Глава 4. Проверка на дорогах

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке подъезда с неработающим домофоном было тихо, только откуда-то сверху доносились пьяные вопли. Два человека, беспрепятственно вошедшие внутрь, остановились на площадке первого этажа. Кузнецова била мелкая дрожь, его спутник казался абсолютно спокойным.
Олег, чтобы немного прийти в себя, снова и снова прокручивал в голове разговор с Иваном Ивановичем, состоявшийся вчера после партийного суда и своего счастливого освобождения.

— А ты умнее, чем кажешься, Олежек! — сказал тогда секретарь партии, благодушно улыбаясь, когда все судьи разошлись и в подвале кроме них двоих остался только безмолвный человек, так и продолжавший стоять у Кузнецова за спиной.
— Поэтому пришло время поручить тебе более серьезную работу, чем проповедовать с памятника, — заключил Иван Иванович, — как ты считаешь?
Олег мужественно кивнул. Ведь выбора у него не было. А секретарь очень обрадовался и сказал:
— Молодец! Я всегда в тебя верил, Олежек! Но и ты должен меня понять — прежде чем доверить человеку какую-то серьезную работу, я хочу быть абсолютно уверен в его честности и преданности.
Иван Иванович расплылся в улыбке.
— Поэтому для начала ты пройдешь небольшую проверку. Но не волнуйся, это простая формальность, ведь я тебе верю, как самому себе, — тут секретарь даже захихикал, видимо, очень довольный своей плоской шуткой.
Человек за спиной не издавал ни звука. Еще бы проклятая вода под потолком не капала…
— Ты знаешь Андрея Николаевича Бабушкина? — спросил секретарь.
Внутри Олега все оборвалось… «Только не это, Господи, только не это!», — подумал он, но свои чувства сумел удержать при себе, хоть и с огромным трудом. Ведь Иван Иванович пристально смотрел на освобожденного пленника, и любая неверная эмоция могла выдать и погубить Кузнецова.
— Знаю шапочно, — Олег словно со стороны услышал свой безразличный голос, — он в газете работает, живет недалеко от меня, на Весенней.
— Отлично! — обрадовался секретарь и добавил небрежно, — завтра тебе придется его убить.
— Зачем? — невольно вырвалось у Кузнецова.
Иван Иванович закинул ногу за ногу, сцепил руки на груди, но не ответил собеседнику, а наоборот, задал встречный вопрос.
— Вот скажи, как ты сам думаешь, Олежек, в чем сила и мощь любой организации?
— Наверное в идее? — Олег крепко задумался, пытаясь сообразить, — а еще в деньгах, в людях…
— Нет, совсем даже не в этом, — махнул рукой секретарь и моментально задал новый вопрос. — А вот ответь мне Олежек, ты умный человек?
— Да ну, скажете тоже, — невольно усмехнулся Кузнецов, всегда достаточно трезво оценивающий и себя, и свои умственные способности. — Вы же меня сами знаете.
— Знаю, и довольно-таки хорошо. Но тогда объясни мне, почему, получив приказ, ты решил вдруг задуматься о необходимости его выполнения? Разве способен ты понять причину, по которой был отдан этот приказ, хватит ли у тебя на это ума?
— Но нельзя же просто так пойти и убить человека! — возразил Олег.
— Конечно, просто так нельзя, — охотно согласился Иван Иванович, — однако, спрошу еще раз, а надо ли тебе знать причину его убийства?
— Ну да, — замялся несколько сбитый с толку Кузнецов, хотя и сам уже начал немного сомневаться в этом.
— Хорошо, — равнодушно сказал секретарь, — не смею ничего от тебя скрывать. Докладываю настоящую причину. Я педофил, убил шесть детей, а Бабушкин случайно меня вычислил и хочет теперь ославить на весь мир в своей газетенке. Поэтому мне и надо как можно скорее отправить редактора на тот свет.
Олег выпучил глаза, пытаясь что-то сказать, но язык его не слушался. А Иван Иванович пристально смотрел на Кузнецова и молча ждал ответа. Но, так и не дождавшись, продолжал.
— Ведь согласись, есть же у меня причина его убить? Конечно есть, и очень даже весомая! — тут секретарь не выдержал и от души расхохотался, глядя на онемевшего собеседника. — Да не дрейфь ты, ну какой из меня педофил. Я просто привел один из примеров, в котором исполнителю вообще не стоит знать причину. А сила организации на самом деле не в деньгах, не в людях, и даже не в идее, а в том только, дорогой мой Олег Спиридонович, что ее члены не задают глупых вопросов, а слепо исполняют полученные ими приказы. Но смысл этих приказов никак не должен волновать рядовых бойцов, думать — это вообще не их собачье дело! А если все вокруг начнут рефлексировать и рассуждать о том, о чем не следует, то любая организация рассыплется в прах за очень короткое время.
В голосе Ивана Ивановича прорезался металл, секретарь стер с лица фальшивую добродушную улыбку, и заговорил страстно и убежденно.
— Против нас власть, против нас вся государственная машина с ее полицией, долбанными памятниками и днями вакцинации, а что на нашей стороне? Только повиновение, Олег Спиридонович, слепое и беспощадное к врагам повиновение! Тебе не нужно рассуждать, ты должен исполнять мои приказы! А думать за всех буду я! И за тебя, и за себя, и за него тоже! — Иван Иванович кивнул невидимке за спиной Кузнецова, и тот появился, наконец, на свет.
— Итак, завтра ты убьешь Бабушкина. И заодно пройдешь проверку. Познакомься, это Штык. Он расскажет тебе все детали. А теперь идите.

