обязательно что-то бы сломалось в этом созданном ими маленьком мирке, в котором им вдвоём так было хорошо. Они, не переставая, радовались встрече, снова и снова уходя в тот неповторимый август.

     Весь следующий день Сергей провозился в машинном отделении. Вместе с нижней командой менял в отстойниках фильтрационную подушку, разбирал холодильную установку. Напряжённая работа шла, как всегда, под нелёстные выражения механика, сыпавшиеся потоком в адрес Новикова и машинистов. Сергей молча выполнял все поручения Остапенко, пропуская мимо ушей все возгласы того. Он по-прежнему находился во власти воспоминаний, а также в мечтах о новых встречах и размышлял.
     "Почему она так поступила? Пошла гулять со мной, а не с ним? Почему? Не хотела меня обижать? Ведь я всё-таки гость. Может быть, и так. А может, он ей не очень нравится? И дружит она с ним потому, что больше у неё никого нет? Значит, я ещё что-то значу для неё. Значит, есть надежда на возвращение старого. Нет, возвращений быть не должно. Возвращение – значит, повторение. А ведь жизнь не стоит на месте. Всё движется. Всё изменяется. И повторений не будет. Будет что-то новое, ещё неизведанное. Но что? Не знаю что. Но главное, что в ней сохранилось то старое и доброе обо мне, которое было в том августе. Значит, ещё есть фундамент того робкого замка, который мы начали вместе воздвигать, который она продолжала строить без меня и который я разрушил единым ударом. Но разрушил само строение, а фундамент остался. И можно построить на нём новое здание, наш новый замок. Можно!"
     Встретившись в городе, они побродили по парку, прошлись по улице Ленина и направились к дому Веткиных. Родители и сестра уже спали. Они тихонько прошли на кухню, сели за стол.
     – Есть хочешь? – спросила она.
     – Конечно. Мужчина всегда голоден, – полушутя ответил он.
     – А ты мужчина?
     – Я? Да вообще-то похоже, – немного смутился Сергей.
     – Ну, тогда я накормлю тебя супом с мясом, – серьёзно проговорила Надежда и стала наполнять тарелку, а затем осторожно, чтобы не разлить, поставила её на стол.
     – Это всё мне? – искренне удивился он, глянув на полную тарелку с супом.
     – Тебе. А что – не справишься?
     – Ты явно переоцениваешь мои возможности.
     – Тогда я буду тебе помогать, – улыбнулась она, достала из ящика стола две ложки, и они стали есть из одной тарелки.
     Сергей уплетал суп и внимательно наблюдал за девушкой. Она не обращала на него никакого внимания и спокойно ела, рассказывая о своей жизни, о своей работе. Сейчас она уже самостоятельно работает на заводе токарем. Он этого не знал и очень удивился.
     – Ты – токарь?
     – Токарь, а что?
     Он попытался представить её, такую маленькую девочку (Крошку) за таким большим токарным станком и от изумления фыркнул.
     – Ты чего плюёшься? – накинулась та на него шутливо.
     – Ох, прости меня. Я не нарочно. Просто представил тебя за станком. И как ты там работаешь?
     – А так, как и все. Нас, девчонок, там немало. А вообще, это папа меня приучил. Я видела, как он работает на заводе, и тоже захотела научиться. Закончила ПТУ, пришла на папин завод. Стала работать. Сначала, конечно, не получалось, но сейчас ничего – мастер уже не ругается.
     Сергей тоже стал рассказывать о своей жизни в училище, о первой практике, о разных забавных случаях, которые происходили с ним и его друзьями. Она только произносила своё излюбленное "И-эх, ты!" и продолжала с улыбкой слушать его рассказ. За разговорами они быстро съели суп. Надежда предложила добавку, но он отказался. Теперь сидели молча. Вроде обо всём уже переговорили. И сидели, опустив глаза и прислушиваясь к тиканью будильника. Время приближалось к двенадцати ночи.
     – Наверное, мы завтра уйдём, – с грустью проговорил Сергей и посмотрел на неё.
     – Да? – встрепенулась она, но сразу же сникла.
     "Остались последние минуты встречи. Когда мы ещё увидимся?  А может, и совсем не увидимся. Будут только письма. Да будут ли они? Надо что-то сказать. Надо сказать, что я её очень сильно... Нет! Слова что? Они могут и солгать. Надо просто понимать друг друга без слов, чувствовать остро друг в друге то настоящее, без которого невозможно жить. А слова? Что они? Сколько уже было всяких слов. Она им уже и не верит. Не верит моим словам. Но как узнать, что она чувствует? А что чувствую я? Я без неё не могу. А она, как она?"
     – Скажи что-нибудь, Сергей, – обратилась к нему Надежда и коснулась тёплой ладошкой его руки.
     Он глянул на её маленькую руку, стал с нежностью перебирать пальчики, затем поднял голову и посмотрел прямо в глаза.
    – Сказать. А что сказать? Нет. Ничего не скажу. Я сейчас просто не могу говорить. Просто не сумею ничего сказать. Я тебе напишу обо всём. Хорошо? Ты не обидишься, если я всё прямо напишу?
