Глава шестая

        В день похорон Тимур остался дома с Галиной. Нина сначала протестовала, ведь он был привязан к дяде. Сережа любил своего племянника.  Но это было невозможно, в маске Тимур задыхался, снимал ее и начинал  чихать, лицо краснело,  глаза наполнялись слезами.
          Его пугали люди в масках. А когда Тимур пугается, никто не может гарантировать, даже его мать, что за этим последует, переменчивый, как погода у моря.
           Он был по-своему управляемым. Но на похоронах никто не стал бы этим заниматься.

          Мы вчетвером стояли у гроба,  народ стал постепенно просачиваться, в масках с букетами цветов, я никого не узнавала. В какой-то момент услышала за спиной шепот: «Интересно, он написал завещание?» - «Должен, ведь у него взрослая дочь». – «Она здесь?». Ответа я не услышала.    

         Приехали дальние родственники, из тех, кого встретишь на улице и не узнаешь, я даже не поняла, с чьей стороны, моей или Сергея. Похороны прошли эпизодами, из тумана выплывали то Вера с говорящими губами, но звука не было, то  родственница Сережи, кажется, она интересовалась, на кого записан дом.
          Юра  приготовил пакеты с водкой и закуской, чтобы раздавать присутствующим вместо поминок.
           Когда вернулись домой,  Галина сунула таблетку мне в рот, и я вскоре уснула.

          Будто кто-то толкнул меня, проснулась с мыслью, знает ли дочь о смерти отца. Если нет, как ей сообщить. Почему так получилось, что мне неизвестно, где она живет.

        Мы с Сережей жили дружно, брак был основан на любви, но о многом не говорили. Потом, с возрастом, в нем  появились неприятные черты характера:  раздражение по пустякам, неприятие чужой точки зрения,  волнами, то он прежний, такой, каким я его полюбила, то брюзга, лучше его не трогать. И еще он стал много пить.

        Сергей менялся, становился жестче и безжалостнее, это было заметно не только мне, но и Нине. «Верка виновата», - возмущалась сестра.  Она заразила его своей жестокостью, понимаешь?» 
          Ее высказывания  приводили в шок: «Что такое хорошо, а что такое плохо, -  надо было решать в детстве, а взрослый  ставит цели и достигает любыми подручными средствами».

       Мы ссорились по-пустякам, Сережа не претендовал на мои увлечения: хочу писать, ради бога. Пишу остросюжетники? Что ж, у каждого свои недостатки.

        На мои литературные успехи и неудачи смотрел философски: взлеты и падения, приливы и отливы, притяжение и отталкивание, волны, накатывающие и отступающие.
  Я так думала. Что было в его душе, теперь уже не узнать.

       Он боялся  рождения ребенка, похожего на Тимура. Боялся второго Тимура и  был сильно к нему привязан.  Мальчик,  ребенок, неразумное дитя, несамостоятельный,  но не обременительный,  привязчивый, бесконфликтный, ни  пубертата, ни прочих кризисов возраста. 
         
        Вера  сомневалась в этом, предупреждая, с возрастом возможны неприятные изменения. И еще требуется постоянная забота о нем.  Все  так, но Сережа не боялся: надо понимать, для чего нужны дети. Опекать нас  в старости?
      
      Не только  круговорот воды в природе, смена времен года и прочие природные явления, но и наша жизнь  совершает круг: сначала родительская забота, а потом дети вырастают и заботятся о родителях. Все так просто, даже ребенку понятно.
        Нам некому  отдавать долги, наверное, поэтому мы вдвоем так охотно опекали Тимура.
      
      У Сережи был свой взгляд на старческий возраст:  человек имеет право жить до тех пор, пока заботится,  неважно о ком, да хотя бы о кошке или собаке, иначе смысла в его существовании нет. Сурово, но мне  такая позиция нравилась, ведь он был старше меня на пятнадцать лет.

