Воспоминания орловой мамаевой д. в. сквозь года

ВОСПОМИНАНИЯ ОРЛОВОЙ ДАЗМИРЫ ВАСИЛЬЕВНЫ
1936 г.
Белая Калитва. Мама говорила, что я не могу это помнить, потому что была со всем маленькой. Но я помню, что мы жили в палатке на берегу реки. Помню солнечный летний день. Мама стоит на мостках и полощет в реке белье, а мы с братом Юрой сидим на берегу в панамках и трусиках, опустив голые ноги в воду. Возле ног плавают стайки мальков, и я боюсь, что они могут укусить меня за ногу, и потихоньку шевелю пальцами ног, чтобы рыбки не приближались ко мне.
Помню, как с другого берега приплыл лодочник (папин знакомый) и пригласил нас на уху. Папа, мама и Юра сели в лодку, бабушка взяла меня на руки и хотела тоже сесть в лодку, но я подняла такой крик, что бабушка решила идти по берегу до моста почти километр. Когда мы пришли, костер уже догорал, и надо было возвращаться домой. Я очень боялась воды.
Помню санчасть. Она находилась в коричневом двух этажном доме. Вход был с торцовой стороны. К двери вела длинная лестница. Это мне так казалось, а мама говорила, что там было 5 или 6 ступенек. Зачем меня туда водили - не помню, по-моему,  лечить зубы, но я с тех пор боялась врачей.

1937 г.
Мы с братом Юрой стоим на повороте дороги. Навстречу нам идет эскадрон. Слышится песня  - «По долинам и по взгорьям…». Мы с братом подпеваем. Эскадрон проходит мимо нас. Дорога пылит, и конница уходит в лес.
          Мы стоим в панамах, трусиках и сандалиях. Юре – уже пять лет, а мне – всего два года.
Воинскую часть, где служил отец, перевели в Белоруссию,  в Станьково, недалеко от границы.
Станьково был укрепрайоном недалеко от города Минска. Помню там только дорогу, которая шла из леса и под прямым углом поворачивала к казармам укрепгородка. Помню, как мы с братом стоим на повороте дороги, а из леса навстречу нам едет конный отряд. Мы слышим песню и дружно подпеваем:
«По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед
Чтобы с боем взять Приморье
Белой Армии оплот…»
С тех пор эту песню я запомнила на всю жизнь. Отец рассказывал, что Приморье -  это очень далеко на нашем Дальнем Востоке, на краю нашей земли.
В Станьково я запомнила еще одну песню, которую пели красноармейцы:
«Шел отряд по берегу
Шел из далека.
Шел под красным знаменем
Командир полка
Голова обвязана,
Кровь на рукаве
След кровавый стелется
По сырой траве...»

Эта песня вызывала у меня слезы. Мне было жалко Щорса, которого я представляла молодым, чубатым, с завязанной бинтом головой. И была гордость за его отряд:
«Мы – сыны батрацкие,
Мы – за новый мир.
Щорс идет под знаменем –
Красный командир…»
Шел 1937 год. В Испании шла гражданская война. Республиканская Испания боролась против фашистов. Мы свои панамки заменили на «испанки». Бабушка сшила нам синие испанки с красными кисточками.
В армии в 1937-38 гг. начались репрессии. Это потом уже я узнала, что за эти годы «высший» и средний командный состав был практически полностью истреблен. Из 80 членов Высшего военного совета осталось только пятеро, из 16 генералов – двое, а всего из 80 тысяч красных командиров было уничтожено 35 тысяч;.
Мы жили своей детской жизнью и не знали, что такая судьба могла коснуться и нашей семьи.
Однажды отца вызвал комиссар и показал донос, в котором было написано, что отец является сыном фабриканта Мамаева. Комиссар попросил доказать, что это неправда. Поезжай, говорит, на Алтай (отец был родом из Змеиногорского района) и привези доказательства, что ты из батрацкой семьи.
Христофор Иванович, папин отец, в гражданскую войну был партизаном, и командир партизанского отряда хорошо знал деда. Они были из одного села. Отец получил все необходимые документы и привез комиссару в Станьково.
Комиссар посмотрел документы и сказал: «Тебе надо уезжать отсюда. Учиться хочешь?» Отец сказал: «Хочу». И комиссар дал ему направление в Военно-политическую Академию в Москву.
Потом, уже в 1949 году, отец написал в своей автобиографии об этом периоде лаконично и коротко: «В 1938 году был назначен на должность старшего инструктора по агитации и пропаганде политического отдела 13-й Стрелковой дивизии Белорусского Военного Округа. С сентября 1938 г. по октябрь 1940 г. учился, и закончил полный курс Военно-политической академии им. В.В.Ленина в г. Москве».
Семнадцатого сентября 1938 г. мне исполнилось 4 года, а 18-го нас одели в красивые матроски и мы всей семьей поехали в Минск фотографироваться «на память». Эти фото сохранились. Сначала мы сфотографировались всей семьей: мама, папа, бабушка и мы с братом, а потом нас сфотографировали вдвоем с братом, и мама на обратной стороне фотографии написала: «На память папе от сына Юрика и дочки Миры». Отец уехал в Москву один, а мы приехали позже. Отец уехал в Москву поступать в Военно-политическую Академию им. В.И.Ленина. Академия находилась возле станции метро «Маяковская». Она и сейчас находится в том же здании, только называется по-другому. Отец успешно сдал экзамены и поступил в Академию.Как мы уехали в Москву я не помню. Но помню, что в Москве мы жили сначала на Шаболовке у женщины, которая работала на кондитерской фабрике. Иногда она угощала нас с Юрой «карамельным ломом». Это были большие куски разноцветной карамели, которую считали браком, сплавляли и продавали сотрудницам фабрики по дешевой цене.
Бабушка откалывала кусочки карамели от большого куска маленькими сахарными щипчиками или раскалывала его кухонным ножом на ладони.
Потом мы ходили с бабушкой гулять к Донскому монастырю или вокруг крематория. Мне казалось, что стены у крематория были такими же высокими, как в Кремле.
Когда мы с Орловым получили на улице Ферсмана новую квартиру, ехали к ней от м. Октябрьская на трамвае. Орлов сказал: «Вот здесь, около крематория, трамвай поворачивает». Я спросила: «А где крематорий?». Он сказал: «Вот, за стеной». Я посмотрела на маленькую стену и спросила: «А большую стену сломали? Мы же здесь жили в 38-м году, я помню, что стены были, почти как кремлевские…», а Орлов сказал: «Сколько лет тебе тогда было? Вот и стены казались высокими». В трамвае засмеялись те, кто услышал этот диалог.
Потом папе дали комнату в общежитии на Пироговке. Это был большой дом с несколькими подъездами, с коридорной системой и общей кухней в конце коридора. Дом был на пять или шесть подъездов. Он и сейчас стоит в конце Пироговской улицы, недалеко от Новодевичьего монастыря. Перед монастырем был трамвайный круг – конечная остановка. Внизу, около монастыря был пруд или озеро. Там на берегу обитал цыганский табор.
Мама перед прогулкой «на круг» всегда говорила: «Никуда от нас с папой не уходите, а то цыгане украдут». Хотя мамин отец был молдавский цыган по фамилии Пашала. Мама говорила так не потому, что не любила цыган, а потому, чтобы мы не потерялись.
На кругу были разные палатки. Там продавались треугольные вафли с яблочной начинкой. Это была такая вкуснота, что я до сих пор люблю вафли с яблочным повидлом.
Еще помню, как иногда папа брал нас гулять и шел к дяде Васе, который продавал пиво в розлив, а нас угощал солеными баранками.
Вообще, отца мы видели редко. Он был начальником курса Артмотомеханизированного факультета ВПА, и пропадал в Академии. Дома, в одной маленькой комнате он не мог сосредоточиться и поэтому, приходя, домой, он шел  в общую ванную комнату, закрывал дверь на крючок, пускал теплую воду, садился на деревянную доску и готовился к экзаменам.
Женщины (жены других слушателей) иногда, не дождавшись, когда он выйдет из ванны, приходили к маме и говорили: «Ольга, вытащи Мамаева из ванны. Детей надо купать».
Может быть, Женсовет повлиял на начальство Академии, может быть, потому что отец учился почти на отлично, нам дали две комнатки. Маленькие – но две. Теперь отец мог спокойно заниматься в отдельной комнате. Мы с бабушкой жили в другой комнате, у которой дверь была на половину стеклянной.
С этой дверью связано одно событие. Как-то мама купила мне кроличью шубку. Однажды она отпустила меня под присмотром брата во двор. Мы с Юрой взяли санки, и пошли кататься на горке возле дома.
Сначала мы катались на санках. Потом бросили санки и стали кататься «на попе», а потом Юрка предложил кататься друг на друге: то я на Юрке, то Юрка на мне. В это время один из слушателей Академии возвращался домой и увидел нас с головы до ног в снегу. Мама позвала нас домой. Мы пришли. Мама сказала: «Раздевайтесь, у вас все мокрое!». Мы с Юрой начали раздеваться. Потом мама быстро закрыла дверь на ключ, взяла широкий отцовский ремень и начала охаживать нас ремнем. Юрка молча выдерживал удары, а я визжала, как резаный поросенок.
В это время папа и бабушка стучали в дверь и смотрели на нашу порку в стекло. Я помню, как папа и бабушка в один голос кричали: «Люся, бить детей непедагогично!». Это слово «непедагогично» я запомнила на всю жизнь.
В общем, это была моя первая и последняя порка. Иногда бабушка или мама шлепали по заднице. Бабушка чаще всего сворачивала кухонное полотенце и стегала по спине. Но это чаще доставалось Юрке. Меня бабушка почти никогда не наказывала.

.
1938 г.
В 1938 году приехал в Москву Чупырь Тимофей Кондратьевич, муж бабушкиной сестры Ольги. В это время в Москве давали концерты Ляля Черная и Клавдия Шульженко. И отец, и Тимофей Кондратьевич были просто влюблены в этих артисток. И мама рассказывала, что пока Чупырь был в Москве, они с отцом каждый вечер мотались по концертам, то к Ляле Черной, то к Шульженко, орали «браво» и дарили цветы.
Мы приехали в Москву. Сначала жили на Шаболовке у женщины, которая работала на кондитерской фабрике. Она иногда приносила «карамельный лом» и угощала нас. Бабушка Соня колола карамель сахарными щипчиками, и мы сосали эту сладость. Эти щипчики сейчас хранятся у Лены.
Я помню, как отец привел нас на станцию «Маяковская», показывал нам роспись на потолке. Мне было трудно смотреть вверх, и папа поднял меня на руки, и я лежала у него на руках и смотрела рисунки на потолке.
Потом мы переехали на Пироговскую улицу в общежитие Академии Ленина. Это был большой дом – несколько соединенных подъездов. В этом доме был детский сад, куда меня и определили. Воспитательницу  не помню, но хорошо помню директора – Марию Александровну – полную с короткой стрижкой в тюбетеечке, врача – Розу Марковну и повара – Еву Ароновну, которую мы дети, называли «Явороновна». Я была очень худая и Явороновна пыталась откормить меня. Каждый день перед обедом нам давали рыбий жир и кусочек черного хлеба, посыпанного солью. Это было самое вкусное лакомство для меня.
Недавно я была в аптеке и спросила рыбий жир. Продавец сказала – «Вам в ампулах
или в бутылочках». Я так обрадовалась, что есть в бутылочках и накупила 10 штук. Пришла домой, отрезала кусок черного хлеба, посолила, налила целую столовую ложку рыбьего жира. Выпила, заела черным хлебом, солью, закрыла глаза и вспомнила свое довоенное детство.
В это время у меня начали меняться зубы. Передний зуб шатался. Мама повела меня в санчасть, которая находилась в нашем общежитии. Врач была невысокого роста с черными короткими волосами по фамилии Воронова (я ее на всю жизнь запомнила!). Она посадила меня в кресло, посмотрела зуб и, разговаривая с мамой, одним «махом» выдрала мне здоровый зуб. А потом сказала: «Ой, деточка я не тот зуб выдернула» и, захватив щипцами качающийся зуб, тоже выдернула его. Я орала как полоумная. Я возненавидела  ее на всю жизнь! Мама утешала меня и говорила, что надо было удалить оба зуба, но я не верила и рыдала самозабвенно.
Когда отец был свободен, мы ходили гулять на  площадь у Новодевичьего монастыря. Там был спуск к долине Москва-река, где паслись козы, а цыгане останавливались там табором. Возле ворот монастыря в палатке продавали треугольные вафли с яблочной начинкой. Вкусные, до невозможности. И еще там продавалось маленькое круглое мороженое в круглых вафельках. Недалеко от нашего дома, по дороге к монастырю, была палатка, где дядя Вася продавал пиво в разлив. Отец иногда останавливался, брал у него кружку пива, а дядя Вася угощал нас маленькими солеными бараночками.
Я помню, как мы гуляли по Усачевке и папа рассказывал нам о Распутине и мне представлялся деревенский мужик с бородой и я думала, как бы он нам не встретился.
В детском саду я была самой худой и плохо ела. Я всегда плохо ела, особенно каши. Я помню, как воспитательница кормила меня кашей, когда все дети давно уже играли. Она спрашивала: «Ты маму любишь?». Я говорила: «Люблю!». И заливаясь слезами, глотала ложку каши. Следующая ложка была за папу, и все начиналось сначала.
Поваром у нас работала Ева Ароновна. Дети звали ее (как я писала ранее) «Явороновна». Она приходила в группу перед обедом и угощала нас морковкой. Что я больше всего любила в детском саду – это когда во время обеда нам давали рыбий жир с кусочком черного хлеба, круто посыпанного солью. Это была такая вкуснятина, что я, когда дежурила, старалась выбрать себе самую большую ложку (Второй раз вспоминаю об этом, поскольку ощущаю вкус радости и запахи детства!)
Врачом была Роза Марковна, а директором  Мария Александровна – не высокого роста  с короткой стрижкой и вышитой тюбетеечкой на голове (второй раз пишу об этом, т.к. не могу расстаться с воспоминаниями детства).
1939 г.
Я в детском саду ВПА им. В.И. Ленина. 8 июня мама родила Свету.
В мае во время экзаменов отцу принесли пакет от начальника Академии. Там было сказано, чтобы он срочно явился к нач. Академии. Отец готовился к экзамену немецкого языка, поэтому положил в карман словарик. Оделся. Мама, шутя, сказала: «Почисти сапоги, а то к Ворошилову вызовут, и будешь с грязными сапогами позориться». Отец почистил сапоги и ушел.
Их действительно целый курс, привезли в Наркомат обороны, сообщили, что в Монголии начались военные действия с японцами и мы, как дружественная страна, должны помочь монгольским товарищам.
Их сразу отправили на вокзал, где в вагоне для каждого был приготовлен чемодан со всеми необходимыми вещами. Кто-то сказал, что надо семьям сообщить. Начальство сказало, что мы сами сообщим. Отец, только из Кушки прислал маме телеграмму: «Жив, здоров. Скоро приеду».
А через неделю семьям сообщили, да и  по радио было сказано, что в Монголии на реке Холхин-Гол идут бои с японскими самураями, и наша Красная Армия помогает монгольским товарищам.
 Отец вернулся только в начале осени. В первом эшелоне, который мы с мамой встречали из Монголии, отца не было. Письма из Монголии не приходили и семьи не знали, кто остался в живых. Матери держались, подбадривая друг друга. На второй день мы с мамой снова приехали на вокзал, Долго ждали поезд. Когда он пришел, я смотрела во все глаза. Мама смотрела на окна вагона, а я вдруг увидела в дверях отца – он был худой, загорелый. Я заорала: «Папа! Папочка!». И мама увидела его! Отцу дали Орден Красного Знамени. Вручал ему орден Калинин Михаил Иванович в Кремле. У нас сохранилась фотокарточка, где Калинин с группой, награжденных слушателей Академии. В третьем ряду стоит мой отец.
После вручения наград в Кремле был банкет, а после банкета при выходе из зала поставили большие корзины с фруктами и конфетами. Сталин стоял около корзин и спрашивал каждого, есть ли дети. Отец сказал, что у него трое детей и Сталин дал ему яблоки («Аппорт») и конфеты. Когда отец пришел, мы уже спали, и отец положил мне на стульчик огромное яблоко и несколько конфет.
На Холхин-Голе отец познакомился с журналистом Симоновым. Эту дружбу они пронесли до конца жизни. На банкете в Кремле они встретились и сели рядом. Симонов спросил отца: «Ел ли он когда-нибудь устриц?». Отец сказал, что не ел. И тогда Симонов взял устрицу, ножичком раскрыл ее, полил лимонным соком, кинул в рот и съел. И предложил отцу попробовать. Отец взял устрицу полил соком. Она попискивала, и он кинул ее в рот. Он несколько раз старался ее проглотить. Все тщетно. В конце концов, он осторожно выплюнул ее в ладонь и выбросил под стол на пол.
1940 г.
Помню, что летом я была в Кубинке на даче в детском саду. Заболела там свинкой. Долго лежала в изоляторе. Помню, что приезжала ко мне мама, и мы гуляли с ней в лесу над каким-то оврагом.
1941 г.
В мае я с бабушкой поехала на Украину. На небольшой железнодорожной станции Пологи жили тетя Оля, бабушкина сестра с мужем Тимофеем Кондратьевичем Чупырем. У них было двое сыновей – Володя, лет пятнадцати и Феликс, лет пяти. Днем мы играли во дворе, бабушка с тетей Олей готовили обед. А вечером мы шли гулять в Парк, где при входе стоял шлагбаум. За неделю до начала войны мы гуляли в парке, бегали с Фелькой в «салочки» и я с разбегу врезалась головой в шлагбаум и потеряла сознание. Меня принесли домой, и я несколько дней лежала в постели.
А 21 июня мама приехала с Юрой и Светой. Она хотела оставить всех нас с бабушкой, а сама с отцом поехать на Черноморское побережье отдыхать. В Монголии отец заработал себе сильный плеврит, и ему надо было полечиться.
Утром 22 июня было воскресенье. Тетя Оля и бабушка сделали куриную домашнюю лапшу и вареники с вишнями. Мы сидели уже за столом, как в комнату влетел Юрка и заорал: «Вы тут лапшу едите, а там война началась!».
С работы прибежал Тимофей Кондратьевич, он вручил маме билеты и сказал, что ночью будет поезд.
Ночью над Пологами кружила «Рама» - самолет разведчик. Город притаился, огней не было видно. Только на станции вдоль поезда ходили проводники с синими лампами, пассажиры стояли вдоль вагонов и разговаривали шепотом. Закончилась мирная жизнь.
Мы приехали в Москву на Пироговку и отец сказал, что надо научиться быстро одеваться, так как в Москве уже были воздушные тревоги. Нас научили складывать вещи в определенном порядке: платье, сорочка, лифчик для чулков и трусики.
Вскоре был приказ по Академии – эвакуировать семьи, а общежитие на Пироговской опечатать.
Мы стали готовиться к отъезду. Отец связался со своей старшей сестрой, Анной Христофоровной, которая жила в Алма-Ате. Юра уже был школьник. А их решили школами отправлять на Украину. Никто тогда не думал, что немцы так быстро оккупируют Украину. Поэтому многие дети потеряли своих родителей, многих угнали в Германию. Наш Юрка тоже должен  был уехать со школой. Накануне бабушка решила сделать прощальный обед и сделала Юркин любимый вишневый кисель. Юрка вертелся около бабушки на общей кухни, и бабушка послала его за сахарницей. Его долго не было, А кисель был уже готов, и бабушка взяла кастрюлю, и пошла из кухни и в дверях ее сбил Юрка с сахарницей, и бабушка облила его горячим киселем. Шея, рука и грудь были так обожжены, что майку снимали с кожей. Поэтому ему пришлось ехать вместе снами в Алма-Ату. А многие дети, которые уехали со школами, потерялись или погибли. Бабушка говорила: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Мы задержались на несколько дней. Мама водила Юру на перевязки, у него была температура. Мне и Ире Зайцевой поручили Светку, мы должны были с ней гулять. Мы с Ирой отвлеклись, и Светка упала в лужу. Тогда мы ее притащили в ванную, и вымыли под холодной водой. Светлана тоже заболела. В общем, мы ехали как  в санитарном поезде. Я помню, как отец привез нас на вокзал и как в открытое окно что-то говорил нам и махал рукой, а поезд уходил из Москвы на восток.
 Мы ехали вместе с родственниками Федора Александровича Межуева, мужа тети Нюси (Анны Христофоровны). Это были татары – две девочки, примерно мои и Светины ровесницы и бабушка Сафаевна . На каждой остановке мама вместе с Юрой бегала на перевязки. Однажды они чуть не отстали от поезда. Часто мы стояли «под обгоном» так как в первую очередь пропускали поезда на запад к Москве.
 Сафаевна однажды сделала девочкам чай и положила по две ложки сахара. Девчонки начали пить и стали плакать, что «не вкусно»!».Сафаевна положила в стаканы еще по одной ложки. Девчонки дружно заревели, что «совсем не вкусно». Тогда наша бабушка отлила из одного стакана в свой и попробовала – чай был соленый.
Бабушка сказала: «Сафаевна, вы им соль насыпали».
В Алма-Ате тетя Нюся встречала нас с медицинским автобусом, на котором был нарисован большой красный крест.
Тетушка жила на аэродроме, в 12-ти километрах от Алма-Аты.
Поселок на аэродроме был небольшой, несколько белых двухэтажных домиков. За ними большое поле аэродрома. Мимо дома из гор проходила дорога с мельчайшей, как пудра пылью. Нога утопала в этой пыли сантиметров на десять и если идти, шаркая ногами, то поднимается высокое облако пыли.
Однажды с гор по этой дороге целый день шла конница Панфилова. Они шли молча, без песен. Мы тоже стояли молча вдоль дороги. Вдруг кто-то в строю попросил у нас воды и  мальчишки достали ведерки и кружки, и мы начали носить из колонки воду и подавать кружками. А нам – « малышне» -  разрешалось бежать за строем, забирать пустые кружки и снова наполнять их водой. Дивизия шла целый день в сторону Алма-Аты. Говорили, что идут на погрузку, на вокзал и на фронт. К вечеру дорога опустела и пыль осела.
 Сегодня август 2008 г. я смотрю на экран ТВ и прислушиваюсь к радиопередачам. В Цхинвале идет война. Грузины напали на осетин, погибло за одну - две ночи около двух тысяч мирных жителей – детей, женщин и стариков. Погибло около 100 человек наших солдат – миротворцев, которые стояли по границе Осетии и Грузии. Что же это за малахольный президент  в Грузии? Какой-то недобиток! Танками давить мирных жителей!
Рассказ Юрия 10 декабря 2008 г. о событиях, связанных с 22 июнем 1941 г.
«Перед войной Мира с бабушкой уехали в Пологи в Днепропетровской области. Примерно 60 км от Днепродзержинска. Через неделю к ним приехали мама, Юра и Света. Я помню, говорил Юрий, как мы сидели на чемоданах и сторожили Свету в Днепропетровске». Приехали они 21 июня.
«Перед отъездом сидели на станции. Подошла военная часть. Солдаты сидели в теплушках. Играл оркестр марш. Вывез их на станцию Тимофей Кондратьевич (через железнодорожное КГБ или милицию).
Уезжали примерно в 2 часа ночи. На станции было полно народа. Когда поезд подошел, то туда рванули все – с билетами и без них. Милиция пыталась сдержать толпу, но тщетно. Тимофей Кондратьевич буквально втолкнул всех в поезд». И я, и Юрий помнят летящие самолеты. Я видела летящую раму – немецкий самолет разведчик. По дороге нас не бомбили. В Москву приехали 25 июня 1941 г.
«Через месяц отец договорился со своей сестрой Анной Христофоровной, жившей в Алма-Ате, принять семью. Она жила около аэропорта в 2-х этажном доме, имевшем два подъезда. В каждом подъезде было несколько квартир. Анна Христофоровна и ее муж Федор Александрович имели 2 комнаты с кухней. В одной комнате жила Анна Христофоровна, Федор Александрович.Нас по местили в эту комнату: маму, бабушку, меня, Свету и Миры. В другой, принадлежавшей сыну Федора Александровича от первого брака – Сергею Федоровичу Межуеву поместили Сафаевну с девочками и Арифу и Анифу. Сергей Межуев был очень хороший, интеллигентный мужчина. Он привез к себе мать, бабушку и 2-х девочек (по моим воспоминаниям  с ними были Арифа (мама) и Анифа (сестра мамы).».
Юрий считает их очень красивыми девочками метисками с элементами восточной и европейской красоты.
Перед отъездом в Алма-Ату примерно за неделю до отъезда с Юрием случилось ЧП.
 «В Москве мы жили на Пироговке в доме 51, в комнате, которую предоставили отцу, как слушателю Академии им В.И.Ленина. Там была коридорная система, а кухня одна. У меня была привычка взять кусок хлеба, смочить его, а затем окунуть в  сахарный песок. Я прибежал, хлеб нашел, а сахара не было. На вопрос, где сахар. Мама сказала, что бабушка взяла его на кухню делать кисель. Я побежал в сторону кухни, а в это время бабушка выходила оттуда, держа в одной руке сахар, а в другой кисель. Я сбил ее плечом и опрокинул на себя кисель. Поэтому в Алма-Ату выехал перевязанным». По воспоминаниям Миры «Юрия должны были вместе со школой отправить отдыхать на Украину. Этот случай спас его от возможной гибели, так как не все дети вернулись от туда.

1941 – 1942 гг.
Во время Отечественной войны шел фильм «Она защищала Родину» там немецкий танк давит двухлетнего малыша, и сегодня в Цхинвали повторилось тоже! Как это понимать и принимать!
Показали Цхинвали, где 80% жилого фонда было разрушено. Я смотрела и вспомнила нашу поездку в 1945 году на машинах из Москвы через Киев-Львов-Краков в Дрезден. Во всех  населенных пунктах не было жилья, люди ютились под домами в подвалах и основах печей. Я видела Крещатик – дома, черные от копоти стены домов! Я запомнила этот Крещатик до сих пор. Я после войны несколько раз была в Киеве на Крещатике. Я смотрела на оживленную улицу, а в памяти снова вставали обугленные остовы домов.
Сегодня, когда говорят, что осетинские дети скоро забудут ужасы войны, я не веру в это, потому, что детская память не отпускает нас до самой старости!
Ну вот ! Снова пью валидол и мысленно возвращаюсь в 1941 год, год начала Отечественной войны. Эвакуация … Через дорогу, в сторону Алма-Аты были два лога, заросшие травой и солодским корнем. Здесь часто паслись коровы и козы. По ближайшему логу неслась с гор бурная река Алмаатинка. Здесь женщины стирали белье, сюда прибегали курсанты летного училища, которое располагалось возле аэродрома. Здесь мы пускали кораблики, Однажды Юра решил пустить большой пароход. Снял калоши, надел на палочку листик, как парус, и пустил пароход в воду. Река подхватила «пароход», отнесла на половину реки…. И Юра остался в одном калоше! Получил от мамы тумака.
 Когда мы приехали из Москвы, тетя Нюся повела меня и Юру за дом, мимо артезианской колонки, на свой огород. Там были разные овощи и стеной стояли высокие растения – выше нас вдвое! Это была кукуруза. Тетя Нюся сказала, что ее можно есть. Мы с Юрой потихоньку нарвали коричневатых метелок, которые висели на стебле и попробовали. Было ужасно не вкусно! Потом оказалось, что надо было, есть початки.



1943 г.
 Отец встречал нас уже в шинели и папахе, потому что в Москве в ноябре было уже холодно. Мама за дорогу все свои платья сменяла на продукты. И осталась в летнем полотняном платье и боссаножках. Отец подхватил маму на руки и понес в машину. Мы побежали за  ним. Нас привезли в Кунцево, в маленький деревянный дом. У отца были только черные сухари. Бабушка расстелила на полу солдатское одеяло, налила в мисочку теплой воды и немножечко подсолнечного масла. Всем нам дали по сухарю. И мы макали в мисочку с водой свои сухари и грызли их. Это был  наш первый «праздничный» ужин в Москве. Нас определили в школу, и мы с Юрой два месяца ходили в Кунцевскую школу.
Зимой переехали на улицу Горького в Анастасьевский переулок. Нас поселили в одной из комнат, где раньше жила семья. Все вещи сложили в соседнюю комнату и заперли на ключ.
Здесь я снова пошла в школу на улицу Чехова и опять в первый класс. Помню марлевые занавески, выкрашенные акрихином в желтый цвет.
Здесь однажды осенью украли нашу Светку. Она гуляла во дворе в красивом коричневом вязаном костюмчике. Вообще ее одевали как куколку. Она была у нас красивая, как куколка, с вьющимися светлыми волосами.
Сегодня 6 июня 2004 г. 60 лет назад в это время еще шла война. После Сталинграда наступление немцев было остановлено и наши войска начали продвигаться вперед на Запад, освобождая занятые немцами города и деревни.
 Позже мы переехали на Сокол, в так называемый генеральский дом. Каждый вечер на кухне возле большой карты, мы, слушая сводки Совинформбюро, отмечали на карте освобожденные города и передвигали красную ниточку на запад, отмечая новую линию фронта.


1944 г.
Мы переехали в квартиру на Соколе. Это была наша первая квартира. Здесь я пошла  в 3-й класс женской 149-й школы. Мне исполнилось десять лет. Фотограф Володя Горшков сфотографировал всех нас в день моего рождения. Отец ушел в действующую армию. Он вернулся в танковые войска. Отец ушел на фронт в танковую армию к Катукову.
 В июне 1944 г. меня и Тамару Катанаеву (нашу соседку из 21-й квартиры) отправили в пионерский лагерь не далеко от Алабино. Лагерь был очень большой, около 1000 человек.
Однажды к нам приехали в лагерь два человека. Один сказал, что он композитор и сочиняет музыку, а второй сказал, что он поэт.
Композитор сел за рояль на открытой сцене и заиграл музыку, а потом запел песню:
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит…
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится
Пылится, кружится
А кругом земля дымится,
Родная земля!
Эх, дороги –
Пыль да туман.
Холода, тревоги
Да степной бурьян
Я не  помню авторов этой песни, но к вечеру весь наш лагерь пел эту песню.
В октябре 1944 г. отец ушел с должности Заместителя начальника Главного автодорожного Управления Красной Армии по политической части в 1-ю Гвардейскую танковую Армию. Принимал участие в боях за освобождение Варшавы, Гданьска, Щецина (бывший Штеттин).
Работая в Главном автодорожном управлении, отец участвовал в налаживании «дороги жизни» из Ленинграда. Закончил войну он в Берлине.
1945 г.
В начале 1945 г. уже чувствовался конец войны. Каждый вечер над Москвой гремели салюты. Первый салют был за взятие Белгорода. Иногда я закрывая глаза, уношусь в воспоминания   и слышу голос диктора: «Взят город Белгород!», а потом  - «Произвести салют двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий!».
Вечерами мы собирались на кухне и слушали радио – «От Советского Информбюро» и отмечали на карте линию фронта ниточкой. А потом , после ужина , читали книги. Я помню, как я читала «Вий» Гоголя. У меня был громкий и четкий голос и обычно меня заставляли читать. Я читала и вдруг подумала, что сейчас кто-то схватит меня за ноги, и я подтянула ноги на тахту.
Мама сказала: «Что ты скособочилась вся?». А я сказала: «Я люблю, когда ноги со мной». Все потом долго смеялись.
Перед сном мама заставляла нас мыть ноги. Я пошла в ванную, пустила воду и наклонилась, чтобы мыть ноги мочалкой. В это время Юрка подкрался к открытой двери в ванной и громко,  шипя, сказал: «Душно мне, душно!». Я с перепугу упала в обморок. Юрку стеганули полотенцем, а меня долго отхаживали от испуга.
11 июня 2004 г. включила телевизор, посмотреть передачу о русских, уехавших из России, после революции в Ниццу. Эта передача навеяла воспоминания детства. Снова вспомнился 1945 г., когда мы в конце года (конец ноября - начало декабря) поехали на машинах в Германию.
По заданию командования Советской Оккупационной Зоны в Германию разрешили привезти семьи и открыть для детей школы. Для этого необходимы были учебники.
Отцу выдали две машины: «Мак» то ли английский, то ли  американский похожий на «Студебекер» для погрузки книг и небольшую крытую машину с двумя лавками и печкой посередине – «Додж – ;», немного похож на современные машины для перевозки хлеба.
Сейчас уже ночь (июль 2004 г.). В это время легко думается. За окном уже прошла вторая гроза с молниями и ливнем. Я все выключила и сидела, слушала грозу. В восточные окна полыхала молния, и в комнате становилось светло. Но свет этот был какой-то мертвый и холодный. Постепенно гроза отошла за лес, в сторону Лобни, но капли дождя все еще капают с листьев дикого винограда, которым увита стена дома.
Итак, отец получил все необходимые учебники, взял нас (Юру, меня и Свету) и маму. А бабушка осталась на Соколе. Отец попросил  тетю Нюсю и Федора Александровича пожить у нас на Соколе, т.к. у бабушки было больное сердце и ее нельзя было оставлять одну. Да и тетя Нюся жила в это время в общежитии Аэрофлота, где она работала.
Был разгар зимы. За окном были видны заснеженные поля, а вдоль дорог валялась запорошенная снегом немецкая техника.
Городов почти не было видно – все было разрушено и торчали обгорелые коробки домов.
Деревень не было видно, только иногда вдоль дорог торчали заснеженные трубы русских печей.
Однажды отец остановил машину возле таких труб. Мы тоже выскочили из машины, чтобы немного подвигаться. Отец пошел по узкой тропинке и я побежала за ним . От колодца шла женщина с ведрами, она поздоровалась, что-то ответила отцу и стала спускаться по земляным ступеням под печь. Оказывается, под печью была землянка, в которой она жила вместе с детьми.
Дорога была однообразной: разрушенные города, поля с военной техникой и трубы вместо деревень.
В середине декабря доехали до Киева. Это был страшный, обугленный город. Крещатик был весь черный, пустые черные коробки домов.
В первые дни войны Киев защищал Кирпонос (он тогда командовал Киевским военным округом). Он понял, что удержать Киев не удастся, и дал возможность эвакуировать предприятия и основную часть войск переправить во главе с Багромяном на левый берег, чтобы закрепиться.
Кирпонос держал Киев до последнего…, был тяжело ранен и погиб в Киеве. А в нашем доме на Соколе в десятой квартире поселилась семья Кирпоноса.
В Киеве на Крещатике к нам в большую машину три раза запрыгивали воры, чтобы сбросить груз, но сзади шел «Додж» и начинал сигналить. Все-таки солдаты одного из воров стащили с машины и начали бить. Пока отец подошел, вору уже крепко досталось.
Ночевали часто в комендатуре или в тех местах, где отец ночевал, когда ехал из Германии.
Опасней всего было в Западной Украине. Там ехать ночью не разрешалось. А зимний день короткий. Надо был знать, где остановится. В Западной Украине осталось много бендеровцев, которые жили в лесах или в небольших хуторах. Вечером бендеровцы выходили к дорогам и расстреливали военные машины. Поэтому мы ехали только днем. Однако уже в западной Украине останавливались у одного из водителей. У него разболелось нога. Мы прожили у них 2 или 3 дня. Выходить нам со двора никуда не разрешалось.
31 декабря мы прибыли во Львов. Мама нас кое-как помыла, и нас положили в ряд на большую хозяйскую кровать. Накрыли нас настоящим пуховым одеялом. Я оказалась по середине и, поскольку спала всегда очень беспокойно, то ночью забралась в середину кровати и стала задыхаться. Проснулась везде темнота и кругом чьи-то ноги. Мне стало нечем дышать, и я среди ночи из-под под одеяла заорала «благим матом». Всех перебудила. Меня вытащили из под одеяла, еле успокоили, и положили на крою кровати.
Так начался 1946 год.
1946 г.
Из Львова мы поехали на Краков. Там в Кракове остановились в комендатуре. Нам отвели небольшую комнату, в которой на стене висели фотокарточки и открытки. И здесь я первый раз в жизни  совершила кражу. Я никому не сказала и спрятала эту открытку в свою сумку. На открытке были изображены мальчик и девочка лет четырех-пяти, сидящие на лавочке. А внизу была подпись: «Фетинья стара, да Федоту мила». Эта открытка так и осталась у меня как укор и память о Кракове.
Как мы пересекли Польшу, я не помню. Потом пошла хорошая автострада. Началась территория Германии. Шестого января мы приехали в пригород Дрездена Радейболь. Проехали на улицу «Блюменштрассе» (цветочная улица» и остановились около красивого и высокого особняка.
Особняк принадлежал ранее владельцу фабрики детских игрушек. Его жена – фрау Маргарита и дочь – фрейлин Рута однажды приезжали, когда я и Света случайно устроили пожар в спальне у родителей и сожгли подоконник. У меня в альбоме есть их фотографии.
Дом был просторный. На первом этаже были: большая прихожая, кухня, комната, в которой жили Павлик Керакасьян – ординарец отца и шофер Миша Пальченко, а потом шофер Жора; рядом с этой комнатой был кабинет отца, где был большой стол на львиных лапах. На втором этаже были спальни, а на чердаке было полно игрушек и мы часто лазили туда и притаскивали оттуда кукол и другие игрушки.
Сегодня 22 декабря 2007 г. Много лет назад мы в это время ехали из Киева во Львов. Сегодня слушала «Радонеж», выступал генерал Иванов. Что же наши патриотические силы не могут объединиться.
Внук мой  Василий Орлов бросил Университет и ушел в Армию. Думал, что будет служить где-то в Подмосковье, а его направили на юг в Ростов-на-Дону. Там есть «Учебка» по подготовке связистов. В общем, он начинает как мой отец – с Ростова. Но сейчас другая обстановка и другая армия. Сердце обливается кровью. Сегодня звонила Иришке – она ревет как белуга. Старалась, как могла успокоить. Теперь ищу для нее молитвы. В церкви подала на проскомидию о Васе.
1944 г. - лето 1945 г.  Генеральский дом на Соколе
Дом у нас в это время строился. Заселенными было только три подъезда. Перед домом была строительная площадка. Там лежали кирпичи, доски, арматура. Ближе к Таракановке стоял барак. На той стороне Таракановки тоже были бараки. Наши барашные ребята считали нас своими. Иногда они дрались с нашими мальчишками, а чаще всего дружили. Их мамы работали у нас лифтерами, дворниками.
У всех во дворе были клички: Галька-кошка, Юрка-собачий, Юрка-кошачий (мой брат). Был также Вовка-дурак (сын адмирала). Наташку Стенюшину называли Наташка-крыса. Маринка Калпакчи , которая жила на 7-м этаже была влюблена в нашего Юрку (без взаимности!).. Потом она выросла, ее отдали в балетное училище Большого театра и она некоторое время была там секретарем партийной организации.
Только у меня не было прозвища!
Однажды мы играли в догонялки с барачными, и я в кого-то бросила камешек. Он обернулся взял тоже камешек и бросил в меня. Я в это время присела, и камень попал мне в голову. И тогда мальчишки из барака - Пупок и Швейк несли меня до 8-го этажа моей квартиры на руках. Пупок после этого взял на до мной шефство. И всегда говорил: «Если тебя кто обидит, ты скажи мне».
Перед нашим подъездом была небольшая утрамбованная площадка, на которой старшие ребята иногда устраивали танцы. На втором или на третьем этаже жила женщина лет 25 или 30. Она ставила на подоконник патефон и заводила пластинки. И тогда наши старшие ребята танцевали на этой площадке.
В это время были в моде комбинированные спортивные костюмы. Верх одного цвета, а низ другого. Бабушка сшила мне такой костюм. В верху мама вышила вензель М и Д  ( Мамаева Дазмира). Многие считали, что это символ Московского Динамо.
Однажды, когда мне было лет 11, бабушка сшила мне красивую юбку в складочку. Мы бегали около церкви и на нашей стройке, и я зацепилась за арматуру и порвала новую юбку большим углом (сверху вниз). Потом мама долго зашивала ее, чтобы не был заметен шов.
Часть дома была  построена только до 3-го этажа. Строили немцы. Наши мальчишки забирались на 3-й этаж и бегали там по перекрытиям в догонялки.
В 80-е годы мы с Игорешкой Смородой и Вовкой - дураком вспоминали это и ребята признались, что там, если упадешь, то разбиться можно было на смерть.  Игорешка Сморода жил в 21 квартире на нашем этаже. Он был слепой на один глаз. В детстве ему повредили глаз. Когда мы ходили гулять в парк около дома (1945-1947 гг.), он обычно увязывался за нами и шел сзади нас с палкой. Я шла впереди и каждый раз думала: «Сейчас как даст палкой по ногам». Позже он вспоминал. Он шел за нами потому, что был готов защитить меня, если кто-нибудь нападет на меня. Он сказал мне, что в это время он был влюблен в меня и запретил всем давать мне какое либо прозвище. Поскольку он был довольно хулиганистый, и ребята боялись с ним связываться.

1947 г.
Мы все еще жили в Германии. Зимой отцу предложили остаться еще на три года в Германии или если возвращаться в Россию, то на Сахалин. Отец собрал нас всех и сказал об этом.
Мы все дружно заорали: «В Россию!». Отец сказал: «Сахалин - это остров, вокруг море!». Я сказала: «»Пап, мы не будем подходить к краю острова».
В общем, мы начали собираться домой. Мама купила в военторге набор столовой  и чайной посуды, распаковала, поставила в шкаф. В это время Света вошла в кухню, повисла на дверце шкафа и решила покачаться. Верхняя часть шкафа не была закреплена с нижним шкафом и стала падать вниз. Мама плечом удержала шкаф, чтобы он не рухнул на Светку, но вся посуда полетела вниз на пол.
Светка метнулась в коридор, отец сунул ее в кабинет и запер на ключ. Мама выскочила в коридор, подскочила к отцу и начала, рыдая, бить его по спине. А в кабинете - Светка и Джульбарс выли во весь голос.
Когда мама успокоилась, отец обнял ее, стал говорить: «Не плачь! Посуда бьется к счастью!». Мама, всхлипывая, говорила: «Всю жизнь - металлические миски и кружки! Так хотелось чаю попить из красивых чашек!».
Когда переехали границу СССР, поезд остановился, и мы увидели пограничника в белом полушубке с автоматом. Мы кинулись к нему, я в голос заревела. Обхватила его. Он растерянно посмотрел на отца и сказал: «Товарищ полковник, они что из концлагеря?». «Да нет, просто по дому соскучились!» - сказал отец.
1948 г.
Я перешла в пятый класс. Подружилась с Аллой Жигановой, Светой Зильберштейн, Аллой Романенко. Школа была женская. Ходили в коричневой форме и черных фартуках. Форма была немного колючая, и бабушка сшила мне темную кофточку под форму. Я была от природы рассеянная и «капуха» (все делала очень медленно). Однажды, собираясь в школу, я на кофточку надела фартук и пришла в школу. Нянечка в раздевалке увидела меня и говорит: «Ты что это, девонька, без формы пришла?» И мне пришлось бежать домой и одевать форму.
 В середине года, зимой началось новое увлечение: делать стойку у стены. Мы выстраивались в очередь между партами. Возле доски была свободная стена, и мы с разбегу делали стойку, опираясь ногами о стену. Ноги были обуты в валенки, иногда с галошами. Перед уроками быстро вытирали стену тряпкой. В конце концов, кусок стены обрушился. Пришла директриса Клавдия Михайловна, принесли в кастрюле цемент и все вручную по очереди замазывали эту дыру. Это положило конец нашему увлечению.
У нас была замечательная учительница по ботанике Анна Семеновна Ларина. Однажды она рассказывала о строении листа. Мы гудели, что ничего не понимаем. Тогда она сказала: «Снимите ботинки и залезьте на парты, поднимите вверх руки. Мы все сорок два человека встали на парты, подняли руки. Анна Семеновна сказала: «Вы - столбчатая ткань листа, внизу нижняя часть листа, а вверху - верхняя часть». И в это время директриса открыла дверь и увидела всех нас стоящих с поднятыми руками на партах. Она сказала: «Что это?». Анна Семеновна сказала: «Мы изучаем строение листа». Директриса тихо закрыла дверь и удалилась!
Весной было другое увлечение. Мы собирались на школьном дворе за час или полтора часа до уроков приносили длинную веревку и считались», кто будет вертеть веревку. Считали так: «На золотом крыльце сидели:
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной!
Кто ты будешь такой?»
На кого попадало слово «такой», он должен был сказать, например - «король». Тогда считали и выбирали вторую девочку и эти двое крутили веревку, а остальные прыгали, через нее. Кого веревка задевала, тот выбывал из игры.
Еще была считалка:
«Ехал, грека, через реку
Видит, грека, в реке рак
Сунул, грека, руку в реку
Рак его за руку цап!»
Еще была короткая считалочка: «Стакан-лимон!
Вышел вон!».
Однажды я прогуляла школу. В нашем классе училась Алла Романенко. Она жила в нашем генеральском доме и была дочкой генерала Романенко, который участвовал в создании новых танков. Когда я приходила к Алле в гости я видела на столе у ее отца маленький танк, как настоящий, с какой-то дарственной надписью.
У нас дома не принято было подходить к отцовскому столу, и поэтому я не посмела подойти и прочитать надпись.
У Аллы первой в нашем доме появился телевизор с очень маленьким экраном. Ее мама не очень нас жаловала, но генерал разрешал нам тихо сидеть на ковре и смотреть передачу, потом мы тихонько прощались и бежали домой по своим квартирам.
Алла была очень большая выдумщица, мечтала стать балериной, придумывала разные истории. Однажды, она сказала нам, что у нее есть знакомый ангел Марик, что если мы поедем с ней в лес, то Марик может нам показаться. Мы, не долго думая, вместо уроков сели на троллейбус и поехали до конечной остановки. Там ушли в лес, выбрали место и стали ждать. Алла несколько раз уходила от нас. С кем-то разговаривала, потом приходила и говорила, что Марик здесь рядом и скоро появится. Мы сидели не шелохнувшись. День был осенний пасмурный, иногда срывался мелкий дождик. Иногда ветки рядом с нами качались, и Алла разговаривала якобы с Мариком. Вернулись мы домой мокрые замерзшие и разочарованные.
Алла увлекалась балетом, мечтала попасть в балетное училище при Большом театре, но отец сказал, что не хочет, чтобы его дочь стала «бульварной девкой». Она устроила в классе балетной кружок, показывала нам балетные фигуры, но кружок, в конце – концов, распался. Мы учились в школе во вторую смену.
Зимой, возвращаясь из школы, мы шли через кладбище, которое мы называли «Арбатское кладбище».
Мы боялись идти между могилами, и Алла Романенко сказала, что она спрашивала «Марика» и он сказал, что надо перед кладбищем помолиться и покреститься. Мы молились и крестились и гуськом шли по тропинке быстрым шагом.