    – Нет.
    – А ты ответишь?
    – Посмотрю на твоё письмо, – усмехнулась она. – А куда писать? Ты же на одном месте не стоишь?
    – Пиши на диспетчерскую порта Казани. Мы там будем бывать.
    Он чуть помолчал, снова стал перебирать её пальчики.
    – Да, наверное, мы завтра уйдём, – повторил Сергей, склонив голову над столом.
    – Нет, – прошептала она. – Чувствует моё сердце, что мы ещё завтра увидимся.
    – А ты этого хочешь? – прямо спросил он.
    Она смутилась, опустила голову. Некоторое время они сидели молча. Большая стрелка будильника перевалила за двенадцать.
    - Тебе надо идти, а то трамваи скоро перестанут ходить.
    – Да, ты права. Надо идти.
    Он тоже встал и направился к двери. Вышли на лестничную площадку и молча стояли в полутёмном подъезде.
    "Поцеловать? А вдруг она обидится? Может, ей это будет неприятно. "Без любви не отдавайте поцелуя..." Но это же первого поцелуя. А она уже целовалась, сама призналась. Так что – поцеловать?"
    Сергей потянулся к ней губами, закрыв глаза. Она осторожно выскользнула из его рук и вбежала в полуприкрытую дверь квартиры, бросив на прощанье ничего не значащее "пока".
     На "Науку" он вернулся далеко за полночь. А утром пароход, зачалив свою баржу, отошёл от причала. Сергей долго стоял на палубе и с грустью смотрел на остающийся позади город, ставший таким ему близким и дорогим за эти несколько майских дней. "До свидания, Надя! До свидания, Дзержинск! Когда мы теперь увидимся? И если увидимся, в чём я ничуть не сомневаюсь, то какой будет эта новая встреча с тобой? Какой?"

     Встав пораньше на следующий день, Сергей сразу же принялся за письмо. Писал долго и мучительно. Всё, что творилось на душе, вылилось на бумагу. Он уже не стыдился и открыто просил прощения, забыв свой излюбленный афоризм: "Хоть и виноват ты, не склоняй покорно головы – только так можно завоевать место в жизни".  Даже стихи написал, глупые, конечно, но искренние: "Прости, если можешь, за всё ты меня". Честно во всём признавшись, во всех своих грехах и пороках, почувствовал истинное облегчение. И даже не перечитав письма, заклеил его в конверт и оставил в плавучем магазине, подошедшем к пароходу около Казани.
     "Наука" балластом вниз по Волге шла ходко, увозя Сергея всё дальше и дальше от Дзержинска, от Надежды. В Задольном сделали остановку. Комсостав разошёлся по своим домам, местные парни тоже сошли на берег. А Новиков колебался: идти к Галине или нет?  "А как же Надежда? Но она ничего не узнает. И что, собственно, в том плохого? Разве нельзя навестить старого друга? Конечно, можно. Ничего в этом плохого нет. Так идти? Но как я буду потом смотреть в глаза Надежде? Как? Снова между нами станет неправда. Нет! Я этого не хочу.  Ты, Галина, меня прости. Уж слишком она мне дорога, и я могу потерять её навсегда. А сейчас появилась маленькая надежда, и я верю в неё, живу ею. А ты прости, Галина".
     Под погрузку снова стали в Центральном руднике. Как раз был День Победы. Великий праздник. Утром капитан поздравил всех с этим днём и сразу же предупредил, чтобы никаких "отмечаний", как выразился, не было. Праздники есть праздники, но и работа есть работа. А сейчас они на работе.
     Ребята сидели по кубрикам и скучали. Сергей зашёл к машинистам. Жадов лежал на койке и читал, Трубников спал. Новиков покрутился немного, вышел и поднялся на мостик, присел там в тени.
     Последние дни стояла жаркая погода. На Волге тихо и спокойно. Над водой, переливаясь, плывёт марево. Ничего не хочется делать, ни о чём не хочется думать. Он сидел, прислонившись спиной к тёплому железу рубки, и смотрел на далёкий противоположный берег, скрытый в дымке. Откуда-то вдруг послышались слова песни "Три года ты мне снилась", перед глазами замелькала её улыбка.
     "Надя! Милая Надя! Что ты мне ответишь на письмо? Простишь или нет? О, если б ты простила меня... А если нет? Что тогда? Как жить? Во что верить? Прости, я тебя очень прошу – прости!  Да, я немало нанёс тебе обид, виноват перед тобой до предела. Но я уже всё до конца осознал, всё понял. И ты уже прощала меня. У тебя ещё есть силы, чтобы простить последний раз. Я тебе обещаю – это в последний раз. Прошу тебя, в последний раз прости меня, Надя, моя милая и неповторимая Надежда!"
     Баржу долго не ставили под погрузку. Команда в основном отдыхала. Машинисты попросили капитана разрешить им покататься на шлюпке. Он разрешил. "Только, – сказал Белый, – пусть электрик её спустит, это его хозяйство".  Жадов сразу побежал к Новикову.
