Памяти друга В. И. Лихоносов Реквием по эпохе

Памяти друга

В.И. Лихоносов на годовщину упокоения. Реквием по красной колониальной эпохе

Пролетел год, как моего друга Виктора Ивановича Лихоносова 30.04.1936 - 09.08.2021) нет с нами. 37 лет назад начала рушится советская эпоха в коей творил Виктор Иванович Лихоносов. Конечно же, Кубань олицетворяет его певцом казачества и его роман «Наш маленький Париж» вместе с повестями станичной жизни и таманской прозой тому подтверждение. Но свою личную востребованность той советской эпохе Лихоносов получил, как «деревенщик», тому порукой его проза «Брянские» одна из его первых публикаций 1963 года в «Новом Мире» Твардовского. Удивительно, но я до сих пор не встречал ни единой попытки дать характеристику той ушедшей советской писательско-поэтической эпохе.

Проза «деревенщиков» началась с публикации разсказа вологодского поэта и писателя Яшина (Попова) – «Рычаги». Александр Яшин был одним из тех, кто стоял у истоков основания писательской организации в Вологде. Он  был своеобразный наставник молодых вологодских литераторов Н.Рубцова, В.Белова, Л.Беляева, В.Коротаева и иных. Велика роль Александра Яшина в становлении областной организации писателей Вологды. Яшина помнят, ценят и издают по мере сил в Вологде. Яшина не забывают в Вологде, председатель вологодской писательской организации на чествование Лихоносова пару лет назад говорил мне, что недавно был издан трехтомник произведений Яшина.

Почему «деревенщики» получили такую популярность в советскую эпоху в середине 50-х годов? Этот вопрос имеет свою длинную предисторию. Ее Мы с Вами и попытаемся осветить.

Дело в том, что «деревенская» проза есть Суть исторической жизни Русского Народа. На 1913 год (перепись перед празднованием 300-летия Дома Романовых В.М.) в России проживало 5% городского населения, 10% сельского, где были волостная Власть, Храм, священник и церковно-приходская школа и остальные 85% Русского Народа жило в деревнях под присмотром деревенских старост. То есть «деревня» это и есть Русский Народ.

Вопрос «деревни», как Сути Русской Народной Истории, катастрофически обнажился после «великих реформ» Императора Александра Второго 1861-1864 годов. И фактически деревенская проза берет свое начало от трилогии Всеволода Крестовского «Кровавый пуф» и прочей, где вопрос русского крестьянства и его наднационального "коллективного безсознательного изследовался и показывался аналитически великорусски, как и отношение русского крестьянства к «народничеству» интеллигенции всех видов в ее либеральной моралистике «просвещения народа». С тех пор тема жизни русского народа и интеллигенции пересеклись намертво. Тема народной жизни нашла отражение в литературном творчестве Константина Леонтьева. Михаил Булгаков показал «личико» безпринципной, животной Сущности рядовой советской интеллигенции в типаже «доктора борменталя». Он показан «честным, принципиальным и последовательным» человеком, но вместе с тем готовым бездумно слепо следовать за своим учителем «профессором преображенским» в сатанистике омоложения пациентов и операциях с «собачьим сердцем». То же показано и в интердикционных от дьявола принудительных хорах совслужащих и «литературной» деятельности «берлиозов», как и критиков «латунских», и воистину дьявольского пристанища ЦДЛ для писательской интеллигенции в «Мастере и Маргарите» и московско-советской жизни. Помните Домбровского многолетнего сидельца в советских лагерях с его пророческим видением ЦДЛ, в фойе коего его вскорости и убили чекисты - «группа неустановленных органами дознания лиц»: -

И вот таким я возвратился в мир,
Который так причудливо раскрашен.
Гляжу на вас, на тонких женщин ваших,
На гениев в трактире, на трактир (ЦДЛа),
На молчаливое седое Зло,
На мелкое добро грошовой сути,
На то, как пьют, как заседают, крутят,
И думаю: как мне не повезло!

Собственно вся советская литература до «деревенщиков» была пропитана низкопоклонским ренегатским политиканством обслуживания красных хозяев советской власти, голимой пропагандой советской системности «ссср». В послевоенные годы она была дополнена отвратительной насквозь лживой псевдовоенной тематикой ВОВ от Стаднюков, Астафьевых, Бондаревых, Симоновых, спецназовскими фантазиями типа богомоловского «В августе 44-го». Но все это быстро приелось советскому читателю до тошноты. И вот был опубликован разсказ «Рычаги» Яшина, где была затронута тематика русской «деревни», в его переносном смысле возвращению к Духу Великоруской Культуры. Эта безопасная для власти тематика, отвлекающая внимание от дьявольской Сути советской власти сразу сделало темы подобной этнорусской литературной физиономистики востребованной и желательной массовым советско-русским читателем. И в «ссср» возникло целое литературное направление авторов «деревенщиков».

 Вот на этой волне и проявился литературный талант Виктора Лихоносова. То, что он вышел за границы тематики «деревенщиков», говорит о масштабе и значимости литературного таланта Виктора Лихоносова и больше ни о чем. Сибиряк Виктор Лихоносов оставил свое неизгладимый след в истории казачества Кубани и Екатеринодара. Он проложил дорогу целому этапу журналистики и литературоведения длительной редакторской работой в литературном журнале «Родная Кубань. Сегодня журнал «Родная Кубань» в надежных руках замдекана факультета журналистики КУБГУ, известного литературоведа Юрия Михайловича Павлова, при неусыпном попечительстве декана факультета долголетнего почитателя таланта Лихоносова и практического помощника на стезе журналистской деятельности - Валерия Васильевича Касьянова. Ныне «Родная Кубань» публицистическая трибуна молодежи журфака. И если за ближайшие десять лет на ее почве взойдет хотя бы одна журналистско-литературоведческая «звездочка», то это будет достойным памятником творчеству Лихоносова и его наследию.