      Забота о других держит человека на плаву, поэтому Тимур для нас был во благо.
У него светлая кожа, он не загорал, только сгорал на солнце. Беленький, толстенький как пупсик,  личико розовеет на солнце, глазки сонные, веки припухшие,  детское личико и  фигура плотного сложения. Находили грозовые тучи, и проявлялся мужичок, способный много чего наломать. Сколько веток было сломано, просто так, под его плохое настроение. И еще он любил подбирать проволоку,  веревки, нитки, тряпки, скручивать их и прятать в укромных местах.  Что за страсть скручивать, психиатры, наверное, объясняют, почему он так сосредоточен на этом занятии.

       Сережа не мешал ему, хотя и пытался привлечь к более осмысленному занятию, например к Новому году вырезать снежинки. Но Тимуру не повезло, он порезал палец, которым держал бумагу, и больше ножницы ему не давали.
        Он находил другие занятия, например, кидал камни в собак, соседка ругалась, что его злило, и он однажды запустил в нее палку. Но переключить его внимание на что-то другое было всегда легко с помощью любимой жареной картошки.

           Где-то живет уже взрослая дочь Сережи,  в бессонные от переутомления ночи я думала, о том, что она недалеко и  следит за мной.  Я накручивала себе, что бывшая жена любила Сергея и умерла от горя, если не покончила собой.  Дочь могла ненавидеть отца из-за матери и желать его смерти.
         
       Но почему он  даже не пытался поддерживать отношения со своей дочерью?
Кто виноват в том, что я не знаю, где она живет, и  не смогу известить ее о смерти отца? кто виноват в том, что мне неизвестна судьба падчерицы? Не знаю, почему так произошло. Ни ссор, ни скандалов, эту девочку я видела только раз, ей было пять лет, и она своими серыми огромными глазами напоминала мать.
       Мы сходили в кафе – мороженое, она сосредоточенно ела ложкой  мороженое, откусывала пирожное, пила сок и равнодушно смотрела на меня.  На детской площадке  она также сосредоточенно каталась на качелях, скакала на лошадке, в конце концов, споткнулась и упала на ровном месте. Но не заплакала.
        Я сказала Сереже, что девочка устала, лучше ее отвести домой. Он попытался еще развлекать ее, купил эскимо, она отказалась, лицо ее напряглось, я боялась, что расплачется. Нет, сдержалась, Сережа согласился, что ей пора к маме.

               Сергей называл мать дочери Роменская первая, предполагалось, что я Роменская вторая. Мне это  показалось обидным, он поставил в один ряд и прошлую жену и настоящую, а также есть вероятность появления Роменской третьей, если хватит здоровья, то и четвертой. 
               
                - Я думал, наоборот, звучит по-царски: Екатерина первая, Екатерина вторая, - оправдывался он.

          Больше я от него этого не слышала.
      
          Вскоре после прогулки с девочкой ее мать тяжело заболела и умерла. Что-то с печенью, - говорил муж и отводил взгляд.
          Я скрывала от него, что незадолго до смерти она приходила ко мне, возможно, знала, что Сережа на работе.

                - Здравствуйте, - сказала женщина, - я жена вашего мужа.
   
            Худая, в сером пальто и сером берете, смотрела  на меня  ненастным взглядом. Несчастная.  Я впустила ее, предложила кресло, но она села на диван,  усидеть не могла, что-то мешало,  вскакивала, суетилась, сплетала, сжимала и разжимала пальцы. Руки посинели как от холода,  суставы припухли, ни колец, ни маникюра.
      Она жаловалась на безденежье, алиментов не хватает,  ушла с работы, родители помогают, но этого мало. Я  протянула пачку денег, всю наличку, сколько было при  мне, она усмехнулась и взяла.