     – Вставай, Серёга! Пойдём на шлюпке покатаемся, – начал тормошить дремавшего на койке друга.
     – А кэп разрешил? – спросил тот, нехотя поднимаясь.
     – Конечно! Но ты должен её спустить, он так сказал.
     – Ладно. Сейчас приду, – согласился Сергей.
     Он встал, оделся и поднялся наверх. Ребята уже крутились около шлюпки.  Новиков подошёл к ним, начал осматривать лебёдку. А как же её включать? Ведь он ни разу не опускал шлюпку на воду и не поднимал ни разу, только знал, что есть такая штука на пароходе. Он стоял и мучительно соображал, как быть.
     – Ну, давай опускай! – стали просить парни.
     Сергей подошёл к пульту, нажал на кнопку "Вверх" – тишина.
     – Надо включить на щите, – подсказал ему Котов. – Я сейчас схожу. – Он спустился в машинное отделение и вскоре крикнул оттуда: – Давай!
Новиков снова нажал на кнопку – ни звука.
    – Эх ты, электрик, включить не можешь! – начал издеваться над ним Клименко. – Это же так просто. Смотри, – и он с силой надавил на кнопку "Вниз" – результат тот же. – Так, дохлая машина, – заключил и отошёл в сторону. – Давай, электрик, давай! Твоё хозяйство, ты и распоряжайся им, – и он демонстративно развалился на разогретой обшивке надстройки.
     Сергей начал крутиться около лебёдки, включая и выключая пускатель – ничего. Ребята, недовольные таким исходом, стали потихоньку расходиться по кубрикам. Наверх поднялся первый помощник механика Абдулаев.
     – Игорь, что-то лебёдка не включается, – виновато обратился к нему Сергей. – Ты не поможешь?
     – Сейчас посмотрим, – откликнулся тот и начал нажимать кнопки.  – Чего-то не работает. Ладно, вызовем с берега электрика, он всё сделает, а ты пока вот давай крути, – он показал на ручку лебёдки. – Её можно и так спустить.
     – А поднять? – поинтересовался Новиков.
     – И поднять тоже.
     – Так это очень тяжело.
     – Ну-у... Чего ты от меня ещё хочешь? Ремонтируй тогда.
     Сергей начал крутить ручку лебёдки. Сразу же подошли ребята и стали помогать ему, а накатавшись, снова таким же способом поставили шлюпку на место. "Но почему же лебёдка не работает на электричестве? – мучил Новикова вопрос. – Механизм не сложный. Три кнопки, контактор и двигатель. Он не включается, значит, не поступает напряжение. А почему оно не поступает? Наверное, где-то обрыв. А где? Как его найти? Нужна схема. А где схема?"
    Он спустился в машинное отделение, как раз там крутился механик. Сергей подошёл к нему.
     – Григорич, шлюпочная лебёдка не работает.
     Тот хмуро посмотрел на него и отвернулся, ничего не ответив.
     – Григорич, а схемы есть? – снова спросил Сергей.
     – Схемы, схемы. Какие тут, к чёрту, схемы! Ты должен сам всё знать. Тебе за это деньги платят! – бросил зло Остапенко и направился в котельное отделение.
     А Сергей поднялся наверх и снова стал крутиться около лебёдки. "Вдруг что случится, а она не работает. Что тогда? Надо как-то её исправить. Но как? Может, попросить кого-нибудь помочь?  Но кого? Абдулаев и Остапенко уже "помогли".
     Рядом с "Наукой" стояла под погрузкой самоходка из другого порта. Переборов робость, Новиков пошёл на неё, разыскал электромеханика. Тот нехотя согласился помочь. Осмотрев механизм, начал нажимать по очереди кнопки. Потом открыл крышку контактора, проверил контрольной лампочкой напряжение. Оно туда поступало. Надавил с силой контактор – двигатель заработал.
     – Всё ясно. Кнопки окислились. Не контачат. Подчисти и включай, – проговорил он и ушёл с парохода.
     Сергей почистил контакты кнопок. Они, действительно, порядком окислились. Наверное, лебёдку не включали несколько лет, так, по крайней мере, ему показалось. Всё закрыл и нажал на кнопку "Вверх". Лебёдка заработала. Он спокойно спустился к себе в каюту, сел за стол, взял книгу, но читать не смог. Было темновато, а свет не хотелось включать – в полумраке так приятно мечталось.
     – Ты чего это в темноте сидишь? – услышал он сзади голос рулевого Муравьёва.
     – А ты чего это врываешься без разрешения в чужую каюту? – недовольно буркнул Сергей.
     – Я не ворвался. Я просто тихо зашёл, – замялся тот.
     – Ну и что дальше? Меня на ужин приглашают? – усмехнулся Сергей и встал с табуретки.
     – Так уже все поели. А тебя капитан зовёт. Свет надо на баржу подать.
