Каверна. Часть первая. Глава 23

23
   
Луна не стала ближе для гостей Тёмы, по крайней мере, они так на меня смотрели. И я пожалел, что потратил время, и оставил это наркоманское общество с зароком, как сто раз до этого, не заходить сюда больше.

Осень давно бродила по городу. Краски природы кто-то положил под матовое стекло. Вороны реками текли по свинцовому небу. Время остановилось. Я оделся в скуку, укутался тоской и ждал выхода комиссии МСЭ. Больше заняться было нечем. В библиотеке кончились романы, остались унылые повести.

- Найди себе нормальную девчонку, - говорил Муса. – Патрикеевна не твой вариант.

Муса - бывший военный, не сделавший карьеры, пострадавший от развала армии, потерявшийся на гражданке, стал жертвой друга хандры - туберкулеза. Как черный офицер на белом поле, ходил по диагонали и нуждался в поддержке белого офицера.

Мы были родом из одного детства – с одного района, с одной школы. Было что вспомнить, наши прогулки становились регулярными.

- Где её найти? – удивлялся я его простоте. – Тут только больные. А нужно бывать в нормальных, здоровых кругах. А у меня пока другого круга нет, я по дну иду.
- Ладно, не сгущай, - воспринимал он несерьезно мои слова. – Ты шустрый парень, неглупый… Только иногда неуверен в себе.
- Уверенность должна на чем-то основываться. А я?.. Гол как сокол. Патрикеевна - это отображение моего уровня, сейчас только Патрикеевну я и заслуживаю. Надо поправляться, выбираться из этого болота. Тогда и будет все, как мы хотим.

После долгой паузы Ира появилась в виде смс сообщений. Денег на счету у неё постоянно не было, и я перезвонил ей.

- Куда ты пропала? - спросил я. - Влезла в душу и пропала.
- Если я влезла в душу, то ты в моей поселился, живешь там, - ответила Ира. – Я не могу всего объяснить, но это не из-за тебя. И телефон бывает выключен, и пропадаю, и не могу приехать. Ты здесь не при чём. Когда увидимся, расскажу. Я тебя люблю и очень скучаю. Пока.

Периодически Ира писала, что собирается на днях приехать, назначала день и час, и не приезжала. Я не понимал её. Либо она просто дурит меня, либо, руководствуясь женской логикой, держит в напряжении, чтобы я не смотрел на сторону. Но этим она оказывала себе медвежью услугу, я перестал относиться к её сообщениям всерьез. Несколько раз я настраивался, ждал, а она находила банальные отговорки. Порой казалось, Нальчик и Терек разделяет бесконечность.

И вот однажды, в середине октября, позвонила мама и сказала, что в пятницу поедет на выходные во Владикавказ.

- Сестер проведаю, на кладбище схожу. Еда в холодильнике, разберешься, короче. Не голодай. Приеду в воскресенье.

Я подумал: «Надо пригласить Иру на выходные. Сегодня четверг, надо обязательно дозвониться», - и ловил себя на мысли, что как-то разволновался.

Дозвонился лишь с третьего раза.
- Ты почему трубку не берешь?
- Я на похоронах, не могла говорить.
- Приедешь завтра в гости? Мама уезжает.
- Ну, не знаю…
- А кто знает? На выходные приезжай… или ты не хочешь?
- Хочу. Я просто сразу не поняла. А мама точно уедет?
- Точно. Я тебе еще позвоню.

Я попытался разобраться - почему разволновался, что вдруг на меня нашло? Видимо, все-таки квартирный вопрос. Бывало, что негде принять подругу и приходилось мыкаться по углам и больничным палатам, прятаться от посторонних глаз. И вот момент, когда я могу располагать квартирой. Где можно провести время с любимой женщиной. И все может сорваться из-за этой любимой женщины - Иры.

Все, что она говорила и писала в последнее время, подвергалось сомнениям, я почти перестал ей верить. Так много было между нами темных пятен, всяких но, что и теперь я ожидал подляну.

Другого варианта не было, и это выбивало почву из-под ног. По освобождению я попытался стать в очередь на квартиру. К этому подтолкнуло посещение инспекторов санэпидем-станции нашей однокомнатной квартиры, после которого они дали заключение, что я не могу находиться на этих квадратных метрах с матерью, являясь носителем инфекции. В тубдиспансере выдали справку, на основании которой я имел право на первоочередное получение жилья. Со справкой я отправился в администрацию города, в жилищный фонд, а точнее, в департамент по учету и распределению жилплощади.