Штык, здоровенный парень лет двадцати пяти, с абсолютно неподвижным лицом робота, стоял сейчас рядом с Кузнецовым в подъезде дома Бабушкина. Олег, до сих пор пребывавший в уверенности, что андроидов еще не изобрели, после десяти минут в компании напарника начал в этом сильно сомневаться. Встретив Олега в условленном месте, Штык кивнул, сунул ему в руки пару перчаток, жестом велел надеть их и, не оборачиваясь, быстро пошел в сторону дома Бабушкина. Кузнецов засеменил следом. Оставаться здесь одному было очень страшно, хотя и не факт, что со Штыком стало безопаснее. А тот шел уверенно и неотвратимо, как терминатор, не обращая ни малейшего внимания на попадающиеся ему на пути компании не совсем трезвых людей. У Олега замирало сердце, когда они со Штыком проходили мимо, но, похоже, местная шпана подсознательно чувствовала, с кем можно связываться, а на кого не стоит обращать внимания, поэтому напарники добрались до цели без эксцессов.
В подъезде Штык достал из кармана две маски, натянул одну себе на голову, и сунул вторую Кузнецову. И только потом впервые заговорил. А голос его оказался таким же лишенным эмоций, как и он сам.
— Бабушкин живет на третьем этаже, в седьмой квартире. Я позвоню, он откроет, я его оглушу, утащу в зал и привяжу к стулу. Когда он очнется, ты прочитаешь приговор, я дам тебе пистолет, ты его убьешь. И все, потом уходим.
Напарник повернулся и пошел вверх по лестнице, не дожидаясь ответной реакции Олега. Палачи поднялись на третий этаж, Штык позвонил в квартиру №7, секунду спустя дверь открылась, и в проеме показалось знакомое лицо Андрея Николаевича. Штык неуловимым движением выбросил руку вперед и лицо провалилось куда-то вглубь коридора. Напарник Кузнецова зашел внутрь, подхватил не успевшего упасть Бабушкина и легко потащил за собой. Трясущийся, как заяц, Олег заскочил следом и прикрыл входную дверь. В зале Штык усадил жертву на стул, крепко связал ее бельевой веревкой, принесенной из ванной комнаты, и заткнул рот взятой со стола салфеткой.
В этот момент Андрей Николаевич очнулся и что-то нечленораздельно замычал, выпучив глаза на незваных гостей. Штык, стоящий у редактора за спиной, кивнул Кузнецову. Тот достал из кармана приговор и торжественным шепотом, чтобы его невозможно было опознать по голосу, начал читать.
— Андрей Николаевич Бабушкин, предатель Русского народа, пособник жидомасонов, продавший душу вакцинаторам, подлый трусливый отщепенец, решением Верховного совета партии антиваксеров ты приговариваешься к смертной казни через расстрел…
И тут с редактором случилась истерика. Сначала он дико расхохотался, насколько позволял кляп, а потом резко оборвал смех, и лицо его до неузнаваемости исказилось от страха.
Штык, продолжавший стоять сзади жертвы, не дал напарнику дочитать приговор до конца. Он, видимо из желания поскорее прекратить мучения Андрея Николаевича, быстро протянул киллеру пистолет и отошел чуть в сторону. Олег трясущейся рукой схватил оружие, кое-как прицелился в Бабушкина и нажал на спуск.