Каверна. Часть первая. Глава 22

22

Катаюсь по Бутырке больше года, ведут на «аппендицит», заводят в 162 хату (камеру). Медведь за хатой смотрит. Встретили, как водится, чифиром. Начался разговор.

- Как звать? – спрашивает Медведь.
- Тенгиз.
- Погоняло есть?
- Нет.
- Откуда сам?
- С Нальчика.
- Не знаю, не бывал, – нахмурился Медведь.
- Хороший городок, люди там частенько собираются. Наш брат там живёт, – подхватил Дато Чёрна.
- Сейчас с какой хаты?
- С 153.
- А чё раскидали… кипишь был или что?
- Да нет, плановая раскидка. Всех нерусских по списку назвали, и с вещами на выход.
- Как обычно, – подытожил Дато.
- Да… - засмеялся Медведь и похлопал Дато по плечу. – Вы у нас терпигорцы!.. Любят вас мусора, - встал из-за дубка. – Располагайся, где по кайфу. Помогите ему, - и пошёл в свой закуток.

Присмотрелся я – хата как хата, только что-то не то. Напряжённая атмосфера, хотя отношения между сокамерниками нормальные, рамсов никаких, раскола нет, но что-то всё же не так. Ладно, поживём - увидим, разберёмся.

Поговорил с братвой, с мужиками - стал понимать, что к чему здесь.

Хата перевалочная, дорога с нескольких корпусов сходится: с первого, третьего, пятого, шестого. Потом с большого спеца. И вниз, к смертникам на шестой коридор, и в тройники. Да… Перекрёсточек. «От заката до рассвета» называется. В каждой третьей «андижанке» (заднем проходе) груз серьёзный, не одного здесь от простатита вылечили. Что говорить? Вот и не расслабляются зэки, всё строго, угрюмо. Потому как, было дело недавно, общее достояние проворонили, мусора ловчее оказались. Потом всей тюрьмой восстанавливали потерянное. Восстановили, но проколоться повторно нельзя. Преступный мир справедливый, но жесткий. Хочешь себя не потерять, будь бдительным.

Неделя пролетела. С виду ничего не происходит - день прошёл и срок короче. Лежу баланом, хожу на прогулки. Лето на дворе, погода тёплая, природа замерла, монотонность во всём.

Гуляем как-то в прогулочном дворике. Подходит ко мне пацан, говорит:
- Смотри, паучок по тебе ползёт.
- И что? – снимаю аккуратно паучка с рубашки.
- Примета есть такая - паучок к новостям. Письмо получишь или дачку. Лучше дачку, – смеётся, потом добавляет. – Не так хочется домой, как домашнего, - начинает хихикать весь дворик.
- Да… Хорошо подмечено.

После прогулки заказывают меня «слегка». Не пойму: Что за дела? Никого не жду.

Ведут на свиданку, заводят в «трамвай», посадили на скамью, жду.

Пустили родных. К моему стеклу подходит Зарема - жена брата, берёт трубку.

- Привет! Как дела? - улыбается, смотрит на меня.
- Привет Зарема! Как ты ко мне прошла? - удивлённо спрашиваю я, не верится, что вижу её перед глазами.
- Да, так, - говорит она кокетливо. - Взяла разрешение на Мурата. На следующий день пришла опять. Сказала, что потеряла разрешение. Секретарь дал бланк. Я туда твоё имя вписала.
- Хорошо, молодец! Очень рад тебя видеть! Кстати, хорошо выглядишь!
- Да, я такая, – улыбнулась Зарема. - А твоя привет передаёт!
- Как она?
- Хорошо. Гимнастикой занимается, гантельками… потрясно выглядит, курить бросила, - похвалила Зарема мою. – Что ей передать?
- Что передать? Привет передай!

Мысли улетели, я слушал Зарему, но сам был где-то в другом месте. «Твоя привет передаёт, - подумал я. – Только она не моя, никогда моей не была и не будет. Она красивая москвичка, мы не пара, я ничего не могу ей дать. Я не хотел слышать о ней, вспоминать, хотел забыть. Я должен был быть сильным, мне предстояло тяжёлое впереди. Насколько тяжёлое, я не понимал, чувствовал это и всё. Я не мог позволить себе соплей». И сухо сказал Зареме:
- Я рад за неё! - и перевёл тему.               
 
Меня завели в камеру, как оглушенного… так действуют свидания с близкими на дух арестанта. После них тоска, выть, на стену лезть хочется. Но ты крепишься, маска улыбки на лице, глаза стеклянные.

- Куда водили? С кем ходил? - подходят сокамерники. - С женой брата? Как это, пустили?.. – куча вопросов.
- Сам не знаю. Паучок по мне ползал. Примета сработала.
      