            Она ушла, а я подумала, не  войдет ли у нее в привычку просить у меня денег. Вскоре ее не стало. Девочку забрала сестра жены. Я согласна была ее взять, но без особого энтузиазма,  любви к детям не испытывала. Сергей что-то пытался, но дочь  с отцом жить не захотела. Сестра жены пригрозила ему судом, если он силой ее заберет. Он  добровольно платил алименты, больше положенной суммы. Когда девочка перешла в девятый класс, я стала говорить, что ей надо активнее помогать, поддерживать, она вступает в такой возраст, что отец необходим рядом.

                - Если  страдает без отца, как ты говоришь, то подскажи, что делать. Взять ее к себе? Ты согласишься?
                - Взять к себе? Если согласится она.

        Тетя была бездетной, к девочке хорошо относилась, Сергей считал, что им обеим повезло, приходил к ним в гости  с деньгами и  подарками. Идилия, лучше не бывает.
        Однажды  признался, дочь не могла ему простить смерть матери.  Но ведь она умерла от болезни. Сергей сказал, что теперь не уверен в этом.

      Я настаивала на их встречах, неважно, как девочка к нему относится, он должен  понимать, что в распаде семьи виноваты обе стороны.
            
                - Жена настроила дочь против меня. Если выгодно меня ненавидеть, пусть, желание дочери важнее всего, как ты говоришь.

         Я пыталась объяснять,  ничего страшного, если сейчас  девочка считала мать  хорошей, а отца плохим, они все  категоричные в этом возрасте: или – или, третьего не дано.  С опытом проходит, так что наберемся терпения, вырастет, сама разберется, но с ней надо встречаться.

        Дочь приходила к нам, еще на старую квартиру, доставшуюся нам с Ниной  после смерти  родителей, приходила, когда меня не было дома. Мне  казалось, что это она сидела допоздна на детской площадке под нашими окнами и курила. Худенькая, легко одетая,  подросток - сирота.  Я одевалась, и, пройдя мимо площадки, садилась на маршрутку до  Приморского бульвара. Возвращалась поздно, как ни присматривалась, даже принюхивалась, никаких следов, что у нас была  гостья, не обнаруживала.

       А я продолжала поздними вечерами, выключив свет в комнате,  наблюдать за детской площадкой. Расходились шумные компании подростков, и очень часто оставалась в одиночестве худенькая, легко одетая девочка и курила. Девочки менялись, но мне казалось, что  одна и та же и очень похожа на дочь Сергея, хотя я  видела ее пятилетней. Одиночество делало их похожими. Такой возраст, независимо от семьи, полной, неполной, счастливой, несчастливой, перед взрослым миром подросток чувствует вселенскую покинутость.  Я тоже испытывала  одиночество,  не замечала ни звезд, ни луны, ни солнечных дней,  ни взглядов влюбленного в меня одноклассника. 

      Сережа предпочитал приглашать ее куда-нибудь в бар или кафе, уже взрослая, пусть привыкает. Он  был в курсе ее жизни,  пытался ее пристроить в какой-нибудь институт, но она отказалась учиться. Я с ней не встречалась, но мне кажется, что она однажды пришла на  презентацию очередной моей книги.

     Ту презентацию я надолго запомнила. Это было четвертого июня восемнадцатого, два года назад, в день рождения  Сережи.  У нас гостили сестра с Миланой и Тимур, его мать уехала в Таиланд. Сергей был счастлив, развлекался с детьми, а я думала, что, наверное,  страдает без дочери, что надо было постараться, родить, ведь мне предлагали врачи помочь, но он  молчал об этом.  Я  же не хотела связывать себя бытом, есть племянники, и достаточно.

     С самого начала не везло, я опаздывала, такси долго не было. Мы только свернули на дорогу, с двух сторон густо засаженную кипарисами, и на повороте я услышала глухой стук о заднюю дверцу, скорее удар, я сидела впереди, поэтому не видела, как это случилось. Машину занесло, и она впечаталась в ствол дерева, мотор заглох, шофер выругался. Ясно,  дальше не поедем. Что делать? Я опаздывала на презентацию собственного остросюжетного  романа с убийствами и расследованиями. Но в романе аварии на дороге не было.