Там, поблуждав по коридорам, в которых толпились люди, как в поликлинике во время сезонной эпидемии гриппа, я нашел кабинет, где занимались сбором документов для постановки на очередь. Принимал посетителей аккуратно подстриженный, чисто выбритый мужчина лет пятидесяти с проседью, в дорогом сером костюме в отливную полоску. Лицо его выражало обреченность, а глаза и подавно - слезливую жалость. Я почувствовал себя, как многотысячный проситель, с надеждой на неординарность случая, который все равно разоблачится видавшим виды чиновником. Вид у него был такой, будто распределение жилья происходило из его личного фонда, и каждый, кто заходил в этот кабинет претендовал на его собственные квадратные метры. И конечно, этот служащий был профессионал по отклонению документов. Он быстро, часто поморгав слезливыми глазами, подрожав ресницами в каком-то напряжении, находил причину, доставал кодекс, удостоверивался найденной статьей и вежливо отказывал.

- У тебя паспорт датирован мартом 2008 года, - говорил он мне. – А чтобы стать на очередь надо пять лет прожить в городе.
- Дело в том, что я был временно выписан, так как учился в Москве. Потом меня посадили, у меня остался старый паспорт СССР. По освобождению, то есть сейчас, мне выдали новый паспорт.
- По закону надо, чтобы прописка была не менее пяти лет. Кстати, где ты прописан? - полистал он паспорт, - улица К... А был прописан до выписки - по улице В…
- Я же был временно выписан. Значит, по окончанию временной прописки я автоматически числюсь по постоянной прописке.
- Нет. Нужен штамп в паспорте.
- Значит, вы не можете поставить меня на очередь?
- Нет. Мать и брата можем поставить в следующем году. А тебя только через пять лет.

Такой ответ меня не удовлетворил, и я пошел к начальнику департамента. Начальник выслушал меня в присутствии секретарши, с которой разбирал бумаги. По ходу слушал и смотрел рассеяно одним глазом, второй заблудился в декольте секретарши. Я объяснил, насколько понял сам, что у меня случай, при котором законы входят в противоречие. По одному закону я не могу стать на очередь ближайшие пять лет, по другому имею право на первоочередное получение жилья.

Начальник, как добрый барин, сказал, чтобы я собирал документы, перечень которых взял у того же чиновника.

Я победоносно вышел от чиновника - бюрократа со списком, и отправился собирать документы. Перечень документов включал более десяти наименований справок, свидетельств и ксерокопий. Из ЖЭКа, БТИ, ЖСК, с Управления архитектуры и градостроительства и тому подобное. Я потратил неделю и тысячу рублей на сбор документов. И когда последняя бумажка была аккуратно скреплена канцелярской скрепкой, я вернулся в эту богадельню.

Переходя через дорогу, я наткнулся на большую дохлую собаку. Она лежала на тротуаре под деревом и выглядела как чучело - морда застыла в оскале, стеклянные глаза смотрели в небо. Тлен ещё не тронул её. Я поплевался, и зашел в здание жилфонда.

Меня направили к другому чиновнику, женщине, сидевшей в этом же кабинете, что и мой знакомый в отливную полоску. Она посмотрела бумаги и тоже отказала, по причине отчуждения.

- Но квартиру не я отчуждал, - объяснял я почти в отчаянии. – Её продали без меня, четыре года назад. Сейчас я вышел и нуждаюсь в социальной защите. Я не могу проживать в однокомнатной квартире с матерью. У меня заразная форма туберкулеза. Меня к вам по заключению комиссии направили.

Но ответ был неумолимо отрицательный.

Чиновник встал из-за стола, поправил ремень на брюках и фалды пиджака в сопроводительном к речи движении, и с чувством реванша, краснея, проговорил:
- Видимо, шеф не разобрался и послал его собирать документы. Но его нельзя ставить на очередь, я и тогда это сказал.

Коллега посмотрела на него в старомодные очки, в которых отражалась бездна пыльных стеллажей, и без комментариев вернула мне кипу документов.

Я удалился убитый, раздавленный. Ругал себя за надежду, что хоть что-то стало получаться. Но нет, в жизни так не бывает, только не у меня, мне, где говно хлебать, самая большая ложка достается, а что-то хорошее – мимо.

И работники жилищного фонда, лишь бы найти повод и отказать, спорный момент рассматривается не в пользу человека. Никакой реабилитации после освобождения из мест лишения свободы нет. Никому ты не нужен, тем более больной.

Утром позвонила мама с вокзала и сказала, что отъезжает. Я пожелал ей счастливого пути и передал приветы всей осетинской родне.

Тут же позвонил Ире, она выезжала из Терека.