Перечитал «Герои нашего времени» - как на родине побывал. Книга в хате валялась бесхозная, хотели из неё «пулемёт» слепить. Я не дал, сказал:
- Пробью, потом лепите. А вообще, не по кайфу из русской классики пулемёты лепить.
- А нам без разницы, из какой классики лепить. Из Лермонтова или Толстого, лишь бы бумага годилась, – сказал какой-то мужик, щуря один глаз от дыма самокрутки, притасовывая новую колоду.

Карты нужны, играть нечем, а без игры тюрьма не тюрьма. На игре здесь многое строится, но бумаги нет, вот и приходиться грешить на библиотеке. Это я понимал. Но как можно с Библией на дальняк ходить, в качестве туалетной бумаги, я не понимал. Благо я пользуюсь кумганом, но видеть священное писание, рванное на подтирку до «Притчей Соломоновых», в голове у нормального человека не укладывалось.

Тут-то понимаешь, что ты в другом мире, на дне цивилизации, в аду. Здесь: крадуны, грабители, разбойники, бандиты. Убийцы, мошенники, маньяки, хулиганы, наркоманы, пидорасы… Кого только нет? Подонки, негодяи, сволочи, дебилы, тихие шизофреники, буйные…

Был даже трансвестит. Грудь переделал на женскую, а нижнее хозяйство не успел, посадили. Вот администрация Бутырки ломает голову, что с ним делать? По документам пол - мужской, а как его в мужской общак посадишь с буферами, как у Памелы Андерсон? Этот рамс даже воры не раскидают. Вот и мучается контора. Такой зоопарк, короче.

Но люди всё же попадаются, люди достойные, порядочные, и на этом контрасте они кажутся святыми.
      
В свиданочном боксе пересекались с Юрой Корейцем. Передать могу такое впечатление.

Посреди свиданочного бокса в группе арестантов стоит довольно молодой человек, лет тридцати пяти. Метис. Усы и бородка по-азиатски. На первый взгляд внешне ничем не отличается. Одет как все. Всё просто, да не просто. Что-то притягивает, чувствуешь силу. Уверенный взгляд, глаза ясные. Слушает внимательно, чуть голову склоняет к собеседнику.

Потом, уже в хате, кричат:
- Кто на свиданке был? Кто Корейца видел?
- Я видел. А чё?..
- Ни чё… вор.

Позже Кореец к нам в хату заезжал. Рамс был серьёзный. Хата раскололась, могло дойти до крови. Двое суток побыл Кореец, всё расставил по местам. Черти забились по углам. То крови хотели, то на кровную пайку аппетит пропал. Это один из ярких моментов в Бутырке. А моменты бывали разные.

Подходит ко мне как-то Дато Чёрна.

- Бичё, по-русски писать умеешь?
- Что писать? – удивился я.
- Писать по-русски можешь или нет?
- Могу, конечно. В школе учился.
- Хорошо, бичё, тогда будем иногда писать с тобой, лады?..
- Давай, будем, если надо, – я усаживаюсь поудобней на шконке.
- Так, вот листы… где ручка? Дорога, принеси ручку! - кричит в хату.
Появляются канцелярские принадлежности.
- Выбери, какая получше… Тенго писать будем, Тенго, понял?
- Что писать? Прогон?
- Короче, бичё, в тройниках Тенгиз сухумский сидит, знаешь?
- Знаю.
- Ещё там Бадри сидит, Аким, Маис, Тимур, знаешь? – смотрит пучеглазыми глазами.
- Знаю, – киваю я.
- Тенго сухумский грузинский не читает, говорит только. Попросил малявы переводить на русский язык, понимаешь?
- Понимаю.
- Будем с тобой… Я буду переводить. Ты пиши. Хорошо?
- Хорошо.
- Так… - взял Дато маляву, начал читать по-грузински. Местами он проговаривал вслух, местами мычал про себя обрывки фраз. – Так, пиши, – начинал диктовать:
«Здравствуй, дорогой Тенгиз! Жизнь Ворам и всем людям! Мир нашему общему дому и воровскому ходу, процветать и крепнуть!» - Тенгиз подчеркни. - «Тенгиз, братан, беспокоит тебя Коба. Хочу познакомиться, войти в семью. Живу этой жизнью, люди меня знают такие-то… Сам я оттуда-то, бывал там-то, то-то хорошее сделал, с теми-то хорошими рядом был», - и всё в таком духе и в таком роде. - «На этом прерываюсь с пожеланиями всех благ от Бога! Коба.» - Написал? Всё написал? – спрашивает Дато.