1949 г.
Отец получил назначение в город Баку. Мы переехали в Баку. Поехали мама Света и я, бабушка и Юра остались в Москве. Я пошла в шестой класс 134-й школы в центре города, напротив БакСовета.
Жили мы в военном городке на окраине города. Ехать в школу приходилось на трамвае 12 остановок. Иногда водитель трамвая, увидев знакомого, останавливал трамвая между остановками и начинал долгую беседу: «салям-алейкум! Как отец, как мать, как жена, как дети...?». Если кто-нибудь из пассажиров просил, чтобы трамвай поехал, водитель говорил: «Торопишься? Да! Иди пешком, дверь открыта!». В то время в трамваях не было дверей, а были только поручни.
Иногда если отец ехал в город по делам, то он меня подвозил на Виллюсе до Баксовета. Директором нашей школы была Апполинария Павловна. Это была строгая, небольшого роста полная женщина. Она строго следила, чтобы все были в чулках и в форме. Уже в начале апреля бывало до 30 градусов жары, на она была неумолима. Каждый день она стояла в дверях школы и когда видела, что кто-то пришел в носках, она говорила: «Вы что на танцплощадку пришли или в школу? Марш домой и одеть чулки!».
Однажды она увидела, как отец подвез меня к школе. Она пригласила отца в кабинет и отчитала, как мальчишку. С тех пор я ездила в школу только на трамвае.
Во дворе у нас собралась компания - мои сверстники. Мы играли в прятки, салочки. Помню Геру Шалыгина, Юру Шлыкова, Валю Москалюк и Свету, фамилию которой не помню. У Светы в тот случилось несчастье. Ее отец где-то выпил, пришел домой, вышел на балкон покурить и упал вниз с пятого этажа.
Мы с Валей Москалюк долго переписывались. Однажды она написала мне, что Гера переехал в Кировобад и там разбился на мотоцикле. Я конечно расстроилась, но время шло и я постепенно забыла об этом. Вскоре отца Вали перевели в Тульскую область в город Ефремов. Они с мамой приехали в Москву погостить. Они остановились у нас. Я вдруг увидела, что у Вали две огромные косы (а у нас с ней волосы тонкие и одинаковые). Когда я спросила ее о косах, она сказала, что мама ей чем-то натирала. Так стали расти волосы. Я стала приставать к своей маме, а потом, когда они уехали, мама мне сказала, что эти косы стоят 150 рублей и что они подплетаются.
Это был первый обман в нашей дружбе, а потом в 10 классе Гера объявился в Москве, приехал к своему брату. И рассказал мне, что Валя одолевала его записочками о том, чтобы с ним дружить. Это был второй обман в нашей дружбе. Позже наша дружба из-за этого распалась. Она писала мне письма, присылала мне фотографии, но бывшего доверия уже не было. Постепенно переписка прекратилась.
 Городок «Красный восток» стоял на горе недалеко от Парка Кирова. Время от времени полк выходил на стрельбище. Я тоже наладилась вместе с отцом ездить не стрельбище и учиться стрелять. Мне разрешали стрелять из автомата, карабина и станкового пулемета. Чаще всего я стреляла с оценкой отлично. Командир полка Колхидашвили однажды после стрельб вызвал из строя нескольких солдат, у которых были плохие результаты, и сказал: «Не волнуйтесь сынки, если завтра начнется война, вас будет защищать эта девочка». После этого ребята просили отца, чтобы меня не брали на стрельбище. Многие ребята уже служили седьмой год. Некоторые успели повоевать. Ваня Хорышев, папин шофер, Юра Горелкин, родом из Донбасса, Иван Лебедев, у которого бас был как у Шаляпина. Поэтому командир полка по отечески жалел их, когда они уходили в самоволку или опаздывали на поверку, он не сажал их на гауптвахту. А приходил к отцу и говорил: « Пойдем Васо наших сынков встречать.». Они приходили к проему в заборе и ждали «сынков». У каждого был на мотан, на руке солдатский ремень. И когда слышались шаги, и опоздавший появлялся в проеме забора, командир стегал его ремнем и приговаривал: «Не позорь полк, сукин сын». На этом наказание заканчивалось.
В этот год в Баку умер азербайджанский композитор Гаджибеков и похоронная процессия шла мимо нашей школы с утра до позднего вечера.
Однажды в Баку приехали с творческой поездкой поэт Фатьянов и композитор Кац. Они были у нас в гостях. Тогда было модно иметь альбомы куда друзья записывали свои пожелания. У меня тоже был такой альбом. И я попросила их написать мне что-то на память. В это время была популярно песенка Каца «Еду, еду я по свету у прохожих на виду, если на машине не доеду, значит я пешком дойду». Сигизмунд Кац записал мне эти строки нотами и оба они расписались. Жизнь долгая и частые переезды затеряли этот альбом и теперь остались только воспоминания.
Однажды мама позвала меня домой. И Юрка Шлыков и Гера Шалыгин побежали за мной. Юрка закрыл дверь в подъезд и не пускал девчонок, а Гера подошел ко мне и сказал: «Давай с тобой дружить». Я сказала : «Мы и так дружим». Он сказал: «Нет, давай по настоящему, на всю жизнь!». Вскоре мы уехали в Москву.
Еще я помню Бакинские ветры. Летом там была жара до 40 градусов и листок не шелохнется. А потом из Красноводска, из пустыни начинался горячий ветер. Сила у него была такая, что он поднимал клубы песка с маленькими камешками и больно бил по ногам. Если ветер заставал на улице, то приходилось приседать спиной к ветру, закрывая ноги платьем и закрыв плотно глаза. Дома на подоконниках наметало целые барханы песка. Песок был в волосах, на столе, на посуде, на постели. Когда ветер утихал, приходилось все вытряхивать, сметать песок на подоконниках , мыть полы.
1950 г.
В Москве я вернулась  снова в свою 149-ю школу. Юра в это время занимался в спортивной школе «Юный динамовец». Он привел меня в секцию. Попробовали меня в беге на короткие дистанции и на бег с барьерами. Все как будто хорошо. Но через каждые две-три тренировки на поле приходили врачи и сразу после тренировки проверяли пульс и работу сердца. Я попалась на первой тренировки . Врач долго слушала меня, спросила какими болезнями я болела и сказала: «Мамаеву из секции отчислить». Меня выгнали, но Юрка не успокоился и привел меня в секцию метания диска и толкания ядра. Он сказал: «У тебя хорошие рычаги!». Это он имел ввиду мои руки. Я с этими «рычагами» пришла на тренировку, но опять попала на осмотр врача, которая сказала: «Ты опять здесь? Я тебе что сказазала - легкая атлетика тебе запрещена». Тогда я разозлилась и пошла в стрелковую секцию. В 1949 г в Баку отец часто брал меня на стрельбище. Я научилась стрелять.  Расстояние до мишени было 300 метров. На стрельбище. Глаза у меня были хорошие  и в стрелковой секции, где расстояние было всего 50 м, я стреляла легко и кучно. Тренер сказал: «Если хочешь, приходи на тренировки. Я до конца учебного года ходила в стрелковую секцию «Динамо».               
1951 г.
Алка Жиганова уговорила меня пойти в конно-спортивную школу «Пищевик». Попала я туда обманным путем, под чужой фамилией. Надо было, чтобы кто-то из родственников работал в пищевой или табачной промышленности.  У меня таких родственников не было. Алка достала у своей тетки справку от своей подруги Хлыстовой и я под фамилией Хлыстова поступила в конно-спортивную школу «Пищевик». Она находилась на Ленинградском проспекте (ранее шоссе).  Между метро Динамо и Белорусской, рядом с Дворцом Пионеров. Тренером у нас был Шатенштеин, строгий и придирчивый. Другое дело   был тренер Лилов, который руководил другой группой. Он был светловолосый, красивый и веселый. Первое время я забывала, что я под чужой фамилией. Шатенштейн кричал на занятиях: «Хлыстова   укороти повод! Что ты сидишь в седле как кошка на заборе?».  Я оглядываюсь на свою смену и вдруг с ужасом соображаю, что Хлыстова это я.  Однажды мне сказали, что меня вызывают в тренерскую. Я шла, не жива, не мертва. Шатенштейн и Лилов сидели спиной к окну и молча в упор смотрели на меня. Потом Лилов сказал: «Что я тебе говорил? Конечно, зеленые!» Шатенштейн сказал: «Да карие у нее глаза».    Оказывается, они поспорили - какого цвета у меня глаза. Я скрывала дома, что занимаюсь в конно-спортивной школе. Когда я уходила на тренеровку, я набивала карманы сахаром, чтобы по кормить свою лошадку. Мама однажды спросила : «Что ты берешь столько сахара?». Я вообще с детства никогда не ела сахара.  Я не успела ей чего-нибудь соврать, как меня выручила бабушка: «Что ты ребенка ограничиваешь? Слава богу, что ест!».   С тренировки я возвращалась и сразу пулей ныряла в ванную, раздевалась и все стирала, чтобы не было запаха конюшни. А мама в это время принюхиваясь ходила по квартире и говорила: «Что такое? Толи псиной воняет, то ли конюшней».
После нашей смены на Манеже занималась очень красивая молодая женщина в черном костюме на сером в яблоках коне. Это была хорошая знакомая летчика Громова и он часто приходил в Манеж и наблюдал за ее тренировкой. Мы как воробушки сидели на лавочке и наблюдали за Громовым. Мы тогда очень гордились нашими героями. А Громов - это была легенда.
В конце года, весной назначили квалификационные соревнования на спортивные разряды. Как назло мама заставила меня мыть пол на кухне. Пол у нас в квартире был деревянный. В кухне простые доски, покрытые краской, а в комнатах паркет. Меня заставили мыть кухню. Я чувствовала, что опаздываю на соревнование.   Пошла к отцу и призналась, что занимаюсь конным спортом, а сегодня соревнования.   Отец отпустил меня и я заняла первое место по седловке и получила  третий спортивный разряд по выездке. Когда я пришла домой, отец спорил с мамой и говорил: «Ты забыла, как верхом ездила на лошади, когда была беременная? Вот тебе и результат!». Я радостно сообщила родителям, что получила третий спортивный разряд и сказала маме: « За чем мне какая-то гимнастика. А вот конный спорт и стрельба всегда в жизни пригодятся!». После квалификационных соревнований,  я пришла в тренерскую, и попросила Шатенштейна  выдать мне членский билет на фамилию Мамаева. Он молча и внимательно смотрел на меня, а Лилов сказал: «Ну что Саша увели нашу девчонку. Ты что замуж вышла?». Я стала лепетать, что боялась, что меня не возьмут в школу и знакомая достала мне справку, что я ее родственница Хлыстова. Шатенштейн засмеялся и сказал: «Ну кариглазая». А Лилов сказал: «Да, у нее зеленые глаза». А я тихонько сказала: «Ну я пойду...» и ушла. Членский билет я получила на свою фамилию. А умение ездить верхом мне пригодилось в экспедициях в Забайкалье и в Смоленской области. 
1952г.
Я учусь в девятом классе 149 школы. У нас создали драмкружок.  Ставили Островского (см. Фото). У меня хорошо получались свахи и старухи. В альбоме есть несколько фотографий, на которых наш драмкружок во главе с нашей литераторшей Александрой Давыдовной Ям. Осенью возле школы заложили большой яблоневый сад. Появились первые записочки от мальчиков. Я считала, что никогда не выйду замуж и мне эти записочки ни к чему. Однажды за такую записочку я побила Альку Шибаева, который жил на 9-м этаже. Мы столкнулись у лифта. Я не пустила его в лифт, повалила на пол и ударила головой об лестницу. Села в лифт и уехала домой. А через пол часа звонок в дверь. Его мама Валентина Михайловна пришла жаловаться на меня, что я разбила ему голову. Меня призвали к ответу! Стали стыдить. Я молчала, а потом сказала: «А пусть он мне записки не пишет! Вот и все!».

1952/53 г.
В начале учебного года погибла наша любимая учительница Александра Давыдовна. Она шла из бани. Тогда не у всех были ванны и многие ходили в баню. Она оступилась, упала и головой ударилась о бордюр тротуара. Это была первая потеря, которую понес наш класс. Мы упросили директора Клавдию Михайловну, что будем заниматься сами, пусть нам только дают задания и темы сочинений. Рахиль Борисовна - новый классный руководитель, рассказывала нам, что иногда Клавдия Михайловна смотрела на расписание и говорила: «Так в 10 А литература, ну, эти занимаются!».
В эвакуации я заболела малярией и ангиной «Винценти», которая повторялась каждый год. От малярии меня пичкали хинином и акрихином, а от ангины один профессор посоветовал пить отвар эвкалипта, и я, как алкоголик, пила перед едой рюмочку отвара. Зато ангина стала реже повторятся. Но врачи сказали, что у меня обнаружен порок сердца и лучше после школы не поступать в институт, а отдохнуть один годик.
1953 г.
В марте умер Сталин. Отец не пустил нас в город. И славу богу! Было много погибших в давке. В мае начались выпускные экзамены. Тогда в школах каждый год заканчивался экзаменами по 6-8 предметам. В конце войны открылась наша Всехсвятская церковь. И Я перед экзаменом отстегивала комсомольский значок, прятала его в карман фартука и заходила в церковь. Я покупала свечку и ставила ее перед иконой Николая Чудотворца.
Потом выходила из церкви, прикалывала комсомольский значок и шла в школу на экзамен.
Мы все еще учились с мальчиками раздельно. Наша директриса не разрешала мальчикам в нашей школе приходить даже на вечера, где играл наш драмкружок. За то на вечере в мужской школе мы приходили под надзором классного руководителя. Обычно мальчишки давали концерт: читали стихи, пели песни, играли на скрипки или других инструментах. Однажды шел такой концерт. Объявили русский романс и на сцену, смущаясь, вышел огромный толстый парень. Он откашлялся и басом запел: «Выхожу один я на дорогу», замер перед второй строчкой и вдруг из зала кто-то из мальчишек сказал: «С такой рожей только на дорогу выходить». Все в зале дружно засмеялись. Парень повернулся и ушел со сцены. Я тогда уже мечтала быть актрисой, и мне было ужасно жалко его. Я даже хотела пригласить его на «белый танец», но его нигде не было, он ушел с вечера.
Выпускной бал. Мальчишки из 144 школы пришли к нам на вечер. Самые смелые начистили носовыми платками ботинки, постучали в дверь и ждали директрису для переговоров. Она увидела, что они без преподавателя и стала объяснять, что пока она жива, никто из мужчин не переступит порог школы. Ребята уговаривали. Она говорила о своих принципах, а в это время остальные ребята нашли две доски, приставили  к окну нашего зала. Мы открыли окна и мальчишки, спрыгивая на пол зала, стали приглашать нас на танцы. Клавдия Михайловна зашла в зал, увидела радостные лица выпускников и сказала: « Где же мои принципы?». Под утро на Ленинградку подошли троллейбусы. Троллейбусный парк шефствовал  над нашей школой. Мы сели в троллейбусы и поехали по утреннему шоссе на Красную площадь, потом на Ленские горы. На Красной площади мы сфотографировались. У меня остались фотографии.
На выпускном вечере географичка (Лидия Михайловна) подозвала меня и сказала: «Я слышала, что ты собираешься в театральный? Я хочу тебе сказать, что когда-то я тоже пошла в театральный, а потом поняла, что надо менять профессию. Лучше быть хорошим преподавателем, чем посредственной актрисой. Ты много ездила, много видела, кому как не тебе быть хорошим преподавателем географии». Этот разговор решил  мой  выбор. Я утром, после выпускного вечера, пошла в пединститут и подала документы на геофак. Документы я подала без особой подготовки, просто чтобы посмотреть, как проходит экзамен, чтобы на будущий год поступать в институт всерьез.
Экзамен принимал Артоболевский. Я попала за один стол с Толей Эпшейном (будущий кандидат наук, специалист по Западной Сибири). Мы вытащили билеты, получили по листу бумаги. Толя вцепился в свой листок бумаги и начал мелким почерком быстро писать. Я посмотрела свои вопросы и по каждому написала короткий план. Один вопрос был об особенностях сельского хозяйства Закавказья. Я подошла к карте. Долго смотрела на нее, запоминала условные знаки. Потом села за стол и стала вспоминать Баку, поездки на стрельбище, верблюдов, стадо овец, ишаков.
Толя закончил первый лист и попросил еще лист дополнительно. Артоболевский дал ему лист и пригласил меня отвечать. Я подала ему лист с несколькими строчками, он посмотрел на него, вернул мне и сказал: «Рассказывайте». Я начала отвечать по пунктам, прибавляя более подробно «примеры из жизни». Потом я перешла к сельскому хозяйству Закавказья. Я рассказала о том, что летом бывает жара, какие сильные ветры с песком приносит из Средней Азии (из Красноводска) ветер. Эти ветры высушивают траву у побережья и только в горах и предгорьях есть корм для скота. Пастухи до самой осени уводят в горы отары овец. Тут Артоболевский спросил: «А как называется такое скотоводство? Я запнулась, смешалась, но он как-то проникся ко мне и поставил мне отлично.
Мы учились в главном корпусе института. Вместе с литераторами, историками и дефектологами. Это было старинное здание, где до революции помещался институт благородных девиц. Внутри корпуса был круглый зал с колоннами. Здесь во время институтских вечеров устраивали танцы. Сюда приходили химики из института Тонкой химической технологии и студенты медики из Мединститута. Эти институты располагались в нашем дворе. Иногда приходили ребята из военного училища. Танцевальный зал был высокий до самой крыши. На 6-м этаже были курсы рисования, которыми руководил Михал Максимович, лаборанткой курсов была Лариса Федотова (которая потом работала со мной в СОПСе). Михал Максимович был не высокого роста, хромой, не красивый на первый взгляд. Но это был удивительно добрый человек. С ним было очень интересно общаться. Каждому он подбирал прозвища. Я с первого курса начала ходить в стрелковую секцию и вскоре стала общественным инструктором по пулевой стрельбе. Вскоре предполагались соревнования по пулевой стрельбе в Венесуэле, и Михал Максимович прозвал меня «Венесуэла-95».
Лариса Федотова была выпускницей нашей 149 школы и студенткой старшего курса нашего факультета. В дальнейшем судьба надолго связала нас. В частности, в 1956 году я хотела поехать в экспедицию. И Лариса направила меня в СОПС к Утенкову, нашему бывшему выпускнику
1954 г.
Геофак. Практика в Вербилках (Дмитровский район). Утопленник на реке. Левка Стебельков - «жених», «Боюсь голову градом побьет». Васька Иваницкий и прочие «утопленники».
Мы на геофаке первого курса были первой группой. Почти полностью девченочной. Из мальчишек было только двое: Васька Иваницкий и Лева Стебелькой. Вася был наш ровесник, а Лева уже отслужил армию, но был какой-то странный. В прочем они оба были странные. Васька с ходу влюбился в нашу старосту Риту Горемыкину и на практике в Вербилках носился по косогорам и истошно вопил отрывок из арии: «Маргарита, ты ли это?». Гидрологию проходили на большой резиново лодки. Надувать ее было трудно, и мы один раз надули и таскали ее в лагерь на себе. Тащить было трудно. Однажды начался дождь, шла гроза, мы торопились в лагерь. Вдруг Лева Стебельков бросил тащить нашу лодку, отошел от нас, накрыл голову курткой и побежал в лагерь. Все девчонки закричали: «Стебельков, ты куда?», а он обернулся и говорит: «Боюсь голову градом побьет, нажимая на букву «О».
После практики мы собрались группой у меня дома на Соколе. Мы сидели в большой комнате и пели песни, а на кухни Лева Стебельков разговаривал с моей мамой и бабушкой. Он говорил, нажимая на «О»: «Хотел жениться на Мамаевой, но она больно грубая девица». Мама и бабушка потом долго смеялись надо мной и говорили: «Так вот и останешься в девках».
Однажды на практике вечером мы гуляли по берегу речки и увидели мужскую одежду. Мы замерли, и прислушались. На реке была абсолютная тишина. Мы подождали, покричали. Вокруг было тихо. Мы взяли вещи и пошли в милицию, сказали, что кто-то утонул. Утром пришли в милицию и спросили: «Нашли утопленника?». В ответ был такой хохот! А потом дежурный сказал: «Девчата, идите и никому об этом не говорите, потому что «утопленник» забрал свое белье и сказал: « Поймаю этих девчонок и побью. Я сидел там часа три в воде пока стемнело, меня всего комары сожрали!»
Наша группа почти полностью была туристской. Горный семинар вел у нас Юра Визбор. Он был худой, стройный светловолосый с голубыми глазами. Все девчонки были немножко влюблены в него. Весь институт пел его песни. Хорошие песни писала Ада Якушева с литературного факультета. Вообще все факультеты ходили в походы. Шли разными маршрутами и приходили в одно место, которое называлось «Турград». Здесь отдыхали, пели новые песни и возвращались в Москву. Это было замечательное время. Зимой у нас было походы в разные города и области, но это было уже на втором курсе.
Мы учились в главном корпусе института, недалеко от Пираговки, в районе Хользунова переулка. За главным зданием был сквер и здание Медицинского института, рядом здание Химического института. На Усачевке было здание физического и математического факультета, где училась Нина Ковалевич. Там же находилась кафедра геологии. Руководила ею знаменитая профессор Варсанофьева Вера Николаевна. В одном из кабинетов висел ее портрет, написанный маслом. В те годы когда она была молодой геологиней она объездила почти пол света. Она показывала нам камень равновесия в Андах и рядом красивую девушку в спортивной одежде и говорила: «Это я сфотографировалась, чтобы показать масштаб размера этого камня.
1955 г.
 Геологический отряд Забайкальской экспедиции. База была в Благовещенске, а работали мы к северу от железной дороги в районе городов: Могоча, Амазар, Сковородино.
Начальником партии был геолог Крылов Владимир Алексеевич. Отряд был небольшой: Инга - геолог, маленького роста, худенькая; Миша - физик из МГУ, высокий, худой парень и я. В Малых Коволях на разъезде, где начинался наш маршрут, Крылов взял в проводники маленького худого мальчишку Гришу. Он хорошо знал здешние леса.
На базе в Благовещенске мы получили большой мешок хорошей муки, канистру подсолнечного масла, коробку китайских куриных консервов, вермишель и канистру спирта.
Нашу базу мы создали в 10 км к северу от железной дороги в бывшем поселке «Солонечное», который заложили золотоискатели. Уходя на другое место, они разорили и пожгли избы (у них такая примета!).  Из домов пригодных для жилья осталась пекарня и столовая. В столовой были выбиты стекла, но какое-то подобие крыши сохранилось.
Прошло примерно две недели. Мы уже немного обжились. Мужики уже все ушли в тайгу на маршрут, и мы с Ингой решили воспользоваться их отсутствием и устроить себе банный день. Нагрели в ведрах воду, намылились с головы до ног и в это время услышали стук копыт. Мы решили, что это олени и выглянули из окна кухни. Перед окном остановились две лошади, на которых сидели пограничники. Бежать куда-то одеваться  было поздно. Мы присели перед окнами, намыленные и перепуганные и молчали. Один из них, глядя на нас, смеясь, сказал: «Девчата, а что это ваш Крылов до сих пор на погранзаставе не отметился. Вы ведь в погранзоне находитесь». Глаза его смеялись, но голос был строгий. Второй, еле сдерживая смех, сказал: «Хватит их пугать. Поехали, а то комары их совсем заели». И они рысью пустились в обратный путь. Только теперь мы почувствовали, что такое комары. Мы быстро ополоснулись и оделись, но чесались несколько дней до болячек.
В первый маршрут мы собирались, как на свадьбу: цветные карандаши, ручку, простой карандаш, компас, запасную книжку «Полевой дневник», платок, фляжку с водой и много еще не нужных на маршруте вещей. Крылов привязал на веревочку простой карандаш, повесил на шею, привязанный на веревке нож, и взял в карман «полевой дневник», за пояс заткнул геологический молоток. Намазал лицо и руки диметилфталатом, надел накомарник и сказал, что не надо ничего брать лишнего. На маршруте каждая мелочь имеет вес. Потом на маршруте мы поняли его слова. Мы ползли за ним вверх по сопке в накомарниках, взмокшие, уставшие. А он шел легко и быстро. Когда он сказал: «Ой, ребята, вы меня уморили. Давайте отдохнем». Мы там же где ползли, сунув морды в траву, легли и дышали, как загнанные лошади. После этого похода я брала на маршрут только самое необходимое: геологический молоток, нож, карандаш, «Полевой дневник» и маленький мешок для образцов породы-шлифов.
Сначала мы устроили лагерь в бывшем поселке «Солоничное», примерно в 15 км к северу от железной дороги. Отсюда мы ходили в маршруты, обследуя каждую сопку. В Малых Ковалях на станции Крылов взял нам проводника - подростка Гришу.  С его легкой руки все стали называть меня Миролимой. Гриша так привязался ко мне. Ходил за мной по пятам, садился есть всегда рядом со мной. Однажды мы с Ингой после ужина пошли прогуляться «за кустики» и Гриша пошел за нами. Крылов окликнул его и стал ему что-то объяснять. Когда мы пришли, Гриша, не смущаясь, спросил нас: «Опростались?». Мы от смущения не знали, что ответить. Однажды мы были на маршруте на высокой сопке, и началась гроза. Грозы там начинались неожиданно. Из-за какой-то сопки быстро выползала туча, начинался ливень и наши мелкие реки становились не проходимым потоком. Мы бежали с сопки - она была довольно высокая, заросшая лесом и кустарниками. Нас было трое - Я, Гриша и Миша. Мы летели вниз, не видя дороги, дождь хлестал в лицо, беспрерывно вспыхивали молнии, и я от страха всю дорогу кричала: «Мамочки! Господи помилуй». Еще утром мы переходили речку под сопкой, где воды было воробью по колено, а теперь воды стало по пояс. Река несла корни и ветки деревьев. Мы с разбегу, схватившись за руки, переправились на другую сторону, и вышли на свою тропинку. Прибежали в Солонечную мокрые по шею и продрогшие. Крылов ждал нас, но старался шутить и говорил: «А я слышу бурелом в тайге. Ну, думаю, это Миралима возвращается». Он налил нам по полстакана спирта. Заставил выпить, быстро переодеться в сухое, и лечь в спальные мешки. Утром мы были как огурчики - никто не простудился.
Заканчивались сухари. Но у нас был еще мешок хорошей муки и Крылов послал меня и Мишу (он был студентом физического факультета МГУ) в дальний поселок Малые Кули с мукой, чтобы нам испекли хлеба. Это был небольшой поселок на семь семей. Там жили телефонисты, которые обслуживали телефонную линию Москва-Совгавань.
Мы пришли в Малые Кули к вечеру и страшно устали от долгой дороги. Мы ведь несли не только муку, но и наши спальные мешки. Поэтому мы передали женщинам муку, развернули спальные мешки и завалились спать. Ночью все полчища клопов, которые жили в этих избах приползли в наши мешки. Здесь уже было не до сна! Только бы дожить до рассвета? Я поняла, что мишка тоже не спит. Наконец, он не выдержал и вышел на улицу. Я не много подождала - в туалет ли он вышел, и тоже вышла на улицу. Миша ходил в зад и вперед, обмахиваясь ветками от комаров. Я села на пенек, застегнула штормовку, надела накомарник, и задремала. Утром мы возвращались в Солонечное с буханками ароматного хлеба в рюкзаках. Аромат свежего хлеба расстилался по всей тайге. Так хотелось съесть, хотя бы кусочек этого хлеба. На привале Миша сказал: «Так хочется съесть хотя бы корочку этого хлеба». Я сглотнула слюну и сказала: «Ага! Но надо иметь силу воли. В Солонечной тоже ждут хлеба . Пошли». И мы весь оставшийся путь шли молча, отмеривая километры.
Через некоторое время, закончив работу на сопках возле Солонечной, мы перенесли свой лагерь в Малые Кули. Мы рассказали Крылову о бессонной ночи и клопах и поэтому, когда мы прибыли в Малые Кули, мы сразу поселились на сеновале. В Малых Кулях была под горкой банька - маленькая топилась по черному. При входе от воды мокрая земля, по которой пролегали две дощечки,  не высокий порог и большая щель под дверью. Нам истопили баню «на славу». Мы пришли разделись и поняли, что дышать нечем. Решили открыть дверь и глянули в окошко. На взгорке перед баней расселись все жители от мала до велика и наблюдали за банькой. Мы поняли, что это проверка москвичей. Дверь открывать нельзя! Дышать нечем! Но и сдаваться не хотелось! Мы набрали из кадушки холодную воду, легли на землю около двери и, обливаясь водой, лежали в грязи и дышали в отверстие под дверью. Так мы пролежали минут 40. Потом сполоснулись, оделись и вышли. Жители нашего поселения были «повергнуты в прах». «Ну, девки, вы здоровы! У нас не кажный мужик такую баню выдержит». Наш авторитет в глазах жителей значительно вырос.
По своей дурости и неопытности, мы совершенно не боялись ходить по тайге. Женщины в поселении ходили на речку за водой все вместе с детьми, которые брали палки и стучали по деревьям. Это называлось «Чтоб хозяина напугать».
Тайга в те годы была так богата - заросли голубики, малины, красной смородины вдоль речек, грибов - немеренно. На маршруте, не останавливаясь, проводишь открытой ладонью по кустикам голубики - и полная горсть крупных матово-сизых ягод голубики. Земляника крупная как садовая клубника. Однажды мы пришли в падь, где нам надо было поставить на ночь палатку, так мы целый час собирали землянику, чтобы поставить палатку. Вся падь заросла земляникой, ступить было некуда. Мы поставили палатку и даже не успели вскипятить воду, как начался сильный дождь, который продолжался трое суток. В первые сутки мы съели сухари, потом брали щепотку гречки и долго сосали и разжевывали.
Совсем рядом плескалась вода, и мы поняли, что река вышла из берегов и затопила часть долина. На третий день дождь перестал. Выглянуло солнце. В пади раскрылись лилии красные с черными пятнами высотой с человеческий рост. Их было так много! Еще мне запомнились там саранки (цветы типа тюльпанчиков) золотистого цвета. Цветки напоминающие тюльпаны.
Мы разожгли костер и начали сушиться. Миша повесил на палку над костром свои носки. Налили воды, положили крупу и начали варить кашу. Вдруг Инга начала отворачиваться в сторону и хихикать. Миша помешивал кашу палкой. Я спросила Ингу: «Что ты смеешься?». Она сказала: «У Мишки носок сгорел». В это время Миша спокойно из каши вынул свой носок. Но кашу мы все равно съели. Так хотелось есть.
Когда мы пили чай, мы привыкли остатки чая выплескивать за спину. И когда я приехала в Москву, и сидела за столом, рассказывая об экспедиции, я допила чашку чая и выплеснула остатки в угол комнаты. Родители были в шоке.
Когда я получила деньги, которые  Крылов прислал в Москву, я первым делом пошла и купила родителям пылесос. Он тогда был довольно дорогой и родители, внутренне радовались, но поругали меня за такую дорогую покупку. Пылесос поставили к родителям в комнату. Утром я встала и услышала тихий разговор в комнате родителей. Они что-то обсуждали и тихо спорили.  Я приоткрыла дверь и заглянула в комнаты. По середине комнаты  на ковре стоял пылесос.  С одной стороны от него на четвереньках стоял отец и  читал инструкцию, а с другой стороны тоже на четвереньках стояла мама и разбирала   детали пылесоса. Я поняла, что они признали мой подарок и теперь  изучают его по инструкции.   
Потом мама заставила меня купить отрез на зимнее пальто и рыжую лису на воротник.  Эта лиса потом долго у меня  валялась, пока я ее не продала в комиссионку (когда вышла замуж и сидела без денег).
ЗИМОЙ ВО ВРЕМЯ СЕССИИ УМЕРЛА МОЯ БАБУШКА (мамина мама). 40 лет она курила. У нее было слабое сердце. Однажды когда отец начал выпивать, она поспорила с ним о том, что человек может бросить пить, если имеет силу воли. И сказала: «Вот я 40 лет курю. И вот это последняя папироса. И больше курить не буду». Через несколько дней она почувствовала себя плохо. У нее болело сердце. И первый раз я увидела, что бабушка днем легла в постель. Через несколько дней она умерла. Врач сказала, что она не должна была бросать курить. Потому что это отразилось на работе сердца. Папиросы были своего рода допингом для работы ее сердца.
КАРЕЛИЯ ЯНВАРЬ 1956 г.
После сдачи зимней сессии в январе 1956 года наша группа в составе 13 человек пошла в зимний поход по Карелии. В группе было 12 девчонок и один парень Витька Пятаков. Мы были на втором курсе, а он был с первого курса геофака. Выдержки из Дневника, которые я вела в это время.
 « 24.1.56 г. Сейчас уже поздний вечер. Только что мы приехали в Приозерск. Турбаза находится за 7 км от станции. И мы решили за ночевать в ближайшей школе. Школа большая, в финском стиле. Классы небольшие с кафедрой и цементированными полами. Спали на кафедре.
28.1.56 г. 25 января прошли через озеро Вуокса и пришли на турбазу. Встретили нас там хорошо. Мы уже хотели отдохнуть и идти дальше, но температура воздуха упала до - 28 градусов и директор турбазы не разрешил нам выходить на маршрут. Самым интересным в этот день было вот что. Утром, когда солнце стояло еще невысоко, а воздух был очень чистый и прозрачный, от солнца вниз до земли, и вверх в половину меньше, протянулся столб. По обе стороны от солнца также от земли вверх две слабо выгнутые к солнцу дуги, напоминающие дуги радуги. Мы решили, что это не полное гало.
Во второй половине дня мы собрались и пошли кататься на лыжах на горку. Погода была чудесная, ясная и солнечная. Потом мы смотрели, как заходило солнце за верхушками леса, разливая золото по горизонту. Снега окрасились в розоватый цвет, а тени на лыжне стали густыми. Вечером мы грелись в гостиной у печки, пели свои песни под гитару, играли в шахматы.
         В эту ночь мы спали здесь же в гостиной.
             Утром 26-го мы ушли на юг, но этот день готовил нам столько преград и препятствий. Этот день останется в моей памяти, как «нескончаемые приключения».
              Мы потеряли деревню, в которую мы шли. Было уже поздно. Наконец мы увидели, что-то похожее на дом. Крыша была заснеженная. Мы обошли его несколько раз, чтобы  найти дверь или окна, чтобы постучаться. Оказалось, что это был огромный валун. Мы нашли деревню часов в девять вечера. Помогла луна. Небо было в звездах. Мороз стоял небывалый. В первом  и втором доме нам отказали. И тогда мы сообразили, что мы называем число 13. И поэтому хозяину 3-го дома мы сказали, что нас 12 человек. Нас пустили и, когда хозяйка увидела, что нас 13, мы сказали, что нас 12 девочек, а это Пятаков. Мы даже с Маргаритой Громыкиной написали об этом песню:
Лыжи поганые они ломаются,
девчата маются Пятак ругается
Самара гоп-ля-ля моя Карелия.
Кроме того, мы  вместе с Ритой написали песню «Здравствуй зимушка»:
Ой, ты зимушка студеная морозная зима,
Дорогая, сердцу близкая Карельская страна.
Вечерами у огня после прожитого дня
Часто пели вальс Карельский про тебя:
Про озера голубые, про закаты золотые
И про белые пушистые, пушистые снега.
Ой, ты вьюга снежная над нами не гуди
Ты куда-нибудь подальше от избушки уходи.
Наша печь огнем дымит, песня тихая звенит
Ты же белая, угрюмая молчи.
Лучше к милому лети на ушко ему шепни
А карельском трудном ,дальнем и заманчивом пути
Пусть свирепствуют морозы над Карельскую страной
Нас ничто не остановит, мы маршрут закончим свой.
Разве можно не пройти даже трудные пути,
если лучше нашей группы не найти.
Хоть и было нас 13,
 но не стали мы пугаться
Ни препятствий, ни преград,
Стававших часто на пути.

