Опредмечивание и различание

Вернёмся к основному противоречию учения Маркса, к его критике – которая по ходу её развёртки, сама с необходимостью оказывается двусоставной, распадаясь на два комплементарных вопроса: "в чём состоит достижение Маркса?", и "в чём Маркс был не прав?" В их свете Карл Маркс, без сомнения, был и остаётся не только выдающимся учёным, результаты исследований которого во многом сохраняют свою актуальность и по сей день. Что существенно, так это то, что он был и остаётся политическим мыслителем, сделавшим из своих научных изысканий вполне конкретные практические выводы, касающиеся необходимости и оправданности преобразования структуры общественных отношений через борьбу. Вместе с тем, он же в значительной степени мистифицировал свои собственные открытия, так что в исходных формулировках Маркса содержатся недоказанные предположения и неявные предпосылки, во всяком случае не совместимые с современным уровнем развития научной картины мира. Разделение, введённое Альтюссером, и связанное с понятием эпистемологического разрыва, задаёт следующую схему:

1. Ранний Маркс – критика идеологии вне теории идеологии; как следствие – сохранение идеологических категорий гуманизма, отчуждения, человеческого общества и других наряду с системными и методологическими элементами теории.

2. Поздний Маркс – теория капиталистического способа производства вне методологии теоретической практики; как следствие – неясность способов дальнейшего развития теории и её инвестиции в политику.

К двум этим периодам следует добавить третий, позднейший период, связанный с посмертной судьбой текстов Маркса, разрабатывавшихся его другом и товарищем Ф.Энгельсом:

3. Энгельс – доработка теорий Маркса и и рефлексии над ними вне теории рефлексии и методологии науки; как следствие – начало догматизации наследия Маркса.

В самом деле, если мы обратимся к собственным философским произведениям позднего Энгельса, то легко увидим, что "Диалектика природы" бессистемна и крайне недостаточна, а "Анти-Дюринг" – слишком публицистичен, все положительные выводы формулируются в нём главным образом с точки зрения критики. Отсутствие установки на развитие и открытие новых категорий и законов диалектики, разделения на логику, гносеологию, онтологию, методологию и иные философские дисциплины также дало свои последствия.

Каков же был в данном случае механизм догматизации, заложенный, как будто, в самом начале развития марксистской мысли? Для того, чтобы понять эту закономерность, начнём с категории опредмечивания.

От опредмечивания к различанию

Категория опредмечивания (нем. Gegenstandlichung) - то есть полагания чего-либо в качестве предмета, в текстах Маркса дана так, что задаёт целый спектр вопросов, требующих прояснения:

Во-первых, проблема субъекта опредмечивания

Во-вторых, проблема материала и продукта опредмечивания

В-третьих, проблема различения категорий опредмечивания, овеществления и отчуждения

В-четвёртых, проблема опредмечивания и распредмечивания в мышлении

Чтобы разобраться с первыми двумя проблемами, возьмём простой пример: некто идёт по лесу, устаёт и садится отдохнуть на пень или поваленное дерево, используя их в качестве предмета, удовлетворяющего потребность в отдыхе. Относительно данной простой формы опредмечивания можно помыслить более развитые и логически предшествующие первой, связанные с целенаправленным изготовлением тех или иных предметов, удовлетворяющих потребности. Например, из древесины возможно изготовить стол, стул и множество других вещей, при наличии инструментов и умения ими пользоваться. Каковые инструменты в свою очередь также должны быть изготовлены, и их то изготовление, как предметов, отсылающих не к непосредственному удовлетворению потребностей тела, а к изготовлению иных инструментов деятельности, и является собственной, аутентичной формой опредмечивания. Соответственно, продуктом опредмечивания выступает всегда то или иное сущее, предназначенное для некоего употребления – таково определение категории предмета (нем. Gegenstand). Вместе с тем, неясным остаётся вопрос того, что в данном случае опредмечивается, входя в состав предмета и наделяя его ценностью – так как всякий предмет по существу трёхставен: с одной стороны он отсылает к материалу, из которого он сделан; с другой стороны – к тем способностям и навыкам, при помощи которых сделан; в-третьих, к целевому (или нецелевому) употреблению, для которого он предназначен. По-видимому, следует зафиксировать понятие предмета как обусловленное по меньшей мере тремя факторами, так как при отсутствии какого-либо из них продукт деятельности не может считаться действительным предметом.