Новиков, ни слова не говоря, направился за Муравьёвым. В рубке было темно. Щёлкнул выключателем – свет не появился. Начал копаться в щитке, осмотрел все предохранители – ничего. "Вот напасть! Что же это такое? Целый день с лебёдкой провозился, и вот снова. Почему в рубке не горит свет? Почему?" Везде на пароходе свет горел, только в рубке его не было. Волга постепенно погружалась в темноту – нужно включать сигнальные огни, а он никак не мог найти причину неисправности.
     Сергей ещё раз пересмотрел все предохранители, перещёлкал все выключатели, сбегал в машинное отделение, переключил там на ГРЩ рубильник – ничего не помогло. "Как же быть?" В голову начали лезьти глупые мысли. "Вот сейчас брошу всё, прыгну за борт, доплыву до того берега и убегу домой. И пусть они сами, как хотят, разбираются с этим долбанным электрооборудованием!" Сергей даже чуть не заплакал от своей беспомощности, на глазах выступили слёзы.
     – Скоро ты там сигнальные огни включишь? – услышал он недовольный голос Белого и ничего не ответил.
    "Скоро. Скоро. Как же их включишь?" На капитанский мостик поднялся Остапенко. Сергей подошёл к нему.
    – Григорич, сигнальные огни не включаются, – проговорил Новиков виновато.
    – Днём нужно смотреть, – обронил недовольно тот.
    – Так днём всё работало, – чуть не плача, ответил Сергей.
    Механик глянул сердито на него, повернулся и стал спускаться на палубу.
    – Вот старый чёрт! – ругнулся Новиков, вошёл в рубку и с силой хлопнул металлической дверью. И тут же в рубке вспыхнул свет. Сергей просто опешил. Открыл дверь – свет погас.
    – Блокировка! Вот где собака зарыта! Ура-а! Я нашёл!
    Он быстро включил сигнальные огни и облегчённо вздохнул. "Всё. Сделал. Ну и ну. Вот я темнота! Такой простой вещи не знаю. А механик? Он наверняка знал. Но ничего не сказал. Ну и «друг»! Надо же такому уродиться".
    Но вообще, Остапенко в последнее время поутих малость. По крайней мере, в машинном отделении почти не стало слышно ни его мата, ни даже крика. И всё после того, как Клименко, не выдержав очередного потока «грязи», несшегося в его адрес, схватил механика за грудки, слегка приподнял над сланями и малость тряхнул, ни слова не говоря. Остапенко тогда пулей выскочил из машинного отделения и кинулся к капитану. Они долго ругались у него в каюте, но Белый даже не вызвал к себе Клименко. Ему, видимо, тоже порядком надоели эти "прелести"
механика, и тот не вступился за него.
Немного спустя, Остапенко, чтобы сорвать своё зло, накинулся на попавшегося под руку Жадова. Но тот схватил монтировку и с отчаянной решимостью двинулся на механика. И снова Остапенко пришлось отступать. И теперь он на Клименко и Жадова даже голоса не повышал, только зло косился на них. На Новикова и Трубникова всё же покрикивал, но не так зло, как поначалу. Сергей не стал брать примера со своих товарищей, он избрал другую тактику. Как только механик начинал разоряться в его адрес, поворачивался на 180 градусов и спокойно уходил прочь. И вообще, старался как можно меньше попадаться тому на глаза – так было спокойнее.

      На этот раз на Центральном руднике стояли долго. Сергей от нечего делать бродил по пустым выработкам в горе, ходил в небольшую рощицу за посёлком, а в основном сидел на пароходе, или у себя в каюте, или у машинистов в кубрике. Там всегда было шумно и весело. Жадов играл на гитаре и пел, Клименко рассказывал анекдоты и разные забавные побасенки. А знал тот их немало. Котов тоже часто заглядывал туда и был большой любитель поговорить. Так и шли дни.
     Наконец-то загрузившись, "Наука" вновь пошла вверх по Волге. Получили приказ – следовать в Дзержинск. "Вот здорово! Снова туда! Снова к ней!" Сергей был вне себя от радости, когда узнал об этом. А потом загрустил. Ведь ещё ничего не ясно. Простит она его или нет? Что ответит на его письмо? Что скажет при встрече его милая, нежная и добрая Надежда?
     Вот и знакомый причал гипсового завода. Сергей здоровается со ставшим таким близким городом. И как всегда сильно волнуется перед заветной дверью. Помедлив, стучится и заходит к Веткиным.
    – Можно? Здравствуйте.
    – Здравствуйте, – здороваются один за другим её родители, немного удивлённые его появлением.
    – А Надя дома?
    – Она на работе, – отвечает Валентина Фёдоровна, не очень дружелюбно поглядывая на гостя.
    – А когда она придёт?
    – Заканчивает работу в одиннадцать, – нехотя вступает в разговор Николай Григорьевич. – А ты всё ещё не уехал?
    – Да нет, – слегка улыбнувшись, тихо отвечает Сергей. – Уже второй раз сюда приехал.
    В комнате повисает невольная пауза. Видимо, Сергей попал к серьёзному разговору между супругами и, не сразу сообразив, что тут лишний, продолжал топтаться около двери. Наконец до него дошло.
