Рассказ Последнее лето

Последнее лето.

Это было летом 1980-го. Чередой шли спортивные сборы. Между ними соревнования. Сборы и соревнования. Тренировки, тренировки, тренировки. И ничего в памяти другого не осталось с десятилетнего возраста. Хотя… Вот это «хотя» и выплывает теперь, ближе к финишу жизненному. Вдруг приснится невнятно. Подумается, привидится фрагментом из небытия. И нет у этого эха времени. Оно где-то там, в безвоздушном пространстве витает. Само решает, появиться вдруг или подождать ещё. Судя по тому, что стал вспоминать далёкое прошлое, старею. Увы.
…Я уже два года находился на постоянных сборах, спортивных сборах, проживал в гостинице ЦСКА на Соколе в Москве. Четырнадцать стукнуло в зиму олимпийскую. Уже? Ещё? Отец мой военным был. Семья вся второй год в ГДР. Родители и сестра младшая. Уехали. Трудно вопрос решался о моём оставлении теперь уже в чужом городе, после окончания отцом военной академии. Двенадцать лет – особенный возраст. И неуютно было. И страшно. Но решение за мной, в итоге. А я исполнительный. Совестливый… Тренера своего подвести не смог. Она меня словно создала по крупицам как спортсмена… Галина Алексеевна, так её имя, тренера моего. Женщина сорока лет тогда. Мудрая, добрая, но сильная и требовательная. Глаза её помню в день принятия решения. Она мне словно мама была. И не только мне одному такому. Встречаются такие «мамы» иногда… И кавычки здесь только для формы. Остался. Будто должен был ответить на порыв, на ту душу, вложенную в меня. Да, остался… И нелёгкое то решение. Сам кивок головой на вопрос, словно целая вечность. Все силы в нём душевные… И ведь уходил от тренера, к другим людям. Из «Трудовых резервов», общества, в ЦСКА. В прообраз предюношеской сборной команды, погодков перед ней, на всю страну таких было от силы три-четыре команды. И в ЦСКА самая-самая. Тренер всё сделала, чтобы я оказался там. Она верила в меня. Боролась за меня, как могла… И эти бесконечные спортивные сборы затем. Одни плавно перетекали в другие. И не знал, когда заканчиваются, когда наступают. Вся эта «кухня» словно мимо. Одним сплошным потоком. И гостиница. Только дверь номера гостиницы. И такие же как я неприкаянные за ней. Их родители гораздо ближе. Они были в стране. Иные за тысячи километров. Но как ближе они были… Иногда приезжали. У иных и дедушек-бабушек, другой родни хватало. Мои же просто физически не могли бывать рядом. Военному из заграницы выбраться если только в отпуск. И это целая эпопея… Раз в год. Каюсь, плакал иногда в подушку. Особенно поначалу. Потом привык немного. А что делать было? Назад табу, нельзя. Да и не до того днями. Только перед сном если… В ту самую подушку. Нахлынет, бывало. Иногда. Но в глубине, зараза, сидело постоянно. Прописалось там это чувство. Не хватало тепла. К нам очень строго относились. Требовали. Требовали… ЦСКА – это армия. Самая настоящая служба словно. И тренеры в погонах. Тоже самых настоящих. И построения с перекличками, «разборами полётов» каждый вечер. Иногда в форме появлялись среди нас. И маму чаще вспоминал, конечно… И горд был редким посылкам-передачам мне из-за границы. И, более всего, письму, вложенному внутрь… Эти пахучие жевательные резинки всех мастей. Конфеты и шоколад, совершенно необычные для нас тогда, и видом и вкусом, вещи, тоже словно откуда-то с луны. Ловил завистливые взгляды… Да почти всё раздавал. И рад был. А как иначе? Это был тоже мой дом. Это был мой ближний круг. Другого бытия не случилось. Других рядом глаз, душ. Это были те, кто тоже был дорог. Мне важно