Я не рассчитал время, когда встретить… она позвонила.

- Ну, где ты? Я уже стою тут.
- Сейчас я, минут через пятнадцать подъеду.

Почему-то не верилось, что Ира приехала. Я думал - подъеду, а её там нет. Позвоню - абонент будет недоступен или снова какая-то причина. Ведь сколько раз она почти садилась в маршрутку, чтобы приехать, но начинался дождь, а у неё не было зонта. Или уже выезжала из Терека, но колесо у маршрутки прокалывалось и, увы, она вынуждена была вернуться. Что и теперь не хотел верить, пока не увижу её.

И между тем я понимал, что причина лжи не в отсутствии чувств, а в стеснении сказать, что просто нет денег на дорогу или в сложных семейных обстоятельствах, когда она разрывается между желанием и порицанием. И тем более я злился, потому что она говорит неправду.

- Я тебя пойму всегда, - говорил ей. – Если не я, кто тебя поймет? Я сам такой же. Лучше скажи как есть, чем придумывать всякие небылицы. Я все равно узнаю правду, ты сама же все расскажешь. Так зачем усложнять?
- Ну… я боялась, что ты не поймешь. Будешь думать, что я дура, что я непутевая, как ты говоришь, - прижималась она ко мне. – Я больше так не буду, не ругайся, - и ласкалась, как кошка.

С небольшим опозданием я подходил к месту встречи. Ира стояла, скрестив руки перед собой и держала сумочку. Только когда увидел её и поцеловал – поверил, что она приехала и стоит передо мной. Было видно, Ира разочарована моим опозданием и её одолевали такие же сомнения, как и меня. Я увлек её за собой и повел домой. Она шла за мной, с интересом присматриваясь ко всему.

Мы зашли. Я отметил для себя, как художник, что Ира так гармонично вписалась в интерьер нашей квартиры, так красиво смотрелась в черном длинном свитере, что стало тепло и уютно. Я почувствовал себя счастливым. Впервые за долгие годы ощутил что-то наполненное смыслом, чего не опишешь словами. Впереди были наши выходные, которые, казалось, никогда не кончатся.

Я повел Иру прогуляться. Еще накануне пришла мысль, что это событие надо непременно запечатлеть в памяти, и я затащил её в фотостудию.

Ира протестовала поначалу, предвидя расходы, как человек, не имеющий карманных денег, противиться приглашению в кафе. Но я настоял, и мы зашли. Устроились на синем фоне в плетеном диване. Молодая девушка - фотограф, долго гарцевала перед нами, постукивая каблуками узорных сапог по паркету, щурясь в фотоаппарат, закидывая длинные волосы назад, ища выгодный ракурс, что мы успели немного покривляться.

Потом мою фотографию Ира подпишет: «На долгую вечную память! Тенгиз и Ирина. Тенгиз, я тебя люблю, от Ирины!» А свою будет возить с собой, всем показывать, и целовать перед сном.

Нагулявшись, купив продуктов и пива, мы вернулись домой. Устроили романтичный ужин, распили по бокалу пива и посмотрели какой-то фильм.

- Хочешь принять ванну? – предложил я.
- Да, конечно, - ответила Ира.

Я повел её в ванную комнату.

- Не закрывай дверь. Я к тебе присоединюсь.
- Нет, не надо, – запротестовала она.
- Ладно, мойся, - бросил я и пошел разбирать диван.

Ира заперлась, был слышен шум льющейся воды и мурлыканье. Я постучал.

- Что?!
- Открой, я к тебе.
- Не-ет! – завизжала она.
- Пусти, я тебе спинку потру!
- Нет!

Я вернулся в комнату, посидел немного для вида и повторил попытку.

- Открывай! – сказал я строго, с некоторым раздражением. – Я в туалет хочу.

Щелкнула щеколда, я вошел. Ира выглядывала из-за ширмы, которую я стал расшторивать, но она вцепилась в неё руками.

- Не-ет! Не заходи! Я стесняюсь! – кричала она, пытаясь прикрыться краем ширмы.
- Отпусти! – прикрикнул я. – Ширму порвешь!

Ира бросила ширму и села в ванную. Стала поливать себя из душа, как маленькая девочка. Я залез к ней, сел сзади, отобрал душ и стал поливать её и себя.

- Почему ты так себя ведешь? – спросил я, поглаживая ей плечи и спину.
- Я стесняюсь.
- Мы с тобой уже полгода встречаемся. А ты стесняешься?
- Да.
- Глупости какие-то. А как ты замужем четырнадцать лет была?
- Мой муж никогда меня не видел при свете.
- А как вы спали?
- Он приходил только при выключенном свете. И этим… мы занимались только в одной позиции. Я раздвину ноги, он попыхтит в темноте… и все. Не как с тобой. Ты что!
- Просто он невежа, впрочем, как и… Вставай, я тебя намылю.