           1956 г.
Я учусь на втором курсе. Весной пошла в СОПС к Утенкову. Он устроил меня в прошлом году в экспедицию в Забайкалье. Я попросила его снова о помощи - устроить меня в какую-нибудь экспедицию. Он направил меня в Институт географии к Орлову Василию Ивановичу. Экспедиция была по левобережью Енисея, район реки Келог, междуречье, озеро Дында, из которого вытекает река Таз. Мы приехали в Красноярск поездом, а потом пароходом «Мария Ульянова» плыли до Игарки. Оттуда самолетом «ПО -  2» летели в Келог. Там взяли лодку у местных жителей и плыли вниз по течению к Енисею. На пол дороги причалили к берегу, спрятали на берегу продукты и накрыли брезентом, лодку вытащили на берег и пошли по междуречью к озеру Дынды. У меня есть фотографии нашего похода по междуречью. Это в основном не высокие сосны и земля покрыта многолетним слоем игол. Места там были не пуганые для зверя:  бурундучки следовали за нами с ветки на ветку, под ногами ходили не пуганые куропатки с выводками цыплят. Редкие сосны и земля, покрытая толстым слоем сосновых иголок, были похожи на подмосковные парки.
Наша экспедиция была из четырех человек: Орлов - начальник экспедиции, Я - его коллектор, гидролог Кемерих Александр Оскарович и его коллектор Леша. Этот Леша таскал с собой ружье и стрелял в любую живность. Нужна она ему или нет!. Увидев куропатку со своим выводком, которая, не прячась, шла за нами в 10-ти шагах, этот придурок выстрелил в куропатку - мать и пошел дальше. Я была в такой ярости, что вырвала у него ружье и готова была пристрелить его. Орлов отдал ружье Кемериху, я не стесняясь навзрыд заревела, а Орлов подошел к Лешке и сказал: «Жаль, что она тебя не пристрелила гада». Мы шли 30 км почти без отдыха и к концу дня вышли к берегу озера Дында. Здесь была стоянка селькупов. Несколько чумов, костер и жареная на костре рыба, надетая жабрами на палочку. У меня осталась фотография этого поселка в несколько чумов, и фотография рыбы около костра.
Я прошла этот маршрут в кедах, а не в ботинках, и фактически отбила пятки. Утром подошвы были круглые, опухшие, наступать на ноги было больно. Мы задержались на Дынде на три дня. За это время из Келога приехали двое селькупов и попросили у нас заварку для чая. Мы сказали, что чай остался на берегу Елогуя и спросили, почему они не взяли там. Но селькупы сказали: «Не тобой положено, не ты возьмешь». И они запрягли оленей и поехали с нами за чаем. Вот тебе первобытная честность. В Забайкалье бывали охотничьи избушки. И там была традиция оставлять часть еды и спички для тех, кто придет следом за тобой.
Вообще экспедиция начиналась в Красноярске. Мы из Москвы на поезде приехали в Красноярск, остановились в гостинице, купили билеты на пароход. До отъезда оставалось два дня и начальство решило побывать на Красноярских столбах.
Столбы - это природные сооружения из камня разных видов. Среди них были три плоских наклоненных столба, которые напоминали перья птицы. Столб «дед», столб «баба». На эти столбы надо было залезать в резиновой обуви.
Места эти были отличные, красота не обыкновенная. Не далеко от этих мест в Енисей впадала речка Шумиха.  Здесь решили построить Красноярскую ГЭС, там уже начались проектно-изыскательские работы.
Пароход «Мария Ульянова» был старый, напоминал пароход из фильма «Волга-Волга». В трюме везли заключенных, которые вечерами пели песни, и тогда весь пароход замирал, прекращались разговоры и пассажиры слушали эти песни, а вокруг по берегам Енисея шумела вековая тайга. На Енисее тогда были «Осиновские» и «Казаченские» пороги. Пароход шел через них осторожно. Вода шумела на камнях. Вечера на Енисее были необыкновенные - каждый вечер на небе возникали розовые, палевые, сиреневые облака с золотой кромкой. В верховьях солнце на час или на полчаса уходило за горизонт, а в среднем и нижнем течении оно чуть касалось горизонта и снова поднималось выше. В Игарке был уже совсем «полярный день». На улицах в три часа ночи ходили люди, бегали стаи собак - лаек, играли дети. Только магазины ночью не работали, и тогда было ясно, что это ночь. Но солнце по-прежнему светило, потому что был «полярный день». В домах окна занавешивали старыми одеялами, чтобы уснуть. Мы однажды в 12 ночи фотографировались, чтобы сделать снимок на память.
С севера тянул холодный ветер, но если спрятаться за камни, то можно на солнце обгореть. Я там обгорела так, что в Баку так не обгорала. Тротуары, дороги и площадки перед домами были из досок, деревянные. Народ не очень разговорчивый. Одна женщина в телогрейке, что-то спросила меня, а я из-за акцента не очень поняла ее. И спросила: «Откуда она?». Она тихо сказала: «Литува». Это была моя первая встреча с Прибалтикой. Потом судьба на тридцать лет связала меня с Прибалтикой.
По деревянным дорогам Игарки ездили странные лесовозы, возившие бревна, как бы в «подбрюшье», захватывая их специальными рычагами.
В Игарке мы отметили какие-то документы, сели на катер и приехали в Туруханск. В устье Енисея был шторм, и на Енисее была «мертвая зыбь». Мы шли в Туруханск почти сутки. Мужчины не отходили от борта (им было очень плохо), а я залезла в каюту. Палуба уходила из-под ног, я легла на какую-то полку и уснула. Спала я почти сутки. Проснулась в Туруханске. Мужчины все были зеленого цвета. Здесь мы сели на маленьки самолет ПО-2 и полетели в Келлог, так называемую столицу кетов - малой народности Севера.
Самолет улетел, а мы поставили на берегу Елогуя палатки, стали готовиться к походу по Елогую. В один из дней наш гидролог Кеммерех Александр Оскарович сидел на берегу реки по пояс голый и  что-то пришивал. К берегу подошла старуха, обошла вокруг Кеммереха с одной стороны, с другой, похлопала его по спине и сказала : «Ишь какой мохнатый, ведать щастливый». В Келлоге мы встретились с молодыми ленинградскими врачами, которые сказали, что почти все населения Келлога больно туберкулезом. Я была поражена этим - вокруг простиралась низкорослая сосновая тайга!
На пол пути остановились, спрятали лодку и продукты на берегу и пошли пешком по междуречью 30 км на озеро Дында. Потом вернулись на Елогуй и пошли вниз по течению к Енисею. Однажды я увидела на высоком берегу, следом за лодкой бежал зверь - то ли собака, то ли волк. Когда лодка причаливала к берегу, зверь останавливался и смотрел на нас.
В конце концов, мы начали подзывать его, он подходил и снова отбегал. Потом Кеммерих надел ватник, и вышел на берег. Мы уже поняли, что это собака. Она ощерилась, но не убегала. Кеммерих взял ее на руки и положил в лодку. Мы решили назвать ее «Елогуй», но Кеммерих сказал, что это «девочка» мы назвали ее «Дында». Она сразу стала откликаться, а потом в Верхнеимбатском мы узнали, что ее зовут Динга.
Наш гидролог решил забрать ее в Москву.
Мы добрались до Игарки и сели на пароход «Фридрих Энгельс». На обратном пути сели на мель на казаченских порогах. Приехали в Красноярск, и Орлов предложил пойти в ресторан. Он сказал мне: «Заказывай, что хочешь?» Я посмотрела в меню и сказала: «Хочу дыню». Когда ее внесли в зал, все замерли - от нее шел такой аромат. Я не удержалась и сразу откусила кусок и сразу выплюнула в ладонь. Это был вкус хины, спелая, но горькая до невозможности. Мужчины мне не поверили и тоже отрезали по кусочку (уж очень ароматная она была!). Все выплюнули дыню и стали звать официанта. Он унес эту «ароматную горечь» и принес порцию обычной дыни, без какого-то было аромата и вкуса.
Мы приехали в Москву, и Орлов пришел к моим родителям просить моей руки. Отец долго молчал, мама плакала. Орлов «не простил» им этот вечер и с тех пор звал отца «салдафоном», а маму «тещей». Отец поставил единственное условие, чтобы я закончила институт.
Брак мы регистрировали одни, как будто второпях, чтобы никто не видел. Свадьба тоже была очень даже скромная. На Соколе в родительском доме собрались мои родные, со стороны Орлова была его матушка Агрипина Максимовна и его брат Николай. Свадьба была больше похожа на похороны.
После свадьбы мы уехали в Теплый переулок, где у Орлова была десятиметровая комната, в которой около двери спала бабушка (Агрипина Максимовна), а на диване мы. На второй день мы уехали отдыхать в Сочи, потом в Гагру и Сухуми (есть большое количество фотографий, которые передают мое настроение).
После экспедиции Юг показался мне таким грязным, такое количество людей, лежащих на пляже плотно друг к другу. К воде не было возможности подойти. На пляж Орлов брал трехкилограммовый пакет различных фруктов, от которых меня почему-то мутило. Поэтому на пляже я отсаживалась от Орлова, чтобы не слышать, как он хрумчит этими фруктами. Ужас!
Однажды мы зашли на рынок, я себя плохо почувствовала и осталась ждать Орлова около мясной палатки. Я смотрела на абхаза, который рубил мясо и он то удалялся куда-то вдаль, то подходил ко мне со своим топором. Когда я очнулась, вокруг была толпа, все давали советы. Я сидела на высокой табуретке, а абхаз поливал мне голову «Баржоми» из бутылки. Орлов где-то далеко, в толпе кричал: «Пустите меня, я ее муж!». Я отлежалась и на другой день пошла в больницу.
Я была впервые у гинеколога. Она ушла за ширму мыть руки и сказала: «Раздевайтесь и идите на кресло». Я осталась в майке и трусиках, села на кресло и положила руки на «подлокотники». Врач подошла и заорала: «Это что за пионер-лагерь, трусы снять, а сюда не руки, а ноги!» Я вышла от нее совершенно ошарашенная.
Мы ездили на озеро Рица, в горы. Орлов много фотографировал. Есть специальный альбом, где сохранились эти фотографии.
РАКИ. Когда мы возвращались в Москву, на одной из южных станций продавали раков. Тетушки выносили их в больших эмалированных тазах, и кричали: «Раки, вареные раки!». Мне так захотелось раков, что Орлов пошел и купил штук 10. Это была, наверное, первая пища, которую на Кавказе я ела с удовольствием (видимо токсикоз закончился). Орлов принес раки в купе. С нами вместе сидела женщина лет 40. Я начала есть раков. Орлов сам не ел, но начал мне говорить гадости: «Раки утопленников едят. Как ты можешь их есть?». Он так смачно говорил различные гадости, что соседка не выдержала и ушла из купе. Орлов продолжал говорить, но я не могла оторваться от этих раков.
Все время на юге я практически ничего не могла есть. Даже когда Орлов ел фрукты, я уходила в сторону. Меня все время подташнивало. Эти раки я вспоминаю, когда теперь ем крабовые палочки. Но те раки «были больше и вкуснее».
Теплый переулок

Мы приехали в Москву, и я поселилась в теплом переулке у Орлова. Это недалеко от Зубовской площади. Квартира была коммунальная. Здесь проживало  пять   семей: семья полу -евреев Шульманов, очень интеллигентная еврейская семья врача Киры Михайловны, семья Шуры с мужем и в отдельной комнате сестра Шуры - Ольга. В дальней комнате, возле ванной была наша 10-метровая комната, где жили: Орлов, его мама - Агриппина Максимовна и я (Орлов уговорил меня прописаться к нему, чтобы получит квартиру. Сначала Агриппина Максимовна мне очень понравилась. Она была полная, тихая и напоминала мне Ниловну из романа Горького «Мать». Она была верующая и ходила в Хамовническую церковь вместе со своими соседками - Шурой и Олей. Собираясь в церковь, она часто спрашивала меня можно ли моими духами надушить носовой платочек. Я, конечно, разрешала и просила ее пользоваться духами, когда ей нужно. Приходя из церкви, Агриппина Максимовна рассказывала, какая была служба, и какой у них хороший батюшка в Хамовниках, и как он на нее ласково посмотрел. « А Ольга спорит, что батюшка смотрел на нее, а не на меня. Ну, Ольга такая стерва, влезла передо мной, чтоб батюшка не нее посмотрел». В это время в дверь стучали, и Ольгин голос звал: «Грушу идем чай пить!». Агриппина Максимовна ласково говорила: «Иду, Оленька, вот  сахарочку возьму». И говорила мне: «Я тебе потом доскажу!» Она говорила полушепотом и шла к Ольге на чаепитие.
Однажды я купила курицу. Тогда куры были со всеми внутренностями и с желчным пузырем. Поэтому все внутренности надо было осторожно вытащить и не порвать желчный                пузырь, а то бульон будет горький. Я не знала, как ее разделать и спросила Агриппину Максимовну. Она сказала: «Не знай, миленький, как умеешь, так и сделай!». Шура и Ольга тоже молчали, как партизаны. Тогда я постучалась к нашим евреям и Кира Михайловна, вышла на кухню и показала, как надо разделывать курицу. Бабульки мои молча сидели и следили за нами. С тех пор разделать курицу для меня не было проблем.
Орлов не забыл слезы моей мамы, и когда я прописалась к нему, он запретил мне общаться с родителями. Он называл отца «солдафоном», а маму «тещей» (с противной интонацией, ударением на «щ»).
Я тайком встречалась с ними, когда ездила в женскую консультацию к доктору Лейб.
Звонить родителям из дома я не могла. Орлов запретил и когда я, иногда в его отсутствие звонила маме, А.М. передавала ему, что я звонила, и он устраивал мне грандиозный скандал с нецензурной бранью.
Иногда приходили Коля (младший брат Орлова), Рита (его жена) и маленький Миша. Разговор обычно сводился к обсуждению родни:  родственников  Риты,   Сережи и Нади,     Анны Ивановны и Юлии Васильевны. Я никогда в этих обсуждениях не принимала участия. Обычно тихонько на диване играла с Мишей. Телефонные разговоры из квартиры я прекратила и звонила, чаще всего из автомата на улице.
Иногда в выходные мы ездили в Абрамцево. Ходили через речку Ворю в музей, гуляли там возле церкви и избушки на курьих ножках. В обед обычно приезжала Юлия Васильевна. Анна Ивановна накрывала стол, а Юлия Васильевна просила Лешу поставить вдоль стены все картины, которые он за неделю написал. Он приносил картины, расставлял их и она как искусствовед разбирала их , делала Леше замечания, говорила, какая часть, картины удачна, а какую надо подработать. При Юлии Васильевне Орлов не хамил со мной, и я любила бывать в Абрамцеве, когда приезжала Юлия Васильевна.
Юлия Васильевна была из дворянской среды, с хорошим образованием и прекрасно разбиралась в искусстве, особенно в живописи. Она долгие годы работала директором Выставочного Зала на Кузнецком мосту.
В 20-е годы она вышла замуж за художника Лобанова, но вскоре ушла от него, считая его распутным человеком. Она жила в этом же доме, где жил Маяковский. Хорошо знала Гиляровского. Уйдя от Лобанова, она взяла себе в домработницы молоденькую деревенскую девочку Нюру (Анну Ивановну), которую впоследствии уже после войны удочерила.
Первый год жизни замужем был очень тяжелый: беременность и учеба! Я помнила о том, что обещала отцу закончить институт. Мне пришлось осенью перейти с 3-его курса МГПИ на пятой   курс Заочного Педагогического института. Надо было одновременно с учебой на пятом   курсе срочно сдать экзамены за 4-й курс. Поэтому готовилась к экзаменам за 4-й курс, ездила на лекции по 5-ому курсу и каждый месяц приходила к врачу Лейб в женской консультации на Аэропорте.
Если на юге я ничего не ела, то в Москве на меня напал настоящий «жор». Гуляла я от булочной к булочной. Я покупала в булочной калорийную булочку и к следующей булочной съедала ее и снова заходила в булочную и покупала следующую булку. Когда я ехала к врачу, я заходила домой и   дома съедала полный обед , ехала к Лейб, а от нее к маме на Сокол. Она кормила меня обедом «с добавкой». Она ужасно радовалась, что наконец-то я ем (я всегда в детстве очень плохо ела). Я сильно прибавляла в весе и на одном из осмотров  Лейб  сказала  мне: «Ты  слишком прибавляешь  в  весе,  надо  раз  в неделю  устраивать  голодные  дни  и  кроме  яблок  ничего  не  есть». Я приехала  домой  и на  вопрос  Орлова  что  сказал  доктор



1957 г.

22 апреля был теплый весенний день и мы с Орловым гуляли по Пироговке. Пришли домой, поужинали и легли спать. Ночью Агрипина Максимовна , свекровь моя, разбудила нас и сказала, что надо собираться в больницу. Орлов отвел меня в родильное отделение Пироговской клиники. Меня положили в предродовую.
Не задолго до рождения ребенка, я была на Соколе. К нам приехал знакомый врач Вишняков Александр - отчество не помню. Он сам, его жена и сестра жены - были гинекологами.  Кстати сам Александр Григорьевич (вспомнила!) был хорошо знаком с артистом и певцом Вертинским и лечил от ветрянки его девочек.
Александр Григорьевич мне сказал, что самая большая схватка длится 40 секунд, в это время растирать спину возле почек (это снижает боль), а потом, когда схватка закончится - надо расслабится и отдыхать после схватки и ждать новую. «Ну, что ты, 40 секунд не потерпишь?» - сказал он в заключении.
Когда меня привели в «предродовую» палату, передо мной оказалась сплошная стена , покрытая с низу до верха голубым кафелем. Прибежали две испуганные молодые студентки из Мединститута. Они все время хватали меня за руки, заглядывали в глаза и спрашивали: «Вам больно?». Во время схватки я растирала поясницу, глубоко дышала и считала кафель на стене. Я решила во время схваток пересчитать весь кафель на этой стене, и это отвлекало от боли. Чтобы они мне не мешали, я подключила их к своим расчетам. Кафель перемножали по вертикали, и по горизонтали и остановились только, когда акушерка подошла к нам и сказала мне: «Ну что, поехали рожать!».
В «родовой» передо мной были часы, и когда стрелка передвинулась ровно на 9 часов утра, раздался детский крик, и появилась моя Елена. Зашивали меня долго, по - живому. Это была самая болезненная процедура! Хотелось пить, но медсестра только проводила по моим губам влажной марлей. У меня поднялась температура и меня отправила на 1 этаж, где лежали все с осложнениями. Пришел заведующий отделением и с ним несколько врачей. Он спросил меня: «Как дела?». И я заплакала и сказала, что: «Они мне пить не дают!». И профессор Бартельс сказал: «Дайте ей стакан чая с сахаром!». И я, еле шевеля  губами, сказала: «Я с сахаром не пью, мне несладкий!». Мне принесли стакан чая, и я выпила его одним духом и потом провалилась в сон.
1958 г.
Весной Лене исполнился годик. Кто-то на работе рассказал Орлову, что в верховье Дона есть городок Павловск. Отдых там очень дешевый, место замечательное, Орлов, и Леша (его брат) решили отправить меня с Леночкой и Аню с Андрюшей отдыхать в этот Павловск. По-моему нас сопровождал Леша. Мы приехали, сняли избу на берегу Дона на окраине Павловска. Леша уехал, а мы с детьми остались. К воскресенью все наши московские продукты съели, и Аня в  воскресенье пошла на рынок. Пришла оттуда и рассказала, что все на рынке очень дорого. «Купила курицу - это только для детей. Мы будем есть чай с хлебом».
Так началась наша голодная жизнь! Спасало только то, что в сенях у нас стоял мешок семечек, и хозяйка сказала, что можете жарить семечки - «сколько хотите». Этим и спасались!
Распределение обязанностей было такое: мне поручались дети, а Аня готовила пищу. Детей мы кормили хорошо, а сами сидели на чае с черным хлебом и семечках. Семечки нас очень выручали!
Однажды Аня купила на рынке мясо и сделала котлеты. Когда она их жарила, я думала, что упаду в голодный обморок. Она нажарила целую миску котлет. Я стала просить ее, чтобы она разломила одну котлетку, и мы бы с ней съели по половиночке. Она сказала: «Не дам! Это детям!», накрыла тарелкой и отнесла в погреб.
Утром я умыла детей, и мы гуляли во дворе, ожидая завтрак. Аня спустилась в подвал и вдруг от туда раздался утробный вой. Я замерла! Дверь подвала была приоткрыта и снизу на верхнюю ступеньку выползла хозяйская кошка. От обжорства она не могла идти, а ползла по двору. Я поняла, что кошка съела наши котлеты.
Я повалилась на крыльцо и хохотала, пока Аня с пустой миской не вылезла во двор. Я говорила: «Аня, это бог тебя наказал за жадность!».
Вскоре приехал Леша. Увидел, что я загорела как мавр (а я загорала в первые 3-4 дня!). Искупался. Сел с этюдником на солнце и начал рисовать. Через час я увидела, что он обгорел, сказала ему, чтобы надел рубашку. Но упрямство родилось раньше Леши. Он отмахнулся и сказал: «Сама вон, какая загорелая!». Вечером у него поднялась температура. Он лежал на животе и стонал, а Аня смазывала его спину простоквашей. Потом недели две спина у него была лохматой от обожженной кожи.
Упрямство Леши не знало границ! Напротив нашего дома на высоком берегу стояла лавочка. Песчаный склон к Дону днем раскалялся, так, что можно яичницу жарить. Поэтому мы к Дону спускались по дальней тропинке.
Леша искупался и полез на склон к лавочке. Я сказала: «Леша, обойди по тропинке! Здесь песок горячий!». Леша сказал: «Еще чего!» и полез по склону. Добравшись до середины, он истошно заорал и бегом помчался в реку. Стоял в реке полчаса и выл. Обжег ноги. Аня снова мазала его простоквашей и ругалась: «Леша у тебя голова есть на плечах? Чего ты полез на склон? Тебе же говорили!».
1959 г.
В июле 1959 г. Я была зачислена научно-техническим сотрудником в Институт этнографии АН СССР. Институт находился на улице Карла Маркса, недалеко от Ленинской библиотеки. Это был старинный дом, в середине был небольшой зал, где стоял огромный овальный стол, за которым многие сотрудники работами или принимали посетителей.
Я написала в журнал «Этнография» статью о кетах и селькупах, о походе к озеру Дында, где было тоже поселение селькупов. Один из редакторов журнала, доктор исторических наук Долгих, пригласил меня в Институт для беседы. Я ему все подробно рассказала об экспедиции, о нашем маршруте, о поселке Келлог, в котором жили кеты (малая народность Севера). Он предложил мне работать в их институте и дал анкету для заполнения. Я села в зал за овальный стол и стала заполнять анкету. Рядом посадили девчонку моего возраста. Она тоже заполняла анкету. Она спросила меня, что надо писать. Я сказала - фамилию, имя, отчество, а дальше - где родился, например, Ростовская область, Мечетенский район, поселок Зерновой. Я заполняю свою анкету и краем глаза вижу, что девчонка в месте рождения написала: «Ростовская область, Мечетенский район, поселок Зерновой...». Я ей говорю: «Что ты написала? Это я там родилась! Я тебе для примера сказала!». А она говорит: «И я там родилась ! А потом мы встретились с ней, и она сказала, что спрашивала своего отца, и он сказал, что: « Вася Мамаев был у нас комсоргом. Он был высокий, худой и веселый!». Отец мой не вспомнил его, так как комсомольская организация была большая. Вот как бывает!
Осенью 1959 г. Я поехала в Смоленщину в этнографическую экспедицию для изучения современных обычаев в современной русской деревни. Начальником экспедиции была Мила Маркова, художник - Михаил Михайлович, Алла Панян и я. Мне было поручено снимать планы населенных пунктов. Перед самым отъездом в Смоленщину я почувствовала, что беременна. Сказала Орлову, он сказал: «Решай сама!».
Я поехала. Решила, что 2 месяца - не такой большой срок.
Одной из больших остановок было село Монастырщина. Там была церковь с высокой колокольней. Я познакомилась со священником, и он разрешил мне забраться на колокольню и сделать план села. Он дал мне второй ключ, и сказал, что закроет дверь в церкви своим ключом, и ушел. Когда я закончила работу, я стала спускаться вниз по лестнице. Из колокольни лестница шла вдоль западной стены, плотно примыкая к ней. Напротив меня был иконостас с иконами! И тут я почувствовала, что я в церкви не одна! Все иконы внимательно следили за каждым моим движением. Причем следили строго и сурово! Особенно строго смотрели глаза «Нерукотворного Спаса». Господи, я помню этот взгляд до сих пор! Мне бы упасть перед этими иконами, каяться и плакать! Просить прощения за все прегрешения мои. Но я была слепа и глуха тогда. Я помню в селе Монастырщина священника. Вечерами к нам в избу приходила маленькая горбатая женщина, которая тихим голосом говорила мне: «Батюшка приглашает Вас на чашечку чая». Я приходила к нему, и мы подолгу беседовали с ним о жизни, о боге, о спутниках». Я говорила, что бога нет, там наверху летают спутники»... А он тихо говорил мне: «Бог в душе, это , это совесть и любовь к людям». Я говорила: «Я и так люблю людей, стараюсь им помочь им». Это был первый священник, который своим тихим голосом заронил сомнения в моем безбожии.
Я часто вспоминаю смоленское село Монастырщина, церковь с высокой колокольней, икону «Нерукотворного Спаса» и чаепития у Батюшки осенними вечерами.
Однажды Маркова сказала: «Возьми блокнот и карандаш и пойдем в Правление, там сегодня будет заседание. Надо все подробно записать». Мы пришли. На лавочке сидело человек шесть или семь мужиков. Милка достала фотоаппарат, и мы с ними сфотографировались. Потом пришел Председатель колхоза - высокий дородный мужик. Мы еще раз сфотографировались и пошли в избу на заседание. Председатель сказал несколько слов о том, что надо подвести итоги уборки урожая и о подготовке к посеву озимых. Дальше начались выступления членов Правления. Иногда мы слышали знакомые слова: «Трактор» или «комбайн», затем шла ненормативная лексика. Потом опять попадалось знакомое слово: «запчасти» или «горючее» и снова тирады ненормативной лексики.
 Ошалевшие, после этого правления, мы молча пришли домой, молча налили в чашки чай и молча сидели и пили, пока не пришел наш художник - Михаил Михалыч. Он спросил нас: «Ну, как Правление». Мы с Милкой посмотрели друг на друга и начали хохотать! Мы хохотали наверное минут сорок. Потом Милка Маркова как могла деликатно рассказала о Правлении. Михал Михайлович и Алла Панян тоже хохотали.
Однажды мне пришлось одной идти в соседнюю деревню сделать ее план. Я пошла, по дороге наткнулась на раз вилку и растерялась: «Куда идти?». Я увидела в поле недалеко от меня женщин, вроде как в белых платочках  и темных рубахах! Я стала им кричать: «Как пройти в деревню?». Они молча пошли дальше от меня. Я побежала за ними и опять стала спрашивать дорогу. Они пошли еще быстрее, в хлебах были видны только их головы. Я побежала за ними и вдруг они распластав крылья, поднялись в небо.
Это было так неожиданно, что я с испугу села на землю и заплакала. Потом вытерла слезы, посмотрела на дорогу: «Видит ли кто?» и пошла по тропинке в деревню.
Как-то раз начальница наша послала меня и художника Михал Михалыча в дальнюю  деревню. Нам оседлали двух лошадей, хозяйка дала мне белый полушубок и красный шерстяной платок (было уже холодно). Мы благополучно подъехали к деревне, и остановились на пригорке. У околицы стояла группа мужиков. Они заметили нас и побежали по избам. Мы решили, что в деревне что-то случилось, и поехали быстрее, чтобы помочь. Один мужик, оставшийся у околицы, увидев меня по разбойничьи засвистал и громко крикнул: «Это баба!». Оказывается, вся деревня гнала самогон, а мужики следили, чтобы не наехала милиция. Меня он принял за милиционера.
Когда мы подъехали к околице мужики поняли свою оплошность и опять забегали из дома в дом.
Оказывается, вся деревня варила самогон, а несколько мужиков стояли на околицах, как говориться «на стреме», чтобы милиция не нагрянула.
Когда мы уезжали из Монастырщины, местный священник провожал нас на своей коляске до развилки. Мы распрощались и поехали на своей телеге, а он долго стоял на взгорке и смотрел нам вслед.
МОНАСТЫРЩИНА
Вспоминаю храм в большом селе,
Колокольню в синеве осенней
И в церковной гулкой тишине
Пред иконой я стою смиренно
Это был Нерукотворный Спас!
Я иконы той еще не знала
Но в своем безверье в этот час
Я покорно перед ней стояла!
Я не знала - верю или нет,
Споря со священником за чаем:
«Где же бог? Его на небе нет!»
«Бог в душе» - он тихо отвечает
Второпях уехала в Москву,
Даже имя батюшки не знаю,
А теперь во сне и наяву
Этот храм все чаще вспоминаю.
26 января 2009 г.
По дороге в Москву, на одной из станций я купила целое ведро яблок для Орлова (он их очень любил). Это конечно был перегруз - рюкзак, спальный мешок и ведро яблок. Приехала домой, вымылась под горячим душем, а ночью ... пришлось вызывать скорую помощь, и ехать в роддом. Начался выкидыш. Врачи решили, что надо делать аборт. Утром был осмотр врачей, их было много. Оказалось, что это студенты последнего курса мединститута. Они после осмотра пришли к нам в палату и один из них начал угадывать, кто у нас родится.
Мне он нагадал сына. И когда пришла моя врач. Я уперлась и сказала, что буду рожать. Врач уговаривала, стращала, но я ревела и говорила, что оставлю ребенка. Потом пришел профессор из мединститута, который руководил студентами и сказал: «Вы не хотите делать аборт?». Я сказала: «Да». «Тогда запомните, мамаша, что у нас будет 3 опасных периода  - в 5 месяцев, в 7 месяцев и далее до конца беременности. Во-первых, перестаньте реветь - от этого выделения; во-вторых, ничего тяжелого не поднимать, даже 3-х литровой кастрюли. При тяжести в животе - ложиться и лежать. В общем, если очень захотите - то доносите».
Я очень захотела, перестала реветь и уже через неделю выписалась из больницы.
Беременность проходила нормально. Два раза ложилась в больницу на профилактическое сохранение.
Изводил меня только Орлов. Он вбил себе в голову, что это не его ребенок и уже даже после родов часто при всех посторонних называл сына «байстрюк». Однажды на даче Алеша на его замечание поставил Сашу между колен и начал ощупывать его голову, а потом сказал: «Да, голова-то наша Орловская!». Только тогда Орлов перестал об этом говорить, но обиды у меня в сердце постепенно копились.

1960 г.
Беременность свою я доносила до срока. И вот 9 мая Орлов был дома с Леночкой, а я пошла в магазин за продуктами. Я была на ул. Дмитрия Ульянова недалеко от дома в молочном магазине и увидела творог. Мне так захотелось творога! Но тут я почувствовала боль внизу живота. Я решила, что следующая схватка будет через час, купила творог и пошла домой. И вдруг через 15 минут - вторая схватка. Я села на трамвай примчалась домой. Сказала Орлову, чтобы он срочно вызвал такси, а сама не раздеваясь, стоя в кухне, развернула творог и начала жадно есть руками, запихивая куски творога в рот. Орлов поймал машину, примчался за мной, а у меня вся морда в твороге. Орлов проводил меня к машине, я села и попросила отвезти меня на Ляпунова в 25-й роддом. Водитель спросил меня: «Ты не рожать собралась, а то мне тут на днях одна весь салон испачкала». Я говорю: «Да нет, у меня ноги отекают, тяжело ходить».
У меня опять начались схватки, уже через десять минут. Я сказала шоферу: «Миленький, давай быстрей, а то не успеем».
Он мигом примчал меня в роддом. Я вошла, шофер влетел за мной и начал кричать: «Врача скорее! Она рожает!». Медсестра огромная и толстая как памятник выпихнула его за дверь и спокойно сказала: «У нас все тут рожают и нечего шуметь». Я вошла в комнату, стала раздеваться, пришла врач и закричала: «Давайте, носилки, у нее ребенок идет! В родовую срочно!».
Меня привезли в родовую. Акушерка сказала: «Тужься», а то щипцами будем тащить!» Я вспомнила, что Андрюшку Орлова тоже щипцами тащили, и сказала: «Сама».
Появился ребенок с длинной пуповиной, синий страшненький. Акушерка показала его и сказала: «Кого родила?» Я сказала «мальчика». Она говорит: «Смотри, какой красивый!» Я заплакала. Она сказала: «Ничего твоя мать не понимает! И в это время ребенок пописал на меня. Акушерка сказала: «Правильно! На ссы на нее! Ничего твоя мать не понимает!».
Мама приехала сразу в роддом и спросила, как я себя чувствую, а медсестра сказала: «С внуком вас, бабушка!». Мама сказала: «Да ее только привезли!». «Да, вот хорошо успели!».
В конце недели Орлов пришел за Леночкой и сказал: «Тебе мама братика купила!». Рядом стоял мальчишка и сказал: «Не купила, а выродила». Лена сказала: «Нет купила!». Мальчишка помолчал и сказал: «А у тебя мама и папа в одной постели спят?» Лена сказала: «Нет! Они в разных комнатах спят!» Мальчишка помолчал и сказал: «Тогда, наверное, купила!»
1961-1964гг. ДЕТСКИЙ САД
В 1961 г. Саше был годик. Его отдали в детские ясли на Ленинский проспект. А Лену надо было водить в детский сад в другую сторону. Я все еще работала в институте этнографии.
К середине года я решила пойти в детский сад - ясли, что бы дети росли при мне. Я поступила в детский сад ФИАН воспитателем на улице Ферсмана, там, где мы жили.
Одной из воспитательниц была Тамара Рухадзе. Муж ее был молодым доктором наук в ФИАНе. Он был высокий, дородный и с громким голосом. Вечером он приходил за Тамарой и их мальчиком Зурабом и с тротуара громким голосом кричал: «ТАМАРА!!». На Что директриса всегда выговаривала: «Что он кричит как пещерный человек».
Дети всегда играют и очень верят в то, во что играют. У меня были две девочки в старшей и младшей группе. Их мама была заучем в соседней школе. Однажды мы гуляли во дворе сада. Она пришла, и мы с ней разговорились о своих взрослых делах. Ее девочки играли рядом. Младшая из них изображала паровоз, а старшая бегала перед «паровозом». Она кричала: «Отойди! Отойди!». А старшая упрямилась. Младшая со слезами кричала:  «Отойди!». И тут мама сказала: «Да ты, обойди ее!». В ответ младшая разрыдалась и сказала: «Я же паровоз. Я  же по рельсам еду!». Я была поражена конкретностью действий ребенка о том, что она как паровоз не может свернуть, потому, что она едет по рельсам.
В этом детском саду кто-то из родителей подарил нам маленького утенка. Днем мы выходили на прогулку, и утенок выходил вместе с нами и гулял во дворе детского сада. Когда дети строились, чтобы идти в группу, утенок становился впереди колонны или сзади и шел вместе с детьми. Летом мы выехали на дачу. Утенок к этому времени стал хорошо откормленной уточкой. И хорошо понимал команды воспитателя. Когда я говорила: «Дети строится! Идем в лес». Утенок становился передо мной первым. И дети выстраивались за ним вслед.
Утенка мы звали Гришей. Он очень был сообразительный. Его все любили. Когда мы уезжали в Москву, заведующая сказала, что Гришу привезут следующим рейсом. Но через несколько дней, мы узнали, что повара съели его. Вся группа очень переживала. У меня был мальчик Юра. Он был сыном зам. Директора детского сада. И она дома рассказала об этом со смехом мужу, подчеркивая, что он был очень вкусным. Ребенок это услышал и утром рассказал в группе. Мы все включая воспитателей очень переживали. Грушу любил весь детский сад.
После этого случая из детского сада уволилось 8 воспитателей, в то числе и я.
Я перешла в детский сад № 1085, который находился на улице Вавилова напротив дома Гербова в общежитии аспирантов Академии Наук.
Мне досталась старшая группа. Леночка была в средней группе, а Саша в младшей. У этого детского сада была прекрасная дача под Звенигородом на Москва - реке.
В младшей группе были две воспитательницы. Обеих звали Нина Николаевна (Воробьева и ...). Наступал Новый год. Ребята готовились к выступлению, пению («В лесу родилась елочка» и прочее). Обычно из какого-нибудь научно-исследовательского института кто-то из родителей приходил к нм в виде деда Мороза. В этот год в Академии наук шла проверка институтов. Все сотрудники были заняты. И никто днем не мог выделить время и сыграть деда Мороза. Тогда мы уговорили Нину Николаевну Воробьеву, молодую, рослую, энергичную. С довольно грубым голосом нарядиться в деда Мороза и участвовать в Праздники елки. О том, что дедом Морозом будет Нина Николаевна знали всего 3 человека. Все это держалось в тайне. Даже многие воспитатели не знали, что Воробьева будет дедом Морозом.
Дети пришли в зал нарядные. Сели по группам вдоль стенки. Рядом с каждой группой были воспитатели. Пришло несколько родителей. В основном мам. Прозвучал колокольчик, как будто подъезжал к детскому саду дед Мороз. За дверью зала 3 раза ударила об пол палка деда Мороза. Дети громко сказали: «ДЕДУШКА МОРОЗ, приходи!». Дверь распахнулась. Вошел стройный дед Мороз с мешком подарков и сказал: «Здравствуйте дети!». И дети дружным хором ответили: «Здравствуйте Нина Николаевна!». Все взрослые повалились от хохота.
Мы приехали на дачу в Звенигород в 1963 году летом. Там тоже было много забавных случаев.
Был у нас в группе мальчик, которого привезли прямо к автобусу. Он не был в группе весь год. Я вспоминаю сегодня о нем и думаю, что он наверно стал ученым ботаником или зоологом. Он весь уходил в себя, не вливался в коллектив. Если он застилал постель, то он застилал ее 20 или 40 минут, выбивая всю группу из ритма. Он очень медленно разглаживал одеяло, чтобы не было складочки. Он все время останавливался, смотрел в окно и задумывался. Он даже не слышал голоса воспитателя.
Однажды мы пошли на прогулку, расстелили на полянке одеяло и читали книжку. Книга была о каких-то приключениях. В это время Алеша, этот медлительный мальчик увидел муравья и потихонечку, передвигаясь  к кустам, полз за ним. Потом ребята немножко поиграли и начали строиться в пары идти на обед. Я всех пересчитала и выяснила, что Алеши нет. Мы все стали хором его звать: «АЛЕША! Алеша!». Долго ждали, кричали. Я сказала всем стоять на месте и не двигаться. А сама пошла его искать, вокруг поляны. Все обошла, подошла почти к группе и вдруг в кустах увидела Алешу, который стоял на четвереньках и внимательно смотрел в траву. Я схватила его за плечо и спросила: «Ты слышал, что мы тебя зовем?». Он смотрел на меня такими не винными глазами и говорил: «Дазмира Васильевна, я за муравьем наблюдал. Как он не боится так далеко уходить от муравейника».
Я с детства боялась лягушек и всякой живности. В это лето в детском саду дети научили меня не боятся лягушек. У нас была одна полянка, на которой вечером квакали лягушки. Мы ходили перед ужином на эту полянку слушать лягушек. Однажды кто-то из детей прибежал ко мне, держа между ладошками маленькую лягушку, и сказал: «Дазмира Васильевна, подержите ее, пожалуйста, я ей подружку найду». Я с внутренним ужасом подставила ладонь и на крыла лягушечку другой ладонью. Сознаться ребенку, что я боюсь лягушек, было стыдно.
Пока я ждала ее подружку, я приоткрыв ладонь стала потихонечку ее рассматривать. Оказалось, что они такие забавные. С тех пор у меня пропал страх перед лягушками. Я даже на даче разговариваю с ними и прогоняю их палочкой, когда собираюсь косить траву.
На даче я приобрела первый опыт строительства. Однажды воспитатели нашли огромную жабу и все ждали, когда я приду с прогулки, зная, что я не боюсь лягушек. Мы сделали сначала небольшое углубление. Потом решили, что без воды ей будет плохо, а вода быстро уходит в почву, и тогда мы сделала большую яму, чтобы зацементировать ее. Кто-то из родителей привез цемент. Мы сделали раствор и зацементировали эту яму. Засыпали дно песком, принесли несколько болотных растений, и у нас появилось прекрасное место для лягушек.
В этом детском саду моей напарницей стала Никитина Валентина Григорьевна. Мы с ней подружились, и когда я собралась уходить в СОПС, она очень жалела, что я ухожу. Наша дружба продолжалась с ней, когда я работала в СОПСе. Валентина была довольно грамотным человеком. В свое время собиралась поступить на литфак в пединститут. В СОПСе у нас была очень плохая машинистка Антонина, которая делала по 20-25 ошибок на одной странице. Если умножить это на пять экземпляров, то можно представить какая работа предстояла по исправлению этих ошибок. В то время все исправляли вручную, привлекая всех сотрудников сектора. Поэтому однажды я уговорила Валентину пойти на курсы машинописи, что она и сделала. Впоследствии она смогла освободить сектор от рутинной работы, занимающей очень много времени.
Спустя многие годы, когда Мила (моя внучка, дочь Лены) была в соседнем пионер - лагере, мы с Валерием ездили проведать ее. И оказались рядом с бывшей дачей детского сада № 1085. Я не удержалась и зашла на участок наших дач. Показала Валерию здание моей старшей группы. Дети обедали в это время. И вдруг я услышала, как кто-то меня называет по имени и отчеству. Я оглянулась, это была Любовь Сергеевна, бывшая воспитательница средней группы. Бассейна уже не было. Его засыпали.
Мы привезли Миле вареные перепелиные яйца. Решили ее удивить, а она отказалась их есть, так как решила, что мы над ней подшучиваем. Она приняла их за яйца из леса, которые она видела в разоренных кем-то гнездах.

1964 г.
Летом 1964 г. мы с Орловым ездили в Лениград, Таллин и Ригу. Я написало об этой поездке несколько стихотворений.
ТАЛЛИНСКАЯ БАШНЯ
Когда-то ты была стройна
Слегка угрюма, величива,
Хранила город от врагов
И ядра грудью отражала,
Не раз, вступая в жаркий бой,
Ты о пощаде не просила.
Века промчались над тобой,
Но ты по-прежнему красива.
Таллин 1964 г.
ПИРИТА
Пирита - даль золотая!
Солнце, песок и море!
Чаек белые стаи
Волнам, как песне вторят,
 Парус в морском просторе,
Словно большая птица!
Эти сосны и море
Будут мне часто сниться.
Дали запомню эти,
В памяти сберегу я
Свежий приморский ветер,
Пириту золотую!
Таллин 1964 г.