    – Извините, – спохватившись, проговорил Новиков, быстро попрощался и вышел на улицу.
    "Что-то родители на этот раз не особо мне обрадовались. Почему?"
    Он медленно пошёл по улице Ленина, направляясь к парку, и неожиданно столкнулся с Котовым и Жадовым, бродившими без особой цели по городу. Они очень обрадовались встрече – втроём всё-таки веселее. Сходили вместе в кино, потом зашли в столовую и малость подкрепились. Ещё немного погуляв, Анатолий с Василием заспешили на пароход (скоро на вахту), предложив и Новикову составить компанию, но тот отказался, решив дождаться Надежду.
     Около двенадцати часов ночи он подошёл к подъезду и там в тени тополя стал ждать её. Вскоре услышал быстрые и лёгкие шаги. Ещё не увидев её, понял, что это она – подсказало затрепетавшее сердце. Увидев, даже отпрянул в сторону, подальше в темноту. Мельком глянув на Сергея и не узнав его, Веткина прошла мимо.
    – Надя! – тихо окликнул он.
    Та остановилась в недоумении, стала вглядываться в темноту, всё ещё не узнавая его.
    – Новиков? – удивилась, наконец-то разглядев вышедшего из темноты Сергея. – Откуда ты взялся?
    – Снова также, – слегка улыбнувшись, ответил он.
    Подойдя к ней вплотную, Сергей не знал, куда деть руки – то ли пожать её ладони, то ли обнять её. Стоял, сцепляя и расцепляя пальцы. А потом спрятал руки в карманы.
    – И-эх ты! Вот не ожидала, – от охватившего волнения она рассмеялась.
    – Я тоже не ожидал, что вновь увижу тебя, но как видишь... Судьба, наверное, – неуверенно ответил, скованность от волнения всё ещё не проходила.
    – Родители знают, что ты приехал? – просто спросила она.
    – Знают.
    – Ну, тогда можно спокойно гулять хоть до утра, – она вновь рассмеялась, но быстро спохватилась. – Хотя уже так поздно. Знаешь, пойдём лучше к нам, посидим на кухне. Я страшно проголодалась.
     Сергей согласился, и они, открыв ключом дверь, тихонько вошли в квартиру. И снова, как в первый раз, сели за стол и стали есть суп из одной тарелки.
    – Ну, рассказывай, как живёшь? – приступила к расспросам она.
    Сергей начал говорить о том, что нового произошло за это время, хотя ничего особенного и не было. Так они и сидели, тихонько переговариваясь. Он, словно завороженный, не отрываясь, смотрел на Надежду. Его взгляд скользнул по нежной коже красивой шеи, на которой заметил цепочку с якорьком, подаренным им в прошлый раз. Какая-то тёплая волна ударила в него. "Ура! Кажется, я спасён! Она простила меня!" Ему захотелось закричать от охватившей его радости, но он сдержался и с улыбкой продолжал слушать её рассуждения о жизни, о подругах.
    – Знаешь, Сергей, что я узнала от моей подруги?
    – Нет. Откуда же, – усмехнулся он.
    – Она уже замужем два года. И только недавно сообщила мне по секрету, что до замужества согрешила с другим...
    Надежда внезапно смолкла и с интересом посмотрела на изумлённого друга, а потом тихо прошептала:
    – Я тоже согрешу...
    Он совсем растерялся и тупо смотрел на неё, не в силах что-либо промолвить. "Зачем это она мне говорит? Зачем признаётся? В чём признаётся? В своём желании или?.. Нет, не может быть! Я в это не верю. Ты ещё чиста и безвинна, милая, смешная девчонка. Но ты ждёшь ответа. Как же тебе ответить? Что сказать, чтобы не обидеть и не быть ханжой? Что? Ты, наверное, хочешь быстрее стать взрослой? Не надо, девочка, не спеши. Ты будешь взрослой, ты будешь взрослой...
Ребёнком не будешь ты".
    Новиков молчал долго, не зная что ей сказать. А она, справившись со смущением, заговорила совсем о другом, о том, как они в выходные выезжали за город.
    – Было здорово! – закончила она, глянув на Сергея.
    – Да, было здорово, – повторил он в задумчивости, взял её руку в свои ладони, она слабо освободила её.
    – Не надо, Сергей. И не думай ничего плохого обо мне. А то я тебе такого наговорила, – она тихо рассмеялась, потом сникла и опустила голову.
    – Надя, разве я могу о тебе плохо думать. Ты единственный для меня светлый лучик в этом мире... Правда, есть ещё мама.
    – Не такой уж я и светлый, – грустно улыбнулась она. – Ты всё это придумал. А я глупая и капризная девчонка.
    – Ну, зачем ты так говоришь! Ты хорошая. Правда!
    – Ладно, Сергей. Давай оставим этот разговор. Время уже позднее. Тебе надо на пароход, а то скоро трамваи перестанут ходить.
    – Ничего. Я пешком дотопаю.