Тем не менее, данная подвешенность является условием позитивного решения проблемы субъекта опредмечивания, в роли которого у раннего Маркса выступает человек как общественное существо – то есть продукт системы общественных отношений, каковая у него отчётливо не осмысляется в качестве самостоятельной сущности. В результате остаётся неясным, либо общественные отношения в конечном итоге суть человеческие отношения – но тогда мы возвращаемся к старому идеализму Фейербаха – либо общественные отношения самостоятельная сущность – но тогда человек не может рассматриваться как их привилегированный агент, субъект или актор. Поскольку материалистическим и научным решением является второе, то и субъектом овеществления, от которого исходят способности к изготовлению тех или иных предметов, является сама изготавливающая деятельность, различным образом задействующая виртуально существующую совокупность общественных отношений при изготовлении различных предметов в разнящихся ситуациях, материалах и целях действия.

Третья проблема касается осмысления взаимосвязи категорий опредмечивания, овеществления и отчуждения, фигурирующих в работах Маркса и ряда неомарксистов как близкие и иногда синонимичные1. Вместе с тем представляется некорректным не только смешение, но и сближение понятия опредмечивания с категорией отчуждения, наделяемой обыкновенно либо метафизическим, либо слезливо-гуманистическим смыслом, и почти никогда – теоретическим. В самом деле, можно ли рассматривать опредмечивание как частный случай отчуждения? Для этого необходимо было бы предположить некий субстанциализм, либо некую самость, от которой отчуждаются её природные, естественные, изначально данные силы, свойства или способности, чтобы затем воплотиться во внешних предметах мышления и деятельности. Однако очевидно, что ни человек, ни даже всё человечество не обладают и не могут обладать какой бы то ни было субстанциальностью, поскольку последняя предполагает существование и представление исключительно через себя, тогда как люди и общество существуют и представляются через множество иных вещей, а те через другие и так до бесконечности, которая и является единственной возможной субстанцией всех вещей. Что касается самости – то это метафизическое понятие, возникшее вследствие наделения социальных эффектов института частной собственности онтологическими качествами, так что буржуа, владеющий собственностью как своим телом, оказывается своего рода идеальным человеком, а его произвол и независимость от прочих агентов рынка и осмысляется в качестве категории самости, впоследствии вменяющейся всем остальным группам населения, в том числе и наёмным рабочим. Также и деятельность, или совокупность общественных отношений, свойства которых опредмечиваются и распредмечиваются, не могут выступать в качестве субъектов отчуждения, так как произведённые предметы как предметы, по-видимому, не выходят из состава общественной целокупности. Не следует ли в таком случае определить деятельность как опредмечивание, а мышление как распредмечивание?

Овеществление (нем. Verdinglichung, Versachlichung) – от слова вещь, а не вещество – то же самое, что и объективация в современной (идеологической?) критике идеологии, представление некоего объекта, предполагаемого субъектом, в качестве объекта таким образом, что его исходная объектная активность оказывается изъятой за счёт метафизического отнесения всей активности к субъекту. Примером такой подтасовки-перестановки может быть назван товарный фетишизм, или концепции идеологов-младогегельянцев, над которыми Маркс и Энгельс глумятся в своих первых книгах. Овеществление является производным эффектом некоторых режимов опредмечивания действительности, и сопровождается иными идеологическими эффектами.

Однако, если опредмечивание не постигается ни в категории отчуждения, каковая в принципе является иррелевантной, ни в категории опредмечивания, которая является от него производной, то как возможно его определить?