В сентябре 1964 года, когда я с детьми приехала в Москву из Звенигорода, нам позвонил Николай Андреевич Утенков. Он сказал Орлову, что у Гербова освободилось место младшего научно-технического сотрудника.
Я давно хотела перейти работать в СОПС. Дети были уже более взрослые. Их можно было оставлять в детском саду. Я в один день оформила увольнение из детского сада, приехала к Гербову и написала заявление о приеме на работу.
СОПС тогда не имел своего здания и располагался в трех местах: в здании в районе Леонтьевского переулка, на Берсеневской набережной и в Доме коммуны в конце ул. Вавилова.
Сектор Валентина Лазаревича Гербова «Прибалтики и Белоруссии» находился на Берсеневской набережной около фабрики Красный Октябрь. Надо сказать, что Утенков, Гербов и Орлов знали друг друга давно. Они были аспирантами профессора Половинкина.
Я заполнила все необходимые документы и была принята в этот сектор. На Берсеневской набережной были очень большие комнаты. Поэтому в них располагались многие сектора из разных отделов (по 30-40 человек в комнате). Меня зачислили в группу Белоруссии (в составе Западного экономического района), руководителем которой был Лис Алексей Георгиевич. В то время, когда я устраивалась, Лиса в СОПСе не было. Он был в отпуске и находился на лечении в Трускавце. Через несколько дней, пока я знакомилась с материалами в секторе, Лис вернулся из отпуска.
Меня посадили за стол перед Гербовым. Впереди меня сидела Люся Матвеева. Это был первый человек, который старался мне по доброму, что-либо объяснить или показать. Мы работали тогда на машинках «Зоемтрон». Они были очень шумными. Гремели во время расчетов, как трактор.
Однажды дверь отворилась, и на пороге появился Лис. Все из разных концов комнаты закричали: «Леша, привет!». Лис спустился по ступенькам к Гербову, поздоровался с ним и Гербов, кивая на меня, сказал: «А мы за это время взяли вам новую сотрудницу Орлову Дазмиру Васильевну». Я хотела подняться и поздороваться, но в это время услышала гундение Лиса: « Вы, как всегда, без меня меня женили. Берете неизвестно что, а потом мучаюсь».
Все это было сказано громко во все услышание. Вся комната замерла. Я сидела за столом, сжав  кулаки и думая, «только бы не реветь, только бы не заплакать». Я сразу решила, что с ним я работать не буду. Он дал мне задание рассчитать структуру промышленности и ушел. Я даже не знала, что такое структура промышленности.
Люся Матвеева подошла ко мне и тихонько сказала: «Смотри, что такое структура. Ты должна посчитать удельный вес каждой отрасли и выйти на цифру сто». Она показала, как это делать на «Заемтроне», и я довольно быстро сообразила, что от меня требуется. К концу дня структура промышленности Белоруссии была посчитана. Я унесла черновик домой и на чистой бумаге калиграфическим почерком переписала всю таблицу. Утром я сдала Лису работу.
Лис дал еще одно задание. Я его довольно быстро сделала, сдала ему, и вдруг Лис исчез. Дня через два Гербов сказал мне: «Что Лис одинокий человек, что, наверное, он заболел и Вам надо купить продукты и поехать его проведать». Я поехала на Ленинградское шоссе. Он жил в каком-то доме далеко от остановки. Я долго стучала, звонила в дверь. Никто не открывал. Я с этой сумкой продуктов приехала на Берсеневку. Зашла в комнату и столкнулась с Лисом. Он на всю комнату заорал: «Она еще и по магазинам в рабочее время ходит». Но Гербов стал меня защищать. Я еще более утвердилась в том, что работать с ним я не буду.
Через некоторое время СОПСу дали новое здание на улице Вавилова, д. 7. Мы с Лисом таскали на себе столы, шкафы и стулья на 5-й этаж, так как еще не работал. Когда перетащили часть мебели, то выяснилось, что Гербову удалось убедить начальство разделить сектор Прибалтики и группу Белоруссии. Сектор Прибалтики разместился на 6-м этаже. Это меня очень расстроило. Я поняла, что я оказалась не в секторе Прибалтики, в группе Белоруссии.
Я привела Лису в порядок книги, привела в порядок таблицы по городам и предприятиям. Съездила к одному  знакомому, работающему в школе, и заказала специальные коробки для картотеки районов Белоруссии. Все разложила в идеальном порядке. Лису это очень понравилось. Кроме того, я подкупила его тем, что все задания переписывала дома каллиграфическим почерком и отдавала на следующий день ему. Ему это очень нравилось. Но я давно решила, то работать с ним не буду. Когда я завершила свою работу, то пошла к начальнику отдела Марголину и попросила перевести меня в сектор Прибалтики, так как я и собиралась заниматься этой тематикой.
Просто, когда я пришла в сектор, не было свободной ставки в секторе Прибалтики. Марголин подписал мое заявление о переводе, но все хотел подбить меня на то, чтобы я что-нибудь критическое сказала в адрес Лиса. В частности, он говорил о его плохом характере и спрашивал меня, как мне было с ним работать. Я сказала, что все было очень хорошо, но просто я не хотела заниматься Белоруссией. Когда Лис узнал о моем желании уйти, он долго рассказывал мне о своем трудном детстве, без родителей. Когда он жил в оккупации, как их чуть не расстреляли немцы. Я сидела и рыдала, но своего решения не изменила. Он говорил, что он поможет сделать диссертацию, что у меня будут хорошие перспективы, но я все-таки ушла. Он потом целый год со мной не здоровался и говорил: «С перебежчиками не здороваюсь!».
Немножечко о заведующем нашего отдела. Зав. Отделом тогда был Марголин Адольф Борисович, с очень своеобразной внешностью: глаза, как у жабы, на выкате. Вообще всем обликом напоминал старую жабу.
Окна его кабинета выходили на улицу Вавилова, и из них хорошо был виден переход к нашему зданию. Его любимое занятие было - смотреть в окно и следить за тем, кто опаздывает, и кто, куда пошел в рабочее время. Затем он звонил заведующим секторов, и требовал принести объяснительную записку на отсутствие или на опоздание того или иного сотрудника. Гербов поэтому всегда просил всех нас ставить его в известность, кто, где находится.
В 1965 или 1966 годах мне очень повезло. Головкин - старший научный сотрудник нашего сектора, решил обследовать малые и средние города Прибалтики. Он включил в группу Беллу Николаевну, Люсю Матвееву и, по просьбе Гербова, меня.
В Таллине нам выдали специальную большую машину  ЗИС с шофером Вальфред   Вахтра, Институт экономики дал нам специалиста по городам - Харри Пальберга. С ними мы обследовали все малые и средние города Эстонии и Латвии.
Мы поехали по северу Эстонии. Заехали в Вызу - маленькй дачный городок на  берегу  Финского залива. Здесь была дача                знаменитого певца Георга Отса. Мы с Люсей Матвеевой долго                стояли  у его забора и говорили: « Вот хоть бы один   раз увидеть его в живую». В это время  из какого-то углубления на  участке поднялся Георг Отс , посмотрел на нас, накинул на себя махровый халат и не спеша пошел в дом. Мы с Люсей стояли, пораженные этой встречей. 
Потом поехали по шоссе, вдоль берега на восток Эстонии к границе с Россией. Побывали в городе Раквере. Там Головкин сфотографировал красивую крепость и собор. Мы проехали Кивиыли и Кохтла-Ярве -города Сланцевого бассейна. Приехали в Нарву - посмотрели Нарвскую мануфактуру, потом поехали к только что введенной в строй Прибалтийской ГРЭС  имени Ленинского комсомола. Осмотрели станцию, поговорили с директором о мощностях и о том, что возможно придется строить еще одну ГРЭС. 
Потом наша дорога повернула на юг, обогнула залив Чудского озера и пошла к городу Тарту.  Южнее Тарту начиналась всхолмленная местность, где находился городок  Отепя. Здесь в советское время находилась всесоюзная трасса для тренировки советских лыжников. В Отепя мы были в райисполкоме. Они рассказали нам о своих проблемах. Мы все  записали и обещали им учесть это при разработке  Генеральной схемы развития Прибалтийского района.               
Из Отепя дорога пошла на юг республики к городу Выру, в котором были развиты машиностроение, деревообрабатывающая и пищевая промышленность.  Здесь был построен крупный  комбинат молокопродуктов,  создавалось производственное  объединение  «Лина »   по первичной обработке льна. Из Выру дорога пошла на запад к городу  Валга. Этот город находится на границе Эстонии и Латвии. Он интересен тем, что небольшая ложбинка  разделяет эстонскую и латвийскую части города. В северной части города все мастерские, магазины  и названия улиц были написаны  по-эстонски, а в южной части города все названия были на латышском языке.
Из Валга дорога пошла в центральную часть  республики, и мы приехали в город Вильянди. Это был небольшой уютный городок  с двухэтажной гостиницей, небольшими магазинчиками и узкими улочками. В одном из магазинчиков мы увидели в витрине красивые ажурные летние  шляпы. Но магазин был уже закрыт. Люся попросила Головкина утром задержать выезд, но он категорически был против (Люська всегда подсмеивалась над ним и за глаза называла его «Слоном». Вот и получила!»). Но нас выручил шофер, он был немножко влюблен в Люську и называл ее: «Товарищ, Люська Матфеева».  Он сказал: «Я утром буду немножко чинить машину, тогда вы успеете в магазин». Мы успели и появились перед Головкиным в новых летних шляпах.
Было  уже около одиннадцати часов утра. Вильянди купался в летних лучах солнца. Он стоял на взгорье а внизу расстилалось озеро, на берегу которого уже собирались любители искупаться и позагорать.
Далее  наша дорога шла на города Тюри и Пайде. В  Тюри был электротехнический завод и крупное коневодческое хозяйство.
В Пайде был автогрейдерный цех Таллинского экскаваторного завода. Была развита пищевая промышленность, представленная крупным молочным комбинатом.  Надо сказать, что  Тюри и Пайде в своем промышленном и жилищном строительстве  постепенно приближались  друг к другу, и поэтому уже в  80- х годах  его называли Тюри-Пайдеским  региональным комплексом. Мы побывали в райисполкомах этих городов, поговорили  с руководителями, определили проблемы развития этих малых городов и дальше наш путь к побережью Балтийского моря.
Дорога шла в Хапсулу. Это маленький город на берегу Балтийского моря с рыбоперерабатывающим предприятием. Отсюда наш путь лежал в Пярну по побережью Балтийского моря. Здесь мы рассмотрели Пярнусский машиностроительный завод, выпускающий рыбопосольные агрегаты и другие виды оборудования для рыбоконсервной и рыбообрабатывающей промышленности. Пярну был последний город в Эстонии и далее мы пересекали границу Эстонии и въезжали в соседнюю Латвию.
В Латвии мы были в Риге. Оформили все документы, и путь наш лежал в малые города на востоке Латвии (Гулбене, Валмиера, Даугавпилс, Екабпилс и др.). По Латвии нас возил Вальфред Вахтра. Он привез нас в Вильнюс и здесь мы распрощались с ним и Пальбергом.
В Вильнюсе была небольшая передышка. Мы ждали машину. В это время в Вильнюсе проходил фестиваль народной песни. Со всех районов республики в Вильнюс приехали большие и маленькие хоры. Все были в разноцветных национальных костюмах Литвы. Причем каждая группа отличалась друг от друга по костюмам. У нас с Люсей были фотоаппараты, и мы начали снимать участников этого праздника песни. Но они двигались и уходили от фотоаппарата. Не всегда можно было сделать хороший снимок. И тогда мы обнаглели и прикинулись московскими журналистами из молодежной газеты. Мы останавливали хоры, собирали всех участников и фотографировали их. Сохранилось много черно-белых фотографий с этого праздника. Жаль, что они не цветные, но все же они дают хорошее представление об этом прекрасном празднике, на котором нам повезло побывать.
В  Литве нам выделили «Волгу». Шофера звали Миша. Когда-то он был опытный гонщик и эти свои замашки не оставил и теперь. Он брал когда-то высокие призы по фигурному вождению.  Он сразу заметил, что я боюсь ездить на автомобиле, и ради шутки на ровной дороге он  ставил машину на два колеса и ехал  по дороге. Я сидела, вцепившись в переднее сидение, и слезно просила: «Миша, я тебя умоляю! У меня двое детей!»  А он, стервец, добавлял: « И муж инвалид».  «Да и муж инвалид!» Тогда он смеялся и ставил  машину в обычное  положение.
Однажды  Головкин попросил меня отнести документы в горисполком.  Мишка сказал Головкину: «Давайте и ее отвезу! Мне надо колеса проверить!». Я села в машину, он домчал меня до горисполкома. Я отдала документы и села в машину. Он сказал: «Здесь на соседней улице  красивый костел  и небольшое озеро! Давай, покажу!». Он, не дожидаясь ответа, поехал. Я тогда еще не очень интересовалась религией, это наш Головкин просил остановиться у каждого костела, чтобы сфотографировать его.  К озеру вела небольшая деревянная лестница  с маленьким причалом у воды. Там сидели два рыбака с удочками. Мы проехали дальше, вдоль  озера. Вокруг него были высокие берега (6-7 метров до воды), заросшие травой и крутые под 45 градусов. Мишка  отъехал от  озера, развернул  машину и на полном ходу рванул  к   воде и остановился  лишь в пятидесяти сантиметрах от воды. Я сидела как всегда на заднем сидении, вцепившись в переднее кресло!  Я была настолько испугана, что не могла кричать! Он рванул назад и, лихо, развернувшись, стал на дорогу. Я отпустила переднее сидение и молча заплакала. Он повернулся ко мне и сказал: « Дазмира Васильевна, простите меня,  пожалуйста, я так хотел, чтобы вы хоть раз обратили на меня внимание! Хоть  бы раз улыбнулись мне по-дружески?».
Я сказала ему : « Миша, я просто вас боюсь! Я каждый раз сажусь в машину и не знаю, вернусь ли я в гостиницу! Пощадите вы меня, ради Бога, у меня сердце больное!».   
После этого разговора Миша возил нас, как  «хрустальную посуду» и к концу поездки мы с ним даже подружились.
В Литве нас сопровождал  Вайниконис  из Каунасского проектного института. Он был дружески расположен к русским, не в пример многим  жителям его города. Этому предшествовала история  начала войны.
Стасис  Вайниконис  летом 1941 года  был отправлен в пионерский лагерь в Палангу к морю. Совсем рядом начиналась территория Восточной Пруссии (нынешняя Калининградская область). Старшей пионервожатой в этом лагере была  Марите  Мельникайте  -  будущая  литовская  партизанка, Герой  Советского  Союза.               
Днем 21 июня 1941 года в пионерлагере  были соревнования по футболу . Приехали наши моряки, играли в футбол  и обещали, что завтра , 22-го июня они приедут играть в волейбол. На заре мы услышали взрывы и решили, что это салютуют моряки. Но в комнату вбежала пионервожатая Марите Мельникайте и сказала, что началась война. Надо быстро одеться выйти на улицу к машине. Это была военная машина, нас погрузили, и машина помчалась по шоссе в сторону Шяуляя.   
«Немцев сдерживал корпус танков, и это нас спасло. В Шяуляе нас посадили на поезд  и привезли в предгорья Урала», - рассказывал Стасис.  Всю войну он прожил в детском доме,  где было много детей,  оказавшихся вдали от родного дома.  Вайниконис свободно говорил по-русски и доброжелательно относился в русским. С ним было легко общаться.
  Однажды,  когда мы ехали по северу Литвы, Вайниконис  показал нам на карте городок и сказал, что если мы там остановимся, то сможем попробовать  замечательную   копченую рыбу. Мы, конечно, все дружно согласились.
Приехали в городок, устроились в гостинице и пошли ужинать в ресторан.  Нам принесли копченого угря! Это было что-то! Когда мы пошли домой, я по дороге уговорила Вайникониса  пойти рано утром в ресторан и купить хотя бы одного угря домой в Москву. Мы пришли в ресторан, и Стасис пошел договариваться. Я видела, что литовцы бурно ему что то объясняли,   а он, еле сдерживая улыбку, слушал  их. Когда он подошел ко мне, то сказал, что они так бурно рассказывали о том, что вчера пришла группа москвичей и заказала   копченого угря, а потом потребовала добавки. «И теперь  большая проблема, когда  придет новый заказ! Потому что угря в ресторане совсем больше нет! » - сказал директор ресторана.
Мы шли в гостиницу расстроенные   и  радостные,   что все-таки  нам  удалось попробовать этот замечательный  деликатес - копченый  угорь!      


РАССКАЗ ДАЗМИРЫ О ПЕРЕХОДЕ В СОПС
(на цифровую камеру»

В сентябре  1964 г. освободилось место в подразделении «Западный район», который возглавлял Гербов Валентин Лазаревич. Мне об этом сообщили после моего возвращения вместе с детским садом из Звенигорода. Лис тогда работал в подчинении Гербова. Когда я оформила все документы, то узнала, что меня берут на освободившееся место у Лиса, у которого внезапно умерла сотрудница по фамилии Вишнякова. Самого Лиса в Москве не было, он отдыхал в Трускавце.
Мне поручили смотреть материал по Белоруссии. Было трудно, так как у меня был перерыв в работе. Я ведь работала в детском саду, чтобы быть ближе к детям. А тут сразу сложные для меня вопросы, связанные со структурой промышленности и т. п. Поддержки особой не было. Только от Гербова, поскольку он знал Орлова по аспирантуре и рассматривал меня как своего человека. Кроме того, мне предложила свою помощь Матвеева. Это была довольно боевая молодая женщина, которая за словом в карман не полезет. Она даже показывала мне вести расчеты на «Зоемтроне».
СОПС находился в трех местах. Я пришла на Берсеневскую набережную. Там слева сейчас вход в театр, а справа вход на 6 и 7 этаже, где мы сидели. В нашей комнате сидело человек 40, включая Мазанову, Гербова, Лиса, Матвееву, Громашеву, машинистку Антонину (которая делала по 20-25 ошибок на странице). Бучневу я позже привела в сектор Прибалтики.
Когда приехал Лис все приветствовали его словами: «Леша приехал!». Он при этом спускался по лестнице. Мы все сидели столбиками. Передо мной сидела Матвеева, сзади Гербов. Гербов подошел к Лису и занудным голосом стал его приветствовать, спрашивая, как он отдохнул. Лис ответил: «Нормально!». Гербов: «У нас произошли изменения без вас. Мы взяли новую сотрудницу». Лис на это произнес, обидевшую меня фразу: «Без меня, меня женили. Берут неизвестно кого, а мне потом мучайся с ними».
Через некоторое время СОПСу дали новое здание на улице Вавилова. Мы с Лисом таскали на себе столы, шкафы и стулья на 5-тый этаж, так как лифт не работал. Когда перетащили часть мебели, то выяснилось, что Гербову удалось убедить начальство разделить сектор Прибалтики и группу Белоруссии. Сектор Прибалтики разместился на 6-том этаже.
Зав отделом тогда был Марголин Адольф Борисович – с очень своеобразной внешностью – глаза, как у жабы на выкате. Его любимое занятие - смотреть в окно и следить затем, кто и куда пошел в рабочее время. Затем он звонит заведующим секторов и требует принести объяснительную записку на отсутствие того или иного сотрудника. Гербов поэтому всегда просил всех ставить его в известность о том кто, где находится.
У нас, кстати, был аналогичный случай позже. Как-то Гладышев выступил на собрании и сказал: «Час стою, смотрю в окно, два смотрю, а сотрудники с опозданием идут на работу». Лис встал и неожиданно сказал: «А ты бы лучше  сел и начал работать, чем в окно смотреть».
Я привела Лису в порядок книги, привела в порядок таблицы по городам и предприятиям. Я съездила к знакомому и заказала специальные коробки для картотеки районов Белоруссии. Все разложила в идеальном порядке. Так же я подкупила его тем, что все задания переписывала дома каллиграфическим почерком и отдавала на следующий день ему. Это явно ему нравилось.
Но я давно решила, что работать с ним не буду. Когда я завершила свою работу, то пошла к начальнику отдела Марголину и попросила перевести меня в сектор Прибалтики, так как я и собиралась заниматься этой тематикой. Просто, когда я пришла в сектор, не было свободной ставки. Марголин подписал, но все хотел меня подбить на то, чтобы я что-нибудь критическое сказала в адрес Лиса. В частности, он говорил о его плохом характере.
Когда Лис узнал о моем желании уйти, он долго рассказывал мне о своем трудном детстве, без родителей. Как он жил в оккупации, как их чуть не расстреляли. Я сидела и рыдала, но своего решения не изменила. Он потом целый год со мной не здоровался и говорил: «С перебежчиками не здороваюсь!».
В 1965-66 гг. Головкин, работавший у Гербова, решил проехать по малым городам Прибалтики и собрать материал с мест. Я также поехала в эту поездку. Когда мы приехали в Таллин, нам для сопровождения дали большую машину ЗИС. Вез нас по всем городам Эстонии и Латвии шофер Вахтра. Во время поездки мы заходили в райисполкомы, обобщали накопившиеся проблемы, выясняли, где есть стройплощадки, где есть вода и электроэнергия. Калининградскую область охватили меньше, частично.
В Латвии Вахтра с нами расстался. В Литве нас по малым городам возил гонщик Миша. Сопровождал нас Войнюконис. Он работал тогда в госгорпроекте Литвы в Каунасе.
В Литве с нами приключился смешной случай в районе Шауляя. Мы зашли в местный ресторан, который славился очень вкусным копченым палтусом. Он нам так понравился, что утром я попросила его еще купить, но уже для дома. Он возвращается и смеясь рассказывает, что в ресторане ему сказали о том, что вчера приехали москвичи и съели всю рыбу.
Мы посетили также Друскининкай, Алитус и другие города. После приезда в Москву я выбрала тему будущей диссертации по машиностроению Прибалтики. В секторе Прибалтики тогда работали: Гербов, Головкин, Матвеева, Зоя (химик), Антонина (машинистка), Громашева и я. Антонина потом ушла. Потом короткое время работала еще одна женщина. Когда она ушла, я уговорила Никитину (Уфимцеву, с которой ранее работала в детском саду) пойти на курсы машинисток. Она пошла и довольно быстро научилась отлично печатать, почти без ошибок.
 В 1967-68 гг. к нам приехал  в СОПС Лугус из Эстонии. Он собирал информацию о деревообработке. Поскольку я вела Литву, машиностроение и деревообработку всей Прибалтики, то я опекала его. Помогла достать интересующие его документы. Так я с ним познакомилась, и мы долгое время общались (пока я работала в секторе Прибалтики и до развала СССР).

 
          1972 г.
В 1972 году мы снимали дачу в Востряково. Нас уговорили Утенковы, которые снимали там дачу уже 3-й год. Они жили во флигеле, а мы договорились с хозяевами жить во второй половине дома. Наверху была спальня, а внизу была терраса для обеда. Днем мы с Лерой и детьми уходили гулять в лес.  Однажды в лесу ребята собирали землянику, а мы сидели на одеяле и болтали. Лера была лет на 10 старше меня и у нее уже были проблемы, связанные со всякими морщинками на лице. Ребята принесли нам по кустику земляники, и Лера сказала: «Давай землянику раздавим и положим возле глаз и уголков рта, чтобы не было морщин». Мы раздавили, размазали землянику по лицу и потом забыли об этом. Продолжали сидеть и разговаривать. Когда собрались домой и вышли на широкую аллею, по которой гуляли все дачники, мы обратили внимание, что все дачники, подходя к нам, внимательно смотрели нам в лицо и отходили от нас в сторону. Мы сначала не поняли этого, а потом глянули друг на друга и рассмеялись. Земляника засохла, и лица у нас были как будто в какой-то коросте. Так мы про дефилировали до самого дома.
Вблизи от нас не было никаких магазинов и за продуктами мы ходили через железную дорогу. Однажды я, дети, Марина Утенкова и Николай Андреевич пошли за продуктами. Мы купили продукты и решили взять сразу 100 штук яиц, чтобы следующий раз не ходить за ними. Мы сложили яйца в авоську и пошли домой через железную дорогу. В это время из Москвы пришла электричка и молодые мужчины, работавшие на ближайшем заводе, выскочили из электрички, чтобы успеть перебежать через дорогу. И вдруг я вспомнила про яйца, которые несет Николай Андреевич, и я громким голосом закричала: «Берегите яйца!», обращаясь к Николаю Андреевичу. В это время мужики с электрички замерли и руками прикрыли причинное место. Хохотали не только мы, но и водители электрички.
 ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ СОПСА
В 1974 году я сдавала кандидатские экзамены. Диссертация моя была связана с проблемами развития машиностроения Прибалтики. Поэтому я часто заходила в сектор машиностроения и подружилась с сотрудниками сектора. В нашей библиотеке был один экземпляр книги руководителя этого сектора Козлова. За этой книгой в библиотеке всегда была очередь. Мне досталась эта книга и я, лежа дома на диване, читала эту книгу. В это время раздался телефонный звонок. Позвонил сотрудник сектора машиностроения Альберт Березин. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказала: «С вашим Козловым лежу на диване». В телефонной трубке было глубокое молчание. Я поняла свою ошибку и сказала: «Я читаю книгу Козлова по развитию машиностроения».  И тогда в секторе машиностроения разразился хохот.
Вообще Козлов был интересный человек. Когда-то он был в сборной СССР по волейболу. Занимался спортом. В его кабинете дверь подпирала огромная гиря килограмм на 20, если не больше. Когда к нему приходил человек устраиваться на работу. Он обычно говорил: «Ты прикрой дверь, чтобы никто не слышал наш разговор». И когда он видел, что человек с трудом откатывает гирю от двери, он сам легко убирал гирю и потом в секторе всем объяснял, что такого слабака брать в сектор машиностроения нельзя.
Он привил всему СОПСу интерес к волейболу. И на южной стороне СОПСа ребята вкопали столбы и повесили сетку. И в обеденный перерыв там шли соревнования отдел на отдел. Остальные сопсяки толпились вокруг или смотрели в окна и болели каждый за свою команду.
Однажды у нас был ученый совет в 401 комнате. Там стоял огромный круглый стол. Все сидели вокруг него. Был какой-то очень скучный доклад. Я решила положить ногу на ногу и под столом задела коленкой какой-то выступ. Наклонилась и стала рассматривать его. Напротив меня сидел Копанев, вокруг него сидели его сотрудники, как свита - Ермаков, Гидбут, Сидоров. Копанев увидел, что я что-то рассматриваю и начал смотреть под стол. Все его сотрудники дружно наклонились и начали тоже смотреть под стол. Кончилось тем, что докладчик продолжал читать свой доклад, а все сидящие в аудитории смотрели под стол.
Однажды было заседание в этой же 401 комнате с представителями геофака Университета. Там была моя бывшая староста Рита Горемыкина. Мы сели вместе с Ритой. Выступал Некрасов. Он шепелявил также,  как я. Рита заметила это. После Некрасова выступал Славин. Он очень сильно заикался, и слушать его было мучительно. Потом выступил представитель университета. Он говорил как ксендз на паперти,   картинно размахивая руками. Рита с серьезным видом сказала мне: «Что же это    такое.   Ни одного человека,  который  бы   нормально  говорил: один шепелявит, другой заикается, а этот, ну как  ксендз»    Это вызвало у меня такой       приступ    хохота ,  что мне пришлось, зажав рот, быстро выйти из аудитории.
Шел 1975 год - 30-тилетие Победы над  Германией. У нас в СОПСе  в эти  годы  работало много военных, участвовавших в боях. Мы с Ларисой Федотовой решили   подготовить юбилейный концерт в честь наших военных.               
Начальником Отдела кадров был полковник Широков. Он знал, что я из военной среды и часто называл меня дочкой.  Я пришла к нему, рассказала о нашей идеи и он разрешил мне  просмотреть мне все личные дела наших военных. Я выписала, кто на каких фронтах воевал, и составила сценарий. Мы взяли в прокате  военные формы и другие костюмы и начали репетиции. Почти вся молодежь СОПСа  участвовала в этом концерте. 
В день концерта актовый зал института был полон. Многие привели своих жен, мужей и детей. Академик  Некрасов Николай Николаевич поздравил всех с днем Победы, сказал, что прошло 30 лет, но мы все это помним. Потом за сценой зазвучала песня  «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой». Занавес медленно раздвигался и на сцене  ребята в военной форме сидели у костра, и звучала «Землянка». Потом звучали песни: «Огонек», «Дороги», «Темная ночь», «Шаланды полные кефали», «Смуглянка» и другие. Мы выбирали песни, именно те, которые любили наши участники войны. Ведущий рассказывал, кто на каком фронте воевал,  и после этого звучала любимая песня ветерана. Зал то вспыхивал аплодисментами, то слушал, затаив дыхание. На глазах многих ветеранов блестели слезы.  Мне потом, после концерта, были открыты двери любого подразделения в СОПСе. Мне давали любые материалы и никогда не отказывали в помощи.

ПОЕЗДКА В ДОНБАСС (ВМЕСТО БОЛГАРИИ)
В 1966  году СОПСу выделили через райком партии несколько путевок для двухнедельного летнего отдыха в Болгарии. Я  еще в школе начала переписываться с девочкой из Болгарии Иванкой (по настоящему:   Ваня Борисова Узунова), которая жила в Плевенской околии в   селе Дольне Дябнике.    
Поэтому, когда на партбюро одну путевку выделили мне , я была счастлива до потери пульса!  Я рассказала Орлову. Он сразу сказал: «А как дети?». Я сказала, что Саша до конца лета будет в детском саду на даче, а Леночку из пионерлагеря возьмет мама. Орлов  сказал, что у нас на это нет денег.  Я немного скисла. На другой день я  пошла к Ульянову (Секретарю нашей партийной организации)  и сказала, что я наверное не смогу поехать в Болгарию так как у меня нет таких денег. Он сказал, что бы я не торопилась отказываться, что с деньгами что-нибудь придумает. 
Я поехала к родителям, и они сказали, что путевку оплатят сами, как подарок на день рождения. Я рассказала об этом Орлову, и он сказал: «Ну, поезжай». Я начала оформлять все документы, прошла собеседование в райкоме, отправила детей на отдых , сдала все документы и оплатила путевку. И вдруг Орлов сказал: «Ты никуда не поедешь! Я инвалид, ты должна за мной ухаживать». Я сказала, что я уже путевку оплатила! Ты же сам сказал, что я могу поехать!»  Он мне: «Деньги не наши! Пусть пропадают!»   
Утром я пришла в СОПС и меня вызвали в партбюро: что у тебя за скандал дома, звонили из райкома и жаловались, что твой муж принес на тебя заявление и просит не пускать тебя в поездку. «Мне позвонили из райкома и сказали, что у нас первый  случай , когда партийный муж на беспартийную жену жалобу в райком пишет! У нас обычно женщины этим грешат! Вы уж там разберитесь».
Ульянов сказал, что послал в райком подтверждение решения партбюро, что я достойная кандидатура. Но от себя добавил: « Ты уж реши эту проблему, а то осенью будешь  вступать в партию, и он опять на жену жалобу напишет, возникнет этот вопрос. Я ведь тебе уже и рекомендацию написал! Давай, утряси все!»
Я приехала к руководительнице нашей поездки забрала паспорт  и деньги, отказалась от поездки и приехала к родителям.
У родителей гостила в это время тетя Люба. Она собиралась ехать отдыхать к своему старшему сыну в Донбасс. Я, перед тем как ехать к родителям,  выпила        две таблетки успокоительного, и приехала почти в веселом настроении. Отдала маме деньги и почти весело рассказала, что никуда не  еду. Отца дома не было. Я сказала, что у меня болит голова, и легла спать.
Когда приехал отец, хмель мой от таблеток прошел и я, обливаясь слезами, рассказала все, как было. Отец молчал! Тетя Люба со злостью сказала: « Ах ты, матери твоей ковинька! У тебя же теперь отпуск? Бери Лену из пионерлагеря, и поехали отдыхать на Врубовку в Донбасс». На другой день я поехала в Звенигород. Зашла в свой детский сад. Коротко рассказала ей о случившемся,  и написала заявление, что бы моего сына не давали никому, включая Орлова В.И. Она обещала, так как, честно говоря,  не очень его любила. Лену я забрала, и мы приехали с ней к маме. Отец достал нам билеты и мы уехали в Донбасс.   
Когда мы уехали, отец не выдержал и поехал в СОПС к секретарю партбюро. Подходя к СОПСу, он встретил своего однокашника по Военно-политической академии Ульянова.
Они обнялись, поговорили о работе, о семьях, Отец сказал, что идет к секретарю парторганизации. Ульянов сказал: «Так это ко мне! Пошли в кабинет!» 
Отец рассказал, что пришел защищать свою дочь Орлову Дазмиру Васильевну. Он рассказал о проблемах моего замужества. На прощанье Ульянов сказал: « Не волнуйся. я Дазмиру в обиду не дам!».  И правда, он до самой своей смерти опекал меня.
Через несколько дней после нашего отъезда в Луганск Орлов приехал в пионерлагерь и узнал, что я забрала Лену досрочно. Он пошел в детский сад к Саше, и заведующая сказала ему, что есть заявление от мамы никому не отдавать Орлова Сашу, даже папе. Она показала ему мое заявление и сказала, что он может посмотреть на Сушу через забор. Орлов примчался в Москву и приехал к моей маме. Он стал спрашивать, где я нахожусь. Мама сказала, что   я уехала вместе с Леной и не сказала куда.
Мы приехали в Донбасс. Нас встретил Юра и Клава. На машине мы приехали в поселок Врубовский, где Юра работал на шахте.
Несколько дней мы отдыхали. Потом Юра предложил мне посмотреть их шахту. Мы пришли в раздевалку. Я зашла в женскую раздевалку, получила комбинезон, каску, лампу и мы спустились на горизонт 600 метров.
Юра очень интересно рассказывал про шахты, сравнивал их с шахтами Латинской Америки, Африки и с нашими шахтами в Кузбассе. Мы шли по довольно узкому центральному коридору, где были рельсы для вагонеток. С боков этого коридора вверх поднимались маленькие лестницы в забои.
Горизонты шахт в Донбассе были очень сложные, узкие и приходилось подниматься, чтобы видеть разработку лавы нужно было подняться по маленькой ступеньки, и дальше лава шла высотой всего 90-100 см в горку. Рабочие находились в шахте полулежа. Один работал отбойным молотком, а другой лопатой отбрасывал уголь на транспортер, который выходил в центральный коридор. От работы отбойного молотка стояла угольная пыль. Шахтерам специально выдавали респираторы. Но они работали без них.
Мы поднялись по этим ступенькам и дальше ползком подобрались к шахтерам. Юра поздоровался, задал несколько вопросов, а я спросила, почему они работают без респираторов. Они сказали, что в них тяжело дышать. Один из них сказал: «Мы же на горизонте 600! Здесь малейшая подвижка почвы и мы из штрека даже выскочить не успеем». И вдруг мне стало так страшно, что я сказала, что нам пора спускаться, нас наверно давно ждут.
Когда я вышла из шахты и зашла в раздевалку, я увидела в зеркале шахтерку, у которой только глаза и зубы белые. Я сказала: «Здравствуйте!».  Никто не ответил. Я огляделась по сторонам и поняла, что это я отражалась в зеркале.
       Клава работала на выдаче крепежного леса для шахты. Ей помогало несколько мужчин, каждый из которых был когда-то покалечен на  подземных работах и теперь работал на поверхности.
Шахтеры брали с собой на работу «тормозки» - домашние завтраки. У Клавы в бригаде был мужчина, у которого жена делала  потрясающий квас из яблок и слив. Вкус был необыкновенный. Такого кваса я никогда больше не пробовала! Я спросила его, нельзя ли взять у нее рецепт. Он засмеялся и сказал: «У моей стервы снега зимой не выпросишь! Она, когда этот квас делает, всех из дома выгоняет. Ни у кого в поселке, такой квас не получается!».
 Клава однажды повела нас к своей маме. У нее на  Подоле была просторная хата. От  нее  начинался пологий спуск в овраг, заросший вишневым садом.  Во дворе и на улице гуляли  куры, утки и  гуси. Бабушка уговорила  Лену пожить у нее дня два-три. Там на Подоле у одной хозяйки была корова, и мы брали у нее молоко. Когда идешь за молоком, то проходишь центральную площадь, на которой есть навес, где бывает небольшой базарчик. Однажды мы с Леночкой и Клавой шли за молоком, и вдруг Клава увидала на базаре свою маму, которая  торговала жареными семечками. Клава смутилась  и сказала: «Мама, ну что вы меня позорите перед москвичами?»  «Доню, так хотелось с товарками  погутарить! Ну, что ж я с пустыми руками буду сидеть? Вот я и взяла семачек, будто я тоже торгую!» - сказала,  смущаясь,  бабушка.       
 Надо сказать,  что люди в поселке были удивительно доброжелательными, все с нами здоровались. Однажды было похолодание, а Леночка оказалась без теплых штанишек. Мы с ней в магазинчик, но этот отдел был закрыт на учет. В магазине была только одна покупательница и продавщица. Мы уже хотели уйти, но продавщица окликнула нас и спросила, что мы хотим купить. Мы сказали, что хотим купить теплые штанишки. Она достала штанишки и подала нам. Женщина, которая стояла рядом сказала: «Валя, ну ведь ты отпустила им товар?». Продавщица сказала: «Это ведь наши гости из Москвы!». Это было так приятно и трогательно! Когда мы там отдыхали,  нам приносили  то корзину груш или яблок, то тазик огурцов или помидоров, то вишни или сливы. «Клава, это твоим москвичам!» - часто слышали   мы у калитки.
Мой отпуск заканчивался, мне надо было  возвращаться в Москву. Тетя Люба оставалась до конца августа и предложила оставить Леночку  на Врубовке. Я уехала в Москву одна. Ехала с тяжелым сердцем. Знала, что предстоит трудный   разговор с Орловым. Острота обиды  за его предательство немножко утихла, но обида   осталась в сердце, как незаживающая рана. 
Он узнал от  Гербова, что я вышла на работу, и подловил меня после работы возле СОПСа. Разговор был очень тяжелый. Если я раньше щадила его, боялась, лишний раз расстроить, то теперь меня прорвало - я высказала ему все накопившиеся обиды.
Разговаривали долго и трудно. Он просил меня вернуться домой, но я сказала, что    поеду ночевать к родителям. Он проводил меня до метро. На второй день он тоже ждал меня после работы. Опять был разговор, он просил прощение.
В конце недели он пришел на работу вместе с Лешей и  Леша сказал, что Юлия Васильевна приглашает меня в Абрамцево и он приехал за мной. Пришлось ехать в Абрамцево.

ДАЧА Ю.В.ЛОБАНОВОЙ В АБРАМЦЕВЕ
Дача Юлии Васильевны находилась на 43 км от Москвы, не доезжая   Загорска.  Надо было пройти по смешанному лесу, спуститься в глубокий овраг и подняться из него по крутой земляной лестнице. Лестница упиралась в деревенский забор из толстых прутьев, какие обычно встречались в русских деревнях в послевоенные годы. Теперь-то в основном штакетник.  А раньше были прутья, которые ставили  вертикально, закрепляя поперечными слегами.  Открываешь калитку, и попадаешь во двор, где слева располагался  большой деревенский дом, слева, заросший иргой, духан  (маленький  полу-глиняный,  полу-дощатый  сарай, внутри которого, на глиняной стене,  был кем-то из художников нарисован падишах, сидящий на ковре и подушках.  Духан был хозяйственной постройкой. Там хранился огромный самовар, скамейки и другая хозяйственная утварь.
Когда-то  сюда приезжал Гиляровский. Приезжал также какой-то известный художник, фамилию которого я теперь уж забыла. Однажды к Юлии Васильевне приходили художники Куприянов и Крылов, из знаменитой троицы «Кукрыниксов». Она знакомила меня с ними, и я запомнила эту встречу.
Юлия Васильевна Лобанова была из дворянской семьи, получила очень хорошее воспоминание. В 20- годы она вышла замуж за художника Лобанова. Но вскоре разошлась с ним из соображения интимного плана. Она считала его распутным человеком. Скандала никого не было, и они расстались почти дружески. Лобанов вскоре женился второй раз. На молодой еврейке, которая родила ему девочку. У Юлии Васильевны была домрабатница молодая деревенская девчонка Нюра (Анна Ивановна). Когда у Лобанова появился ребенок, он попросил Юлию Васильевну дать ему Нюру на время. У Лобанова был очень тяжелый характер. Он был вспыльчивый, грубый иногда не стеснялся в выражениях. Поэтому вторая жена часто плакала от него. Когда Анна Ивановна спросила: «Почему она с ним не разойдется?». Она сказала: «Что в интимном плане, он был необыкновенный для нее». Иногда, когда у него было хорошее настроение (после очередного скандала), он приходил домой с подарками, одаривал жену, Аню и Маргошку, составлял для жены фасон платьев, которые она должна сшить из подаренных материалов.
Когда девочка подросла, Аня вернулась к Юлии Васильевне. А когда у Ани родился Андрюша, Юлия Васильевна оформила ей удочерение. Аня стала наследницей. Аня часто помогала Юлии Васильевне в оформлении выставок в зале на Кузнецком мосту. Туда после войны устроился брат Орлова Алексей Иванович Орлов. Здесь он познакомился с Анной Ивановной и вскоре они поженились. Юлия Васильевна прописала их на даче. Поэтому мы часто приезжали туда не только к Юлии Васильевне, но и к Анне Ивановне.

 Рядом с ее дачею была дача художника Кацмана. Забора между дачами не было, и мы просто знали, что дальше березок ходить нельзя.
На даче жила симпатичная собака Репка. Она была черно-белого окраса небольшая и очень добродушная. Однажды мы с Аней растапливали самовар под иргой, и Аня очень хвалила Репку, говоря, что Репка никогда не просит со стола пищу. Такая деликатная собака, сказала Аня. Она  посмотрела на дачу Кацмана и сказала, что к Маргоше приехали из Москвы художники. В это время от дачи Кацмана неслась Репка, держа в зубах батон колбасы. Аня была обескуражена, а я  хохотала и говорила  ей: « Может она потому и деликатная? 
Потом дачу Кацмана приобрел художник Пророков. Напротив Юлии Васильевны, на другой стороне оврага, была дача Грабаря. Я хорошо запомнила   ядовито-зеленый цвет забора и, когда я потом на выставке увидела его картину, на которой был изображен весенне-летний пейзаж, я подумала, что-либо он неравнодушен к зеленому цвету, либо  у него осталось много зеленой краски от забора.
В конце-концов, духан сломали и построили для Леши  просторную деревянную мастерскую, где три стены были деревянные, оклеенные обоями, а четвертая стена, представляла собой огромные окна, почти снизу до верху.  Леша притащил туда все свои картины, поставил на пол  банки с красками  и почти посередине комнаты поставил грязные резиновые сапоги.
Однажды, когда Леша   уехал в Загорск, где у него была мастерская,  мы с Аней, по своей наивности и невежеству, решили убрать Лешину мастерскую. Мы аккуратно поставили все его работы  по  росту, поставили все краски тоже в соответствии с размером банок. Около стенки мы поставили большие банки, перед ними баночки по мельче. Потом тюбики по цвету. Убрали старые носки, вымыли ботинки и резиновые сапоги. Вымыли пол, нашли в сарае старую тумбочку и поставили на нее кувшин с цветами. Нам казалось, что все прекрасно! Но, когда вернулся Леша, нам небо показалось в алмазах! Это был такой грандиозный скандал!  Леша орал; «Чтобы духу вашего здесь не было! Зачем вы перешерстили все картины? Они были  поставлены в определенном порядке! Я теперь ни одну краску не могу найти! И где мои сапоги - завтра дождь   обещают?»  Мы с готовностью показали ему чистые сапоги.  Он посмотрел на нас, увидел наши расстроенные лица и глаза полные слез. И миролюбиво сказал Ане: «Ну, Дазмира молодая. А ты то, старая дуреха, какого черта в мои картины и краски полезла?»  А потом, совсем добродушно, сказал: «Ань, я из Загорска селедочки привез! У тебя картошка-то есть?»  Мы дружно кивнули. Леша сказал: «Так идите стол накрывать!».   
Леша и Сережа - старшие братья Орлова,  хлебнули войны «полной ложкой». 
Когда наши войска перешли границу, В небольшом городке, на железнодорожной станции остановился эшелон, в котором ехал  к линии фронта Сережа. Сказали, что эшелон будет стоять два часа. Сережа выскочил из вагона и побежал к водокачке, где паровозы набирали воду. Он решил помыться и  постирать свои вещи. У водокачки толпилось несколько человек. И вдруг, совсем рядом, Сережа услышал голос своего младшего брата Алексея.
Когда Сережа рассказывал об  этой встрече, я, не стесняясь, плакала. От Леши долго не было писем, и все думали, что он погиб. И вдруг  -  такая встреча! Поэтому, когда в фильмах о войне показывают  случайную встречу,  я знаю, что сценарист не грешит против истины. 
НАЧАЛО 70-х ГОДОВ
В начале 70-х годов, накопившиеся обиды, привели к тому, что отношения с Орловым стали совершенно невозможными. Однажды утром я готовила завтрак, и по его просьбе каждое утро он принимал, свежую морковь, которую нужно было чистить специальной щеткой, что бы не повредить верхнюю часть моркови. Времени у меня было в обрез. Я уже опаздывала на работу и почистила морковь просто ножом, сдирая верхнюю корочку. Начался скандал с площадной бранью. Он при детях называл меня самыми отборными словами. Когда мы с ребятами пошли вместе на работу и в школу, Саша спросил меня: «Мама тебе не надоело все это?». Я сказала: «Что терплю все это только из-за того, чтобы у вас был отец». Они сказали, что нам это самим все это надоело. И я сказала, тогда я подаю на развод.
Я обратилась к отцу, у которого был хороший знакомый юрист Марткович. Он дал мне телефон женщины, которая занималась бракоразводными процессами. Мы встретились с ней. Я рассказала свою ситуацию. И она посоветовала написать нейтральное заявление о разводе. Я отдала его судье. Когда отдавала, не выдержала и расплакалась. Судья, очень строгая женщина, сказала: «Что же вы плачете, если сами подаете на развод?». Я сказала, что это не так просто прожить 16 лет.
Они написали повестку для него и хотели передать ее через меня. Я попросила, чтобы они отправили это официальной почтой. В это лето я с детьми снимала дачу в Востряково. Орлов примчался в Востряково и начал трясти этой повесткой у меня перед носом. Я сказала, что я подала на развод. Судья попросила меня передать аналогичное заявление своему мужу. Я передала.
Нам дали три месяца для примирения. Когда время истекло, мы пришли к судье. Она спросила Орлова: «Передала ли я ему заявление?». Он ответил утвердительно и сказал: «У меня есть встречное заявление». Судья спросила: «Вы передали его жене?». Он сказал: «Нет». Тогда они сделали копию этого заявления и передали мне.
В заявлении Орлова было написано, что я никчемная мать и что я требую от него много детей, а он инвалид и не может. Судья спросила: «Но она вышла за вас замуж, когда вы были инвалидом? И ее это не напугало».
Дело передали в суд. И в начале сентября 1972 года нас развели. У нас были большие сбережения, которые я, однажды, нашла под шкафом. На эти деньги он купил себе кооперативную квартиру. А я с детьми осталась жить на улице Ферсмана. Через пол года он женился на своей студентке, которая была чуть старше Лены.
Летом 1973 года в наш сектор пришел новый сотрудник Валерий Валентинович Котилко. Для меня началась новая совершенно необычная жизнь. Я влюбилась в него с того момента, как он вошел в нашу комнату. Я стояла у окна спиной к двери. И когда он вошел, у меня все оборвалось в груди, и я поняла, что это моя судьба.
Он был светловолосый, голубоглазый с хорошей фигурой и очень красивыми ногами. Я обучала его считать на «Зоемтроне». В общем, взяла над ним шефство. Мне кажется, что он тоже проявлял ко мне интерес. Во всяком случае, каждый вечер в конце рабочего дня он провожал меня до дома. Мы шли по Профсоюзной, поворачивали на улицу Ферсмана, шли мимо «Березки». Однажды он встретил там знакомого его мамы. Он сидел в машине с какими-то женщинами. Они коротко переговорили, и он передал привет Тамаре Алексеевне.
В октябре 1973 года неожиданно умер отец. Это были очень тяжелые дни для меня. Отца похоронили, остались фотографии прощания с ним. А через несколько дней я должна была в Таллине на конференции. Это была очень важная для меня конференция, потому что я докладывала часть моей работы сделанной для диссертации. Не задолго до смерти отца, у нас был с ним разговор о диссертации. В свое время он написал диссертацию о взятии Киева и работе политработников в этой операции. Но письмо ЦК о культе личности Сталина заставило его отказаться от защиты диссертации, и он уволился из Армии. Поэтому когда он узнал, что я собираюсь защищать диссертацию, он очень просил меня довести ее до конца, чтобы это была как бы защита и для него. И поэтому доклад на конференции, был одним из этапов этой защиты.
Я приехала в Таллин, многие эстонские товарищи узнали от Гербова о моем горе. Меня старались оберегать, дарили цветы. Сотрудники сектора все время были со мной (Валерий Валентинович Лебедев и Валерий Валентинович Котилко). Доклад прошел  хорошо. Я вернулась в Москву только на 40 дней после смерти отца.
На вокзале, когда мы уезжали в Таллин, Валеру провожала мама, и я с ней познакомилась. Это было наше первое знакомство.
ДО АРМИИ ВАЛЕРИЯ (май 1974 г.)
В Таллине нас поселили в гостинице «Олимпия». Это была гостиница интуристского типа. Там жило много иностранцев, и просто в халате пройти по коридорам гостиницы было не прилично. Тем не менее, наша бывшая сотрудница Люся Герасева, узнала, что я приехала, пришла в мой номер во фланелевом халате, нарушив все правила этикета. Даже консьержка обратила на это внимание и сказала: «Мадам к вам приходила женщина в халате». Она подергала плечом и осуждающе улыбнулась.
Ребята просили меня показать город. Я понимала, что они стараются отвлечь меня от тяжелых мыслей. Мы ходили на Выжгород, по Пик-Ялг спускались в нижний город, вечером ходили в варьете. Это было приглашение организаторов конференции. Там пела знаменитая  Анна Вески.
После возвращения из Таллина я часто стала бывать у мамы. Смерть отца ее подкосила. Я приезжала с детьми. Лена в то время увлекалась кулинарией и бабушка учила ее готовить разные блюда.
В СОПСе  жизнь шла по-прежнему: проводились ученые советы, согласования районщиков с отраслевиками, уточнение параметров Генеральной схемы по Прибалтике. Как член профкома я занималась культмассовой работой. Председателем у нас был Атаров Н., который понял мое состояние и подключил Раису Федотову и нескольких активных участников художественной самодеятельности к подготовке праздничного вечера. Коля Атаров сделал мне очень большую услугу. Он поговорил с Николаем Николаевичем Некрасовым о моем повышении. Пришел к Гербову и заставил его написать заявление о моем повышении прямо при нем и сразу же отнес к Некрасову. На второй день был приказ о переходе на должность старшего научного сотрудника. Дело в том, что после развода с Орловым и смерти отца у меня было довольно сложное материальное положение. И приказ Некрасова позволил мне более уверенно «стать на ноги».
Весной 1974 года Валерия вызвали в военкомат для Призыва на военную службу. После медосмотра его спросили: «Где бы вы хотели служить?». Он сказал, что работает в секторе Прибалтики. Тогда ему сказали, что направят служить в тот район.
К этому времени я познакомилась с его мамой (Тамарой Алексеевной). Несколько раз приглашала Валерия к нам в гости на обед, на чашку чая. Вспоминаю один забавный случай. Я пригласила его на обед. У нас был бульон, и я решила подать его в чашке. Случайно, я опрокинула чашку Валере на брюки. Бульон был горячий, и я закричала: «Снимай быстро брюки!». Валера при нас сбросил брюки, и я увидела какие у него красивые ноги.
Потом мы подружились с мамой. Стали ходить с ней на шляпные курсы. И перед уходом в Армию решили отметить наше прощание походом в ресторан в гостинице «Россия» (13 мая 1974 г.). Теперь ни этого ресторана, ни гостиницы «Россия» нет. Все это снесли.
В ресторане мы заказали праздничный обед. И когда официант предложил нам бутерброды с красной икрой. Лена вдруг огорошила всех и сказала, что она любит только черную икру. Ей принесли бутерброд с черной икрой.
Валерия призвали в Советскую Армию 16 мая 1974 года
Наше настроение передают два письма, которыми мы обменялись в мае-июне 1974 года.
Он прислал мне письмо от 22 июня 1974 г.
« Дазмира Васильевна, здравствуйте!
Наконец-то появилось время и настроение написать вам подробное письмо о своих приключениях в Прибалтике, т.к. в настоящий момент нахожусь в шикарном госпитале со всеми удобствами: ТВ, библиотека, парикмахерская (для меня это не актуально...!), вообще есть все - даже телефон.
16 мая, когда меня «оторвали» от родных и любимых, то через некоторое время нас отвезли на стадион, где была совершена проверка содержимого в рюкзаках, затем нас отправили в парикмахерскую. Всех кроме меня постригли наголо, про себя я несколько был рад этому, но при всех вида не подавал, т.к. все еще впереди...
После этого нас повезли на сборный городской пункт, который почему-то в течение 2-х часов (если не больше) не хотел нас принимать, и мы торчали в автобусе, думая о том как бы сообщить родным, где мы находимся. Но вскоре нас приняли, пересчитали, и мы стали ждать медицинского  осмотра (ждали  часа 4-5),  причем  все это время мы находились на улице, нам не разрешали вставать. После медицинского осмотра, нас взял в оборот  капитан  из Каунаса и двое сержантов, которым уже пора  было ехать домой.  Капитан нас всех выстроил и заставил строем ходить вокруг четырех скамеек,  затем посадил нас так, как мы шли, и тоже не разрешал ходить. Потом до него донеслись возмущенные  крики, что уже  вечер, а ни кто еще не ел,  он сказал: «Не волнуйтесь, я вас покормлю».  К вечеру  нам было разрешено взять из шкафов  свои рюкзаки и из своих запасов мы поели, вспоминая обещание капитана «добрым словом».   Когда совсем стемнело, нам выдали по  1руб. 30 коп. и отправили на вокзал, где мы сели на поезд Москва-Каунас. Я был теперь уверен, что служить буду там. Утром мы прошлись по городу - я по дороге запоминал названия улиц, чтобы на обратном пути (через год)   не заплутаться в поисках вокзала. На территории части  мы провели этот день (17 мая) и утро  18 мая. Нас один раз по-солдатски накормили,  спали мы - кто стоя, кто в каком-то захудалом  клубе на полу.               
Утром 18 мая нас посадили на поезд  до Черняховска, а там нас встретили представители части из г. Неман. Приехали в часть мы ночью, и сразу же пошли в баню. Там всех привели к кондиции и тех, кто чем-то выделялся среди других, постригли как овцу,  нам выдали  х\б, сапоги и отправили спать.
Утром раздался горн и из всех спавших, я один выскочил в полной боевой готовности из постели и быстро оделся, только потом я вспомнил, что нам еще  можно спать целых  2 часа.
Так началась моя боевая служба. С первых дней я понял,  что солдату надо спешить тогда, когда это требуется, а требуется это почти всегда. Этот подъем был исключением из правил.
С 19 мая началась самая настоящая солдатская жизнь - целыми днями находились на улице, занимались маршировкой, отрабатывали повороты  в строю на ходу, парадный шаг,  выход из строя к начальству и прочее. Я даже имел некоторый успех (не у женщин,  конечно!) у сержанта взвода, так как старался не упасть  в грязь лицом. Ведь я был старше всех, не совсем старик, но в очках...
С 28 мая меня положили в лазарет, а 31  мая отправили в госпиталь, где нахожусь, живу,  дышу, пишу огромное количество писем родным и близким, к вечеру рука сильно устает. Первое время было несколько скучновато, телевизор я не смотрел (у меня плохо видел левый глаз), ничего не читал,  принимал огромное количество уколов.  По мере выздоровления,  я стал приобщаться к мировой культуре, взахлеб стал читать. У меня слабость к книгам, последнее время на гражданке  («Где?» - спросите вы. «На гражданке!» - отвечу я...)  старался себя сдерживать, но тут окунулся в родную стихию и переставал читать, когда уже совсем ничего не видел. Начал с «Бравого солдата Швейка»  (он придал мне  бодрости), прочитал книгу о белорусских партизанах - она мне напомнила, что я воин, книгу «Талант (жизнь Бережкова)» А. Бек  я прочитал с огромным удовольствием. В ней говорится о жизни конструктора авиационных двигателей, но это не биография. Это скорее свод  всяких забавных интересных случаев из жизни этого Таланта. Потом я прочитал много других книг и решил закончить чтение в госпитале книгой Ж.Ж.Руссо «Юлия,и новая Элоиза» - лирико-философский роман, но не выдержал и  увлекся поэзией. Сейчас читаю сборник  «Поэты ХУШ века» (Майков, Богданович, Княжнин, Хемницер, Львов,  Нелединский-Мелецкий, Костров, Муравьев, Капнист).
На этом кончаю свой корявый рассказ. Прошу извинить за грязь, что-то барахлит левый глаз и ручка (шариковая!)