    – Слишком далеко топать, – усомнилась Надежда.
    – Я человек деревенский. Привык больше всего на свои ноги надеяться.
    Она ничего не ответила, только опустила голову и так сидела, сладко позёвывая и похлопывая маленькой ладошкой по манящим, свежим к немного припухлым губам. Сергея опять неудержимо потянуло к ним.
    – Приходи ко мне завтра, – прошептала она, – я буду до обеда одна. – Надежда встала и направилась к двери. – А сейчас я хочу спать. Ты извини меня.

     Сергей молча вышел из квартиры, выдавив лишь из себя: "До свидания" и, не оглядываясь, пошёл от её дома, слегка ошеломлённый всем услышанным. Трамваи уже не ходили. В городе было пустынно. Он медленно шёл по отдыхающим от дневной суеты свободным и широким улицам и думал о ней. В голове кружились её слова: "Согрешу...  дома буду одна". Сознание противилось приходящей исподспудно мысли, а что если... "Нет, нет и нет!" Сергей старался отогнать прочь эту навязчивую, начинающую до боли сверлить мозг мысль, но она не уходила.
     "Согрешу... дома буду одна..." "Может, все-таки... Ведь надо же когда-то это испытать. Многие парни уже прошли эту ступень возмужания. А ты? Ты чего боишься? К тому же и она этого хочет. Решись и... И что же? Что дальше? Жениться я сейчас не могу, рано. Надо сначала закончить училище. А просто так... Многие ведь это делают просто так.  Нет, только не с ней! Но она этого хочет!  Как ты не поймёшь! Она ведь об этом сама сказала. И если ты не пойдёшь ей навстречу, она найдёт другого. Понимаешь ты – другого!  А она хочет с тобой. Пойми ты!
    Ты дорог ей, она тебя всё ещё любит. В конце концов она привязалась к тебе, ты ей ближе всего из парней. И если ты сейчас не откликнешься на её зов, она будет тебя презирать как последнего труса. Ты это понимаешь? Понимаю. Но не могу! Вдруг это ей принесёт зло? И опять оно придёт от меня. Что тогда будет? Она же не перенесёт этого удара. А я хочу ей только добра, только добра, больше ничего. Но как же мне быть завтра? Вернее, уже сегодня. Как? Кто мне подскажет? Кто?"
    Утром его поднял с койки механик. Он ворвался в каюту и сразу стал кричать.
    – Всё спишь? Почему вчера ушёл с парохода, не спросив у меня разрешения?
    Новиков пропустил мимо ушей этот вопрос и нехотя стал одеваться.
    – Давай быстрее шевелись! За оборудованием ни черта не смотришь! Только шляешься, – неслось в его адрес. – В машине выключатель сломался. Кинулись – тебя нет. Пришлось Абдулаеву исправлять. А ты у нас для чего? Для балласта? – Механик передохнул и снова пустился в разгон. – Напосылали нам тут сопляков, а ты расхлёбывай за них! Иди сейчас же в машину! Переноска там сломалась, и датчик оборотов гребного вала не работает. Нужно менять, – наконец-то сбавил тон Остапенко. – Понял?
    – Понял, – буркнул недовольно Сергей и зло глянул на механика, еле сдерживая себя, чтобы не послать его подальше.
    Остапенко ругнулся, вышел из каюты, хлопнув дверью. А Новиков сел на кровать и задумался. "Что же делать?" Его ждёт Надежда, а тут столько всего навалилось. "Надо, видимо, идти в машину, а иначе этот механ такое устроит, никому не позавидуешь". Он быстро умылся, зашёл в красный уголок, съел положенный бутерброд с маслом, выпил кофе и заспешил в машинное отделение.
    Переноску исправил быстро – обгорел контакт в патроне. Дольше провозился с датчиком. Где-то был обрыв в кабеле. Но и это он исправил. Подошёл к механику.
    – Григорич, всё готово.
    – Иди вон к машинистам, помогай им, – даже не глянув в его сторону, обронил тот.
    Новикову ничего не оставалось делать, как согласиться, язык не повернулся отпрашиваться гулять в такой момент. И он стал помогать машинистам менять разорванную крышку поршня левой машины. Работы было очень много. Сергей, проклиная всех и всё на свете, возился в полную меру с ребятами. А Надежда его ждала. Только во втором часу освободился и, даже не умывшись как следует, побежал к ней.
    Когда зашёл в квартиру, она сидела за столом и читала его письма. Они только что дошли.
    – Добрый день, – проговорил, стараясь унять волнение, охватившее его при виде своих писем.
    – Здравствуй, – вяло ответила Надежда и с грустью посмотрела на Сергея. – Садись. Что же ты не пришёл раньше?
    – Извини меня, но работы было очень много. Как прорва какая-то свалилась, – он смутился и покраснел.
    Ему было и обидно за то, что не смог прийти с утра, как она хотела, и как-то даже легко, что именно так всё случилось. Мучивший всю ночь его вопрос "Как быть?" разрешился сам по себе. Но она? Как она это истолковала? Она же хотела его, хотела и ждала, ждала...
