Глава 9. Незадачливый поэт

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке огромного, обшитого золотистым деревом кабинета главного редактора «Зари коммунизма» было тихо. Тишину нарушал лишь очередной кандидат в члены литературного кружка, который, волнуясь и не отрываясь от бумажки, декламировал свои выстраданные сердцем вирши представительному жюри. А по большому счету, даже и не всему жюри, довольно благосклонно относящемуся к творчеству доморощенных поэтов, а его суровому председателю — редактору газеты Льву Абрамовичу Рубинштейну.
Сам Лев Абрамович был столичным литератором, которого непредсказуемая судьба закрутила после одного темного и никому не интересного происшествия, а потом разжевала и выплюнула на должности простого редактора глубоко провинциальной газеты. Вопреки опасениям местных журналистов, Рубинштейн воспринял неожиданный удар (а может и подарок) судьбы с пониманием, приехав в Шахтинск, своим столичным происхождением козырять не стал, а спокойно занялся привычным для него делом. Специалистом он оказался классным, очень быстро и легко влился в новый коллектив, поэтому через пару месяцев никто в редакции уже и не вспоминал о былых предубеждениях.
Именно Льву Абрамовичу и пришла в голову идея организовать при газете литературный кружок, в который можно будет набрать начинающих, непрофессиональных поэтов, огранить их талант и явить всему миру, ну или хотя-бы читателям Зари. Рубинштейн пошел со своим предложением к главному редактору, ожидаемо получил от того полную поддержку и начал действовать.
Через несколько дней на четвертой полосе «Зари коммунизма» появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался создать костяк своего нового творческого союза.
Реальное количество доморощенных поэтов, решивших вступить в кружок, превзошло все, даже самые смелые ожидания. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и начали атаковать как «Зарю коммунизма» в целом, так и Льва Абрамовича Рубинштейна в частности. Желающих оказалось настолько много, что прослушивание кандидатов пришлось проводить в течение нескольких дней.
Но увы, к огромному сожалению жюри, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Рубинштейн, будучи профессиональным литератором, с первых же строк, прочитанных очередным претендентом, моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он уже еле сдерживался. За предыдущие два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря псевдопоэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех кандидатов, которым в столице сразу бы дал от ворот поворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности решил с ними позаниматься.
И вот, в полумрак огромного, обшитого золотистым деревом кабинета вышел очередной претендент в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор отдал на откуп Рубинштейну и компании именно свое рабочее место, а не отправил членов жюри в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна — под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, имени то ли Чехова, то ли Горького, расположенном прямо напротив здания редакции.
Итак, очередной кандидат вышел в свет, вытащил из кармана мятую бумажку, и в наступившей гулкой тишине полились очередные волшебные строки:

— Мой час настал! Моя душа поет!
А тело бренное летит вперед!
Иду я на завод и не дождусь,
Когда же в цех родной опять вольюсь!

— Еще что-нибудь есть? — хрюкнул Рубинштейн, сдерживаясь из последних сил.
— Да, из философского! — скромно сказал кандидат в поэты, перевернул листок другой стороной и прочел:

— В моей душе бумаги пустота!
В моей руке чернила расплескались!
Но как мне выразить дыханье молотка?
И как мне показать станка усталость?!!!

И тут Лев Абрамович сорвался.
— Голубчик, простите, ради бога, но я Вас перебью, — предельно вежливым тоном сказал он, — а почему Вы решили, что стихи про дыханье молотка будут людям интересны?
Кандидат растерянно посмотрел на Рубинштейна и замялся.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросил Лев Абрамович обманчиво ласковым голосом.
— Я Лопатин Алексей Романович, мне двадцать восемь лет, работаю на заводе «Красный октябрь» слесарем пятого разряда, — ответил кандидат.
— Слесарь Вы, наверное, неплохой, — Рубинштейн ободряюще улыбнулся, — а вот стихи Ваши, Алексей Романович, не очень... Еще раз спрошу — с какой стати Вы решили, что они будут людям интересны и их непременно следует явить всему миру? Зачем Вы поведали нам о скрытом от руководства завода живом молотке? И оповестили всю страну о не выспавшемся станке?
Кандидат совсем растерялся, покраснел, что-то тихо промычал себе под нос, но ничего членораздельного сказать не смог. А Лев Абрамович лишь начинал набирать обороты.
— Я совершенно не подвергаю сомнению Вашу квалификацию, уважаемый Алексей Романович! — повысил он тон, — вы, наверное, прекрасный слесарь! Ведь пятый разряд кому попало не дают! Ну так идите, возьмите в руки молоток и постучите им со всей дури по этому Вашему уставшему станку, только не сломайте пожалуйста! Ни станок, ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифосовскому с сиренами везти!
Лев Абрамович уже кричал.
— Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор не умеет этого делать!!! Вся надежда исключительно на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Хотя потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей никогда больше не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный — бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не ляжет спать, а всю ночь будет ворочаться, в переживаниях о молотке!
Лев Абрамович, спустив наконец пар, отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, деловитым и дружелюбным тоном.
— Алексей Романович, дружище, послушайте моего доброго совета — пожалуйста, никогда больше не сочиняйте стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы — отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции по эксплуатации молотков… Следующий!