У Хайдеггера, немало занимавшегося анализом инструментального бытия и особенно его бытийно-исторических предпосылок, имеется одна примечательная категория, которая может помочь пролить некий свет на данную проблему: категория просвета. Именно просвет, или разрыв характеризует бытие предметов как предметов инструментальной деятельности, отделённых как друг от друга, так и от неопредмеченной природы, выступающей для них в качестве потенциального материала для обработки, либо взятая в целокупности, в качестве бездонного источника для таких материалов. Объект – это то, что может и должно стать предметом. Тем не менее, можно предположить, что некоторая форма просвета, разрыва, свойственна и самим объектам, благодаря которой они и могут становиться предметами по мере включения их в деятельность. Другой их стороной являются те силы и те составные части, что произвели в ходе длительного взаимодействия человека как объект, его телесные и знаковые составляющие. Чтобы яснее представить ситуацию, введём понятия компонента, фрагмента и элемента, проведя между ними диалектическое различие. Общим для всех трёх терминов является то, что все они по-разному называют составные части того или иного целого, акцентируя различные аспекты их соотношения. Так, компонентом называют составные части, компонующие некое целое, то есть складывающиеся вместе из разрозненного состояния. Фрагментами называют составные части, сосуществующие внутри целого без распада вовне. Наконец, элементами называют составные части, на которое то или иное тело распадается или уже распалось, высвободив составные части и прекратив существовать в качестве целого.

Применим теперь данные понятия, чтобы определить составные части человека как объекта, его тела и его сознания. Очевидно, что элементы, на которые распадается человек после смерти нас интересуют меньше всего. Поэтому отметим только, что вещества, выделяющиеся из трупа в ходе его разложения или кремации, рассеиваются в окружающей среде, и извлекаются из неё живыми организмами, включаются в состав их тканей и могут в таком виде вторично поглощаться счастливыми потомками преставившегося покойника. Помимо органики, минеральных солей и углекислоты всякий человек за время своей жизнедеятельности может выделять в общественную среду какие-то тексты, прежде бывшие составными частями его сознания. Существуют ли ещё какие-то значимые элементы, высвобождаемые из состава человека в случае его смерти, мы сможем сказать точнее, когда исследуем фрагменты и компоненты его тела и ума.

Что касается тела, то в его отношении, казалось бы, ситуация представляется достаточно простой и очевидной, во всяком случае, в контексте классической «лестницы наук», выделяющей иерархические уровни форм движения материи. Так, в плане телесности, можно предположить, что составными частями всякого человеческого организма являются системы органов, затем органы, ткани, клетки, органеллы, молекулы, атомы, нуклоны и электроны, кварки, суперструны и так далее, так как можно предположить, что за гипотетическим уровнем суперструн может существовать ещё сколь угодно большое число уровней и форм движения материи. Однако, если мы внимательнее рассмотрим соотношение названных форм движения материи, то увидим, что они далеко не всегда так хорошо и аккуратно укладываются в гипотетические «уровни», о которых твердит классическая наука. Так, например, в плане анатомии имеется противоречие между системами органов и аппаратами. Фрагментация тела по тканям и органам, очевидно, также является взаимно избыточной, так как различные ткани проходят через различные органы, а отдельные органы не охватывают ткани целиком. Также существуют клеточные популяции в теле, не подходящие под понятие ткани – например, популяции эритроцитов, а кровь в целом не подходит под понятие ни органа, ни ткани, ни вещества, сочетая в себе черты всех названных неким неопределённым способом. Иерархическое соотношение частей тела нарушается также явлениями прямого взаимодействия между объектами, относящимися к не смежным уровням – например, в теле клетка может контактировать непосредственно с органом или системой органов, молекула может непосредственно контактировать со всем организмом и так далее, что опять же нарушает иерархическое представление об организации форм движения материи.