                До свидания  В.В.К.

Р.С.  Передавайте привет своим детям, а также  сотрудникам сектора
                Обычно письма заканчивают фразой: «Целую такой-                то...».  Я закончу так - «Жму Вашу руку    В.В.К.»
А вот выдержки из моих писем.
« 18.5.74 г. , 9.00. Вечером звонила твоя мама и сказала, что тебя видели на вокзале. Поддерживала ее, как могла, пыталась шутить, что ей повезло, так как ты поехал, куда и мечтал. В общем, поговорили внешне очень бодро. Она рассказала, как проходил отъезд, и какая была обстановка. А я все это представляла очень образно.
Сегодня виделись с твоей мамой (писала я в 23.00). Встретились, как будто ничего не случилось, поговорили о пустяках, о шляпках, потом, наконец, она вспомнила о записочке, которую ты передал ей со знакомым (я сама боялась напомнить ей). Она дала мне прочитать, я не знаю, заметила она или нет, что у меня от волнения очень дрожали руки. Мне хотелось провести с ней весь вечер (я только сегодня заметила, как вы похожи!), но, к сожалению, в 17 часов мне пришлось убежать, так как надо было попасть к врачу и закрыть бюллетень. Но сейчас вечером мы с ней долго болтали, я рассказывала ей всякие забавные истории, чтобы как-то развеселить ее. Кажется, мне это удалось».
Письмо от 20.5.74 г. Вечер. Сегодня первый день после болезни вышла на работу. СОПС какой-то пустой, наверное, потому, что не вижу знакомых серых глаз. Пытаюсь взять себя в руки. Надо заняться делом - время летит, когда речь идет о работе и медленно ползет, как улитка, когда думаешь, что впереди еще целый год. Господи как это чудовищно много. Сегодня ездила на почту и ничего нет... Домой приехала со всем разбитая. Алена даже заметила и сказала, что у меня сегодня лицо какое-то  серое и глаза какие-то безжизненные. Но благо у меня есть причина - сказала, что это виноват грипп - плохо себя чувствую. Вечером разговаривала с мамой. Вчера тоже целый день ее теребила всякими расспросами о пошиве шляпок - хотелось, чтобы она переключила свои мысли на чисто женские проблемы.
Она мне несколько раз подчеркнула, что ты ей упорно повторял - не терять со мною связь, она обратила на это внимание и сказала, что он (т.е. ты) не вспоминал даже о бабушке, а сделал упор в мой адрес.
Но я думаю, что это не беда, кажется, она поняла, что просто ты ко мне хорошо относишься.
Письмо от 21.5.74 г. Сегодня в обед ездила на почту. Сразу два письма! Ехала в метро, украдкой разбирала твои каракули, а на душе - солнышко, весна, песни и слезы. Первое письмо - готова отдать за эти ласковые слова полжизни и не жаль! Читала письмо и почему-то представляла себе вагон-теплушку, распахнутые двери и ты сидишь у дверей на ящике и смотришь вперед на встречу новому. Я знаю, что все не так, но почему-то закрываю глаза и вижу снова вагон-теплушку.
Второе письмо - в истинно твоем стиле - несколько официальное (ровно на столько, чтобы спустить меня с облаков на землю!), несколько приправленное сарказмом, а в основном, по-моему, очень усталое и грустное, хотя есть попытки шутить.
Мне тоже очень грустно, что это Калининградская область, а не Литва. Это хуже, чем хотелось бы, но не надо гневить богов -  Это лучше, чем Сахалин, или Дальний Восток. Кстати по Калининградской области у меня  вообще нет никаких материалов, а они мне крайне необходимы. Вот!?
Завтра собираюсь к вам в гости, будем заниматься шляпами. Тем более, что сегодня вечером Т.А. сказала, что получила от тебя весточку в виде огрызка на бумажной салфетки. Я для порядка спросила, что там написано, но она почти ничего не сказала, когда приеду. Ну, вот пока и все. Сегодня потратила весь день на подготовку материалов и документов, чтобы прикрепиться  на кафедре для кандидатского экзамена и написания диссертации.
Из письма от 7 июня 1974 г. «Почему-то так долго нет писем... У меня все время на душе тревога. Вчера была на Калининском проспекте и снова вспомнила. Господи, я так говорю, будто если бы не Калининский проспект, то я бы не вспомнила. Эти воспоминания так прочно поселились во мне, что я на все события жизни смотрю под этим углом зрения.
...У меня был немного даже забавный случай. Дело в том, что мысль о поездке к тебе прочно засела в моей голове и я все эти дни думаю только о том, когда лучше вылететь. ... И вот недавно, после экзамена моя Алена ушла с ребятами в кино, а я не знала, где она. И вот возвращается она из кино, а я ее спрашиваю: «Лен, ты где была?». И вдруг она мне не моргнув глазом говорит: «В Казахстане». Я стою, тупо смотрю на нее и соображаю: «Как же она успела туда - это же 3,5 часа полета. Я не могла сразу далее сообразить, что это название кинотеатра. Пришлось сказать, что просто устала и болит голова...».
Из письма от 11 июня 1974 г. «Алена сдала уже 4 экзамена. Сочинение она писала на тему: «Некрасов –поэт  революционной демократии». А на устной литературе ей достался первый билет: «Некрасов -поэт революционной демократии» и «Решения 24-го съезда в области литературы и искусства». ...Лене было задано 8 вопросов дополнительно. На 7 вопросов она ответила, а на восьмом - расплакалась (видно нервы не выдержали). .. Отвечала она блестяще и получила 5. Сочинение: за литературу -5, а за русский - 4 (нашла две запятые, говорят спорные).
В лагерь Саша не поехал, теперь ведет домашнее хозяйство и с нетерпением ждет путевку в лагерь на вторую смену. Катается на велосипеде, ходит в бассейн «Москва» и читает книги - вот круг занятий. Мы тоже сегодня хотели пойти утром (на 7.00) в бассейн, но меня ночью, что-то прихватило с сердцем и с половины 5-го я лакала всякие микстуры и таблетки. Вообще в Москве уже несколько дней стоит жара, а я вообще жару переношу плохо.
Сегодня появился Лебедев. Он сдал вчера философию на 3. Засыпался
на реферате. Он его списал не думая, а там Португалия названа
фашистским государством (реферат оказался от 1967 г.).
С понедельника сняла свой парик хожу теперь простоволосая ... Ленка назвала меня Маркизиком, т.к. я волосы немного подзавила.
Дома обстановка не много разрядилась, т.к. он уехал в командировку до 18-19 июня. ...Это сразу изменило в доме климат, может быть еще потому, я начинаю приходить в норму».
Из письма от 26 июня 1974 г. «Кстати, с меня поллитра - я получила нагрудный знак и удостоверение «Победителя соцсоревнования».
Из письма от 27 июня 1974 г. «Окно в нашей комнате распахнуто, слышен стук колес - бегут куда-то поезда. Знаешь, наверное не случайно в моих жилах бежит доля цыганской крови - не могу спокойно слушать шум проходящего поезда. Так бы вскочил на подножку и умчался бы куда-нибудь далеко-далеко за леса и реки, за синие озера или, в крайнем случае, в один городок, что стоит на синей ленте реки - на Немане. Ой, куда-то меня опять заносит...».
Из письма от 28 июня 1974 г. «Не сердись, если иногда в письме я бываю резкой, я сама иногда удивляюсь, что произошло со мной. Порой мне кажется, что я превратилась в комок боли и нет никого, с кем можно посоветоваться. Был единственный верный друг на свете, с которым я могла говорить обо всем, он всегда правильно все понимал и давал умные советы, а теперь, когда его не стало - мне кажется, что у меня выбили из-под ног почву. Сначала я убеждала себя, что он просто уехал, а теперь это не помогает. Знаешь, он мне стал очень часто сниться по ночам. И все время один и тот же сон повторяется, как будто я его спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь, па?» А он улыбается и машет рукой».
 
ЛЕТО 1974 года. ВЫПУСКНОЙ ВЕЧЕР
Самое главное событие прошедших дней - окончание десятилетки. Я пишу обобщенно, т.к. считаю, что я тоже вторично окончила ее и получила аттестат зрелости. Но все по порядку.
24 июня 1974 г. Я немного приболела (накануне) и поэтому была дома, а наша новоиспеченная выпускница, конечно, отправилась в парикмахерскую (женщина всегда остается женщиной - семь ей, семнадцать или семьдесят лет!). Но, увы, как на грех, начался сильный ливень (хотя суеверные люди говорят, что дождь в дорогу - удача в пути! А перед ней теперь действительно большой путь!). И вот в квартире раздается отчаянный телефонный звонок: «Караул! Спасите! Принесите зонтик!!!». И мама, конечно, (умирая от страха, т.к. сверкали молнии, а я их боюсь!), пошлепала по этому ливню в парикмахерскую, спасать «красоту» своего детенка. Вымокла почти до нитки, т.к. дождь был косой.
Парикмахерская была на Профсоюзной улице около метро «Академическая». Примерно на пол дороге пошел дождь, а затем, когда мы добежали до парикмахерской, он превратился в такой отчаянный ливень, что по тротуару потекла сплошная река глубиной см 10 не меньше. Мы долго стояли на крыльце, ожидая, когда закончится дождь, но он все усиливался. И тогда мы решили бежать домой. Воды было так много, что туфли сразу наполнились до краев. И тогда мы сняли туфли и побежали по тротуару босиком, а когда добежали до нашего оврага, то там пришлось переходить прямо-таки настоящую горную реку, а глубина была выше колен - В общем, такого мне давно не приходилось испытывать. А главное, что еще сверкала молния (которую я боюсь до ужаса!), гремел гром, было ужасно страшно и наверное от этого очень смешно и мы бежали под дождем, совсем мокрые и всю дорогу хохотали. Прибежали домой, переоделись, напились горячего чая и теперь я сижу и пишу письмо Валерию в Армию (из письма Валерию от 24 июня 1974 г.).
Вообще, мне не помнится, чтобы когда-либо лето плакало такими обильными слезами - ливнями. К чему бы это? Я всегда скатываюсь к суевериям, а между прочим у Гельвеция есть такие строчки: - «Суеверие вышло из Египта, своей колыбели, устремилось по всему миру во всех направлениях и как бы поглотило истину», и далее: «Суеверие чаще всего живет в сердцах несчастных. Они верят, что слово, которое нарушает ход жертвоприношения - дурное предзнаменования».
Итак, мы вернулись домой, собрались и к 7-ми часам отправились в школу (такая была им дана установка). Дождь уже совсем перестал, но воздух был влажный.
Улица наша в дождливую погоду имеет удивительное преимущество - она залита до самых крыш ароматом тополя. Идешь по ней и представляешь себя в древнем храме, где купол - высокое небо, а горьковатый аромат тополя - благовония, которыми пользовались древние жрецы (из письма Валерию от 30 июня 1974 г.).
МУЗЫКА. Я пишу письмо Валерию в Армию, а сама краем уха слушаю 8-ю сонату Бетховена, ту самую, которую называют «Патетическая». Я открыла ее для себя совершенно случайно. Ну вот, я уже представляю себе, как Он иронически улыбается, а в душе думает: «Ну вот, опять Д.В. демонстрирует мне свою эрудицию».
Стыдно признаться, что человек в моем возрасте только теперь открывает красоту Бетховенской музыки. Но помнишь (обращение к Валерию), однажды мы говорили о вальсах Шопена, и мне показалось, что ты меня хорошо понимаешь. Просто очень нужно, чтобы музыка однажды ответила твоему состоянию души, чтобы она слилась воедино с твоим настроением и тогда она становится удивительно близкой и понятной, как частица тебя самого. Вот так Соната № 8 для меня.
Так вот после грозы Лена уже в который раз ставит на проигрыватель пластинку Бориса Штоколова и снова и снова звучит романс «Утро туманное...». Саша собирает чемодан со своими вещами и готовится в пионерлагерь (он уезжает 4 июля 1974 г.).
ВЫПУСКНОЙ БАЛ.
25 -го числа июня месяца Елена Васильевна сдала последний экзамен - английский язык. То ли от великого страха, то ли от природной храбрости - она пошла отвечать самая первая и получила «отлично». Выпускной бал был назначен на 8 часов вечера 26 июня.
Выпускной бал! Все началось с торжественной части. Вечер открыл директор школы. Он говорил долго и нудно, скрипучим голосом. Иногда он откладывал в сторону очередную бумажку, по которой читал, и весь зал облегченно вздыхал, надеясь, что наступил конец этой речи; но директор брал следующую бумажку и начинал новую тему своего выступления. Выпускники уже давно не слушали, обсуждая свои проблемы, а родители продолжали мучительно и терпеливо елозить на стульях, соблюдая приличия и создавая видимость внимания. Наконец, директор выдохся и заключил свою речь скучным голосом: «Разрешите мне от себя лично и от имени всех учителей, поседевших в боях с вами, поздравить вас с окончанием школы и пожелать дальнейших успехов в учебе и работе!». Зал раскололся хохотом и аплодисментами.
Потом выступали учителя и ученики, а затем началось вручение аттестатов зрелости. Девчонки и мальчишки (ой, простите!) юноши и девушки поднимались на сцену и получали аттестаты.
У Лены общий бал аттестата - 4,47 бала - это считается пятерочный аттестат.
Потом был торжественный ужин, на котором было много вкусных разностей, в том числе черешня! И вот тут-то оказалось, что многие из этих «аттестованных зрелостей» еще не дозрели, т.к. сразу стали стрелять друг в друга косточками и, конечно, насажали пятен девчонкам на белые платья. Так что на мою долю пришлось их выведение (замывали осторожно водой, высушивали носовыми платочками). Но вот ужин окончен и начались танцы. Я провела много вечеров в школе, но этот был, конечно, необычный. Мальчишки были на редкость внимательны к девочкам, не сидели, как обычно, в углу, а приглашали их, и даже в движениях появилось какое-то покровительственное мужское, но очень бережное отношение. Вообще было очень трогательно наблюдать за этими танцами, даже сердце немного щемило. Время летело быстро, и около двух часов ночи я решила идти домой, т.к. на второй день надо было быть на работе, а у меня с неделю накануне пропал сон (врач назвала какой-то нервный стресс что - ли) и поэтому я чувствовала себя неважно.
Я отправилась домой, трамваи уже не ходили, я собиралась идти пешком , как вдруг рядом притормозила машина скорой помощи и врачи предложили меня подвести, т.к. они ехали в нашу 64-ю больницу и им было по пути. Так что я в 3 минуты добралась до дому вполне благополучно.
После бала.
          Ну а выпускники в 3 часа ночи отправились в Нескучный Сад на набережную, где их ждал теплоход и до 6 часов утра катались по Москве-реке. В 8 часов утра Лена вернулась домой, а в 15.00 часов весь класс снова собрался возле школы в походном снаряжении и с палатками, и отправились в двухдневный поход на реку Десну (эта традиция существует у них в классе уже несколько лет. Походом они отмечают окончание учебного года). Итак, Елена Васильевна отбыла из Москвы, по случаю чего Ленинский проспект был перекрыт, движение было остановлено и толпы москвичей провожали их в путь. Впрочем, говорят, что вся эта шумиха была из-за Президента Никсона, но мне кажется, что тут что-то перепутали. По-моему, это провожали 10-ый «Б».
Вечером того же дня, я обнаружила, что «заядлый турист» унесла из дома оба одеяла (свое и мое), так что я тоже спала как в походе, накрывшись «попоной» (благо ночи теплые!).
27  июня 1974 г. Что же я делала-то в этот день Ах, да, конечно, работала  а  потом  за  мной   пришел   Саша  и  мы  с   ним   отправились прогуляться. Перешли возле цветочного магазина Ленинский проспект и пошли по Воробьевскому    шоссе до Дворца пионеров, а потом через территорию Дворца, мимо универмага «Москва» домой. Вообще, я люблю этот маршрут! Жаль, что редко удается по нему пройти.
28  июня, в пятницу был обычный рабочий день, но я почему-то опять чувствовала себя неважно и потому пришла домой раньше, чем обычно, т.е. не очень задерживаясь. На работе.
В субботу (30 июня) были обычные хозяйственные дела, потом Саша уехал после завтрака в Востряково, а я села за стол в надежде заняться своей работой, потом решила сначала, пока никто не отвлекает, перебрать кое-какие свои бумаги, уничтожить ненужные. И вообще навести порядок в бумагах и в голове, т.к. настроение, по-видимому, зависит и от этого беспорядка...
Да. Как видите, письмо мое носит такой характер, что к нему смело можно дать эпиграф: «Для дома, для семьи».
Несколько слов о СОПСе (из письма Валерию в Армию). Да, впрочем, что о нем писать. Стоит он, как и стоял, на прежнем месте и, к сожалению, ни одна молния не ударила в него. Правда, была попытка со стороны всевышнего затопить нас (залило весь подвал почти на полметра), но сопсяки, народ привычный к воде (в наших трудах ее достаточно!) и потому все отнеслись к этому событию философски: «Подумаешь, на десяток кубометров воды в СОПСе прибавилось! Ну и что?».
Ну вот, у нас прошла гроза и солнышко пытается пробиться сквозь облака, чтобы приласкать немного матушку- Землю! Пора кончать письмо и пойти прогуляться, тем более, что письмо получилось такое же занудное, как речь директора на выпускном вечере. Разница только в том, что он нашел заключительную фразу, а я вот никак не соображу, что еще сказать, чтобы вызвать хотя бы вашу улыбку (я уж не мечтаю об аплодисментах!).
Ну вот, дети закончили все свои дела и теперь начали выяснять свои отношения - вопрос, который они решают с самого раннего детства: «Кто старше и кто кому должен подчиняться?». Так что мне, кажется, пора вмешаться в эту дискуссию. Саша, пользуясь физическим преимуществом, действует с позиции силы, ну а Лена, как все девочки, визжит и зовет маму. Господи, как это знакомо мне из своего собственного опыта. Ну вот, пока собиралась вмешаться, они уже дружно заорали песню: «Дрожжи, буржуй, настал последний час, против тебе весь бедный класс поднялси...». Вот и угадай, когда надо, а когда не надо вмешиваться.
Говорят, педагогика - великое искусство, но я наверное так и не овладею им.
Нынче из поэзии ничего вам не посылаю, так как знаю из ваших писем, что вы не теряете времени даром и читаете много художественных произведений, но, если учесть, что я вас еще утомляю и своими длинными и скучными письмами, то не слишком ли большая нагрузка на одного смертного. Потому щажу вас и на этом кончаю свое послание.
Саша мой сейчас зашел, глянул, через плечо мое и сказал иронически: «Это что? Послание казаков турецкому султану?» (Из письма Валерию от 30 июня 1974 г., воскресенье 8.27 утра).
БИРШТОНАС ДЕКАБРЬ 1974 года
В профкоме СОПСа мне выделили путевку в санаторий Тульпе г. Бирштонас в Литве на 24 дня в декабре 1974 г.( до 27 декабря). Тамара Алексеевна, узнав, что я еду в Литву, попросила меня заехать к Валерию в Неман.
Я об этой поездке написала ей в письме. «Дорогая Тамара Алексеевна, здравствуйте! Выполняя данное вам обещание навестить вашего ребенка и сообщить вам об этом, пишу сее послание.
Город, в котором я оказалась (т.е. Бирштонас) действительно «большая деревня». Санаторий ниже 3-го разряда, условия паршивые, скука невозможная. Девать себя совершенно некуда. Съездила в Каунас, побывала в своем проектном институте, еще раз побывала в музеях: Чюрлениса, Чертей и витражей. Одновременно навела справки о возможности поездки в Неман. Добираться туда очень сложно. Из Бирштонаса 1 час езды до Каунаса, а из Каунаса 3,5-4 часа до Советска, а из Советска 30-40 минут в г. Неман. И везде разрывы между временем отправления и прибытием автобусов. Короче: в 8 часов 30 минут я выехала из Бирштонаса и только к 17.00 добралась в Неман. Нашла часть, попросила сообщить в нужное подразделение. И только в 18 часов вечера я увидела: «Стройного, молодого, чуть сгорбившегося под тяжестью шинели и ответственности почти что генерала. Но пока еще рядового товарища Котилко В.В.».
Система там очень строгая, увидеться довольно сложно и вообще можно считать, что мне просто повезло, т.к. после 15 декабря их никуда выпускать не будут. Выглядит он не плохо, не много похудел, но сохранил запас юмора и приобрел волчий аппетит. Вечером я его немножко подкормила, и он ушел в часть, просил задержаться на воскресенье, т.к. его обещали отпустить.
В воскресенье водила его в ресторан, заказала несколько самых вкусных блюд (по его выбору), потом погуляли по городу.
Городишко, конечно, маленький, грязный, неуютный. Конечно, может быть, такое впечатление сложилось из-за погоды: пасмурной и ветреной, и зимнего времени года. В отношении пропажи писем, все выяснилось, кажется, теперь это не должно повторяться (там виноват был все-таки почтальон). Последствий болезни не заметно (внешне по крайней мере). Я набралась нахальства, и сама с пристрастием расспросила. Он сказал, что только глаз чуточку закрывается не плотно, но внешне почти не заметно.
Погода здесь,  конечно,   не  подходящая,  холодные,   сырые  ветры, пронизывающие на сквозь. Медикоменты я ему сбоем навязала, он с удовольствием взял только ингокамф. Не сердитесь на меня, что не сразу написала. Кажется, я тоже простудилась. Второй день лежу с кашлем (очень замерзла, когда ждала автобус)».
Из письма Валерию от 20 декабря 1974 г. «Я долго не писала тебе. Я вернулась в санаторий с температурой и два дня лежала, не вставая. То ли это была простуда, то ли все пережитое снова всплыло в памяти. Может все вместе. Получила от тебя два совершенно разных письма. Тогда, когда ты ушел в часть, вечер был такой тоскливый и одинокий, что я просто не находила себе места. Все смотрела на часы и думала, почему ты ушел так рано, ты мог бы побыть со мной еще хоть полчаса. В голову лезли всякие дурацкие мысли (потом ты сообщил, что пришлось идти в часть пешком и не знал, сколько это займет времени; тебя просили не опаздывать).
Но я хочу, чтобы ты знал, как мне было без тебя плохо. Ночь я почти не спала. В половине шестого встала, собралась и в 6.15 вышла из гостиницы. Автобус запоздал, я ожидала на улице, и мне все казалось, что вдруг ты отпросился и сейчас прибежишь проводить меня, но ты все не приходил. А потом приехал автобус - пустой, темный, холодный я села в него и уже поняла, что ты не придешь. И снова было очень тоскливо... На улице было очень темно, сыпал снежок, за окном ничего не было видно, кроме светящихся фар автобуса. Водитель не включал в салоне свет, и меня это очень даже устраивало. Сидела, прижавшись к окну, и потихоньку плакала. Хорошо, что темно и ничего не было видно, да и пассажиров было всего человек 5-6.
В Каунасе минут 40 ожидала автобуса сюда. Приехала к обеду, предварительно, не заходя в корпус, забежала на почту, послала тебе открытку (т.к. у нас почту вынимают всего два раза в 13 и в 16 часов). Потом пошла в столовую и немного отлегло от сердца, почему-то многие заметили мое отсутствие и были рады моему возвращению, здоровались, спрашивали, куда это я исчезла. Даже моя литовка, которая подает нам обед, обрадовалась и сказала: «Наконец, появилась моя дама, что вы хотите кушать?». Вот уж не думала, что я так заметна здесь. Вроде стараюсь не обращать на себя внимания. А вечером уже не могла встать, болело сердце, голова, горло... словом расклеилась. В комнате собралось человек 8 женщин, притащили все нужные лекарства, мед, молоко и коньяк. Целый вечер меня лечили, развлекали разговорами, гадали на картах. В общем усилием дружного коллектива, через 2 дня мне стало лучше.
Мы здесь создали «русское землячество» и девчата выбрали меня председателем. Пока особенно никуда кроме столовой не хожу, 2 раза была на почте, а так все лежу и сплю. Сегодня первый день мне стало лучше, вроде болезнь прошла, может быть мне помогло твое письмо. Здесь написала два стихотворения («Мне бы убежать на край земли..., и «Ты крепко спишь в своей казарме...»). Теперь скажу тебе по секрету, что когда я приезжала к тебе, то привозила целый блокнот стихов. Некоторые ты знаешь, я посылала их в письмах, а некоторые тебе неизвестны. ...».
Из письма от 21 декабря 1974 года: «Меня эта поездка опять вывела из равновесия.... Наша встреча была такой короткой, что я теперь лежу вечерами без сна, вспоминаю все, что было и порой ловлю себя на мысли: не придумала ли я все это, была ли эта встреча на самом деле. Все-таки странные у нас отношения: когда я не вижу тебя мне так много надо сказать тебе, а когда мы встречаемся, я теряю дар речи. Раньше было  проще, мне иногда удавалось блеснуть остроумием... Уехала, и все время было ощущение, что ничего не сказала тебе, ни о чем не расспросила тебя. ... Но больше всего врезались в память последние минуты прощания. Когда на улице ты торопливо..., повернулся и быстро ушел. И ни разу не оглянулся. Правда было темно, и мне мешали слезы, я все думаю, может быть, ты оглядывался, только мне не видно. ... Я завидую иногда твердости твоего характера, мне бы хоть немного...
Сегодня была на процедурах (впервые после приезда), пропустила по болезни три массажа. Договорилась с массажисткой, что теперь буду ходить ежедневно. Я видно ей чем-то нравлюсь. Она все спрашивает меня - не родственница ли я артистки Орловой. Вообще, говорит, что я ей очень напоминаю артистку. Сама она литовка, дети у нее ровесники моим, может это нас сближает.
Девчата принесли мне вчера книгу Кленова «Поиски любви». Вчера весь вечер и сегодня после процедуры до самого обеда читала. Хорошая книга - не хочется отрываться, разве, что для того чтобы поговорить с тобой.
Девчата зовут сегодня в кино, надо бы пойти, а то они уже говорят: «Дазмира, тебя словно подменили после поездки»....
В комнате у меня появилась молодая женщина Танечка из Вильнюса, красивая девочка, но невозможный нытик - из всего делает трагедию, без конца причитает, вздыхает, жалуется, всем-то она недовольная. Я сначала терпела, успокаивала, а теперь просто сбегаю куда-нибудь ( в библиотеку или на почту, потому что у самой на сердце кошки скребут, а тут еще кто-то ноет). Придет вечером с танцев и до часу ночи ноет: и сердце болит, и кавалеры были плохие и т.п. ... Я уж вчера не выдержала и разозлилась - не нравится - не ходи, никто не гонит, возьми книгу почитай и не будет скучно. Наверное, обиделась на меня. ...
Сегодня на массаже я имела четкое подтверждение... Я разделась и вдруг моя литовка охнула и замерла - увидела мой огромный почти черный синяк. Он уже не болит, и я стала забывать о нем, а когда она охнула испуганно, мне вдруг стало так весело и только жалко, что он скоро пройдет... Она все старалась размассажировать его, а мне стыдно было сказать - не надо, пусть будет подольше.
Сегодня попрошу свою Тайку-цыганку погадать на тебя на картах, она здорово гадает, но не знает на кого... Знаешь, она раньше твоего письма сказала мне, что у тебя в «казенном доме был разговор с казенным королем». ...».
Из письма от 22 декабря 1974 г. « После завтрака пошла на почту. Дорога идет мимо костела, и я загадала: если костел открыт, и я зайду значит, будет письмо. В костеле звучал орган, я вошла, почти пусто человек 5-6 молящихся. Орган смолкнул, и я вышла на улицу. Ты наверно скажешь мистика, но что делать... Знаешь, когда я ехала к тебе я загадала: встречу машину с номером 100 (в сумме), значит, будет удача и вдруг на автовокзале стоит «Москвич» с № 01-99! И все было очень здорово....
Ну, вот пришли девчата и принесли бутылку коньячного пунша. Они вчера сделали покупки, и пришли обмывать. А у меня и без вина хмель в голове, но отказать было нельзя. Пили за дружбу, за счастье женское, а я - за тебя. Не осуждай меня.
Я живу здесь теперь какой-то двойной жизнью: внешне - я с девчатами шучу, разговариваю, хожу на прогулки, а внутренне - снова прохожу по ул. Советской, вижу проходную, захожу в свой номер, снова...
Когда мы расстались на Арбате, я вернулась домой, в привычную обстановку, а здесь - одна в номере никого близкого рядом, незнакомый город - все сразу навалилось на меня....
У нас сегодня пасмурно, сыро, над Неманом стелется густой туман. Процедур сегодня нет (по случаю выходного дня) поэтому все слоняются из угла в угол.
Мои девчата ушли на прогулку, звали меня, но я сказала, что мне надо написать письмо. Напишу - тогда пойду. Надо торопиться - скоро обед, а почту отправляют всего два раза в день.
Сегодня, после обеда договорилась с Валюшкой - москвичкой пойти в спортзал поиграть в бадминтон. Надо пойти, немного размяться и приобрести спортивность, а то все эти дни валяюсь на кровати с книгами. Знаешь, все-таки очень не хочется стареть раньше времени и даже вовремя - все равно не хочется.
Билет у меня взят на 27 декабря на поезд Вильнюс-Москва, уезжаю из Вильнюса в 19 ч. 25 минут».
Из письма от 27 декабря 1974 г, 18.20 «В Бирштонасе я провела последние дни неплохо. Обнаружила там спортзал и оставшиеся дни почти все вечера играли в волейбол. Уставала так, что за ужином от напряжения дрожали руки. Мы уже поэтому поводу шутили, что у мужчин руки дрожат от частых выпивок, а у нас от волейбола.
Компания у нас подобралась боевая (5 взрослых женщин и одна молоденькая) по этому поводу решили, что нашим гимном должна стать песня: «Четыре неразлучных таракана и сверчок». После ужина собирались в моей или Таниной комнате и пели песни. Подключили туда еще несколько женщин, и получился неплохой хор. Даже жаль было, что нельзя их в нашу самодеятельность. С 24 на 25 декабря литовцы праздновали Рождество Христово. Весь городок к вечеру как вымер, все собрались в костел на вечернюю службу. Ну, мы, конечно, тоже пошли посмотреть и послушать орган. Не обошлось и без казуса. Мы вчетвером встали за средней колонной, а наш Сверчок - Валюша полезла на центральный проход. Там были одни литовцы. Наступил момент, когда все они опустились на колени, образовав в центре проход. На нашу Валюху цыкнули, и она тоже бухнулась на колени, в это время по проходу пошел ксендз со свитой и стал всем стоящим на коленях класть в рот просвирки из теста. Валюха тоже разинула рот, и получила просвирку, а мы за всей этой процедурой наблюдали из-за колонны и потом чуть не умерли от смеха.
В самом костеле надо было держаться скромно, но ты знаешь мою любовь посмеяться,  можешь себе представить, каково мне было удержаться от хохота, но я мужественно выдержала, зато потом посмеялись вволю. Вообще я люблю наблюдать обряды и обычаи других народов - это у меня, наверное, от Миклухи-Маклая наследство.
Вчера устроили в кафе прощальный вечер. Собрались там вечером, купили торт, вино, взяли кофе и целый вечер пели песни, потом за соседним столом запели литовцы, мы им похлопали и они в благодарность начали петь русские песни, потом объединились (только в песнях). Столами не стали объединяться, а потом пошли по набережной Немана к себе в «женский монастырь» (так называют наш корпус, потому, что это единственный корпус в санатории, в котором не живет ни один мужчина).
А сегодня трое из нас уехали в разные стороны, а двое завтра уезжают. Они поедут через Москву, так что я их послезавтра еще раз увижу.
В купе оказался мальчик Сережа (ученик 5-го класса). Рыженький, веснушчатый, худенький - едет на каникулы к дедушке в Москву. Папы у него нет, провожали его мама, бабушка и дедушка, очень волновались и просили меня присмотреть за Сережей. Так, что я сразу почувствовала себя дома, в кругу привычных забот.
Сейчас мы Сережей собираемся ужинать, так что не обижайся, если не смогу толково закончит письмо......».
К этому письму мне бы хотелось добавить несколько штрихов, которые не вошли в текст письма.            
Во-первых, меня после осмотра врача в начале лечения направили на грязевые ванны. Это комната с несколькими ванными, в которые клали мешки с грязью для следующего больного. Меня положили в такой мешок. Это грязь теплая, поэтому я попросила оставить руки на верху. Обычно человек опускается полностью в мешок с грязью и только на шее немного затягивается веревочка, которая держит мешок.      
Буквально через несколько минут мне стало плохо. Вытащили меня в полу обморочном состоянии. Врач после этой ванны обнаружил у меня мерцательную аритмию и категорически запретил мне грязевые ванны.
Потом мне назначили душ шарко. Это становишься в середину. Вокруг тебя трубочки, из которых льется на тебя вода под большим давлением, так что телу от этих струй становится больно.
На второй день после душа шарко врач сняла мне этот душ. Поскольку сердце стало работать с перебоями. Мне оставалось просто ходить и гулять на свежем воздухе.
Во-вторых, когда нас расселяли по комнатам, все русские девочки просились поселить их друг с другом. Я единственная, которая попросила поселить меня с литовками. Дело в том, что я занималась в это время Литвой, и мне важно было освоить язык. Поэтому меня поселили с Данутой и девочкой полькой из Вильнюса. У обоих не было детей. Они лечились от бесплодия. Они все время переживали, плакали друг другу « в желетку» и жаловались мне. Чтобы их утешить, я однажды сказала им, что могу предсказать их будущее.               
Дануте я сказала, что у нее родиться девочка, а польке сказала, что у нее родиться сын. В последствии я переписывалась с ними и они в письмах с радостью подтвердили мои предсказания. У Дануты родилась девочка. Они жили на озере Рубекяй в центре Литвы в Аникщяйском районе. Позже я ездила туда отдыхать.            
Полька приезжала ко мне в Москву вместе со своим мужем. Ночевала у меня, потому, что они приехали с большими деньгами, чтобы купить машину и поэтому боялись остановиться в гостинице.
О поездке в Бирштонас у меня сохранились фотографии нашей русской группы. Здесь были женщины их Мурманска (переводчица), из Куйбышева (нынешняя Самара), из Челябинска, из Воронежа.
Из Челябинска была женщина, у которой была личная трагедия. Она рассталась с любимым. Я заметила в столовой, что она очень переживает это, и  решила ее поддержать. Я начала забрасывать ее записочками, которые подкладывала к ее тарелке в столовой. Там были маленькие стихи:
ШУТКА ДЛЯ ТАИСИИ
                *               
Брожу один, а мысли и мечты
За вами, как за сказочной жар-птицей               
И хочется сказать не Вы, а ты
Но прогневить боюсь мою царицу.
Чтоб встретить Вас, на танцы прихожу,
Брожу у Ваших окон каждый вечер...
Быть может никогда Вам не скажу,
Как благодарен Вам за эту встречу
Я не встречал красавицы такой,
Простите мне такую откровенность,
Я потерял здесь сердце и покой,   
Как будто Вы одна во всей Вселенной               
С тоской ловлю волшебный милый взгляд,               
Робею, как мальчишка перед Вами,
Как будто в чем то очень виноват,
А в чем, пока и сам не понимаю.               
Пленили Вы улыбкою своей,               
Сияньем глаз сожгли мои печали
И я теперь брожу среди алей,               
Где в первый раз мы с Вами повстречались.
В этом плане было написано 5 стихотворений. Таисия приходила на обед взволнованная и ожидающая следующих стихов. Настроение у нее улучшилось. Она стала вспоминать прежние обиды с улыбкой. Цель была достигнута! Она очень подружилась со мной. И однажды, когда мы гуляли вместе, я призналась ей, что эти стихи писала я. Она смеялась и сказала: «Я возьму их с собой в Челябинск и однажды покажу своему бывшему другу. Ты не возражаешь?». Я сказала, что не возражаю.
ОСЕНЬ 1974 г. (выдержки из писем)
«Ну, а теперь, сенсация номер один! Кажется, кончились мои мучения! Орлов уехал на новую квартиру и у меня теперь отдельная комната! Итак, у меня маленькая солнечная отдельная комната. Мне даже не верится!
Я отпросила у Гербова вторник и среду ( первая декада октября 1974 г.) и теперь чищу квартиру, скоблю, мою, натираю, полы, переставляю мебель. Господи, как я истосковалась по чистоте и уюту. Так хочется, чтобы все сияло. Настроение, конечно, такое, будто я выиграла миллион.
В мой комнате стоят полки с книгами, маленький столик, кресло, шкаф и кровать. Правда, кровать на первый взгляд покажется узкой односпальной, но это только на первый взгляд. У меня даже есть в комнате персональный телевизор. Буду смотреть передачи с Анечкой Шиловой.
Я представила себе, что буду пить здесь кофе черный как черт, горячий как ад и сладкий как поцелуй. Какой же мне приготовить кофе? По-турецки, по-варшавски, со сливками, с мороженым или... Древние говорили, то кофе должен. По-моему, я несу какую-то чепуху! Это от радости. Наверное, я очень счастливая. Плюю через левое плечо и стучу по дереву.
Теперь у меня есть все и дети, и комната и даже стол (правда очень маленький). И еще есть две полки моих книг и материалов по работе. Вот теперь можно сидеть вечерами и даже ночами, и, наконец, работать дома и не засиживаться на работе до 9-10 часов вечера.
Кроме того, у меня в комнате есть ночник, который мигает как горящая свеча».

МОСКОВСКАЯ МАЗАИКА.
Из письма от 12 июня 1974 г. «Наш СОПС по прежнему живет неравномерной жизнью: часть почивает и благоденствует в состоянии безделья, а другая часть (лучшая половина СОПСа, т.е. районщики!) трудятся в поте лица своего, уточняя (!?) цифры 10-той пятилетки. Пока что в нашем секторе «лучшую половину СОПСа» приходится представлять Гербову, Бучневой и мне, т.к. цвет нашего сектора (Ульянова, Бэла Николаевна, Лебедев) отсутствуют по уважительным причинам: отдыхательным и страдательно-экзаменационным.
Работа у нас сейчас не пыльная, но можно было бы и поменьше. Самое досадное, что сознаешь ненужность всех усилий, т.к. эту же работу предстоит повторить в сентябре месяце «по новой». Жаль, что бестолково уходит время. Хотелось многое успеть сделать за период летнего затишья, но к сожалению - планы нарушаются. Делаю некоторые попытки заниматься по утрам (хотя бы 1-1,5 ч.), но не всегда получается, хотя сейчас это стало значительно легче, т.к. светает рано и просыпаться поэтому стало легче.
Дома у нас пора экзаменов! «Мы все учились понемногу!» (помните?). И потому можно понять волнения и страдания экзаменующихся и экзаменаторов. Справедливости ради, замечу, что Е.В. держится весьма спокойно (зато я от волнения начинаю последнее время заикаться и заговариваться, говорят, это бывает у родителей...).
Я уже писала, что сдала документы в Отдел аспирантуры Московского Пединститута для прикрепления к кафедре экономической географии в качестве соискателя для сдачи кандидатского экзамена и получения консультаций по написанию диссертации. Мне сообщили на кафедре, что эти документы переслали к ним, и в ближайшие дни будет решаться вопрос о моем прикреплении. Они хотели бы видеть меня в качестве своего аспиранта (т.к. за аспирантов больше платят - увы, это важно для них!), но мне не очень-то хочется попадать на этот крючок, только потому, что придется сдавать для этого вступительный экзамен -Историю КПСС. Предварительно мне сказали, что научным консультантом будет некий Ром (когда-то он учился вместе с нашим шефом - тоже выпускник нашего Института).