было, что они рядом. И им я был нужен не меньше… И те были, из старших прежде, кто что-то вроде «дедовщины» организовывал среди нас. И это было тоже. Детские коллективы они злые в своей среде конкурентной, гормоны бурлят в ней словно. С тех пор я хорошо понимаю, что в душе детей в детских домах. У нас же были родители, пусть и далеко, пусть и месяцами без них мы. Нас собрали тогда со всей страны. По песчинкам. Центр ЦСКА только организовывался структурно, когда я в него попал. Всё было впервые в нём… Редкие из нас были москвичами. Но они и не жили в обычное время сборов с нами в гостинице. Они для нас «домашними» были. И словно где-то далеко, словно и не с нами. Только на тренировке пересекались с этими ребятами. Я и запомнил их расплывчато. Да и не запомнил, нет. Сразу как-то забыл. Одни силуэты…
И вот, начиналась Олимпиада в Москве. Всех, подчистую, кого можно из города куда-нибудь, под любым предлогом, всех. Словно магнитом каким вытянули. Всему нашли и предлог и транспорт для вывоза, и надёжный контроль за процессом. Сплошные отпуска, командировки, пионерские и спортивные лагеря, студенческие отряды… Москва тогда обезлюдела.
Наша судьба не стала исключением. Тех, кого считало перспективнее руководство центра, отправили в Одессу. Там, у бассейна СКА, на хорошей спортивной базе они и жили. Море в ста метрах. И главные наши с ними. Остальных - в Кишинёв. Там был такой открытый бассейн «Локомотив». Никаких морей. И в то лето жара страшная стояла вокруг. Я среди «остальных». Мы все, брассисты, особого доверия не заслужили как-то. Нами не «вохишались», увы. Пол города от гостиницы «Трандаферул» («Роза») до места тренировки, пересекая оживлённую площадь железнодорожного вокзала. Народ кишмя кишил с баулами-сумками вокруг. Продирались что туда, что обратно. Всю олимпиаду тренировки. Дело обычное для нас тогда. По три в день. Две на воде по два часа с лишним. А между, на полтора часа, общефизическая подготовка на суше. По вечерам смотрели Олимпиаду по телевизору. А как же. Болели, переживали. За наших, за советских, естественно, за СССР. Тотального контроля между тренировками не было. Чувствовали себя в эти промежутки времени вольготно. Главное столовку не пропустить. Да и не помышляли о таком, как и не забывали. Есть хотелось постоянно. Только поешь, и часа не пройдёт, а ты уже слона бы съел и не поперхнулся. До тряски от голода, порой. Ближе к концу тренировок так. Метаболизм жуткой скорости. И кормили нас очень хорошо. Без преувеличения. Даже икра красная была. Мясо, салаты, гарниры, молочное разное. Шоколад. Да нам мало было, всегда мало… Голод-не голод, но под ложечкой словно сосать начинало, когда время тренировки приближалось. Груз ожидания начала этой самой настоящей взрослой грубой работы. Тяжёлый хлеб он, спортивный. Детьми ещё были. А трудились, словно на горных выработках дюжие мужики. И девчонки наши не меньше вкалывали. В двенадцать-тринадцать все – мастера спорта СССР. И счастье, искреннее, детское, когда вот только тренировка окончена. Неслучайно плавание «лошадиным» видом спорта называют. И нет сил. Никаких. Тусклая лампочка радости внутри. Но какая родная, желанная. Тёплый свет её. Так и ждёшь нутром два долгих часа. Темнота перед глазами, мрак. И хриплое, с присвистом, дыхание. Вот-вот задохнёшься совсем. И пульс. И зубы мысленно сжав выполняешь задание тренера. И не можешь уже, а надо. И секунды, десятые, сотые… Как много в этих двух часах времени. Очень. Что ж так много-то? Откуда они брались, эти силы, к следующей такой же тренировке? Откуда