Калейдоскоп. Этюды биографии. Предисловие

               
               
                ПРЕДИСЛОВИЕ       


Воспоминания — это разновидность дневника. «Встал в семь утра. Позавтракал манной кашей». И так далее про все содержимое дня. Читайте, кому интересно. Но когда мы описываем те же события с расстояния в годы, то вся шелуха отсеивается. Остается только самое яркое, необычное, значимое. К тому же появляется возможность посмотреть на прошлые явления как бы с высоты птичьего полета — осмыслить, обобщить и увидеть их во всей совокупности взаимосвязей.  А общее у воспоминаний с дневниковыми записями только то, что в них не должно быть места вымыслу, фальши и приукрашиванию. Автор превращается как бы в акына — что вижу, то и пою.

Калейдоскоп — примитивная детская игрушка из прошлого века. Осколки разноцветных стекляшек внутри картонной трубки лежат бесформенной щепоткой между полосками зеркал. И каждое легкое вращение этого простого цилиндрического предмета рождает бесчисленное множество переливающихся разноцветных узоров, сравнимых по своему многообразию разве что с математическими множествами Мандельброта. Они видоизменяются и сверкают. И, порой хочется замереть, чтобы налюбоваться ими. Прокручивая в памяти воспоминания, мы натыкаемся на такие картинки и они, в отличие от скучной манной каши повседневности, кажутся нам интересными не только для себя. И мы решаемся поделиться ими.

        Художник ходит на этюды на природу, на пленэр. Там, сидя под дождем или на холоде, он делает наброски, зарисовки с натуры. Тоже как бы «что видит, то и поет». Позже в мастерской, садясь писать картину по этим наброскам, он может добавить сочности краскам, изменить настроение пейзажа. Когда писатель пишет художественную прозу, он также пользуется кладовыми своей памяти и также творчески перерабатывает то, что в них добыл. Но когда мы пишем воспоминания, мы идем на пленэр своей памяти и записываем в точности все то, что мы видим. Ничего не приукрашивая и не дополняя. А иначе – это был бы совсем другой жанр. Вот почему свои наброски я называю этюдами.

         Как-то у Малевича спросили:
         - Что это у тебя за черный квадрат, Казимир?
         - Это солнце…
         - А почему оно квадратное?
         - Я так вижу…
         - А почему оно чёрное?
         - Я так хочу.

         У художников часто так бывает. Они называют это творческим процессом. Когда я описываю события, которые были давным-давно, я неминуемо в чем-то ошибусь. Но не потому, что я так вижу или так хочу, а потому что художник, пишущий этюды, он все же не фотограф. Кто-то, прочитав, скажет:

         - Я тоже был там и все видел. Все было не так.

         Да, и такое может быть. Один и тот же восход солнца два человека видят по-разному. Да и память наша не совершенна. И рука у художника может порою дрожать - и линии получаются не такие ровные, какими они были бы на фотографии...

Вот пишешь вроде правду и одну только правду. Но вдруг перепутаешь дату, или отчество чье-то, или название улицы?  А тут еще другая проблема - этическая. Когда мы пишем мемуары, мы неминуемо изображаем соучастников нашего бытия без их, так сказать, согласия. Описываем их внешний облик, характер, поступки. А не вторгаемся ли мы при этом в их личную жизнь? Вопрос почти тупиковый. А выход один — смотреть на это так, как если бы мы выкладывали в соцсеть фотографии со своего (к примеру) дня рождения. Вот сидит рядом со мной кто-то  с опухшей рожей. А этот жует с полным ртом. А у этого ширинка расстегнута. Ничего? Профэйсбучило? Что вижу, то и пою.  Все свои. А если что…  опубликуем опровержение.

И сколько бы лет ни прошло, а для меня все события книги будто бы были вчера. И все, кто в ней упомянут, в большинстве своем живы и здоровы. И многие из них не просто участвовали в происходящем, но часто играли роль гораздо более важную, чем я. А я пишу здесь: «Я, да я… Я решил, я придумал, я сделал…». Простите великодушно. Это ведь просто жанр так диктует — писать от первого лица. Желаю вам, дорогие мои, поскорее написать свои мемуары. Обещаю читать их с интересом и не обижаться, если в тех же самых событиях я буду не только не на первом плане, но и вообще за кадром.
            
         Один мой приятель писал дипломную работу по дневникам Пушкина. Разжился пропуском и допуском в Пушкинский Дом. Часами и днями просиживал над подлинниками этих дневников. Это были рукописи, которые никогда не публиковались. Как-то он поделился со мной тем, что произвело на него самое сильное впечатление. Некоторые дни Поэт описывал очень подробно и длинно: когда встал, как позавтракал, с кем встретился и куда потом вместе пошли. И вдруг в один из дней - предельно краткая запись.  Только дата и всего одна короткая фраза: "Сегодня выебал графиню Воронцову!"  И больше ничего. Но как о многом эта фраза говорит. Сбылась давняя и страстная мечта Поэта. Любые другие слова были бы здесь мелкими, скучными, неинтересными по сравнению с главным. В великом романе в стихах есть строки: "Едва ль найдешь во всей России три пары стройных женских ног"... Поэт метафорически утверждает, что трёх пар нет, но две точно есть. И он намекает, что любому читателю должно быть известно, кто их обладательницы. Первая - без сомнения для автора - его жена. А вторая... Ну, вы уже догадались. Простите, что не повернулась рука у меня вымарывать из пушкинской фразы буквы, заменяя их точками, или целое слово – кто я такой? А если вы увидели точки, то знайте — грех не на моей совести.

         Я же в своих этюдах пытаюсь сразу отбросить рутину бытописания, а оставить те немногие строки, которые действительно важны для меня. Пусть не прекрасным пушкинским слогом. И не про единственную во всей России пару стройных женских ног графини, а про другое совсем. Но, как бы то ни было, события, описанные здесь, являются отражением целого большого куска нашей жизни — последней четверти двадцатого века. Да, крошечные, малозначимые и частные. Но они как стеклышки в калейдоскопе, отражаясь в зеркальцах субъективного восприятия дают бесчисленное множество узоров, которые и являются фрагментами этого времени.