          Шофер вышел из машины, обошел ее, сел на место.
                - У вас нет врагов? – спросил он.
                - Врагов? Откуда? – удивилась я.
                - Дорога пустая, и не разъехаться… Кто-то преднамеренно ударил.
                - Что это значит? Покушение на жизнь?
                - Я бы сказал, предупреждение.

       Он внимательно посмотрел на меня. Не из молодых, это хорошо, молодым  бы трахать все, что шевелится, - поучал муж, зная мою привычку ловить любую машину, такси, частника, - а если  бандитам попадешься, не рискуй, всего один квартал, пешком безопаснее.
     У кого из нас богаче воображение, и почему не муж, а я пишу детективы.

                - Куда едете? – спросил шофер.
                - На презентацию своей книги.
   
        Я была рада, что настояла на пурпурной обложке, а не на легкомысленной картинке, шофер только бросил взгляд и сразу зауважал.
       
                - Валерия  Вольская, - прочитал он.
                - Псевдоним.
 
        От денег отказался, вызвал такси и стал ждать подмоги.   Я быстро доехала до супергиганта «Олимпия», чего только не напихано в трехэтажное здание, крылья которого раскинулись на целый квартал. Столько воздушных шаров украшает главный вход,  кажется, Олимпия вот-вот взлетит.

        Встретил Гена, сам писатель, многодетный отец,  подрабатывает  организацией  городских мероприятий, детскими утренниками, зимой дедом Морозом и еще много пишет.
      
    Чтобы я когда-нибудь согласилась на презентацию летом. Ни одного знакомого лица кроме Гены. Постоянный  зритель в разъездах, набежали приезжие. Передо мной за столик сели бабушка, дедушка и трое внуков.
         
                - Бач, шо то? – бабушка показала на плакат, повторяющий обложку.
                - Без надежды, - прочитал один из мальчиков.
 
          Бабушка хотела о чем-то его спросить, но увидела, что я смотрю на нее. Догадалась,  я и есть писательница, на мне сарафан цвета обложки.
          Один из внуков защелкал семечками и шелуху выплевывал в ладонь бабушки. Из ее сумки неаппетитно пахло рыбой.

           За столик  рядом с малороссами села  молодая женщина, худая,  в сером длинном платье, лицо бледное, горе горькое с глазами цвета ненастья.

        Началась презентация, я что-то говорила, отвечала на вопросы, в основном спрашивали, почему такое безнадежное название. На горе горькое старалась не смотреть. Она не сводила с меня затуманенного взора, и мне было не по себе.
      Речь текла без запинки, свою биографию я выучила наизусть. Зрители спрашивали о моих детских годах. Я рассказывала, что рано научилась читать (в действительности не помню),  читала много, это правда, и рано решила стать писательницей, тоже правда.
      Родители вполне могли меня содержать, но я стремилась к самостоятельности.  Поступила в университет, только учиться неинтересно, изо дня в день слушать лекции и видеть одни и те же лица, поэтому еще и работала, набиралась опыта. Получив диплом филолога, не стала учительницей, а устроилась в гостиницу.
    
         На вопросы о семейном положении  отвечала без запинки:  брак по любви, муж единственный и на всю жизнь. Позже  вспомнила,  что в тот момент, когда  заговорила о любимом муже,  молодая женщина с серыми глазами поднялась и ушла.
      Тогда лишь отметила,  что на ее место сразу сел мужчина. А я продолжала говорить о любви к мужу. Зрителям не обязательно знать, что  он был женат, и у него росла дочь. 

      По дороге домой, подвозил Гена, я смотрела на полную луну и зачем-то думала о несчастной, рано ушедшей жене моего мужа.