Пакуем обе малявы, оригинал и перевод, передаём дороге и дальше по адресу, в тройник.

- Так, ещё пиши: «Тенгиз, старший брат, приветствую тебя! Всем Ворам и бродягам, по кругу, процветания!
Тенгиз, ты меня должен помнить по таким-то эпизодам… я такой-то, там-то с тем-то подходил к тому-то. Помоги, братан, с таким вопросом... Как полагается сделаем, сколько надо положим в котёл» и т.п.

Дато уставал диктовать, а я писать. Он начинал торопиться, переводил быстро, неточно.

- Написал, нет? О бичё!.. С какого места? – всех благ и фарта - давай дальше.

И мы писали, писали…. А малявы всё шли и шли….

Со всей Бутырки писали арестанты, со всех корпусов, с тубанара, с «кошкиного дома». И вся «почта» собиралась в хате 162, потом отрабатывалась по назначению. Запалу не подлежит воровская малява. Тырь куда хочешь. Под раскрутку люди шли.
Гладко не было, мусора постоянно тревожили. Раз в неделю шмон, а иногда, и по несколько раз. Понты не колотят, во все углы, во все щели лезут, побольше урон нанести хотят.

Но какой бы злой шмон не был, как «Мамай прошёл», арестанты всё восстановят, всё наладят, как было.

Дорога главное… Тюрьма, где нет дороги, сама себя характеризует, не дай Бог в такое место попасть.

Дорога – межкамерная связь, ясное дело, нелегальная, запретная.

Один старый урка рассказывал: «Был некогда у великого султана визирь. Он впал в немилость, и султан в наказание велел запереть его на вершине высокой башни. Это было исполнено и визирь должен был погибнуть. Но у него была верная жена. Ночью она пришла к башне и крикнула мужу, не может ли чем-нибудь помочь? Он сказал, чтоб следующей ночью она принесла к башне длинную веревку, крепкий шнурок, моток ниток и шелковину, таракана и немного меда. Удивляясь, добрая жена повиновалась мужу и принесла требуемые предметы. Муж приказал ей крепко привязать шелковину к таракану, смазать усики каплей меда и посадить его на стену башни головой вверх. Она исполнила эти распоряжения, и таракан отправился в длинное путешествие. Слыша впереди себя запах меда, он медленно полз все вперед и вперед, пока, наконец, не достиг вершины башни, где визирь схватил шелковинку. Тогда визирь сказал жене, чтоб привязала шелковинку к мотку ниток, и после того, как вытянул нитку, повторил туже историю с крепким шнурком и, наконец, с веревкой. Остальное было легко. Визирь по веревке спустился с башни».

По этому принципу зэки натягивают дорогу, только вместо таракана они стреляют из самодельной рогатки или духового ружья – трубки скрученной из газетных листов, если адресат далеко. В соседнюю камеру - раскрутив «коня» – веревку с грузом, накидывают на выставленный «маяк» – швабру, половую щётку, веник и даже руку. Веревка в два раза длиннее расстояния между камерами и, привязав любой предмет, проходящий по размеру между решеток, гонится соседям.

Еще дорога бывает «по мокрому», через канализацию. Но это только в тех случаях, когда по воздуху гонять нет возможности. Нитку с грузиком и крючком смывают в сливное отверстие камерного дальняка – туалета, в соседних камерах. Выйдя в центральный стояк, обе нитки спутываются, и по договоренности вытягивает одна из камер, когда в руки попадает нить соседей, дается сигнал и к нити привязывается веревка – «конь». Остальное дело техники, лишь бы нитки не переводились.         

Дорогу сплетут, словятся (если контрольки - шелковинки не осталось), натянут по-новому. Мусора будут рвать, зэки плести. Лучше в трусах останутся, но нитки на дорожку распустят. Дорога будет по любому.

Устаёт администрация воевать с дорогой, приходят к смотрящему за корпусом.

- Днем не гоняйте… Начальство может быть, комиссия. Вечером, всю ночь, гоняйте свою дорогу сколько угодно. Только не днём, хорошо? Хозяин злится, бесится даже, плохо может кончиться. Понимаете?

Смотрящий понимает, чешет затылок.
- Придумаем что-нибудь...

Правда, решение такое не в его компетенции. Он пишет ворам:
«Паханы, бродяги, контора на компромисс пойти хочет, дорожку днём придержать. Со своей стороны кое-какие вопросы решить могут. Как по совести? Дайте знать. С уважением...»

Вопросы решались по ситуации. Только дорога была неприкасаема, дорога не обсуждалась и всё.
      
Как-то пришёл к нашему перевалу большой шмон. Вся смена: контролёры, отдел безопасности, кумчасть, ДПНС, хозяин. Согнали хату в коридор, построили по четверо.