Не знаю хорошо это или плохо, но обратной дороги пока не вижу. Когда я была на кафедре, то обратила внимание в расписании, что по Прибалтике у них никто не читает. Я в шутку спросила зав. Кафедры (кстати, это мой бывший преподаватель) почему нет лекций по Прибалтийскому экономическому району. Он мне ответил, что некому читать и предложил мне  подготовить  цикл  лекций  по  нашему р-ну.  Вообще  перспектива заманчивая! А? Мне было бы крайне интересно знать ваше мнение по этому поводу...
Развлекаться пока не приходится - нет времени, да и погода на душе сумрачная. А вообще в Москве все зеленеет, и цветет, и лето вступило в свои права. На всех перекрестках продают цветы - а я люблю особенно незабудки, не знаю от чего, но именно - синеглазые незабудки!
Из письма от 16 июня 1974 г. «После курсов (шитья) я приехала домой довольно рано (около 6 часов) и занялось уборкой квартиры. Дело в том, что ко мне погостить приехала моя мама, а у нее до сих пор сохранилась привычка воспитывать меня и наводить у меня порядок на свой вкус.
Я не ропщу, т.к. понимаю, что это неотъемлемое свойство всех любящих матерей ... Я умудрилась залезть на один очень хилявый стол, чтобы поставить кое-что на шкаф, но у стола была ненадежная ножка...
Надо сказать, что я летела не просто так, а как потом определила Елена, я совершила свое падение по Закону земного притяжения , открытому Ньютоном в 1667 г.. Она даже вычислила скорость падения тела (тело - это я). Теперь я надеюсь, вы понимаете, почему у меня сегодня такой странный почерк.
Вчера около Метрополя увидела книгу «Поэты Латвии», конечно, я не устояла перед таким мощным соблазном и купила, теперь сижу, читаю и наслаждаюсь своим приобретением. В сборнике представлено 38 поэтов всех периодов от Юриса Алунана, творчество, которого совпадает с расцветом поэзии Пушкина и до современных поэтов.
Мне очень понравились стихи Яниса Зиемелниека и Элины Залите (особенно!). Стихи ее очень лиричны, задушевны, а главное точно и образно передают состояние человеческой души вообще и женской души в особенности. Некоторые стихи чуть с усмешкой, с хитринкой, а некоторые прямо таки философские. Вот, например, стихотворение «Равенство»:
Зря превосходством ты кичишься, право!
Ты выше прочих смертных, говоришь?
Какой бы ни был ты увенчан славой,-
Ты все равно в земной пыли стоишь.
И как бы ты порой унижен не был,
Не ставь других высоко над собой.
Какой бы грех ни гнул тебя, все ж – небо
Сияет над твоею головой.
У каждого и мало есть и много,
Мы все смеемся, все мы слезы льем.
Мы все пришли сюда одной дорогой,
Через одни ворота мы уйдем.
 (1926 г.).

Из письма от 16 августа 1974 г. «О храбрейший из храбрых! О, бесстрашный из бесстрашных! От ныне и на всегда! Вы для меня образец мужества и стойкости.
Да, да! Не улыбайтесь, пожалуйста, уважаемый Валерий Валентинович. Это действительно так. Вчера в одну из труднейших минут моей жизни, только вы были мне поддержкой и опорой (как говорил классик). Я вчера, можно сказать, совершила подвиг. Если бы вам об этом рассказал господин Хлестаков, то разумеется, он бы сказал бы примерно так: «Утром я встал, смотрю в окно - дождь! Этакое, братец ты мой, паршивая погода. От чего бы думаю не совершить мне сегодня что-нибудь эдакое... Какой-нибудь этакий подвиг! А право, дай, думаю, совершу подвиг!».
Я на этот счет рассуждала несколько прозаичнее: «День сегодня тяжелый, идет дождь, Елена сдает экзамены, мне надо тащится в поликлинику, чтобы закрыть больничный лист. Рискнуть что ли выдрать больной зуб».
И вот я иду в поликлинику, шлепаю по лужам и мысленно рассуждаю: «А может не стоит вырывать. Он же не болит, не мешает? И какой же глупец по доброй воле идет вот так просто драть зубы».
Но вдруг я вспомнила вас, и мне стало стыдно за мою элементарную трусость. И мысли потекли, как реки впять: «Эх, ты, малодушное существо! Одного укола боишься! Как не стыдно? В.В. каждый день делали уколы, и он как держался, а ты - трус несчастный! А ну, быстро марш к врачу!».
Вот так я лишилась одного зуба мудрости, а с ним и половины ума и сообразительности. Замечаете? Вообще то скажу я вам, поликлинику иногда стоит заглядывать, уже хотя бы для того, чтобы пополнить свои наблюдения за людьми. Вы, как будущий писатель, имейте это в виду.
Возле кабинета дежурного терапевта несколько больных и не очень больных, жаждущих попасть к врачу. Вот в холе появляется пара (видимо супруги). Он - высокий, тощий человек с землистым цветом лица и довольно живыми, улыбчивыми глазами. На вид ему лет 65-70. Она -слишком высокая для женщины, энергичная чрез меру, с претензией на мод ( брючный костюм, сумка на длинном ремешке через плечо). Волосы крашеные, рыжие и т.п.
Вы, наверное, сейчас в душе подумали, что Д.В. пристрастна к женщинам. Вот уж несколько! Я очень люблю красивых и даже не очень красивых,   но   обаятельных   женщин.   Я   совершенно   искренне   могу любоваться и восхищаться таковыми, но эта особа, о которой я рассказывала, была крайне не приятная. Она смотрела на всех (особенно на персонал поликлиники), как на людей второго сорта. Это противно! У меня почему-то всегда против таких людей поднимается в душе глухая неприязнь. Она покрикивала на медсестер, давала какие-то указания, выговаривала за что-то. Словом, было такое ощущение, что здесь появилась Ея Высочество Императрица. А ее супруг сел в кресло, увидел вдруг в коридоре знакомого, окликнул его и они, буквально вцепившись вдруг в друга, стали обсуждать проблемы гидроаккумулятивных электростанций на Печоре, причем разговор шел, таким образом, будто они в рабочем кабинете и ждали с нетерпением этой минуты встречи.
После уже я узнала, что это член-корреспондент Кунин со своею супругой. Вообще, пара любопытная! Я наблюдала за ними и ели удерживалась от смеха до чего же они разные. Можно подумать, что она академик, а он при ней состоит.
В зубопротезном отделении все сидят тихие, робкие и унылые, а к кабинету зубного хирурга подходят на цыпочках и спрашивают шепотом, и заикаясь. Я тоже подошла не очень храброй походкой. Спросила: «Кто в 49 кабинет? И мне ответили: «Никого нет». При этом посмотрели на меня с сожалением и сочувствием. Потом робко вошел молодой человек -блондин с рыжинкой, волосы до плеч. Он срывающимся шепотом спросил, кто к хирургу. И я ответила. Он сел и стал ждать. Вдруг в дверь кабинета открылась и на пороге появилась очень молодая миловидная женщина, она поманила пальцем блондина и сказала: «Заходите». Он испуганно посмотрел на нее, потом пролепетал, тыча в меня пальцем: «Я за ней». Я, конечно, бодро отпарировала, что ничего, ничего идите я подожду. Блондин встал и посмотрел на меня сверху вниз, я теперь затрудняюсь сказать что меня спасло, но взгляд его мог испепелить, стереть в порошок. Хорошо, что мы с ним не знакомы, а то бы он мне никогда этого не простил. А я осталась сидеть в коридоре и думать: «А что, если удрать? Ведь еще не поздно!». Но потом стало стыдно, и я решила: «Все надо иметь силу воли». И осталась. Почему то в решительные моменты я всегда мысленно произношу эту фразу : «Вот так (со стороны просто) я пошла на «подвиг».
Ну вот, я вижу, что вы уже устали не буду больше мучить вас своими рассказами о болезнях. Впрочем, вы должны быть снисходительны ко мне. В моем возрасте люди любят поговорить о болезнях, пожаловаться друг другу у кого, где колит, что ноет, кто плохо засыпает по ночам, кого какие сны мучают и т.п. Так что мне простительно, что я пишу на эту тему. Тем более, что мне самой до сих пор не понятно, как это я решилась на такое. Это же надо!
Ну, что вам еще рассказать? Елена сдала физику на 4, осталось ей сдать еще лирику (т.е. сочинение) и наши общие абитуриентские страдания на этом закончатся. Каковы будут результаты - сказать трудно надеюсь, что все будет хорошо, но пока еще дрожим».
Из письма от 17 августа 1974 г. « 9.00. Вчера, к сожалению, не удалось закончить письмо, поэтому сегодня с утра пораньше, решила голубое. Похоже, что будет жарко. Мы с Еленой уже позавтракали, и она сидит «зубрит» (т.е. готовится к «последнему и решительному бою»), а я примостилась за столом в кухне (моем постоянном кабинете) и пишу вам. Программа у нас на сегодня разная: Лена будет готовиться к экзамену, а я с мамой собираюсь поехать в пионерлагерь повидать моего сынулю. Прошлый раз, когда я была у него, он спрашивал о вас, как у вас дела. Я тогда еще не знала вашего нового адреса, поэтому сказала ему только о том, что вы, наконец, вырвались из госпиталя в часть. Теперь расскажу, что вы уже присягнули на верность  Родине и стали настоящим солдатом. Вообще, ребята довольно часто вспоминают вас. Видимо вы их чем-то сумели подкупить! Чем, если не секрет?
Ну, что вам рассказать о Москве. Лето в разгаре. Зелень стала плотной, запыленной, исчезла та нежная весенняя дымка, которая так украшала город. Разноцветье тоже исчезло, трава пожухла и по дороге на работу, я встречаю только кусты полыни и репейника. Вот, сегодня, надеюсь побыть хоть час в лесу. Говорят нынче много грибов, но у меня это лето небывалое (ни разу не загорала и лишь один раз была в лесу). Ну, то, что не загорала - есть утешение: может, дольше проживу (т.к. мне противопоказано), а вот по лесу я начинаю тосковать.
Да, вы пишите, что у вас там много зайцев - девать некуда! Что же вы, право, совсем забыли что ли? Не теряйте даром времени - ловите их, пожалуйста, каждое дежурство и в свободное время и высылайте нам с Т.А. (можно наложным платежом). У нас ведь с сентября начинается опять шляпно-меховая эпопея! Мы очень надеемся, что вы будете основным поставщиком меха, для нашей мастерской «Хвосты и уши»....Ждем зайцев! И ваших писем тоже!
Ну вот запас новостей иссякает, а хочется еще поболтать с вами. Правда, теперь - поболтать - это не то слово. Наши письма по-моему скорее приобретают вид односторонних переговоров или разговора тов. Бывалова с почтальоном Дуней из «Волги Волги». Вы, как Бывалов на проводе, а я, как Дуня - диктую по буквам.
Вы жалуетесь, что нечего читать. Не гневите бога, вы так много читали в госпитале, да и теперь (мне кажется) у вас слишком большая нагрузка на глаза - дайте им отдохнуть. Если хотите, я могу вам что-нибудь присылать, только вы такой «гурман» в смысле литературы, что я боюсь не угодить.
Я недавно с огромным удовольствием прочитала книгу « В час дня, ваше превосходительство», а сейчас мне подвернулась книга Юрия Бондарева «Горячий снег» - великолепно написанная вещь, а главное и та и другая книга мне дороги и понятны, т.к. многое связано с рассказами отца. В первой книге, например, рассказывается о судьбе генерала Лукина. А он жил в нашем доме на Соколе (умер в мае 1970 г.). «Горячий снег» - о Сталинградской битве. Отец обеспечивал там переправы через Волгу и поэтому много мне понятно и знакомо».
Из письма от 9 августа 1974 г. « Сегодня день начался с телефонных звонков и посещений.
   Bo-первых, звонил начальник отдела капитального строительства Госплана ЭССР. Возмущался, что у нас в базовом 1970 г. Стоят неправильные капитальные капитальные вложения, а отсюда и неправильная перспектива. Сказал, что к ним пришли материалы о капвложениях и ссылка на то, что эти материалы готовил СОПС. После такого вступления у меня конечно голова пошла кругом, т.к. таблицы по капиталовложениям были мои. Ну, потом я взяла нашу Генсхему (т.е. «Основные положения») и продиктовала ему наши цифры и оказалось, что у него такие же цифры (т.е. у него самого - Госплановские), а эти цифры, о которых он говорил, со всем другие. В общем, это Госстрой дал другие цифры и сослался на СОПС (вот поросята!). Расстались мы с ним очень довольные друг другом.
И опять позвонил телефон «Кто говорит?» - «Слон!» (помните, эти детские тихи). Ну, а у меня все более прозаично. Звонили из сектора городов. Пришла сотрудница и попросила перечислить и охарактеризовать региональные центры первоочередного развития в республиках. Сказала, что Госстрой предлагает другие центры. Опять Госстрой!! Сидели мы с ней минут 40, я говорила, она писала.
Потом я поняла, что работа пока не клеится, т.к. все мысли о Лене (она сегодня сдает геометрию). Решила воспользоваться свободной минутой и написать вам письмо. И вот сижу и не могу собраться с мыслями. Все думаю, какая теорема ей достанется? Как она ответит? Она сегодня с утра нервничала. У нас еще дома сейчас не очень все нормально. Бывают же люди, которые находят самый неподходящий момент для скандалов? То ли нарочно, то ли от недостатка ума и человечности? Уж не знаю! Словом, есть основание для волнений. Вот и сижу, как на углях! Дергаюсь к каждому телефонному звонку!».
Из письма 14 июля 1974 г. «Мы сегодня с Леночкой впервые выбрались в лес. Поехали по калужской дороге до 42-го километра (в пионерлагерь Госплана). Повидали нашего Сашу, а потом пошли в лес.
Между старыми березами, молоденькие стройные елочки и трава -высокая, густая, усыпанная крупными, крупными ромашками. Ну, словно тысяча солнышек светит. День был пасмурный, хмурый - а увидишь желтые глазенки ромашек и кажется, что светлеет все вокруг.
Алена набрала огромный букет, и теперь я пишу вам письмо (уже лежа в кровати) и любуюсь - в углу комнаты на полу в ведре стоит огромный букет ромашек и татарника.
Знаете, тот самый, который является прямым родственником репейника, только крупный малинового цвета бархатистый цветок.
А еще мы собрали целую литровую банку земляники. Я бродила по лесу и несколько раз вспоминала вас - вот бы вас туда в лес. Перед нашим приездом прошел дождь и трава была мокрая и душистая. Даже трудно передать словами всю свежесть аромат леса.
Когда вы вернетесь в Москву, я вас обязательно отвезу в тот лес и вы сами увидите, как беден и невыразителен мой язык , как бессильны мы в словах передать всю красоту русского леса.
Вы знаете, я много (сравнительно) ездила, много видела других мест, я восхищалась красотой Карпат, меня покоряли литовские озера, но все-таки, наш русский, и особенно подмосковный, лес я ни с чем не сравню.
Я даже не могу объяснить вам, чем он покоряет. Будто нет в нем броской яркой красоты юга, нет и богатых даров - ягод, орехов и прочих экзотических растений. А вот проведешь в нем несколько часов и обретаешь душевный покой! Отчего это и сама не знаю. Впрочем, мне кажется, что вы меня сейчас очень понимаете. Наверное, неслучайно русский человек говоря о Родине, чаще всего представляет себе нашу белоствольную березку, полевые ромашки или лесные колокольчики и синее небо над лесом. Я, например, когда уезжаю далеко от дома, всегда вспоминаю наш подмосковный лес, хотя житель-то я чисто городской. А потому я посылаю вам маленькое солнышко нашего Подмосковья, пусть оно согреет вас там вдали у берегов холодной Балтики - быть может, это заставит вашу болезнь быстрее отступить.
Ну что вам рассказать о своих делах?... Экзамены, о которых я вам кажется сообщала, отнимают много душевных сил (никогда не думала, что принимать экзамены ничуть не легче, чем сдавать их!). С экзамена лечу на работу, чтобы за пол дня сделать все, что намечено за день. Домой прихожу и падаю от усталости. Быть может это лучше, по крайней мере некогда и нет сил думать, о чем-то еще, просто смертельно хочется спать (т.к. встаю в 6 часов каждый день). Устаю так, что не подхожу даже к телефону (сама позвоню, кому надо срочно и не снимаю трубку). Недавно даже меня упрекнули, что неизвестно, где я пропадаю каждый вечер. Вообще эта усталость оказалась полезной - я вышла, кажется, из своего пессимистического настроя (стучу по дереву!). Вообще, все, кажется, начинает идти на подъем. Экзамены мне очень помогли - пришлось штурмом за какую-то неделю восстановить в памяти всю экономгеографию СССР (а мне ее осенью сдавать).
Алена прошла собеседование, показывала свои работы – кажется, все прошло успешно (пока), а что будет дальше, не знаем. Сейчас вечерами сидит над черчением. Преподаватель хвалил ее - что у нее пошла живопись (есть несколько неплохих акварелей), но зато «потерялся» рисунок (месяц перерыва в занятиях дал себя знать). Сейчас она ездит на занятия 4 раза в неделю по 8 часов в день. Нагрузка конечно большая».
... :. Из письма 28 июля 1874 г. «...Ваше письмо с откровенной критикой и очень ценными предложениями я получила – наверное, Вам действительно пора в часть... Вообще-то, если говорить честно, это письмо меня очень подхлестнуло )я заперлась в кабинете Гербова, где теперь обитаю) и целый день занималась только диссертацией, так усердно, что забыла про обед...
Елена будет первого и второго августа сдавать первый экзамен -живопись и рисунок. Я боюсь показать ей, но волнуюсь страшно. Молю всех богов, чтобы все было хорошо. Пока эти заботы одни из главных....
Очень жалею, что сама почти забросила поэзию за неимением
свободного времени: так хочется скорее сбросить этот «камень» -
экзамены, а потом и самую главную мою заботу. В пятницу весь день
восстанавливала в памяти первую главу, просматривала ваши замечания и
работу Ленина «Развитие капитализма в России» без этого нельзя идти
дальше, т.к. за месяц почти забыла все, а у меня тут появилась одна идейка
по реконструкции плана. С понедельника начинаю заниматься
методическим разделом. Я не помню, писала ли я вам, что получила
письменное уведомление, что прикреплена к аспирантуре . Научный
консультант у меня будет вероятно Ромм, пока он готовит мне вопросы
для экзамена (через неделю должен дать). В конце августа мне видимо
придется дать ему 1и П главы для прочтения так что приходится
торопиться.
Ну, вот и все мои новости, а время летит с громадной скоростью, когда надо успеть сделать много дел - это оно тянется только когда ждешь чего-либо (так говорят в народе).
Сегодня я нахожусь в гостях у мамы. Сижу сейчас (как в годы далекого детства) на кухне и пишу вам письмо. Все-таки удивительное дело - я много лет живу отдельно от родителей, но когда приезжаю сюда чувствую себя по-настоящему дома, сегодня особенно. Быть может потому, что сейчас здесь гостит мой двоюродный брат Володя из Джезказгана - это папин племянник. Он удивительно похож на отца особенно голос и манера говорить. Когда он что-то рассказывает, я не смотрю на него, чуть прикрываю глаза и мне кажется, что в доме у нас все как прежде и становится так хорошо на душе и в тоже время, что-то больно-больно щемит в сердце. ...»



ФЕВРАЛЬ-МАЙ 1975 года.
«Сейчас глубокая ночь (4.02.75г.). Все давно спят, а я только что начала третью главу диссертации, но она никак не ладится. Меня подстегивает только то, что пустили слух о возможном временном прекращении защиты с июня месяца. Что будет нового, никто ничего не знает. Во всяком случае, мне сказали, что бы я постаралась выйти на защиту не позднее конца мая (сроки совершенно не реальные, но надо выжать из себя все что возможно). Сейчас у меня иногда появляется такое ощущение, что я, как спортсмен, выхожу на последнюю прямую, выкладываю последние силы и уже не верю, что этих сил хватит до финиша. Не ужели я не успею?
На меня сегодня напало такое отчаяние, что поэтому наверное ничего не получается с этой третьей главой. Я с ужасом думаю, как я буду смотреть в глаза детей. Я боюсь даже думать об этом. Если не смогу - тогда все!. Тогда конец науке, прощай СОПС, прощай все.
Недавно убирала на столе и снова наткнулась на таллинские фотографии. Это была поездка в Таллин на конференцию в 1973 году. Когда я вспоминаю Таллин, я почему-то, прежде всего, вспоминаю как я танцевала с Валерием в ресторане гостиницы «Виру». Эти воспоминания поддерживают меня, когда мне бывает трудно».
«Знаешь, у меня вдруг потерялась вера в себя, стало казаться, что все муть, ни одной толковой мысли нет, работа бессмысленная. И так захотелось все бросить, даже появилась подлая мыслишка сбежать из Москвы на БАМ. Говорят там, в новых поселках не хватает учителей. В общем запсиховала и пришла сегодня к Гербову, чтобы сказать, что я бросаю работу над диссертацией, потому что ничего не получается. Зашла решительно к нему в кабинет (Лебедева там сегодня нет), не успела открыть рот, а он говорит - «Вы зачем пришли с
утра? Надо сидеть и работать. Покажите, что у вас есть готового.». А у меня были два раздела второй главы (теоретической) и я ему отдала и хотела уйти, а он говорит - «Куда? Сидите здесь. Вы мне будете нужны».
Ты даже не представляешь, что я переживала в эти минуты, пока он читал. Сидела и думала, что сейчас скажет - «Ну и бездарь вы Орлова, бросьте вы эту диссертацию». А он вдруг улыбнулся (от все время немного улыбался и поглядывал на меня во время чтения). И говорит: «А вы наконец научились писать. Я читаю вас легко и с удовольствием. Вы заметно выросли. Молодец!».
Ты даже не представляешь, что я чувствовала в эти минуты - сижу, молчу, как дурочка улыбаюсь и ничего не могу сказать, потому, что в горле какой-то комок стал.
Никогда не подозревала, что его похвала для меня так дорога. Знаешь, где-то подсознательно, всегда хотелось, чтобы он похвалил, не просто так, а за дело, и вот теперь так растерялась, что ничего сказать не могла, только молчала и улыбалась, а в душе - весеннее солнышко и песни звенят!
Нет, ты представляешь? Значит, я что-то могу. Всю вторую половину дня работала как в тумане, даже нет, это не то слово - появилось ясность мысли, просто было ощущение, что пол дня промелькнули как секунда. В общем, я снова в работе. Сейчас набрала материалов и бегу домой, чтобы закончить раздел «Основные направления развития Литовской ССР».
«Сейчас я вообще ничего не пишу (22.02.75 г.) - какое-то ужасное состояние полной депрессии. Ничего не хочется делать - страшная усталость. Прихожу домой, ложусь на кровать и лежу, часами глядя в потолок. Мысленно пишу тебе письма, рассказываю о себе. А жаловаться не хочется...
В понедельник предстоит встреча с научным консультантом. А у меня ничего не прибавилось. К тому, что было. И вместо того, чтобы собраться, я со всем обезволила.
Сначала, после похвалы Гербова, у меня был рывок - написала два раздела третьей главы, а потом - все. Это наверное был мой последний рывок. Может быть меня парализует то, что я не успеваю все закончить к июню и потому какое-то безразличие...
В мае в Литве будет конференция (как в Таллине в 1973 г.). Шеф предлагает подумать, а мне все так надоело, ничего не хочется. Словом, что-то не то.
Дома у меня все более или менее нормально (стучу по дереву), а вот на душе - ужасно».
«Завтра мне предстоит интересная встреча (28.02.75 г.) и я не много даже волнуюсь. Через 20 лет после окончания школы наши девчонки решили собраться. Не представляю даже, как все это будет. В общем, потом подробно напишу тебе».



                МОСКВА ЯНВАРЬ 1975 г.
Из письма от 16 января 1975 г. Приехала в Москву, и сразу навалилось столько разных дел, Что только успевай поворачиваться, много перемен, много новостей.
Впрочем, вы не пугайтесь - Москва пока стоит на прежнем месте, а это, по-моему, самое главное и неизменная новость! Все остальные перемены и новости представляют собой, как говорят военные, «бои местного значения». В нашей конторе (в СОПСе) сменилось партийное и профсоюзное руководство, в секторе прибавилась новая сотрудница - Таня Бахчиева. В этой связи начался, поэтически говоря, «танец маленьких лебедей» (в душе я выражаюсь грубее, но более точно - свистопляска). Вы уже по моему тону наверное догадались, что Д.В. может так зло язвить только если снова меняют тематику работы. Так вот, если вы так подумали, то угадали. Наш горячо любимый «шефуля» дал мне несколько дней, чтобы отдышаться от отдыха и ...
Причем, первые дни его позиция и поведение напоминали уловку старого кота, который замер, прищурил глаза, будто спит, а сам в щелочки глаз зорко следит за глупой беспечной мышкой, чтобы неожиданно пришлепнуть ее лапой, поймать и поставить свои условия. Так оно и случилось: впервые дни он будто и не замечал, что я вышла на работу, а через несколько дней приоткрылась дверь и его голова (светлая голова! Умная голова!) просунулась в щель: «Орлова, зайдите ко мне» - сказала голова и исчезла за дверью.
В комнате в этот момент сидели только две Орловы. Мы растерянно посмотрели друг на друга - какая Орлова ему нужна. И Наташа сказала: «По-моему это Вас, Д.В.». Я пошла к нему в кабинет, еще надеясь на что-то, но...
Словом ,я все это Вам рассказываю так долго и нудно, чтобы Вы вдохнули аромат родного СОПСа (я не знаю, считаете ли Вы его уже родным? Но, Гербов, как я поняла, не мыслит СОПС без Вас!).
Разговор зашел из далека, что приходят мол новые кадры, что мы должны их растить, что надо им создать условия для работы над диссертациями, «не так ли?» (часто повторял он). И я вынуждена отвечать: «Конечно! Конечно!». Вот на этом «конечно» он меня и половил. И кончил тем, что он продумал темы диссертаций для Котилко и Бахчиевой. Бахчиевой надо дать Латвийскую ССР, а Котилко - Литву, т.к. только там ведутся работы в плане его будущей темы (он даже мыслит найти там для Вас научного руководителя и у него уже есть кандидатура).
Ну, а следствием такого грабежа явилось то, что вместо Литвы мне придется заниматься Эстонией.
Ну, ладно, Вы только не подумайте, что я на Вас в обиде. Конечно, для пользы дела это видимо необходимо. Просто Вы это имейте ввиду и теперь, читая заметки или газеты о Литве, знайте, что это уже Ваша будущая работа. Все что будет зависеть от меня я конечно постараюсь сделать, т.е. подготовить и сдать Вам материалы по Литве в полном порядке, не потеряв ни пяди ее территории.
Да кстати, за шутками забыла сказать Вам главное. Новое направление в работе будет выражаться в том, что мы будем теперь не кураторами по республикам, а ведущими специалистами, а курировать будем отрасли, т.е. надо будет писать полный текст по республике и полностью вести весь промышленный комплекс республики, а отрасли будут как кураторская нагрузка. При этом фактически нагрузка не уменьшается, а увеличивается. Одним словом тренируйтесь там в Армии, готовьтесь к новым боям в науке. Дети грызут гранит науки, я грызу детей, словом все как и должно быть в жизненном круговороте. Леночка и Саша передают Вам большой привет и благодарность за новогодние поздравления.
Из письма от 8 апреля 1975 г. Сейчас начинается новая работа «Анализ сдвигов за пятилетку 1971-1975 гг.», а у меня новая республика, надо все вплоть до фамилий осваивать заново. Я Вам, кажется, уже писала, что Гербов забрал у меня Литву специально для Вас. Последнее время он стал чаще говорить о Вашем возвращении. Вчера было совещание по «анализу сдвигов» и он сказал, что предварительный вариант мы сделаем общими усилиями (просил меня помочь Тане Бахчиевой по Литве), а когда надо будет делать окончательный вариант, то уже возвратится Котилко и он сам все сделает по Литве. Так что будете ехать домой - смотрите на Литву в оба, т.к. это теперь Ваша «вотчина».
Завтра я еду в Госплан с девочками Наташей Орловой и Таней Бахчиевой. Буду знакомить их с сотрудниками нашего подотдела и снова будем выписывать «цифры». Новостей в СОПСе много, только я за занятостью не в курсе всех. Одна из многочисленных это то, что снова в СОПС вернулась Валентина Григорьевна, наша машинистка, правда она работает теперь не у нас, а в другом отделе - у Миролюбовой. Но главное, что одной родной душой в СОПСе стало больше, а это здорово.
В одном из писем Вы написали мне, что не видите даже кандидатской не то, что докторской диссертации. Честно говоря, эта фраза, а вернее Ваше настроение, отразившееся в этой фразе, абсолютно не понравилось. Это на Вас не похоже. Разве один год может так быстро и легко изменить Ваши жизненные планы. Ведь Вам сам бог велел идти в науку. Кому же тогда заниматься наукой, если не таким людям как вы?
Вы меня обидели, ведь я специально для Вас сделала выписки из инструкции ВАКа «О порядке написания и защиты диссертации». У нас сейчас вернулась из Армии большая группа ребят, и они уже включились в работу, определили свои темы. Нет, я просто считаю это неудачной фразой. А мне, вероятно, придется в скором времени выехать на неделю в Эстонию. Надо, наконец, выяснить, что там с приборостроением делается (я скоро с этим приборостроением наживу себе или бессонницу или язву желудка). Впрочем, вы, наверное, в душе решили, что я сама уже превращаюсь в «язву». Возвращайтесь скорее и выручайте меня - не могу же я тянуть сразу две республики.
Рада, что Вам понравился Хлестаков. Играл его один паренек, который только прошлым летом вернулся из Армии. Я его знаю мало, но характерец у него не сахар. Много с ним спорили, но в результате получилось блестяще. Всем очень понравилось, мне тоже (хоть он и попортил мне кровь на репетициях). Ему все время кажется, что он, по меньшей мере, Щепкин или Москвин и его все куда-то заносит. Но результат заставляет меня как режиссера быть объективной - сыграл он хорошо. Вообще концерт прошел, как пишут в газетах, с большим успехом. Сам академик поблагодарил нас с Ларисой Константиновной, а я воспользовалась случаем и выпросила разрешение на расширение сцены. Как видите, меня интересует не только расширение реконструкция машиностроительных заводов.
В общем, мы скоро сможем создать свое прибалтийское творческое объединение или ансамбль. Можно, например, назвать «салданай», что по-литовски значит конфетка. И еще Вам задание - придумайте эмблему сектора Прибалтики.
Недавно наши новые девочки спрашивали, в каких войсках вы служите. Это в связи с введением нового праздника. Они хотели поздравить Вас с праздником. Так что простите, если я возьму на себя смелость и от нашего семейства тоже поздравлю Вас с праздником войск ПВО.
В Москве уже стоит сумасшедшая погода. Примерно около 20 градусов тепла. Ходим и боимся, что того гляди, снег повалит, уж очень ранняя весна.

КОМАНДИРОВКА В РИГУ И ТАЛЛИН июль 1976 г.
Гербов назначил Валерия куратором Латвийской ССР и попросил меня представить его в Латвии. А я должна была приехать в Таллин по своим рабочим делам. Поэтому 22 июля 1976 г. Мы прилетели в Ригу вечером. Гостиницу нам не успели заказать. И мы ночевали на креслах на Рижском аэродроме в аэропорту. Утром мы отправились в Госплан за бронью в гостиницу. Там же заказали обратные билеты Валерию в Москву, а я в Таллин.
Я познакомила его с Морозовым (специалистом по машиностроению) в
Латвии. В Институте Экономики познакомила с Бейлиной, которая (вместе со своим мужем) ввела Валерия в курс дела и объяснила ему скрытую сторону взаимоотношений латышей и русских в Латвии. В ЦСУ мы получили много статистической информации по Латвии ( в сводном отделе).
Потом мы приехали в Латвийский университет (сектор географии), который был головной организацией по моей диссертации. Руководителем там был Пурин. У него в это время вышел учебник по экономической географии Латвии. В связи с этим он стал лауреатом Латвийской ССР. Мы купили 15 роз, приехали к нему, поздравили его и вручили цветы.
Мы поехали в Майери (это часть Юрмалы), где отдыхали Бейлина с мужем. Мы решили искупаться. Валерий вошел в воду в очках и неожиданно очки у него соскочили и упали на дно. Я боялась, что очки занесет песком, потому, что был прибой. Очки были на дне, а вода была на уровне груди. Поэтому я держась за его руку, несколько раз ныряла вниз, чтобы достать очки. В конце концов, мы их достали. Бейлина и ее муж были удивлены, чем мы там занимаемся, т.к. они сидели на берегу на лавочке. А наши манипуляции были достаточно долгие. Валерий даже обгорел, пока стоял не шевелясь. Потом вышли из воды и долго смеялись.
Поездка в Юрмалу очень запомнилась, т.к. видели огромную полосу в несколько десятков километров, усыпанную песком. Юрмала состоит из нескольких дачных поселков, они протягивается вдоль моря на 15-16 км. В поселках у моря много пансионатов и домов отдыха.
Мы с Валерием попросили Морозова из Госплана Латвии сопровождать нас на радиозавод имени Попова, который выпускал электрофоны, радиоприемники, стерео и новую модель видно (магнитофон).
Вечером гуляли по старой Риге. Домский собор был закрыт. В гостинице нас поместили можно сказать «в русский корпус», окна которого выходили в квадратный двор. На дне которого стояли ящики для мусора и с 5 утра туда подходила машина за мусором и грохот металлических ящиков длился часов до 8 утра.
В Таллине выписывала материалы для диссертации. Мне много помогал Лугус. Он некоторые материалы просто отксеривал и передавал мне. Поездка была чисто деловая и довольно насыщенная, т.к. я готовилась к защите диссертации.
ОТДЫХ В ЛИТВЕ НА ХУТОРЕ (конец июля -19 августа1977 г.)
Когда я навещала Валерия в Армии, я познакомилось с Донутой, которая живет на хуторах в Литве, где-то под Аникщяем. В это лето мы решили поехать туда отдыхать. Нас встретили очень хорошо. В эти дни там была настоящая литовская свадьба со всеми национальными особенностями. Мы почти каждый день делали вылазки в Аникщяй (там есть винный завод, костел),   т.к. там Валерий отправлял и получал письма из дома. Один раз мы ездили в Каунас. Мы из Каунаса смогли выехать только очень поздно и приехали в Аникщяй в 24.00. Нам пришлось идти на хутор пешком примерно 10 км. Всю дорогу мы пели патриотические песни и романсы. Распугали привязанных бычков Донуты, которых они потом ходили искать.
29 июля мы ходили за грибами. Набрали много сыроежек (зеленушки) и чернушек. Потом их ели с картошкой и сметаной. Очень много оставили на сковородке. Их потом доел мальчик, живший на хуторе.
Питались по-деревенски просто и вкусно. На завтрак кофе с молоком, творог, деревенский сыр, хлеб (в основном черный). Нам приносили иногда деревенские яйца. Ели также картофель, сало и деревенскую колбасу. На обед ели примерно тоже… Кроме этого собирали малину и ели ее с сахаром.
Нам пообещали принести леску, чтобы удить рыбу. Мы поймали несколько рыбешек, которые нам хозяйка пожарила. Я простудилась из-за долгого стояния в воде. Позже мне удаляли фурункул (в Москве под общим наркозом).
Во время ловли рыбы мы, как истинные рыбаки чуть не поссорились из-за того, кто якобы упустил рыбу (она была  18-25 см).
Я уговорила Валерия купить в Литве очень красивые, дешевые рубашки (с воротником под галстук) по цене 7,40 и 11,50, а также коричневые махровые носки и кеды (за 4,45 руб.). Позже он купил еще 4 рубашки, брюки и летние ботинки. Себе и детям я тоже кое-что купила.
В Литве нам очень понравились литовские сыры (дешевые и очень вкусные, по 1 руб., по 1,20 и по 1,50руб.). Сыр «Рамбинас» бывает также в Москве. Первые два сыра называются «деревенский» и «творожный сыр». Они мягкие и нежные на вкус.
В этом году в Литве были какие-то проблемы с мясом. Редко можно было его встретить. Выручали деревенские колбасы.
Из-за того, что много пили молока, стали ночью постоянно просыпаться. Решили его не много ограничить. Потом перешли с вечернего молока на утренний надой.
Здесь можно также питаться в столовой, но это не много дороже, чем деревенская пища. Часто брали лодку (за 1-1,20 руб. за 3-4 часа). Плавали на острова, чувствовали себя иногда «Робинзонами Крузо».
Часто покупали крыжовник, черную смородину, свежие огурцы. Зелень почти не видели. По-видимому, ее здесь почти не выращивают. В столовой нам особенно не нравились супы - какие-то бесцветные и не вкусные.
Когда дуют ветры, мы кипятим молоко, и добавляем туда масло. Покупали местные печенья, чем-то напоминают Курабье. Плохо только то, что их нельзя долго хранить. Они быстро впитывают влагу и меняют вкус.
11 августа ездили в Вильнюс, были проездом в Укмерге. Там мы купили билеты на обратный путь.
13 августа ходили в ресторан, поели суп, мясо и прочие местные деликатесы.
В Москву приехали 19 августа 1977 г.
НАТАЛЬЯ СТЕНЮШИНА.
Детство. Она жила в нашем доме, в 3-м подъезде (тогда всего было 3 подъезда). Ее отчим был архитектор нашего дома. Мама была преподавательницей в Балетной школе Большого театра. Вскоре у Натальи родился брат Андрей. До 4 класса Наташа училась в 149 школе в нашем классе. После 4 класса ее взяли в Балетное училище.      
Во дворе у всех кроме меня были прозвища. Юрку Кулешова звали Юра Собачий (у него была овчарка). Нашего Юрку звали Юрка Кошачий. Игорешку Смороду звали «Косой», т.к. у него был выбит один глаз. Наташу Стенюшину звали «Крыса». Вовку, у которого отец был адмирал, звали Вовка-дурак. У меня не было прозвища, т.к. оказывается Игорь Сморода сказал, что оторвет голову тому, кто придумает мне прозвище.
Наташку не случайно прозвали «Крысой», потому что она была страшненькая, похожая на крыску, с ужасной сутулостью.
Юность. Наташа хорошо закончила училище, и была взята в Большой театр.
В конце 50-х годов она чуть не рассталась с ГАБом, т.к. ее друг Юрка Лагун оказался осужден за дружбу с Яном Рокотовым. Это все вышло на страницы газет. И Наташу спасла Ольга Лепешинская, которая была парторгом Большого театра. Юрку Лагуна осудили на 7 лет. За это время Наташа вышла замуж за Романа, дирижера сценического оркестра.
Она была исключена из комсомола, переведена в кардобалет. В доме от нее тоже все отвернулись. После суда я единственная, которая пришла к ней домой проведать ее. Ее мама, Алла Александровна, со слезами говорила мне: «Мира, вы единственная, кто поддерживает Наташу в этой ситуации».
Зрелость. После замужества в 70-х годах ее стали выпускать вместе с мужем за границу на гастроли. Большой театр гастролировал в Америке, и она участвовала в этих спектаклях.               
     В конце 70-х годов она часто доставала нам билеты на Генеральные репетиции в Большой театр. Мы в частности там смотрели Генеральную репетицию «Отело». Мы видели также несколько балетных репетиций, когда артисты выступали не только в театральных костюмах, но и в  костюмах.
Роман купил себе и Наташе 2-х комнатную квартиру в доме рядом с Черемушкинским рынком. Потом у нее родилась Катя, которая вскоре переехала к его маме на улицу Горького. Отец у Романа был членом Правительства Бурятии. К этому времени он уже умер, и на улице Горького осталась очень большая квартира, куда бабушка прописала Катю.
Катя училась в какой-то элитной школе, в которой учился внук Брежнева.
В поселке Протвино по Белорусской дороге было создано Садовое товарищество от Большого театра, где Роману выделили участок. Они с Романом построили там дачу.
Отдых в Протвино. В 1978-79 гг. Наталья пригласила меня в Протвино. Мне предстояла операция и я решила на 10 дней, чтобы настроится на операцию, уехать за город.
Мы приехали к ней вместе с Валерием. У нее на даче отдыхала Катя. И мы всей компанией ходили в лес за грибами. Собирали в основном чернушки. Это оказался очень вкусный гриб. Он заменял нам мясо по питательным свойствам.
Возни с этими грибами было много, но вкус был хороший.
Запомнился дикий кот, который сопровождал нас по лесу. Он передвигался в основном по веткам и зорко следил за нашими движениями.
У Наташи на 2-м этаже, где мы поселились, была уникальная библиотека. В ней были полные тексты Стенограмм первых съездов партии. Они были без купюр. Там даже шутили над Лениным.
Валерий с удовольствием читал от туда выдержки и даже сделал выписки, относящиеся к тем политическим деятелям, которые потом были репрессированы.
Свадьба Саши. На Юго-Западе в элитном кооперативном доме жила подруга Натальи певица... Наталья познакомила меня и Сашу с ней и с ее знакомой девочкой ровесницей Саши. Ее звали Ира.               
Мы пришли к ним на масленицу. Саша познакомился с Ирой и они впоследствии поженились.               
Наташа была приглашена на свадьбу, но она не пришла. За суетой дел, мы не дозвонилась ей. После свадьбы молодые уехали отдыхать в Вороново (я им достала туда путевки). А у меня были уже взяты железнодорожные билеты в Литву. Поэтому мы не сразу узнали, что она упала у себя на даче и сломала ногу. Катиного телефона у меня не было, и я узнала об этом только когда она вышла из больницы.
Она на меня очень обиделась и долгое время мы не встречались. Однажды, когда я работала во ВНИИВС, я случайно встретила ее в Столешниковом переулке. Мы с ней поговорили. Я еще раз объяснила ей ситуацию и попросила прощение за то, что не навещала ее в больнице. Мы обменялись телефонами. Я звонила пару раз. Но слышала от нее довольно холодные ответы и перестала звонить.