появлялись? Да кто его знает… Мамы, папы, не отдавайте детей своих в большой спорт. Детства не будет. Нет. Единственного, как потом оказывается. Даже понимать до конца, что это за зверь такой, детство, не будут они, в итоге. Три раза подумайте, обсудите вместе, если судьба к спорту повернёт детей ваших. Вот и я только представить пытаюсь, даже сегодня, каким оно могло бы быть. Да. У меня. Трудно что-то иное представить-то, кроме того, что было. Ничего почти детского не было. Совсем, считай. С десяти лет сразу взрослая жизнь. Так обычно происходило, происходит и теперь, видимо, в отечественном спорте. Традиции никуда не деть. Думаю, что они, спортивные традиции, как и любые другие, дело самое чугунное. Всё от ментальности. Ничего не попишешь. Думаю, что не ошибаюсь о дне сегодняшнем тоже. Это если спорт отечественный, наш, и именно «большой», спорт достижений, где на карту ахнули всё. Всё или ничего. И дети… Мы рвали в 12-14 лет наших сверстников, в буквальном смысле. На две головы превосходили и гэдээровцев, и румын, и венгров, и поляков, когда пересекались с ними на соревнованиях. Бывали иногда такие. Обычно в осень. К зиме что-то подобное случалось. Но все наши чемпионы «заканчивались» к пятнадцати годам. Не умели у нас людей беречь, не умели… Словно в пропасть срывались многие после. До дна, душевного истощения. До самого дна. И рано из жизни уходили затем, кого из самых-самых помню, кто сверстниками мне, кто удивлял, на кого молились будто. Вундеркинд Савин Олег. Он в пятнадцать плыл сильнее всей нашей взрослой сборной (на спине и кролем, да всеми видами практически). Из рабочей семьи. Мать кормил на свои 200 рублей стипендии юношеской сборной, где он был параллельно с нашей действительностью. Стал наркоманом в будущем. Ушёл в тридцать. И не было словно никого. И не слышно затем ни о ком. И ни одного рекордсмена мира, чемпиона Олимпиады… Наше поколение в плавании себя, во взрослом, не смогло проявить. Единицы. Что это? Отчего? Почему? Эхо вопросов… Время, оно лапу наложило в восьмидесятые на всё вокруг. Оно словно знало, что буря, что тучи над нами, что последнее оно для нас, для тех, советских детей. Не будет больше его. Другое будет. А это вот заканчивается…
Олимпиада прошла. Ажиотаж спал. Я же был отчислен со сборов, в самом конце их. Уже в Одессе, где нас собрали перед отъездом в Москву. Дежурно. На вечернем построении… Не выдержал конкуренции. На год младше двое ребят догнали нас. С таким же, как и я, бедолагой. Два Константина. Обоих прямо с построения после сбора, и прямо домой. Я же, когда услышал о своей судьбе, не сразу понял, что произошло. Но пульс стал бить, словно колокол, в ушах. И я осел на секунду. Сознание ушло. Обморок… Подняли. Сочувствующие взгляды. И пустота внутри.
Я уехал тогда сразу в Кустанай. В Саратовскую область. В поле. Сам. Еле добрался. И денег осталось пятнадцать копеек, хоть и экономил в пути. Практически случайно нашёл семью свою. Там, на целине, целинный батальон из трёхсот машин, Уралов бортовых, и человек пятьсот солдат и офицеров со всей ГДР, хлеб убирали. Настоящая война за хлеб… Отец командовал этим сборным батальоном. И мама с сестрой как раз только к нему присоединились. Их только встретили посланные для этого люди. И вдруг я. Как снег на голову. Буквально на следующий день за их приездом. Мама долго потом вспоминала этот день…Так закончилась моя первая спортивная жизнь. За ней были и другие. Не такие драматичные уже. Я становился взрослым. Но это, как говорится, совершенно иная история.

К.Барышев