    Сергей закрыл ладонью лежащее раскрытым перед ней своё письмо.
    – Не надо, Надя. – Он вздохнул. – Потом прочитаешь, хорошо?
    – Хорошо, – безучастно согласилась она и встала со стула. – Мне нужно идти на работу. Ты меня проводишь?
    – Конечно!
    Веткина собрала со стола его письма и положила их в карман сарафана. Затем осмотрелась в зеркале, и они вышли на улицу, направились к автобусной остановки. Там, ожидая автобус, разговаривали о пустяках, не касаясь наболевших и мучавших их обоих неразрешённых вопросов. Подошёл автобус.
    – Дальше меня провожать не надо, – попросила тихо. – Я сама доеду.
    – А вечером встретимся?
    Надежда пожала плечами и вместе с другими пассажирами втиснулась в переполненный автобус, сразу затерявшись в толчее.  Сергей остался один на опустевшей остановке. Побродив немного по городу, направился на "Науку" и сразу же завалился спать. Но уснуть не смог – мучили всё те же вопросы. "Что же она ответит на мои письма? Простит или нет? Ведь так было всё хорошо до сегодняшнего дня, и тут...  Она, наверное, здорово обиделась на меня. Надо было бросить всё и прийти к ней. А что дальше? Что было бы на пароходе? Что было бы с ней? Трудно даже и представить.
    Но судьба распорядилась по-своему.  Видимо, она и права. А сегодня мы, наверное, последний вечер будем вместе. Завтра уйдём. Есть ещё время исправить ошибки. Но ошибки ли это? Не знаю. Но кто бы знал, как же мне не хочется отсюда уходить!"

    Он лежал на койке и с нетерпением ждал вечера. Хотел уйти пораньше с судна, но механик заставил его почистить коллектор генератора, осмотреть двигатель пожарного насоса и ещё кое-что сделать по мелочам. И только в десятом часу вечера Сергей освободился и заспешил в город. Почему-то по-страшному захотелось напиться, как когда-то в училище, чтобы хоть на миг забыть обо всём. Нашло такое дикое настроение. Он бегал по улицам города и искал магазин, где бы можно было купить спиртного, но напрасно – всё закрыто. Можно, конечно, было зайти в ресторан, но не хватило бы и денег да и времени было в обрез.
    Новиков ждал её на ближайшей к их дому остановке. Один за другим подходили полупустые автобусы и трамваи, а её всё не было. Сергей уже начал сомневаться – может, она дома или гуляет с кем-либо из друзей, но наконец увидел её в только что подошедшем трамвае.
    – Пойдём погуляем, – предложил Надежде, как только она вышла из вагона.
    – Куда? Уже поздно. И я сегодня очень устала, – вяло ответила она, не трогаясь с места.
    – Наверное, сегодня мы последний вечер вместе. Завтра, видимо, уйдём, – в его голосе звучала просьба. – А старики простят. Сошлёшься на меня.
    Она ничего не ответила и медленно направилась в обратную от дома сторону. Некоторое время шли молча. Сергей попытался начать разговор, так, о пустяках, но она не поддержала его.
     – Знаешь, Сергей, – начала задумчиво через некоторое время Надежда. – Я раньше осуждала тех мальчишек, которые лишь развлекаются с девчонками. – Она чуть помолчала. – Вот как ты.
    – Я? Почему я?..
    – Не надо, Сергей, – прервала она. – Я всё знаю, ты ведь написал сам об этом, – она сделала паузу. – А сейчас я не осуждаю таких. На то вы и мужчины.
    – Нет, ты зря всё-таки так судишь о нас ... мужчинах. Ведь это не главное.  Понимаешь? Всё это мишура пустых желаний. И в конце концов всё это здорово надоедает. Мне, по крайней мере, это страшно надоело. Я многое за это время пережил, пересмотрел и передумал. Да и с другими девчонками я ходил не ради каких-то низких потребностей, а чтобы... Как бы тебе это сказать? Понимаешь, просто возникает иногда острая потребность прикоснуться к чему-то нежному, пусть и не совсем чистому. Но в таких случаях ты просто всё обоготворяешь, строишь идеал в своём воображении и погружаешься в него целиком, чтобы хоть на миг забыться в нём, отбросить все неприятности и невзгоды житейской суеты. Понимаешь?
    – Ты говори. Мне интересно слушать тебя.
    И Сергей говорил, пытаясь объяснить всё, что он думал об этом, говорил, путаясь в словах и мыслях. А она молча шла рядом, опустив голову, и внимательно слушала его. И он не мог никак понять, верила ли она в его искренность, прощала ли его грехи.