ТУРИСТИЧЕСКАЯ ПОЕЗДКА В БОЛГАРИЮ (октябрь 1979 г.)
Летом 1979 г. Мне пришлось делать операцию (на груди). Операцию делали под местным наркозом, и когда я сказала хирургу, что собираюсь осенью поехать в Болгарию, он успокоил меня, сказав, что успею поехать и в Болгарию.
В СОПСе я получила туристическую путевку в Болгарию на октябрь месяц. Есть маленький дневник о поездке в Болгарию.
«6 октября приехали в Шереметьево за 55 минут. От памятника Свердлова в Москве автобус повернул в сторону площади Дзержинского, сделал круг вокруг памятника, проехал мимо Большого театра, Госплана СССР и повернул вправо - помчался по улице Горького, по Ленинградскому шоссе, мимо станции метро Сокол и далее до аэропорта Шереметьево.
В Шереметьево сначала ожидали в общем зале на первом этаже. Затем нас пропустили в другую половину зала для таможенного осмотра. Предварительно заполнили декларацию.
В этом зале мы сдали свои декларации, чемоданы и получили посадочное талоны. Затем прошли к будочке, в которой молодой прапорщик-пограничник пропустил нас на 2-ой этаж. Здесь уже считается международная территория. От этой мысли как-то сразу немного холодеет внутри и появляется какое-то странное чувство оторванности от дома.
Я сразу вспомнила, что там внизу в общем зале на нашей земле, я забыла купить анальгин, и вообще вдруг захотелось вернуться туда в общий зал. Спасает то, что едешь не один, а целой группой. Это заставляет держаться рядом, вместе. Здесь как-то иначе понимаешь слова: «Чувство локтя». Посидели немного в зале, затем пошли в кафе, чтобы по чашечке кофе.
Здесь я вдруг поняла, почему за границей русских узнают по очередям. Говорят, что нам свойственно образовывать очереди. Это, скорее всего, происходит от хорошего чувства коллективизма, от желания быть всем вместе.
После кофе я вышла на террасу, с которой открылся вид на аэропорт и летное поле. Недалеко стоял лайнер, и я сделала снимок. Прошлась немного по залу и услышала, как объявили посадку на рейс 308 Москва-София.
Всей группой мы отправились в конец зала, где две девушки проверяли у каждого пассажира сумки. Оставив у нее сумку и фотоаппарат, я прошла через контрольные ворота для проверки наличия металла в одежде. Затем взяла свою сумку и фотоаппарат и пошла по длинному, стеклянному коридору на посадку. Коридор ведет в круглый застекленный зал. Здесь пограничники проверяют посадочные талоны и отрывают контрольную часть талона. Затем к лестнице подходит автобус, который везет всех пассажиров к самолету.
Самолет ИЛ.., но принадлежит болгарской авиакомпании. Ведут его болгарские летчики. Самолет долго выруливал на посадку взлета, медленно разворачивался, а затем выйдя на старт быстро набрал скорость и взмыл вверх. На табло над кабиной пилотов зажегся знак «Просим пристегнуть ремни» (на болгарском, русском и английском языках). По-болгарски это звучало так: «Молим затечнете ремъците».
Самолет быстро набирал высоту. Внизу под крылом мелькнули маленькие дачные домики, большие дома, освещенные выглянувшим солнцем, какая-то линия железной дороги, подмосковные леса и перелески уже тронутые первыми осенними заморозками. Листва в общей массе казалась не столько золотистой сколько буроватой. Через 3-4 минуты город и землю стали затягивать облака, которые казались сначала легкой паутиной, затем напомнили дымок папиросы и вскоре плотной ватой затянули все за окнами. Еще несколько минут, и самолет вырвался из этого облачного плена и вдруг в синеве засияло ослепительное солнце, а внизу раскинулась долина, напоминавшая снежные дали с сугробами.
В начале полета стюардесса разносила конфеты «Коньяк» и пакетики с освежающими салфетками. Через 1 час полета начали подавать завтрак. Две девушки - стюардессы переоделись: на свои зеленые форменные костюмы одна из них надела красный фартук - сарафан, а другая - голубой. Затем они разнесли пластмассовые коробочки с крышкой, на которой выдавлено слово «Балкан». В этих белых коробочках в углублениях лежали: отварное мясо с листьями салата и петрушки, в другом отделении плавленый сырок с тмином, кусочек сливочного масла в фольге, отдельно в углублении два маринованных огурчика и стояла пластмассовая чашечка для кофе или чая. В узеньком отделении в полиэтиленовом пакетике лежала оранжевая бумажная салфетка, пластмассовый нож, вилочка и ложка, пакетики соли, перца, сахара и сухого растворимого молока.
Одна из девушек разнесла на подносе мягкие белые булки. Все принялись за еду. Вскоре появились стюардесса и молодой человек, который катил тележку с различными напитками. Он спрашивал, кому что налить. Там было вино красное сухое, пиво, сок грейпфрута.
Он брал чистый пластмассовый стаканчик, наливал нужный напиток и ловко подавал его пассажиру. Я заказала сок грейпфрута. Когда мы перекусили и допивали свои соки, вновь появилась одна из девушек, которая несла на подносе напитки чая и кофе. Каждый выбирал, что он желает. Я взяла пакетик кофе. Затем появилась другая девушка с горячим чайником, она прошла по салону, разливая в чашечки кипяток. Я растворила кофе, высыпала туда содержимое пакетика, на котором было написано молоко, и получила очень вкусный напиток. Вскоре дежурные прошли по салону и собрали коробочки для завтрака и стаканчики для напитков. Очень хотелось оставить себе на память весь набор или хотя бы пластмассовые ножичек, вилку и ложечку, но брать было неудобно, а спрашивать тоже. Пришлось все вернуть.
Маршрут наш проходит через Брянск, Киев, Кишинев, Бухарест и еще какой-то пункт на границе Румынии и Болгарии, затем София. Полет длится 3 часа, вылетели мы в 13.45. Высота полета 7 тыс.м.
А за окнами сияет солнце, ослепительное солнце, которое кажется еще ярче от белой равнины облаков внизу и ярко голубого неба.
Уже 16.25 полет продолжается. Мы летим в первом салоне. Здесь разместились всего 7-8 человек нашей группы, остальные - болгары, которые возвращаются домой. Все уже немного устали от однообразия полета и начали похаживать из салона в салон с заходом в туалет. Сидящие в первом ряду два болгарина: один - лет 50-55, а другой молодой, лет 30-ти часто встают, курят, подходят к женщинам - болгаркам, которые    сидят    перед    нами.    Постепенно    завязываются    беседы    и знакомства. Во втором ряду сидят две наши девушки, в том же ряду, через проход два болгарина. Один из них купил нашу книгу об исторических памятниках Москвы и спрашивает у наших девчат то, что ему непонятно. Дело кончается обменом адресов. Вот налицо интернационализм!
За окнами пелена облаков, пронизанная солнцем. Видимо мы немного снизились или вошли в полосу облаков, лежащих на нашей высоте. Долго смотреть за окно невозможно - режет глаза от белизны и солнца. Не верится, что где-то там внизу на земле сейчас пасмурно, идет дождь.
Объявили, что самолет пошел на посадку. В Софии пасмурно, но Температура воздуха + 20 градусов. Болгары поэтому поводу дружно закричали «Ура». Мы прилетели в Софию в 17.30 по Московскому времени, а в Софии 16.30, т.е. на 1 час раньше.
Самолет зарулил, и остановился перед аэровокзалом. Возле трапа нас ожидали 2 автобуса. Мы вышли из самолета, и вдруг на балконе аэровокзала я увидела Леонору с букетом роз. Все-таки в душе я не ожидала, что она успеет получить письмо о моем приезде. И теперь это было так радостно и трогательно, что она пришла.
Багаж мы получили очень быстро, а таможенный досмотр нам почти не производили. За нами приехал гид, он сказал что-то таможенникам и они пропустили нас на привокзальную площадь.
Во время полета я написало четверостишие, но не закончила его:
«Лайнер оторвется от аэродрома
Взмоет словно птица в облака
И поймешь внезапно: ты уже не дома -
И от этой мысли на сердце тоска».
Мы приехали в Софию. Нас поселили в центральной гостинице в центре города. Вечером мы пошли в ресторан при гостинице на ужин. В зале вместе с нами ужинали немцы из ФРГ. Мы скромно сели за свой стол. Немцы уже подвыпили, и нашу скромность признали за слабость. Одна из девиц сняла обувь. Она видимо была балериной и, прохаживаясь у нас за спинами, несколько раз кружилась, поднимая ногу над нашими головами. Они танцевали, задевая наши стулья и распевая хором какую-то бравурную песню. Наши ребята начали «заводится» и тогда мы решили встать. Взялись за руки и начали, пританцовывая петь «Катюшу», потом «Подмосковные вечера». Наши официанты стали под певать. Немцы постепенно притихли, а под конец вечера начали подпевать наши песни. Наши официанты были в восторге и принесли за свой счет нам мороженое и ситро.
Осмотрев достопримечательности Софии, мы по Благоевградскому шоссе направились к Родопам (горам). Слева в 15-20 км от Софии находился металлургический комбинат, на горизонте виднелись Родопские горы. Проехали памятник погибшим партизанам из отряда «Чавдар». Едем между гор. Доехали до деревни Чурек. Автобус начал барахлить и шофер остановился в этом селе, чтобы сделать ремонт. Мы вышли из автобуса и нас окружили жители, они приглашали нас в дом, угощали вином и какими-то пресными лепешками. Один старик все говорил, что «русские братушки» нас выручили.
Шофер починил автобус, мы распрощались с жителями и поехали дальше. Поднялись в горы и окунулись в густой туман. Шофер все время сигналил. Наконец, туман рассеялся. Вдоль дороги было много гранитных и мраморных обнажений. Видно было сильную эрозию склонов. Почвы на склонах красно-бурого цвета.
Прибыли в Ботевград, где развивалась электроника. Второго июля здесь отмечали день памяти БотеваА
Сеновалы - родина Тодора Живкова. Здесь находится дом-музей. Это простой двухэтажный домик немного напоминает молдавские дома: внизу кухня, а на верху 1 или 2 большие комнаты, много вытканных болгарских ковриков в основном красного цвета.
В 13.45 прибыли в город Яблоница - здесь мы обедали. Проехали Румяниево и прибыли в Плевенскую околию.
В городе Плевен осмотрели памятники, связанные с русскими войсками, освободившими болгар от османского ига. В 1904 г. здесь был заложен парк Скобелева, площадью 10 га. Здесь много братских могил, панорама Плевенской битвы. В этой войне погибло 31 тысяча русских солдат. Есть памятник Пирогову. Все это засажено розами. Розы - символ пролитой крови. На центральной аллее есть ели, посаженные космонавтами: Терешковой, Береговым, Хруновым, Беляевым, Леоновым и Елисеевым, Руковишниковым.
Здесь имеется могила отца и сына Займовых. Отец был участником освободительного движения против Османского ига. Он был другом Ботева. Сын - генерал Владимир Займов - активный антифашист, создавал в Болгарии антифашистское подполье. Он служил в армии царя Бориса. Был советским разведчиком. В 1942 г. он был убит. Посмертно награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза.




1983 г.
После защиты диссертации в мае 1976 года испортились отношения с Гербовым. Он периодически вызывал меня к себе или собирал производственное совещание в секторе, хвалил всех, включая девочек, которым я помогала писать разделы. И основные обвинения были только в мой адрес (к тому времени Валерий уже работал в другом отделе).
Сразу после защиты диссертации он вызвал меня к себе в кабинет и сказал: «Вот вы защитились и теперь можете уходить в другой институт». Я сказала, что меня моя работа очень нравится. И теперь после защиты я хочу более детально  изучать машиностроение Прибалтики. И уходить из сектора я не хочу. Но он в ответ все-таки сказал: «Ну, вы все-таки подумайте».
Однажды во время совещания, когда Гербов, как всегда,  «соборовал меня», я взглянула на него и увидела глаза охотника, который ждал, что я сейчас заплачу. И тут я поняла, что мне его надо переиграть. Я долго об этом думала, шла домой и думала, что я собиралась на актерский факультет. Неужели я его не переиграю?
На второй день я тщательно оделась. Можно сказать нарядилась. Приколола искусственную розочку, которую мы делали когда-то с Тамарой Алексеевной на курсах, взяла блокнот и карандаш. И пришла на очередное производственное совещание. Гербов, как всегда говорил, как все хорошо научились писать, и потом обращаясь ко мне, начал свое обычное издевательство. Но я, не моргнув глазом, начала все записывать в блокнот. Он растерялся, спросил, что я пишу. Я сказала, что пишу его замечания, чтобы исправить их в своей работе. Он стушевался, запнулся, встал и сказал всем: «Ну, вы работайте».
Вся это обстановка длилась почти пять лет.
Ранней весной 1983 года в Москву приехал Керне из Таллина - бывший директор Института экономики, академик Эстонской ССР. В секторе мы оказались одни. Он стал спрашивать, как дела. Я пожаловалась ему на Гербова. Он сказал: «Тасмира, у Гербова климакс. Не обращай внимание». Он предложил отдохнуть у них в Правительственном пансионате Лохусалу. Я согласилась.
10 мая он позвонил и сказал, что 17 мая есть путевка. Я взяла отпуск и 16 мая была уже в Таллине. Директором института стал мой хороший друг Олев Лугус, а его помощником Теед Раясалу.
16 мая 1983 года я приехала в Таллин. Об этом периоде есть мои воспоминания, которые я передаю дословно.
« 16 мая приехала в Таллин. Утро ясное, солнечное, но холодное. Встретил меня Раясалу. Решили, не задерживаясь, сразу ехать в пансионат. Пансионат находился в бухте Лохусалу. «Салу» - по русски роща, лесок, а «лоху» - низина, углубление. Туда ведет Пальдисское шоссе, очень красивая извилистая дорога, временами идет моря и тогда из окна машины видна синяя, пронзительно синяя, гладь моря. По пути Раясалу предложил посмотреть Кейлаский водопад. Мы поставили машину на стоянке и пешком прошли не много по лесу. Вода сильно упала и обнажила обломки плит и камни. И водопад уже не воспроизводил такого грандиозного впечатления, как тогда осенью, когда мы приезжали на Конференцию. Но все-таки было и теперь очень красиво: шумела вода в реке, зеленел лес первой свежей зеленью, сеяло солнце и всю душу заполняло какое-то радостное ожидание. Вернулись к машине. И снова петляет по лесу шоссе, открывает за каждым поворотом, что-то новое: то красивый коттедж с ухоженной полянкой и маленькой альпийской горкой, то огромный валун, заросший седым мхом и сам, как седая старина, то красивая и удивительно грациозная сосна, застывшая у дороги.
А дорога летит через лес и вдруг выскакивает на просторную площадку и, кажется, замирает ослепленная пронзительной синевой моря и неба и блеском солнца.
Долго стоим молча на высоком обрывистом берегу - здесь выходит глинт: слоистая порода, напоминающая слоеный пирог. Студеный воздух обнимает за плечи, пробирается за воротник и рукава. Я вздрагиваю от холода. Тэет замечает и начинает извиняться, что в северной Эстонии «теперь не такое хорошее время для отдыха, теперь пока еще холодно. У нас вообще, в принципе, холодная страна и люди тоже». Я смеюсь и отвечаю ему, что у них просто чудесная замечательная стран. Тэет плохо говорит по-русски и когда испытывает затруднения, то говорит «в принципе». Это любимое словечко у него, которое он говорит часто и с, видимом, удовольствием. Потом мы проехали еще не много и Тэет, кивнув на право, сказал, что это поворот к дачам Совмина.
Дорога поворачивает, то налево, то на право, но повороты почти не заметны, не бросает, как часто бывает, то к дверце, то к водителю. Тэет ведет машину сосредоточенно, уверенно, хотя у машины ручное управление. У Тэета парализована нога, он ходит с палочкой. Очень мучительно смотреть, как он идет по коридору института или по улице. Он высокий, стройный, лицо очень приятное. Особенно запоминаются глаза темные, очень живые с какой-то веселой искоркой. Но держится он всегда очень сурово, вернее официально. Лугус говорил, что Тэет был когда-то великолепным спортсменом, брал призы в соревнованиях по гребле или в парусном спорте (точно не помню). Потом заболел какой-то болезнью (видимо полиомиелитом) и с тех пор не может передвигаться без палочки. Жена у него тоже очень больная. Олев говорит, что на нем держится вест дом. Я смотрю на него и удивляюсь его мужеству. Не всякий выстоял бы от такого удара судьбы.
Вдруг Тэет прерывает молчание и говорит, была ли я у морской нимфы. «Сейчас мы в принципе можем навестить ее. Это место называется Меерипиг». Машина сворачивает вправо и подъезжает к деревенскому дому, покрытому соломой и построенному в старом эстонском стиле. Дом стоит на высоком обрывистом берегу моря. Большая чистая зеленая лужайка кажется подстриженной, но нет, это обычная трава с первыми весенними цветами баранчиками, мать и мачехой. Мы обошли дом. Кафе открывалось только с 14.00, а пока еще не было 12.00. Через застеленную стену видно зал с уютными столиками на 4 человека, на каждом столике в маленькой керамической вазочке ветка зелени. Внутри все отделано деревом и камнем. Очень строго, просто и удивительно уютно. Захотелось действительно войти, сесть и посидеть здесь за чашечкой кофе. Мне показалось, что Тэед тоже подумал об этом и расстроился. Но делать нечего. Вернулись к машине и теперь уже без остановок поехали в пансионат. На каком-то очередном повороте у обочины стояли две легковые машины, одна из них была милицейская.
Третью машину я сразу даже не заметила, а Тэет, не поворачивая головы, тихо сказал: «Жигули разбились сильно». И тогда я увидела, что в канаве лежит перевернутая кверху колесами машина. Видно были только колеса. «Почему вы решили, что это «Жигули»?» - спросила я. «Я заметил задние фары» - ответил он.
Мне стало совестно, что я не знаю таких мелочей. Нет, все-таки как долго не занимайся машиностроением, какого специалиста не корчи из себя, а любой мужик в элементарных железках тебя переплюнет.
Доехали до пансионата, долго кружили по дорожкам и, наконец, выехали на площадку для стоянки машин возле какого-то корпуса. Вышли и решили искать главный корпус пешком.
Мимо проходила молодая женщина. Раясалу спросил у нее, и оказалось, что она и есть дежурный администратор. Она взяла ключи и пошла, показать мне комнату. Это был 108 номер. Номера здесь состоят из общей прихожей, туалета и ванной и двух отдельных комнат на 2-х человек каждая. В 108 комнате блок «В» был уже занят. Мне предоставили блок «А». Пока Тэет разговаривал с администратором (по-эстонски) к нам подошла еще одна женщина и сказала, что для меня приготовили другой номер (115), который до 1 июня будет свободен. Мы прошли в номер, посмотрели его, и администратор отдала мне ключи. Тэет пошел к машине, чтобы подвезти мне вещи поближе к корпусу. Я ждала его на скамейке, подставив лицо солнцу. Он вышел из машины и сказал, что если будет такое солнце, то, в принципе, можно загореть.
Тэет уехал, а я пошла в комнату, распаковала вещи, оделась по теплее, и пошла к морю. Светило ослепительное солнце и дул прямо-таки ледяной ветер.
Бухта Лохусалу представляет собой песчаную подкову. Пляж узкий и сразу начинается сосновый бор. На западной оконечности «подковы» находится пристань Лохусалу, которая принадлежит колхозу им. Кирова. Там есть причал, у которого швартуются маленькие рыбацкие суденышки. Если идти от западного мыса до восточного по берегу, то это будет не меньше 6-8 км.
Пляж, в оба конца, был совершенно безлюдный, ни одной живой души не было. Я смотрела в море, слушала крики чаек. Недалеко от нашего пляжа в западном направлении в море уходила группа больших и малых валунов. Вдруг среди них я увидела что-то белое, крупнее чаек, сидящих на воде. Прошла немного по берегу, чтобы лучше рассмотреть. Оказалось, что это два лебедя. Это было удивительное зрелище: под голубым небом, на фоне синего-синего моря между валунами грациозно плавали изумительно белые стройные лебеди.
Приближалось время обеда, надо было возвращаться в пансионат. Я шла через сосновый бор к зданию пансионата. Душа у меня ликовала от того, что вокруг были покой, тишина, безлюдье, то, о чем я мечтала, и, главное почти абсолютно никто не знает - где я. С этими блаженными мыслями я вышла на главную аллею, ведущую к центральному входу, и вдруг ... носом к носу столкнулась с начальником отдела тяжелой промышленности Госплана ЭССР т. Йостом. Для него эта встреча оказалось видимо такой же неожиданной. Он остановился, как будто споткнулся, ошалело вытаращился на меня, потом приподнял поспешно шляпу и начал хватать ртом воздух, что видимо должно было означать «здравствуйте».
Мое положение было еще хуже, т.к. я при всем своем желании ничего не могла сделать со своим лицом, которое имело выражение воришки, застигнутого на месте преступления.
Несколько секунд мы молча смотрели друг, на друга беззвучно шевеля губами. Потом я, идиотски улыбаясь, сказала самую гениальную, с моей точки зрения, глупость, которую можно было сказать в этом случае. «Здравствуйте, и вы здесь?». Из чего можно было заключить, что его появление здесь гораздо невероятнее, чем мое. Глупость всегда обезоруживает и, видимо, поэтому он, вдруг оправдываясь, стал объяснять, что он не отдыхает, а просто приехал проведать жену, которая находится здесь на «реабилитации» (долечивании) после болезни. Чтобы что-то сказать, я вдруг стала говорить о том, что как раз хотела зайти к нему в Госплан, чтобы узнать потребность республики в металлах. Этот разговор был ему явно не по душе, и он как-то жалобно посмотрел в спину своей жене, идущей впереди. В это время мы дошли до моего коридора и я поспешно сказала: «Всего доброго» и быстро пошла к себе в номер.
Я пишу о встрече с Йостом потому, что однажды он сопровождал меня в поездке по северной Эстонии. Зампред Госплана ЭССР Таммевяли просил его показать мне всю северную историю, все, что я потребую. Вместе с нами поехала сотрудница Йоста русская женщина Лариса. Мы побывали в сланцевом бассейне, Нарве, Йыхве, Силламяэ (закрытый город), в Раквере и Пюсси. И заезжали на озера в пансионат Совмина. Когда мы туда поехали, Лариса рассказала мне смешной случай. Они приехали туда большой группой, отмечая какой-то юбилей. К вечеру мужчина решили искупаться в озере, забежали в воду, поплавали и стояли в воде голые, разговаривая между собой. В это время один из них дико закричал. Оказалось, что щука схватила его за так называемое причинное место. Зубы у нее были острые, и пришлось его вытаскивать на руках на берег. Прибежали врачи и осторожно освободили его, вызвали скорую помощь и отправили в Таллинскую больницу. Она рассказывала это так смешно и весело, что, закрываясь от Йоста, мы хохотали на заднем сидении до упада.
17 мая. Вчера легла спать еще засветло. Кстати, солнце здесь светит до 21.00, темнеет очень поздно. Я легла часов в 10 вечера и сразу уснула как убитая. Проснулась в 8.30 . Еле успела собраться на завтрак. Завтрак здесь с 9.00 до 10.30. Потом столовая закрывается до обеда. Вошла в столовую - никого. Затем пришли несколько женщин и прошли в отдельный зал. Они находятся здесь на долечивании и потому питаться по путевке. Для всех остальных - самообслуживание. Кормят хорошо и сравнительно дешево.
После завтрака пошла по берегу в сторону восточной оконечности «подковы». На прибрежном песке как и вчера никаких следов кроме больших мужских (видимо от солдатских сапог). И рядом крупные собачьи следы. Я думаю, что утром проходит пограничный наряд с собакой.
Ушла по берегу далеко километра на 3 от своего пляжа. Вдруг на берегу я увидела на песке какие-то яркие пятна: оранжевые, белые, синие, желтые. Подошла ближе, поковыряла ногой, присела, стала распутывать этот странный клубок. Оказались это какие-то очень странные яркие синтетические сети. Раньше я никогда таких не видела. Я присела кое-как отпутала большой моток и положила в сумку. Сети были перепутаны и
порваны. Видимо их выбросило морем на песок. Я решила, что завтра приду сюда с ножницами и отрежу побольше. Может на что-то пригодятся. С этими блаженными намерениями ушла.
Однажды я пришла обедать позже обычного. В столовой почти никого не было. Уборщица с мокрой тряпкой протирала пол. Я получила обед и села за стол. Следом за мной получал обед седовласый мужчина с очень знакомым лицом. Поскольку пол в столовой был мокрый, он не стал проходить далеко и попросил разрешения сесть за мой стол.
Когда он получал обед, женщины с ним приветливо поздоровались: «Тере! Тере!» (по эстонски здравствуйте). Мы сидели за одним столом, и я мучительно вспоминала, откуда я его знаю. В это время официантка принесла ему какое-то блюдо. И стала говорить по эстонски, называя его, Густав. И тут я поняла, что это был Густав Эрнисакс - знаменитый дирижер сводного хора Эстонии. Афиши с выступлениями этого хора часто встречались в городе. Жил он недалеко от Лохусалу в деревне Хеликюла. И приходил сюда обедать.
Потом я познакомилась с группой женщин, которые проходили реабилитацию после болезни. Мы ходили в деревню Хеликюла и мне показали дачу Густава Эрнисакса. Это была двух этажная дача. Возле нее лежало несколько огромных валунов, и находилась маленькая альпийская горка с первыми весенними цветами.
ХЕЛИКЮЛА
Хеликюла - звуков деревня,
Сосны словно виолончели.
 Хеликюла - оркестр древний,
Ветры в соснах поют свирелью...
 И морской прибой, узнаете?
И пронзительны чаек крики,
И    звенит    на    высокой    ноте
 Сердце, словно струна и скрипки.
                XXX
Пронзительно плачут чайки,
И    волны    -    литавры    стонут.
А сердце рвется на части,
Как будто на скрипки струны.
И сосны - виолончели
Гудят на ветру печально...
И эта симфония моря,
Как сказка - необычайна.
                XXX
Лохусалу    -    маленькая    бухта
 На морском эстонском берегу
Только чайки стонут рано утром,
 Да сосна бормочет на ветру
Лохусалу     -     берега     подкова
Брошена на счастье невзначай.
Если я сюда приеду снова,
 Ты меня вот также повстречай
Обними за плечи тишиною,
Ароматом сосен напои...
Буду   слушать   пенного прибоя   
Песни бесконечные твои.
18 мая. Рано утром автобусом 7.10 уехала в Таллин. Вообще-то я собиралась уехать после завтрака часов в 10, но в 5 часов утра в абсолютной тишине я услышала (или мне показалось), что по полу, а может по кровати бежит мышь (а может крыса!). Я сквозь сон хотела заорать, но не смогла и в холодном поту проснулась. Вскочила ногами на кровать, включила свет и начала топать ногой и взвизгивать (зажав рот рукой): «Кышь, кышь!». Смотрю по сторонам, а сама думаю, что если она действительно появится, то я заору на весь пансионат. В общем, я простояла и протопала так около часа. Замерзла, завернулась в одеяло и так и топталась на кровати. Потом, не спускаясь на пол (по стулу и тумбочке) дотянулась до шкафа, достала одежду, кое-как оделась и топая (чтобы окончательно запугать мышь) вышла в коридор. Все двери пансионата были еще заперты. Я поискала на соседних комнатах табличку «Дежурная», но такой нигде не было. Возвращаться в номер было жутко.
Села в холле в кресло и пригорюнилась. Что делать? Бежать из пансионата глупо и стыдно, оставаться - страшно.
Далее дневник не вела, так как много сил потратила на откапывание финской сети.
31 мая 1974 г. Вот и кончился мой кратковременный отдых. Сегодня утром приехал Раясалу, чтобы увезти меня в Таллин. День сегодня чудесный, теплый. Кажется, наконец-то пришло тепло. И вот надо уезжать. Погрузили вещи в машину и ...
Утром я должна была освободить комнату. Вернее я должна была уехать вчера, но администратор оказалось очень любезной женщиной, и разрешила переночевать. Дело в том, что в воскресенье за мной не могли прислать машину.
Итак, утром, после завтрака я переоделась для дороги и стала переносить в холл свои вещи. В холле сидели как всегда несколько мужчин и среди них эстонец, которого мы с Любой (врач находившаяся на реабилитации в пансионате) окрестили «рыбак». Он видел как я таскаю сумки и даже не предложил помочь. Потом, когда все мужчины разбрелись, а я притащила последние вещи и уселась в кресло, чтобы передохнуть, он, как ни в чем не бывало, подошел ко мне и, глядя на меня своими круглыми рыбьими глазами, невинно спросил: «Что уже уезжаете?». Нет, глупость поистине обезоруживает!!! «Да, уже уезжаю», - сказала я, а сама подумала: «Глаза бы мои тебя не видели». Вдруг он вынул из кармана свою визитную карточку и, подавая, мне сказал: «Я думаю, что Вы прочтете по-эстонски № моего телефона?». «Да, конечно, номера телефонов я умею читать по-эстонски». «Где Вы остановитесь в Таллине?» - «Я еще не знаю» - уверенно соврала я, т.к. знала, что мне забронирован номер в гостинице «Виру». «И вообще я видимо завтра уеду в Москву» - добавила я. Нет, какой нахал, не предложить элементарную помощь и еще надеяться, что я ему буду звонить. У меня в душе кипела такая ярость, что я боялась, что она выплеснется наружу. Ладно, черт с ним, пусть надеется, кретин!



ДАЧА В РЯЗАНОВКЕ (конец 80-х гг.)
Мама Валерия работала в Госгорхимпроекте. Она помогла Лене устроиться туда художником. В это время Госгорхимпроекту был выделен участок земли под садовое товарищество. Лене тоже выделили участок. Это были бывшие торфяные разработки в районе поселка Рязановка на юго-восточной оконечности Московской области. Туда было очень трудно добираться. Поэтому первое время мы ездили все вместе на автобусе от института. Потом стали ездить самостоятельно.
Это нужно было от Электрозаводской 2 часа ехать в Шатурский район, пересаживаться на узкоколейку, которая шла вдоль границы Московской области на юго-восток. Электричка шла очень долго. От Рязановке нужно было еще идти 4 км по болотам. Если выезжал в 6 часов утра из Москвы, то приезжал на дачу только к двум часам дня.
Обратный автобус в Москву уходил в 16.00. Это был единственный автобус на Москву. Больше никак нельзя было уехать. Поэтому чистого времени для работы на участке оставалось около часа.
Поэтому мы обычно брали отпуск. Ставили на моем участке палатку и осваивали одновременно два участка. Нам удалось посадить облепиху, смородину (черную и красную), крыжовник и малину. Мы построили два домика-сарая (с окнами, дверьми), покрыли рубероидом. Позже привезли туда часть мебели, инструменты.
Готовить там было очень сложно. На земле разводить костер было нельзя. У нас был небольшой кусок железа, на который мы ставили спиртовку. И на ней готовили пищу. Самое трудное было отсутствие питьевой воды. Мама Валерия и мои дети привозили нам воду в канистрах.
Прожив несколько недель вдали от цивилизации, загорелые, похожие на негров, в крайнем случае, на метисов, мы решили сходить в деревню за водой и продуктами. Деревня была в 3-х км от участков. Наше появление в деревни вызвало переполох. С криками: «К нам пришли погорельцы!». Местное население в лице бабушек бросились нам помогать, как будто мы действительно погорельцы. Нам несли огурцы, помидоры, зелень. Наш рассказ о том, как мы живем в палатках, произвел очень сильное впечатление. Нам помогли найти магазин, купить все необходимое (хлеб, крупы, макароны и т.п.).
Бабушки рассказали нам, что когда-то в тех местах, откуда мы пришли, они работали на торфоразработках. Это их так умилило, что они готовы были отдать последнее. Нам да малосольные огурцы в дорогу. И проводили нас до околицы.
Мы пришли на участок уже вечером, уставшие, нагруженные и довольные. Было очень приятно, что простые деревенские женщины оказались такими отзывчивыми и добрыми.
Все время мы ходили в коротких шортах и в майках, но когда выходили за участок я, приличия ради, повязывала на бедра (вместо юбки) занавеску из марли.
Накопленный опыт помог нам в дальнейшем при освоении нового участка, полученного от СОПСа в Красной поляне (под Лобней) - в 1988 г.
Уезжали мы из Рязановки с приключениями на Запарожце Веры Сергеевны, загрузив его так, что смотреть на него было больно от жалости. По средине дороги Запорожец начал барахлить, а потом сломался. С начало нас взяли на буксир два молодых деревенских парня, которые ехали на грузовике в поисках водки. Они летели от одного до другого населенного пункта, забыв, что на веревке был привязан Запорожец. По дороге нас мотало из стороны в сторону. Было ощущение, что это наша последняя поездка в жизни.
В конце концов, мужики купили водку в одном из населенных пунктов. Они отвязали нас и поехали в обратном направлении.
Потом появилась военная машина. Мы проголосовали. Нас привязали и потащили в сторону Москвы. До Москвы оставалось еще 50 км, но здесь была развилка и машина должна была ехать в другую сторону. Мы остановились на стоянке вдоль шоссе. Нам повезло. Остановился трейлер, который ехал в Москву. Мы расспросили шофера, и оказалось, что он едет на 5-тую Парковую улицу.
Он нас привязал и осторожно повез по шоссе. На выезде на окружную мы отвязались, а он и не почувствовал... Мы ехали вниз на встречу идущему транспорту. Вера ничего не могла сделать с машиной. Какого же было наше удивление, когда этот парень, увидев, что мы отвязались, осторожно съехал за нами вниз, привязал вновь машину, и мы выехали на окружную дорогу. Это было сплошное везение. А вернее сказать господь бог нас хранил.
Этот парень довез нас до наших гаражей, попрощался и поехал по делам. Вера Сергеевна вынуждена было до утра оставить машину во дворе. Утром за ней пришел эвакуатор.
Я потом ездила несколько раз туда за своими кустарниками. Привезла знаменитую черную смородину, которую мне привез когда-то Игорь Сморода с Украины. Этот куст живет и плодоносит до сих пор.
Позже Лены пыталась продать этот участок. Его купили, но денег мы так  и  не   получили.   Лена   получила  только  тот  взнос,   который   она заплатила, но деньги тогда быстро обесценивались. И она фактически ничего не получила.
Несмотря на трудности, воспоминания о Рязановке остались мажорные.
Однажды мы ехали туда с Валерием своим ходом и взяли с собой 5 кг гвоздей. Это был ужас! Нести было страшно тяжело. Мы ставили один рюкзак на землю, а один из них брали за лямки и тащили его метров на 50 вперед, потом возвращались и брали также следующий рюкзак. Это как говориться был кошмарный ужас, а не дорога. Но потом мы вспоминали это со смехом..
Однажды соседний участок купил один строитель, который привез на участок целую машину рам со стеклами. Из этих рам и дверей он построил довольно быстро дом. Выглядел он оригинально. Весь сверкал на солнце, так как был прозрачный. Он привез туда жену. Маленькую полную женщину и ждал от нее похвалы.
Она вошла в этот дом и истошно заорала: «Ты что сделал мне здесь аквариум? Я даже переодеться не могу». Он разозлился и все сломал. Но после этого он заставил свою жену снять с участка весь дерн квадратами и сложить его столбиками. Женщина была вся белая, но к вечеру она была красная как рак, т.к. работала на участке в купальнике. На нее потом было жалко смотреть.
Интересно было наблюдать за Тамарой Алексеевной. Она у себя в Госгорхимпроекте проработала около 40 лет, всех знала, и все ее приглашали на даче к себе. Однажды мы с Валерием пошли ее искать. Нашли ее на участке, где хозяин сидя на крыше, забивал последний гвоздь. Тамара Алексеевна, у которой на участке стояла только палатка, начала давать хозяину советы, как ему надо строить. Со стороны это выглядело забавно.
Мы были рады приезду всех знакомых и родственников, когда жили в палатке. Однажды к Валерию приехала мама со своими друзьям (бывший военный с супругой), с которыми она познакомилась в доме отдыха. Они быстро помогли Валерию накрыть крышу из подручного материала. После их отъезда Валерий залез на крышу и с моей помощью стал покрывать ее рубероидом. Когда он все покрыл, то выяснилось, что он сам не может от туда слезть, не порвав рубероид. Перед этим «великие строители пирамид» поссорились, и я обиженная ушла к себе на участок. Он лежал на горячем рубероиде и звал меня. Пришлось его выручать. Принести лестницу...

Когда мы начали строить сарай у меня на участке, то у нас не было лестниц. Все приходилось делать, удерживая руками и подручными средствами. Мы решили положить перекладину на высоте 2,5 метра с одного столба на другой. Валерий попросил меня длинной жердочкой поддержать в, середине перекладину, которую он пытался закрепить со одного конца столба, перекинув на другой столб. Мне почему-то было удобно держать перекладину, стоя под ней. А он просил отойти не много в сторону, я не послушалась и эта перекладина шарахнула меня по голове.
Как-то мы приехали на поезде в Рязановку очень поздно. Был туман и мы пошли по знакомой тропинке, стараясь ни куда не сворачивать. Сзади пристроились две или три пары, предварительно спросив нас куда мы идем. Мы сказали, что идем на садовые участки. Быстро темнело, туман сгущался. Дороги практически не было видно. На повороте мы обернулись
и увидели множество фонариков. За нами шло человек около 100, ступая след в след. Последние все время кричали: «А впереди дорогу знают?». Я чувствовала, что если я не вспомню дорогу, то меня убьют как Сусанина в лесу.
Я шла по наитию. На каком-то повороте, глядя вверх, я увидела две верхушки ели и рядом верхушку березы. И я поняла, что иду правильно. Когда мы пришли к нашему участку, мимо нас прошла вся эта колонна. И все благодарили меня.
 Мы находились так далеко на краю Московской области, что я когда я заказала машину для перевозки мебели, шофер отказался ехать и сказал, что это слишком далеко. Хотя эта контора работала по всей Московской области. Ответ был довольно хамский, и со злости позвонила в Моссовет. Я добилась, чтобы меня соединили с человеком, который занимался садовыми участками. Я ему рассказала всю историю с отказом машины. Я рассказала ему, что мы тратим 5-7 часов в дороге, чтобы добраться до садового участка. Он страшно удивился тому, что участки находятся так далеко. Я ему сказала, что это вы выделяли нам эти участки. И теперь ни одна машина туда не идет. Он не много ошалел от моего напора и сказал, что обязательно поможет мне получит машину. Дал мне телефон директора по перевозкам и сам тоже стал звонить туда. Поэтому на второй день к нам подошла машина с двумя шоферами. Один запасной. Они все погрузили, были очень вежливы. И мы поехали на дачу.

ЛУТУГИНО ВОРОШИЛОВОГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ (авг. 1985г.)
20 августа 1985 г. мы приехали в Лутугинский район Ворошиловоградской области УССР. И остановились в поселке Врубовка у Клавы и Юрия. Доехали благополучно. В купе были еще две женщины с маленьким мальчиком.
В Ворошиловограде нас встретили на машине и сразу повезли на рынок, где купили много дынь и арбузов. Затем заехали в булочную, где купили много очень вкусных вещей (4 вида белого хлеба, печенье курабье, пряники). Через 1,5 часа мы были на месте.
Я вспомнила, что последний раз была здесь с Леной 28 июня 1983 г. У меня даже сохранился маленький фрагмент тех воспоминаний.

«Вчера днем приехали в Ворошиловоград. Встречали нас Клава и Андрей Григорьевич (ее родственник). У него старая марка «Победы». Погрузили свои пожитки и поехали на Врубовку. Погода жаркая. После холодов в Москве не верится, что здесь устойчивое тепло. Мы в чулках, теплых юбках и свитерах (Елена в джинсах). В общем совсем запарились. Заехали на Белореченскую шахту за Юрой. Приехали в поселок. Тишина. Та же кухонька, тот же двор. Но что-то изменилось. Сначала не сразу поняла, потом сообразила, что двор перед кухней зацементирован, а в огороде не достает двух деревьев: вишенки и старой яблони. Накрыли стол, пообедали (вернее объелись!). Потом Андрей Григорьевич собрался домой...». Так начался тогда наш отдых в 1983 г.
В этот раз я обратила внимание на то, что расширилась кухня, при ней построили новую комнату, в которой после смены отдыхал Юра. После нашего приезда прошел первый за этот месяц дождь. Стало свежо и прохладно.
Я все-таки здесь была много раз, а Валерий первый. Поэтому интересны его впечатления, которые он описал в своем письме домой.   
«Это рабочий поселок, у каждой семьи участок (примерно 6 соток) и различные каменные постройки (дом, кухня и т.п.). Нам выделили две большие комнаты с обстановкой городского типа (2 дивана, пол и стены в коврах, телевизор, 4 кресла, стулья и красивый полированный стол, тумбочка, 2 шкафа с зеркалами). Здесь же находится умывальник...
Комната обставлена по городскому, а выйдешь на улицу как будто на даче. В доме есть электричество, телевизор.
В первый день (20 августа 1985 г.) мы сразу приняли горячий душ. Затем отметили приезд (курица, картофель, огурцы, помидоры, красная рыба, арбузы, дыни и т.п.). Хозяин (Юрий) сегодня работает. Хозяйка (Клава) была дома, т.к. ее родственники помогали им покрывать шифером крышу.
Здесь очень общительные люди, легко сходятся со всеми. Не успели мы 'приехать, как нам стали нести со всех дворов яблоки, груши. Сообщили, что рядом собираются пилить могучую грушу. Просили ее оборвать для себя. 21 августа мы собрали 5 ведер груш.. Сейчас сижу их чищу (и ем) для варенья, которое повезем в Москву. ...Все время проводим на свежем воздухе. Хожу в тренировочных брюках или плавках.
На обед ели очень вкусные свежие щи и кролика. Целый день ели груши, очень вкусные. Попробовали дыню (почему-то розовая), так груши не хуже, хотя форма у них какая-то чудоковатая.
Мне почему-то стало жаль грушу, которую хотят спилить. У основания она в диаметре 45 см. Видно очень старая и высокая. Им трудно собирать с нее плоды. Много фруктов просто пропадает....
Здесь хозяева выписывают много журналов («Работница», «Крестьянка», «Юность», «Роман-газета» и др.).
27 августа ездили на автобусе в районный центр Лутугино (звонили домой и отправляли письма).
Каждый день едим свежие щи, творог, молоко, дыни, арбузы, груши, сливы, мясо, огурцы, помидоры, шпикачики, камбалу. До 13.00 загораем на солнце или собираем фрукты. Затем больше находимся в тени.
Вечерами смотрим телевизор. 28 августа поймали украинский канал. В одном из городов на стадионе выступал Валерий Леонтьев. Он бегал по стадиону, резвился как ребенок, забегал к зрителям. Милиция еле сдерживала людей. К нему на поле прорывались женщины и девочки с цветами. Детям он что-то подписывал, а взрослым говорил: «Вы будете петь?». Было очень забавно и непосредственно. (Это было необычного для телевидения того времени -Д.В.). По центральному ТВ это, конечно бы, вырезали....
Здесь живет самый простой кот. Хозяева зовут его Прохор. Они его еще не взяли, т.к. присматриваются к нему. А он делает все, чтобы им понравиться. Не обижается, когда его ругают. Все терпит. Даже веник, которым его шутливо пугают. Он мягко уворачивается, и не отходит, давая понять - «Я все стерплю, только возьмите меня!».
Я за него заступаюсь и подкармливаю, а то все его немного обижают и гоняют. Очень любит ласки. Видимо его в жизни никто никогда не гладил. На нежности реагирует не обычно. Смотрит удивленными глазами, в которых читается: «Что и такое в жизни бывает?».
Вчера вечером приходила соседка и говорила, что Прохор якобы у нее из рук тянул камбалу, и она ему дала этой рыбиной по морде. Я ей сказал, что он здесь тихий, скромный, терпеливо ждет, пока  дадут есть. У него есть поклонница Феня, которая по уши в него влюблена. Это кошка с очень большими, выразительными глазами. При хозяевах он на нее почти не обращает внимания, т.к. они не приветствуют ее приходы. Они считают, что он ее не любит. Я же думаю, что это при хозяевах он с ней строг (т.к. сам еще не пристроился здесь!), а так вечерами он ей симпатизирует. Когда он сыт, то не гоняет ее, а разрешает есть из своей миски. А при хозяевах он шипит на нее и гоняет (явно понарошку!)».
Прохор произвел на нас такое сильное впечатление, что многие годы я в письмах спрашивала о том, как поживает кот. Они его все-таки взяли к себе. И он долго жил у них.
Был еще случай ранее, когда у них жила кошка. И эта кошка родила котят. Клава их утопила и думала, что всех. Оказывается, что одного котенка кошка унесла на крышу, на чердак. И она однажды спустилась по дереву около крыльца вместе с ним. Мы сначала думали, что она поймала крысу. А потом оказалось, что это был котенок. Тогда Клава обругала ее и сказала: «Чей это котенок?». Кошка поняла, рыскнула в малину. Там завязалась небольшая драка. И несколько котов вышли из малины. Кошка прибежала к котенку и сидела около него. Коты по очереди подходили к котенку, нюхали его и отходили. Один из котов подошел, понюхал, лапой поиграл с ним и пошел за дом по двору. Котенок сидел на месте. Этот «ПАПАША» вернулся, подтолкнул котенка и заставил его идти за собой. Отцовство было признано!
Однажды после обеда по поселку пошел слух. Соседки передавали из дома в дом, что появился участковый. У Клавы в кухне стояла на скамейке большая выварка, в которой, по-видимому, был самогон, настоенный на пшенице. Самогон был накрыт множеством тряпок и телогрейкой. Клава, услышав, что приехал участковый, позвала Юру и они начали мотать этот самогон по двору. И начали таскать эту выварку по двору. В конце концов поставили ее на кухню на пол и на телогрейку опрокинули вверх ногами скамейку. Участковый подошел к нашей калитке. Мы поздоровались с ним. Он спросил Клаву, кто мы такие. Она сказала, что это родственники приехали. Он спросил, есть ли у нас паспорта. Мы сказали есть. И он не глядя в наши паспорта, попрощался и пошел дальше по улице. А Юра стоял по средине двора и шепотом спрашивал Клаву: «А причем тут самогон?».