Данное представление по своему происхождению является скорее идеологическим, чем научным, так как отражает общественное разделение умственного труда в классовых обществах, где имеет место более или менее жёсткая социальная иерархия, так что нижестоящие субъекты могут взаимодействовать с вышестоящими инстанциями только через посредничество всех промежуточных. Отсюда возникло представление об онтологической вертикали, в которой меньшие элементы включаются в общественное и любое иное целое через последовательное включение в ряд промежуточных, следующих один за другим в строгом порядке. В действительности как для общества, так и для всех остальных природных систем, не существует какой-то предзаданной строгой иерархии отношений, хотя в определённых условиях некоторые взаимодействия между элементами могут блокироваться. Однако наличие блокировок некоторых взаимодействий не означает их невозможность в других условиях и при иных обстоятельствах, из чего следует относительность всякой фрагментации. Более того, в рамках современного материализма можно предположить виртуальное сосуществование всех возможных сечений всякого объекта внутри него в любой момент времени. Такая фрагментарность, которую можно было бы назвать чистой, в противоположность различённой фрагментарности, включающей частичные блокировки взаимодействий, задаёт топологическое пространство плоской онтологии, в которой все объекты являются реальными объектами, различаясь в зависимости от интенсивности взаимодействия сопряжённых фрагментов, а не от их количества, которое для всех объектов природы является, очевидно, одинаковым и равно бесконечности, так как всякий конечный объект возможно разделить бесконечным числом способов, а следовательно, количество его частей актуально бесконечно. Что же касается различённой фрагментарности того или иного, в частности, человеческого тела, то она может быть объяснена исходя из понятия сборки или ассембляжа компонентов, которые, стыкуясь друг с другом, могут образовывать более или менее устойчивое сцепление, и потому истина фрагментарного членения целого лежит в области взаимодействия компонентов.

Таким образом, всякое тело, как физиологическое, так и социальное, насыщено всевозможными разрывами, которые, тем не менее, не являются ещё просветом в его собственном, аутентичном смысле. Для последнего, как обусловливающего бытие предметов, характерно не столько непосредственно-пространственное, сколько понятийное существование, или даже зазор между протяжёнными и мыслимыми вещами. Всякий предмет является предметом постольку, поскольку он отделён от остальных предметов и объектов не только физическим вакуумом, но и понятием, смыслом, знаком, самой языковой структурой деятельности, в которую та помещена. Благодаря этому возможно помыслить предметность в движении, как процесс опредмечивания и распредмечивания, в ходе которого мысль как проект действия осуществляется в объектах как в предметах деятельности – а практика их использования в ходе рефлексии может обратно возвращаться в пространство мышления, совершенствоваться и трансформироваться сообразно изменяющимся композициям целеполагания.

Особая ситуация, связанная с философией вообще, и с философским письмом Маркса в частности, теперь понятна. У Маркса благодаря тому что предметом мысли выступает она сама, мысль опредмечивается в конкретных текстах, которые затем не распредмечиваются, так что критика оказывается вынесенной во вне, а вовнутрь обращена лишь удостоверяющая интерпретация. Различание одного и другого, в той мере, в которой оно не различает само себя, не может быть мыслимо, и в качестве такого вместо мыслительного распредмечивания, овеществляется в догматических и идеологических конструкциях. То "забвение бытия" при его истоке, в самом моменте его возникновения, что зафиксировал Хайдеггер в ходе своего проекта деструкции истории метафизики, имеет по-видимому, свои эквиваленты в самых различных областях мышления и деятельности – во всяком случае, марксизм не смог избежать его, так как уже начиная с Тезисов о Фейербахе, мышление мышления оказалось похеренным чисто предметной ориентацией мысли основателей: сперва критической, затем научной. Эпистемологический разрыв, имевший место в данном случае, не имея более высокой степени рефлексии, оказался в свою очередь овеществлённым, натурализованным условием последующей догматизации.