    Они уже порядком нагулялись и продрогли. Подойдя к её дому, зашли в подъезд. Надежда села на ступеньки пролёта и, положив на колени ладони, опустила на них голову. Сергей сел рядом. И они вновь пустились в воспоминания, а потом как-то вдруг оба сразу замолчали, не зная, что ещё сказать, о чём ещё вспомнить. Было тихо. Дом спал. Сергей смотрел на неё, на её мальчишескую стрижку, на белую красивую шею. Ему вдруг безумно захотелось впиться губами в эту нежную кожу шеи, манящую свежестью девичьего тела, отдававшего ещё парным молоком. Он зажмурил глаза и крепко стиснул зубы, чтобы не поддаться наваждению.
    – Скажи чего-нибудь ещё, – тихо попросила.
    – А что сказать?
    – Вот здорово! Человеку завтра уезжать – и сказать ему нечего, – она слабо усмехнулась.
    – Да что слова! Я им сам не верю. Они могут и налгать.
    – Ты прав вообще-то, – согласилась она и задумалась.
    – А хочешь?.. – начал весело Сергей и не закончил фразу.
    – Не знаю чего, – откликнулась Надежда и улыбнулась.
    – А хочешь?.. – задорно вопросил снова.
    Она пожала плечами. Сергей вздохнул и с грустью промолвил:
    – Хочешь... я тебя поцелую?
    Надежда негромко рассмеялась.
    – Чего ты смеёшься? – с наигранной обидой спросил он.
    – Глупый! Совсем ты ещё глупый мальчишка. Разве об этом спрашивают?
    – А я знаю, – невесело усмехнулся. – Но всё равно спрашиваю.
    Новиков посмотрел на неё и ему ещё сильнее захотелось поцеловать её. Вначале какая-то нерешительность сковывала его, но потом закрыл глаза и потянулся к ней губами, шепча:
    – Надя, Надя...
    – Я тебе не завидую, – быстро проговорила она, слегка отстранившись от него. – Ты почти всё время на воде.
    Некоторое время Сергей молчал, туго соображая, о чём она говорит, но потом быстро пришёл в себя и негромко ответил:
    – Да, завидного ничего нет.
    – Это тебе наказание Божие за все мои переживания, за все мои слёзы.
    Она смолкла внезапно, закусила нижнюю губу, стараясь сдержаться, чтобы не расплакаться.
    – Казни меня, Надя! – воскликнул Сергей. – Я страшно виноват перед тобой, – он чуть приподнялся и положил свою голову ей на колени.
    – Смешной ты мальчишка, – проговорила она и негромко рассмеялась. – Что мне в тебе нравится, так это то, что ты никогда не унываешь.
    – Эх, Надя, Надя. Ты многого ещё не знаешь. Понимаешь, я просто стараюсь не унывать. Но жизнь иногда очень сильно бьёт меня. Мне бывает очень и очень больно. Но я улыбаюсь. Понимаешь, улыбаюсь. Но мне всё равно до невозможности больно. Я готов закричать от нестерпимой боли, но... я улыбаюсь. Понимаешь? Я просто не хочу, чтобы кто-то видел мою боль, особенно те, кто её причиняет. Не хочу, чтобы они злорадствовали. Пусть лучше думают, что они меня ничем не задевают, что они зря тратят свои силы и своё остроумие или ослоумие. И я улыбаюсь...
    Она сидела молча, уткнув голову в свои колени.
    – Мне нужно идти, – вдруг спохватилась. – Уже начинает светать.
    Сергею не хотелось расставаться, но он не привык никого неволить.
    – Ну что ж, иди, – прошептал.
    – Чувствует моё сердце, что вы сегодня ещё не уйдёте.
    – Хорошо бы, но кто его знает. Может, баржу уже и разгрузили. – Он сделал паузу. – Постараюсь ещё заскочить к тебе.
    – Приходи. Я до обеда дома.
    Надежда поднялась со ступенек, поправила платье, протянула ему руку.
 много не гуляй, – с усмешкой закончила она и освободила руку, опустила глаза.
    – Спокойной ночи тебе... Впрочем, уже утро начинается.
    Веткина подошла к двери, тихо открыла её и помахала на прощание рукой.
    – До скорого, – прошептал на прощание Сергей и вышел из подъезда.
    На улице совсем уже было светло. Спать не хотелось, и он медленно пошёл по улице Ленина в сторону гипсового завода. На одной из остановок догнал трамвай. Вагоновожатый мотнул головой, приглашая его сесть, но Сергей отказался и зашагал дальше по пустынной, светлой и тихой улице. Хорошо было идти одному и думать, думать о ней.
    На пароход Новиков поднялся по трапу, когда ночь уже совсем отступила за горизонт. Как раз на вахте стоял капитан. Он расхаживал по мостику.
    – Вот это да! – удивился Белый, увидев электрика. – Да какая же это мать, так твою мать, разрешает гулять девчонке до таких пор?
    – Хм, – довольно хмыкнул Сергей. – Просто нужно завоевать доверие, Николай Фёдорович, и умело пользоваться им.
    – Вот ты какой! Ну, иди, иди спать. И чтоб завтрак не проспал, потребуешься мне.
    – Хорошо, – ответил Сергей, довольный таким исходом дела, и спустился в носовой отсек, зашёл в свою каюту, разделся, лёг на койку и мгновенно погрузился в сон.