Стал водить по её телу мочалкой.

Грудь и плечевой пояс у неё были хорошо развиты, а вот таз и бедра были в диспропорции по отношению к верней части тела. Низ был недоразвит, она походила на мальчишку. Водя по бедрам намыленной мочалкой и похлопывая её по ягодицам, я спросил:
- Почему у тебя ноги не развиты как у женщины?
- У меня в детстве, в тринадцать лет, был тяжелый ревматизм ног.
- Как это?
- Бабушка не доглядела. Я гуляла зимой, в мороз, в резиновых калошах. Потом долго лежала, семь месяцев не ходила.
- Бедняжка… Тогда понятно, в момент полового созревания болезнь затормозила развитие нижней части тела, – потер я энергично ей ноги. – Но это не беда, ноги можно развить. Если бы ты делала гимнастику, как я тебя научил, ноги бы развились.
- Я делала гимнастику, как ты говорил.
- Ни черта ты не делала. Если бы делала – результат был бы.
- Я делала выпады и пере…
- Перекаты, – поправил я её. - Если бы делала, бедра бы круче стали, попа бы округлела, – шлепнул я её по ягодицам и протянул мочалку. – Теперь твоя очередь, намыль меня.

Мы помылись и стали вытираться.

Ира сушила волосы, одной рукой растрясая копны, другой - протирая полотенцем. От неё приятно пахло чистым телом. Через кожу кое-где просвечивались голубые венки, а крупные соски были темнее кожи и по краям отливали светло фиолетовым кантом.

Двое суток мы провели вместе. Чуть не сломали диван, который, несмотря на старость, стойко выдерживал все нагрузки и практически не скрипел.

Ближе к вечеру, в субботу, Ире позвонила её мать, что-то наговорила такого, что Ира забеспокоилась и стала собираться домой.

- Оставайся, - просил я её. – Мама только завтра к вечеру приедет. Куда ты торопишься?

Но Ира приняла решение, этот звонок все испортил, она не могла подавить тревогу, поселившуюся в душе. И хоть Ира была с матерью, мягко говоря, в прохладных отношениях и не слушалась её, но тут произошло что-то такое, чего я не понимал. 

- Что-то случилось? – приставал я к ней.
- Нет.
- Тогда куда ты торопишься?
- Проводи меня, пожалуйста. Мне надо ехать, - с твердой решимостью ответила Ира и сидела, как на иголках.

Я понял, что препятствовать бесполезно, даже если и уговорю её остаться, так хорошо нам уже не будет. Махнул рукой и поехал провожать её на вокзал.

Позже боль только усилилась. Когда мы созванивались, Ира плакала, говорила, что скучает, не может так больше, что все ей надоело.

- Знаешь, что я чувствовала, когда села в маршрутку? Тебе не понять… У меня все переворачивалось внутри. Ты остаешься, а я должна уехать туда, где ничего меня не ждет, ничто не радует.
- Почему же ты поторопилась?
- Я сама себя ругаю. Знаешь, эти два дня… это лучшее, что было у меня в жизни. Когда я была по-настоящему счастлива. Спасибо, что ты есть у меня. Ты же меня не бросишь? Никогда, никогда не бросишь? Просто скажи, чтобы мне было спокойно.      
- Не брошу.
- И не будешь мне изменять? Пожалуйста, скажи…
- Нет.
- Я тебя очень люблю. Очень, очень люблю. Очень, очень, очень люблю.
- Все не плачь, - успокаивал я её. – Я тебя тоже люблю.
- Тогда я не буду плакать, - притихала она.

Такие телефонные разговоры становились регулярными. Еще больше было смс, где она писала о своих чувствах, страхах, сомнениях, надеждах и мечтах. Я даже стал побаиваться - не сильно ли она прикипела ко мне? Не чрезмерная ли, не болезненная ли это любовь?

Говорили, что такие способны на все, на глупые, отчаянные поступки, и даже самоубийство.

Не с огнем ли играю? - размышлял я. И тут же себя успокаивал, что никогда её не обманывал, и был рад, если сделал хоть чуточку счастливей. А что было бы лучше, не связываться, пройти мимо? Но тогда я был бы не я. Перестал бы себя уважать. И ругал бы за слабость, ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. И лучше сделать и мучаться, чем не сделать и все равно мучаться. Короче, я считал себя правым - это перебарывало, и никого не слушал.