Глава 10. Болевые точки

(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)

И тут Иван Иванович проснулся. Он ждал Штыка, который вот-вот должен был прийти с отчетом об устрашении Бабушкина, и сам не заметил, как уснул в своем уютном кресле. И ему снова приснилась та глупая и приключившаяся с ним без малого сорок лет назад история, которая, как он всегда считал, навеки забыта и надежно похоронена в глубине его памяти. Давным-давно умер Лев Абрамович Рубинштейн, вернувшийся во время перестройки обратно в столицу, много лет назад распался литературный кружок при «Заре коммунизма», да и все его члены давно умерли, не достигнув, к сожалению, ни малейших творческих высот, а жив остался лишь постаревший Иван Иванович, тот самый незадачливый поэт, попавшийся когда-то под горячую руку бесцеремонному литератору Рубинштейну. После той страшной и публичной экзекуции молодой слесарь никогда в жизни не пытался писать стихи. И он считал всегда, что эта старинная история давно им пережита, положена на дальнюю пыльную полку его обширной памяти, и никогда больше не сможет задеть какие-либо чувствительные струны его замшелой души. Но, как выяснилось недавно, Иван Иванович очень сильно ошибался.
Секретарь антиваксеров, надо сказать, всегда относился к своему главному противнику в стане врага довольно-таки равнодушно, хотя причин для искренней ненависти к Андрею Николаевичу Бабушкину у него, казалось, было в избытке. Ведь неожиданное возрождение «Зари коммунизма» стало сильнейшим аргументом в пользу власти для тех горожан, которые пока еще не определились со своим отношением к вакцинации, или, проще говоря, для колеблющихся.  Всех этих людей могла и должна была привлечь на свою сторону партия антиваксеров, но все они, благодаря умелой пропаганде Андрея Николаевича, перешли в стан подлых вакцинаторов.
Однако, Иван Иванович не испытывал ненависти к Бабушкину по двум простым причинам. Во-первых, вся эта людская пена, колышущаяся туда-сюда, для секретаря антиваксеров не представляла никакой ценности. Человек, не имеющий собственных убеждений, или постоянно меняющий их под воздействием устного либо печатного слова, по мнению Лопатина не заслуживал ни внимания, ни уважения. А во-вторых, даже хорошо, что Бабушкин своими действительно талантливыми статьями перетащил эту пену на сторону власти. Ведь в противном случае колеблющиеся стали бы частью его, Ивана Ивановича выстраданной и выпестованной команды. А при малейшей опасности они бы сбежали в стан вакцинаторов, или сделали вид, что оказались в партии случайно. А таких людей секретарь особенно ненавидел. Настоящих, идейных врагов он искренне уважал, а проституток, еженедельно меняющих мнение от дуновения ветра, всего лишь презирал. Поэтому у него и не было абсолютно никакой ненависти к Андрею Николаевичу Бабушкину. До одного недавнего момента, который все изменил…
Неутомимый Андрей Николаевич практически в каждом номере «Зари коммунизма» демонизировал образы и главы, и секретаря антиваксеров. Эта сладкая парочка то совращала молодых членок партии, пользуясь своим высоким положением (читая такое, Иван Иванович всегда мечтательно крякал), то разворовывала партийный бюджет, собранный с последних копеек нищих и голодных пенсионеров-антиваксеров, то лично подрисовывала усы фигуре Первого вакцинатора, сидя на его шее и демонически хохоча, то вообще планировала взорвать памятник, чтобы осколками рухнувшего монумента засыпало как можно больше привитых горожан на Площади торжеств, то… короче, объять всю величину коварных замыслов двух друзей-антиваксеров было невозможно. В каждом номере Зари они придумывали очередную гадость власти и вакцинированным гражданам. Конечно, доставалось от Бабушкина и другим членам партии, но уже гораздо меньше, по остаточному принципу.
Но Иван Иванович, каждый день читая про свои залихватские похождения, довольно улыбался. Вся эта газетная чернуха шла ему лишь на пользу. Ведь в результате ее воздействия на умы шахтинцев, в партии остались только по-настоящему лояльные и верные люди, не подверженные влиянию официальной пропаганды. Количество антиваксеров, благодаря Бабушкину, невольно переросло в их качество. И все они были холодны и готовы к борьбе.
Однако, в один прекрасный день, месяца три назад, Иван Иванович, как обычно, раскрыл свежий номер «Зари коммунизма» и настроился получить от него очередной заряд бодрости. Но, вскоре после начала чтения, секретарь партии внезапно испустил дикий вопль, изорвал газету в мелкие клочья, швырнул в висящее на стене зеркало бутылку из-под минеральной воды, совершенно разбив и первое, и вторую, а потом затрясся от бессильной ярости в своем уютном кресле. А причиной тому стали несколько строк, написанные подлой рукой Андрея Николаевича.
В очередной передовице Бабушкин охарактеризовал оппонента так — «…и секретарь этой жалкой и мерзкой партии, бездарный и никчемный человечишка, слесарь-дилетант, любитель топить казенные молотки, мнящий себя поэтом, но не умеющий толком срифмовать даже двух строк в стихотворении…».
Да, да, да! Андрей Николаевич, который когда-то работал корреспондентом в «Заре коммунизма», оказывается тоже присутствовал на том самом неудачном прослушивании в качестве члена жюри, хотя несчастный поэт об этом даже и не подозревал. А главный редактор Зари, как заправский фокусник, через сорок лет вспомнил ту глупую и давно всеми забытую историю, и достал ее из рукава своей бездонной профессиональной памяти. Пусть никто сейчас, кроме него самого, да разъяренного Ивана Ивановича, совершенно не понимал, о чем шла речь в статье (ну подумаешь, могли сказать читатели, взрывает секретарь памятники, значит может и чужой молоток утопить), но глупые слова вновь всколыхнули давнюю обиду, которая, как внезапно оказалось, совсем даже не забыта. Напротив, статья задела такие глубокие струны в ранимой душе несостоявшегося поэта, что после ее прочтения он дал себе клятву — Бабушкин должен горько пожалеть о своей чудовищной выходке.
Мысли Ивана Ивановича прервал условный стук в дверь. К нему с докладом наконец-то пришел Штык.