НЕ МНОГО О НАУКЕ (П-я половина 80-х гг.)
В ноябре 1987 г. в Риге была Межреспубликанская конференция «Приморский межотраслевой комплекс республик советской Прибалтики» (24-26 ноября), на которой я хотела выступить о проблеме формирования межреспубликанского комплекса в Прибалтике. Но осложненные отношения с Гербовым не позволили мне участвовать в этой конференции и Гербов, став моим соавтором, сам поехал туда один. На этой конференции стал вопрос о строительстве Новоталлинского порта. Эстонцы хотели построить у себя этот порт, а мы считали, что этот порт должен быть расположен в устье реки Луга (РФ). В конце концов наши протесты ничего не дали и порт был построен недалеко от Таллина, где было намыто более 2-х км грунта. На эту постройку было выделено государственных средств от всех союзных республик, потому, что порт должен был иметь общесоюзное значение. Фактически прибалты, незадолго от своего отделения от Союза, использовали почти 80 % всех инвалютных средств страны, выделенных из средств Минморфлота.
Валерий в это время стал заведующим сектором отдела методологии. Он был близок к руководству института. Выполнял самостоятельно много разных тем. Имел большое влияние на принятие различных решений в СОПСе. Он предложил мне расширить свою научную тематику и стал приглашать к участию в темах, выходящих за рамки моих непосредственных обязанностей. Это привело в дальнейшем к очень интересным многообещающим результатам.
Нам удалось с ним поучаствовать в работе Всесоюзной конференции, посвященной 70-летию Великого Октября, в Таллине «По вопросам комплексного планирования и управления союзных республик и экономических районов. У Валерия были опубликованы и тезисы «О совершенствовании управления крупными экономическими районами», а у меня был доклад о проблемах совершенствования управления в северо¬восточной Эстонии. Здесь речь шла о разумном сочетании добычи сланцев, фосфоритов и соблюдения экологии. Поскольку крупное месторождение фосфоритов в районе Раквере было покрыто слоем дектионемовых сланцев, которые при использовании начинали гореть. Это оказывало негативное влияние на экологию района.
В это время в СОПСе появился новый зампред Курносов A.M., который по характеру был довольно демократичный, и к нему можно было зайти по любому вопросу. Мы предложили ему провести конференцию по проблеме рационального сочетания крупных, средних и малых предприятий в народном хозяйстве регионов (Таллин, сентябрь 1988 г.). Потому, что прибалты одни из первых начали поддерживать малые формы хозяйствования, которые потом стали называться предприятиямми малого бизнеса.
Через Лугуса мы вышли на нового директора Института экономики
Эстонии Отсасона, и он дал добро на проведение конференции. Мы
написали коллективный доклад по методическим аспектам рационального
сочетания крупных, средних и малых предприятий в регионе. Я выступила
с этим докладом.
В эти последние поездки Лугус сказал мне о возможности отделения Прибалтики, обратил внимание на несколько докладов. Дал мне переводчика и дал послушать одну из инициативных групп, которая занималась якобы малыми и средними предприятиями. Он предупредил меня, что региональный хозрасчет у нас в Прибалтике это первая ступенька отделения Прибалтики от Союза.
Примерно в это время он показал мне новую карту Советского Союза, где Прибалтийские республики, Украина, Грузия и республики Средней Азии были выделены в отдельные государства.
Конференция закончилась. У нас были взяты билеты на вечерний поезд в Москву, но с утра пошел частый холодный дождь. Я хотела показать сотрудникам СОПСа Выжгород, но погода этому помешала и мы зашли костел Олевисте. Этот костел был отдан в свое время баптистам. Здесь проходили концерты органа. И надо сказать, что собор редко когда был пустой. В этот раз в соборе был молодежный вечер. Ребята десятиклассники рассказывали по микрофону о том, как они пришли к богу. Мы зашли в костел и остановились в конце зала и стали слушать. Разговор был на эстонском языке. К нам подошел молодой человек, аккуратно одетый, с галстуком, который спросил нас, на каком языке мы хотели услышать проповедь и выступления. Мы сказали на русском. Он сказал нам, что у них есть на английском, французском, немецком и русском языках. Он выдал нам микрофоны и мы слушали все выступления на русском языке.
Лук мне рассказывал, что баптистов в Эстонии очень много. Все они собирались в разных отдельных комнатах и районах и знать, что там происходит было очень трудно. Поэтому сотрудники КГБ Эстонии добились, чтобы им выделили отдельный костел. Выбор пал на костел Олевисте.
Школьники рассказывали о том, как они пришли к богу, и священник подводил как бы итоги их рассказов и дарил им подарки. Я об этом сказала Ольге Шаховой и Ульяновой, которые были у нас в партбюро СОПСа, что работать с молодежью нужно именно так. Сказала им: «Поучитесь этому!».
Участие в этих темах помогло мне легко войти в тематику отдела Валерия, в котором появились научные темы, связанные с изучением регионального хозрасчета. Мы наше новое сотрудничество, не связанное напрямую с Прибалтикой стали с этого момента оформлять в виде публикаций. Например, в 1988 г. В сборнике «Формирование регионального хозяйственного механизма», выпущенного в СОПСе мы опубликовали в соавторстве крупную статью на тему «Совершенствование регионального хозяйственно механизма», т.к. этой тематикой стали заниматься все союзные республики страны. И только узкий круг лиц знал, что под этим скрывается на самом деле (развал СССР).
Примерно в это время всем куратором союзных республик было дано задание написать записки в ЦК КПСС о своем отношении к происходящим в стране процессам. Гербов отказался писать записку по Эстонии. И я написала довольно откровенную записку о ситуации, которая складывалась в Эстонской ССР.
В это время Горбачев собирался поехать по Прибалтийским республикам. И я в своей записке подчеркивала те проблемные районы, в которых бы ему надо было бы побывать. Но в Эстонии есть маршрут для высоких лиц из Правительства. И поездка Горбачева была запланирована на этот маршрут. Это было мое самое большое разочарование. Я поняла, что Горбачев ничего не сделает для страны. А ситуация в стране ухудшалась с каждым днем.


ПОЕЗДКА В САРАТОВ (лето 1987 г.)
Летом в 1987 г. мы с В.К. решили поехать в Саратов к его сводному брату. Это было связано с тем, что весной этого же года Саша (по линии ОБХС) проходил курсы повышения квалификации в Саратове и был в гостях у Володи, который приглашал нас приехать к нему в гости.
Мы ехали поездом. Провожала нас Тамара Алексеевна. Встретил нас Володя. Погрузил в машину. Мы проехали через Саратов и по дороге вдоль Волги доехали до поселка Зоналка, где был его дом. Сам он работал в опытном хозяйстве «Волга» главным ветеринаром.
Сначала мы хотели пожить отдельно, чтобы не нагружать хозяев. Они предложили нам дачу, которая находилась в лесу, в низине, недалеко от Волги. Когда мы там обосновались, оказалось, что там полно очень крупных комаров. Вся дача находилась в тени. Солнце туда не проникало.
И комары грызли нас целый день. Мы почувствовали, что не сможем там отдохнуть, хотя там была на втором этаже отдельная кухня, множество комнат и сам дом выглядел для тех времен очень солидно.
Они привезли нас к себе в дом. Мы пожили там неделю. Каждый день Володя отвозил нас на реку. Нам заполнился очень крутой спуск, по которому он спускался на машине до середины берега. Дальше мы шли к Волге пешком. Несколько раз мы ездили на пляж с его маленьким сыном Сережей (7-8 лет), который постоянно находился в воде. Выгнать его из воды было невозможно. Зато у него там появлялся аппетит. Это было важно потому, что дома он почти ничего не ел. На пляже мы устанавливали легкий тент и отдыхали в его тени.
Спуск к Волге мы запомнили на всю жизнь. К пляжу шла узкая извилистая дорога, крутизна которой была примерно 45 градусов.
У Володи за день до нашего приезда украли переднее стекло у машины и все встречные ветки били по ней, а листья летали по салону. На середине крутого спуска была небольшая площадка примерно на полторы машины, а дальше шел еще более крутой спуск. Поэтому Володя доезжал до этой площадки, и делал совершенно не мыслимый разворот. На обратном пути он поднимался, поэтому склону резко в гору. И казалось, что машина еще не много и опрокинется вниз. Этот каскадерский трюк я запомнила на всю жизнь.
Потом Люба (его жена) достала нам путевки в спортивный лагерь, который находился на островах Волги. Нас отвезли туда на катере. Мы договорились, что через пару дней дадим им знать - остаемся ли мы на острове или возвращаемся в Саратов.
Сначала нас поселили в спортивный лагерь рядом с молодежью. В 7 часов утра неожиданно распахнулась дверь, и физрук с микрофоном заорал: «Всем выходить на зарядку!». Мы как не нормальные выскочили раньше всех и только потом сообразили, что к нам это не относится. В последующие дни мы просто вставали чуть раньше и уходили вглубь острова на прогулку, чтобы нас не застали  врасплох.
Кормили там простой пищей, но очень хорошо (крупные котлеты, разнообразные каши, щи, компоты и т.п.).
Потом преподаватели предупредили физрука, что мы гости из Москвы, и он перестал нас терроризировать. Мы гуляли по острову, выходили на противоположный конец к пляжу. Там была территория какой-то другой организации, и стояли катамараны. Мы облюбовали один из них. Кроме того, мы там играли в бильярд.
Каждый день мы плавали вокруг острова. Однажды мы осмелели и поплыли к другому острову, на котором оказался санаторий КГБ. Эту территорию охранял часовой. Часто мы видели там одного и того же отдыхающего, стоявшего посреди пляжа в плавках и поворачивающегося по ходу движения солнца. Выход на этот пляж был запрещен. Поэтому мы на своем катамаране плавали между островами.
Однажды между островами оказалось очень сильное движение воды и нас стало сносить в Волгу на открытое пространство. Было немного страшновато. Но мы нажали на педали и вырвались из этого потока воды.
В это время была очень популярна песня «Ягода малина нас с тобой манила...». Эту песню включали в 7 утра, и она звучала почти до отбоя.
Вечером мы обычно гуляли в лесном массиве, где стоял какой-то ящик, а перед ним скамейки. Позже мы узнали, что в нем вмонтирован большой телевизор. Поэтому вечерами мы смотрели там различные концерты, песенные фестивали (из Сопота), т.е. чувствовали себя цивилизованными, а не одичавшими островными жителями.
На острове мы находились постоянно на солнце. Там дул теплый ветер и мы не чувствовали жары. Поэтому Валерий перегрелся. У него поднялась температура. И нам пришлось возвращаться в поселок Зоналка. А там, в тени, у него все быстро прошло.
Через катер мы передали записку о том, что мы остаемся. А когда у Валерия поднялась температура, мы передали записку, что нам надо возвращаться.
Острова остались у меня как самое интересное впечатление о поездке в Саратов. Потом уже в Москве мы несколько раз обсуждали возможность еще раз поехать в Саратов на острова.
Незадолго до отъезда мы переехали к Володиной маме, которая жила недалеко от набережной Волги в доме очень похожем на современные московские постройки. Мы там приняли у нее душ. Рядом был магазин «Хрусталь», в котором я купила хрустальные подсвечники.
Набережная была засажена большими красивыми деревьями. Мы там гуляли и звонили с речного вокзала в Москву. От нее же мы потом уехали на вокзал.
Не задолго перед отъездом погода стала портиться. Валерий побежал к речному вокзалу, чтобы позвонить в Москву. В это время начался такой ураган, что гигантские деревья на набережной ломались и падали как спички.
Уезжали мы в такую же грозовую погоду. Трамваи не ходили. Были оборваны провода у троллейбусов и трамваев. Нам пришлось идти пешком до железнодорожного вокзала. Вода была почти до колен. В поезде нам пришлось поменять полностью одежду. В Москву мы приехали отдохнувшие и довольные, несмотря на эти приключения.
Володя потом приезжал в Москву и останавливался у меня. Мы вместе гуляли по Москве. Кто-то из его друзей приезжал с доберманом (на выставку), и останавливался у Лены. Так что связи с Саратовом у нас получились долгосрочные.
Позже их экспериментальное хозяйство развалилось, и было продано. Он переквалифицировался и стал лечить собак. Делает уникальные операции. В Интернете о нем пишут только хвалебные отзывы.
Перед отъездом из Саратова мы оставили Сереже подарки. Позже мы получили от него письмо. Он писал, что на него очень сильное впечатление оказала поездка по Волге до Астрахани и обратно. Спустя годы он закончил институт, женился. У него родилась дочка. Он устроился работать в банк. Дважды попадал в автомобильные катастрофы. Чудом оставался жить. И неожиданно трагически умер от не выясненной до сих пор причины перед самым Новым годом. Поэтому Володя до сих пор не любит когда его поздравляют на Новый год.


АШХАБАД  (начало 90-х гг.)
У Валерия был заключен договор на выполнение научно-исследовательской темы. Они с Андреем Полыневым пригласили меня в командировку, поскольку я никогда не была в Среднеазиатских республиках. Это был конец лета, но в Ашхабаде жара достигала 40-45 градусов. Поэтому поездка для меня была очень тяжелая, но интересная. Нас возили на знаменитое подземное озеро, к которому спуск был по широкой лестнице, длиной около 100 м. Это были камни, вырубленные из скалы. Наверху этого спуска были какие-то гроздья. Потом нам сказали, что это летучие мыши.
Это было древнее горное озеро, где температура воды была 37-38 градусов. Там было вырублено небольшое плато - глубиной по пояс. Потом глубина увеличивалась и уходила вдаль в следующую пещеру. Там где можно было купаться, вверху были подвешены на проводе несколько лампочек, за которые не разрешалось заплывать.
Во время нашего купания приехала какая-то молодежная компания, среди которых был военный. Он разделся и начал перед девушками нырять в глубину рядом с огромными выступами скал. Было неприятно и страшно на это смотреть.
На глубине было легче переносить жару, поэтому, когда мы поднялись на поверхность и вышли из этой пещеры, то на солнце дышать было совершенно нечем. Вокруг были скалы и пески. Мы ехали в машине в город, и ощущение было, что все тело было намазано вазелином. В гостинице, слава богу, был душ и кондиционер. Что меня поразило в Ашхабаде? Это базар и женщины. Независимо от возраста они были удивительно стройные, грациозные в национальных одеждах, с необыкновенно легкой походкой. Город был очень зеленый. Мы ходили по Ашхабаду, заходя в небольшие магазинчики. Нас поразило то, что в них продавцами работали мужчины. В одном из них я присмотрела папаху. Это была настоящая азиатская папаха. Очень хотелось купить ее, но примерить было неудобно, т.к. все продавцы мужчины смотрели на меня, и я не решилась. Позже долгие годы я вспоминала эту папаху. За то мы купили там настоящий зеленый чай.
Потом мы ходили к дому Правительства. Там были очень красивые фонтаны. Валерий пошел в НИИ сдавать выполненную тему и подписывать акты-приемки, а мы с Андреем гуляли возле этих фонтанов.
Поездку перенесла тяжело. Это были первые случаи моего очень высокого давления. Когда мы пришли в гостиницу, то Андрей признался, что очень волновался за меня на улице, потому, что я была очень красная от повышенного давления. По всему городу через каждые 50-100 м были фонтанчики из трубы, и можно было напиться воды или умыться. Это помогло мне добраться до гостиницы.

ПОЕЗДКА В КИЕВ (1991г.)
В 1991 году Валерия Котилко, Андрея Полынева и меня пригласили участвовать в работе научной конференции в г. Киеве по линии Вольного экономического общества СССР. Мы приехали в Киев на поезде. Ребята остановились в гостинице, поскольку они имели доклады, и гостиница для них была забронирована. Я остановилась в Выжгороде - небольшом городе под Киевом у тети Оли и Феликса Чупырей.
Лена мне дала телефон Юры Дегтярева - друга Саши Литвиненко, который часто приезжал в Москву. Он очень обрадовался моему звонку. К этому времени он ушел из Армии, занялся каким-то бизнесом, и у него была хорошая легковая машина. Поэтому он возил меня по всему городу, показывал различные памятники, парки и красивые улицы. Экскурсия наша затянулась до позднего вечера и он повез меня в Выжгород к Чупырям . Квартира у них была почти под крышей. Мы купили торт, вино. Поднялись к ним на лифте и в это время большая крыса рванула у нас из под ног и прижалась к двери Чупырей. Юра уже нажал кнопку звонка, я повисла с тортом на перекладине лестницы и истошно орала. А Феликс в это время открывал дверь. И когда он открыл дверь, крыса рванула в квартиру. Мы влетели в кухню. Я встала на табуретку. У них была собака, и Феликс вместе с ней гонял по квартире крысу. Дягтерев повалился на стул и хохотал до упада. В конце концов, крысу выгнали. Я познакомила Дегтярева с Феликсом и тетей Олей, немножко успокоилась и мы сели пить чай.
Кира - жена Феликса работала по сменно и в этот день она в ночную была на работе. Я встретилась с ней позже, когда мы пошли к ним на дачу. Дача была расположена на берегу старого русла Днепра и почва была сплошной песок, как будто на пляже. Они выкапывали в этом песке углубления, насыпали грунт и сажали клубнику, землянику. У них рос лимонник, вьющаяся лиана со съедобными фруктами, виноград.
Однажды вечером Кира была в ночной. Мы сидели на кухне с тетей Олей по обе стороны длинного стола - друг против друга и вспоминали разные случаи из нашей общей жизни. Тетя Оля всегда говорила очень быстро и с украинским акцентом. Я тоже говорила довольно быстро. Феликс сидел и старался вклиниться в разговор. Мы, так быстро, перебивая друг друга, говорили, что он мотал головой из стороны в сторону, смотря то на меня, то на тетю Олю, что, в конце концов, наклонился к столу, бухнулся на него и заснул. Ему так и не удалось вклиниться в наши воспоминания: о войне, как мы уехали в эвакуацию в Алма-Ату, а они в Омск. Затем мы вспоминали Львов, Литвиненок. Воспоминаниям не было конца.
Потом мы с Валерием и Полыневым ездили в Ботанический сад. Целый день провели в нем. Там были совершенно необыкновенные растения. Мы даже набрали семена некоторых из них. Ходили по Крещатику, по Андреевскому спуску... от собора. От Андреевского собора вниз шла улица, на которой жил какой-то знаменитый писатель. Мы зашли в дом музей его памяти. На этой улице был ювелирный магазин. Я увидела там браслет с янтарем в виде змейки с янтарной головкой и очень подходящее к нему кольцо. Эти вещи до сих пор хранятся у меня, как последний знак поездки в Киев
Когда мы гуляли по Крещатику, я рассказала ребятам свое впечатление об этой улице 1945 года. Он был весь разрушен, дома были черные от копати, с выбитыми стеклами. Этот Крещатик мне запомнился так сильно, что я прикрывала глаза и вспоминала тот город - 1945 года.
Когда мы уезжали, меня провожал Феликс. Он передал мне свою лесную землянику. Она до сих пор растет у меня на даче, под терном возле очага.

ВСЕСОЮЗНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ПО ТРАНСПОРТУ В 1991 г.
Валерий предложил мне участвовать в работе Всесоюзной конференции, которая была посвящена проблеме управления на транспорте. Она проходила в октябре 1991 года. Мы отправили тезисы в Институт комплексно транспортных проблем (ИКТП). Я направила тезисы по опыту управления транспортным комплексом Эстонии в условиях перехода к рыночным отношениям. К нашему удивлению нам пришло приглашение участвовать в работе конференции, которая проводилась в Подмосковье в Д/О «Лесные дали».
Это было время золотой осени. По ночам лужи покрывались тонким ледком. Трава уже была пожухлая, но золотые осинки и березки красиво отражались в озере. Недалеко от этого санатория располагались народные промыслы, где для участников конференции была устроена очень интересная экскурсия.
В первый день конференции мы обратили внимание на колоритные лица некоторых участников. Один из них сидел с открытым ртом и выпученными глазами. Вид у него был очень странный. Мы решили, что он не очень адекватный человек, производивший впечатление не со всем нормального человека.
Этот парень видимо заметил наши внимательные взгляды и все свободное время старался проводить около нас, заговаривая и рассказывая что-то. В частности, он читал нам огромное количество стихотворений разных авторов. Иногда даже не очень знакомых нам. Потом выяснилось, что он по образованию математик, решает очень сложные задачи в области транспорта. И вообще оказался очень интересным собеседником.
Мы с Валерием выступили на секции, которую возглавлял академик Матросов В.М. «Методы прогнозирования перспективных транспортно-экономических связей в новых условиях хозяйствования». Наши доклады вызвали интерес, поскольку мы единственные кто затронул рыночные вопросы и рассказали об особенностях перехода различных республик на региональный хозрасчет. Это связано было с тем, что в этом году у Валерия в подразделении была плановая тема на эту проблему. В научной среде об этом еще мало знали. А у нас был собран уникальный материал по этой проблеме и мы с ним поделились на конференции.
Вел нашу секцию доктор наук Матросов. Это был довольно пожилой человек, небольшого роста, очень молодящийся, заигрывающий с женщинами и изображающий из себя «этакого бодрячка». Он все время молодецки подергивал плечами. И как все люди маленького роста, он старался держаться так, как будто он был «великаном».
В свободное время мы гуляли по территории, часто вместе с нашим новым знакомым. Надо сказать, что он не отходил от нас ни на минуту, развлекая нас различными историями. Свободное время в доме отдыха не было организовано, поскольку отдыхающие в летний период уехали, а осенний период еще не начался. Кроме пеших прогулок, посещения народных промыслов и бесед друг с другом, заняться было нечем. И несмотря на то, что мы могли там отдохнуть целую неделю, мы довольно скоро уехали в Москву.
РАСШИРЕНИЕ НАУЧНОЙ ТЕМАТИКИ.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО
С начала 90-х годов у Валерия в подразделении стали выполнять заказы Минэкономики по новой рыночной тематике. Когда речь зашла об изучении опыта внедрения регионального хозрасчета, он сразу привлек меня к этой работе. По результатам этих исследований стали выходить научные труды СОПС. В частности, я опубликовала статью «Специфические особенности перехода республик Прибалтики к рыночной экономике», в кн. «Регулирование территориального развития в условиях перехода к рыночной экономике» (М., СОПС, 1991).
Накопилось так много новой информации, что Валерий стал подавать заявки на издание сразу нескольких сборников трудов. Помимо хозрасчетной тематике, появились заказы о поддержке малого бизнеса, об особенностях приватизации в условиях Крайнего Севера.
Мы с Валерием опубликовали статью «Местные органы власти и малый бизнес» в сб. «Малый бизнес и проблемы регионального развития (М., СОПС, 1992). Выпустили коллективную монографию «Приватизация и формирование рыночной инфраструктуры в регионе» (М., СОПСиЭС, 1993), в которой рассматривались факторы, влияющие на приватизацию в условиях Севера, особенности формирования территориальных программ приватизации. Кроме того в этой работе были представлены изменения и дополнения к таким законам, как: «О предприятиях и предпринимательства», «О приватизации государственных и муниципальных предприятий в РСФСР». Мы также по заказу Госкомсевера внесли изменения и дополнения в Государственную программу приватизации государственных и муниципальных предприятий л РФ на 1993-1995 гг.
Вершиной этой многолетней работы было неожиданное для нас и руководства СОПС победа заявки Валерия в конкурсе по проблеме мониторинга предпринимательства в регионах России. По результатам ее у Валерия вместе с Шамхаловым вышла солидная монография в издательстве «Экономика». Кроме того, у нас с ним вышел первый учебник в Университете им. Е.Р. Дашковой «Экономическое прогнозирование (региональный аспект), М.,1994.
В 1993-1994 гг. Я какое-то время исполняла обязанности заведующего отделом «Европейских государств», а с февраля 1994 года я перешла работать во Всесоюзный научно-исследовательский институт внешнеэкономических связей Минэкономики РФ. Заведующим отделом там был бывший сотрудник СОПС Васильев Вячеслав Васильевич.
После напряженной работы в СОПСе и возникших там конфликтов с Гранбергом, я хотела во ВНИИВСе отдохнуть от организационной работы. Хотела просто поработать научным сотрудником, выполняющим отдельные поручения. Но после выполнения первого задания и выступления на одном из ученых советов, меня вновь стали выдвигать на руководящую должность. И, в конце концов, в 1996 г. меня назначили на должность заведующего сектором «Региональных проблем развития внешнеэкономических связей РФ». У меня сложились хорошие отношения с директором института Фаминским.
Это расширило мои возможности участвовать в тематике отдела Валерия в СОПСе. Кроме того, у меня появились новые очень сложные заказы из Минэкономики и Совета Безопасности РФ, которые я не могла только сама одна выполнить. Я стала также активно привлекать Валерия, Лиса, Вишнякову и других к моей тематике.
Позже у нас появились заказы из Совета Безопасности аналогичные темам отдела Валерия. Более того, мы с Валерием иногда выступали на различных конкурсах как конкуренты. Теперь уже было не важно кто победит, т.к. у нас была договоренность привлекать друг друга к работе.
В декабре 1997 г. мы с Валерием участвовали в работе научно-практической конференции по теме «Новые тенденции в политической жизни и экономическая безопасность России». Там у нас был совместный доклад по проблемам интеграции России и Белоруссии. В это время в газетах и журналах началась травля Белоруссии, ряд «демократов» пытались поссорить наши два государства. Мы искали трибуну, чтобы опровергнуть их доводы. Позже Валерий развил эти идеи и вставил их в свою монографию «Региональная экономическая политика».
На этой конференции я случайно столкнулась в споре с братом Чубайса, который, с одной стороны критиковал Правительство РФ, а с другой, начал со мной спорить по поводу того, выгодно ли России, что оборонные предприятия скупаются иностранными компаниями. Он считал, что экономика становится открытой, и ничего плохого в этом нет.
С 1995-1997 годов СОПС стал заключать договора с Советом Безопасности на выполнение тем, связанных с оценкой кризисных ситуаций в регионах и отраслях России. Эта новая работа расширила мои знания о ситуации в стране, поскольку упор делался на кризисные регионы, а я хорошо знала взаимосвязи многих областей друг с другом и с Республиками Прибалтики. По этой тематике был опубликован труд под названием «Оценка потенциальных очагов региональных кризисных ситуаций». (М., СОПСиЭС, 1997).
У меня накопилось очень много материала по тематике СНГ. И Валерий уговорил меня начать писать докторскую диссертацию. Он даже предложил название, содержание и основной элемент новизны. Диссертация должна была называться: «Исследование системы экономической безопасности России и стран СНГ». Мы написали первый вариант работы и подготовили проект автореферата. Я пошла в 1999 г. к Фаминскому и он меня поддержал. Правда, Васильев неожиданно стал оказывать незаметное сопротивление, откладывая постоянно ее обсуждение.

ИНСУЛЬТЫ
К сожалению, работа прервалась из-за моей болезни. В апреле 1999 года у меня произошел первый инсульт (с потерей речи) и Лена уволила меня из ВНИИВС.
Целый месяц я лежала дома. Хотя терапевт Магерко предлагала сразу
лечь в больницу. Ко мне из районной поликлиники приходили делать
уколы. Часть уколов делала Ира Пташкина (дочь брата Юры). Это были
уколы в вены. Она меня очень выручила.
После уколов я решила ложиться в больницу, т.к. речь почти не восстанавливалась. Мне дали направление в больницу бывшего Министерства Среднего машиностроения, которая находилась в районе Химок, за городом. В этой больнице был томограф, редкий тогда медицинский прибор, который определил причину потери речи.
В больницу меня Лена привезла в субботу. Врачей не было. Была дежурная молодая врач, которая сразу назначила мне капельницу кавентона. На второй день к вечеру я стала немного говорить. Лечение продолжалось почти месяц.
После возвращения домой Валерий начал учить меня писать заново. Начинали с букв А, Б. Потом слово БАБА, потом слово Папа и т.д. Я пропускала буквы и путала их местами. Я не различала шипящий буквы. Он занимался со мной счетом. Мы решали простые арифметические задачи. Потом перешли на кроссворды, чтение вслух и так постепенно я начала восстанавливаться.
Я восстановила свободное писание только до переноса слова. Если
был перенос, то я не знала какую следующую букву надо писать. Тогда я
искала слово в тексте. Мы много работали с готовыми текстами. Уходя на
работу, Валерий давал мне домашнее задание: по чистописанию, счету,
чтению вслух и изложению (письменного или устного) прочитанного текста.

Тогда мы еще не ставили задачу вернуться в науку. Лена все время говорила Валерию, что бы он меня не перегружал заданиями.
В это время я порвала все связи с ВНИИВСом и СОПСом.
Неожиданно для нас эти занятия дали постепенно свои результаты. Я смогла выполнять простое обобщение статей и книг, которые приносил Валерий. Он считал, что постепенный возврат к привычной для меня работе поможет мне быстрее восстановиться.
В это время мы загорелись написать или статью или книгу или учебник по истории российского предпринимательства. Такую смелую задачу мы поставили только потому, что нас возмутили статьи и книги, в которых современные авторы холуйски преклонялись перед западом, забывая о нашей богатой истории.
Когда Валерий рассказал декану экономического факультета Российского Православного Университета им. Иоанна Богослова Афанасьеву Эдуарду Владимировичу об этом, то он заинтересовался нашим проектом и предложил написать что-то типа учебника «Основ предпринимательства». Мы закупили огромное количество редкой литературы. Обратили свое внимание не только на историю купеческих фамилий, но и заглянули вглубь веков, прошлись по периодам извращенным в нашей истории (в частности о Павле 1, нэпе и т.п.). Более того, декан уговорил меня начать читать пробный курс лекций по истории предпринимательства для студентов второго курса.
Читать было трудно, потому, что свободная речь еще не вернулась. Мне приходилось писать лекции дословно. При этом я отчеркивала то, что я должна им продиктовать, а соединительные фразы я произносила свободно.
В конце курса я узнала, что есть музей предпринимательства и меценатства. Он был не далеко от метро «Октябрьская». Я решила заключительную лекцию по предпринимательству провести в этом музее. Лекцию должен был вести директор музея. Ребята, особенно мальчишки, начали спорить, что им не нужен никакой музей, что у них нет времени. Я использовала запрещенный прием, сказав, что зачет будет поставлен только тем, кто был в музее.
Мы пришли туда, и началась лекция. Директор читал очень интересно, образно. Показывал различные экспонаты. Ребята сидели настолько тихо, не разговаривая, что директор позже спрашивал меня, что это за студенты. Я сказала, что это Православный университет. Ему очень понравились мои ребята. После лекции ребята попросили разрешение посмотреть весь музей. Все они были в восторге от лекции и от того, что увидели в музее.
Когда я их отпустила, они благодарили меня, особенно мальчишки, которые ранее не хотели туда ходить. Поход в этот музей остался в их памяти надолго. Через три года мои студенты попали к Валерию. Он читал им лекции по прогнозированию на пятом курсе. Когда я однажды зашла за ним в институт, то они все меня узнали, обрадовались.
В конце курса Валерий после экзаменов подарил многим из них наши
книги на память.
Однажды возвращаясь с лекции вечером, я споткнулась около дома и упала лицом об асфальт. Руки у меня были заняты - в одной руке были книги, в другой - продукты. Это падение привело к тому, что у меня произошел перелом носа. Кровь хлестала. Пальто было залито кровью. Какая-то женщина хотела помочь мне, но я просила, чтобы она не подходила ко мне, т.к. я была вся залита кровью.
Я добралась до дома. Я сняла пальто и легла на диван навзничь, обложившись полотенцами, потому что кровь шла не переставая.
Валера позвонила Ирине Пташкиной. Она дала несколько полезных советов. Потом мы попытались вызвать скорую помощь. Особенно помогло вмешательство Лены, т.к. они не хотели ехать к нам.
Мы приехали в районный травматологический пункт. Врач сделал снимок, увидев перелом, сказал: «Срочно в больницу!». Нас с Валерием привезли во вторую градскую больницу. Там мне зашили перелом и отправили к нейрохирургу. В это время к нейрохирургу отправили парня, который дрался на улице. Голова у него была вся забинтована. Я уже немножечко пришла в себя, и увидев этого парня, начала ему с позиции преподавателя объяснять, что ему еще голова понадобиться и не надо подвергать ее такой опасности. Он посмотрел на меня и сказал: «Ты уж бабка молчи!». «Ты где нос разбила?». И тут мы с ним расхохотались так, что нейрохирург вышел из кабинета.
Пока меня осматривал врач, Валерий сидел в коридоре, куда привезли еще одного парня с огромной раной на голове. Его оставили на носилках, и ушли оформлять документы. Оформление затянулось. Парень очнулся слез с каталки и пошел на выход. Потом врачи и медсестры бегали по улице и искали его. Они были удивлены, как можно было с такой раной куда-то уйти.
Осмотр у нейрохирурга, Слава Богу был положительный, ни каких нарушений он не обнаружил. Меня перевязали, и мы в 4 часа ночи вышли из больницы. Валерий поймал машину, и оказалось, что шофер был бывший водителем скорой помощи. Поэтому он довез нас очень быстро.
Нам все-таки удалось выпустить учебник «Основы предпринимательства» (М., Просветитель, 2002). Он был довольно быстро раскуплен в магазинах. Позже за подписью д.э.н. Комарова И. К. в газете «Деловая книга» вышла большая рецензия, с редкими фотографиями. Она до сих пор находится в Интернете. Разделы из этой книги позже мы опубликовали в таких журналах, как: «Предпринимательство», ТЭК, «Обозреватель» и др. Статья о Петре 1 попала в сноски новой энциклопедии о Петре 1. Так мы незаметно для себя стали известными историками предпринимательства в России.
Позже мы узнали, что малыми тиражами вышли книги других авторов на эту тему, но они не пересекались, а дополняли друг друга. Чувстовалось, что многие историки и экономисты загорелись проблемой отечественного предпринимательства. Подавляющее большинство авторов, все-таки пошло по пути описания жизни купечества. Мы же историю предпринимательства описали на фоне российских реформ, начиная с У века и до наших времен.
Через год Валерий воспользовался тем, что он был членом Диссертационного совета Владимирского госуниверситета, и переиздал часть этой книги под названием «Вехи российского предпринимательства».
Ранней весной неожиданно у меня произошел второй инсульт, который отразился на зрении. Часть правого глаза перестала видеть. Врачи сказали, что это связано не со зрением, а с головой. Я лежала в больнице на Ленинском проспекте около месяца. Были капельницы и были уколы. На памяти и на речи это не сказалось. Была только потеря зрения.
 ДАЧА В КРАСНОЙ ПОЛЯНЕ
          С июля 1988 года я официально вступила в садоводческий кооператив «Регион». С начала мы ездили туда от Речного вокзала до Шереметьево-1. Потом пересаживались на автобус, который шел до Красной поляны, а там шли пешком примерно один км.
Это был участок леса, по которому в 1972 г. прошел ураган. Лесники предоставили СОПСу там садовый участок. Я, Вера и наш зам. По хозяйственной части Батырев поехали туда смотреть этот участок. Там все было завалено лесом, трава высотой с человеческий рост. Иван-чай был выше головы. Вера стала на какой-то пень, раскинула руки и сказала: «Какая здесь красота!». У нее с руки слетели золотые часы, и мы их так и не нашли. Так началось освоение этого участка.
Когда мы распределили участки, то мне достался участок, на котором был малинник, большое количество огромных пней, бузина, березки, рябины, осока.
Мы не сразу стали его осваивать. Все началось после того, как мы купили дом. Вера отказалась от своей доли, и мы разделили дом пополам с Сергеем Исаевым.
Два года разобранный дом лежал на участке. Потом друзья Лены предложили собрать каркас дома, т.к. я установила камни для фундамента. Какое-то время этот каркас без пола и потолка стоял неиспользованный нами. Мы в нем хранили доски от дождя.
В одну из поездок я, Вера, Головин и Валерий зайдя на участок и увидев, мешающие нам пни, решили попробовать на их основе сколотить временный сарайчик для хранения привезенных вещей, продуктов и возможна сна. Практически мы его сделали очень быстро. В «Регионе» считается, что это был первый построенный дом.
До этого Лена привезла несколько длинных круглых металлических палок и специальные соединения, которые позволили сделать легкий каркас. Его можно было накрывать тряпками от жары. По силуэту это сооружение выглядело, как домик. Дима Петухов (сосед по  даче) как-то вышел из леса и вдруг увидел наш дом. Он несся к нему с криками: «Вы, что за ночь дом построили?».
Мы с Валерием, как-то, приехали на несколько дней пожить на даче. Когда он увидел, что доски начали портиться (и их начали воровать), то мы решили постепенно начать их забивать на потолок. Так постепенно распиливая широкие, плохо обработанные доски, мы в «черне» покрыли полностью потолок.
Саша вместе с дедом из Лобни начали стелить пол хорошими досками. Так, используя труд знакомых и друзей, мы постепенно начали обустраивать наш дом. Более того, мы с Валерием сделали бетонный бассейн, правда, в котором вода почему-то не хотела долго задерживаться.
Каждый сезон мы начинали с того, что начинали скашивать старую траву. Потом перекапывали участок, одновременно выравнивая его. Много проблем было с полосой земли, где росла осока. Постепенно я посадила черную смородину, которую привезли из Рязановки, крыжовник, клубнику, облепиху.
Правда, начинали мы сажать по системе Метлайдера. Это длинные 9-метровые грядки с севера на юг. Там мы сажали помидоры, огурцы, зелень. Результат был скромный. Поэтому через некоторое время, мы перешли на маленькие обычные грядки.
Первый неожиданный результат был получен случайно. Как-то в конце лета мы скосили так много травы, что не знали, куда ее девать Валерий предложил закопать ее вдоль участка Гербова (нашего соседа). На следующий год я купила семена тыквы, кабачков и патиссонов. Поскольку свободное место оказалось там, где мы закопали сено, то там мы в основном и посадили тыкву. Кабачки и патиссоны мы посадили на кучки, образовавшиеся после снятия дерна. Каково же было наше удивление, когда в конце лета мы случайно обнаружили тыквы размером с 2 футбольных мяча. В этот год был необычный урожай, который мы даже сфотографировали на память.
Второй раз наш участок удивил капустой. Все началось с того, что мы с Верой приехали на электричке в Лобню, и стояли в очереди на автобус. Рядом женщина порадовала рассаду капусты. У нее оставалось штук 10. Она упросила нас взять рассаду. Она сказала, что это очень хороший сорт.
На участке мы посадили рассаду и накрыли ее марлей. Рассада принялась и начала набирать силу. Было впечатление, что когда смотришь на марлю, то она как будто приподнимается от высоты кочанов. К осени кочаны были такие огромные, что одному унести кочан было нельзя. И мы с Верой разрубали каждый кочан на пополам и уносили каждый свою половину.
После этого мы пытались много раз повторить это, но у нас ничего не получилось. Капусту съедали слизни. И мы прекратили свои эксперименты.
Кроме того, нас каждый год радовал хороший урожай черной смородины, черноплодки ( у Гербова) и облепихи. Последнюю я посадила неудачно  -  по  середине  участка.  Она так разрослась,  что  ее  ростки выходили за 5-6 метров от дерева. Позже облепиху пришлось вырубать и частично пересаживать.
Позже мы посадили яблони, груши, сливы, вишню. Сейчас 2009 год все они плодоносят. Из яблок лучше всех плодоносили китайки. Остальные давали небольшой урожай. Есть деревья, где урожай был 1 или 2 яблока. Лучше всего росла вишня - Владимирка (на северной стороне) и шоколадница (на южной стороне дома). Это два маленьких дерева, кудрявых не высокого роста. Их можно обирать стоя на земле.
Неплохой урожай давал терн. Купили две груши - летнюю и осеннюю. Летнюю посадили на середине участка - она погибла. Теперь там растут цветы (пионы). А другую грушу посадили на южной стороне (около соседского участка). Она дала урожай, и выяснилось, что яблоки.
Сейчас в основном сажаем цветы многолетники. С 2005 года я в основном живу на даче с мая по сентябрь. Очень мне помогает сестра Света. Во время отпуска она живет со мной на даче. Иногда приезжает по выходным.
Когда Мила купила автомобиль, мне стало легче добираться на дачу. Она меня очень выручает.  Идет всегда на встречу.

В настоящее время дом утеплили, обили вагонкой, покрасили спецкраской. Фундамент сделали под камень. Пристроили новый вход. Первоначально вход был со стороны калитки. Теперь он выходит на южную сторону. Стало удобнее для нас.
В то же время, когда жулики залезли к нам, то никто этого не заметил. Новые сторожа обещали приглядывать за домом. Взяли у нас ключи от калитки.
Кроме калитки, мы сделали большие ворота для въезда машины и с двух сторон сделали 2-х метровый забор. Вера первое время обижалась, но потом привыкла. Дело в том, что к ней постоянно приходили строители и посторонние и все они «шастали» по нашему участку.
Мы привлекали много разных строителей. Были халтурщики - молодые ребята из Чувашии, знакомый Саши Семеныч (по ремонту его квартиры). Лучше всех работала бригада армян. Если что-то пообещают, то обязательно сделают. Хорошо и качественно.
Когда мы поставили основу дома, в северной части участка, то южная часть, повернутая к солнцу, была достаточно просторной. В Москве открылись курсы Метлайдера, американского ученого, который делал грядки длинной 9 метров с севера на юг, засыпал их удобрениями и обильно поливал.
В Москве открылись курсы «Огородничество по Метлайдеру». Мы с Верой записались туда, писали все лекции и проверяли все на практике, т.е. на своих участках. Идея наверно была хорошей, но урожаи мы не получали. Поэтому  перешли на систему Ганичкиной. Постепенно грядки сравняли, уменьшили до удобного для обработки размера.  Получали  не плохие огурцы и пытались выращивать помидоры. Но климат наш фактически не позволял выращивать помидоры под открытым небом.
Мы с Валерием купили на рынке пленку и основы больших парников из металлических трубок. Поставили их на участке в мае и посадили в них огурцы,   помидоры,    синенькие,    кабачки    и    зелень.    Через    неделю неожиданно начались сильные морозы и ветры. Мы бросили работу и срочно выехали на участок спасать саженцы.

Героическиe страницы спасения урожая и саженцев продолжились применительно к яблоням и грушам. Мы пытались в сильные морозы укутать их пленкой. Забора тогда не было, и пленку унес ветер. Мы ощущали себя Павками Корчагинами. Только результата почти не видели.
Зато случайно купленные семена огурцов неожиданно для нас дали гигантский урожай, который удивлял нас все лето. Отсюда мы сделали ВЫЁОД, что больше надо рассчитывать на чудо, чем на упорный труд.
Через некоторое время Вера уговорила Головина (председателя нашего профкома) вступить в кооператив. Ему выделили участок, но у него еще не было дома. И он поселился в нашем желтом сарайчике. Обедали мы все вместе. В доме была поставлена чугунная печка, на которой готовились обеды.
Однажды Головин приехал на свою дачу и оставил свой рюкзак в кустах на своем участке. У него там была копченая колбаса. Кто-то сказал ему, что в Лобне продаются доски, и он поехал туда. Вороны разыскали его рюкзак, развязали веревку и начали вытаскивать все, что там было, в том числе и копченую колбасу. Когда Головин вернулся на участок, ему пришлось собирать все, что было в рюкзаке по всему участку.
Головин запомнил этот случай и приносил свой рюкзак в наш желтый сарай. Вороны проследили его и, когда Головин приболел, и его не было несколько дней на участке, они прилетали ко мне на кучу песка (штук 5 или 6) и громко каркали, вызывая его «на ковер». Мне это надоело, и однажды я вышла на участок и, обращаясь к воронам, сказала: «Головина на участке нет. Он заболел и нечего тут каркать». Вороны внимательно выслушали меня. Еще раз каркнули, поднялись в небо, и ушли на другие участки. Вот и скажи, птица, а все понимает. Ворона не такая уж глупая птица, как о них говорят.
 Мы часто вечерами собирались в нашем доме, поскольку он был довольно просторный, ужинали, пили чай и болтали. Сюда приходил часто Сергей Петрович Исаев (летчик-испытатель и по совместительству наш электрик). Однажды мы вечером улеглись спать. Я не стала закрывать дверь, потому, что Мила и ее подружка Оксанка гуляли на улице. Вечером было холодно и когда мы расходились, я предложила Головину взять второе одеяло. Он отказался. Я уже замотала голову полотенцем, закуталась и лежала в постели, как вдруг услышала шаги на ступеньках. Дверь приоткрылась. Я решила, что это Головин идет за одеялом. Вдруг голова в дверях спросила: «А где Вера?». Я не успела сказать, что она ушла спать, как голова спросила: «А Головин где?». Я растерялась и спросила: «А ты кто?». Это был Исаев. Он принес бутылку водки и решил посидеть с нами у печки.
Мы сидели у печки. Пришла Вера. Исаев попросил, чтобы я разбудила Головина. Я пошла к сараю и вспомнила как Головин говорил, что если меня кто-то разбудит ночью, я не разбираясь бью наотмашь. Я тихонько позвала Головина. Он молчал. Я пришла в дом. Мы выпили и тихонько разговаривали около печки. Электричества тогда еще не было.
Пришли Мила с Оксанкой. Исаев сказал: «Что это вы так поздно гуляете?». Мила молча,  провела рукой по его голове и сказала: «Это не Иван Николаевич (он был лысый)». Мы дружно захохотали. И потом часто вспоминали эту историю.
Когда Саша приезжал на дачу, они с Валерием ходили вечерами вокруг участков и строили планы на будущее. Саша говорил о своей мечте построить дом за городом. Валерий предлагал купить соседний участок или построить кирпичный 2-х этажный дом на углу участка. Но эти планы так и не были осуществлены.