  При союзе писателей тогда уже возникла «русская партия», членам которой власть позволила «забавляться всерьез» игрушкой ВООПИКа. Писанина «писем» власти по «защите объектов русской культуры» стала их неотъемлемой привычкой. Сущую безсмыслицу коего подобного занятия они принимали всерьез. То же, что им удавалось отстоять превращалось в псевдокультурологический лубок типа «пушкиногорья», около коего кормилась немалая кучка «пушкинистов» от пошлятины последоватеей пушкинианы герцензоновщины. Все эти «литературные», но по факту окололитературные люди политической обслуги марксизма-ленинизма не чувствовали, либо прикидывались не чувствовавшими, неусыпный направляюще карающий контроль и надзор «органов» за ними.

В этой среде выделился Владимир Солоухин с «Письмами из Русского музея», где следующим знаменательным шагом стала его повесть «Двенадцатая ступень». Это был импульс для культурологическо-исторического сдвига массового читательского сознания, и либеральная писательская мафия «ссср» пришла в неистовство. Солоухина за разоблачительную повесть «Двенадцатую ступень» подвергли травле, а как же мы союз писателей чистенькие и культурные «всей душой болеем за народ», а он оболгал «нашу глобальную воспитательную работу на почве великой идеи».

Но дьявольский советский антикультурологический нарыв уже был прорван «Территорией» Олега Куваева. Ее опрометчиво напечатали, как «рабочий роман», Олегу Куваеву даже дали соответствующую премию… и схватились за голову, что натворили. Куваева после публикации романа «Территория» семь раз заставляли переписывать его, из них четыре раза по суду. Но джин был выпущен из бутылки, и пропагандистской политической либералистике, где пропаганда красной идеологии политической иудаистики и прислуживал союз писателей, этим романом была нанесена смертельная прореха. Это был реквием по советской эпохе и ее политической и бытово-мещанской литературщине.

Когда Олег Куваев осознал истинное эпическое, антисистемное, антисоветское значение своего романа, то закономерно поставил перед собой задачу раскрытия темы внутренней эмиграции Русского Народа. И заодно на примере коллективизации 60-х годов оленеводов Чукотки показал жуткую идеологически развратительную для народа трагедию типажа коллективизации того же Русского Народа в романе «Правила бегства». Страшна сцена романа, где пленен последний оленевод единоличник.

Эта ключевая сцена романа разрастается до эпической картины ренегатской вселенской дьявольщины совращения людей и духа народа. И вот как описывает раскулачивание последнего кулака оленевода на Чукотке автор: -

«– Этот Кеулькай – последний единоличник в государстве, – сказал Саяпин. –  Жена, дочь да он. А нашел его я, когда получил задание ягельные пастбища нанести на карту. Пастбища тут нетронутые, на десять-двадцать тысяч голов. И бродил по ним один Кеулькай. Олени у него – больших в мире нету. Не олени, а лоси. Я первый год вернулся, донес куда следует – Лажников за голову схватился.    Пять лет его ловили, пока аэродром действовал. Лажников до того дошел – просил у командующего округом боевой самолет, чтобы кулацкий элемент с воздуха уничтожить».

И вот сцена раскулачивания.

«– Жалеет, что не убил меня, – громко перевел Саяпин

– Говорит, что устал бегать. Что мы можем убить его, если нам хочется. Он устал бегать. Он старый, – перевел Саяпин

– Переведи ему, – говорил у костра Рулев, – что я предлагаю ему продать оленей совхозу.

– Лучше убить его. Он оленевод и не может жить без оленей, – перевел ответ Саяпин.

– Он останется при своих оленях. Я назначу его бригадиром, хозяином стада. Он будет жить при нем до конца своих дней, – терпеливо сказал Рулев.

– Он согласен. Все согласны, – торжественно объявил Саяпин. Его сын (новое поколение, тип «павликов морозовых» и «твардовских» и иже с ними ренегатски отрицающих и предававших своих «отцов» В.М.) с жадной заинтересованностью смотрел на Рулева. Кеулькай снова закурил свою трубку. У него был вид человека, измученного неизвестной болезнью, и вот теперь ему объявили, что у него рак».

Эта картина романа разрастается до эпических размеров разорения жизни и разрушения всей России после 1917 года, как врастания советских детей в дьявольщину ренегатства системности «ссср», кои при политической необходимости переступали через своих отцов и предавали все Великоруское Культурологическое расовое Бытие своего Русского Народа. Как и потом закономерно уничтожали и все дела множества поколений своих условных «отцов». 

Этим романом Олег Куваев подписал себе смертный приговор! Его, экстремала в блестящей спортивной форме, совершавшего буквально накануне длительные одиночные походы по огромной «территории» Чукотки, не стало в 40 лет. Внезапный сердечный приступ, как вскоре таковой же постиг и пышущего здоровьем потенциального масштабного Русского Лидера Юрия Селезнева в 44 года, скоропостижно скончавшегося в время служебной поездке в Германии.

Плен либерального послераскольного и просоветского красного человеконенавистнического ренегатства прорывали немногие Великоруские литератуные, музыкальные и живописные натуры! Вот он ряд Жемчужин эпики Русской Культурологии последнего времени: Мусоргский и Свиридов, Павел Корин, Константин Великорос (Васильев) и Андрей Шишкин, Всеволод Крестовский, Константин Леонтьев, Михаил Булгаков и Олег Куваев, Николай Клюев, Сергей Есенин, Павел Васильев, Николай Рубцов, Александр Башлачев и Юрий Кузнецов. Да простят меня все не упомянутые. Аминь ушедщим, здравия здравствующим во веки веков!