09. Надклассовая наука

Девятым догматом эпистемологии является учение о буржуазной науке, якобы не вовлечённой в борьбу между социальными партиями труда и капитала, и которое разделяется всеми направления буржуазного философствующего идеализма: витализмом, феноменологией, экзистенциализмом, позитивизмом и постмодернизмом и более мелкими направлениями, о которых мы здесь говорить не будем.
 
Из виталистов и волюнтаристов (так как эти идеологические учения родственны друг другу идейно, исторически и по социальной среде, которая их породила в 19-м веке и продолжает воспроизводить до сих пор как одну из реакций на всё более глубокое познание мира и изгнание из него всяких спиритуалистических воззрений и практик), наиболее яростно и фанатически боровшихся против вовлечения науки в политическую классовую борьбу выступали Шопенгауэр, Ницше, Дильтей и Бергсон.

Мизантроп, визионер и мистик, Шопенгауэр вёл крайне нездоровый образ жизни, почитая любовь к жизни и всё общественное бытие ничтожными и отвратительными, утвердившись в крайне своеобразной версии объективного идеализма, почитавшей какую-то «мировую волю» субстанцией всех вещей. Считая эту «мировую волю» слепой и неразумной, он пришёл к убеждению, что единственным выбором всякого разумного и учёного человека является погашение этой воли посредством размышлений и медитаций, которым он и предавался у себя на квартире, пропагандируя своё миросозерцание через книги, и введя в заблуждение множество современных ему интеллигентов, отвлекая их своей пропагандой от классовой борьбы.

Фридрих Ницше, напрасно почитаемый буржуазными интеллигентами и даже некоторыми марксистами за «великого философа», в действительности был посредственным писателем, который даже не мог внятно и вразумительно сформулировать своё учение, которое существует в виде разрозненных записок, стихов и коротких сочинений. Уверовав в волюнтаризм Шопенгауэра, он переиначил его на свой лад, придав ему более активный характер. По его мнению, существуют две морали: мораль рабов, выраженная в иудаизме и христианстве, и мораль господ, которую он находит у древних рабовладельцев, у средневековых помещиков, и у самого себя. Классовую борьбу он почитал проявлением рабского состояния, и почитал «рессентиментом», а науку считал привилегией и развлечением богатых бездельников, которая должна помогать им эксплуатировать наёмных рабочих и все прочие зависимые страты общественного целого.

Дильтей и Бергсон проповедовали, будто субстанцией всех вещей является не материя, не дух, а какая-то «жизнь» или «длительность», почитавшаяся ими нерасчленённой целокупностью индивидуальных и субъективных переживаний. Эта самая «жизнь» или «длительность» есть всецело иррациональная реальность, на каком основании они и отрицали научное познание мира, стремясь подчинить науку иррациональным влечениям крупной финансовой олигархии, вызываемым в телах олигархов характером их экономического положения, и выражающим неограниченную тенденцию капитала к количественному увеличению.

Феноменология как одна из наиболее спиритуалистических форм субъективного идеализма, была измышлена в начале XX века немецким профессором Эдмундом Гуссерлем в специфической немецкой среде того времени, где уже имели хождение идеи кантианства и эмпириокритицизма как реакция буржуазной интеллигенции на широкое рабочее движение. В своих сочинениях Гуссерль провозгласил, будто никакой реальности вовсе не существует, и понятие материи должно быть изгнано из науки и из философии, которая должна быть сведена к анализу субъективных впечатлений и переживаний отдельных лиц. Все тогдашние реакционеры горячо поддерживали этот берклианский вздор, и всячески содействовали его широкому распространению в учёных кругах, так как эти бредни обосновывали отказ реакционной интеллигенции и одурманенных ей болванов от классовой борьбы, так как если мира и общества нет, и «это всё матрица», то, конечно, бороться за освобождение того, чего на самом деле вовсе нет, и не нужно, как не нужно воспринимать всерьёз свои видения и приключения во сне, к которому феноменологи и прочие солипсисты приравнивают настоящую действительность материального мира.

Экзистенциализм возник в середине XX века в результате смешения феноменологии с витализмом, привнесшим в него сильные иррационалистические элементы, имеющие свои корни в постоянных стрессах, которым подвергается организм мелкого буржуа, и который, будучи неспособным реализовать свои желания, начинает их сублимировать самым нездоровым образом, и возводит эмоциальный выплеск этих самых желаний в ранг абсолюта, подобно тому как человеку, лишённому какими-нибудь инквизиторами или иными религиозными фанатиками воды, она будет всюду мерещиться. Также как и все предшествующие формы виталистско-волюнтаристической эпистемологии, экзистенциализм стремится представить существование человека не как композита материальных элементов, конституированного совокупностью общественных и физиологических отношений, а как пустую абстракцию, оторванную от науки, от философии, от материального производства и от классовой борьбы. Ясно, что с такими основоположениями даже более прогрессивные экзистенциалисты, как Сартр, Камю, Симона де Бовуар и иже с ними, не могли понять аутентический марксизм, впадая в бесчисленные заблуждения. А реакционные позитивисты, такие как Хайдеггер или Ясперс, уже в открытую стремились соединить идеи экзистенциализма с религиозным мракобесием и подчинить науку интересам буржуазии, бюрократии, церковников и их интеллигентской клиентеллы.

Волюнтаристам в их отрицании участия науки в классовой борьбе на стороне грядущего коммунистического общества, разума и прогресса, солидаризовались позитивисты всех сортов и разновидностей, формируя единую партию буржуазного идеализма. Мы уже рассматривали учения Кон-та, Маха и Поппера, враждебные научному миропониманию и стремившиеся ограничить научную рациональность стенами университетских аудиторий, поэтому скажем лишь, что наиболее прославился на данном поприще поборник воинствующего невежества Карл Поппер, учивший, будто весь смысл существования науки и общества состоит в медленном и постепенном накоплении микроскопических изменений, и чем меньше эти изменения, и чем медленнее они накапливаются, тем лучше, и тем, стало быть, ближе данное общество к «открытому» - священной корове всех попперистов, имеющей, впрочем, при ближайшем рассмотрении скорее образ и подобие золотого тельца – и недаром финансовый спекулянт, олигарх и реакционер Джордж Сорос, став миллиардером, обратился в учение Поппера, и активно пропагандирует его по всему миру, надеясь тем самым поспособствовать укоренению оппортунизма в сознании масс и научной интеллигенции и отсрочить коммунистическую революцию, которая неминуемо лишит его всех награбленных капиталов.

Постмодернизм, под которым мы понимаем, вопреки расхожему мнению, одно лишь учение Жана-Франсуа Лиотара и его последователей о постмодерне как эпохе якобы победивших «языковых игр», и которая существует лишь в их воображении, тогда как в реальности её нет и никогда не было, старается подчинить науку интересам крупного финансового капитала двояким образом – с одной стороны навязывая практику языковых игр, что имеет место преимущественно в гуманитарных науках, а с другой стороны подчиняя научную практику критериям операциональности и функциональности, что чаще применяется в естественных науках. Всё это сочетается с практиками коммерциализации, бюрократизации и репрессии в отношении неугодных капиталистическим ректорам учёных и преподавателей, ведущими по пути дальнейшей схоластизации и загнивания института научного знания в буржуазном обществе.

Позиция диалектико-материалистической гносеологии в равной мере далека от всех названных разновидностей эпистемологии, и может быть афористически выражена знаменитой фразой античного учёного и философа Архимеда «Не тронь мои круги!», подкреплённой соединённым с всеобщей борьбой рабочего класса за своё освобождение достаточным восполнением оружия критики.