Кроме хозяина и ДПНС, вся эта орава в камеру залетела с дубинками, киянками, крюками. И понеслось… бах…бабах…трах… из камеры вылетают в коридор заточки, карты, спирали, часы… всё, что по внутреннему распорядку не положено. Перевернули хату с ног на голову. Начали выходить, у каждого в руках отшмонанная вещь. Покидали всё в кучу, куча большая получилась.

«Что с ними делать, что?.. Бить?.. Какой толк бить? Практика показывает, пустой метод, только сплочённее масса становится», - читалось во взгляде хозяина. Смотрит он безразлично на всё. Его палканы ждут вокруг кучи команды, не поймут – рычать или молчать?

Подходит хозяин к смотрящему.
- Дорогу на несколько дней убери. Комиссия будет, телевидение.
- Не уберу, начальник! Чё хочешь делай, дорогу с ворами не уберу!
- Заводи! – кричит хозяин контролёрам.
- Заходим! Живо, живо! – толкают в спины, заталкивают в камеру.

Внутри погром, всё разбито, раскидано, личные вещи на полу по всей хате валяются.

- Чей свитер? Чей баул синий? Спортивки чёрные не видать там? Дай суда, мои, в натуре мои, - начинают разбирать завалы.
- А это чьё?! – поднимает мужичок, как флаг, белые ажурные трусики, смотрит на женский туалет с блаженной улыбкой. - С рюшечками! Сто пудов, молодой кобылицы! А-а?..

Вся хата покатилась со смеху.

- Посмотри, рядом с чьей шконкой нашёл?! – кричит какой-то находчивый.

Начали гадать, чей фетиш, предмет воздыхания… но кто же признается?

- Констанции отдайте! Ваще без белья ходит красавица, – нашли применение трусикам мужики.

Констанция покраснела аж, так разволновалась, а думали – пробы негде ставить.

- Хорош галдеть! – крикнул смотрящий на хату. - Дорога, глянь, контролька осталась?
- В тройники осталась. А на шестой коридор - к смертникам нет… оборвали.
- Ф-фу… – выдыхает бродяжня. - Хоть на тройники осталась. На шестой сейчас натянем. Носки капроновые есть?

Не прошло и часа. Позывной «маяк».

- Забирай, осторожно, голосом! - кричит дорожник.
Пауза.
- Дома?!..
На том конце:
- Дома, дома!

Пошла дорога, заработала.

Вечером кричат:
- Тенгиз, тебе малява, лови.

Ловлю, разворачиваю, брат пишет с другого корпуса: «Салам! Как делишки? Какие новости у тебя? Матушка скоро приедет, к тебе и ко мне на свиданку придёт. Адвокат говорит – по серьёзному нам светит. Если что-то надо, не молчи, дай знать. Ладно, на этом прерываюсь. Крепись. Шпане по кругу привет!»

Если бы не дорога, с братом и подельниками годами не пообщаешься. А так, на сердце спокойнее.
      
Раскидали нашу хату, всю раскидали. Надоело администрации бороться с перевалом, заморозили 162.

Ничего, 163 перевалочной стала, неудобно, сложней славливаться. Ну и что? Трудности только подбадривают. Как говорится: «Нас е…ут, а мы крепчаем!» Всю тюрьму надо разогнать, чтобы дорогу уничтожить. Непосильная задача, да и овчинка выделки не стоит.
      
Прошёл год, на суд возить начали.

На сборке сидим поутру, кто-то кричит:
- Сегодня Тенгиз на суд выезжает.
- Какой Тенгиз? – спрашиваю я.
Молчание...
- Какого Тенгиза на суд вывозят? – повторяю более настойчиво.
- Сухумского.
- Сухумского… ясно, - призадумался я, - «к нам бы завели».

Вдруг тормоза (дверь камеры) раскоцываются (раскрываются). Заходит мужчина, возраст за сорок, национальность не определишь.

- Здорово, мужики! – проходит вглубь помещения. – Я Тенгиз сухумский, – останавливается в центре сборки, похожей на холодную калошу, набитую клопами.
В длинном кожаном плаще, как только что из ресторана. Руку правую расслабить не может, на фурункул жалуется.

Большинство сидят, как зале ожидания богом забытой станции, в предвкушении судебной процедуры. Некоторые подходят к Тенгизу, знакомятся, задают наболевшие вопросы. Я подошёл, поздоровался. Казалось, я понимал его без слов. Ещё бы, многие малявы он читал, сидя в тройнике, переписанные рукой, которую только что пожал.
      
Тормоза с грохотом раскоцались и вертухай прокричал:
- Кучуберия! Есть?.. На выход!