     Я влюбилась, поэтому поверила сразу, что они живут плохо, время от времени он поселяется в гостинице, дает ей возможность разобраться в своих чувствах. В одну из смен, когда я дежурила на его этаже, между нами вспыхнула любовь.
       Все, что связано с пожаром, недолговечно из-за нехватки кислорода. Это случилось с нами, но не сразу, долго тлело, пока не выгорело дотла. Не мы одни такие.
       Познакомившись со мной, он домой уже не спешил, жена настаивала, он все тянул, снял квартиру, и я переехала к нему, но не сразу. Я знала, что он любил дочь, не хотел с ней расставаться, мы оба понимали, что после развода  ему трудно будет встречаться с девочкой. Ради нее  ненадолго сошелся с уже бывшей женой,  чтобы окончательно расстаться. 

      Когда Веру приглашала на свадьбу, призналась: «Таких сильных чувств не вызывал ни один мужчина,  я не верила в любовь с первого взгляда, теперь знаю, она есть и это великое счастье!».  «Молодец», - сказала подруга, - смелая».  Я не поняла, что тут смелого. Она объяснила, что мужчина, пережив несчастливый брак,  как солдат, пришедший с войны, вряд ли приспособится к мирной жизни. Я решила, что она завидует моему счастью.

       Сестра запричитала: «Грех-то какой. Как ты могла оставить ребенка сиротой. Представь, если бы наши родители развелись».
     Но я не стала оправдываться, вдаваться в подробности.  Что  пережила, когда Сергей метался между мной,  женой и дочерью, знаю только я.

       Мой хлеб - это преступления из мести, из ревности, из ненависти и прочих сильных чувств, я копалась в психологии убийцы и жертвы, нащупывала  поле, где сталкивались их интересы, и выпускала книгу за книгой.  Со временем пришла к убеждению, что при других обстоятельствах жертва и убийца могут поменяться ролями.  Давно решила: убить может каждый, если совпадут возможности, наличие орудия и мотив преступления, -  принцип триединства. Если бы точно знать, что не попадешься, статистика преступности резко бы возросла.

      Лежа в постели, страдая от бессонницы после похорон, я мучаюсь достоевщиной, пытаюсь понять, кто из нас способен переступить черту, совершить то, что на ум приходит многим. Еще ничего не ясно, могло отказать сердце, и он утонул, никто в его смерти не виновен, но я с упорством маньяка перебирала мотивы его убийства.
   
       По законам жанра  главная подозреваемая – жена и другие родственники, наследники убитого. Но жена на первом месте: при совместной жизни негатив накапливается, и вот разыгрывается  трагедия.
        Никогда никому не желала смерти, только в романах, но это не значит, что  я стойкая в человеколюбии:  Вера знала, какое облегчение почувствовала, когда умерла жена Сергея.
      
       «Ты везунчик, Тина», - обрадовалась она, ей досталось, когда я часами страдала на ее плече, когда Сергей уходил от жены, поселялся у брата, назначал мне свидания, благодарил за поддержку и терпение. Мы пытались жить вместе в моей квартире с тяжело больным отцом, но он опять уходил к жене.
       Сережа не решался делать мне предложение, все надеялся, что его семейная жизнь наладится, и он вернется к любимой дочери. Девочка идет в первый класс, нельзя ее бросать, оставлять наедине с истеричной матерью.
         Всем было плохо, особенно отцу, он переживал за меня, может, еще бы пожил, но не выдержало сердце.
   
      Темная стена, я пыталась заглянуть за нее, но не могла, мне было страшно, чудились глаза,  они блестели во тьме, преследовали меня, пугали.

       Женщина с глазами цвета безнадежности. Взгляд застыл в ужасе, как  в страшном сне в детстве, когда теряешь свою маму.  Глаза зверя, собаки,   умирающего кота Пуса на моих руках.
      Голова женщины покрыта серым платком. Может, шарф, какая разница. Но на платке не вешаются.

      Это серое горе  будто встало из гроба в облике его дочери. Красивая, но взгляд как страшный сон из детства. Эти глаза все время мелькали из толпы, из проезжающих мимо  машин.
      Дочь горя? Горе родило дочь на горе?